1 2 3 

		
			
Григорий Горин
			
Тот самый Мюнхгаузен
			
(киносценарий)
		
		
			
				
Часть первая
			
			
			
Сначала был туман. Потом он рассеялся, и стала видна группа охотников в одеждах VIII века. (Впрочем, охотники всегда одевались примерно одинаково.) Их недоуменные взгляды были устремлены на высокого человека с веселыми глазами, в парике, с дымящейся трубкой в зубах. Он только что произнес нечто такое, от чего потрясенные охотники замерли с открытыми ртами. Заметим, что люди часто слушали этого человека с открытыми от удивления ртами, ибо звали рассказчика барон Мюнхгаузен. Полное имя — барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен. Мы застали его в тот момент, когда знаменитый рассказчик наслаждался паузой. Потом его рука неторопливо потянулась к большому блюду с огненно-красной вишней, и, изящно выплюнув косточку, он изрек первую фразу:
			
— Но это еще не все!
			
— Не все? — изумился один из охотников.
			
— Не все, — подтвердил Мюнхгаузен. — Мы выстояли и ударили с фланга. Я повел отряд драгун через трясину, но мой конь оступился и мы стали тонуть. Зеленая мерзкая жижа подступала к самому подбородку. Положение было отчаянным. Надо было выбирать одно из двух: погибнуть или спастись.
			
— И что же вы выбрали? — спросил один из самых любопытных охотников.
			
— Я решил спастись! — сказал Мюнхгаузен. Раздался всеобщий вздох облегчения.
			
— Но как? Ни веревки! Ни шеста! Ничего! И тут меня осенило. — Мюнхгаузен хлопнул себя ладонью по лбу. — Голова! Голова-то всегда под рукой, господа! Я схватил себя за волосы и потянул что есть силы. Рука у меня, слава Богу, сильная, голова, слава Богу, мыслящая… Одним словом, я рванул так, что вытянул себя из болота вместе с конем.
			
Снова наступило молчание.
			
— Вы что же… — заморгал глазами один из охотников, — утверждаете, что человек может сам себя поднять за волосы?
			
— Разумеется, — улыбнулся Мюнхгаузен. — Мыслящий человек просто обязан время от времени это делать.
			
— Чушь! — воскликнул один из охотников. — Это невозможно! Какие у вас доказательства?
			
— Я жив, — невозмутимо ответил Мюнхгаузен. — Разве этого недостаточно? Если бы я тогда не поднял себя за волосы, как бы я, по-вашему, выбрался из болота?
			
Аргумент показался убедительным.
			
Барон с удовлетворением оглядел потрясенных охотников и продолжал:
			
— Но если говорить о моих охотничьих приключениях, то самым любопытным я все-таки считаю охоту на оленя. Кстати, именно в этих краях год назад я, представьте себе, сталкиваюсь с прекрасным оленем. Вскидываю ружье — обнаруживаю: патронов нет. Ничего нет под рукой, кроме… вишни. — Он снова взял с блюда горсть ярко-красной вишни. — И тогда я заряжаю ружье вишневой косточкой. Стреляю! Попадаю оленю в лоб. Он убегает. А этой весной, представьте, я встречаю в этих лесах моего красавца оленя, на голове которого растет роскошное вишневое дерево.
			
— На голове! — снова вздрогнул самый непоседливый охотник. — Дерево?… — Охотник издал смешок и с любопытством посмотрел на остальных.
			
— Дерево?! На голове у оленя?! — воскликнул другой охотник. — Да сказали бы лучше — вишневый сад! — И захохотал довольный. Его поддержали остальные.
			
— Если бы вырос сад, я бы сказал — сад, — объяснил Мюнхгаузен. — Но поскольку выросло дерево, зачем мне врать? Я всегда говорю только правду.
			
— Правду?! — воскликнули остальные охотники и закатились от смеха.
			
В глазах Мюнхгаузена отразилось молчаливое удовлетворение. Он с удовольствием оглядел хохочущих охотников, которые неожиданно вдруг словно окаменели. Через мгновение они как по команде вскочили на ноги и сгрудились вокруг Мюнхгаузена. Их взгляд был прикован к опушке леса.
			
Из-за дальних зарослей орешника под плавные звуки торжественной увертюры гордо и величественно ступал царственной походкой красавец олень с белоснежным вишневым деревом на голове.
			
И тогда поплыли титры по белым цветам распустившегося вишневого дерева и дальним зарослям орешника. Весело, торжественно и немного загадочно.
			
			
Густая туманная пелена несла в себе музыку напряжения и таинственных предчувствий. Сразу отметим, что туман довольно частое явление в городе Боденвердере, находящемся неподалеку от города Ганновера в Южной Саксонии. Одним словом, в тех местах, где жил знаменитый барон Мюнхгаузен. В это утро туман был особенно плотным, и в двух шагах ничего не было видно. Так что сначала долго был слышен топот коней, и только потом из тумана появились двое всадников. Один — молодой, лет девятнадцати, в форме корнета — Феофил фон Мюнхгаузен, сын знаменитого барона. Другой — постарше и в штатском — господин Рамкопф, адвокат.
			
— Здесь развилка дорог, — сказал Феофил, мучительно пытаясь вглядеться в белую пелену. — Пастор может проехать отсюда или отсюда! — Он дважды ткнул пальцем.
			
— Или отсюда! — Рамкопф показал пальцем в противоположную сторону. — Мы заблудились, Феофил, неужели не понимаете? Надо искать обратную дорогу…
			
— Никогда! — Феофил побагровел от возмущения, и багровость его лица приятно контрастировала с белизной тумана. — Я не пропущу его в замок отца!
			
Тут они замерли, ибо до их слуха донесся отдаленный топот копыт и скрип колес.
			
— Там! — Феофил ткнул пальцем в одну сторону.
			
— А по-моему, там! — Рамкопф ткнул в другую.
			
Они некоторое время вертелись на месте, напряженно вглядываясь в плотную туманную пелену, затем стремительно поскакали прочь в противоположные стороны.
			
Через мгновение по мосту, на котором они только что находились, проехала бричка с пастором.
			
На покосившихся воротах висел родовой герб барона фон Мюнхгаузена. Обшарпанная стена, примыкавшая к воротам, была исписана многочисленными надписями, в том числе и не очень лицеприятными для барона. Некоторые надписи сопровождались иллюстрациями.
			
Бричка пастора остановилась напротив ворот. Пастор в нерешительности покрутил головой, ожидая встречи. Затем неторопливо ступил на землю, приблизился к воротам. Поискал ручку звонка. Увидел бронзовый набалдашник, привязанный за цепочку к большому колокольчику над воротами, потянул. Звона не последовало. Пастор рванул сильнее и тут же испуганно отскочил — колокольчик оторвался и грохнулся на землю.
			
Тотчас откуда-то сбоку появился пожилой человек в стоптанных башмаках со стремянкой. Это был слуга барона — Томас.
			
— Ну, конечно, — пробормотал Томас, поднимая колокольчик с земли и разговаривая скорее с самим собой, чем с пастором. — Дергать мы все умеем. — Это было началом длинного монолога. — Висит ручка — чего не дернуть! А крюк новый вбить или кольцо заменить — нет! Этого не допросишься… И глупости всякие на стенах писать мы умеем. На это мы мастера… — Он влез на стремянку, повесил колокольчик на место, дернул за цепочку. — Ну вот, теперь нормально. Теперь будет звонить. — Томас спустился, взял стремянку и исчез так же неожиданно, как появился.
			
Подождав секунду, пастор вновь взялся за набалдашник и нерешительно потянул. На этот раз оторвалась веревка…
			
— Кто там? — спросил приятный голос из-за стены.
			
— Пастор Франц Мусс! — ответил гость.
			
— Прошу вас, господин пастор! — Ворота распахнулись, и перед пастором предстал Томас.
			
Они шли длинным мрачноватым коридором. Слева и справа взору пастора представали чучела разных животных.
			
— Послушай, — пастор покосился на Томаса, — твой хозяин и есть тот самый барон Мюнхгаузен?
			
— Тот самый, — кивнул Томас.
			
— А это, стало быть, его охотничьи трофеи? — поинтересовался пастор.
			
— Трофеи! — подтвердил Тома. — Господин барон пошел в лес на охоту и там встретился с этим медведем. Медведь бросился на него, а поскольку господин барон был без ружья…
			
— Почему без ружья?
			
— Я же говорю: он шел на охоту… Пастор растерянно поглядел на Томаса:
			
— А?… Ну-ну…
			
— И когда медведь бросился на него, — объяснял Томас, — господин барон схватил его за передние лапы и держал до тех пор, пока тот не умер.
			
— От чего же он умер?
			
— От голода, — тяжело вздохнул Томас. — Медведь, как известно, питается зимой тем, что сосет свою лапу, а поскольку господин барон лишил его такой возможности…
			
— Понятно, — кивнул пастор и, оглядевшись по сторонам, спросил: — И ты в это веришь?
			
— Конечно, господин пастор, — удивился Томас и указал на чучело. — Да вы сами посмотрите, какой он худой!
			
Открылась дверь, бесшумно вошли три музыканта: виолончель, скрипка, кларнет. Деловито уселись на стульях, посмотрели на Томаса. Тот повернулся к пастору и спросил:
			
— Не возражаете?… С дороги… Чуть-чуть, а?
			
— В каком смысле? — не понял пастор.
			
— Согреться, — пояснил Томас. — Душой… Чуть-чуть… До еды, а? Не возражаете?
			
— Не возражаю, — сказал пастор.
			
— Вам фугу, сонату или можно что-нибудь покрепче? — спросил один из музыкантов.
			
Пастор недоуменно пожал плечами.
			
— На ваш вкус, — пояснил Томас.
			
Музыкант понимающе кивнул головой, сделал знак своим коллегам — и полилась щемящая музыка.
			
Музыкантов неожиданно прервал бой стенных часов. Откуда-то сверху раздалось два выстрела. Пастор вздрогнул. Музыканты вопросительно посмотрели на Томаса, Томас — на музыкантов.
			
Среди причудливо развешанных гобеленов появилась красивая молодая женщина с приветливой улыбкой.
			
— Фрау Марта, я не расслышал, который час? — спросил Томас.
			
— Часы пробили три, — сказала женщина. — Барон сделал два выстрела. Стало быть всего пять.
			
— Тогда я ставлю жарить утку?
			
— Да, пора.
			
Барон Мюнхгаузен появился неожиданно с дымящимся пистолетом. Он прошел мимо коллекции часовых механизмов, весело побуждая их к движению: в песочные досыпал песку, паровому механизму поддал пару, кукушке из ходиков дал крошек хлеба на ладони. Часы радостно затикали, кукушка закуковала…
			
— Ты меня заждалась, дорогая? — спросил Мюнхгаузен. — Извини! Меня задержал Ньютон.
			
— Кто это? — спросила Марта.
			
— Англичанин. Умнейший человек… Я непременно тебя с ним познакомлю. Однако сейчас шесть часов. Пора ужинать.
			
— Не путай, Карл, — сказала Марта. — Сейчас пять. Ты выстрелил только два раза…
			
— Ладно, добавим. — Мюнхгаузен не спеша поднял пистолет.
			
— Карл, не надо, — зажав уши, жалобно произнесла Марта. — Пусть будет пять. У Томаса еще не готов ужин.
			
— Но я не голоден, — улыбнулся Мюнхгаузен и все-таки нажал на курок, но пистолет дал осечку. — Черт возьми, получилось полшестого!
			
В ту же секунду Марта заметила пастора и смущенно остановилась на месте.
			
— У нас гости, Карл!.. Извините, Бога ради, господин пастор, мы не заметили вас…
			
Пастор вежливо поклонился.
			
— Рад видеть вас в своем доме, господин пастор! — весело произнес Мюнхгаузен.
			
— Я тоже… рад вас видеть, барон. Я приехал по вашей просьбе…
			
— Очень мило с вашей стороны. Как добрались из Ганновера?
			
— Спасибо. Сначала был ужасный туман, но потом…
			
— Да, да, вы правы… Потом я его разогнал, — улыбнулся Мюнхгаузен. — Теперь я хочу познакомить вас с женой.
			
Снова возникла тихая музыка, и Мюнхгаузен взял Марту за руку:
			
— Это Марта.
			
— Очень приятно, баронесса, — поклонился пастор.
			
— К сожалению, она не баронесса. Она просто моя жена. Мы не обвенчаны. Именно поэтому я и просил вас приехать. Вы не согласились бы совершить этот святой обряд?
			
— Я высоко ценю оказанную мне честь, но разве у вас в городе нет своего священника? — удивился пастор.
			
— Есть, но он не отказывается нас венчать.
			
— Почему?
			
Мюнхгаузен резко отошел в сторону:
			
— Потому что он… он…
			
Марта испуганно рванулась к Мюнхгаузену.
			
— Ни слова больше… прошу тебя… ты обещал. — Она обернулась к пастору с улыбкой: — Мы вам все объясним, святой отец, но позже… Сначала ужин! Я пойду потороплю Томаса, а ты займи гостя, Карл.
			
— Да, да, конечно! — оживился Мюнхгаузен, увлекая за собой пастора. — Хотите осмотреть мою библиотеку, пастор?
			
— С удовольствием! Я уже обратил внимание. У вас редкие книги.
			
— Да! — В глазах Мюнхгаузена мелькнули дерзкие огоньки. — Многие из них с автографами.
			
— Как приятно.
			
— Вот, например, Софокл! — Мюнхгаузен быстро снял с полки толстый папирус.
			
— Кто?
			
— Софокл. Это лучшая его трагедия: «Царь Эдип». С дарственной надписью.
			
— Кому? — Пастор вздрогнул и переменился в лице.
			
— Ну, разумеется, мне.
			
— Извините меня, барон. — Пастор откашлялся и приготовился к решительному разговору. — Я много наслышан о ваших… о ваших, так сказать, чудачествах… Но позвольте вам все-таки сказать, что этого не может быть!
			
— Но почему? — огорчился Мюнхгаузен.
			
— Потому что этого не может быть! Он не мог вам писать!
			
— Да почему, черт подери?! Вы его путаете с Гомером. Гомер действительно был незрячим, а Софокл прекрасно видел и писал.
			
— Он не мог вам написать, потому что жил в Древней Греции.
			
Глаза Мюнхгаузена продолжали смеяться, но сам он принял позу огорченного и глубоко задумавшегося человека:
			
— Я тоже жил в Древней Греции. Во всяком случае, бывал там неоднократно. У меня в руках документ. — Мюнхгаузен с наивной улыбкой протянул папирус. Пастор открыл рот, но не нашел что сказать.
			
В дверях появились Томас и Марта.
			
— Ужин готов! — объявила Марта. — Надеюсь, вы не скучали здесь, пастор?
			
Пастор вытер платком лоб и тихо пробормотал:
			
— Господи, куда ж я попал?
			
— Вы попали в хороший дом, пастор. Здесь весело, — подмигнул Мюнхгаузен. — Не будем ссориться. Я возьму как-нибудь вас с собой в Древние Афины. Не пожалеете! А сейчас, — он обернулся к музыкантам, — перед ужином… для тонуса… Несколько высоких нот мне и нашему гостю! — Он взмахнул рукой, словно дирижер. И зазвучала уже знакомая нам мелодия. Немного грустная, но, видимо, одна из любимых для хозяина дома.
			
— Зелень, ветчина, рыба! — воскликнул Мюнхгаузен, выкатывая стол на середину комнаты. — А где утка, Томас?
			
— Она еще не дожарилась, господин барон. Мюнхгаузен изменился в лице:
			
— Как? До сих пор? — Он закрыл глаз и тяжело опустился в кресло. — Никому ничего нельзя поручить. Все приходится делать самому… — Затем он поглядел на карманные часы, задумался и спросил: — Посмотри, Томас, они летят?
			
Томас бросился к окну и приставил к глазам подзорную трубу:
			
— Летят, господин барон!
			
Мюнхгаузен резко поднялся с места и ловким жестом снял со стены ружье. Музыка оборвалась. Все замерли.
			
			
Рамкопф поспешно привязал лошадь к дереву и нырнул в кустарник. Затем осторожно выглянул оттуда и посмотрел в сторону дома.
			
В окне дома торчала фигура Томаса с подзорной трубой, направленной в небо.
			
Рамкопф посмотрел вверх.
			
Высоко под облаками летела стая диких уток.
			
			
— Сейчас пролетят над нашим домом! — взволнованно объявил Томас, оторвавшись от подзорной трубы.
			
Мюнхгаузен бросился к камину, засунул туда ружье, сосредоточился:
			
— Командуй!
			
Томас снова прильнул к подзорной трубе:
			
— Внимание!.. Пли! Мюнхгаузен нажал на курок.
			
			
Рамкопф услышал выстрел. Огляделся вокруг. Потом взглянул на небо. Утки скрылись за кронами деревьев.
			
Мюнхгаузен стремительно отбросил ружье, схватил со стола большое блюдо, засунул его в камин и стал ждать.
			
Пастор незаметно для других осенил себя крестным знамением.
			
Марта бросила тревожный взгляд на Томаса.
			
Но в дымоходе послышался шум, и через мгновение на блюдо упала жареная утка.
			
— Попал! — гордо произнес Мюнхгаузен, предоставив возможность всем убедиться в его удачном выстреле. — Она хорошо поджарилась!
			
— Она, кажется, и соусом по дороге облилась, — ехидно заметил пастор.
			
— Да? — удивился Мюнхгаузен. — Как это мило с ее стороны!.. Итак, прошу за стол!
			
— Нет, у меня что-то пропал аппетит, — быстро проговорил пастор. — К тому же я спешу… Прошу вас, еще раз изложите мне суть вашей просьбы.
			
— Просьба проста. — Мюнхгаузен сделал знак музыкантам, и снова возникла наивно-шутливая тема, которая придала ему силы. — Я хочу обвенчаться с женщиной, которую люблю. С моей милой Мартой. С самой красивой, самой чуткой, самой доверчивой… Господи, зачем я объясняю — вы же ее видите!
			
Пастор сделал над собой усилие и постарался оставаться спокойным:
			
— Но все-таки почему отказывается венчать ваш местный пастор?
			
— Он говорит, что я уже женат.
			
— Женаты?
			
— Именно! И вот из-за этой ерунды он не хочет соединить нас с Мартой!.. Каково?! Свинство, не правда ли?
			
Марта, взглянув на пастора, испуганно вмешалась:
			
— Подожди, Карл! — Она быстро приблизилась к пастору. — Дело в том, что у барона была жена, но она ушла!
			
— Она сбежала от меня два года назад! — подтвердил Мюнхгаузен.
			
— По правде сказать, я бы тоже это сделал, — сказал пастор.
			
— Поэтому я и женюсь не на вас, а на Марте, — заметил Мюнхгаузен.
			
Пастор поклонился.
			
— К сожалению, барон, я вам ничем не смогу помочь!
			
— Почему?
			
— При живой жене вы не можете жениться вторично.
			
— Вы говорите «при живой»? — задумался Мюнхгаузен.
			
— При живой, — подтвердил пастор.
			
— Вы предлагаете ее убить?
			
— Упаси Бог! — испугался пастор. — Сударыня, вы более благоразумный человек. Объясните барону, что его просьба невыполнима.
			
— Нам казалось, что есть какой-то выход… — Марта с трудом сдерживала слезы. — Карл уже подал прошение герцогу о разводе. Но герцог не подпишет его, пока не получит на это согласие церкви.
			
— Церковь противится разводам! — невозмутимо отчеканил пастор.
			
— Вы же разрешаете разводиться королям! — крикнул Мюнхгаузен.
			
— В виде исключения. В особых случаях… Когда это нужно, скажем, для продолжения рода…
			
— Для продолжения рода нужно совсем другое!
			
— Разрешите мне откланяться! — пастор решительно двинулся к выходу.
			
Мюнхгаузен посмотрел на Марту, увидел ее молящий взгляд, бросился вслед за пастором.
			
— Вы же видите — из-за этих дурацких условностей страдают два хороших человека, — говорил он быстро, шагая рядом. — Церковь должна благословлять любовь.
			
— Законную!
			
— Всякая любовь законна, если это любовь!
			
— Позвольте с этим не согласиться!
			
Они уже вышли из дома и стояли возле брички.
			
— Что же вы мне посоветуете? — спросил Мюнхгаузен.
			
— Что ж тут советовать?… Живите, как жили. Но по людским и церковным законам вашей женой будет по-прежнему считаться та женщина, которая вам уже не жена.
			
— Бред! — искренне возмутился Мюнхгаузен. — Вы, служитель церкви, предлагаете мне жить во лжи?
			
— Странно, что вас это пугает, — пастор вскарабкался в бричку. — По-моему, ложь — ваша стихия!
			
— Я всегда говорю только правду! — Мюнхгаузен невозмутимо уселся рядом с пастором.
			
Лошадь помчала рысью.
			
— Хватит валять дурака! Вы погрязли во вранье, вы купаетесь в нем, как в луже… — пастора мучила одышка, и он яростно погонял лошадь. — Это грех!
			
— Вы думаете?
			
— Я читал вашу книжку!
			
— И что же?
			
— Что за чушь вы там насочиняли!
			
— Я читал вашу — она не лучше.
			
— Какую?
			
— Библию.
			
— О Боже! — Пастор натянул вожжи. Бричка встала как вкопанная.
			
— Там, знаете, тоже много сомнительных вещей… Сотворение Евы из ребра… Или возьмем всю историю с Ноевым ковчегом.
			
— Не сметь! — заорал пастор и спрыгнул на землю. — Эти чудеса сотворил Бог!
			
— А чем же я-то хуже! — Мюнхгаузен выпрыгнул из брички и уже стоял рядом с пастором. — Бог, как известно, создал человека по своему образу и подобию!
			
— Не всех! — Пастор стукнул кулаком по бричке.
			
— Вижу! — Барон тоже стукнул кулаком по бричке. — Создавая вас, он, очевидно, отвлекся от первоисточника!
			
То ли от этих слов, то ли от стука лошади заржали и рванулись вперед с пустой бричкой. Пастор побежал за ними.
			
— Вы… Вы… чудовище! — кричал пастор, на бегу оглядываясь. — Проклинаю вас! И ничему не верю! Слышите? Ничему! Все — ложь! И ваши книги, и ваши утки, все — обман! Ничего этого не было!
			
Мюнхгаузен грустно улыбнулся и пошел в обратную сторону.
			
			
Из дверей дома вышли обеспокоенные музыканты.
			
Мюнхгаузен сделал им знак рукой, и возникла музыка.
			
Марта стояла в открытом окне второго этажа. Лицо ее было печально, по щекам текли слезы.
			
Дирижируя оркестром, Мюнхгаузен попытался ее успокоить:
			
— Это глупо. Дарить слезы каждому пастору слишком расточительно.
			
— Это уже четвертый, Карл…
			
— Плевать! Позовем пятого, шестого, десятого… двадцатого…
			
— Двадцатый придет как раз на мои похороны, — улыбнулась Марта сквозь слезы.
			
— Перестань! — поморщился Мюнхгаузен. — Стоит ли портить такой вечер. Смотри, какая луна! И я иду к тебе, дорогая!..
			
Рамкопф прижался к стволу дерева и осторожно выглянул оттуда.
			
Марта на мгновение исчезла, а затем выбросила из окна веревочную лестницу. Лестница упала к ногам Мюнхгаузена. И он ловко полез вверх под соответствующее музыкальное сопровождение.
			
Потом они уселись на подоконнике, свесив ноги, и Марта сказала:
			
— Мне больно, когда люди шепчутся за моей спиной, когда тычут пальцем: «Вон идет содержанка этого сумасшедшего барона…» А вчера наш священник заявил, что больше не пустит меня в церковь.
			
— Давай поговорим лучше о чем-нибудь другом, — предложил Мюнхгаузен, вздыхая. — Смотри, какой прекрасный вечер! — Он указал на голубое небо и солнце, которое стояло в зените.
			
— Сейчас вечер? — спросила Марта, вытирая слезы.
			
— Разумеется, — улыбнулся Мюнхгаузен. — Поздний вечер.
			
Он прыгнул в комнату. Зажег свечи, и появившийся в доме оркестр заиграл вечернюю мелодию.
			
— Прости меня, Карл, я знаю, что ты не любишь чужих советов… — Марта неуверенно приблизилась к нему. — Но, может быть, ты что-то делаешь не так?! А! — Он повернулся к ней, и они внимательно посмотрели друг другу в глаза. — Может, этот разговор с пастором надо было вести как-то иначе? Без Софокла…
			
— Ну, думал развлечь, — попытался объяснить барон. — Говорили, пастор — умный человек…
			
— Мало ли что про человека болтают, — вздохнула Марта.
			
— Не меняться же мне из-за каждого идиота?!
			
— Не насовсем!.. — тихо произнесла Марта и потянулась к нему губами. — На время. Притвориться! — Она закрыла глаза, их губы соединились. — Стань таким, как все… — Марта целовала его руки. — Стань таким, как все, Карл… Я умоляю…
			
Он открыл глаза и огляделся вокруг:
			
— Как все?! Что ты говоришь?
			
Он попятился в глубь комнаты. Приблизился к музыкантам, внимательно разглядывая их лица.
			
— Как все… Не двигать время?
			
— Нет, — с улыбкой подтвердил скрипач.
			
— Не жить в прошлом и будущем?
			
— Конечно, — весело кивнул второй музыкант.
			
— Не летать на ядрах, не охотиться на мамонтов? Не переписываться с Шекспиром?
			
— Ни в коем случае, — закрыл глаза третий.
			
— Нет! — крикнул Мюнхгаузен, и музыканты перестали играть. — Я еще не сошел с ума, чтобы от всего этого отказываться!
			
Марта бросилась к нему. Попыталась обнять:
			
— Но ради меня, Карл… ради меня…
			
— Именно ради тебя! — тихо сказал он, отстраняясь. — Если я стану таким, как все, ты меня разлюбишь. И хватит об этом. Ужин на столе.
			
— Нет, милый, что-то не хочется… Я устала. — Она медленно пошла к двери.
			
— Хорошо, дорогая, — задумчиво сказал он, глядя ей вслед. — Поспи. Сейчас я сделаю ночь. — Он посмотрел на неподвижных музыкантов и громко крикнул им: — Ночь!
			
Они спохватились и поспешно бросились прочь из комнаты, снимая на ходу сюртуки, взбивая подушки, укладываясь в постели…
			
Рука Мюнхгаузена перевела стрелки часов на двенадцать. Появился довольный Томас с подносом:
			
— Господин барон!
			
Мюнхгаузен резко обернулся и гневно произнес:
			
— Что ты орешь ночью?
			
— Разве уже ночь? — изумился Томас.
			
— Ночь.
			
— И давно?
			
— С вечера. Посмотри на часы.
			
— Ого!
			
— Что еще?
			
Томас перешел на зловещий шепот:
			
— Я хотел сказать: утка готова.
			
— Отпусти ее. Пусть летает.
			
Мюнхгаузен устало прислонился к стене и закрыл глаза.
			
Томас с некоторым сомнением повертел зажаренную утку в руках и швырнул ее в открытое окно…
			
Наблюдающий за домом Рамкопф от неожиданности едва не свалился с дерева.
			
Из окна дома, хлопая крыльями, вылетела дикая утка и скрылась за развесистыми кронами деревьев.
			
Рамкопф выскочил из кустов и подбежал к дому барона. Окно по-прежнему было распахнуто, и из него по стене спускалась веревочная лестница.
			
Рамкопф огляделся и быстро полез по лестнице вверх. Убедившись, что его никто не видит, перебрался в дом. Озираясь и пробираясь на цыпочках, он сделал несколько осторожных движений. Взгляд его упал на секретер. Перед ним лежал лист бумаги, на котором было что-то начертано. Рамкопф быстро схватил бумагу, спрятал в нагрудный карман. Послышались чьи-то шаги. Он вздрогнул. Метнулся к окну. Перемахнул через подоконник.
			
Через несколько мгновений он уже был в седле и мчался галопом в сторону леса…
			
			
— Нельзя!.. Нельзя так сидеть и ждать! Ведь в конце концов он обвенчается с этой девкой! — кричал Феофил Мюнхгаузен, с пафосом заламывая руки.
			
— Успокойся, Фео! — Баронесса ринулась через гостиную к двери. — Что можно сделать? Сегодня должен приехать бургомистр. Он был в канцелярии герцога…
			
— Что могут решить чиновники, мама! — взвизгнул Феофил и бросился вдогонку. — Надо действовать самим!
			
Баронесса стремительно вышла из гостиной. У балюстрады ее встретил лакей:
			
— Господин Рамкопф.
			
Генрих Рамкопф стоял внизу у парадной лестницы. По его взгляду баронесса поняла, что есть важная новость.
			
Они бросились навстречу друг другу.
			
			
Рамкопф вынул из нагрудного кармана лист и протянул баронессе. Она быстро пробежала его глазами. Потом взглянула на Рамкопфа:
			
— Браво, Генрих! Это ценная улика.
			
Он поцеловал ей руку. Приблизился к ее губам. И тотчас сверху закричал Феофил:
			
— Господин Рамкопф, вы друг нашей семьи, вы много делаете для нас. Сделайте еще один шаг!
			
— Все, что в моих силах! — любезно отозвался Рамкопф. Феофил сбежал вниз по лестнице:
			
— Вызовите отца на дуэль!
			
— Ни в коем случае! — побледнел Рамкопф.
			
— Но почему?
			
— Во-первых, он меня убьет, — начал объяснять Рамкопф. — Во-вторых…
			
— И первого достаточно, — перебила его баронесса. — Успокойся, Фео!
			
— Я не могу успокоиться, мама! — Феофил заметался по дому, сжимая кулаки. — Все мои несчастья из-за него! Мне уже девятнадцать, а я всего лишь корнет, и никакой перспективы… Даже на маневры меня не допустили. Полковник заявил, что он отказывается принимать донесения от барона Мюнхгаузена. — Он остановился перед портретом Мюнхгаузена. — Почему ты держишь в доме эту мазню?
			
— Чем она тебе мешает? — в свою очередь вспылила баронесса.
			
— Она меня бесит! — взвизгнул Феофил и схватил шпагу. — Изрубить ее на куски!
			
— Не смей! — баронесса бросилась к сыну. — Он утверждает, что это работа Рембрандта.
			
— Чушь собачья! Вранье!
			
— Конечно, вранье! — согласилась баронесса. — Но аукционеры предлагают за нее двадцать тысяч.
			
— Так продайте, — посоветовал Рамкопф.
			
— Продать — значит признать, что это правда. В дверях появился лакей:
			
— Господин бургомистр.
			
— Наконец-то! — облегченно вздохнула баронесса. Бургомистр был явно растерян.
			
— Добрый день, господа! — Он приложился к ручке баронессы. — Вы, как всегда, очаровательны. Рамкопф, вы чудесно выглядите. Как дела, корнет? Вижу, что хорошо.
			
— Судя по обилию комплиментов, вы вернулись с плохой новостью, — прервала его баронесса.
			
Бургомистр пожал плечами:
			
— Судья считает, что, к сожалению, пока нет достаточных оснований для конфискации поместья барона и передачи его под опеку наследника.
			
— Нет оснований! — возмутился Рамкопф. — Человек разрушил семью, выгнал жену с ребенком.
			
— Каким ребенком?! — возмутился Феофил. — Я — офицер.
			
— Выгнал жену с офицером! — продолжал с пафосом Рамкопф.
			
— Насколько я знаю, они сами ушли, — возразил бургомистр.
			
— Да! — подтвердила баронесса. — Но кто может жить с таким человеком?
			
— Видите, фрау Марта — может.
			
— Но ведь она — любовница! — воскликнул Рамкопф. — Господа, давайте уточним! Имеешь любовницу — на здоровье! Все имеют любовниц. Но нельзя же допускать, чтобы на них женились. Это аморально!
			
— Господин бургомистр, я прошу вас меня сопровождать! — решительно воскликнула баронесса. — Я немедленно отправляюсь к его величеству герцогу Георгу вместе с моим адвокатом, — она взглянула на Рамкопфа.
			
Баронесса рванулась к выходу, за ней все остальные.
			
— Немедленно заложить лошадей!
			
— Карета готова! — крикнул кучер. Бургомистр догнал ее возле открытого экипажа:
			
— Умоляю вас, баронесса, я не хотел огорчать вас сразу.
			
— Что?
			
— Его величество герцог удовлетворил прошение барона о разводе.
			
Наступила секундная пауза.
			
— Не может быть…
			
Побледневшую баронессу поддержал подоспевший Рамкопф.
			
— К сожалению, это факт, — вздохнул бургомистр. — Это даже больше, чем факт, — так оно и было на самом деле. Последнее время наш обожаемый герцог находится в некоторой конфронтации с нашей обожаемой герцогиней. Будучи в некотором нервном перевозбуждении, герцог вдруг схватил и подписал несколько прошений о разводе со словами: «На волю! Всех — на волю!» Теперь, если духовная консистория утвердит это решение, барон может жениться во второй раз!
			
— Так! Доигрались! — взвизгнул Феофил и обнажил шпагу. — Ну нет! Дуэль! Только дуэль!..
			
— Немедленно к герцогу! — придя в себя, воскликнула баронесса и бросилась в экипаж.
			
— Успокойтесь, баронесса — последовал за ней бургомистр. — Надо все хорошенько обдумать…
			
— Я уже все обдумала. — Экипаж покатился к воротам. Рамкопф прыгнул в него на ходу. — Раз он хочет жениться — мы посадим его в сумасшедший дом!
			
— Дуэль! — закричал Феофил и взмахнул шпагой. — Господин барон, я убью вас! — Он нанес несколько ударов по предметам, которые появились на его пути, и сделал ряд эффектных фехтовальных выпадов. — Кровь! Пусть прольется кровь!..
			
Замелькала анфилада комнат. Перед стремительно шагающей баронессой засуетился, забегал, задергался юркий, маленький секретарь герцога:
			
— Это невозможно! Это немыслимо! Это неприемлемо!.. — торопливо произносил он, то забегая вперед и расставляя руки, то отставая от проворно шагающих баронессы, бургомистра и Рамкопфа.
			
— Ни в коем случае! — Секретарь уперся спиной в массивные двери кабинета. — Его величество занят важнейшими государственными делами. Он проводит экстренное совещание. Его вообще нет на месте!!
			
Умные глаза герцога отражали напряженную работу мысли.
			
— Ваше величество, — послышался волевой женский голос, — может быть, все дело в нашем левом крыле?
			
— Да, пожалуй…
			
Герцог понял свою ошибку и горько усмехнулся. К нему приблизилась Первая фрейлина.
			
— Может быть, нам стоит урезать верха и укрепить центр? — тихо предложила она.
			
— Так и сделаем, — задумчиво сощурился герцог. — Опустим правую бретельку и чуть заузим лиф. — С этими словами он склонился над швейной машинкой и быстро прострочил нужную линию. — Два ряда выточек слева, два — справа! — с азартом произнес он, неистово крутя машинку. — Все решение в талии! Как вы думаете, где мы будем делать талию? На уровне груди! — Герцог подскочил к манекену и показал, как это будет выглядеть.
			
— Гениально! — ахнула фрейлина. — Гениально, как все истинное.
			
— Именно на уровне груди! — воскликнул герцог, делая необходимые замеры портновским сантиметром. — Я не разрешу опускать талию на бедра. В конце концов, мы — центр Европы, и я не позволю всяким там испанцам диктовать нам условия. Хотите отрезной рукав, пожалуйста! Хотите плиссированную юбку с выточками, принимаю и это! Но опускать линию талии не дам!
			
— Я с вами абсолютно согласна, — поклонилась фрейлина. Открылась дверь кабинета и заглянул бледный от волнения секретарь:
			
— Ваше величество, баронесса Якобина фон Мюнхгаузен умоляет принять ее по срочному делу!
			
— Я занят! — недовольно крикнул герцог.
			
— Я сказал, — оправдывался секретарь. — Я даже сказал, что вас нет, но она умоляет…
			
— Черт подери, — недовольно пробурчал герцог, — просто совершенно не дают сосредоточиться!.. Ладно, проси!
			
Обернувшись к фрейлине, он с сожалением развел руками. Фрейлина быстро двинулась во внутренние комнаты, захватив с собой манекен. Герцог ловким и привычным движением опрокинул швейную машинку. Он ушла в глубь образовавшейся плоскости большого письменного стола, на котором была закреплена стратегическая карта Европы. Герцог взял в руки красный карандаш и принял позу озабоченного полководца.
			
— Ваше величество! — Баронесса, бургомистр и Рамкопф быстро вошли и склонились в почтительном поклоне. — Бога ради, извините, что отвлекаю вас от государственных проблем! — Баронесса приблизилась к герцогу. — Но случилось невероятное. Вы подписали прошение барона Мюнхгаузена о разводе…
			
— Я подписал? — удивился герцог и посмотрел на секретаря. Тот молча кивнул. — Да! Подписал! — строго сказал герцог.
			
— Значит, он может жениться на Марте? — негодуя произнесла баронесса.
			
— Почему жениться? — удивился герцог и посмотрел на секретаря. Тот молча кивнул. — Да, он может жениться! — строго сказал герцог.
			
— Но он не имеет права жениться! — поспешно объяснила баронесса. — Сумасшедшим нельзя жениться! Это противозаконно! И я надеюсь, что ваше величество отменит свое решение.
			
— Почему?
			
— Потому что барон Мюнхгаузен сумасшедший.
			
— Баронесса, я понимаю ваш гнев, — улыбнулся герцог, украдкой измеряя сантиметром длину ее рукава. — Но что я могу сделать? Объявить человека сумасшедшим довольно трудно. Надо иметь веские доводы.
			
— Хорошо! — воскликнула баронесса. — Сейчас я познакомлю вас с одним документом, и вам станет ясно, составлен ли он человеком в здравом рассудке или нет. Эта бумажка случайно попала мне в руки. Прочтите, господин Рамкопф.
			
— «Распорядок дня барона Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена на 30 мая 1776 года», — прочел Рамкопф.
			
— Любопытно, — оживился герцог.
			
— Весьма, — согласился Рамкопф. — «Подъем — шесть часов утра».
			
Все переглянулись. Герцог задумался:
			
— Ненаказуемо.
			
— Нет, — подтвердил бургомистр и добавил: — То есть я согласен, вставать в такую рань для людей нашего круга противоестественно.
			
— Читайте дальше, Генрих! — перебила баронесса.
			
— «Семь часов утра — разгон тумана, установление хорошей погоды…»
			
Герцог молча отправился к окну и посмотрел на небо:
			
— Как назло, сегодня чистое небо.
			
— Да, — быстро согласился подошедший бургомистр. — С утра действительно был туман, но потом он улетучился.
			
— Вы хотите, сказать, господин бургомистр, что это его заслуга? — воскликнула баронесса.
			
— Я ничего не хочу сказать, баронесса, — пожал плечами бургомистр. — Я просто отмечаю, что сегодня — великолепный день, хотя с утра был туман. У нас нет никаких оснований утверждать, что он его разогнал, но и говорить, что он не разгонял тумана, значит, противоречить тому, что видишь.
			
— Вы смеетесь надо мной? — взвизгнула баронесса. — Читайте дальше, Генрих.
			
— «С восьми утра до десяти — подвиг», — зачитал Рамкопф.
			
— Как это понимать? — удивился герцог.
			
— Это значит, — произнесла баронесса, пылая от возмущения, — что с восьми до десяти утра у него запланирован подвиг… Что вы скажете, господин бургомистр, о человеке, который ежедневно отправляется на подвиг, точно на службу?
			
Бургомистр показался озадаченным:
			
— Я сам служу, сударыня. Каждый день к девяти мне надо идти в магистрат. Не скажу, что это подвиг, но вообще что-то героическое в этом есть…
			
— Господа, мы дошли до интересного пункта… — объявил Рамкопф. — «В шестнадцать ноль-ноль — война с Англией».
			
Наступила пауза.
			
Бургомистр растерянно произнес:
			
— Господи, чем ему Англия-то не угодила?
			
Герцог вытянул шею й, многозначительно подняв брови, двинулся к столу.
			
— Один человек объявляет войну целому государству! — взнервляя обстановку, выкрикнула баронесса. — И это нормально?!
			
— Нет, — строго оглядел присутствующих герцог. — Это уже нечто.
			
— Да, это можно рассматривать как нарушение общественного порядка, — сказал бургомистр.
			
— Где она? — строго сказал герцог, пристально вглядываясь в карту. — Где, я вас спрашиваю?
			
— Кто?
			
— Англия!
			
— Секунду, ваше величество… — секретарь пробежал глазами карту. — Вот!
			
— А где мы? — спросил герцог.
			
— А мы — вот!
			
Герцог выхватил сантиметр, измерил расстояние:
			
— Это же рядом! Возмутительно! Нет, это не шуточки! Война есть война! — закричал он, обращаясь к советнику. — Передайте приказ: срочно разыскать и задержать барона Мюнхгаузена. В случае сопротивления — применять силу! Командующего ко мне!
			
— Слушаюсь! — рявкнул тот.
			
В дверях звякнул шпорами командующий.
			
— Приказ по армии: всеобщая мобилизация! Отозвать всех уволенных в запас! Отменить отпуска! Гвардию построить на центральной площади. Форма одежды — летняя, парадная: синие мундиры с золотой оторочкой, рукав вшивной, лацканы широкие, талия на десять сантиметров выше, чем в мирное время!
			
— Будет исполнено! — командующий отдал честь и бросился вон из кабинета.
			
Баронесса подлетела к Рамкопфу:
			
— Генрих, как адвокат скажите, что его ждет?
			
— Честно говоря, даже не знаю… — растерянно пробормотал Рамкопф. — В кодексе не предусмотрен такой случай.
			
— Двадцать лет тюрьмы! — закричала баронесса. — Ваше величество, я требую двадцать лет! Столько, сколько я была за ним замужем!
			
— Война есть война! — все более воодушевляясь, прокричал герцог. — Господин бургомистр! Закрыть все входы и выходы из города! Перекрыть все городские ворота и мосты!
			
— Слушаюсь!
			
Бургомистр вместе с баронессой и Рамкопфом бросились к выходу. Герцог, впав в ажиотацию, продолжал кричать им вслед:
			
— Война есть война! Где мой военный мундир?!
			
— Сейчас, ваше величество, сейчас! — Секретарь вынес на вешалке сверкающий пуговицами мундир полководца. — Прошу вас!
			
— Что?! — побагровел герцог. — Мне… в этом? В однобортном? Да вы что?! Не знаете, что сейчас в однобортном никто уже не воюет? Безобразие!.. Война у порога, а мы не готовы! — Он резким движением перевернул стол, уселся за швейную машинку и начал лихорадочно перешивать мундир.
			
			
Горнист издал пронзительно-тревожный сигнал. Солдаты на ходу разбирали ружья. Грянул духовой оркестр. Командующий поднял коня на дыбы и обнажил шпагу. Конная гвардия, поднимая пыль, поскакала по улицам города.
			
			
Взрыв хохота потряс трактир.
			
— Но это не все! — объявил Мюнхгаузен, подняв указательный палец. — Дальше самое трудное, господа! Темно, холодно, и ни одной спички, чтоб разжечь костер. Что делать? Замерзнуть? Никогда!.. Голова-то всегда под рукой, не так ли? Со всей силой я ударил себя кулаком в лоб, из глаз тут же посыпались искры. Несколько из них упало в костер, и костер разгорелся!..
			
За окном трактира послышался звук боевой трубы.
			
С соседнего столика к Мюнхгаузену наклонился Томас:
			
— Господин барон, по-моему, это по вашу душу.
			
В дверях трактира появилась группа гвардейцев. Послышалась грозная команда:
			
— Всем оставаться на местах! Мюнхгаузен открыл крышку карманных часов:
			
— Половина четвертого. Срок моего ультиматума истекает через тридцать минут.
			
— Я могу чем-нибудь помочь? — поинтересовался Томас.
			
— Барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен! — громко произнес приблизившийся офицер. — Приказано вас арестовать! В случае сопротивления приказано применить силу.
			
— Кому? — вежливо спросил Мюнхгаузен.
			
— Что «кому»? — не понял офицер.
			
— Кому применить силу в случае сопротивления, вам или мне?
			
Офицер задумался. По его лицу было видно, что это занятие для него не из легких.
			
— Не знаю, — наконец честно признался он.
			
— Может, послать вестового и переспросить? — посоветовал барон.
			
— Нет! — принял решение офицер и обнажил шпагу.
			
— Отлично! — Мюнхгаузен ответил тем же. — Будем оба выполнять приказ. Логично? — После чего он ловким движением, как и положено в подобных случаях, опрокинул стол. — Музыка не повредит?
			
— Что?! — изумился офицер.
			
— Несколько аккордов… Для бодрости! — Мюнхгаузен сделал знак музыкантам.
			
Музыканты дружно заиграли проникновенную мелодию. Мюнхгаузен совершил бросок, последовал молниеносный обмен ударами, и противники замерли в напряженных позах.
			
— Нет, господа, не то, — обернулся Мюнхгаузен к музыкантам. — Здесь пианиссимо… Вы согласны? — спросил он офицера.
			
— В каком смысле? — опять не понял тот.
			
— Это место играется тоньше и задушевнее. Подержите, пожалуйста. — Он протянул шпагу офицеру. — Я сейчас покажу. — Передав оружие офицеру, он принял скрипку у музыканта и заиграл. — Мое любимое место! — Он кивнул головой посетителям трактира, и хор поддержал слова второго куплета.
			
Чистая, щемящая душу мелодия понеслась из открытых окон трактира. Второй вооруженный отряд гвардейцев обнаружил у трактира плотную толпу слушателей.
			
Мюнхгаузен был в ударе. Многие плакали. Играл мастер.
			
			
На центральной площади у ратуши герцог Георг в военном мундире сидел на белом коне в окружении советников.
			
— Сколько можно ждать? — нервничал герцог, поглядывая на часы. — Неужели так трудно арестовать одного-единственного человека?!
			
— Ваше величество, — попросту объяснил один из военных советников, — с ним ведь все не так просто. С ним всегда морока. Небось опять задурил всем головы…
			
— Он что же, по-вашему, начал им что-то рассказывать?
			
— Наверное, — кивнул главный военный советник, — что-нибудь насчет охоты…
			
— На кого? — заинтересовались другие советники.
			
— На мамонта, кажется… Он стрелял ему в лоб, а у того выросло на голове вишневое дерево.
			
— У кого выросло? — спросил младший офицер.
			
— У медведя.
			
— А стрелял в мамонта?
			
— Вы только не путайте! — В споре приняли участие почти все присутствующие. — Он выстрелил в медведя косточкой от черешни. Это всем известно.
			
— Нет, нет… Стрелял он, во-первых, не черешней, а смородиной.
			
— Правильно, когда тот пролетал над его домом.
			
— Медведь?
			
— Ну не мамонт же… Их там была целая стая.
			
— Прекратить! — закричал герцог. — Через двадцать минут начнется война с Англией!
			
— Англия тоже, ваше величество, хороша, — заметил кто-то из ближайшего окружения. — Привыкли все — Англия, Англия…
			
В дальнем конце площади появился Мюнхгаузен.
			
— Почему он с оркестром? Где моя гвардия? — заинтересовался герцог.
			
— Ваше величество, — начал неуверенно главнокомандующий, — ситуация сложная… Сначала намечались торжества… Потом аресты… Потом решили совместить…
			
— А где гвардия?
			
— Очевидно, обходит с тыла…
			
— Кого?!!
			
— Всех, — подумав, завершил отчет, главнокомандующий. Мюнхгаузен приблизился к герцогу. Тотчас подтянулись любопытные граждане.
			
— Добрый день, господа! Я от души приветствую вас, ваше величество! Здравствуй, Якобина! Господин бургомистр, мое почтение!
			
Герцог, не удержавшись от любопытства, слез с лошади и подошел к Мюнхгаузену. Наступила пауза. Мюнхгаузен улыбнулся:
			
— Вы позвали меня помолчать?
			
— Видите ли, дорогой мой, мне тут сообщили довольно странное известие… — как-то несмело начал герцог. — И вот господин бургомистр это подтвердит…
			
— Действительно, — согласился бургомистр.
			
— Даже не знаю, как и сказать… — замялся герцог. — Ну… будто бы вы… объявили войну… Англии.
			
— Пока еще нет, — быстро ответил Мюнхгаузен и достал часы. — Война начнется в четыре часа, если Англия не выполнит условий ультиматума.
			
— Ультиматума? — вздрогнул герцог.
			
— Да. Я потребовал от британского короля и парламента прекратить бессмысленную войну с североамериканскими колонистами и признать их независимость. Срок ультиматума истекает сегодня в шестнадцать ноль-ноль. Если мои условия не будут приняты, я начну войну.
			
— Интересно, как это будет выглядеть? — удивился бургомистр. — Вы станете палить по ним отсюда из ружья или пойдете врукопашную?
			
— Методы ведения кампании — военная тайна! — учтиво заметил Мюнхгаузен. — Я не могу ее разглашать, тем более в присутствии штатских.
			
— Так! — строго произнес герцог. — Господин барон, я думаю, нет смысла продолжать этот бессмысленный разговор. Послав ультиматум королю, вы тем самым перешли все границы! — И неожиданно заорал: — Война — это не покер! Ее нельзя объявлять, когда вздумается! Сдайте шпагу, господин барон!
			
— Ваше величество, — спокойно сказал Мюнхгаузен, — не идите против своей совести. Я ведь знаю, вы — благородный человек и в душе тоже против Англии!
			
— Да, против! — крикнул герцог. — Да, они мне не нравятся! Ну и что? Я сижу и помалкиваю! Одним словом, вы арестованы, барон! Сдайте шпагу!!
			
В следующее мгновение Феофил обнажил свою шпагу и бросился вперед:
			
— Господин барон, я вызываю вас на дуэль!
			
— Уберите мальчика! — попросил герцог.
			
Феофила мгновенно и небрежно оттащили под руки двое офицеров.
			
— Я жду, — сказал герцог.
			
Мюнхгаузен взялся за шпагу и медленно стал вытягивать ее из ножен, внимательно глядя на герцога.
			
Послышался топот бегущего человека. Расталкивая всех, тяжело дыша, появился Томас:
			
— Господин барон, вы просили вечернюю газету! Вот! Экстренное сообщение. Англия признала независимость Америки.
			
Удивленная свита спешилась и, оживленно переговариваясь, столпилась над раскрытой газетой. Мюнхгаузен взглянул на часы:
			
— Без четверти четыре! Успели!.. Их счастье!.. — шпага послушно легла в ножны. — Честь имею! — Улыбнувшись, Мюнхгаузен повернулся и пошел прочь под звуки знакомой и любимой им мелодии.
			
Маленький оркестр вдохновенно играл посередине большой площади.
			
— Немыслимо! — прошептал Рамкопф, глядя на безмолвно застывшего герцога.
			
— Он его отпустил! — простонала баронесса.
			
— Что он мог сделать? — вздохнул бургомистр.
			
— Это не герцог, это тряпка, — прошептала баронесса. Бургомистр поднял брови:
			
— Сударыня, ну что вы от него хотите? Англия сдалась По противоположной стороне площади на высокой скорости с оглушительным топотом промчался кавалерийский отряд и завернул в переулок. Раздались выстрелы.
			
— Почему еще продолжается война? — упавшим голосом спросил герцог. — Они что у вас, газет не читают?!
			
			
Музыканты заиграли торжественный свадебный марш. Открылась дверь спальной комнаты, и вошла Марта в белом подвенечном платье. Медленно и величественно. К ее ногам полетели красные гвоздики.
			
— Браво! — произнес Мюнхгаузен откуда-то сверху, разбрасывая цветы. — Тебе очень идет подвенечный наряд.
			
— Он идет каждой женщине, — ответила Марта.
			
— Тебе особенно!
			
— Я мечтала о нем целый год, — сказала Марта. — Жаль, его надевают всего раз в жизни.
			
— Ты будешь ходить в нем каждый день! — сказал барон. — И мы будем каждый день венчаться! Хорошая идея?
			
— Отличная! — сказала Марта. — Но сначала надо развестись. Ты не забыл, дорогой, что через полчаса начнется бракоразводный процесс?
			
— Он начался давно, — улыбнулся барон. — С тех пор, как я увидел тебя!.. Ах, любимая, какой подарок я тебе приготовил!
			
Он неожиданно замер. Жестом прервал музыкантов и попятился назад, в свой кабинет. Резко обернулся и оглядел длинные столбцы цифр и замысловатых геометрических построений.
			
— Да, — прошептал Мюнхгаузен. — Сегодня или никогда! Он услышал голос Марты:
			
— Карл, я хочу знать, что ты придумал!
			
— Тсс! — Мюнхгаузен поднял палец к губам. — Не торопись… Пусть это будет для тебя сюрпризом.
			
Она подошла сзади и обняла его. Тихо возникла тема их шутливого танца.
			
— Карл, это не повредит нам? Может, обойдемся без сюрприза? В такой день…
			
— Именно в такой день!.. Посмотри на их лица, — Мюнхгаузен указал на ряд портретов. Из золоченых рамок на Мюнхгаузена и Марту смотрели ученые мужи и блестящие мыслители древности.
			
— По-моему, они улыбаются нам, — прошептал Мюнхгаузен. — От тебя я держу свое открытие в тайне, но им я уже рассказал…
			
Некоторые лица, изображенные на портретах этой домашней галереи, слегка посветлели…
			
			
Галерея живых современников Мюнхгаузена, восседающих в первых рядах зала для судебных заседаний, выглядела гораздо торжественнее и монументальнее.
			
Судья говорил с пафосом:
			
— Господа, процесс, на котором мы присутствуем, можно смело назвать необычным, ибо в каждом городе Германии люди женятся, но не в каждом им разрешают развестись. Именно поэтому первое слово благодарности мы приносим его величеству герцогу, чья всемилостивейшая подпись позволила нам стать свидетелями этого праздника свободы и демократии!
			
Он ударил молоточком в медный гонг, раздались аплодисменты.
			
			
К зданию ганноверского суда подкатила карета, из которой проворно выбрался Мюнхгаузен, завершая на ходу длительный диалог с Мартой.
			
— Нет, нет, на ходу этого все равно не объяснишь… — поспешно говорил Мюнхгаузен. — Если я тебе скажу, что в году триста шестьдесят пять дней, ты не станешь спорить, верно?
			
— Пойми, дорогой, если это касается нас.