Через базарную площадь идет полицейский надзиратель Очумелов  в новой шинели и с узелком в руке. За ним шагает рыжий городовой с решетом,  доверху наполненным конфискованным крыжовником. Кругом тишина… На площади ни  души… Открытые двери лавок и кабаков глядят на свет божий уныло, как голодные  пасти; около них нет даже нищих.    

– Так ты кусаться, окаянная? – слышит вдруг  Очумелов. – Ребята, не пущай ее! Нынче не велено кусаться! Держи! А… а!    

Слышен собачий визг. Очумелов глядит в сторону и видит: из  дровяного склада купца Пичугина, прыгая на трех ногах и оглядываясь, бежит  собака. За ней гонится человек в ситцевой крахмальной рубахе и расстегнутой  жилетке. Он бежит за ней и, подавшись туловищем вперед, падает на землю и  хватает собаку за задние лапы. Слышен вторично собачий визг и крик: «Не пущай!»  Из лавок высовываются сонные физиономии, и скоро около дровяного склада, словно  из земли выросши, собирается толпа.    

– Никак беспорядок, ваше благородие!.. – говорит  городовой.    

Очумелов делает полуоборот налево и шагает к сборищу. Около  самых ворот склада, видит он, стоит вышеписанный человек в расстегнутой жилетке  и, подняв вверх правую руку, показывает толпе окровавленный палец. На  полупьяном лице его как бы написано: «Ужо я сорву с тебя, шельма!», да и самый  палец имеет вид знамения победы. В этом человеке Очумелов узнает золотых дел  мастера Хрюкина. В центре толпы, растопырив передние ноги и дрожа всем телом,  сидит на земле сам виновник скандала – белый борзой щенок с острой мордой и  желтым пятном на спине. В слезящихся глазах его выражение тоски и ужаса.    

– По какому это случаю тут? – спрашивает Очумелов,  врезываясь в толпу. – Почему тут? Это ты зачем палец?.. Кто кричал?    

– Иду я, ваше благородие, никого не трогаю… –  начинает Хрюкин, кашляя в кулак. – Насчет дров с Митрий Митричем, – и  вдруг эта подлая ни с того ни с сего за палец… Вы меня извините, я человек,  который работающий… Работа у меня мелкая. Пущай мне заплатят, потому – я этим  пальцем, может, неделю не пошевельну… Этого, ваше благородие, и в законе нет,  чтоб от твари терпеть… Ежели каждый будет кусаться, то лучше и не жить на  свете…    

– Гм!.. Хорошо… – говорит Очумелов строго, кашляя  и шевеля бровями. – Хорошо… Чья собака? Я этого так не оставлю. Я покажу  вам, как собак распускать! Пора обратить внимание на подобных господ, не  желающих подчиняться постановлениям! Как оштрафуют его, мерзавца, так он узнает  у меня, что значит собака и прочий бродячий скот! Я ему покажу кузькину мать!..  Елдырин, – обращается надзиратель к городовому, – узнай, чья это  собака, и составляй протокол! А собаку истребить надо. Немедля! Она, наверное,  бешеная… Чья это собака, спрашиваю?    

– Это, кажись, генерала Жигалова! – говорит кто-то  из толпы.    

– Генерала Жигалова? Гм!.. Сними-ка, Елдырин, с меня  пальто… Ужас как жарко! Должно полагать, перед дождем… Одного только я не  понимаю: как она могла тебя укусить? – обращается Очумелов к  Хрюкину. – Нешто она достанет до пальца? Она маленькая, а ты ведь вон  какой здоровила! Ты, должно быть, расковырял палец гвоздиком, а потом и пришла  в твою голову идея, чтоб соврать. Ты ведь… известный народ! Знаю вас, чертей!    

– Он, ваше благородие, цигаркой ей в харю для смеха, а  она – не будь дура и тяпни… Вздорный человек, ваше благородие!    

– Врешь, кривой! Не видал, так, стало быть, зачем  врать? Их благородие умный господин и понимают, ежели кто врет, а кто по  совести, как перед Богом… А ежели я вру, так пущай мировой рассудит. У него в  законе сказано… Нынче все равны… У меня у самого брат в жандармах… ежели хотите  знать…    

– Не рассуждать!    

– Нет, это не генеральская… – глубокомысленно  замечает городовой. – У генерала таких нет. У него всё больше легавые…    

– Ты это верно знаешь?    

– Верно, ваше благородие…    

– Я и сам знаю. У генерала собаки дорогие, породистые,  а эта – черт знает что! Ни шерсти, ни вида… подлость одна только… И этакую  собаку держать?!.. Где же у вас ум? Попадись этакая собака в Петербурге или  Москве, то знаете, что было бы? Там не посмотрели бы в закон, а моментально –  не дыши! Ты, Хрюкин, пострадал и дела этого так не оставляй… Нужно проучить!  Пора…    

– А может быть, и генеральская… – думает вслух  городовой. – На морде у ней не написано… Намедни во дворе у него такую  видел.    

– Вестимо, генеральская! – говорит голос из толпы.    

– Гм!.. Надень-ка, брат Елдырин, на меня пальто… Что-то  ветром подуло… Знобит… Ты отведешь ее к генералу и спросишь там. Скажешь, что я  нашел и прислал… И скажи, чтобы ее не выпускали на улицу… Она, может быть,  дорогая, а ежели каждый свинья будет ей в нос сигаркой тыкать, то долго ли  испортить. Собака – нежная тварь… А ты, болван, опусти руку! Нечего свой  дурацкий палец выставлять! Сам виноват!..    

– Повар генеральский идет, его спросим… Эй, Прохор!  Поди-ка, милый, сюда! Погляди на собаку… Ваша?    

– Выдумал! Этаких у нас отродясь не бывало!    

– И спрашивать тут долго нечего, – говорит  Очумелов. – Оно бродячая! Нечего тут долго разговаривать… Ежели сказал,  что бродячая, стало быть, и бродячая… Истребить, вот и все.    

– Это не наша, – продолжает Прохор. – Это  генералова брата, что намеднись приехал. Наш не охотник до борзых. Брат ихний  охоч…    

– Да разве братец ихний приехали? Владимир  Иваныч? – спрашивает Очумелов, и все лицо его заливается улыбкой  умиления. – Ишь ты, господи! А я и не знал! Погостить приехали?    

– В гости…    

– Ишь ты, господи… Соскучились по братце… А я ведь и не  знал! Так это ихняя собачка? Очень рад… Возьми ее… Собачонка ничего себе…  Шустрая такая… Цап этого за палец! Ха-ха-ха… Ну, чего дрожишь? Ррр… Рр…  Сердится, шельма, цуцик этакий…    

Прохор зовет собаку и идет с ней от дровяного склада… Толпа  хохочет над Хрюкиным.    

– Я еще доберусь до тебя! – грозит ему Очумелов и,  запахиваясь в шинель, продолжает свой путь по базарной площади.    

     

1884