1 2 3 

  
   
  
  
   
    
Вандал, варвар, гунн! Но в отличие от них на тебе лежит печать цивилизации нескольких столетий! Может быть, ты считаешь, это не имеет значения? Посмотрим, посмотрим…
    
Из высказывания тети Оли в мой адрес.
   
   
Владимир Карпович ЖЕЛЕЗНИКОВ
   
ЧУДАК ИЗ ШЕСТОГО «Б»
   
Повесть
   
   
Художник О. Коровин
   
ТЕТРАДЬ С ФОТОГРАФИЯМИ
  
  
   
Эта история началась с того, что отец, уезжая в командировку, поручил мне купить подарок маме ко дню рождения. Он оставил целых десять рублей, но, прежде чем удалиться, все же спросил:
   
— Надеюсь, ты меня не подведешь?
   
Я, конечно, успокоил его самым решительным образом.
   
Если бы с нами рядом была тетя Оля, то она обязательно сказала бы под руку: «Неистребим дух хвастуна!»
   
Это я-то хвастун?! Посмотрим, посмотрим…
   
Да! Вы же не знаете тети Оли. Это наша родственница и домашняя прорицательница. Она учительница литературы в отставке, ей уже за шестьдесят. Между прочим, большая благодетельница: уступила мне свою комнату, а сама переехала к сестре на другой конец Москвы. Получается, что она ничего, не тычет в нос своей добротой, как другие. Ну, отдала комнату и отдала и не напоминает. Но зануда! У-у-у, зануда номер один.
   
Она воспитывала меня с пеленок: говорят, запрещала писаться и плакать. И вроде бы ей удалось кое-чего добиться, но я думаю, это легенда, которую она распространяла сама. Не верится, чтобы я с моим характером поддался ей. Ни за что!
   
В общем, она умоталась, и слава богу, потому что я не люблю, когда меня постоянно воспитывают. Иногда даже хочется сделать что-нибудь хорошее, но специально отказываешь себе в этом, чтобы не подумали, будто я поддался воспитанию. Хотя тетя Оля это делает хитро и незаметно.
   
Но меня не проведешь. У меня глаз наметанный. Я давно усвоил: главное в жизни — не поддаваться, а то погибнет всякая индивидуальность. А ее надо беречь.
   
Я, например, принципиально не собираю марки, потому что в нашем классе их собирают все; плохо учусь, потому что у нас все учатся хорошо. Как-то я сострил на истории, что урок выучил, но отвечать не буду. Правда, за это меня выгнали из класса и влепили единицу, а отец обозвал балбесом и кричал, что я значение слова «индивидуальность» понимаю шиворот-навыворот.
   
Хе-хе-хе, если бы тетя Оля услышала словечко «умоталась»! Вот бы подняла шум: «Что ты делаешь с великим русским языком? Это же святыня святынь! На нем разговаривал сам Пушкин!»
   
Но оставим тетю Олю в покое.
   
Так вот, заметьте, уже на следующий день после отъезда отца я собрался идти за подарком. Я не люблю откладывать важные дела в долгий ящик.
   
Только я вышел на улицу, как встретил своего лучшего друга Сашку Смолина.
   
— Ты куда? — спросил Сашка.
   
— Никуда, — ответил я. — А ты?
   
— И я никуда, — сказал Сашка.
   
— А у меня, — сказал я, — есть десять рублей, — вытащил папину десятку и похрустел перед Сашкиным носом.
   
— Подумаешь! — сказал Сашка.
   
— Да это же мои собственные! — возмутился я.
   
— Ври, да не завирайся. Вот чем докажешь, чем?
   
Мне надо было остановиться и ничем не доказывать, но хотелось добить Сашку, и я небрежно сказал:
   
— Пошли в кино.
   
И разменял папину десятку.
   
А через несколько дней раздался междугородный телефонный звонок. Конечно, это звонил отец. Он беспокойный тип: стоит ему уехать, как тут же начинает названивать чуть ли не каждый день. Когда он узнал, что мамы нет дома, то стал спрашивать про подарок. Я сказал, что уже кое-куда ходил и кое-что видел.
   
— А куда? — дотошно спросил он.
   
Я ответил:
   
— Естественно, в магазин.
   
— А в какой?
   
— «Все для женщин».
   
— Что-то я такого магазина не знаю, — сказал недоверчиво отец. — А ты, часом, не врешь?
   
— Я? Ты что?!
   
А мне понравилось название «Все для женщин». По-моему, прекрасное. А он так грубо: «Ты не врешь?» Недаром тетя Оля говорила про него, что недоверчивость мешает ему наслаждаться жизнью.
   
— А где он находится? — продолжал он допрос.
   
— На улице Веснина. Как свернешь, сразу по левую руку.
   
— Там всю жизнь была керосиновая лавка! — завопил папа.
   
— Ее снесли, — храбро ответил я. — И выстроили новый магазин.
   
Ну, а дальше в том же духе. Рассказал ему, как этот магазин выглядит и что там продают, а цены, цены, — куда там с нашей десяткой! Тут мой папаша почему-то тяжело вздохнул и повесил трубку.
   
А жаль! Я бы ему еще многое порассказал, не дали мне до конца расписать прелести магазина «Все для женщин».
   
Между прочим, я потом сходил на эту улицу Веснина. Папа оказался прав: там был хозяйственный магазин, и это вызвало у меня большое разочарование.
   
На всякий случай я вошел в лавку и… почему-то купил там тюбик синей краски и кисть. Я бы не стал покупать, но в лавке никого не было, а продавец, сухонький зловредный старик, вцепился в меня хваткой бульдога и навязал.
   
Я думаю, он в этой лавке работал еще до революции, а в то время, как известно, была конкурентная борьба, вот он и научился всучивать. А я без привычки растерялся: ухлопал ни за что ни про что еще один рубль из папиной десятки.
   
Чтобы как-то успокоиться, я решил пустить краску в дело. Пришел домой и выкрасил свою кровать в синий цвет. Получилось красиво. А то кровать старая, облупившаяся. Правда, когда я закончил красить, мною овладело легкое сомнение, что моя работа может не понравиться маме. Она вполне могла придраться к тому, что синих кроватей не бывает. А почему, ответьте мне, почему не может быть синей кровати?
   
Мы встретились с мамой вечером. Нет, она меня не ругала, а просто отвесила хороший подзатыльник.
   
Не знаю, зачем применять в наше время такие забытые средневековые методы воздействия. Можно придумать что-нибудь пострашнее. Например, не подзывать к телефону, когда звонит Сашка, или выключать телевизор на самом интересном месте.
   
Рука у мамы тяжелая, она преподаватель физкультуры, гимнастка, после ее подзатыльников у меня голова по два часа гудит. Я проверял по часам. Как после посещения воздушного парада: ты уже дома, и тишина, и самолеты не летают, а в голове гул.
   
Тут, к счастью, зазвонил телефон.
   
Мама сняла трубку. Это звонила тетя Оля.
   
— Приезжай, полюбуйся, что наделал твой любимец! — кричала мама. — Он выкрасил кровать в синий цвет. Может быть, ты теперь скажешь, что у него тяга к живописи! «Не ограничивайте мальчика в фантазии (это она повторяла слова тети Оли, передразнивая ее), дайте ему простор».
   
Мама повесила трубку и посмотрела на меня. Она действительно была расстроена. С ума сойти, из-за какой-то кровати она готова была заплакать.
   
— Ну чего ты? — сказал я. — Из-за кровати…
   
— Да нет, — ответила она, — из-за тебя. Растешь балбесом.
   
— Я обязательно исправлюсь, — сказал я. — Честное слово. Вот увидишь.
   
Мама безнадежно махнула рукой.
   
Эта безнадежность сильно меня огорчила. Я почти целый день об этом думал, но потом забыл. Московская суета!
   
*
   
Как-то мы тащились с Сашкой в школу из последних сил. И вдруг нас нагнала незнакомая девчонка.
   
Она улыбнулась нам, как старым знакомым, и сказала:
   
— Здравствуйте, мальчики. Не узнаете? Я Настя Монахова.
   
А я ее действительно не узнал, и Сашка тоже не узнал. Она училась с нами до четвертого класса, а потом на год уехала. Я внимательно посмотрел на нее. Она была Настя Монахова, но какая-то новая.
   
А мы только перед этим решили пропустить первых два урока и придумали, что соврем, будто одинокой старушке стало плохо на улице и нам пришлось отводить ее домой. Мы даже записку написали от имени этой одинокой старушки и, чтобы наш почерк не узнали, писали в две руки: букву — я, букву — Сашка.
   
Это все я придумал, потому что такой случай был в моей жизни, но произошел он не в будний день, а в воскресенье и я не смог им воспользоваться.
   
Правда, эта старушка жила в нашем доме, ее звали Полина Харитоньевна Веселова, но мы с нею раньше не были знакомы. А в тот день, когда я ее спас от почти неминуемой смерти, она пришла к нам с тортом на чаепитие и долго объясняла маме, какой я замечательный мальчик. Ну, и теперь мы написали записку ее словами, теми, которые она говорила про меня маме.
   
Я еще раз внимательно посмотрел на Настю Монахову и догадался, что меня в ней поразило: из мелюзги, замарашки она превратилась в настоящую красавицу. Вот что происходит с людьми, когда они долго отсутствуют!
   
И тут мне почему-то расхотелось пропускать уроки. И Сашке, видно, тоже, потому что он шел рядом с прекрасной Монаховой и помалкивал.
   
— А ты, Саша, по-прежнему учишься в музыкальной школе? — спросила Настя.
   
— Он у нас знаменитый флейтист, — ответил я за Сашку.
   
— Молодец, — сказала Настя. — А ты, Боря, чем увлекаешься?
   
— Я? Исключительно ничем.
   
— Ну и неостроумно. В наше-то время ничем не увлекаться!..
   
— Еще один воспитатель на мою бедную голову! — сказал я.
   
— Извини, — тихо ответила она. — Я не собиралась тебя воспитывать. Просто сказала то, что подумала. Мне тебя жалко стало.
   
Вот так она меня пригвоздила. А пока я ей собирался ответить, мы уже вошли в класс, и все ребята с любопытством набросились на Настю и оттеснили нас с Сашкой.
   
Мы сели за парту, но почему-то оба не спускали глаз с Монаховой.
   
Она нас просто околдовала. «Но посмотрим, поборемся, не на таких наскочила», — подумал я и тут же сделал все наоборот.
   
Дело в том, что в этот день меня назначили вожатым в первый класс «А». Об этом сообщила Колобок, то есть наша старшая вожатая Нина, которую прозвали Колобком, потому что она толстуха и всегда что-нибудь жует. И представьте, я согласился. Именно из-за нее, из-за Насти.
   
Вот как все было. Влетает, значит, в класс Нина, дожевывая на ходу пирожок. Она у нас такая восторженная-восторженная и говорит всегда торжественно-торжественно, как будто выступает перед толпой.
   
Однажды, когда я учился в третьем классе, она вцепилась в меня, и не где-нибудь, а на улице, и воспитывала сорок минут.
   
Сашка в это время стоял в сторонке и ел мороженое. Ему в ожидании пришлось съесть три порции.
   
Чтобы отделаться от нее, я начал икать. Это очень хороший, испытанный способ. Она тебе слово, а ты в ответ «ик». Она сказала, чтобы я перестал. А я в ответ снова «ик». А потом Нина узнала, что это мой способ отделываться, когда воспитывают, и невзлюбила меня. И вот когда теперь она мне заявила: «А я по твою душу, Збандуто», у меня все внутри похолодело от предчувствия беды.
   
— Что это вдруг? — удивился я. — Вроде еще ничего не случилось.
   
— Случилось. — Нина загадочно-загадочно улыбнулась.
   
Настя повернулась в нашу сторону: это был немаловажный момент.
   
— Интересно, — тут же стремительно вступил в игру Сашка.
   
— Ребята, минуту внимания! — сказала Нина. — Во-первых, поздравляю вас с новым учебным годом!
   
— Уря-а-а! — закричал кто-то тоненьким голосом.
   
Я воспользовался тем, что Нина отвернулась, подмигнул Насте и сполз под парту.
   
— А во-вторых… — сказала Нина торжественным голосом.
   
После этого наступила тишина. Видно, Нина повернулась лицом к нашей парте, а меня нет, а я тю-тю! Сидел себе и похихикивал.
   
— А где Збандуто? — спросила Нина.
   
— Не знаю, — ответил Сашка. — Только что был тут.
   
В этот момент на меня напал чих. Я зажал рукой нос, сморщился и чихнул про себя, но не рассчитал и треснулся головой о парту. Гул пошел по всему классу. Ясно было, что теперь меня обнаружат.
   
И действительно, я увидел, что Нина лезет под парту. Я закрыл глаза и откинул голову на скамейку.
   
— Что с тобой, Збандуто? — участливо спросила Нина.
   
— Он сомлел, — сказал Сашка. — Здесь душно. Отвык за лето от школьной обстановки.
   
— Воды, — приказала Нина.
   
Я слышал, как кто-то услужливо побежал за водой и вернулся обратно. Потом этот кто-то приподнял мою голову и нахально ливанул полграфина воды мне за шиворот.
   
Тут я вскочил. Ну конечно, передо мной стоял Сашка. В руках у него был графин с водой. Он был очень доволен, потому что вызвал всеобщее веселье. Даже Настя хохотала. По-моему, он унизил меня ради нее. Я бы на его месте так не поступил.
   
— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросила Нина участливо. — Получше?
   
— Ничего, — сказал я. — Только зачем же лить воду за шиворот? Разве нельзя было просто побрызгать в лицо?
   
— Хорошо, — сказала Нина, — в следующий раз.
   
Она надо мной издевалась.
   
— А теперь, ребята, я вам сообщу новость, — снова торжественно начала Нина. — Совет дружины назначил одного из вас вожатым в первый класс «А». — Она повернулась ко мне и объявила: — Бориса Збандуто.
   
И тут почему-то поднялся невообразимый шум. Все начали смеяться, а больше всех — мой друг Сашка. Каждый острил как мог, нарочно перевирая мою фамилию.
   
— Донато! Ха-ха-ха! — закричал Сашка. — Он научит их получать двойки.
   
— Бандито! Плакали деревья в школьном дворе!
   
— Надувато! Научи их лупить девчонок!
   
— Бить окна!..
   
— Играть в расшибалочку!..
   
Все ребята хохотали, и я тоже не отставал от них. Действительно, какой из меня вожатый!
   
— Ну, хватит. Посмеялись — и хватит! — серьезно сказала Нина. — Согласен, Збандуто?
   
— Нет, — ответил я. — У меня профессиональная негодность. Я от волнения заи… заи… заикаюсь.
   
Ребята снова засмеялись.
   
— То ты икаешь, — сказала Нина, — то ты заикаешься. Довольно валять дурака. Говори, согласен или нет?
   
— А что я буду с ними делать? — спросил я.
   
— Подготовишь в октябрята, — ответила Нина.
   
— Будешь их сажать на горшки и вытирать носы! — выкрикнул Сашка и посмотрел в спину Насти.
   
Он явно хотел ей угодить. И тут она оглянулась и сказала те самые слова, которые и втянули меня в эту историю. Потом-то оказалось, что она просто пошутила.
   
— Что здесь смешного? — сказала она. — Это ведь серьезное дело.
   
На секунду наши глаза встретились, и я вдруг, к своему величайшему удивлению, услышал собственный голос, который произнес:
   
— Я согласен.
   
— Несчастный Надувато, мне тебя жаль! — Сашка корчился от смеха.
   
— Может, помолчишь? — спросил я. — А?
   
— Ну, вот и хорошо, Збандуто, — сказала Нина. — Мы знаем твои слабости, но доверяем. А ты должен оправдать это доверие.
   
— Можете на меня положиться, — громко ответил я и победно оглядел притихший класс.
   
— Подумай, о чем ты будешь говорить с ними на первом сборе. Для этого нужна какая-то находка, — предупредила Нина.
   
По дороге домой я думал о первоклассниках. Мы с ними понаделаем дел. Можно, к примеру, перейти на ускоренное обучение: за год — три класса. Вот будет пожар! Все обалдеют. Может быть, моим методом сможет воспользоваться наша школа или даже вся страна. А можно еще организовать для них учение во время сна. Они будут ночью спать и учиться, а днем гулять. Чем не жизнь?.. Идеи так и роились в моей голове.
   
Пусть теперь Н. Монахова скажет, что я ничем не увлекаюсь. Воспитать современного человека, подготовить его для жизни в двадцать первом веке — это поважнее, чем пищать на флейте.
   
И тут меня осенило: надо для первой встречи произнести речь. Это будет та самая «находка», о которой говорила Нина.
   
Я вытащил на ходу из портфеля тетрадь и, остановившись, быстро написал: «Дорогие ребята, пионерская организация…» Дальше у меня почему-то не пошло, хотя сама находка показалась мне блестящей. И, не в силах сдержать радость, я побежал домой, чтобы рассказать обо всем маме.
   
*
   
Дверь мне открыла Полина Харитоньевна. С тех пор как я ее спас от неминуемой смерти, она зачастила к нам: пьет с нами чай или обедает. Ей нравилось, что из наших окон хорошо видно, кто куда пошел, кто что понес, кто как одет. Мама ее жалела и говорила, что в ней, в Полине Харитоньевне, сильны пережитки прошлого, что она из буржуазной среды. Конечно, ей ведь восемьдесят лет.
   
Вид у Полины Харитоньевны был испуганный, особенно в этом странном салопе, который она натянула на себя. А в тот момент, когда она открыла дверь, меня как раз снова посетило вдохновение, и я выпалил ей прямо в лицо продолжение своей речи.
   
— «Дорогие ребята! — крикнул я торжественно-торжественно. Я теперь начинал понимать Нину. — Пионерская организация, известная своим благородством…»
   
— Что-нибудь случилось? — спросила Полина Харитоньевна, отступая.
   
— Случилось, — ответил я.
   
— Что? — Полина Харитоньевна всего боялась.
   
— Меня назначили вожатым! — крикнул я и пролетел мимо нее в комнату, чтобы записать продолжение речи.
   
Она вошла следом за мной:
   
— Вожатым? Тебя?
   
Я вырвал листок из тетради и быстро стал записывать речь.
   
— В первый класс «А», — ответил я.
   
— Ну, что ж, Бока, теперь ты должен будешь показывать пример другим.
   
— Не называйте меня больше Бокой, — попросил я, — я уже не маленький.
   
— Хорошо, — согласилась Полина Харитоньевна. — Может быть, пообедаешь?
   
— Нет, — твердо ответил я, — я буду сочинять речь… и развивать силу воли. Волевой человек может добиться чего угодно.
   
Я склонился к столу, потому что почувствовал, что меня опять осенило.
   
В это время хлопнула входная дверь. Пришла мама. Я выскочил ей навстречу.
   
— Мама! — закричал я. — У меня хорошая новость!
   
— Тише, тише, не кричи так, — попросила она.
   
— Меня назначили вожатым в первый класс, — с ходу перешел я на шепот.
   
Мама скептически поджала губы. До чего же все-таки взрослые скучный народ! Я думал, она закачается или хотя бы улыбнется. Ну ничего, когда она узнает, какие я задумал дела, поверит в меня.
   
— Только не называй меня больше Бокой, — предупредил я и удалился в свою комнату.
   
Речь была написана, и теперь, нежно разглаживая эту драгоценную бумагу, я учил ее наизусть.
   
— «Дорогие ребята! Пионерская организация, известная своими славными делами, прислала меня к вам, нашим младшим товарищам…»
   
   
Я перестал читать, подкрался к двери и приложил ухо к замочной скважине, чтобы послушать, что обо мне говорят мама и Полина Харитоньевна.
   
— Неужели исправится? — долетел до меня голос мамы. — Неужели возьмется за ум?
   
— А что вы думаете, — ответила Полина Харитоньевна. — Обещал развивать силу воли.
   
— Боже мой! — вздохнула мама. — Чего он только не обещал развивать: и силу воли, и память, и внимательность, и не лгать, и не драться, и, наконец, помогать мне!
   
Я решил напомнить о себе и прокричал в замочную скважину:
   
— «Чтобы я закалил вас и подготовил нам достойную смену…» — На слове «смена» у меня сорвался голос, и получилось не очень красиво.
   
Тем не менее я прильнул глазом к скважине: Полина Харитоньевна и мама были передо мной как на ладони. Представьте, они с аппетитом обедали, пока я страдал на благо общества. Я с возмущением открыл дверь.
   
— А, Бока, — сказала мама. — Может быть, все же пообедаешь?
   
— Опять «Бока»! — возмутился я. — Это, наконец, надоело.
   
Но за стол я сел. От этой речи я здорово проголодался.
   
После обеда я вновь вернулся к своей работе. Пробежал речь глазами и остался доволен. Вот только нет в ней упоминания о мужестве. Вставил в нескольких местах слово «Мужество».
   
— Борька! — крикнул кто-то за окном. — Збандуто!
   
Я узнал Сашкин голос.
   
«А-а-а, притащился! — подумал я. — Ну покричи, покричи. Только теперь мне не до тебя. Я занят серьезным делом, это тебе не этюды для флейты».
   
— «Дорогие ребята! Пионерская организация, известная своим мужеством, прислала меня к вам, нашим младшим товарищам, мужественным, мужественным…» — продолжал я повторять одно слово, как испорченный проигрыватель, явно выжидая, позовет меня Сашка еще или нет.
   
Нет, не зовет. Неужели ушел? Предатель! Бросает друга в трудную минуту! Чтобы убедиться, что Сашка действительно предатель, я подошел к окну — мы живем на первом этаже — и открыл его.
   
Сашка стоял на своем обычном месте.
   
— Ну, скоро ты? — спросил он.
   
— Не мешай, — ответил я. — Я занят.
   
— А как же я? — удивился Сашка. — Что же мне делать в полном одиночестве?
   
— Действительно. — Я посмотрел на его постную физиономию, — а как же ты? — и, не раздумывая, полез в окно.
   
От сквозняка совсем некстати широко распахнулась дверь, и мама с Полиной Харитоньевной увидели меня сидящим верхом на подоконнике.
   
— Ты куда? — закричала мама. — А как же твоя речь?
   
— Ничего, — ответил я, — даже министры читают свои речи по бумаге, — и прыгнул вниз.
   
*
   
Через несколько дней, когда все ребята и я, между прочим, уже забыли, что меня назначили вожатым, в нашем классе появились две маленькие девочки. Все, конечно, тотчас уставились на них. Это ведь необычное событие.
   
А я в это время стоял на голове на спор с Сашкой. Стоял, поглядывал на Настю и болтал ногами. На этот раз победителем выходил я. Сашка отстоял до ста, а я пошел на вторую сотню. Между прочим, это полезно. Только учителя этого не понимают. Говорят — хулиганство. А как же йоги?
   
Да, наша дружба с Сашкой из-за Насти зашла в тупик. С ним творится что-то невозможное. Он преследует меня днем и ночью (во сне).
   
Сегодня мне приснилось, что он, Сашка, уже генерал и Настя выходит за него замуж. Я проснулся в холодном поту.
   
Каждый раз, когда я обращаюсь к Насте, его вечно розовое лицо с двумя спелыми помидорами вместо щек делается бледным, как у мертвеца. Насколько я понимаю, это ревность. Хорошо, что он мне приснился с нормальным лицом, а то я закричал бы и разбудил маму. Я всегда кричу, когда мне снится что-нибудь страшное.
   
Чем это все кончится, не знаю. Из-за ревности и не такие люди погибали. Говорят, раньше многие из-за этого пускали пулю в лоб или сердце. Надеюсь, Сашка не последует этому глупому примеру. Я же изо всех сил старался облегчить его страдания. Вчера угостил его двумя стаканами сока на выбор, истратив еще шестьдесят копеек из бывшей десятки. Причем сам я выпил стакан чистой газированной воды за копейку!
   
— Чего вам надобно, крошки? — спросил Сашка.
   
— Нам нужен Боря З… — Девочка покраснела, ей трудно было выговорить мою фамилию.
   
А вторая ей помогла:
   
— Занудо…
   
Все только этого и ждали и сразу засмеялись.
   
   
Я догадался, что это девочки из первого «А», вскочил на ноги и стал незаметно вытеснять их из класса.
   
— Это я и есть. Только я не Занудо, а Скандуто, — переврал я свою фамилию.
   
— Извините, — сказали девчонки в два голоса. — Мы из первого «А». Вы наш вожатый. Мы вас ждем уже неделю.
   
К нам подскочил Сашка, загородил меня от девчонок и крикнул:
   
— Бегите, детки, он вас съест. Он Серый Волк! — Он дернул одну из них за косу.
   
Все стали хохотать еще больше.
   
Я подумал, что Сашка их сейчас доконает и они убегут, но тут вмешалась Настя и всю игру спутала.
   
— Перестаньте, — сказала она. — Борис, что же ты?
   
И действительно, мне стало стыдно. Что это я? Ведь я сам не люблю, когда над другими издеваются.
   
— Послушай, Красная Шапочка… — многозначительно произнес я. — Мы же разговариваем. — Отстранил Сашку рукой и сказал: — Я приду к вам. Сегодня. После уроков. Будет сбор. Я уже речь написал.
   
Вот так-то. Знай наших!
   
После уроков я заметил, что Сашка необычно быстро собирает портфель. Его поспешность мне была ясна, я видел, куда он косил глаза.
   
В это время Настя вышла из класса. Я выскочил следом за ней.
   
— Привет! — крикнул на ходу Сашка, обгоняя меня в коридоре.
   
Встретились мы на первом этаже около библиотеки.
   
Когда он увидел меня, то прикинулся, что ничего не видит, и хотел пройти мимо. А я, видно тоже от смущения, подставил ему ножку, и он растянулся во весь рост.
   
— Ты что, — взревел он, вскакивая, — обалдел? — и трахнул меня портфелем.
   
Я в ответ тоже. В результате у нас вышла настоящая современная дуэль. Из-за женщины, потому что каждому из нас было ясно, чего мы здесь околачиваемся.
   
А тут появилась и сама виновница нашего поединка, Она вышла из библиотеки.
   
— Чего это вы деретесь? — спросила Настя. — А еще друзья!
   
— У нас дружеская драка, — сказал Сашка, зло поглядывая на меня.
   
— Разминка после уроков, — поддержал я.
   
А в следующий момент произошло нечто неожиданное: в одном из классов открылась дверь, в нее просунулась голова какого-то малыша, который, увидя меня, издал оглушительный, победный клич:
   
— Ребята! Боря при-ше-о-ол!
   
Стремительно, как будто их выпустили из катапульты, из класса вылетела толпа детей и дикой ордой устремилась на меня. Они смотрели на меня с немым восхищением, как на бегемота в зоопарке. Через секунду Настя и Сашка оказались оттесненными в дальний угол.
   
Я криво улыбнулся. Я совсем забыл, что обещал к ним прийти, и смущенно сказал:
   
— Давайте пойдем в класс. Там мы будем в своей тарелке.
   
— Пошли в свою тарелку! — крикнул какой-то находчивый малыш.
   
— Пошли! Пошли! — загалдели остальные.
   
В классе ребята уселись за парты и притихли.
   
На доске большими печатными буквами было выведено: «БОРЕ УРА!»
   
— Ну, это уж слишком, — сказал я и стер надпись.
   
Откашлялся, дрожащими руками разгладил на учительском столе листок с речью и начал:
   
— «Дорогие ребята! — Голос у меня был странный, дребезжал, как старый репродуктор. — Пионерская… организация… всем известная…»
   
Я легкомысленно оторвал руку, придерживавшую листок, а легкий ветерок, ворвавшись в открытую форточку, взметнул мою драгоценнейшую речь, унес с учительского стола и уронил на пол.
   
Я проследил за нею тупым взглядом, но поднять не решился.
   
— «Пионерская организация, всем известная…» — начал я наизусть и замолчал. Слова окончательно вылетели у меня из головы.
   
Мальчишка с первой парты догадливый оказался: поднял листок и положил передо мной на стол. А я, как заправский телевизионный диктор, который читает текст по бумажке, но делает вид, что совсем не читает, скосив глаза, быстро прочел:
   
— «Пионерская организация, всем известная… — На секунду поднял голову, криво усмехнулся: «Повторенье — мать ученья», и продолжал: — …своим мужеством, прислала меня к вам, нашим младшим товарищам, чтобы я вас закалил и подготовил нам достойную, мужественную смену…» — Я умолк окончательно.
   
— Ура-а-а! — закричал мальчишка с последней парты.
   
— Не надо, — сказал я.
   
Стало тихо и неизвестно, что делать дальше. Первоклашки преданно смотрели на меня.
   
— Ну, давайте познакомимся, — упавшим голосом сказал я.
   
На первой парте сидели девочки, которые приходили ко мне.
   
— Тебя как зовут? — спросил я одну из них.
   
— Стрельцова, — ответила она, вставая.
   
— Фамилий не надо, — предложил я. — По фамилиям скучно. Давайте только имена.
   
— Зина, — сказала Стрельцова и села.
   
— А меня Наташа, — сказала ее соседка.
   
У этой Наташи были круглые глаза, как пятаки, и эти пятаки не отрываясь следили за мной.
   
— У нас две Наташи! И обе дуры! — выкрикнул какой-то острослов с последней парты.
   
Мальчишки засмеялись, а Наташа захлопала своими пятаками. Видно собираясь разреветься.
   
Я направился к этому острослову. Я угрожающе приближался к нему.
   
В классе стало тихо.
   
— Тебя как зовут? — спросил я.
   
— Генка, — ответил он.
   
— А сколько у вас Генок?
   
— Трое.
   
— Надеюсь, не все такие умные?
   
Ребята засмеялись, и острослов Генка тоже. А Наташа уставила на меня свои пятаки и сказала:
   
— Нет, только этот… Костиков.
   
— Значит, ты Генка Костиков? — Я немного повеселел и спросил соседнего мальчишку: — А ты?
   
Мальчишка встал и, сильно смущаясь и краснея, прошептал что-то неразборчиво.
   
— Громче, — попросил я.
   
— Толя! — вместо него выкрикнул Генка. — Он у нас трус. Как девчонка.
   
— Тихо, тихо, — сказал я. — Храбрость дело наживное. Садись, Толя. — И повернулся к классу: — Продолжим знакомство…
   
И тут со всех сторон защелкало, как горох:
   
— Лена!
   
— Лена!
   
— Гена!
   
— Саша!
   
Они вскакивали и садились, как оловянные солдатики.
   
— Сима!
   
— Коля!
   
— Леша!
   
— Шура!
   
Сначала я пытался запомнить имена ребят и их лица, даже пальцы загибал, но вскоре понял всю тщетность этой затеи.
   
У меня от них голова пошла кругом. Они были ужасно одинаковые, эти первоклашки. Все в форме. Все с белыми воротничками. Девочки — с косичками. Мальчишки — с челками. Да еще одно имя на двоих или троих.
   
— Довольно! — решительно прервал я этот поток имен. — На первый раз достаточно. Хватит!
   
Отошел к окну, чтобы сосредоточиться, и увидел, как Настя и Сашка пересекали школьный двор. Они шли рядом, и Сашка все время хохотал. Вероятно, рассказывал что-нибудь смешное про меня. Это его излюбленный прием.
   
Надо было отделаться от первоклашек и догнать их.
   
— Вот что, ребята, — сказал я, — мы пойдем с вами в автоматическую фотографию. Там вы сфотографируетесь, тогда я вас по фотографиям и запомню.
   
Малыши завыли от восторга. Ужас, до чего они были восторженные!
   
— А сейчас мы возьмем портфели и ранцы и дружно побежим домой. Только бегом до самого дома! Понятно?
   
Они, конечно, не поняли, что я просто решил сбежать от них, зашумели и дружно стали расхватывать свои портфели.
   
— Приготовились! — скомандовал я, делая незаметно шаг к двери, чтобы выскочить первым. — За мной!
   
Я сделал стремительный рывок, сильно толкнул дверь и на легких парусах покинул коридор первоклашек.
   
А они, эти несчастные, неумелые дети, рванули к дверям все одновременно. Ну, конечно, застряли, к получилась классическая пробка.
   
Ловко я от них отделался. Хотя, если совсем честно, мне было немного не по себе. Неинтересно их обманывать, они всему верят. Я представил себе, как они придут домой и будут рассказывать про меня и про то, что я собираюсь их вести в автоматическую фотографию… А я-то совсем не собирался.
   
Нет, пожалуй, надо. Свожу их в фотографию, раз обещал. Это было последнее, что я подумал о первоклассниках, ибо я увидел впереди Настю и она застила для меня весь мир.
   
Где-то рядом с ней, в полутумане, прыгал и корчился Сашка.
   
*
   
Мы играли в футбол. Шестой «В» на шестой «А». Я стоял в воротах, а Сашка был в нападении. Это была принципиальная игра, во дело не только в этом. Среди зрителей сидела Настя. Понимаете?
   
И вдруг слышу писклявенький зовущий голосок:
   
— Бо-ря!
   
Скосил глаза. О боже, возле меня появилось милое видение: та самая первоклашка, у которой глаза как пятаки!
   
Я сделал вид, что не слышу. Нечего сказать, нашла подходящее время для задушевной беседы!
   
Она снова окликнула меня:
   
— Бо-ря!
   
Я оглянулся, посмотрел на нее с диким удивлением, точно вижу впервые:
   
— Ты меня?
   
Она кивнула, представьте!
   
Я снова отвернулся. А она не уходит и говорит мне в спину:
   
— Я Наташа Морозова из первого «А».
   
— Ну и что? — спросил я.
   
— Там собака, — ответила она. — Я боюсь, а мне надо домой.
   
— Ты же видишь, я занят, — возмутился я.
   
— А я думала, — сказала девчонка, — ты меня проводишь.
   
От этих ее слов я чуть не упал, даже перестал следить за игрой и едва поймал мяч.
   
Нет, вы видели? У всех ребят детство — лучшая беззаботная пора жизни, а у меня каторга! В футбол не дают поиграть. Нет, нет, нет, меня на жалость не возьмешь! Я не буду жалостливым. Она испугалась собаки! Подумаешь! И если даже та ее немного покусает, ничего страшного.
   
Через пять минут мне стало ясно: она без меня никуда не уйдет.
   
В общем, я вынужден был попросить замену.
   
Не оглядываясь, я побежал к школьным воротам. За мной, еле поспевая, бежала Наташка.
   
Ну, уж тут я высказался. Я ее пригвоздил, растер в порошок! Я сказал ей:
   
— Если ты боишься, пусть тебя мамочка встречает. Или папаша. Я в няньки не нанимался.
   
— У меня папа в Африку уехал, — ответила Наташка.
   
— Куда? Куда?
   
— В Африку.
   
— А ты хоть знаешь, где находится Африка? — спросил я.
   
— Конечно! — Она рассмеялась: — Я даже стихи про Африку знаю. «В Африке акулы, в Африке гориллы, в Африке большие злые крокодилы…»
   
— И все! Больше ты ничего не знаешь про Африку? Ну, и нечего врать.
   
Она вдруг остановилась:
   
— Я никогда не вру.
   
— Совсем? — выскочило у меня.
   
— Совсем, — ответила Наташка. — Я не умею.
   
— Не горюй! — Я похлопал ее по спине. — Этому я тебя научу.
   
— Зачем? — спросила Наташка, и ее глаза-пятаки превратились в воздушные шары.
   
Я засмеялся, не зная, что ответить. Действительно, глупо получилось.
   
— Я пошутил. Я сам никогда не вру, — сказал я.
   
И тут меня затрясло от смеха, потому что мы подошли к школьным воротам, а там прыгала привязанная на ремешке к изгороди собачонка на тонких ножках, с оттопыренными ушами.
   
— И ты ее испугалась? — возмутился я.
   
Протянул руку, чтобы погладить собачонку, но она неожиданно ощетинилась, зло залаяла и рванула поводок. Я еле успел отскочить.
   
— Вот видишь! — сказала Наташка. — Она кусается. — Взяла меня за руку и крепко прижалась.
   
— Ну ладно, африканка, — сказал я, — до свиданья.
   
— Спасибо! — крикнула девочка.
   
Я посмотрел ей в спину. До чего смешная! Ноги — как у африканского страусенка.
   
В это время подошел хозяин собачонки и стал отвязывать ее от изгороди.
   
— Между прочим, — сказал я громко, — здесь ходят маленькие дети.
   
— Учтем, — ответил хозяин собачонки.
   
Подошел троллейбус. Наташка села в него. Водитель поторопился закрыть двери, и ее портфель прищемило.
   
Я бросился на выручку: застучал кулаком по двери. Водитель снова открыл двери, и портфель плюхнулся на тротуар.
   
Я подхватил портфель, впрыгнул в троллейбус и позвал:
   
— Наташка, ты где?
   
— Я здесь, — ответила Наташка.
   
Водитель закрыл двери, и троллейбус тронулся.
   
— Все из-за тебя! — угрожающе прошипел я и сунул ей портфель.
   
Вскоре троллейбус остановился, я сошел, и она тоже сошла.
   
— А ты чего? — удивился я.
   
— Здесь мой дом, — сказала она.
   
— И ты пешком не можешь пройти одну остановку?
   
— На троллейбусе интересней.
   
— «Интересней!» — передразнил я ее.
   
Я здорово обозлился.
   
Я стал стягивать наколенники, а то на меня все оглядывались: они были натянуты поверх брюк.
   
— А твой дом где? — не унималась Наташка.
   
— Там… — Я неопределенно махнул рукой и пошел.
   
— Можно, теперь я тебя провожу? — Она догнала меня.
   
— Нельзя, — ответил я. — Я возвращаюсь на футбол.
   
Конечно, когда я прибежал в школу, никакого футбола не было и все разошлись. Я уже собирался уходить, как вдруг вижу, ко мне подбегает Наташка.
   
— Ты чего вернулась? — спросил я.
   
— Я хотела узнать, чем кончилась игра, — сказала она. — Кто победил?
   
— Тоже мне болельщица! — возмутился я.
   
— Боря, а теперь можно, я тебя провожу?
   
— Провожай, провожай! — От нее нельзя было отделаться.
   
Домой мы возвращались вместе. Она оказалась смешной и симпатичной. С ней легко было разговаривать. Ее отец действительно уехал работать в Африку. Он врач. А матери у Наташки нет. Она умерла, когда Наташка была маленькой. И теперь они живут вдвоем с бабушкой, пенсионеркой.
   
   
Ну, тут я, чтобы поддержать разговор, сказал, что у меня тоже есть знакомая пенсионерка — тетя Оля.
   
— Пенсионерка! — повторила радостно Наташка и засмеялась.
   
Почему ей было смешно, я не понял. Не всегда ведь так сразу поймешь этих маленьких.
   
— Все пенсионерки смешные, — объяснила она. — В тот день, когда им разносят пенсию, они не выходят на улицу, боятся прозевать почтальона.
   
Правда она веселая. Она мне так понравилась, что я разменял еще один рубль из папиной десятки и угостил ее мороженым. Она его лизала медленно, чтобы растянуть удовольствие.
   
— Боря, — спросила Наташка (она все время поддерживала разговор), — а твой отец куда уехал в командировку? — Улыбнулась и добавила: — Тоже в Африку?
   
Шутница!
   
— Нет. В Сибирь. Он живет среди тофаларов.
   
— А кто такие тофалары? — спросила Наташка.
   
— Это маленькая народность в Сибири.
   
— Так это люди, — догадалась Наташка. — А я про них ничего не слышала. А что он там делает?
   
— Ищет метеорит в тайге. — Мне нравилась эта игра.
   
Она была неиссякаема на вопросы.
   
— А что такое метеорит? — спросила Наташка.
   
— Это небесное тело. Может быть, осколок далекой звезды.
   
— Осколок звезды! — восхищенно прошептала Наташка.
   
— Он летит к Земле со сверхзвуковой скоростью и так разогревается, что превращается в огненный шар.
   
— В огненный шар, — повторила она.
   
Все-таки я ее потряс.
   
Наташка подняла глаза к небу, надеясь увидеть в нем этот огненный шар, но увидела только солнце. Сощурилась, глаза у нее превратились в щелки, и она спросила:
   
— Как солнце?
   
— Нет, — ответил я. — Он маленький. Я вижу, вас надо учить еще да учить.
   
— Конечно, — согласилась Наташка. — Боря, а ты не знаешь, как спят африканские жирафы?
   
Ну и девица, что придумала! Я бы мог соврать ей или отшутиться, сказать: «Они спят, задрав кверху копыта», или: «Они спят на земле». Но я честно признался, что не знаю. И самое удивительное — мне самому понравилось то, что я сказал правду. Это было что-то новое во мне и подозрительное. Уж не заболел ли я?
   
В это время я заметил Сашку, стоящего возле нашего дома. В руках у него был мяч, он небрежно постукивал им об асфальт. Рядом, около стены, лежали наши портфели.
   
Я остановился и стал перевязывать шнурки в ботинках, а сам соображал, как отделаться от Наташки. Не хотелось бы, чтобы они сталкивались.
   
— Иди, — прошипел я, — тебе пора домой.
   
— Ничего, — успокоила меня Наташка, — я не спешу.
   
Тогда, все еще завязывая шнурки, я медленно повернулся к Сашке спиной, чтобы уйти.
   
Я даже прополз несколько шагов на четвереньках, и так, может быть, я бы полз через весь двор, но неожиданно передо мной выросла стена в виде Сашки.
   
— Ну что? — спросил я беззаботным тоном, делая вид, что Наташка вроде бы не со мной. — Зайдем ко мне?
   
Собственно, если бы он ответил мне сразу, ничего и не произошло бы, но он так долго обсасывал свой леденец, как будто это было самое важное занятие в мире. Он сосал леденец и презирал меня. Щеки у него были пунцово-малиновые, и поэтому особенно контрастно выделялся синяк под глазом, который кто-то ему поставил во время игры.
   
И вот тут-то нетерпеливая Наташка вполне дружески ворвалась в нашу беседу.
   
— Какой у вас синяк! — сказала она и заботливо добавила: — Вам надо к врачу.
   
Сашка ей ничего не ответил и стал кричать, что они продули игру из-за меня, потому что я поставил в ворота размазню, что я совсем в последнее время ошалел, что ему противно со мной разговаривать, что я предатель.
   
— Так вы проиграли, — разочарованно сказала Наташка.
   
Сашка секунду помолчал и, не поворачиваясь к ней, не вытаскивая изо рта леденца, едва разжимая губы, процедил:
   
— А ну валяй отсюда, шмокодавка!
   
Наташка посмотрела на меня, ждала, видно, что я за нее заступлюсь.
   
А я сказал:
   
— Иди, иди! Тебе пора.
   
Она повернулась и пошла, медленно так пошла, — может, думала, что я все же ее окликну.
   
Глупо, конечно. И со стороны может показаться смешным. Подумаешь, проиграли в футбол! Но я-то знал, что этот проигрыш для Сашки большое несчастье. И чтобы как-то его успокоить, кивнул в спину удаляющейся Наташки и сказал: «Вот привязалась!» — но не рассчитал и произнес эти слова слишком громко.
   
Наташка услышала и, не веря своим ушам, оглянулась. Глаза у нее снова из пятаков превратились в воздушные шары. Два голубых воздушных шара.
   
Может быть, она с таким предательством никогда не сталкивалась. Только что были верными друзьями, рассказывали друг другу биографии, ели мороженое, смеялись — и на тебе!
   
И тут я увидел, что на Наташку движется какая-то гигантская собака. Не собака, а буйвол! Я догнал ее и сказал:
   
— Спокойно. Я здесь.
   
Она радостно схватила меня за руку, прижалась и ответила:
   
— А я с тобой, Боря, даже собак не боюсь.
   
Вот здорово! Значит, она не обиделась. Действительно, чего на меня обижаться? Подумаешь, что-то не так сказал. Важно, что сделал.
   
— Портфель забыл! — крикнул Сашка.
   
Я повернулся и побежал за портфелем. Когда я подбежал, он расшнуровывал мяч. Я ждал, что он мне еще скажет, а он нахально выпустил воздух из камеры мне в лицо и сказал:
   
— Воспитатель! — взял портфель и удалился.
   
— Да ты не волнуйся, — жалким голосом крикнул я ему вслед, — мы их обыграем!
   
Он не откликнулся.
   
— Спасибо за портфель, — не сдавался я.
   
Вот что меня губит, так это жалость и то, что я эмоциональный человек: не раздумывая совершаю разные поступки. Мне бы сейчас надо было перетерпеть, не бросаться Наташке на помощь, а я не выдержал.
   
А ведь мне Сашка дороже, чем она. У нас одна жизнь, одни идеалы. Нам вместе жить да жить. А эта пигалица уже стояла опять около меня. Треснуть ее, что ли, по макушке, чтобы отделаться раз и навсегда? Я поднял руку для щелчка, но снова натолкнулся на ее доверчивые, прямодушные глаза и, вместо того чтобы ударить, обнял за плечи.
   
*
   
В этот день я прибежал в школу раньше обычного. В портфеле у меня лежало заявление о том, что я ухожу в отставку с высокого поста вожатого, поскольку это мешает моей личной жизни.
   
И действительно, эти первоклассники одолели меня окончательно. Они мне не дают ни вздохнуть, ни охнуть. Вчера, например, притащился Толя. Лицо серьезное, глаза жалостные. А мы в классе были вдвоем с Сашкой. Сидели на парте и тихо обсуждали проблему Насти.
   
Дело в том, что накануне Настя и я совершили незабываемую прогулку. Мы бродили по улицам, сидели на скамейке на бульваре, плевали с Крымского моста в воду, за что были обруганы прохожими «верблюдами», выпили две бутылки лимонада и съели по три эскимо.
   
Правда, мне это дорого обошлось, я истратил еще один папин рубль, но зато было весело.
   
Теперь придется купить маме подарок поскромнее. В конце концов, дело не в дорогом подарке, а во внимании.
   
А Сашка, когда узнал о нашей прогулке, покрылся страшной бледностью мертвеца. Эта бледность так долго держалась у него на лице, что я испугался за его здоровье. Вот ревнивец!
   
Но я открытый человек и не стал скрывать от Сашки свои истинные намерения, а предложил ему начать генеральную битву за Настю. Мы решили оба за ней ухаживать под покровом полнейшей тайны — это было непременное Сашкино условие, — пока она не полюбит кого-нибудь из нас. Побежденный гордо удалится.
   
Ну вот, сидим мы, значит, и шепчемся о Насте, и вдруг входит Толя. А Сашка как раз расспрашивал меня во всех подробностях о нашей прогулке, ему интересно. И поэтому он когда увидел Толю, то закричал на него. А я вскочил на подоконник и стал открывать форточку, будто бы чтобы проветрить класс.
   
Я подумал: может быть, Сашка его выгонит, но уже через секунду почувствовал, как кто-то тянет мою штанину. Ах, так? Ну пожалуйста! Я спрыгнул с подоконника, вытащил заявление и поднес к Толиному носу. Он мне ответил, что такие буквы читать не умеет. Тогда я ему объяснил, что не буду больше у них вожатым, потому что это мешает моей личной жизни.
   
Он это выслушал, но не ушел. Стоял, как-то странно сжавшись, засунув руки глубоко в карманы.
   
— Ну, что тебе? — спросил я.
   
— По секрету, — тихо ответил Толя.
   
Я нагнулся к нему, меня опять подвела жалость, и он, прижав губы к моему уху, прошептал свой секрет. Оказалось, он не умеет сам застегивать брюки. Я же говорю, с ума сойти можно от этих младенцев! Хотел ему тут же застегнуть брюки, но он кивнул на Сашку.
   
— Сашка, — попросил я, — выйди на минуту.
   
Сашка долго кривлялся и не хотел выходить, а потом вышел и, видно, рассказал нашим ребятам, потому что именно в тот момент, когда я застегивал Толе брюки, появилась Настя.
   
— Боже, — пропела она, — какая трогательная картина! Збандуто, ты просто создан для работы в яслях.
   
Я вскочил и стал подталкивать Толю к выходу, а он, наивная душа, решил мне помочь и сказал Насте:
   
— Там петельки маленькие. У меня ничего не получается.
   
Вот тут уж начался хохот.
   
Между прочим, во время нашей прогулки с Настей выяснилось, что она, как и Сашка, считает, что нет в мире более скучного занятия, чем возиться с первоклассниками. Мне это показалось странным: ведь когда меня назначали вожатым, она говорила противоположное. Оказалось, тогда она шутила! А я на эту шутку клюнул и теперь жестоко расплачивался.
   
В общем, только я отделался от Толи и показал Насте свое заявление и она меня похвалила и сказала, что я решительный человек, как прибежала Зина Стрельцова, тоже, естественно, первоклассница, с криком, что Генка Костиков убивает Гогу Бунятова и вот-вот выбросит его в окно.
   
Ну, конечно, я понимал, что ничего страшного в этом нет, когда мальчишки дерутся, и даже если какой-то Генка выбросит какого-то Гогу из окна, тоже ничего не случится — они ведь учатся на первом этаже.
   
Но потом я почему-то не вытерпел и незаметно выскользнул из класса, чтобы Сашка и Настя не догадались.
   
И представьте, не зря. Когда я прибежал в первый «А», то Генка Костиков на виду у всех продолжал дубасить неуклюжего толстяка Гогу Бунятова. Тот, видите ли, обозвал Генку «дворником», потому что он помогал матери подметать улицу.
   
По-моему, Генка лупил его за дело, и поэтому я растащил их не сразу, а когда Гога стал уж очень вопить.
   
— Что же ты? — сказал я Гоге. — Разве не знаешь, что все люди равны?
   
— Знаю, — ответил Гога. — Он первый начал дразниться «толстяком» и хлопнул меня по животу. А я крикнул на него без злобы, а он стал меня дубасить.
   
Тут мои воспоминания были прерваны, потому что в пионерскую комнату, в которой я сидел и ждал Нину, чтобы вручить ей заявление об отставке, вошла Наташка.
   
Я подскочил на стуле и сказал себе: «Осторожно, преследование продолжается». Тем более, что за Наташкой бочком протиснулись Толя и Гога.
   
— Привет! — изображая радость, сказал я.
   
Они недружно ответили. Конечно, они пришли из-за меня к Нине, а тут я, собственной персоной.
   
— Ты Нину ждешь? — спросила находчивая Наташка.
   
— Нину, — ответил я. — А что?
   
— Ничего, — ответила Наташка. А у самой голос задрожал, но она все же нашла в себе мужество сознаться: — И мы к Нине.
   
Они стояли рядком, напротив меня, и не знали, что делать.
   
— Садись, — сказал я. — Будем ждать вместе.
   
— Конечно, — сказал Толя. — Вместе всегда веселей. — И взгромоздился на стул.
   
Наташка с Гогой тоже сели.
   
Помолчали.
   
Они за мной следили исподтишка, но я все прекрасно видел: как они переглядывались, как ободряли друг друга, как подталкивали для беседы.
   
— А у меня зуб больше не болит, — сказал Гога.
   
Дело в том, что я его вчера водил к зубному врачу. У них там дома все были заняты. Я хотел спросить у Гоги, отчего это он так вопил у врача, потом решил, что при всех не стоит.
   
— Боря, а как ты думаешь, Нина скоро придет? — спросила Наташка. — А то я сегодня дежурная.
   
— Не знаю, — ответил я.
   
Я стал их рассматривать, и под моим взглядом они перестали подталкивать друг друга — сидели не шевелясь. До чего же у них были смешные лица! Нет, правда. Вы когда-нибудь попробуйте, всмотритесь в первоклассников. Это совершенно особенные люди. На их лица можно смотреть без конца. Они всегда живые: что на сердце, то и на лице.
   
— Боря, а может быть, ты передумал?
   
— Ничего я не передумал, — ответил я.
   
А сам действительно испугался, что могу передумать, и стал себя растравлять и вспоминать, как я из-за них был неоднократно унижен. Они из меня сделали няньку: и брюки я им застегивал, и к зубному врачу водил. А вчера еще в добавление ко всему пришлось зашивать Наташке платье: она его разодрала на одном месте, села на гвоздь.
   
Тут я почувствовал, что погибаю, ибо все эти воспоминания не вызывали во мне ни протеста, ни негодования. Я вскочил, чтобы обратиться в бегство, но Наташка, хитрая душа, все поняла и тоже вскочила.
   
— Ты куда? — спросила она и загородила мне дорогу.
   
В это время, на мое счастье, в комнату вошла Нина, и я протянул ей заявление. Все произошло в одну секунду, никто не успел опомниться, а Нина уже держала заявление в руке и читала.
   
— Так, — сказала она. — А вы чего, ребята?
   
Они промолчали.
   
— Ах, да, — сказала Нина, она их узнала. — Идите, идите. Я сама разберусь. — Проводила до дверей и вернулась ко мне: — Так. Значит, работа вожатого мешает твоей личной жизни?
   
— Интересы у меня совсем другие, — ответил я.
   
— Знаю я твои интересы: в футбол гонять вместе со Смолиным.
   
— Неправда, — возразил я. — Мы в кино ходим, и книги читаем, и всякое прочее.
   
— Они сюда пришли из-за тебя, — сказала она, — а ты «всякое прочее», «мешают личной жизни»! Ты вот за все это время ничего для них не придумал.
   
— Почему? — возразил я. — Я придумал. Надо отвести их в автоматическую фотографию.
   
— Зачем? — Она посмотрела на меня с некоторым удивлением.
   
— Они там сфотографируются, а потом эти снимки можно будет наклеить в толстую тетрадь. Ты передай это новому вожатому, — великодушно предложил я, — пусть он их отведет.
   
— А зачем? — снова спросила Нина.
   
Кажется, произошла осечка. Она ничего не поняла.
   
— Фотография ведь автоматическая, работает без фотографа. Детям будет интересно: можно любые рожи корчить.
   
— Знаешь, Збандуто, хорошо, что ты подал заявление, — сказала Нина. — Нет в тебе гармонии. И выдумки твои нелепые.
   
— Так ведь они люди двадцать первого века, — сказал я. — Им технику и автоматику подавай.
   
Она не ответила, видно, забыла про меня. Склонилась над листом бумаги и чертила мужское лицо с бородкой.
   
— Так я пойду, — сказал я.
   
— А, это ты, — спохватилась она. — Ну ладно, найдем тебе замену.
   
А после уроков, когда мы с Сашкой заскочили в раздевалку за куртками, произошло новое событие. К Насте, которая прихорашивалась около зеркала, подошла Наташка. Я первый ее заметил и остановил Сашку. Мы спрятались между пальто. И вот тут-то и услышали этот странный разговор.
   
— Ты чего, малышка? — спросила Настя у Наташки.