1 2 3 4 5 
Посвящается    

памяти Дерсу    

Автор    

     

Глава первая    

Отъезд    

     

     

    

     

План экспедиции. — Мулы. — Конское  снаряжение. — Инвентарь. — Питательные базы. — Прибытие  Дерсу. — Помощь, оказанная моряками. — Залив Петра Великого. —  Остров Аскольд. — Залив Преображения. — Плавание на  миноносцах. — Прибытие в залив Ольги. — Высадка на берег. —  Горбуша     

     

С января до апреля я был занят составлением отчётов за  прошлую экспедицию и только в половине мая мог начать сборы в новое путешествие.  В этих сборах есть всегда много прелести. Общий план экспедиции был давно уже  предрешён, оставалось только разработать детали.    

Теперь обследованию подлежала центральная часть  Сихотэ-Алиня, между 45° и 47° северной широты, побережье моря от того места,  где были закончены работы в прошлом году, — значит, от бухты Терней к  северу, сколько позволит время, и затем маршрут по Бикину до реки Уссури.    

Организация экспедиции 1907 года в общих чертах была такая  же, как и в 1906 году. Изменения были сделаны только по некоторым пунктам на  основании прошлогоднего опыта.    

Новый отряд состоял из девяти стрелков[1], ботаника Н. А. Десулани, студента Киевского  университета П. П. Бордакова и моего помощника А. И. Мерзлякова. В качестве  вольнонаёмного препаратора пошёл брат последнего Г. И. Мерзляков. Лошади на  этот раз были заменены мулами. Обладая более твёрдым шагом, они хорошо ходят в  горах и невзыскательны на корм, но зато вязнут в болотах. В отряде остались те  же собаки: Леший и Альпа.    

В конском снаряжении пришлось сделать некоторые изменения.  Из опыта выяснилось, что путы — вещь малопригодная. Они цепляются за пни, кусты  и сильно стесняют движения коней, иногда совершенно привязывая их к месту.  Лошади часто их рвут и теряют, в особенности в сырую и дождливую погоду. Вместо  пут мы купили канат для коновязи недоуздки в двойном числе и колокольчики.    

В хозяйственной части тоже пришлось кое-что изменить.  Например, мы совершенно отказались от медных чайников. Они тяжелы, требуют  постоянной полуды, у них часто отпаиваются носики. Несравненно лучше простые  алюминиевые котелки разного диаметра. Они прочны, дёшевы, легки и при переноске  вкладываются один в другой. Для ловли рыбы в реках мы захватили с собой  маленький бредень.    

Самое важное в походе — уметь предохранить спички от сырости:  сплошь и рядом случается вымокнуть до последней нитки. В таких случаях никакая  обёртка из коней или резины не помогает. Во время ненастья спички не загораются  далее тогда, когда они не были подмочены. Самое лучшее средство — укупорить  спички в деревянную коробку с хорошо пригнанной крышкой. От сырости дерево  разбухает, и крышка ещё плотней прижимается к краям коробки. Этот  неприкосновенный запас спичек я хранил в своей сумке. Стрелкам для табака были  куплены резиновые кисеты с затяжными завязками. Кроме того, на всякий случай мы  захватили с собой целлулоид, кремень, огниво, трут и жжёную тряпку.    

Инструменты и приборы были те же, что и в прошлом году.  Только прибавился плотничий инструмент: бурав диаметром в 8 миллиметров,  рубанок, долото, напильник и поперечная пила с разводкой. Фотографические  пластинки для предохранения от сырости были запаяны в цинковые коробки — в  каждой по дюжине. Не были забыты и подарки для туземных женщин и детей в виде  бус, пуговиц, гаруса, шёлковых ниток, иголок, зеркал, перочинных ножиков,  серёг, колец, разных брелоков, цепочек, стекляруса и т. д. Самыми ценными  подарками для мужчин были топоры, пилы, берданки кавалерийского образца и  огнеприпасы.    

За месяц вперёд А. И. Мерзляков был командирован во  Владивосток за покупкой мулов для экспедиции. Валено было приобрести животных  некованых, с крепкими копытами. Мерзлякову поручено было отправить мулов на  пароходе в залив Рында, где и оставить их под присмотром трёх стрелков, а  самому ехать дальше и устроить на побережье моря питательные базы. Таких баз  намечено было пять: в заливе Джигит, в бухте Терней, на реке Такеме, на реке  Амагу и на реке Кумуху, у мыса Кузнецова.    

В апреле всё было закончено, и А. И. Мерзляков выехал во  Владивосток. Надо было ещё исполнить некоторые предварительные работы, и потому  я остался в Хабаровске ещё недели на две.    

Я воспользовался этой задержкой и послал Захарова в Анучино  искать Дерсу. Он должен был вернуться к Уссурийской железной дороге и ждать  моих распоряжений.    

От села Осиновки Захаров поехал на почтовых лошадях,  заглядывая в каждую фанзу и расспрашивая встречных, не видел ли кто-нибудь  старика гольда из рода Узала. Немного не доезжая урочища Анучино, в фанзочке на  краю дороги, он застал какого-то туземного охотника, который увязывал котомку и  разговаривал сам с собою.    

На вопрос, не знает ли он гольда Дерсу Узала, охотник  отвечал:    

— Это моя.    

Тогда Захаров объяснил ему, зачем он приехал. Дерсу тотчас  стал собираться. Переночевали они в Анучине и наутро отправились обратно. 13  июня я покончил свои работы и распрощался с Хабаровском. На станции Ипполитовке  Захаров и Дерсу прожили четверо суток, затем по моей телеграмме вышли к поезду  и сели в наш вагон.    

Я очень обрадовался приезду Дерсу. Целый день мы провели с  ним в разговорах. Гольд рассказывал мне о том, как в верховьях реки Санда-Ваку  зимой он поймал двух соболей, которых выменял у китайцев на одеяло, топор,  котелок и чайник, а на оставшиеся деньги купил китайской дрели, из которой сшил  себе новую палатку. Патроны он купил у русских охотников; удэгейские женщины  сшили ему обувь, штаны и куртку. Когда снега начали таять, он перешёл в урочище  Анучино и здесь жил у знакомого старика гольда. Видя, что я долго не являюсь,  он занялся охотой и убил пантача-оленя.    

Между прочим, в Анучине его обокрали. Там он познакомился с  каким-то промышленником и по своей наивной простоте рассказал ему о том, что  соболевал зимою на реке Баку и выгодно продал соболей. Промышленник предложил  ему зайти в кабак и выпить вина. Дерсу охотно согласился. Почувствовав в голове  хмель, гольд отдал своему новому приятелю на хранение все деньги. На другой  день, когда Дерсу проснулся, промышленник исчез. Дерсу никак не мог этого  понять. Люди его племени всегда отдавали друг другу на хранение меха и деньги,  и никогда ничего не пропадало[2].    

В то время правильного пароходного сообщения по побережью  Японского моря не существовало. Переселенческое управление первый раз, в виде  опыта, застраховало пароход «Эльдорадо», который ходил только до залива Джигит.  Определённых рейсов ещё не было, и сама администрация не знала, когда вернётся  пароход и когда он снова отправится в плавание.    

Нам не повезло. Мы приехали во Владивосток два дня спустя  после ухода «Эльдорадо». Меня выручили П. Г. Тигерстедт и А. Н. Пель, предложив  отправиться с ними на миноносцах. Они должны были идти к Шантарским островам и  по пути обещали доставить меня и моих спутников в залив Джигит[3].    

Двадцать второго июня, после полудня, мы перебрались на  суда. Вечером в каюте беседы наши с моряками затянулись далеко за полночь. Я  рассчитывал хорошо уснуть, но не удалось. Задолго до рассвета поднялся сильный  шум снимались с якоря. Я оделся и вышел на палубу. Занималась заря; от воды  поднимался густой туман; было холодно и сыро. Чтобы не мешать матросам, я  спустился обратно в каюту, достал из чемодана тетради и начал свой дневник.  Вскоре лёгкая качка известила о том, что мы вышли в открытое море. Шум на  палубе стал стихать.    

На морской карте Лаперуза 1787 года залив Петра Великого  называется заливом Виктории. Посредством Альбертова полуострова (ныне  называемого полуостровом Муравьёва-Амурского) и Евгениева архипелага (острова  Русский, Шкота, Попова, Рейнеке и Кикорд) он делится на две части: залив  Наполеона (Уссурийский залив) и бухту Герин (Амурский залив)[4].    

Часов около десяти с половиной миноносцы были на траверсе  острова Аскольда, называемого китайцами Циндао, что значит — Зелёный остров  (42°47'северной широты и 160°2' восточной долготы от острова Ферро, знак на  мысе Северо-западном).    

Этот какими-то силами оторванный от материка кусок суши с  высокими скалистыми берегами имеет форму подковы, обращённой открытой стороной  к югу. Продолжением его по направлению к материку будет остров Путятин и мыс  Майдль. Ныне Аскольд известен как естественный питомник пятнистых оленей.    

Лет пятнадцать тому назад здесь было до четырёх тысяч  оленей. Вследствие браконьерства, глубоких снегов и прогрессивного ухудшения  подножного корма животные стали быстро сокращаться в числе, и теперь на всём  острове их насчитывается не более полутораста голов. Выбирая только кормовые травы,  олени тем самым способствовали распространению по острову растений, негодных  для корма. Полная изоляция и кровосмешение уменьшили плодовитость до минимума.  Олени вымрут, если к ним не будет влита новая кровь с материка. Владивостокское  общество любителей охоты, которому принадлежал тогда остров, мало думало об  этом, и в настоящее время Аскольдский питомник на краю гибели.    

Другой достопримечательностью острова будет золотой прииск.  Разработка производится раздроблением рудной породы и затем извлечением из неё  золота при помощи амальгамирования ртутью.    

В открытом море нам встретились киты-полосатики и касатки.  Киты плыли медленно в раз взятом направлении, мало обращая внимания на  миноносцы, но касатки погнались за судами и, когда поравнялись с нами, начали  выскакивать из воды. Стрелок Загурский стрелял; два раза он промахнулся, а в  третий раз попал. На воде появилось большое кровавое пятно. После этого все  касатки сразу исчезли.    

К сумеркам мы дошли до залива Америка и здесь заночевали, а  на другой день отправились дальше. После полудня 27 июня мы обогнули мыс  Поворотный и взяли курс на NO (норд-ост). Часа в четыре дня погода начала  портиться, с востока стал надвигаться туман, и, хотя ветра ещё не было, море  сильно волновалось. Это объясняется тем, что волны часто обгоняют ветер.    

Миноносцы шли осторожно, ощупью, соразмеряя свой ход с  показаниями лага. Надо удивляться, как в темноте и в таком тумане моряки  разыскали залив Преображения и через узкий проход прошли в бухту (42° 54'  северной широты и 151° 34 восточной долготы).    

Ночью поднялся сильный ветер, и море разбушевалось. Утром,  несмотря на непогоду, миноносцы снялись с якоря и пошли дальше. Я не мог сидеть  в каюте и вышел на палубу. Следом за «Грозным» шли другие миноносцы в  кильватерной колонне. Ближайшим к нам был миноносец «Бесшумный». Он то  спускался в глубокие промежутки между волнами, то вновь взбегал на валы,  увенчанные белыми гребнями. Когда пенистая волна накрывала лёгкое судёнышко с  носа, казалось, что вот-вот море поглотит его совсем, но вода скатывалась  с-палубы, миноносец всплывал на поверхность и упрямо шёл вперёд. Когда мы вошли  в залив Ольги, было уже темно. Мы решили провести ночь на суше и потому съехали  на берег и развели костёр.    

Дерсу, против ожидания, легко перенёс морскую качку. Он и  миноносец считал живым существом.    

— Моя хорошо понимай — его, — он указывал на  миноносец «Грозный», — сегодня шибко сердился.    

Мы уселись у костра и стали разговаривать. Наступила ночь.  Туман, лежавший доселе на поверхности воды, поднялся кверху и превратился в  тучи. Раза два принимался накрапывать дождь. Вокруг нашего костра было темно —  ничего не видно. Слышно было, как ветер трепал кусты и деревья, как  неистовствовало море и лаяли в селении собаки.    

Наконец стало светать. Вспыхнувшую было на востоке зарю тотчас  опять заволокло тучами. Теперь уже всё было видно: тропу, кусты, камни, берег  залива, чью-то опрокинутую вверх дном лодку. Под ней спал китаец.    

Я разбудил его и попросил подвезти нас к миноносцу.    

На судах ещё кое-где горели огни. У трапа меня встретил вахтенный  начальник. Я извинился за беспокойство, затем пошёл к себе в каюту, разделся и  лёг в постель.    

За ночь море немного успокоилось, ветер стих, и туман начал  рассеиваться. Наконец выглянуло солнце и осветило угрюмые скалистые берега.    

Тридцатого числа вечером миноносцы дошли до залива Джигит.  П. Г. Тигерстедт предложил мне переночевать на судне, а завтра с рассветом  начать выгрузку. Всю ночь качался миноносец на мёртвой зыби. Качка была  бортовая, и я с нетерпением ждал рассвета. С каким удовольствием мы все сошли  на твёрдую землю! Когда миноносцы стали сниматься с якоря, моряки помахали нам  платками, мы ответили им фуражками.    

В рупор ветром донесло: «Желаем успеха!» Минут через десять  миноносцы скрылись из виду.    

Местом высадки был назначен залив Джигит, а не бухта Терней,  на том основании, что там, вследствие постоянного прибоя, нельзя выгружать  мулов.    

Как только ушли миноносцы, мы стали ставить палатки и  собирать дрова. В это время кто-то из людей пошёл за водою. Он вернулся и  сообщил, что в устье реки бьётся много рыбы. Стрелки закинули неводок и поймали  столько рыбы, что не могли вытащить сеть на берег. Пойманная рыба оказалась  горбушей (Oncorhynchus gorbuhscha W.). Вместе с нею попали ещё две небольшие  рыбки: огуречник (Osmerus eperlanus dentex Stn.) — род корюшки с тёмными  пятнами по бокам и на спине (это было очень странно, потому что идёт она вдоль  берега моря и никогда не заходит в реки) и колюшка (Pygosteus sinensis Guich.)  — обитательница заводей и слепых рукавов, вероятно снесённая к устью быстрым  течением реки.    

Горбуша не имела ещё такого безобразного вида, который она  приобретает впоследствии, хотя челюсти её начали уже немного загибаться и на  спине появился небольшой горб. Я распорядился взять только несколько рыб, а  остальных пустить обратно в воду. Все с жадностью набросились на горбушу, но  она скоро приелась, и потом уже никто не обращал на неё внимания.    

После полудня мы с Н. А. Десулави пошли осматривать  окрестности. Он собирал растения, а я охотился.    

 Глава вторая    

Пребывание в заливе    

     

     

    

     

Залив Рында. — Вечные переселенцы. —  Приспособляемость к местным условиям жизни. — Взгляд на туземцев. —  Первобытный коммунизм. — Таинственные следы. — Люди, скрывающиеся в  тайге. — Золотая лихорадка. — Экспедиция к заливу Пластун. —  Туман. — Потерянный трофей. — Бессонная ночь. — Случайная  находка. — Стрельба по утке. — Состязание. — Выстрелы  гольда. — Дерсу успокаивает стрелков. — Сказка «О рыбаке и  рыбке». — Мнение гольда     

     

Залив Рында находится под 44°47 'северной широты и 13°22  'восточной долготы от Гринвича и состоит из двух заливов: северного, именуемого  Джигитом, и южного — Пластуна. Оба они открыты со стороны моря и потому во  время непогоды не всегда дают судам защиту. Наибольшая глубина их равна 25-28  метрам. Горный хребет, разделяющий оба упомянутых залива, состоит из кварцевого  порфира и порфирита со включением вулканического стекла. Чем ближе к морю, тем  горы становятся ниже и на самом берегу представляются холмами высотою от 400 до  580 метров.    

На прибрежных лугах около кустарников Десулави обратил моё  внимание на следующие растения, особенно часто встречающиеся в этих местах:  астру (Aster tataricus L.) с удлинёнными ромбовидными и зазубренными листьями,  имеющую цветы фиолетово-жёлтые с белым хохолком величиной с копейку,  расположенные красивой метёлкой; особый вид астрогала (Astragalus membranaceus  Fisch.), корни которого в массе добывают китайцы для лекарственных  целей, — это крупное многолетнее растение имеет ветвистый стебель, мелкие  листья и многочисленные мелкие бледно-жёлтые цветы; крупную живокость (Delphium  maackianum Rgl.) с синими цветами, у которой вся верхняя часть покрыта нежным  пушком; волосистый журавельник (Geranium wlassovianum Fisch.) с грубыми,  глубоко надрезанными листьями и нежными малиновыми цветами; тёмно-пурпуровую  кровохлёбку (Sanguisorba offioinalis L.) с её оригинальными перистыми листьями;  крупнолистную горечавку (Gentiana macrophylla Pall.) — растение с толстым  корнем и толстым стеблем и с синевато-фиолетовыми цветами, прикрытыми длинными  листьями; и наконец из числа сложноцветных Saussurea maximoviczii Herd.,  имеющую высокий стройный стебель, зазубренные лировидные листья и фиолетовые  цветы.    

Из пернатых в этот день мы видели сокола-сапсана. Он сидел  на сухом дереве на берегу реки и, казалось, дремал, но вдруг завидел какую-то  птицу и погнался за нею. В другом месте две вороны преследовали сорокопута.  Последний прятался от них в кусты, но вороны облетали куст с другой стороны,  прыгали с ветки на ветку и старались всячески поймать маленького разбойника.  Тут же было несколько овсянок: маленькие рыженькие птички были сильно  встревожены криками сорокопута и карканьем ворон и поминутно то садились на  ветки деревьев, то опускались на землю.    

В окрестностях залива Рында есть пятнистые олени. Они  держатся на полуострове Егорова, окаймляющем залив с северо-востока. Раньше их  здесь было гораздо больше. В 1904 году выпали глубокие снега, и тогда много  оленей погибло от голода.    

Дня через три, 7 июля, пришёл пароход «Эльдорадо», но мулов  на нём не было. Приходилось, значит, ждать другой оказии. На этом пароходе в  Джигит приехали две семьи староверов. Они выгрузились около наших палаток и  заночевали на берегу. Вечером я подошёл к огню и увидел старика, беседующего с  Дерсу. Удивило меня то обстоятельство, что старовер говорил с гольдом таким приятельским  тоном, как будто они были давно знакомы между собою. Они вспоминали каких-то  китайцев, говорили про тазов и многих называли по именам.    

Должно быть, вы раньше встречали друг друга? — спросил  я старика.    

Как же, как же, — отвечал старовер, — я давно знаю  Дерсу. Он был ещё молодым, когда мы вместе с ним ходили на охоту.    

И опять они принялись делиться воспоминаниями: вспомнили,  как ходили за пантами, как стреляли медведей, вспоминали какого-то китайца,  которого называли Косозубым, вспоминали переселенцев, которых называли  странными прозвищами — Зелёный Змий и Деревяное Ботало. Первый, по их словам,  отличался злобным характером, второй — чрезмерной болтливостью. Гольд отвечал и  смеялся от души. Старик угощал его мёдом и калачиками. Мне приятно было видеть,  что Дерсу любят. Старовер пригласил меня присесть к огню, и мы разговорились.    

Дерсу не дождался конца нашей беседы и ушёл, а я ещё долго  сидел у старика и слушал его рассказы. Когда я собрался уходить, случайно  разговор опять перешёл на Дерсу.    

— Хороший он человек, правдивый, — говорил  старовер. — Одно только плохо — нехристь он, азиат, в бога не верует, а  вот, поди-ка, живёт на земле все равно также, как и я. Чудно, право! И что с  ним только на том свете будет?    

— Да то же, что со мной и с тобой, — ответил я  ему.    

— Оборони, царица небесная, — сказал старовер и  перекрестился. Я истинный христианин по церкви апостольской, а он что?  Нехристь. У него и души-то нет, а пар.    

Старовер с пренебрежением плюнул и стал укладываться на  ночь. Я распрощался с ним и пошёл к своему биваку. У огня с солдатами сидел  Дерсу. Взглянув на него, я сразу увидел, что он куда-то собирается. — Ты  куда? — спросил я его.    

— На охоту, — отвечал он. — Моя хочу один  козуля убей — надо староверу помогай, у него детей много. Моя считал — шесть  есть.    

«Не душа, а пар», — вспомнились мне слова старовера.  Хотелось мне отговорить Дерсу ходить на охоту для этого «истинного христианина  по церкви апостольской», но этим я доставил бы ему только огорчение, и  воздержался.    

На другой день утром Дерсу возвратился очень рано. Он убил  оленя и просил меня дать ему лошадь для доставки мяса на бивак. Кроме того, он  сказал, что видел свежие следы такой обуви, которой нет ни у кого в нашем  отряде и ни у кого из староверов. По его словам, неизвестных людей было трое. У  двоих были новые сапоги, а у третьего старые, стоптанные, с железными подковами  на каблуках. Зная наблюдательность Дерсу, я нисколько не сомневался в  правильности его выводов.    

Часам к десяти утра Дерсу возвратился и привёз с собой мясо.  Он разделил его на три части. Одну часть отдал солдатам, другую — староверам,  третью — китайцам соседних фанз.    

Стрелки стали протестовать.    

— Нельзя, — возразил Дерсу. — Наша так не  могу. Надо кругом люди давай. Чего-чего один люди кушай — грех.    

Этот первобытный коммунизм всегда красной нитью проходил во  всех его действиях. Трудами своей охоты он одинаково делился со всеми соседями,  независимо от национальности, и себе оставлял ровно столько, сколько давал  другим.    

Дня через два я, Дерсу и Захаров переправились на другую  сторону залива Джигит. Не успели мы отойти от берега и ста шагов, как Дерсу  опять нашёл чьи-то следы. Они привели нас к оставленному биваку. Дерсу принялся  осматривать его с большим вниманием. Он установил, что здесь ночевали русские —  четыре человека, что приехали они из города и раньше никогда в тайге не бывали.  Первое своё заключение он вывел из того, что на земле валялись коробки из-под  папирос, банки из-под консервов, газета и корка такого хлеба, какой продаётся в  городе. Второе он усмотрел из неумелого устройства бивака, костра и, главное,  по дровам. Видно было, что ночевавшие собирали всякий рухляк, какой попадался  им под руку, причём у одного из них сгорело одеяло.    

С тех пор всё чаще и чаще приходилось слышать о каких-то  людях, скрывающихся в тайге. То видели их самих, то находили биваки, лодки,  спрятанные в кустах, и т. д. Это становилось подозрительным. Если бы это были  китайцы, мы усмотрели бы в них хунхузов. Но, судя по следам, это были русские.    

Каждый день приносил что-нибудь новое. Наконец недостаток  продовольствия принудил этих таинственных людей выйти из лесу. Некоторые из них  явились к нам в бивак с просьбой продать им сухарей. Естественно, начались  расспросы, из которых выяснилось следующее.    

Во Владивостоке в начале этого года разнёсся слух, что в  окрестностях залива Джигит находятся богатейшие золотые россыпи и даже алмазы.  Масса безработных в надежде на скорое и лёгкое обогащение бросилась на  побережье моря. Они пробирались туда на лодках, шхунах и на пароходах,  небольшими партиями. Высадившись где-нибудь на берег около Джигита, они пешком,  с котомками за плечами, тайком пробирались к воображаемому Эльдорадо. Золотая  лихорадка охватила всех: и старых и молодых. И в одиночку, и по двое, и по  трое, перенося всяческие лишения, усталые, обеспокоенные долгими и тщетными  поисками, эти несчастные, по существу душевнобольные, люди бродили в горах в  надежде найти хоть крупинку золота. Они тщательно скрывали цели своего приезда,  прятались в горах и нарочно распускали самые нелепые слухи, лишь бы сбить с  толку своих конкурентов. Они все перессорились между собою и начали следить  друг за другом. Когда без всяких данных одна партия шла искать золото в  какой-нибудь распадок, другой казалось, что именно там-то и есть алмазы. Эта  другая партия старалась опередить первую, и нередко дело доходило до  кровопролития. Видя, что золото не так-то легко найти и что для этого нужны  опыт, время и деньги, они решили поселиться тут же, где-нибудь поблизости.  Тогда они отправились во Владивосток и, получив в переселенческом управлении  денежные пособия, возвратились назад в качестве переселенцев. Часть  золотоискателей поселилась в бухте Терней.    

В заливе Джигит нам пришлось просидеть около двух недель.  Надо было дождаться мулов во что бы то ни стало. Без вьючных животных мы не  могли тронуться в путь. Воспользовавшись этим временем, я занялся обследованием  ближайших окрестностей по направлению к заливу Пластун, где в прошлом году у  Дерсу произошла встреча с хунхузами. Один раз я ходил на реку Кулёму и один раз  на север по побережью моря.    

По возвращении с этих работ я занялся вычерчиванием съёмок.  Н. А. Десулави ботанизировал на берегу моря, а П. П. Бордаков все эти дни  проводил с Дерсу. Он расспрашивал его об охоте на тигров, о религии и загробной  жизни.    

Два дня я просидел в палатке, не отрываясь от планшета.  Наконец был нанесён последний штрих и поставлена точка.    

Я взял ружьё и пошёл на охоту за козулями.    

У правого края долины Иодзыхе тянутся пологие заболоченные  увалы, покрытые тощею травою, кустарниками леспедецы и редколесьем из дуба,  липы и белой берёзы. Между увалами вода промыла длинные овраги. Сюда я и  направил свои стопы. Хотя день был солнечный, но со стороны моря ветром гнало  туман. Он не проникал далеко на материк и скоро рассеивался в воздухе. Это  обычное явление, хорошо известное жителям прибрежного района. В то время как на  берегу моря бывает пасмурно и сыро, в горах ясно, сухо и тепло. В сфере  нагретого воздуха конденсация пара прекращается, и он становится невидимым для  глаза.    

Отойдя от бивака километра четыре, я нашёл маленькую  тропинку и пошёл по ней к лесу. Скоро я заметил, что ветки деревьев стали  хлестать меня по лицу. Наученный опытом, я понял, что тропа эта зверовая, и,  опасаясь, как бы она не завела меня куда-нибудь далеко в сторону, бросил её и  пошёл целиною. Здесь я долго бродил по оврагам, но ничего не нашёл.    

Большая часть дня уже прошла. Приближался вечер. По мере  того как становилось прохладнее, туман глубже проникал на материк. Словно  грязная вата, он спускался с гор в долины, распространяясь шире и шире и  поглощая всё, с чем приходил в соприкосновение. В это время выбежали две  козули. Я быстро поднял ружьё и выстрелил. Одна козуля упала, другая отбежала  немного и остановилась. Я выстрелил второй раз. Она споткнулась, но тотчас  оправилась и медленно пошла в кусты. Не теряя времени, я погнался за подранком,  но не мог догнать его. Опасаясь потерять ту козулю, которая была уже убита, я  повернул назад. Место, где лежал козёл, я хорошо не запомнил и, вероятно,  прошёл мимо него. Тогда я принялся искать его в другом направлении, но тщетно.  Кусты и деревья были донельзя похожи друг на друга. Животное пропало, точно  провалилось сквозь землю. Я решил вернуться на бивак, а завтра прийти сюда с  людьми и возобновить поиски.    

Выбрав направление, которое мне казалось правильным, я пошёл  вдоль оврага.    

Вдруг радиус моего кругозора стал быстро сокращаться:  навалился густой туман. Точно стеной отделил он меня от остального мира. Теперь  я мог видеть только те предметы, которые находились в непосредственной близости  от меня. Из тумана навстречу мне поочерёдно выдвигались то лежащее на земле  дерево, то куст лозняка, пень, кочка или ещё что-нибудь в этом роде.    

В такую погоду сумерки наступают рано. Чтобы не заблудиться,  я решил вернуться на тропинку. По моим соображениям, она должна была находиться  слева и сзади. Прошёл час, другой, а тропинка не попадалась. Тогда я переменил  направление и пошёл по оврагу, но он стал загибать в сторону. Ночёвка в лесу  без огня в прошлом году на реке Арзамасовке не послужила мне уроком: я опять не  захватил с собой спичек. На выстрелы в воздух ответных сигналов не последовало.  Я устал и сел отдохнуть на валежник, но тотчас почувствовал, что начинаю  зябнуть. Холодная сырость принудила меня подняться и идти дальше. Должно быть,  взошла луна; сквозь туман её не было видно, но на земле стало светлее. Часа два  ещё я бродил наудачу. Местность была поразительно однообразна: поляны,  перелески, овраги, кусты, отдельные деревья и валежник на земле — всё это было  так похоже друг на друга, что по этим предметам никак нельзя было  ориентироваться. Наконец я окончательно выбился из сил и, подойдя к первому  лежащему на земле дереву, сел на него, опершись спиной на сук, и задремал. Я  сильно зяб, постоянно вскакивал и топтался на одном месте. Так промаялся я до  утра. Рядом лежало другое дерево. Оно показалось мне знакомым. Я подошёл к нему  и узнал именно то, на котором я сидел первый раз.    

Наконец стало светать. В воздухе разлился неясный  серовато-синий свет тумана. Туман казался неподвижным и сонным; трава и кусты  были мокрые. Мало-помалу начали просыпаться пернатые обитатели леса. Откуда-то  появилась ворона. Она каркнула один раз и лениво полетела через поляну. За ней  проснулись дятлы, лесные голуби и сизоворонки. Когда стало совсем светло, я  стряхнул с себя сонливость и уверенно пошёл по краю оврага. Не успел я сделать  и девяти шагов от валежника, на котором дремал, как сразу натолкнулся на  мёртвого козла.    

Оказалось, что я всё время кружил около него. Досадно мне  было за бессонную ночь, но тотчас же это досадное чувство сменилось радостью: я  возвращался на бивак не с пустыми руками. Это невинное тщеславие свойственно  каждому охотнику.    

Скоро стало совсем светло. Солнца не было видно, но во всём  чувствовалось его присутствие. Туман быстро рассеивался, кое-где проглянуло  синее небо, и вдруг яркие лучи прорезали мглу и осветили мокрую землю. Тогда  всё стало ясно, стало видно, где я нахожусь и куда надо идти. Странным мне  показалось, как это я не мог взять правильное направление ночью. Солнышко  пригрело землю, стало тепло, хорошо, и я прибавил шаг.    

Через два часа я был на биваке. Товарищи не беспокоились за  меня, думая, что я заночевал где-нибудь в фанзе у китайцев. Напившись чаю, я  лёг на своё место и уснул крепким сном.    

Несколько дней спустя после этого мы занимались пристрелкой из  ружей. Людям были розданы патроны и указана цель для стрельбы с упора. По  окончании пристрелки солдаты стали просить разрешения открыть вольную стрельбу.  Стреляли они в бутылку, стреляли в белое пятно на дереве, потом в круглый  камешек, поставленный на краю утёса.    

Вдруг откуда-то взялась нырковая утка. Не обращая внимания  на стрельбу, она спустилась на воду недалеко от берега. Захаров и Сабитов стали  в неё целить, и так как каждому хотелось выстрелить первому, то оба горячились,  волновались и мешали друг другу. Два выстрела произошли почти одновременно.  Одна пуля сделала недолёт, а другая всплеснула воду далеко за уткой. Испуганная  птица нырнула и вновь всплыла на поверхность воды, но уже дальше от берега.  Тогда в неё выстрелил Захаров и тоже не попал. Пуля ударилась в воду совсем в  сторону. Утка опять нырнула. Солдаты бросили стрельбу в пятнышко и,  выстроившись на берегу в одну линию, открыли частый огонь по уходящей птице, и  чем больше они горячились, тем дальше отгоняли птицу. По моим соображениям, она  была теперь в шагах трёхстах, если не больше. В это время на бивак возвратился  Дерсу. Взглянув на него, я сразу понял, что он был навеселе. На лице его играла  улыбка. Подойдя к палаткам, он остановился и, прикрыв рукою глаза от солнца,  стал смотреть, в кого стреляют солдаты.    

Как раз в этот момент выстрелил Калиновский. Пуля сделала  такой большой недолёт, что даже не напугала птицу. Узнав, что стрелки не могли  попасть в утку тогда, когда она была близко, он подошёл к ним, и, смеясь,  сказал:    

— Ваша хорошо стреляли. Теперь моя хочу утку гоняй.  Сказав это, он быстро поднял своё ружьё и, почти не целясь, выстрелил. Крик  удивления вырвался у всех сразу. Пуля ударила под самую птицу так, что обдала  её водой. Утка до того была напугана, что с криком сорвалась с места и, отлетев  немного, нырнула в воду. Спустя несколько минут она показалась на поверхности,  но уже значительно дальше. С поразительной быстротой Дерсу опять вскинул  винтовку и опять выстрелил. Если бы утка не взлетела на воздух, можно было бы  подумать, что пуля ударила именно в неё. Теперь птица отлетела очень далеко.  Чуть-чуть её можно было рассмотреть простым глазом. Мы взяли бинокли. Дерсу  смеялся и подтрунивал над солдатами. Дмитрий Дьяков, который считал себя  хорошим стрелком, стал доказывать, что выстрелы Дерсу были случайными и что он  стреляет не хуже гольда. Товарищи предложили ему доказать своё искусство.  Дьяков сел на одно колено, долго приспособлялся и долго целился, наконец  спустил курок. Пуля сделала рикошет далеко перед уткой. Птица нырнула, но  тотчас же опять показалась на поверхности. Тогда Дерсу медленно поднял своё  ружьё, прицелился и выстрелил. В бинокль видно было, как пуля опять вспенила  воду под самой уткой.    

Вероятно, такое состязание в стрельбе длилось бы ещё долго,  если бы сама утка не положила ему конец: она снялась с воды и полетела в  открытое море.    

Вечером я услышал у стрелков громкие разговоры. По  настроению я догадался, что они немного выпили. Оказалось, что Дерсу притащил с  собой бутылку спирта и угостил им солдат. Вино разгорячило людей, и они начали  ссориться между собой.    

— Не надо ругаться, — сказал им тихо Дерсу, —  слушайте лучше, я вам песню спою. — И, не дождавшись ответа, он начал петь  свои сказки.    

Сначала его никто не слушал, потом притих один спорщик, за  ним другой, третий, и скоро на таборе совсем стало тихо, Дерсу пел что-то  печальное, точно он вспомнил родное прошлое и жаловался на судьбу. Песнь его  была монотонная, но в ней было что-то такое, что затрагивало самые  чувствительные струны души и будило хорошие чувства. Я присел на камень и  слушал его грустную песню. «Поселись там, где поют; кто поёт, тот худо не  думает», — вспомнилась мне старинная швейцарская пословица.    

Уже смерклось совсем, зажглись яркие звёзды; из-за гор  подымалась луна. Её ещё не было видно, но бледный свет уже распространился по  всему небу.    

Подвыпившие стрелки уснули, а Дерсу все ещё пел свою песню,  и пел он её теперь вполголоса — для себя. Я вернулся в палатку, лёг на постель  и тоже уснул.    

На другой день вечером, сидя у костра, я читал стрелкам  сказку «О рыбаке и рыбке». Дерсу в это время что-то тесал топором. Он перестал  работать, тихонько положил топор на землю и, не изменяя позы, не поворачивая  головы, стал слушать. Когда я кончил сказку, Дерсу поднялся и сказал:    

— Верно, такой баба много есть. — Он даже плюнул с  досады и продолжал: — Бедный старик. Бросил бы он эту бабу, делал бы оморочку  да кочевал бы на другое место.    

Мы все расхохотались. Сразу сказался взгляд бродячего  туземца. Лучший выход из этого положения, по его мнению, был — сделать лодку и  перекочевать на другое место.    

Поздно вечером я подошёл к костру. На дровах сидел Дерсу и  задумчиво глядел на огонь. Я спросил его, о чём он думает.    

— Шибко жалко старика. Его был смирный люди. Сколько  раз к морю ходи, рыбу кричи, — наверно, совсем стоптал свои унты.    

Видно было, что сказка «О рыбаке и рыбке» произвела на него  сильное впечатление. Поговорив с ним ещё немного, я вернулся в свою палатку.    

 Глава третья    

Первый поход    

     

     

    

     

Выступление. — Дерсу находит отряд по следам. —  Река Иодзыхе и река Литянгоу. — Население. — Притоки реки  Иодзыхе. — Лудева. — Тайга. — Пауки. — Да-Синанца и её  притоки. — Затяжные дожди. — Горбатый таз и его семья. — Бегство  тазов от китайцев. — Сон Дерсу и поминки по усопшим     

     

Наконец, после долгого ожидания, в конце июня на пароходе  «Эльдорадо» прибыли наши мулы. Это было радостное событие, выведшее нас из  бездействия и позволившее выступить в поход.    

Пароход стал шагах в четырёхстах от устья реки. Мулы были  спущены прямо на воду. Они тотчас же сориентировались и поплыли к берегу, где  их уже ожидали стрелки.    

Двое суток мы пригоняли к мулам седла и налаживали вьюки. 30  июня была последняя днёвка, а на следующий день, 1 июля, мы тронулись в путь.    

На реке Иодзыхе наш отряд разделился. Я, Н. А. Десулави и П.  П. Бордаков с частью команды отправились на реку Синанцу[5], а А. И. Мерзляков с остальными людьми пошёл  вверх по реке Литянгоу[6].  Около последних тазовских фанз, в северо-западном углу долины, нам надлежало  разойтись. В это время ко мне подошёл Дерсу и попросил разрешения остаться на  один день у тазов. Завтра к вечеру он обещал нас догнать. Я высказал опасения,  что он может нас не найти. Гольд громко засмеялся и сказал:    

— Тебе иголка нету, птица тоже нету — летай не могу.  Тебе земля ходи, нога топчи, след делай. Моя глаза есть — посмотри.    

На это у меня уже не было возражений. Я знал его способность  разбираться в следах и согласился. Мы пошли дальше, а он остался на реке  Иодзыхе. На второй день утром Дерсу действительно нас догнал. По следам он  узнал всё, что произошло у нас в отряде: он видел места наших привалов, видел,  что мы долго стояли на одном месте — именно там, где тропа вдруг сразу  оборвалась, видел, что я посылал людей в разные стороны искать дорогу. Здесь  один из стрелков переобувался. Из того, что на земле валялся кусочек тряпки с  кровью и клочок ваты, он заключил, что кто-то натёр ногу, и т. д. Я привык к  его анализу, но для стрелков это было откровением. Они с удивлением и  любопытством поглядывали на гольда.    

Река Иодзыхе[7] (по-удэгейски  — Иеньи) на морских картах названа Владимировкой и почему-то показана маленьким  ручейком. Долина её — шириною около трёх вёрст и имеет левый край возвышенный и  гористый, а правый — пологие увалы, поросшие редкой осиной, берёзой, ольхой и  лиственницей. Уловить, где именно долина переходит в горы, нельзя. Выше по реке  картина меняется, и горы принимают резко выраженный характер.    

Здесь, кроме дуба (Quercus mongolica Fisch.), растут: чёрная  и белая берёза (Betula cianurica Pall, et Betula latifolia Tausch.), китайский  ясень (Fraxinus phynchophula Hancl.), орех (Juglans manshurica Maxim.), клён  (Acer mono Maxim.), пихта (Abies nepholepis Maxim.), пробковое дерево  (Phelolodndron amurense Rupr.), тис (Taxus cuspidata S. et ?.), акация Маака  (Maackia amurensis Rupr. Maxim.), осина (Popolus tremula L.) и липа (Tuia  amurensis Rupr.), а из кустов — лещина (Corylus heterophula Fisch.), боярышник  (Crataegus manschurica Buke), калина (Viburnum sargenti Koehne), таволга  (Spiraea salicifolia L.) и леспедеца (Lespedeza bicolur Turcz.).    

Река Иодзыхе близ устья разбивается на множество рукавов, из  которых один подходит к правой стороне долины. Место это староверы облюбовали  для своего будущего посёлка.    

Тропа от моря идёт вверх по долине так, что все протоки  Иодзыхе остаются от неё вправо, но потом, как раз против устья Дунгоу, она  переходит реку вброд около фанз, расположенных у подножия широкой террасы,  состоящей из глины, песка и угловатых обломков.    

Реку Иодзыхе было бы справедливо назвать «козьей рекой».  Нигде я не видел так много этих грациозных животных, как здесь.    

Сибирская козуля (Capreolus pygargus Pal.) крупнее  европейской. Сжатое с боков тело её имеет в длину полтора метра и в высоту 87  сантиметров. Красивая притуплённая голова с большими подвижными округлёнными  ушами сидит на длинной шее и у самцов украшена двумя маловетвистыми рогами, на  конце вильчатыми и имеющими не более шести отростков. Окраска тела у козули  летом тёмно-ржавая, зимою — буро-серая. Сзади на ляжках, около хвоста, цвет  шерсти белый. Хвост очень заметён, когда козуля бежит, сильно вскидывая задом.  Охотники называют это пятно «зеркалом». Защитная окраска делает её совершенно  невидимой: цвет шерсти животного сливается с окружающей обстановкой и видно  одно только мелькающее белое «зеркало».    

Осенью, в октябре, козуля большими табунами оставляет  лесистые местности Уссурийского края и перекочёвывает в Маньчжурию. Впрочем,  некоторая часть животных остаётся в приханкайских степях. Заметив место, где  табуны коз переплывали через реку, казаки караулили их и избивали во множестве,  не разбирая ни пола, ни возраста. С проведением железной дороги и заселением  долины Уссури сибирская козуля перестала совершать такие кочёвки. Убой животных  на переправах сошёл на нет, и о таких ходах нынче сохранились только  воспоминания.    

В общем, дикая коза — пугливое животное, вечно преследуемое  четвероногими хищниками и человеком. Она всегда держится настороже и старается  уловить малейший намёк на опасность при помощи слуха и обоняния. Любимым  местопребыванием козули являются лиственные леса, и только вечером она выходит пастись  на поляны. Даже и здесь, при полной тишине и спокойствии, козуля всё время  оглядывается и прислушивается. Убегая в испуге, козуля может делать изумительно  огромные прыжки через овраги, кусты и завалы буреломного леса. В Уссурийском  крае козуля обитает повсюду, где только есть поляны и выгоревшие места. Она не  выносит высоких гор, покрытых осыпями, и густых хвойных лесов.    

Охотятся на козулю ради её мяса. Зимние шкурки идут на  устройство спальных мешков, кухлянок и дох; рога продаются по три рубля за пару.    

Любопытно, что козуля охотно мирится с присутствием других  животных и совершенно не выносит изюбра. В искусственных питомниках, при  совместной жизни, она погибает. Это особенно заметно на солонцах. Если такие  солонцы сперва разыщут козы, они охотно посещают их до тех пор, пока не придут  олени. Охотники неоднократно замечали, что как только на солонцах побывали  изюбры, козули покидают их на более или менее продолжительное время.    

Редколесье в горах, пологие увалы, поросшие кустарниковой  растительностью, и широкая долина реки Иодзыхе, покрытая высокими тростниками и  полынью, весьма благоприятны для обитания диких коз. Мы часто видели их  выбегающими из травы, но они успевали снова так быстро скрываться в заросли,  что убить не удалось ни одной.    

Кое-где виднелась свежевзрытая земля. Так как домашних  свиней содержат в загонах, то оставалось допустить присутствие диких кабанов,  что и подтвердилось. А раз здесь были кабаны, значит, должны быть и тигры.  Действительно, вскоре около реки на песке мы нашли следы одного очень крупного  тигра. Он шёл вдоль реки и прятался за валежником. Из этого можно было  заключить, что страшный зверь приходил сюда не для утоления жажды, а на охоту  за козулями и кабанами.    

По рассказам тазов, месяца два тому назад один тигр унёс  ребёнка от самой фанзы. Через несколько дней другой тигр напал на работавшего в  поле человека и так сильно изранил его, что он в тот же день умер.    

В долине реки Иодзыхе водится много фазанов. Они встречались  чуть ли не на каждом шагу. Любимыми местами их обитания были заросли около  пашен и плантаций снотворного мака, засеваемого китайцами для сбора опиума.  Среди тальниковых зарослей по старицам и протокам изредка попадались и рябчики.  Они чем-то кормились на земле и только в случае тревоги взлетали на деревья. В  воздухе кружилось несколько белохвостых орланов. Один из них вдруг начал  спускаться к реке. Осторожно пробрался я по траве к берегу и стал наблюдать за  ним. Он сел на гальку около воды. Тут было несколько ворон, лакомившихся рыбой.  Орлан стал их прогонять. Вороны сначала пробовали был с обороняться, но,  получив несколько сильных ударов клювом, уступили свои места и улетели прочь.  Тогда орлан занялся рыболовством. Он прямо вошёл в воду и, погрузив в неё  брюхо, хвост и крылья, стал прыгать по воде. Не более как через минуту он  поймал одну рыбину, вытащил её на берег и тут же принялся есть. Насытившись,  пернатый хищник опять поднялся в воздух. Тотчас к нему присоединилось ещё два  орлана. Тогда они стали описывать плавные круги. Они не гонялись друг за  другом, а спокойно парили в разных плоскостях, поднимаясь всё выше и выше, в  беспредельную синеву неба. Скоро они превратились в маленькие, едва заметные  точки, и если я не потерял их из виду, то только потому, что не спускал с них  глаз.    

В это время со стороны дороги я услышал призывные крики. Мои  спутники требовали, чтобы я поскорей возвращался. Минут через пять я  присоединился к отряду.    

В нижнем течении река Иодзыхе принимает в себя три небольших  притока: справа — Сяо-Иодзыхе длиной 19 километров и слева — Дунгоу, с которой  мы познакомились уже в прошлом году, и Литянгоу, по которой надлежало теперь  идти А. И. Мерзлякову. Река Сяо-Иодзыхе очень живописная. Узенькая извилистая  долинка обставлена по краям сравнительно высокими горами. По рассказам, в  вершине её есть мощные жилы серебросвинцовой руды и медного колчедана.    

Долина реки Литянгоу какая-то странная — не то поперечная,  не то продольная. Местами она расширяется до 1/2 километра, местами суживается  до 200 метров. В нижней части долины есть много полян, засорённых камнями и  непригодных для земледелия. Здесь часто встречаются горы и кое-где есть  негустые лиственные леса. Чем выше подыматься по долине, тем чаще начинают  мелькать тёмные силуэты хвойных деревьев, которые мало-помалу становятся  преобладающими. В верховьях Литянгоу есть одинокая зверовая фанза. От неё тропа  поворачивает налево, в горы, и идёт на Иман. Подъём на перевал Хунтами с южной  стороны затруднителен; в истоках долина становится очень узкой и завалена  камнями и буреломным лесом.    

Население окрестностей реки Иодзыхе — смешанное и состоит из  китайцев и тазов (удэгейцев). Китайские фанзы сосредоточены главным образом на  левом берегу реки, а туземцы поселились выше по долине, около гор.    

Здешние манзы очень скрытны; они не хотели указывать дорог  и, даже наоборот, всячески старались сбить нас с толку. Все тазы находились в  неоплатном долгу у них и немилосердно эксплуатировались. Китайцы отняли у  туземцев женщин и разделили между собою как движимое имущество. На задаваемые  по этому поводу вопросы тазы отмалчивались, а если и говорили что-нибудь, то  украдкой, шёпотом, озираясь по сторонам. У них ещё живы были воспоминания о  сородичах, заживо погребённых в земле за то, что пробовали было протестовать и  мстить насильникам. Очевидцы говорили, что эта казнь производилась на глазах  жён и детей казнённых: китайцы заставили их присутствовать при погребении.    

В этот день мы дальше не пошли и, выбрав фанзу, которая была  почище, расположились биваком на дворе её, а седла и все имущество убрали под  крышу.    

На следующий день мы расстались с китайцами, которые этому,  видимо, были очень рады. Хотя они и старались быть к нам внимательными, но в  услугах их чувствовалась неискренность, я сказал бы даже-затаённая злоба.    

Тропа опять перешла за реку и вскоре привела нас к тому  месту, где Иодзыхе разбивается на три реки: Синанцу, Кулёму (этимология этого  слова мне неизвестна) и Ханьдахэзу[8].  Кулёму, длиною километров в сорок, течёт с запада и имеет истоки в горах  Сихотэ-Алиня, а Ханьдахэза — 20 километров; по последней можно выйти на реку  Сицу (приток Санхобе), где в прошлом году меня застал лесной пожар. От места  слияния этих рек и начинается, собственно, Иодзыхе. Здесь с правой стороны (по  течению) высится высокая скалистая сопка Да-Лаза. Тропа проходит у её подножия.  По рассказам, это излюбленное местопребывание тигров.    

Река Синанца течёт по продольной долине между Сихотэ-Алинем  и хребтом, ему параллельным. Она длиною около 75 километров и шириною до 30  метров. За скалистой сопкой сначала идут места открытые и отчасти заболоченные.  Дальше поляна начинает возвышаться и заметно переходит в террасу, поросшую  редким лиственным лесом. Спустившись с неё, мы прошли ещё с полкилометра и  затем вступили в роскошный лес.    

Если я хочу представить себе девственную тайгу, то каждый  раз мысленно переношусь в долину реки Синанцы. Кроме обычных ясеня (Fraxinus  manshurica Rupr.), берёзы Эрмана (Betula ermani Cham.) и ольхи (Alnus incana  L.), здесь произрастали: аянская ель (Picea ajanensis Fisch) —  представительница охотской флоры, лён с красными ветвями (Acer ukurunduense Tr.  et Mey.), имеющий листву как у неклена, затем черёмуха Маака (Padus maackii  Rupr.) с жёлтой берестой, как у берёзы, и с ветвями, пригнутыми к земле, над  чем немало потрудились и медведи, и наконец, в изобилии по берегам реки ивняки  (Salix acutifolia Wild.), у которых молодые побеги имеют красновато-сизый  оттенок.    

Подлесье состояло из всевозможных кустарников, между  которыми следует отметить колючий крыжовник (Ribes burejense Fr. Schmindt) с  весьма мелкими закруглёнными мохнатыми листьями и белый дёрен (Cornus alba L.)  с гибкими длинными ветвями и ланцетовидными листьями, сверху тёмно-зелёными,  снизу белесоватыми.    

Вверху ветви деревьев переплелись между собою так, что  совершенно скрыли небо. Особенно поражал своими размерами тополь (Populus  suaveolens Fisch.) и кедр (Pinus koraiensis S. et ?.). Сорокалетний молодняк,  растущий под их покровом, казался жалкою порослью. Сирень (Syginga amurensis  Rupr.), обычно растущая в виде кустарника, здесь имела вид дерева в пять  саженей высоты и в два фута в обхвате. Старый колодник, богато украшенный  мхами, имел весьма декоративный вид и вполне гармонировал с окружающей его  богатой растительностью.    

Густой подлесок, состоящий из чёртова дерева  (Eleutherococcus senticosus Maxim.), виноградника (Vitis amurensis Rupr.) и  лиан (Schizan-dra chinensis Baili.), делает места эти труднопроходимыми,  вследствие чего нагл отряд подвигался довольно медленно: приходилось часто  останавливаться и высматривать, где меньше бурелома, и обводить мулов стороною.    

В этот день Н. А. Десулави отметил в своём дневнике растущие  в сообществе следующие цветковые и тайнобрачные растения: клинтонию (Clintonia  udensis Tr., et Mey.) с крупными сочными листьями и белыми цветами на длинном  стебельке; гнездовку (Neottia nidus avis Kich.), украшенную многочисленными  ароматичными фиолетовыми цветами; козелец (Scorzonera albicaulis Bge.) —  высокое растение с длинными сидящими листьями и с беловато-жёлтыми цветами;  затем папоротник (Nephrodium meuspinulosum Diels.), большие ажурные листья  которого имеют треугольную форму и по первому впечатлению напоминают листья  орляка (Pteris) и Athyrium felix-femina Roth — тоже с отдельными большими  листьями, форма которых непостоянна и меняется в зависимости от окружающей их  обстановки.    

Чем дальше, тем больше лес был завален колодником и тропа  вовсе не была приспособлена для передвижения с вьюками.    

Во избежание задержек вперёд был послан рабочий авангард под  начальством Захарова. Он должен был убирать бурелом с пути и, где нужно, делать  обходы. Иногда упавшее дерево застревало вверху. Тогда обрубали только нижние  ветви его, оставляя проход в виде ворот; у лежащего на земле колодника оббивали  сучки, чтобы мулы не попортили ног и не накололись брюхом.    

После полудня отряд дошёл до лудевы. Она пересекала долину  реки Синанцы и одним концом упиралась в скалистую сопку. Лудева была старая, и  потому следовало внимательно смотреть под ноги, чтобы не попасть в какую-нибудь  ловушку. Путеводная тропа привела нас к покинутой зверовой фанзе. Около неё на  сваях стоял амбар, предназначаемый для хранения запасов продовольствия,  зверовых шкур, пантов и прочего охотничьего имущества. Здесь мы и заночевали.    

На рассвете появилось много мошкары; воздух буквально кишел  ею. Мулы оставили корм и жались к биваку. На скорую руку мы напились чаю,  собрали палатки и тронулись в путь.    

От зверовой фанзы тропа идёт густым лесом. Она сильно  кружит, обходя колодник и густые заросли виноградников.    

Обыкновенно во второй половине лета появляются большие  чёрные пауки (Epeira sp.). Они строят тенёта колёсного типа, причём основные  нити бывают длиною от 5 до 7 метров и так прочны, что их свободно можно  оттягивать в сторону рукою. В августе пауки эти пропадают, и на их место  появляются другие, меньших размеров, жёлто-зелёного цвета, с красным рисунком  на брюшке и головогруди. Их противные паутины встречаются чуть ли не на каждом  шагу. В особенности много неприятностей испытывает тот, кто едет впереди: ему  то и дело приходится снимать паутину с лица или сбрасывать паука, уцепившегося  за нос. В этот день мы дошли до того места, где Синанца разделяется надвое:  Да-Синанцу[9] и Сяо-Синанцу[10]. Первая является главной  рекой, вторая — её притоком.    

По мере приближения к водоразделу угрюмее становился лес и  больше попадалось звериных следов; тропа стала часто прерываться и переходить  то на одну, то на другую сторону реки, наконец мы потеряли её совсем.    

На этом протяжении в Синанцу впадают следующие горные речки:  Пярл-гоу и Изимлу — справа; Лаза-гоу и Хунголя-гоу[11] — слева. Сама по себе река немноговодна, но  бурелом, сложенный в большие груды, указывает на то, что во время дождей вода  подымается настолько высоко, что деревья по ней свободно переносятся с одного  места на другое.    

Чем дальше, тем идти становилось труднее. Поэтому я решил  оставить мулов на биваке и назавтра продолжать путь с котомками. Мы  рассчитывали в два дня достигнуть водораздела; однако этот переход отнял у нас  четверо суток. В довершение всего погода испортилась — пошли дожди.    

В верховьях река Синанца с левой стороны принимает в себя  целый ряд мелких ручьёв, стекающих с Сихотэ-Алиня.    

Выбрав один из них, мы стали взбираться на хребет. По  наблюдениям Дерсу, дождь должен был быть затяжным. Тучи низко ползли над землёю  и наполовину окутывали горы. Следовательно, на вершине хребта мы увидели бы  только то, что было в непосредственной от нас близости. К тому же взятые с  собой запасы продовольствия приходили к концу. Это принудило нас на другой день  спуститься в долину.    

Двое суток мы отсиживались в палатках. Наружу нельзя было  показать носа. По хмурому небу низко, словно вперегонку, бежали тяжёлые тучи и  сыпали дождём. Наконец терпение наше лопнуло, и, невзирая на непогоду, мы  решили идти назад к морю. Не успели мы отойти от бивака на такое расстояние, с  которого в тихую погоду слышен ружейный выстрел, как дождь сразу прекратился,  выглянуло солнце, и тогда все вокруг приняло ликующий вид, только мутная вода в  реке, прибитая к земле трава и клочья тумана в горах указывали на недавнее  ненастье.    

Утомлённые непогодой, мы рано стали на бивак. Вечером около  нашего табора с рёвом ходил тигр. Ночью мы поддерживали усиленный огонь и  несколько раз стреляли из ружей.    

Дня через два мы дошли до того места, где оставили мулов и  часть команды. Около устья реки Синанцы мы застали семью, состоящую из  горбатого таза, его жены, двух малых детей и ещё одного молодого удэгейца, по  имени Чан Лин. Они стояли на галечниковой отмели и занимались ловлей рыбы.  Невдалеке от их стойбища на гальке лежала опрокинутая вверх дном лодка, белизна  дерева и свежие подпалины на бортах её свидетельствовали о том, что она только  что выдолблена и ещё не видела воды. Горбатый таз объяснил нам, что сам он  лодок делать не умеет и для этого пригласил своего племянника с реки Такемы.    

Поговорив немного с туземцами, мы пошли дальше, а Дерсу  остался. На другой день он догнал нас и сообщил много интересного. Оказалось,  что местные китайцы решили отобрать у таза его жену с детьми и увезти их на  Иман. Таз решил бежать. Если бы он пошёл сухопутьем, китайцы догнали бы его и  убили. Чан Лин посоветовал ему сделать лодку и уйти морем.    

Двадцать пятого июля мы пошли к китайским фанзам,  расположенным около реки Дунгоу, по долине которой идёт путь на реку Санхобе.    

Следующая ночь была тёмная и дождливая. Тазы решили  воспользоваться ею для побега. Совпало так, что китайцы тоже в эту ночь решили  сделать нападение и не только отобрать женщину, но и раз навсегда отделаться от  обоих тазов. Дерсу как-то пронюхал об этом и сообщил удэгейцам о грозящей им  опасности. Захватив с собою винтовку, он отправился в фанзу горбатого таза и  разжёг в ней огонь, как будто все обитатели её были дома. В это время тазы  тихонько спустили лодку в воду и посадили в неё женщину и детей. Надо было  проплыть мимо китайского селения. Ночь была ветреная, дождливая, и это  способствовало успеху.    

Чтобы лодку не было видно, Дерсу вымазал её снаружи грязью и  углём. Как ни старались оба охотника, но обмануть собак не удалось. Они учуяли  тазов и подняли неистовый лай. Китайцы выскочили из фанзы, но лодка прошла  опасное место раньше, чем они успели добежать до реки. Дерсу решил проводить  тазов до самого моря. Приблизительно через час лодка дошла до моря. Здесь Дерсу  распрощался с тазами и вышел на берег. Опасаясь встречи с китайцами, он не  пошёл назад по дороге, а спрятался в лесу и только под утро возвратился к нам  на бивак.    

Двадцать шестого июля мы пробыли ещё на реке Иодзыхе.  Стрелки занимались приведением в порядок своей обуви и стиркой белья.    

Целый день Дерсу был в каком-то мрачном настроении. Он всё  время уединялся и не хотел ни с кем разговаривать. Потом он попросил у меня три  рубля и ушёл куда-то. В четыре часа пополудни Н. А. Десулави и П. П. Бордаков  пошли экскурсировать по окрестностям, а я занялся вычерчиванием маршрута по  реке Синанце.    

В сумерки снова появился туман. По мере того как становилось  темнее, он сгущался всё больше и больше, скоро в нём утонули противоположный  берег реки и фанзы китайцев. Казалось, вместе с туманом на землю спустилась  мертвящая тишина, нарушаемая только падением капель воды с намокшей листвы  деревьев.    

В это время пришёл один из стрелков и стал рассказывать о  том, что Дерсу (так всегда они его звали) сидит один у огня и поёт песню.    

Я спросил солдата, где он видел гольда.    

— Далеко, — отвечал он мне, — в лесу около  речки.    

Стрелок объяснил мне, что надо идти по тропе до тех пор,  пока справа я не увижу свет. Это и был огонь Дерсу. Шагов триста я прошёл в  указанном направлении и ничего не видел. Я хотел уже было повернуть назад, как  вдруг слабо сквозь туман в стороне заметил отблеск костра. Не успел я отойти от  тропы и пятидесяти шагов, как туман вдруг рассеялся.    

То, что я увидел, было так для меня неожиданно и ново, что я  замер на месте и не смел пошевельнуться. Дерсу сидел перед огнем лицом ко мне.  Рядом с ним лежали топор и винтовка. В руках у него был нож. Уткнув себе в  грудь небольшую палочку, он строгал её и тихо пел какую-то песню. Пение его  было однообразное, унылое и тоскливое. Он недорезал стружки до конца. Они  загибались одна за другой и образовывали султанчики. Взяв палочку в правую руку  и прекратив пение, он вдруг обращался к кому-то в пространство с вопросом и  слушал, слушал напряжённо, но ответа не было. Тогда он бросал стружку в огонь и  принимался строгать новую. Потом он достал маленькую чашечку, налил в неё водки  из бутылки, помочил в ней указательный палец и по капле бросил на землю во все  четыре стороны. Опять он что-то прокричал и прислушался. Далеко в стороне  послышался крик какой-то ночной птицы. Дерсу вскочил на ноги.    

Он громко запел ту же песню и весь спирт вылил в огонь. На  мгновение в костре вспыхнуло синее пламя. После этого Дерсу стал бросать в  костёр листья табаку, сухую рыбу, мясо, соль, чумизу, рис, муку, кусок синей  дабы, новые китайские улы, коробок спичек и наконец пустую бутылку. Дерсу  перестал петь. Он сел на землю, опустил голову на грудь и глубоко о чём-то  задумался.    

     

    

     

Тогда я решил к нему подойти и нарочно спустился на  прибрежную гальку, чтобы он слышал мои шаги. Старик поднял голову и посмотрел  на меня такими глазами, в которых я прочёл тоску. Я спросил его, почему он так  далеко ушёл от фанзы, и сказал, что беспокоился о нём. Дерсу ничего не ответил  мне на это. Я сел против него у огня. Минут пять сидели мы молча. В это время  опять повторился крик ночной птицы. Дерсу спешно поднялся с места и,  повернувшись лицом в ту сторону, что-то закричал ей громким голосом, в котором  я заметил нотки грусти, страха и радости. Затем всё стихло. Дерсу тихонько  опустился на своё место и стал поправлять огонь. Накалившаяся докрасна бутылка  растрескалась и стала плавиться.    

Я не расспрашивал его, что всё это значит, я знал, что он  сам поделится со мною. И не ошибся.    

— Там люди много, — начал он. — Китайцы,  солдаты… Понимай нету, смеяться будут, — мешай.    

Я не прерывал его. Тогда он рассказал мне, что прошлой ночью  он видел тяжёлый сон: он видел старую развалившуюся юрту и в ней свою семью в  страшной бедности. Жена и дети зябли от холода и были голодны. Они просили его  принести им дров и прислать тёплой одежды, обуви, какой-нибудь еды и спичек.  То, что он сжигал, он посылал в загробный мир своим родным, которые, по  представлению Дерсу, на том свете жили так же, как и на этом. Тогда я осторожно  спросил его о криках ночной птицы, на которые он отвечал своими криками.    

— Это ханяла[12], —  ответил Дерсу. — Моя думай, это была жена. Теперь она все получила. Наша  можно в фанзу ходи.    

Дерсу встал и разбросал в стороны костёр. Стало вдвое  темнее. Через несколько минут мы шли назад по тропе. Дерсу молчал, и я молчал  тоже.    

Кругом было тихо. Сочный воздух точно застыл. Густой туман  спустился в самую долину, и начало моросить. При нашем приближении к фанзам собаки  подняли громкий лай.    

Дерсу, по обыкновению, остался ночевать снаружи, а я вошёл в  фанзу, растянулся на тёплом кане и начал дремать. Рядом за стеной слышно было,  как мулы ели сено. Собаки долго не могли успокоиться.    

 Глава четвёртая    

В горах    

     

     

    

     

Река Дунгоу. — Непогода. — Медведь, добывающий  мёд. — Встреча с Чжан Вао. — Река Бея. — Зоогеографическая  граница горалов. — Река Кудяхе. — Фанза Дун-Тавайза. — Реки Фату  и Адимил. — Осыпи в горах. — Мелкие речки, текущие в море. —  Береговая тропа. — Дикая кошка. — Нападение жуков     

     

На другой день погода была пасмурная, по небу медленно  ползли тяжёлые дождевые тучи, и самый воздух казался потемневшим, точно  предрассветные сумерки. Горы, которые ещё вчера были так живописно красивы,  теперь имели угрюмый вид.    

Мои спутники знали, что если нет проливного дождя, то  назначенное выступление обыкновенно не отменяется. Только что-нибудь особенное  могло задержать нас на биваке. В восемь часов утра, расплатившись с китайцами,  мы выступили в путь по уже знакомой нам тропе, проложенной местными жителями по  долине реки Дунгоу к бухте Терней.    

В природе чувствовалась какая-то тоска. Неподвижный и  отяжелевший от сырости воздух, казалось, навалился на землю, и от этого все  кругом притаилось. Хмурое небо, мокрая растительность, грязная тропа, лужи  стоячей воды и в особенности царившая кругом тишина — всё свидетельствовало о  ненастье, которое сделало передышку для того, чтобы снова вот-вот разразиться  дождём с ещё большей силой.    

К полудню мы дошли до верховьев реки Дунгоу и сделали привал.  В то время, когда мы сидели у костра и пили чай, из-за горы вдруг показался  орлан белохвостый. Описав большой круг, он ловко, с налёта, уселся на  сухоствольной лиственнице и стал оглядываться. Захаров выстрелил в него — и  промахнулся. Испуганная птица торопливо снялась с места и полетела к лесу.    

— Худо, — сказал Дерсу, — будет большой  дождь.    

Он объяснил, что, если в тихую погоду туман подымается  кверху и если при этом бывает сильное эхо, непременно надо ждать затяжного  дождя.    

Около часу дня я, Н. А. Десулави и П. П. Бордаков пошли  вперёд, а стрелки начали вьючить мулов. К трём часам мы взошли на перевал,  откуда начинался сток воды по реке Каимбе. Надо было бы здесь стать на бивак,  но я уступил просьбам своих товарищей, и мы пошли дальше. Не успели мы спуститься  с водораздела, как начался дождь, скоро превратившийся в настоящий ливень. Мы  развели большой огонь — мокли и сушились в одно и то же время. К сумеркам  подошли мулы, только тогда мы начали переодеваться и ставить палатки. Вечером  дождь пошёл ещё сильнее, и так до самого рассвета. Мы не спали всю ночь, зябли,  подкладывали дрова в костёр, несколько раз принимались пить чай и в промежутках  между чаепитиями дремали. Утром Н. А. Десулави хотел было подняться на гору  Хунтами для сбора растений около гольцов, но это ему не удалось. Вершина горы  была окутана туманом, а в два часа дня опять пошёл дождь, мелкий и частый. Днём  мы успели как следует обсушиться, оправить палатки и хорошо выспаться.    

На следующий день, 26 июля, опять дождь. Нельзя разобраться,  где кончается туман и где начинаются тучи. Этот маленький, частый дождь шёл  подряд трое суток с удивительным постоянством.    

Терпение наше истощилось. Н. А. Десулави не мог больше  ждать. Отпуск его кончался, и ему надлежало возвратиться в Хабаровск. Несмотря  на непогоду, он решил ехать в залив Джигит и там дожидаться парохода. Я дал ему  двух мулов и двух провожатых. Часов в одиннадцать утра мы расстались, пожелав  друг другу счастливого пути и успехов.    

В полдень погода не изменилась. Её можно было бы описать в двух  словах: туман и дождь. Мы опять просидели весь день в палатках. Я перечитывал  свои дневники, а стрелки спали и пили чай. К вечеру поднялся сильный ветер.  Царствовавшая дотоле тишина в природе вдруг нарушилась. Застывший воздух пришёл  в движение и одним могучим порывом сбросил с себя апатию.    

Сорванная с деревьев листва закружилась в вихре и стала  подниматься кверху. Порывы ветра были так сильны, что ломали сучья, пригибали к  земле молодняк и опрокидывали сухие деревья.    

— Кончай есть, — сказал Дерсу довольным  тоном. — Сегодня ночью наша звезды посмотри. Завтра — посмотри солнце.    

И действительно, часов в десять вечера тёмный небесный свод,  усеянный миллионами звёзд, совершенно освободился от туч. Сияющие ночные  светила словно вымылись в дожде и приветливо смотрели на землю. К утру стало  прохладнее.    

Следующий день был последним днём июля. Когда занялась заря,  стало видно, что погода будет хорошая. В горах ещё кое-где клочьями держался  туман. Он словно чувствовал, что доживает последние часы, и прятался в глубокие  распадки. Природа ликовала: все живое приветствовало всесильное солнце, как бы  сознавая, что только одно оно может прекратить ненастье.    

Этот день мы употребили на переход к знакомой нам грибной  фанзе, около озера Благодати. Опять нам пришлось мучиться в болотах, которые  после дождей стали ещё непроходимее. Чтобы миновать их, мы сделали большой  обход, но и это не помогло. Мы рубили деревья, кусты, устраивали гати, и  всё-таки наши вьючные животные вязли на каждом шагу чуть не по брюхо. Большого  труда стоило нам перейти через зыбуны и только к сумеркам удалось выбраться на  твёрдую почву. На другой день мы выступили рано. Путь предстоял длинный, и  хотелось поскорее добраться до реки Санхобе, откуда, собственно, и должны были  начаться мои работы. П. П. Бордаков взял ружьё и пошёл стороною, я с Дерсу, по  обыкновению, отправился вперёд, а А. И. Мерзляков с мулами остался сзади.    

Около второго распадка я присел отдохнуть, а Дерсу стал  переобуваться. Вдруг до нас донеслись какие-то странные звуки, похожие не то на  вой, не то на визг, не то на ворчанье. Дерсу придержал меня за рукав,  прислушался и сказал:    

— Медведь!    

Мы встали и тихонько пошли вперёд. Скоро мы увидели  виновника шума. Медведь средней величины возился около большой липы. Дерево  росло почти вплотную около скалы. С лицевой стороны на нём была сделана заметка  топором, что указывало на то, что рой этот раньше нас и раньше медведя нашёл  кто-то из людей.    

С первого взгляда я понял, в чём дело: медведь добывал мёд.  Он стоял на задних ногах и куда-то тянулся. Протиснуть лапу в дупло ему мешали  камни. Медведь был из числа терпеливых. Он ворчал и тряс дерево изо всей силы.  Вокруг улья вились пчелы и жалили его в голову. Медведь тёр морду лапами,  кричал тоненьким голосом, валялся по земле и затем вновь принимался за ту же  работу. Его уловки были очень комичны. Наконец он утомился, сел на землю  по-человечески и, раскрыв рот, стал смотреть на дерево, видимо что-то  соображая. Так просидел он минуты две. Затем вдруг поднялся, быстро подбежал к  липе и полез на её вершину. Взобравшись наверх, он протиснулся между скалой и  деревом и, упёршись передними и задними лапами в камни, начал сильно давить  спиной в дерево. Дерево подалось немного. Но, видимо, у медведя заболела спина.  Тогда медведь переменил положение и, упёршись спиной в скалу, стал лапами  давить на дерево. Липа затрещала и рухнула на землю.    

Этого и надо было медведю. Теперь оставалось только  разобрать заболонь и добыть соты.    

— Его шибко хитрый люди, — сказал Дерсу. —  Надо его гоняй, а то скоро весь мёд кушай.    

Сказав это, он крикнул:    

— Тебе какой люди, тебе как чужой мёд карабчи[13]!    

Медведь оглянулся. Увидя нас, он побежал и быстро исчез за  скалою.    

— Надо его пугай, — сказал Дерсу и выстрелил в  воздух.    

В это время подошли кони. Услышав наш выстрел, Мерзляков  остановил отряд и пришёл узнать, в чём дело. Решено было для добычи мёда  оставить двух стрелков. Надо было дать пчёлам успокоиться, а затем уморить их  дымом и собрать мёд. Если бы этого не сделали мы, то все равно медведь съел бы  весь мёд.    

     

    

     

Минут через пять мы тронулись дальше.    

По мере того как продвигаешься на север по побережью моря,  замечаешь, что представители маньчжурской флоры один за другим остаются сзади.  Первая отстала груша (Pyrus sinensis Lindi.). Я видел её последний раз на реке  Иодзыхе. Потом — акация Маака (Cladrastis amurensis Benth.): бухта Терней,  по-видимому, является для неё северной границей. Дальше всех на север проникает  монгольский дуб (Quercus mongolica Fisch). Зато лиственница (Larix dahurica  Turcz.) появилась на берегу моря небольшими группами. Кроме растущих здесь в  изобилии калины (Viburnum sargenti Koehne), орешника (Corylus heterophylia  Fisch.) и леспедецы (Lespedeza bicolor Turcz), мы заметили перистые пятерные  листочки и характерные бледно-жёлтые цветы лапчатки (Potentina fruticosa L.),  затем кустарниковую низкорослую рябину (Sorbus sambucifolia Tr.), дающую мелкие  и почти безвкусные светло-красные плоды, а рядом с ней даурский можжевельник  (Juniperus dahurica Pall.), стелющийся по траве и подымающий кверху свои густые  зелёные ветви с матово-синим оттенком и прошлогодними сухими ягодами.    

Дальнейшее путешествие наше до реки Санхобе прошло без  всяких приключений. К бухте Терней мы прибыли в четыре часа дня, а через час  прибыли и охотники за пчёлами и принесли с собой б килограммов хорошего  сотового меду.    

Вечером казаки ловили рыбу в реке. Кроме горбуши, в неводок  попалось несколько гольянов (Phoxinus lagowskil Dyb.), мясо которых имело  горьковатый привкус.    

Здесь мы расстались с П. П. Бордаковым. Он тоже решил  возвратиться в Джигит с намерением догнать Н. А. Десулави и с ним доехать до  Владивостока. Жаль мне было потерять хорошего товарища, да ничего не поделаешь.  Мы расстались искренними друзьями. На другой день П. П. Бордаков отправился  обратно, а ещё через сутки (3 августа) снялся с якоря и я со своим отрядом.    

На реке Санхобе мы опять встретились с начальником  охотничьей дружины Чжан Бао и провели вместе целый день. Оказалось, что многое  из того, что случилось с нами в прошлом году на Имане, ему было известно. От  него я узнал, что зимой он ходил разбирать спорный вопрос между тазами и  китайцами, а весной был на реке Ното, где уничтожил шайку хунхузов.    

Я чрезвычайно обрадовался, когда услышал, что он хочет идти  со мной на север. Это было вдвойне выгодно. Во-первых, потому, что он хорошо  знал географию прибрежного района, во-вторых, его влияние на туземцев могло  значительно способствовать выполнению моих заданий.    

Небольшая речка Бея[14] (по-удэгейски  — Иеля), по которой я пошёл от бухты Терней, впадает в реку Санхобе в 2  километрах от устья. Она длиною около 12 километров и течёт по заболоченной  долине, расположенной параллельно берегу моря.    

С правой стороны её тянутся пологие увалы, с левой —  скалистые сопки, состоящие из кварцевого порфира, диабаза и диорита.    

В истоках река Бея поворачивает на восток и доходит почти до  самого моря. Тропа здесь проложена по увалам с правой стороны долины. Окрестные  горы, о которых идёт здесь речь, покрыты весьма редким лесом, состоящим  преимущественно из клёна, бархата, ореха, липы и чёрной берёзы. По берегам речки  густо растут ивняк и ольха. Открытые места заросли леспедецей, таволожником,  шиповником и калиной. Внизу, по низинам, царство тростника, подмаренника и  полыни. Местами эти травы положительно глушат все другие растения. Только  полевой горошек, пользуясь способностью цепляться за них, мог ещё оспаривать  своё право на существование.    

Следуя за рекой, тропа уклоняется на восток, но не доходит  до истоков, а поворачивает опять на север и взбирается на перевал Кудя-Лин[15], высота которого  определяется в 260 метров. Подъём на него с юга и спуск на противоположную  сторону — крутые. Куполообразную гору с левой стороны перевала китайцы называют  Цзун-ган-шань[16].  Эта гора состоит главным образом из породы авгитового андезита.    

За перевалом мы нашли маленькую горную речку Кудя-хе[17], которая на морских картах  называется Кудия, а у тазов Кудя-Базани. Она не имеет выхода в море: устье её  занесено песком и галькой. Вследствие этого здесь образовалась болотина. По  словам тазов, это лучшие солонцы во всём прибрежном районе. Действительно,  около болота виднелось множество звериных следов. От моря Кудяхе отделяется  высокими скалистыми горами, покрытыми с подветренной стороны хвойным лесом. В  зоогеографическом отношении это очень интересное место. Здесь проходит северная  граница распространения горалов (Nemorhoedus caudatus M. Edw).    

Небольшие долинки, обставленные невысокими остроконечными  сопками, покрытые лиственным редколесьем, весьма удобны для поселений  небольшими хуторами. Прибрежные возвышенности состоят из фильзитовых  порфиритов, поверх которых лежат слои вулканических туфов.    

За рекой Кудяхе тропа переваливает через небольшой мысок и  спускается в долину другой горной речки Тавайзы[18] (по-удэгейски Омуски), длиною в 7-8  километров. Спуск в долину Тавайзы крутой, почти обрывистый. Ещё один перевал,  и мы попали в великолепную плодородную долину небольшой реки Адимил, которая на  картах обозначена Акмой и которую удэгейцы называют Агама. Собственно говоря,  здесь две речки сходятся вместе в одном километре от моря. При устье их  углубление береговой линии образовало небольшую весьма живописную бухточку.  Здесь мы нашли хорошенькую китайскую фанзу с названием Дун-Тавайза[19].    

От бухты Терней до этого места 27 километров.    

Из фанзы навстречу нам вышли два китайца. Они приняли мулов  от людей, помогли нам раздеться и пригласили к себе в жилище. Более радушного  приёма я нигде не встречал. У этих китайцев не было и тени раболепства — они  просто были гостеприимны и караулили каждое наше желание. Впоследствии от  староверов я слышал о них именно такие же отзывы. Где они теперь? Один из них  был старик; быть может, его теперь нет в живых. Во всяком случае, у всех нас об  этих людях сохранились самые хорошие воспоминания. Здесь было так хорошо и  уютно, жизнь китайцев казалась такой тихой и мирной, что я решил остаться у них  на днёвку. Вечером, сидя у жаровни с угольями, я пил чай с солёными лепёшками и  расспрашивал старика о путях, ведущих на север.    

Река Фату (по-удэгейски — Фарту) впадает в реку Санхобе с  левой стороны, в однодневном пути от устья, и течёт с северо-востока  параллельно берегу моря. Горный хребет, отделяющий бассейн её от речек, текущих  непосредственно в море, имеет в среднем высоту в 600 метров. Следующая большая  река, которая берёт начало с Сихотэ-Алиня, будет река Билимбее, впадающая в  море около горы Железняк, немного южнее мыса Шанц.    

Я рассчитывал часть людей и мулов направить по тропе вдоль  берега моря, а сам с Чжан Бао, Дерсу и тремя стрелками пойти по реке Адимил к  её истокам, затем подняться по реке Билимбее до Сихотэ-Алиня и обратно спуститься  по ней же к морю.    

Утром 4 августа мы стали собираться в путь. Китайцы не  отпустили нас до тех пор, пока не накормили как следует. Мало того, они щедро  снабдили нас на дорогу продовольствием. Я хотел было рассчитаться с ними, но  они наотрез отказались от денег. Тогда я положил им деньги на стол. Они  тихонько передали их стрелкам. Я тихонько положил деньги под посуду. Китайцы  заметили это и, когда мы выходили из фанзы, побросали их под ноги мулам.  Пришлось уступить и взять деньги обратно.    

Река Адимил в верховьях слагается из двух ручьёв, текущих  навстречу друг другу. Километрах в пяти от земледельческой фанзы находится  другая, лудевая фанза, в которой живут три охотника, занимающиеся ловлей оленей  ямами.    

В долине реки Адимил произрастают лиственные леса дровяного  и поделочного характера; в горах всюду видны следы пожарищ. На речках и по  увалам — густые заросли таволги, орешника и леспедецы. Дальше в горах есть  немного кедра и пихты. Широкие полосы гальки по сторонам реки и измочаленный  колодник в русле указывают на то, что хотя здесь больших наводнений и не  бывает, но всё же в дождливое время года вода идёт очень стремительно и сильно  размывает берега.    

Так как отряд выступил от фанзы Дун-Тавайза довольно поздно,  то пришлось идти почти до сумерек. К вечеру мы дошли до истоков реки Адимил и  стали биваком близ перевала на реку Фату. В этот день погода стояла хотя  пасмурная и туманная, но было душно и сильно парило. Я опасался дождя и спросил  мнения Дерсу насчёт погоды. Он сказал, что сейчас состояние погоды такое, что  «туман сам ещё не знает, превратиться ему в тучи или рассеяться». Сказал это он  по-своему и опять назвал туман «люди». У него это вышло так, как будто туман  рассуждал, превратиться ли ему в дождь или подождать немного.    

Часов в семь вечера вдруг туман быстро начал подниматься  кверху. Одновременно с этим стал накрапывать дождь, который минут через  пятнадцать перестал, а вместе с ним рассеялся и туман. На небе выглянули  звезды.    

Наутро мы поднялись довольно рано, напились чаю и стали  подыматься на гору Тигровую (595 метров), сплошь покрытую осыпями. Надо  сказать, что в прибрежном районе осыпи больше развиты, чем к западу от  Сихотэ-Алиня. Одни из них состоят из обломков в метр величиною, другие — из  камней с конскую голову, третьи с голову человека. Обломки в большинстве  случаев угловатые и так плотно уложены, что по ним свободно можно идти, как по  лестнице. Осыпи древнего происхождения всегда скрыты под мощным покровом  растительности. Впрочем, мне часто приходилось видеть старые осыпи, покрытые  одними только лишайниками. Они чаще всего располагаются по вершине гор и издали  кажутся в виде серых пятен. Иногда осыпи эти занимают большую часть горы. Тогда  участки с растительностью на общем сером фоне осыпей кажутся зелёными пятнами.    

Как произошли осыпи? Кажется, будто здесь были землетрясения  и целые утёсы распались на обломки. На самом деле эта работа медленная, вековая  и незаметная для глаза. Сначала в каменной породе появляются трещины: они  увеличиваются в размерах, сила сцепления уступает силе тяжести, один за другим  камни обрываются, падают, и мало-помалу на месте прежней скалы получается  осыпь. Обломки скатываются вниз до тех пор, пока какое-либо препятствие их не  задержит.    

Движение по осыпям, покрытым мхом, всегда довольно  затруднительно: то ставишь ногу на ребра, то попадаешь в щели между камнями.  Внизу осыпи покрыты землёй и травой настолько густо, что их не замечаешь вовсе,  но по мере того как взбираешься выше, растительность постепенно исчезает.    

Летом, в жаркие дни, багульник (Ledum palustre L.) выделяет  такое обилие эфирных масел, что у непривычного человека может вызвать  обморочное состояние. За багульником идут мхи и лишайники. Осыпи для людей не  составляют помехи, но для коней и мулов они являются серьёзным препятствием.  Приходится обходить их далеко стороною.    

Поднявшись на хребет, мы повернули на север и некоторое  время шли по его гребню. Теперь слева от нас была лесистая долина реки Фату, а  справа — мелкие речки, текущие в море: Секуму, Одега Первая, Одега Вторая,  Тания, Вязтыгни, Хотзе, Иеля и Шакира.    

Вдоль берега моря проложена пешеходная тропа. Она пересекает  все упомянутые речки в трёх — пяти километрах от их устьев. Твёрдый грунт тропы  допускает движение вьючных обозов. Перевалы через горные отроги между речками  не превышают 125 метров.    

На всём протяжении от реки Секуму до реки Шакиры в  последовательном порядке располагаются следующие горные породы: известняки,  известковые песчаники, граниты, гнейсы и кристаллические сланцы.    

Часа в четыре дня пошёл дождь. Мы спустились с хребта и, как  только нашли в ручье воду, тотчас стали биваком. Стрелки принялись развьючивать  мулов, а мы с Дерсу по обыкновению отправились на разведку. Я пошёл вверх, а он  вниз по ключу.    

Дождь в лесу — это двойной дождь. Каждый куст и каждое  дерево при малейшем сотрясении обдают путника водою. В особенности много  дождевой воды задерживается на листве леспедецы. Через пять минут я был таким  же мокрым, как если бы окунулся головой в реку.    

Я хотел было уже повернуть назад, как вдруг увидел какое-то  странное животное. Оно спускалось с дерева на землю. Я прицелился и выстрелил.  Животное стало биться на земле. Вторым выстрелом я прекратил его мучения. Это  оказалась дикая кошка (по-китайски елиза). Меня поразили её размеры. Сначала я  думал, что это рысь, но отсутствие кисточек на ушах и длинный хвост убедили  меня, что это Felis cuptimra Elliot. Длина её равнялась 1 метру 9 сантиметрам;  окраска — буровато-желтовато-серая с едва заметными пятнами по всему телу,  брюхо и внутренняя сторона ног — грязновато-белые. Хвост короче, чем у домашней  кошки, и не имеет поперечных тёмных полос. От домашней кошки она отличается не  только своими крупными размерами, но и другими признаками: более сильными  зубами, длинными усами и густой шерстью.    

Дикая кошка ведёт одиночный образ жизни и держится в густых  сумрачных лесах, где есть скалистые утёсы и дуплистые деревья. Это весьма  осторожное и трусливое животное становится способным на яростное нападение при  самозащите. Охотники делали опыты приручения молодых котят, но всегда неудачно.  Удэгейцы говорят, что котята дикой кошки, даже будучи взятыми совсем малыми,  никогда не ручнеют.    

Специально за дикой кошкой никто не охотится, и убой её —  дело случайное. Иногда из кошачьего меха делают зимние воротники и шапки.    

В Уссурийском крае кошка распространена повсеместно, но чаще  встречается около Владивостока — на Русском острове.    

Забрав свой трофей, я возвратился на бивак. Там все уже были  в сборе, палатки поставлены, горели костры, варился ужин. Вскоре возвратился и  Дерсу. Он сообщил, что видел несколько свежих тигровых следов и один из них  недалеко от нашего бивака.    

Часов в восемь вечера дождь перестал, хотя небо было  по-прежнему хмурое. До полуночи вызвался караулить Дерсу. Он надел унты,  подправил костёр и, став спиною к огню, стал что-то по-своему громко кричать в  лес.    

— Кому ты кричишь, с кем говоришь? — спросили его  стрелки.    

— Амба, — отвечал он. — Моя говори ему: на  биваке много солдат есть. Солдаты стреляй, тогда моя виноват нету.    

И он опять принялся кричать протяжно и громко: «А-та-та-ай,  а-та-та-ай». Ему вторило эхо, словно кто перекликался в лесу, повторяя на  разные голоса последний слог — «ай». Крики уносились всё дальше и дальше и  замирали вдали.    

Вдруг какой-то сильный шум, похожий на стрекотание, окружил  нас. Что-то больно ударило меня в лицо, и в то же время я почувствовал  посторонний предмет у себя на шее. Я быстро поднял руку и схватил что-то  жёсткое, колючее и испуганно сбросил на землю. Это был огромных размеров жук,  похожий на оленя, но только без рогов. Другого такого жука я смахнул с руки и  вдруг увидел ещё одного у себя на рубашке, я вскочил с постели и отбежал в  сторону. Жуки долго ещё попадались то на одеяле, то на шинели, то у кого-нибудь  в сумке, то в головном уборе.    

Дерсу объяснил:    

— Моя раньше такой люди, — он указал на  жука, — много посмотри нету; один-один каждый год найди… Как его там много  собрался?    

Я поймал одного жука и впоследствии узнал его научное  название — Callipogon relictus. Он является представителем фауны, оставшейся в  Уссурийском крае в наследие от третичного периода. Жук был коричневого цвета, с  пушком на спине, сильными челюстями, загнутыми кверху, и очень напоминал  жука-дровосека, только усы у него были покороче. Длина тела его равнялась 9 1/2  сантиметра, а ширина — 3 сантиметрам. Небольшие глаза треугольной формы были  расположены по сторонам головы; они были тёмного цвета и как бы прикрыты мелкой  сеткой.    

Долго мы провозились с жуками и успокоились только после  полуночи.    

 Глава пятая    

Наводнение    

     

     

    

     

Река Билимбее. — Плохие приметы. — Чёртово  место. Ночная тревога. — Сихотэ-Алинь. — Непогода. — Зверовая  фанза. — Тайфун. — Трёхдневный ливень. — Разбушевавшиеся  стихии. — Затопленный лес     

     

На другой день мы продолжали наш путь на север по хребту и  часов в десять утра дошли до горы Острой, высотою в 678 метров. Осмотревшись,  мы спустились в один из ключиков, который привёл нас к реке Билимбее.    

Погода все эти дни стояла хмурая; несколько раз начинал  моросить дождь; отдалённые горы были задёрнуты не то туманом, не то какою-то  мглою. По небу, покрытому тучами, на восточном горизонте протянулись светлые  полосы, и это давало надежду, что погода разгуляется.    

Выкормив мулов на подножном корму, мы пошли вверх по реке  Билимбее, которую удэгейцы называют Били, а китайцы — Бинь-лянь-бэй[20]. Она длиною около 90  километров и берёт начало с Сихотэ-Алиня. Перевалов с Билимбее будет три: один  влево (если стоять лицом к истокам), на реку Санхобе, другой вправо — на реку  Такему, и третий прямо — на Иман. Билимбее течёт по сравнительно узкой долине и  на всём протяжении принимает в себя только четыре более или менее значительных  притока, по два с каждой стороны. Самый большой из них будет река Забытая. Она  впадает в Билимбее слева (по течению), в 29 километрах от устья. Истоки её  находятся в горном узле, откуда берут начало реки Амагу и Кулумбе, о которых  речь будет ниже.    

В то время реку Билимбее можно было назвать пустынною. В  нижней половине река шириною около 20 метров, глубиною до 1 1/2 метра и имеет  скорость течения от 8 до 10 километров в час. В верховьях реки есть несколько  зверовых фанз. Охотники приходили сюда с Санхобе зимою лишь во время  соболевания.    

В этот день нам удалось пройти километров тридцать; до  Сихотэ-Алиня оставалось ещё столько же.    

Билимбее — царство растений. По обоим берегам реки лес  растёт так густо, что кажется, будто река течёт в коридоре.    

Наклонившиеся деревья во многих местах перепутались ветвями  и образовали живописные арки.    

По берегам протоки растут кустарники, любящие свет и влагу.  В собранном мною гербарии имеется даурский шиповник (Rosa cianurica Pall.),  лишённый шипов, с опущенными мелкими листочками и с цветами средней величины;  розовая иволистная таволожка (Spiraea salicifolia L.), образующая вместе с  леспедецей (Lespedeza bicolor Turcz.) густые заросли. Тут же можно было видеть  серебристо-белые пушки ломоноса (Clematis intricata Bunge) с мелкими листьями  на длинных черешках, отходящих в сторону от стебля; крупный раскидистый  гречишник (Polygonum divaricatum L.), обладающий изумительной способностью  приспосабливаться и процветать во всякой обстановке, изменяя иногда свой внешний  вид до неузнаваемости; особый вид астры (Aster scaber Thund.), растущей всегда  быстро, и высокую веронику (Veronica grandis Fisch.), выдающую себя большим  ростом и соцветием из белых колосовидных кистей.    

Часа в четыре дня мы стали высматривать место для бивака.  Здесь река делала большой изгиб. Наш берег был пологий, а противоположный —  обрывистый. Тут мы и остановились.    

Стрелки принялись ставить палатки, а Дерсу взял котелок и  пошёл за водой. Через минуту он возвратился крайне недовольный.    

Что случилось? — спросил я гольда.    

Моя думай, это место худое, — отвечал он на мой  вопрос. — Моя река ходи, хочу воды бери, рыба ругается.    

— Как ругается? — изумились солдаты и покатились  со смеху.    

— Чего ваша смеётся? — сердился Дерсу. —  Плакать скоро будете. Наконец я узнал, в чём дело. В тот момент, когда он хотел  зачерпнуть котелком воды, из реки выставилась голова рыбы. Она смотрела на  Дерсу и то открывала, то закрывала рот.    

— Рыба тоже люди, — закончил Дерсу свой рассказ.  Его тоже могу говори, только тихо. Наша его понимай нету.    

Только что чайник повесили над огнём, как вдруг один камень  накалился и лопнул с такой силой, что разбросал угли во все стороны. Точно  ружейный выстрел. Один уголь попал к Дерсу на колени.    

— Тьфу! — сказал он в сердцах. Моя хорошо понимай,  это место худое.    

Стрелки опять стали смеяться.    

После ужина я взял ружьё и пошёл прогуляться вблизи бивака.  Отойдя с полкилометра, я сел на бурелом и стал слушать. Кругом царила тишина,  только вверху, на перекатах, глухо шумела вода. На противоположном берегу, как  исполинские часовые, стояли могучие кедры. Они глядели сурово, точно им  известна была какая-то тайна, которую во что бы то ни стало надо было скрыть от  людей. После тёплого дождя от земли стали подниматься тяжёлые испарения. Они  сгущались всё более и более, и вскоре вся река утонула в тумане. Порой лёгкое  дуновение ветерка приводило туман в движение, и тогда сквозь него неясно  вырисовывались очертания противоположного берега, покрытого хвойным лесом.    

В это время я увидел в тумане что-то громоздкое и большое.  Оно двигалось по реке мне навстречу медленно и совершенно бесшумно. Я замер на  месте, сердце моё усиленно забилось. Но я ещё больше изумился, когда увидел,  что тёмный предмет остановился, потом начал подаваться назад и через несколько  минут так же таинственно исчез, как и появился. Был ли это зверь какой-нибудь  или это плыл бурелом по реке, не знаю. Сумерки, угрюмый лес, густой туман и  главным образом эта мертвящая тишина создавали картину, невыразимо жуткую и  тоскливую. Мне стало страшно. Я встал и поспешно пошёл назад. Минут через  десять я подходил к биваку.    

Люди двигались около огня и казались длинными привидениями.  Они тянулись куда-то кверху, потом вдруг сокращались и припадали к земле. Я  спросил Захарова, не проплыло ли мимо что-нибудь по реке. Он ответил  отрицательно.    

Тогда я рассказал им о виденном и пробовал объяснить это  явление игрою тумана.    

Гм, какое худое место, — услышал я голос Дерсу. Я  обернулся. Он сидел у огня и качал головой.    

— Надо его гоняй, — сказал он и вслед за тем  взялся за топор.    

— Кого? — спросил я.    

— Черта, — отвечал гольд самым серьёзным образом.    

Затем он пошёл в лес и принялся рубить сырую ель, осину,  сирень и т. п., то есть такие породы, которые трещат в огне.    

Когда дров набралось много, он сложил их в большой костёр и  поджёг. Яркое пламя взвилось кверху, тысячи искр закружились в воздухе. Когда  дрова достаточно обуглились, Дерсу с криками стал разбрасывать их во все  стороны.    

Стрелки обрадовались случаю и прибежали ему помогать. Они  крутили горящими головешками и бросали их кверху. Красивую картину представляет  собою такая вертящаяся ракета, разбрасывающая во все стороны искры. Два полена  упали в воду. Они сразу потухли, но долго ещё дымились. Наконец костёр был  уничтожен. Разбросанные в лесу головешки медленно гасли одна за другой.    

После этого мы принялись за чаепитие, а затем стали  укладываться на ночь. Я хотел было почитать немного, но не мог бороться со сном  и незаметно для себя заснул. Мне показалось, что я спал долго. Вдруг я  почувствовал, что кто-то трясёт меня за плечо.    

— Вставайте скорее!    

— Что случилось? — спросил я и открыл глаза.    

Было темно — темнее, чем раньше. Густой туман, точно вата,  лежал по всему лесу. Моросило.    

— Какой-то зверь с того берега в воду прыгнул, —  ответил испуганно караульный.    

Я вскочил на ноги и взял ружьё. Через минуту я услышал, что  кто-то действительно вышел из воды на берег и сильно встряхивался. В это время  ко мне подошли Дерсу и Чжан Бао. Мы стали спиной к огню, старались рассмотреть,  что делается на реке, но туман был такой густой и ночь так темна, что в двух  шагах решительно ничего не было видно.    

— Ходи есть, — тихо сказал Дерсу.    

Действительно, кто-то тихонько шёл по гальке. Через минуту  мы услышали, как зверь опять встряхнулся. Должно быть, животное услышало нас и  остановилось. Я взглянул на мулов. Они жались друг к другу и, насторожив уши,  смотрели по направлению к реке. Собаки тоже выражали беспокойство. Альпа  забилась в самый угол палатки и дрожала, а Леший поджал хвост, прижал угли и  боязливо поглядывал по сторонам.    

Но вот опять стала бренчать галька.    

Я велел разбудить остальных людей и выстрелил. Звук моего  выстрела всколыхнул сонный воздух. Глухое эхо подхватило его и далеко разнесло  по лесу. Послышалось быстрое бренчание гальки и всплеск воды в реке. Испуганные  собаки сорвались со своих мест и подняли лай.    

— Кто это был? — обратился я к гольду. —  Изюбр? Он отрицательно покачал головой.    

— Может быть, медведь?    

— Нет, — отвечал Дерсу.    

— Так кто же? — спросил я нетерпеливо.    

— Не знаю, — ответил он. Ночь кончай, след  посмотри, тогда понимай.    

После переполоха сна как не бывало. Все говорили, все  высказывали свои догадки и постоянно обращались к Дерсу с расспросами. Гольд  говорил, что это не мог быть изюбр, потому что он сильнее стучит копытами по  гальке; это не мог быть и медведь, потому что он пыхтел бы.    

Посидели мы ещё немного и наконец стали дремать. Остаток  ночи взялись окарауливать я и Чжан Бао. Через полчаса все уже опять спали  крепким сном, как будто ничего и не случилось.    

Наконец появились предрассветные сумерки. Туман сделался  серовато-синим и хмурым. Деревья, кусты и трава на земле покрылись каплями  росы. Угрюмый лес дремал. Река казалась неподвижной и сонной. Тогда я залез в  свой комарник и крепко заснул.    

Проснулся я в восемь часов утра. По-прежнему моросило. Дерсу  ходил на разведки, но ничего не нашёл. Животное, подходившее ночью к нашему  биваку, после выстрела бросилось назад через реку. Если бы на отмели был песок,  можно было бы увидеть его следы. Теперь остались для нас только одни  предположения. Если это был не лось, не изюбр и не медведь, то, вероятно, тигр.    

Но у Дерсу на этот счёт были свои соображения.    

— Рыба говори, камень стреляй, тебе, капитан, в тумане  худо посмотри, ночью какой-то худой люди ходи… Моя думай, в этом месте черт  живи. Другой раз тут моя спи не хочу!    

Часов в девять утра мы снялись с бивака и пошли вверх по  реке Билимбее. Погода не изменилась к лучшему. Деревья словно плакали: с ветвей  их на землю всё время падали крупные капли; даже стволы были мокрые.    

Чем дальше, тем долина становилась всё уже и уже. На пути нам  повстречалось несколько пустых зверовых фанз. В них я увидел только то, что  заметил бы и всякий другой наблюдатель, но Дерсу увидел ещё многое другое. Так,  например, осматривая кожи, он сказал, что у человека нож был тупой и что он,  когда резал их, то за один край держал зубами. Беличья шкурка, брошенная  звероловами, рассказала ему, что животное было задавлено бревном. В третьем  месте Дерсу увидел, что в фанзе было много мышей и хозяин вёл немилосердную  войну с ними, и т. д.    

Мы немного задержались в последней фанзе и к полудню  достигли верховьев реки. Тропа давно кончилась, и мы шли некоторое время  целиною, часто переходя с одного берега реки на другой.    

По мере приближения к Сихотэ-Алиню лес становился гуще и  больше был завален колодником. Дуб, тополь и липа остались позади, и место  чёрной берёзы заняла белая.    

Под ногами появились мхи, на которых обильно произрастали  плаун (Lycopodium odscurum Thund.), папоротник (Athyrium spinulosum[21] Milde), мелкая лесная  осока (Carex pilosa Scop.) и заячья кислица (Oxalis acetosella L.).    

В верховьях река Билимбее разбивается на две речки. Если  пойти по правой, то можно перевалить на реку Кулумбе (верхний приток Имана),  если же идти по левой (к северо-западу), то выйдешь в один из верхних притоков  реки Арму. Мы пошли по правой речке, которая скоро привела нас к подножию  Сихотэ-Алиня. Теперь Билимбее имела вид горного ручья, с руслом, заваленным  большими камнями. Вода маленькими струйками сбегала по ним вниз, пряталась в  траве и вдруг, неожиданно, вновь появлялась где-нибудь в стороне около  бурелома.    

Подъём на перевал со стороны моря довольно крутой. В этих  местах гребень Сихотэ-Алиня голый. Не без труда взобрались мы на хребет. Я  хотел остановиться здесь и осмотреться, но за туманом ничего не было видно. Дав  отдохнуть мулам, мы тронулись дальше. Редкий замшистый хвойный лес, заросли  багульника и густой ковёр мхов покрывают западные склоны Сихотэ-Алиня.    

Спустившись немного с водораздела, мы стали биваком у  первого же попавшегося ручья…    

К вечеру погода не изменилась, земля по-прежнему, словно  саваном, была покрыта густым туманом. Этот туман с изморосью начинал надоедать.  Идти по лесу в такую погоду всё равно что во время дождя. Каждый куст, каждое  дерево, которые нечаянно задеваешь плечом, обдают тысячами крупных капель.    

После ужина, протерев ружья, стрелки сейчас же легли спать.  Я хотел было заняться съёмками, но работа у меня как-то не клеилась. Я  завернулся в бурку, лёг к огню и тоже уснул.    

Следующий день был посвящён осмотру западных склонов  Сихотэ-Алиня. Здесь нет настоящих горных ручьёв. Вода бесшумно просачивается  под мхом. Речки текут спокойно среди невысоких берегов, заросших елью, пихтой,  лиственницей и ольхою.    

Я хотел спуститься по реке Кулумбе до того места, где в  прошлом году нашёл удэгейцев, но Дерсу и Чжан Бао не советовали уходить далеко  от водораздела. Они говорили, что надо ждать сильных дождей, и в подтверждение  своих слов указывали на небо. Теперь туман поднялся выше и имел вид дождевых  туч. Оба мои проводника объяснили мне, что, если во время штиля туман вдруг  перестаёт моросить и начинает подниматься кверху и если при этом раскатистое  эхо исчезает, надо ждать весьма сильного дождя. Действительно, все эти дни  земля точно старалась покрыться туманом, спрятаться от чего-то угрожающего, и  вдруг туман изменил ей и, как бы войдя в соглашение с небом, отошёл в сторону,  предоставляя небесным стихиям разделаться с землёю по своему усмотрению.    

Чжан Бао советовал вернуться назад на Билимбее и постараться  дойти до зверовых фанз. Совет его был весьма резонным, и потому мы в тот же  день пошли обратно. Ещё утром на перевале красовалось облако тумана. Теперь  вместо него через хребет ползли тяжёлые тучи. Дерсу и Чжан Бао шли впереди. Они  часто поглядывали на небо и о чём-то говорили между собой. По опыту я знал, что  Дерсу редко ошибается и если он беспокоится, то, значит, тому есть серьёзные  основания.    

Часа в четыре дня мы дошли до первой зверовой фанзы. Вдруг  опять появился туман, и такой густой, что казалось, чтобы пройти сквозь него,  нужно употребить усилие. Дерсу выстрелил в воздух. Гулкое эхо с перекатами  разнеслось по лесу. После этого я совсем запутался в метеорологии и попросил у  Дерсу объяснений. Он остался доволен. По его словам выходило, что повторное  появление тумана с изморосью и гулкое эхо указывали на то, что дождь отодвигается  по крайней мере до рассвета. Значит, можно идти дальше. Мы пошли скорее и к  сумеркам добрались до второй фанзы. Она была уютнее и больше размерами.    

В несколько минут фанза была приведена в жилой вид.  Разбросанное имущество мы сложили в один угол, подмели пол и затопили печь.  Вследствие тумана, а может быть и оттого, что печь давно уже не топилась, в  трубе не было тяги, и вся фанза наполнилась дымом. Пришлось прогревать печь  горячими углями. Только вечером, когда было уже совсем темно, тяга установилась  и каны стали нагреваться. Стрелки развели снаружи большой костёр, варили чай и  что-то со смехом рассказывали друг другу. У другого огня сидели Дерсу и Чжан  Бао. Оба они молчали и курили трубки. Посоветовавшись с ними, я решил, что,  если завтра большого дождя не будет, пойдём дальше. Надо было во что бы то ни  стало пройти «щеки», иначе, если станет прибывать вода в реке, мы будем  вынуждены совершить большое обходное движение через скалистые сопки Онку  Чжугдыни, что по-удэгейски значит «чёртово жилище».    

Ночь прошла благополучно.    

Было ещё темно, когда всех нас разбудил Чжан Бао. Этот  человек без часов ухитрялся точно угадывать время. Спешно мы напились чаю и, не  дожидаясь восхода солнца, тронулись в путь. Судя по времени, солнце давно  взошло, но небо было серое и пасмурное. Горы тоже были окутаны не то туманом,  не то дождевой пылью. Скоро начал накрапывать дождь, а вслед за тем к шуму  дождя стал примешиваться ещё какой-то шум. Это был ветер.    

— Начинай есть, — сказал Дерсу, указывая на небо.    

Действительно, сквозь разорвавшуюся завесу тумана совершенно  явственно обозначилось движение облаков. Они быстро бежали к северо-западу. Мы  очень скоро вымокли до последней нитки. Теперь нам было всё равно. Дождь не мог  явиться помехой. Чтобы не обходить утёсы, мы спустились в реку и пошли по  галечниковой отмели. Все были в бодром настроении, стрелки смеялись и толкали  друг друга в воду. Наконец в три часа дня мы прошли теснины. Опасные места  остались позади.    

В лесу мы не страдали от ветра, но каждый раз, как только выходили  на реку, начинали зябнуть. В пять часов пополудни мы дошли до четвёртой  зверовой фанзы. Она была построена на берегу небольшой протоки с левой стороны  реки. Перейдя реку вброд, мы стали устраиваться на ночь. Развьючив мулов,  стрелки принялись таскать дрова и приводить фанзу в жилой вид.    

Кому приходилось странствовать по тайге, тот знает, что  значит во время непогоды найти зверовую фанзу. Во-первых, не надо заготовлять  много дров, а во-вторых, фанза всё же теплее, суше и надёжнее, чем палатка.  Пока стрелки возились около фанзы, я вместе с Чжан Бао поднялся на ближайшую  сопку. Оттуда сверху можно было видеть, что делалось в долине реки Билимбее.    

Сильный, порывистый ветер клубами гнал с моря туман. Точно  гигантские волны, катился он по земле и смешивался в горах с дождевыми тучами.    

В сумерки мы возвратились назад. В фанзе уже горел огонь. Я  лёг на кан, но долго не мог уснуть. Дождь хлестал по окнам; вверху, должно быть  на крыше, хлопало корьё; где-то завывал ветер, и не разберёшь, шумел ли то  дождь или стонали озябшие кусты и деревья. Буря бушевала всю ночь.    

Наутро, 10 августа, я проснулся от сильного шума. Не надо  было выходить из фанзы, чтобы понять, в чём дело. Дождь лил как из ведра.  Сильные порывы ветра потрясали фанзу до основания.    

Я спешно оделся и вышел наружу. В природе творилось что-то  невероятное. И дождь, и туман, и тучи — все это перемешалось между собою.  Огромные кедры качались из стороны в сторону, сердито шумели и словно  жаловались на свою судьбу. На берегу реки я заметил Дерсу. Он ходил и внимательно  смотрел на воду.    

— Ты что делаешь? — спросил я его.    

— Камни смотрю, вода прибавляй, — отвечал он и  стал ругать тех, кто построил фанзу так близко от реки.    

Тут только я обратил внимание, что фанза действительно  стояла на низком берегу и в случае наводнения могла быть затоплена.    

Около полудня Дерсу и Чжан Бао, поговорив о чём-то между  собою, пошли в лес. Накинув на себя дождевик, я пошёл следом за ними и увидел  их около той сопки, на которую подымался накануне. Они таскали дрова и  складывали их в кучу. Меня удивило, почему они складывают их так далеко от  фанзы. Я не стал мешать им и поднялся на горку. Напрасно я рассчитывал увидеть  долину Билимбее: я ничего не видел, кроме дождя и тумана. Полосы дождя, точно  волны, двигались по воздуху и проходили сквозь лес. Вслед за моментами затишья  буря как будто хотела наверстать потерянное и неистовствовала ещё больше.    

Измокший и озябший, я возвратился в фанзу и послал Сабитова  к Дерсу за дровами. Он возвратился и доложил, что Дерсу и Чжан Бао дров не  дают. Зная, что Дерсу никогда ничего не делает зря, я пошёл вместе со стрелками  собирать дрова вверх по протоке.    

Часа через два возвратились в фанзу Дерсу и Чжан Бао. На них  не было сухой нитки. Они разделись и стали сушиться у огня.    

Перед сумерками я ещё раз сходил посмотреть на воду. Она  прибывала медленно, и, по-видимому, до утра не было опасений, что река выйдет  из берегов. Тем не менее я приказал уложить все имущество и заседлать мулов.  Дерсу одобрил эту меру предосторожности. Вечером, когда стемнело, с сильным  шумом хлынул страшный ливень. Стало жутко.    

Вдруг в фанзе на мгновение всё осветилось. Сверкнула яркая  молния, и вслед за тем послышался резкий удар грома. Гулким эхом он широко  прокатился по всему небу. Мулы стали рваться на привязи, собаки подняли вой.    

Дерсу не спал, он лежал на кане и прислушивался к тому, что  происходило снаружи. Чжан Бао сидел у дверей и время от времени перебрасывался  с ним короткими фразами. Я что-то сказал, но Чжан Бао сделал мне знак молчать.  Затаив дыхание, я стал тоже слушать. Ухо моё уловило за стеной слабый звук,  похожий на журчанье. Дерсу    

вскочил со своего места и быстро выбежал из фанзы. Через  минуту он вернулся и сообщил, что надо скорее будить людей, так как река вышла  из берегов и вода кругом обходит фанзу. Стрелки вскочили и быстро стали  одеваться. При этом Туртыгин и Калиновский перепутали обувь и начали смеяться.    

— Чего смеётесь? — закричал сердито Дерсу. —  Скоро будете плакать.    

Пока мы обувались, вода успела просочиться сквозь стену и  залила очаг. Угли в нём зашипели и погасли. Чжан Бао зажёг смольё. При свете  его мы собрали свои постели и пошли к мулам. Они стояли уже по колено в воде и  испуганно озирались по сторонам. При свете бересты и смолья мы стали вьючить  мулов, — и было пора. За фанзой вода успела уже промыть глубокую протоку,  и опоздай мы ещё немного, не переправились бы вовсе. Дерсу и Чжан Бао куда-то  убежали, и я, признаться, испугался изрядно. Приказав людям держаться ближе  друг к другу, я направился к той горке, на которую взбирался днём. Тьма, ветер  и дождь встретили нас сразу, как только мы завернули за угол фанзы.    

Ливень хлестал по лицу и не позволял открыть глаз. Не было  видно ни зги. В абсолютной тьме казалось, будто вместе с ветром неслись в  бездну деревья, сопки и вода в реке, и всё это вместе с дождём образовало одну  сплошную, с чудовищной быстротой движущуюся массу.    

Среди стрелков произошло замешательство.    

В это время я увидел впереди небольшой костёр и догадался,  что его разложили Дерсу и Чжан Бао. За фанзой образовалась глубокая протока. Я  велел стрелкам держаться за мулов со стороны, противоположной течению. До  костра было не больше полутораста шагов, но, чтобы пройти их, потребовалось  много времени. В темноте мы залезли в бурелом, запутались в кустах, потом опять  попали в воду. Она быстро бежала вниз по долине, из чего я заключил, что к  утру, вероятно, будет затоплен весь лес. Наконец мы добрались до сопки. Тут  только я увидел, до какой степени были предусмотрительны Дерсу и Чжан Бао.  Теперь только мне стало ясно, зачем они собирали дрова. На жердях были  укреплены два куска кедрового корья. Под этой-то защитой они и развели огонь.    

Не теряя времени, мы стали ставить палатку. Высокая скала, у  подножия которой мы расположились, защищала нас от ветра. О сне нечего было и  думать. Долго мы сидели у огня и сушились, а погода бушевала все неистовее, шум  реки становился всё сильнее.    

Наконец стало светать. При дневном свете мы не узнали того  места, где была фанза; от неё не осталось и следа. Весь лес был в воде; вода  подходила уже к нашему биваку, и пора было позаботиться перенести его выше. С  одного слова люди поняли, что надо делать. Одни принялись переносить палатки,  другие — рубить хвою и устилать ею сырую землю. Дерсу и Чжан Бао опять  принялись таскать дрова. Перенос бивака и заготовка дров длились часа полтора.  В это время дождь как будто немного стих. Но это был только небольшой перерыв.  Опять появился густой туман; он быстро поднялся кверху, и вслед за тем снова  хлынул сильнейший ливень. Такого дождя я не помню ни до, ни после этого.  Ближайшие горы и лес скрылись за стеной воды. Мы снова забились в палатки.    

Вдруг раздались крики. Опасность появилась с той стороны,  откуда мы её вовсе не ожидали. По ущелью, при устье которого мы расположились,  шла вода. На наше счастье, одна сторона распадка была глубже. Вода устремилась  туда и очень скоро промыла глубокую рытвину. Мы с Чжан Бао защищали огонь от  дождя, а Дерсу и стрелки боролись с водой. Никто не думал о том, чтобы  обсушиться, — хорошо, если удавалось согреться.    

Порой сквозь туман было видно тёмное небо, покрытое тучами.  Они шли совсем не в ту сторону, куда дул ветер, а к юго-западу.    

— Худо, — говорил Дерсу, — скоро кончай нету.    

По его словам, такой же тайфун был в 1895 году. Наводнение  застало его на реке Даубихе, около урочища Анучино. Тогда на маленькой лодочке  он спас заведующего почтово-телеграфной конторой, двух солдаток с детьми и  четырёх китайцев. Два дня и две ночи он разъезжал на оморочке и снимал людей с  крыш домов и с деревьев. Сделав это доброе дело, Дерсу ушёл из Анучина, не  дожидаясь полного спада воды. Его потом хотели наградить, но никак не могли  разыскать в тайге.    

Перед сумерками мы все ещё раз сбегали за дровами, дабы  обеспечить себя на ночь.    

Утром 12 августа, на рассвете, подул сильный  северо-восточный ветер, но скоро стих. Дождь лил по-прежнему без перерыва. Все  страшно измучились и от усталости еле стояли на ногах. То надо было держать  палатку, чтобы её не сорвало ветром, то укрывать огонь, то таскать дрова.  Ручей, бегущий по ущелью, доставлял нам немало хлопот. Вода часто прорывалась к  палаткам; надо было устраивать плотины и отводить её в сторону. Намокшие дрова  горели плохо и сильно дымили. От бессонницы и от дыма у всех болели глаза.  Ощущение было такое, как будто в них насыпали песок. Несчастные собаки лежали  под скалой и не подымали голов.    

На реку было страшно смотреть. От быстро бегущей воды  кружилась голова. Казалось, что берег с такой же быстротой двигался в  противоположную сторону. Вся долина от гор и до гор была залита водою. Русло  реки определялось только стремительным течением. По воде плыл мелкий мусор и  крупные коряжины; они словно спасались бегством от того ничем не поправимого  несчастья, которое случилось там, где-то в горах. Подмытые в корнях лесные  великаны падали в реку, увлекая за собою глыбы земли и растущий на ней молодняк.  Тотчас этот бурелом подхватывался водою и уносился дальше. Словно разъярённый  зверь, река металась в своих берегах. Бешеными прыжками стремилась вода по  долине. Там, где её задерживал плавник, образовывались клубы жёлтой пены. По  лужам прыгали пузыри. Они плыли по ветру, лопались и появлялись вновь.    

Миновал ещё один день. Вечером дождь пошёл с новой силой.  Вместе с тем усилился и ветер. Эту ночь мы провели в состоянии какой-то  полудремоты. Один подымался, а другие валились с ног.    

Природа словно хотела показать, до какой степени она  способна обессилить человека в борьбе со стихиями. Так прошла четвёртая бурная  ночь.    

На рассвете то же, что и вчера. Невозможно разобрать, отчего  происходит такой шум: от ветра, от дождя или от воды в реке. Часов в девять  утра ветер переменился ещё раз и подул с юго-востока. Стрелки забились в  палатки и, прикрывшись шинелями, лежали неподвижно. У огня оставались только  Дерсу и Чжан Бао, но и они, видимо, начали уставать. Что же касается меня, то я  чувствовал себя совершенно разбитым. Мне не хотелось ни есть, ни пить, ни  спать, — мне просто хотелось лежать, не шевелиться. Около полудня небо как  будто просветлело, но дождь не уменьшался.    

Вдруг появились короткие, но сильные вихри. После каждого  такого порыва наступал штиль. Вихри эти становились реже, но зато каждый  последующий был сильнее предыдущего.    

— Скоро кончай, — сказал Дерсу.    

Слова старика сразу согнали с людей апатию. Все оживились,  поднялись на ноги. Дождь утратил постоянство и шёл порывами, переходя то в  ливень, то в изморось. Это вносило уже некоторое разнообразие и давало надежду  на перемену погоды. В сумерки он начал заметно стихать и вечером прекратился  совсем. Мало-помалу небо стало очищаться, кое-где проглянули звезды.    

С каким удовольствием мы обсушились, напились чаю и легли на  сухую подстилку! Это был настоящий отдых.    

 Глава шестая    

Возвращение к морю    

     

     

    

     

Переправа через реку Билимбее. — Встреча с А. И.  Мерзляковым. — Доставка продовольствия китайцами. — Устье реки  Билимбее. — Олений хвост. — Птицы. — Тигр, убитый Дерсу. —  Свечение моря     

     

На следующий день мы проснулись поздно. Сквозь прорывы в  облаках виднелось солнце. Оно пряталось в тучах, точно не желало смотреть на  землю и видеть, что натворила вчерашняя буря. Всюду мутная вода шумящими  каскадами сбегала с гор; листва на деревьях и трава на земле ещё не успели  обсохнуть и блестели, как лакированные; в каплях воды отражалось солнце и  переливалось всеми цветами радуги. Природа снова возвращалась к жизни. Тучи  ушли к востоку. Теперь буря свирепствовала где-нибудь у берегов Японии или  южной оконечности острова Сахалин.    

Весь этот день мы простояли на месте: сушили имущество и  отдыхали. Человек скоро забывает невзгоды. Стрелки стали смеяться и  подтрунивать друг над другом.    

Вечерняя заря была багрово-красная и сумерки длинные. В этот  день мы улеглись спать рано. Нужно было отоспаться и за прошедшее и на будущее.    

Следующий день был 15 августа. Все поднялись рано, с зарёй.  На восточном горизонте тёмной полосой все ещё лежали тучи. По моим расчётам, А.  И. Мерзляков с другой частью отряда не мог уйти далеко. Наводнение должно было  задержать его где-нибудь около реки Билимбее. Для того чтобы соединиться с ним,  следовало переправиться на правый берег реки. Сделать это надо было как можно  скорей, потому что ниже в реке воды будет больше и переправа труднее.    

Для исполнения этого плана мы пошли сначала вниз по долине,  но вскоре должны были остановиться: река подмывала скалы. Вода нанесла сюда  много бурелома и сложила его в большую плотину. По ту сторону виднелся  небольшой холмик, не покрытый водою. Надо было обследовать это место. Первым  перешёл Чжан Бао. По пояс в воде, с палкой в руках он бродил около  противоположного берега и ощупывал дно. Исследования показали, что река здесь  разбивается на два рукава, находящиеся один от другого в расстоянии тридцати  метров. Второй рукав был шире и глубже первого и не был занесён плавником.  Шестом достать дна нельзя было, потому что течение относило его в сторону.  Дерсу и Чжан Бао принялись рубить большой тополь. Скоро на помощь им пришли  стрелки с поперечной пилою. Стоя больше чем по колено в воде, они работали  очень усердно. Минут через пятнадцать дерево затрещало и с грохотом упало в  воду. Комель тополя сначала было подался вниз по течению, но вскоре за что-то  зацепился, и дерево осталось на месте. По этому мосту мы перешли через вторую  протоку. Оставалось пройти затопленным лесом ещё метров пятьдесят.    

Убедившись, что больше проток нет, мы вернулись назад.    

Люди перейдут, имущество и седла тоже можно перенести, но  как быть с мулами? Если их пустить вплавь, то силой течения их снесёт под  бурелом раньше, чем они достигнут противоположного берега. Тогда решено было  переправить их на верёвке. Выбрав самый крепкий недоуздок, мы привязали к нему  верёвку и перетащили конец её через завалы. Когда всё было готово, первого мула  осторожно спустили в реку. В мутной воде он оступился и окунулся с головой.  Сильное течение тотчас подхватило его и понесло к завалу. Вода пошла через  голову мула. Бедное животное оскалило зубы и начало задыхаться. В этот момент  его подтащили к берегу.    

Первый опыт был не совсем удачен. Тогда мы выбрали другое  место, где спуск в реку был пологий. Тут дело попело успешнее.    

Немало трудностей доставил нам переход по затопленному лесу.  В наносной илистой почве мулы вязли, падали и выбивались из сил. Только к  сумеркам нам удалось подойти к горам с правой стороны долины. Вьючные животные  страшно измучились, но ещё больше устали люди. К усталости присоединился озноб,  и мы долго не могли согреться.    

Но самое главное было сделано: мы переправились через реку.    

Когда стемнело, пошёл опять дождь, мелкий и частый. Всю ночь  моросило.    

От места нашей переправы через реку Билимбее до моря  оставалось ещё километров сорок. Это расстояние мы прошли в два дня (16 и  17августа) без всяких приключений. Как и надо было ожидать, чем ниже, тем воды  в реке было больше. В тех местах, где маленькие распадки выходили в долину,  около устья их была нагромождена масса песку и глины. Завалы эти надо исчислять  тысячами тонн. И все это образовалось в течение каких-нибудь трёх суток.  Кое-где вода промыла глубокие овраги, по сторонам их произошли огромные  оползни, но от обвалившейся земли не осталось и следа — бешеный поток все унёс  и разметал по долине. Маленькие, ничтожные ручейки превратились теперь в бурные  многоводные потоки, переправа через которые отняла у нас много времени.  Волей-неволей пришлось придерживаться возвышенного края долины, следуя всем её  изгибам.    

По мере того как мы приближались к морю, лес становился хуже  и однообразнее. Иногда встречались группами берёза и лиственница, клён, липа и  дуб дровяного характера.    

Около реки на галечниковых наносах в изобилии растут:  корзиночная ива (Salix viminalis L.) и пирамидальная ива (Salix acutifolia  Willd.), из ствола которой туземцы выдалбливают челноки. Среди ивняков на затопляемой  гальке мы видим особое сообщество растений. Чаще всего (и в данном случае)  здесь можно видеть довольно высокую охотскую хохлатку (Corydalis ochotensis  Turcz.) с мелкими жёлтыми цветами, нежные розовые цветы донтостемона  (Dontostemon hispidus Maxim.), у которого и стебель и верхние листья покрыты  тонким пушком, и цепляющийся за ивняки Schizopepon bryoniifolius Maxim, с  выемчатыми сердцевидными листьями; затем звездчатку водяную (Stellaria aquatica  Scop.) с характерными для неё бледною листвою и узловатым стебельком и пышный  белокопытник (Petasites palmata Asa Gray.), образующий большие заросли  громадных жирных листьев, напоминающих лопасти рогов сохатого (Alces palmatus  Pal.).    

Недолго нас баловала хорошая погода. Вечером 16 августа  опять появился туман и опять качало моросить. Эта изморось продолжалась всю  ночь и весь следующий день. Мы шли целый день чуть ли не по колено в воде.  Наконец начало темнеть, и я уже терял надежду дойти сегодня до устья реки  Билимбее, как вдруг услышал шум моря. Оказалось, что в тумане мы внезапно вышли  на берег и заметили это только тогда, когда у ног своих увидели окатанную  гальку и белую пену прибойных волн.    

Я хотел было идти налево, но Дерсу советовал повернуть  направо. Свои соображения он основал на том, что видел на песке человеческие  следы. Они шли от реки Шакиры к реке Билимбее и обратно. Поэтому гольд и  заключил, что бивак А. И. Мерзлякова был в правой стороне.    

Я сделал два выстрела в воздух, и тотчас же со стороны реки  Шакиры последовал ответ. Через несколько минут мы были у своих. Начались  обоюдные расспросы: с кем что случилось и кто что видел.    

Вечером мы долго сидели у костра и делились впечатлениями.    

Странно устроен человек… Бивак этот ничем не отличался от  других биваков. Так же он был под открытым небом, так же около односкатной  палатки горел костёр, так же кругом было мокро и сыро, но тем не менее все  чувствовали себя так, как будто вернулись домой.    

Часов в девять вечера прошёл короткий, но сильный дождь,  после которого туман сразу исчез, и мы увидели красивое звёздное небо. И это  небо, по которому широкою полосою протянулся Млечный Путь, и тёмный океан, в  котором разом отражались все светила небесные, одинаково казались беспредельно  глубокими.    

Ночью было холодно. Стрелки часто вставали и грелись у огня.  На рассвете термометр показывал 7°С. Когда солнышко пригрело землю, все снова  уснули и проспали до девяти часов утра.    

Переправляться через реку Билимбее, пока не спадёт вода,  нечего было и думать. Нет худа без добра. Мы все нуждались в отдыхе: мулы имели  измученный вид; надо было починить одежду и обувь, исправить седла, почистить  ружья. Кроме того, у нас начали иссякать запасы продовольствия.    

Я решил заняться охотой и послал двух стрелков на реку  Адимил за покупками. За последние пять дней я запустил свою работу, и нужно  было заполнить пробелы.    

Стрелки Сабитов и Аринин стали собираться в дорогу, а я  отправился на реку Билимбее, чтобы посмотреть, насколько спала вода за ночь. Не  успел я отойти и ста шагов, как меня окликнули. Я возвратился назад и увидел  подходящих к биваку двух китайцев с вьючными конями. Это были рабочие из фанзы  Дун-Тавайза, куда я хотел посылать за продовольствием. Китайцы сказали, что  хозяева их, зная, что перейти теперь через Билимбее нам не удастся, решили  послать четыре кулька муки, 10 килограммов свиного сала, 16 килограммов рису, 4  килограмма бобового масла, 4 килограмма сахару и плитку кирпичного чаю. При  этом они заявили, что им воспрещено брать с нас деньги.    

Я был тронут таким вниманием китайцев и предложил им  подарки, но они отказались их принять.    

Китайцы остались у нас ночевать. От них я узнал, что большое  наводнение было на реке Иодзыхе, где утонуло несколько человек. На реке Санхобе  снесло водой несколько фанз; с людьми несчастий не было, но зато там погибло  много лошадей и рогатого скота.    

На другой день китайцы, уходя, сказали, что если у нас опять  не хватит продовольствия, то чтобы присылали к ним без стеснения.    

Отпустив их, мы с А. И. Мерзляковым пошли к устью реки  Билимбее. Море имело необыкновенный вид: на расстоянии двух или трёх километров  от берега оно было грязно-жёлтого цвета, и по всему этому пространству плавало  множество буреломного леса. Издали этот плавник казался лодками, парусами,  шаландами и т. д. Некоторые деревья были ещё с зелёною листвою. Как только  переменился ветер, плавник погнало обратно к берегу. Море стало выбрасывать  назад все лишнее, все мёртвое и всё, что чуждо было его свободной и живой  стихии.    

Устье реки Билимбее находится около горы Железняк (460  метров), состоящей из кварцевого порфирита, прорезанного в разных местах жилами  глубинной зеленокаменной породы, дающей при разрушении охристо-жёлтый  древесняк. Недалеко от устья, с левой стороны реки, высится небольшая береговая  терраса с основанием из мелкозернистого туфа, а с правой — расстилается  заболоченная низина. Раньше здесь проходила река Билимбее. Устье её было в том  месте, где теперь находится река Шакира. Со временем морским прибоем заметало  старое русло; тогда река проложила себе выход в море около горы Железняк. В  нижнем течении река Билимбее в малую воду имеет в ширину 25 метров. Жёлтая  грязная вода шла сильной струёй, и казалось, будто и в море ещё продолжала течь  Билимбее.    

Продукты разрушения горы в виде мелкого песка, выносимого  рекою, отлагаются там, где течение пресной воды ослабляется морским прибоем.  Вследствие этого около устья реки Билимбее образовалась полоса мелководья —  бар, которая, как барьером, преграждает доступ к реке.    

С 19 по 21 августа мы простояли на месте. Стрелки по очереди  ходили на охоту, и очень удачно. Они убили козулю и двух кабанов, а Дерсу убил  оленя. Из голеней и берцовых костей изюбра он вынул костный жир, подогрел его  немного на огне и слил в баночку. Жир этот у туземцев предназначается для  смазки ружей. После кипячения он остаётся жидким и не застывает на морозе.    

Вечером Дерсу угостил меня оленьим хвостом. Он насадил его  на палочку и стал жарить на углях, не снимая кожи. Олений хвост представляет  собою небольшой мешок, внутри которого проходит тонкий стержень. Всё остальное  пространство наполнено буровато-белой массой, по вкусу напоминающей не то  мозги, не то печёнку. Олений хвост ценится как особое гастрономическое  лакомство. Целые дни я проводил в палатке, вычерчивал маршруты, делал записи в  дневниках и писал письма. В перерывах между этими занятиями я гулял по берегу  моря и наблюдал птиц.    

Один раз из болот, заросших тростниками, я выгнал камышовку.  Отлетев немного, она сейчас же опустилась в осоку, и после, сколько я ни искал  её, не мог уже найти вторично. Тут яге были и кулики средней величины, с  загнутыми кверху носами, должно быть, улиты; вероятно, уже началось  перекочёвывание их к югу. По берегу моря, по песку, у самой воды, бегали  грациозные кулички-песочники; они тоже готовились к перелёту. В море, на воде,  держались нырковые утки и белые и сизые чайки. Около устья Билимбее по воздуху  с быстротой молнии носились какие-то тёмные длиннокрылые птички, похожие на  ласточек. Я с трудом убил одну из них. Это оказался иглохвостый стриж  (Acanthillis caudacuta Lath.). Около береговых обрывов можно было усмотреть  каменных дроздов с тёмно-бурой окраской, с белыми крапинками на спине. Они  весьма подходили под цвет окружающей обстановки и ловко прятались в камнях.    

В ручьях, среди кустарников и в ямах с водою около реки  держались чирки-клоктуны[22] (Nettion  formosus Georgi.).    

Эти доверчивые и смирные уточки при приближении человека не  выказывали испуга и не улетали прочь, а старались лишь немного отплыть в  сторону, точно так, как это делают домашние утки.    

Вечером мы с Дерсу долго разговаривали об охоте, о зверях, о  лесных пожарах и т. д. У него были интересные и тонкие наблюдения. Так, по его  словам, Лет двадцать тому назад две зимы подряд тигры двигались от запада к  востоку. Заметил это не он один, а также и другие охотники. Все тигровые следы  шли в этом направлении. По его мнению, это был массовый переход тигров из  Сунгарийского края в Сихотэ-Алинь. Затем он припомнил, что в 1886 году был  общий падеж зверя. Летом гибли пятнистые олени, потом стали падать изюбры, а  зимой — кабаны.    

Раньше я несколько раз пытался расспрашивать Дерсу, при  каких обстоятельствах он убил тигра, но гольд упорно отмалчивался или старался  перевести разговор на другую тему, но сегодня мне удалось выпытать от него, как  это случилось.    

Дело было на реке Фудзине, в мае месяце. Дерсу шёл по долине  среди дубового редколесья. При нём была маленькая собачонка. Сначала она весело  бежала вперёд, но потом стала выказывать признаки беспокойства.    

Не видя ничего подозрительного, Дерсу решил, что собака  боится медвежьего следа, и без опаски пошёл дальше.    

Но собака не унималась и жалась к нему так, что положительно  мешала идти. Оказалось, что поблизости был тигр. Увидев человека, он спрятался  за дерево. По совершенной случайности вышло так, что Дерсу направлялся именно к  тому же дереву.    

Чем ближе подходил человек, тем больше прятался тигр; он  совсем сжался в комок. Не замечая опасности, Дерсу толкнул собаку ногой, но в  это время выскочил тигр. Сделав большой прыжок в сторону, он начал бить себя  хвостом и яростно реветь.    

— Что ревёшь? — закричал ему Дерсу. — Моя  тебя трогай нету. Зачем сердишься?    

Тогда тигр отпрыгнул на несколько шагов и остановился,  продолжая реветь. Гольд опять закричал ему, чтобы он уходил прочь. Тигр сделал  ещё несколько прыжков и снова заревел.    

Видя, что страшный зверь не хочет уходить, Дерсу крикнул  ему:    

— Ну, хорошо! Тебе ходи не хочу — моя стреляй, тогда  виноват не буду.    

Он поднял ружьё и стал целиться, но в это время тигр  перестал реветь и шагом пошёл на увал в кусты. Надо было воздержаться от  выстрела, но Дерсу не сделал этого. В тот момент, когда тигр был на вершине  увала, Дерсу спустил курок. Тигр бросился в заросли. После этого Дерсу  продолжал свой путь. Дня через четыре ему случилось возвращаться той же  дорогой. Проходя около увала, он увидел на дереве трёх ворон, из которых одна  чистила нос о ветку.    

«Неужели я убил тигра?!» — мелькнуло у него в голове.    

Едва он перешёл на другую сторону увала, как наткнулся на  мёртвого зверя. Весь бок у него был в червях. Дерсу сильно испугался. Ведь тигр  уходил, зачем он стрелял? Дерсу убежал. С той поры мысль, что он напрасно убил  тигра, не давала ему покоя. Она преследовала его повсюду. Ему казалось, что  рано или поздно, а он поплатится за это и даже по ту сторону смерти должен дать  ответ.    

— Моя теперь шибко боится, — закончил он свой  рассказ. Раньше моя постоянно один ходи, ничего бойся нету, а теперь чего-чего  посмотри — думай, след посмотри думай, один тайга спи — думай…    

Он замолчал и сосредоточенно стал смотреть на огонь.    

Ночь была тёплая и тихая. Иногда сквозь облака на мгновение  выглядывала луна, но хмурые тучи стремились заслонить её, точно они не хотели,  чтобы она светила на землю. Сонный воздух, наполненный запахом багульника, был  неподвижен. Где-то звонко капала вода и стрекотали кузнечики.    

Дня через два вода в реке начала спадать, и можно было  попытаться переправиться на другую её сторону. Буреломный лес хотя и продолжал  ещё плыть, но не уносился в море, а застревал на баре.    

Приказ выступать назавтра обрадовал моих спутников. Все  стали суетиться, разбирать имущество и укладывать его по местам.    

После бури атмосфера пришла в равновесие и во всей природе  воцарилось спокойствие. Особенно тихими были вечера. Ночи стали прохладными.    

На следующий день, когда я проснулся, солнце было уже  высоко. Мои спутники напились чая и ждали только меня. Быстро я собрал свою  постель, взял в карман кусок хлеба и, пока солдаты вьючили мулов, пошёл вместе  с Дерсу, Чжан Бао и А. И. Мерзляковым к реке Билимбее.    

Собаки тотчас переплыли на другую сторону, но, видя, что мы  не переходим, вернулись обратно. Надо было поискать брод. С той и с другой  стороны тянулись отмели. Одна из них была выше по течению, а другая ниже.  Очевидно, брод шёл наискось. Вода в реке стояла ещё довольно высоко, и течение  было быстрое. Положим, что лошади и люди могли бы переплыть, но как перетащить  грузы? Оставалось только одно средство — сделать плот и на нём переправиться.  Эта работа отняла у нас почти целый день. Часов в семь вечера мы закончили  переправу, основательно устав и промокнув. Мулы, напуганные во время  наводнения, сначала не хотели идти в воду. Дьяков переплыл с одним из них, и  тогда остальные без всяких заминок пошли сзади.    

На другом берегу высилась большая терраса. Тут мы и  остановились.    

Когда на западе угасли последние отблески вечерней зари и  все кругом погрузилось в ночной мрак, мы могли наблюдать весьма интересное  явление из области электрометеорологии: свечение моря и в то же время  исключительную яркость Млечного Пути. Море было тихое. Нигде ни единого  всплеска. И вся обширная гладь воды как-то тускло светилась. Иногда вдруг разом  вспыхивало все море, точно молния пробегала по всему океану. Вспышки эти  исчезали в одном месте, появлялись в другом и замирали где-то на горизонте. На  небе было так много звёзд, что оно казалось одною сплошною туманностью; из всей  этой массы особенно явственно выделялся Млечный Путь. Играла ли тут    

роль прозрачность воздуха или действительно существовала  какая-нибудь связь между этими двумя явлениями боюсь сказать. Мы долго не  ложились спать и любовались то на небо, то на море. На другое утро караульные  сообщили мне, что свечение морской воды длилось всю ночь и прекратилось только  перед рассветом.    

 Глава седьмая    

Экскурсия на Сяо-Кему     

     

     

    

     

Мелкие речки, текущие в море. — Кости оленей. —  Комета. — Что такое солнце? Река Конор. — Староверы. —  Непогода. — Река Сакхома. — Недоразумение с условными знаками. —  Река Угрюмая. — Горы в истоках реки Горелой. — Звезды. —  Суеверие дикаря и образованного человека. — Красные волки. —  Возвращение.     

     

Двадцать четвёртого августа мы распрощались с рекой Билимбее  и пошли вдоль берега моря. Продолжением берегового хребта, отделяющего реку  Фату и реку Бейцу (притоки Санхобе) от моря, будет гора Узловая. Далее, на  север, за ней в море впадают следующие речки: Кольгатео (по-удэгейски  Куалигаса), Хаома (Хома), Сюригчи (Сюликси), Гицироза, Вязтыгни, Ойонктого  (по-китайски — Куандал и по-удэгейски — Куанда), Ада, Чуркан (по-китайски —  Чаан-уоза и по-удэгейски — Анкуга) и Конор. На этом протяжении в обнажениях на  берегу моря встречаются слюдистые сланцы, известковые и глинистые песчаники,  окрашенные окисью железа, затем известняки, сланцевая глина, мелафиры, базальты  и андезиты. Гора Железняк падает к морю обрывистыми утёсами, у подножия которых  тянется узкая, местами совсем исчезающая полоса прибоя. Во время волнения идти  здесь совсем нельзя. Около реки Кольгатео есть скала, удивительно похожая на  голову человека. Удэгейцы называют её Кадани, то есть каменный человек. По их  преданию, это был великан. Один раз он вошёл в воду и стал кричать, что никого  не боится. В этот момент властитель морей — Тэму — превратил его в камень. От  тяжести он стал увязать в земле и опускаться всё ниже и ниже. Лет пятьдесят  тому назад ещё были видны его плечи, а теперь над водной поверхностью осталась  только одна голова. Иногда великан шевелится: тогда содрогаются и стонут прибрежные  сопки.    

От устья реки Билимбее до Конора двенадцать километров по  прямой линии. В этот день, несмотря на хорошую погоду, нам удалось пройти  немного. На бивак мы стали около небольшой речки Сюригчи. Нижняя часть её  заболочена, а верхняя покрыта гарью. Здесь был когда-то хороший лес. Недавнее  наводнение размыло оба берега речки.    

Невдалеке от бивака Дьяков нашёл скелеты двух оленей,  спутавшихся рогами. Я отправился по указанному направлению и вскоре  действительно увидел на земле изюбровые кости. Видно было, что над уборкой  трупов потрудились и птицы и хищные звери. Особенный интерес представляли  головы животных. Во время драки они так сцепились рогами, что уже не могли  разойтись и погибли от голода. Стрелки пробовали разнять рога; шесть человек  (по три с каждой стороны) не могли этого сделать.    

Можно представить себе, с какой силой бились изюбры!  Очевидно, при ударе рога раздались и приняли животных в смертельные объятия.  Хотя мулы наши были перегружены, тем не менее я решил дотащить эту редкую  находку до первого жилого пункта и там оставить её на хранение.    

Ночью, перед рассветом, меня разбудил караульный и доложил,  что на небе видна «звезда с хвостом». Спать мне не хотелось, и потому я охотно  оделся и вышел из палатки. Чуть светало. Ночной туман исчез, и только на  вершине горы Железняк держалось белое облачко. Прилив был в полном разгаре.  Вода в море поднялась и затопила значительную часть берега. До восхода солнца  было ещё далеко, но звезды стали уже меркнуть. На востоке, низко над  горизонтом, была видна комета. Она имела длинный хвост.    

Скоро проснулись остальные люди и принялись рассуждать о  том, что предвещает эта небесная странница. Говорили, что земля обязана ей  своим недавним наводнением, а Чжан Бао сказал, что в той стороне, куда  направляется комета, будет война. Видя, что Дерсу ничего не говорит, я спросил  его, что думает он об этом явлении.    

— Его так сам постоянно по небу ходи, людям никогда  мешай нету, — отвечал гольд равнодушно.    

При всём своём антропоморфизме он был прав и судил о вещах  так, каковы они есть на самом деле.    

Но вот на востоке стала разгораться заря, и комета пропала.  Ночные тени в лесу исчезли; по всей земле разлился серовато-синий свет утра. И  вдруг яркие солнечные лучи вырвались из-под горизонта и разом осветили все  море.    

— Дерсу, — спросил я его, — что такое солнце?    

Он посмотрел на меня недоумевающе и, в свою очередь, задал  вопрос:    

— Разве ты никогда его не видал? Посмотри! —  сказал он и указал рукой на солнечный диск, который в это время поднялся над  горизонтом.    

Все засмеялись. Дерсу остался недоволен: как можно  спрашивать человека, что такое солнце, когда это самое солнце находится перед  глазами? Он принял это за насмешку.    

Вследствие того, что мы рано встали, мы рано выступили и с  бивака. Тропа по-прежнему шла по берегу моря. После реки Сюригчи на  значительном протяжении идут метаморфические глинистые сланцы.    

Из мелких речек здесь наиболее интересна река Конор. Она  длиною около 10 километров и состоит из слияния двух речек: большой Левой и  меньшей Правой. Истоки реки Конор находятся в том же горном узле (горы Туманная  и Дромацер), где истоки реки Забытой (приток реки Билимбее).    

Долина Конор большей частью болотистая, покрыта лиственным  редколесьем; река маловодная, но имеет довольно быстрое течение. Около устья  она разделяется на два рукава, текущие по глубоким расщелинам. По сторонам их  возвышаются морские береговые террасы — как результат отрицательного движения  береговой линии.    

Отдохнув немного на Коноре, мы снова тронулись в путь.    

Тут тропа оставляет берег моря и по ключику Ада поднимается  в горы, затем пересекает речку Чюриги и тогда выходит в долину реки Сяо-Кемы,  которая на морских картах названа Сакхомой.    

На Сяо-Кеме, в полутора километрах от моря, жил старообрядец  Иван Бортников. Семья его состояла из него самого, его жены, двух взрослых  сыновей и двух дочерей. Надо было видеть, как испугало их наше появление!  Захватив детей, женщины убежали в избу и заперлись на засовы. Когда мы  проходили мимо, они испуганно выглядывали в окна и тотчас прятались, как только  встречались с кем-нибудь глазами. Пройдя ещё с полкилометра, мы стали биваком  на берегу реки, в старой липовой роще.    

Сегодня весь день стояла в воздухе какая-то мгла. Она  медленно сгущалась. После полудня в ней потонули дальние горы. Барометр стоял  на 757 миллиметрах при +14,5°С. На западной части неба всё время держалась  тёмная туча с резко очерченными краями. Характер ветра был неровный: то он  становился порывистым, то спадал до полного штиля. В тот момент, когда солнце  скрылось за облаками, края последних стали светиться, как будто были из  расплавленного металла. Прошло несколько минут, и вдруг из-за тучи по  жёлто-зелёному фону неба веером поднялись три пурпуровых луча. Явление это  продолжалось не более двух минут. Затем оно начало блекнуть, и вместе с тем  туча стала быстро застилать небо.    

Я думал, что на другой день, 26 августа, будет непогода. Но  опасения мои оказались напрасными. Наутро небо очистилось, и день был  совершенно ясный.    

Староверы Бортниковы жили зажиточно, повинностей  государственных не несли, земли распахивали мало, занимались рыболовством и  соболеванием и на своё пребывание здесь смотрели как на временное. Они не  хотели, чтобы мы отправились в горы, и неохотно делились с нами сведениями об  окрестностях.    

Река Сяо-Кема состоит из слияния двух рек: Горелой длиною в 15  и Сакхомы длиной в 20-25 километров. Слияние их происходит недалеко от моря.  Здесь долина становится шире и по сторонам окаймляется невысокими сопками,  состоящими главным образом из базальтов, с резко выраженной флюидальной  структурой и листоватою сфероидальною отдельностью.    

Во время недавнего наводнения вода сильно размыла русло реки  и всюду проложила новые протоки. Местами видно было, что она шла прямо по  долине и плодородную землю занесла песком и галькой. Около устья все протоки  снова собираются в одно и образуют нечто вроде длинной заводи.    

Сегодняшняя вечерняя заря была опять очень интересной и  поражала разнообразием красок. Крайний горизонт был багровый, небосклон —  оранжевый, затем жёлтый, зелёный и в зените мутно-бледный. Это была паутина  перистых облаков. Мало-помалу она сгущалась и наконец превратилась в слоистые  тучи. Часов в десять вечера за ней скрылись последние звезды. Началось падение  барометра.    

Утром разбудил меня шум дождя. Одевшись, я вышел на улицу.  Низко бегущие над землёй тучи, порывистый ветер и дождь живо напомнили мне бурю  на реке Билимбее. За ночь барометр упал на 17 миллиметров. Ветер несколько раз  менял своё направление и к вечеру превратился в настоящий шторм.    

В этот день работать не удалось. Палатку так сильно трепало,  что, казалось, вот-вот её сорвёт ветром и унесёт в море. Часов в десять вечера  непогода стала стихать. На рассвете дождь перестал и небо очистилось.    

28, 29 и 30 августа были посвящены осмотру реки Сяо-Кемы. На  эту экскурсию я взял с собою Дерсу, Аринина и Сабитова. Маршрут я наметил по  реке Сакхоме до истоков и назад, к морю, — по реке Горелой. Стрелки с  вьючным мулом должны были идти с нами до тех пор, пока будет тропа. Дальше мы  идём сами с котомками, а они тою же дорогою возвращаются обратно.    

Часов в восемь утра мы выступили с бивака.    

Тропа начинается от самого дома староверов и идёт по левому  берегу реки. Здесь рельеф представляется в виде холмов с длинными пологими  скатами. Разбросанные по долине реки, густо поросшие орешником холмы чередуются  с болотцами и каменистыми участками, лишёнными растительности. Между ними река  проложила себе много проток. После недавнего дождя они все были переполнены  водою. Эти пологие увалы есть не что иное, как размытые речные террасы,  покрытые редколесьем из дуба, бархата, клёна, чёрной берёзы, тополя, вяза и  липы в возрасте от 150 до 200 лет.    

Как и везде, густое подлесье в долине Сакхомы состояло из  зарослей калины, таволожки и леспедецы. Среди кустарников нагнел себе приют  охотский хмель (Atrangene ochotensis Pall.) с зимующим одеревенелым стеблем,  повесивший на близрастущее деревце свои цепкие плети с белыми пушинками, как у  одуванчика. В другом месте тонкие длинные ветви ломоноса (Clematis manshurica  Rupr.) с мелкими белыми цветами совсем опутали куст шиповника. Тут же из зарослей  подымала свою красивую головку пышная ятрышниковая любка (Platanthera  chloran-tha Custor.), а рядом с ней — ядовитая чемерица (Veratrum album L.),  которую легко узнать по плойчатым, грубым листьям и шапке белых цветов, теперь  уже побуревших и засохших.    

По дну длинных балок, прорезывающих террасы в направлении,  перпендикулярном к линии тальвега долины, текут небольшие извилистые ручейки.  Около их устьев кустарники прерываются, и их места занимают тростники  (Phragmites communis Trin.) и обыкновенная полынь (Artemisia vulgaris L.)  сажённой высоты, оспаривающие друг у друга открытые и сухие места.