Франсуаза Саган
Ангел-хранитель

Жаку

Земля пускает так же пузыри,
Как и вода…
Вильям Шекспир
Глава 1

Дорога в Санта-Монику шла вдоль берега. Прямая и неумолимая, она скользила под колеса урчащего «Ягуара». Было тепло, даже жарко. В воздухе пахло ночью и бензином. Мы мчались со скоростью полтораста километров в час. Пол выглядел слегка рассеянным, как все, кто ведет машину слишком быстро. На нем были дырчатые перчатки, как у профессиональных гонщиков, и от этого было немного неприятно смотреть ему на руки.
Меня зовут Дороти Сеймур, мне сорок пять лет. Сохранилась я неплохо, возможно, потому, что в моей жизни этому не было серьезных помех. Я сценарист, и достаточно известный. До сих пор нравлюсь мужчинам – вероятно, из-за того, что они мне тоже очень нравятся. Я из тех белых ворон, которых стыдится Голливуд. Когда мне было двадцать пять, я снялась в одном интеллектуальном фильме и имела бешеный успех. А в двадцать пять с половиной укатила в Европу с левым художником транжирить заработанное. В двадцать семь я вернулась без гроша в кармане, всеми позабытая. К тому же в родном Голливуде меня ожидало несколько судебных исков. Убедившись, что я абсолютно неплатежеспособна, дело замяли и пристроили меня сценаристом – мое прославленное имя уже не производило ни малейшего впечатления на неблагодарную публику. Меня это вполне устраивало. Автографы, фотографы и почести всегда наводили на меня тоску. Я стала «Той, что могла бы» (верно, так бы меня величали, будь я индейским вождем). Мне досталось крепкое здоровье и богатое воображение – и то и другое от деда-ирландца. Так что в конце концов я сделалась довольно популярным сочинителем цветных киноглупостей. И, к своему глубокому удивлению, обнаружила, что за это неплохо платят. Многие исторические картины студии «РКБ» сняты по моим сценариям. Иногда в кошмарных снах мне является Клеопатра и язвительно заявляет: «Нет, сударыня, я бы в жизни не сказала Цезарю: „Приходите, о повелитель моего сердца“».
Что до меня, повелителем моего сердца, или уж по крайности тела, нынче ночью должен был стать Пол Брет. И я заранее зевала.
А между тем Пол – завидный кавалер. Он представляет интересы «РКБ» и еще нескольких кинофирм. Элегантный мужчина с приятными манерами и красив, как картинка. Даже Памела Крис и Луэлла Шримп, две самые роковые женщины нашего поколения, уже десятилетие опустошающие с экрана сердца и кошельки представителей сильного пола, и те, каждая в свою очередь, в него влюблялись и проливали слезы, расставаясь. Так что у Пола славное прошлое.
Но в этот вечер, вопреки романтическому антуражу, я видела в нем лишь обыкновенного сорокалетнего блондина, не больше. Увы, делать нечего, пришла пора выкидывать белый флаг. Неделя цветов, полных подтекста телефонных диалогов и совместных выходов в свет – после этого женщина моего возраста просто обязана сдаться. По крайней мере так принято у нас в Голливуде. Настал день «икс», и мы со скоростью сто пятьдесят километров в час мчали в сторону моего дома.
Было уже два часа ночи, и я с сожалением размышляла о непомерной роли сексуальных влечений в человеческой жизни. Лично я хотела спать. Но мне хотелось спать и вчера, и три дня назад, больше я не имела на это права. Иначе «Ну конечно, моя радость» сменится на «Дороти, что с вами происходит? Вы можете мне открыться…». Так что мне предстояла радостная процедура – извлечь из холодильника мороженое, бутылку шотландского виски, протянуть Полу стакан с весело позвякивающими льдинками и наконец в соблазнительной позе а-ля Полет Годар улечься на большом канапе в гостиной. Тогда Пол подсядет ко мне, поцелует и затем проникновенно выдохнет: «Ведь это должно было случиться, правда, дорогая?» И действительно, это должно было случиться.

Я ахнула, а Пол сдавленно вскрикнул. В свете фар мелькнул силуэт. Он походил на сумасшедшего, а еще больше на соломенное чучело вроде тех, что во Франции выставляют вдоль полей. Человек метнулся наперерез машине. Оказалось, у моего блондина мгновенная реакция. Он резко тормознул и рывком руля отправил машину направо, в кювет, вместе со своей прекрасной спутницей (это я о себе). Перед глазами пронеслась вереница странных видений, и я очутилась лицом в траве, сжимая в руках сумочку. Странно, я обычно повсюду ее забываю. Никогда не знаешь, что побудило меня ухватить ее в миг, который мог стать последним. Потом до меня донесся голос Пола. С тревогой (что похвально) он звал меня по имени. Значит, жив-здоров.
Я закрыла глаза, испытывая больше, чем облегчение. Этого психа мы не задавили, я цела. Пол тоже. А учитывая кучу предстоящих формальностей плюс пережитое мною нервное потрясение, у меня все шансы проспать эту ночь в одиночестве. Слабым голосом я отозвалась: «Все в порядке, Пол», – и поудобнее уселась на траве.
– Слава небесам! – воскликнул Пол, вообще питающий склонность к старомодным выспренним выражениям. – Вы не пострадали, дорогая. Мне было показалось…
Я так и не узнала, что ему показалось. В следующую секунду раздался чудовищный грохот, и мы в обнимку скатились метров на десять вниз. Оглушенная, полуослепшая и несколько раздраженная, я высвободилась из объятий Пола, чтобы посмотреть, как горит «Ягуар». Он был похож на пылающий факел, и я надеялась, что этот факел застрахован. Пол тоже приподнялся.
– О боже, – сказал он, – наверное, это бензин…
– Интересно, что еще там могло взорваться? – язвительно осведомилась я.
И тут я вспомнила про того психа. Он же остался у машины! Я вскочила и бросилась туда, на ходу машинально отметив, что оба чулка поползли. Пол бежал следом. Незнакомец неподвижно лежал на асфальте, но в стороне от огня. Сперва я заметила только темные волосы. В свете пламени они казались рыжеватыми. Я легко перевернула его на спину, лицом вверх. Оно показалось мне совсем детским.
Хочу, чтобы меня верно поняли. Я никогда не любила, не люблю и не собираюсь любить зеленых юнцов (в Европе их называют котиками). Меня не перестает удивлять, что они все больше входят в моду. Иные из моих подруг тоже перед ней не устояли. Я нахожу в этом что-то фрейдистское. Юношам, на чьих губах молоко не обсохло, нечего делать в объятиях зрелых дам, от которых разит скотчем. Но это лицо, столь юное, столь суровое и столь совершенное, вызвало во мне странное чувство. Мне хотелось то убежать, то взять его на руки и начать баюкать. Нет, я не страдаю материнским комплексом. Я обожаю свою дочь, она живет в Париже с мужем. У нее куча детей, и она все норовит подсунуть их мне, когда я надумываю провести отпуск на Ривьере. Слава богу, я редко путешествую одна, так что обычно имею благовидный предлог уклониться от обязанностей бабушки. Но вернемся к той ночи и к Льюису. Да, этого психа, это чучело огородное, этого прекрасноликого незнакомца звали Льюис. На минуту я замерла перед ним, мне даже не сразу пришло в голову положить руку ему на грудь, чтобы проверить, бьется ли сердце. Я смотрела на него, и мне казалось, что, жив он или мертв, не имеет значения. Позже я поняла свою ошибку, но не в том смысле, как можно подумать.
– Кто это? – строго спросил Пол.
Что меня восхищает в людях Голливуда, так это их мания при любых обстоятельствах все знать и всех узнавать. Полу, видите ли, было неприятно, что он не может обратиться к человеку, которого чуть не сбил, по имени. Я взорвалась:
– Послушайте, Пол, мы ведь не на коктейле. Как вы думаете, он ранен? Ой!
Темная жидкость, вытекавшая из головы незнакомца мне на руки, была кровь. Теплая, густая, невероятно нежная. Пол заметил ее одновременно со мной.
– Я не задел его, – сказал он, – в этом я абсолютно уверен. Наверное, при взрыве в него отлетел обломок.
Он выпрямился. Голос его был спокоен и тверд. И я начала понимать Луэллу Шримп.
– Оставайтесь здесь, Дороти, я пойду звонить.
Он быстрыми шагами направился к видневшимся вдалеке темным силуэтам домов. Я осталась на шоссе наедине с незнакомцем, который, быть может, умирал. Внезапно он открыл глаза, посмотрел на меня и улыбнулся.

Глава 2

– Дороти, вы в своем уме?
На подобные вопросы мне всегда было трудно отвечать. А сейчас тем более: спрашивал-то Пол. В темно-синем блайзере он выглядел так элегантно! И смотрел на меня так сурово. Разговор происходил на террасе моего дома. Я была одета как садовник: старые полотняные брюки, выгоревшая рубашка в цветочек, голова перехвачена косынкой. Возней с клумбами и кустами я в жизни не занималась, один лишь вид садовых ножниц приводит меня в ужас, но я обожаю переодевания. Поэтому каждую субботу облачаюсь в старье, как все мои соседи. Но вместо того, чтобы исступленно стричь лужайки или усмирять мятежный бурьян, я поудобнее устраиваюсь на террасе с большим стаканом виски и книгой. Пол приехал ближе к вечеру и застал меня за этим занятием. Я чувствовала себя виноватой и неопрятной – в равной степени то и другое.
– Вы знаете, что весь город судачит о вашей причуде?
– Весь город, весь город… – повторила я отчасти польщенно и в то же время скромно.
– Ради всего святого, что делает у вас этот мальчик?
– Как что? Выздоравливает, приходит в себя после того случая. Вы же знаете, Пол, у него с ногой серьезно. А в кармане ни гроша, семьи нет, вообще ничего нет.
Пол тяжело вздохнул:
– Вот это меня и беспокоит, моя дорогая. Ну и, конечно, то, что ваш молодчик был накачан ЛСД, когда кинулся мне под колеса. Так сказали в больнице.
– Но, Пол, он ведь все уже объяснил. В дурмане он принял нас не за машину, ему почудилось…
Пол побагровел:
– Плевать я хотел, что ему чудилось. Он же ненормальный, проходимец какой-то. Едва нас не угробил, а вы берете его под крыло, он спокойно себе живет у вас в гостевой комнате, вы его кормите. А если в один прекрасный день ему помстится, что вы курица, и он вас прирежет? Или смоется с вашими драгоценностями?
Я возразила:
– Послушайте, Пол! Меня еще никогда не принимали за курицу. А что до моих побрякушек, то они не бог весть какое богатство. В конце концов, не могла же я бросить его на улице в таком состоянии!
– Но вы могли оставить его в больнице.
– Ему там не нравилось, и я его понимаю.
Пол не нашелся что ответить и молча уселся в плетеное кресло напротив меня. Машинально он взял мой стакан с виски и отпил половину. Я была уже на взводе, но промолчала. Похоже, он тоже еле сдерживался. Он странно на меня посмотрел:
– Вы занимаетесь садом?
Я несколько раз утвердительно кивнула головой. Забавно все-таки, некоторые мужчины буквально вынуждают их обманывать. Но ведь совершенно невозможно рассказать Полу о моих невинных субботних развлечениях. Тогда бы уж он точно посчитал, что я свихнулась. Я и то начинала задаваться вопросом, а не прав ли он.
– Что-то незаметно, – продолжил он, окинув сад критическим взглядом.
Несчастный клочок земли, именуемый моим садом, и впрямь скорее смахивает на джунгли. Тем не менее я с оскорбленным видом пожала плечами:
– Я делаю что могу.
– А что это у вас в волосах?
Я провела по волосам рукой и выгребла из них два или три маленьких белых деревянных завитка, тонких, как бумага.
– Стружки, – удивленно произнесла я.
– Вижу, что стружки, – желчно отозвался Пол. – Тут ими все усыпано. Вы что, помимо садоводства, еще и столярным делом увлекаетесь?
В этот миг еще одна стружка слетела с неба и опустилась ему на голову. Я посмотрела вверх.
– А, поняла. Это Льюис. Ему скучно лежать, и он вырезает из дерева.
– А стружки запросто отправляет в окно? Восхитительно.
Я начинала дергаться. Ну да, возможно, я сделала неправильно, забрав Льюиса из больницы к себе. Но это ведь милосердно, это ненадолго, и поступила я так без задней мысли. И вообще Пол не имеет на меня никаких прав. Я набралась смелости ему про это напомнить. Он возразил, что имеет те же права, что и всякий разумный мужчина в отношении неразумной женщины: мужчина не должен ей позволять делать глупости, обязан опекать ее, и так далее и тому подобное.
В конце концов мы разругались. Взбешенный, он уехал, а я осталась без сил в своем кресле перед стаканом успевшего согреться скотча. Было около шести вечера. Тени на заросшей бурьяном лужайке делались все длиннее. Вечерок обещал выдаться скучным – поссорившись с Полом, я не поехала в гости, куда нас приглашали вместе. Из развлечений оставался телевизор, ничего, кроме скуки, у меня обычно не вызывающий, да пара слов, которые пробормочет Льюис, когда я принесу ему ужин.
Никогда еще не встречала столь молчаливого существа. Только раз он выдавил из себя нечто членораздельное – когда захотел выписаться из больницы на третий день после аварии. Мое гостеприимство он принял как нечто само собой разумеющееся. В тот день у меня было прекрасное настроение, пожалуй, даже слишком прекрасное. Один из редких, слава богу, моментов, когда кажется, что все люди на свете – твои братья и дети одновременно и ты должен заботиться о них.
С тех пор Льюис жил у меня. Целыми днями он неподвижно лежал в постели. Я приносила ему еду, а повязку на ноге он менял сам. Он не читал, не слушал радио, не разговаривал, время от времени вырезал странные фигурки из веток, что я приносила из сада. Но чаще просто с непроницаемым лицом смотрел в окно. Порой я спрашивала себя, не идиот ли он. В сочетании с его красотой это казалось весьма романтичным. Я предприняла несколько робких попыток узнать хоть что-то о его прошлом, его жизни, планах на будущее, но все мои вопросы натыкались на неизменное: «Это неинтересно». Однажды наши пути пересеклись на ночном шоссе. Его зовут Льюис. Все. Точка. Пожалуй, меня это устраивало. Меня утомляет, когда люди начинают подробно расписывать свою жизнь, а они, видит бог, так редко избавляют от своих откровений.

Я пошла на кухню и скоренько соорудила чудесный ужин из консервов. Потом поднялась по лестнице, постучала в дверь его комнаты, вошла и поставила поднос на кровать, усыпанную стружками. Вспомнив, как одна из них упала на голову Полу, я засмеялась. Льюис вопросительно поднял на меня глаза. Разрез у них был кошачий и цвет тоже. Светло-зеленые, под черными бровями. Разглядывая его, я машинально подумала, что его приняли бы на «Коламбиа пикчерз» за одни только эти глаза.
– Вы смеетесь? – спросил он низким, чуть глуховатым, неуверенным голосом.
– Просто вспомнила, как одна из ваших стружек упала из окна прямо Полу на голову. Он был возмущен.
– Ему было очень больно?
Я уставилась на него, раскрыв рот. Впервые я слышала, чтобы он шутил. По крайней мере, я надеялась, что это шутка. Я снова засмеялась, но чувствовала себя не в своей тарелке.
В конечном счете Пол прав. Что я делаю с этим мальчиком, с этим психом, здесь, в уединенном домике в субботний вечер? Могла бы сейчас веселиться, танцевать с друзьями. Может, даже немного пококетничала бы с этим милым Полом. А может, и не с ним…
– Вы решили сегодня никуда не ездить?
– Да, – с горечью ответила я. – Надеюсь, не очень вам помешаю?
И сразу же пожалела о сказанном. Это противоречило всем законам гостеприимства. Но Льюис вдруг рассмеялся, точно ребенок, весело, от всей души. И этот смех вернул ему его возраст, вернул душу.
– Вам очень скучно?
Вопрос застал меня врасплох. Многие ли могут сказать, как они скучают – сильно, или так себе, или неосознанно – в этом жутком хаосе, который и есть наша жизнь. Я ответила банальностью:
– Мне некогда скучать. Я работаю сценаристом на «РКБ» и…
Он мотнул головой налево, в сторону залива Санта-Моника, мерцавшего в сумерках, в сторону Беверли-Хиллз, огромного предместья Лос-Анджелеса с его студиями и павильонами. Все это он охватил одним презрительным кивком. Возможно, презрение – слишком сильно сказано, но это было больше, чем равнодушие.
– Да, там. Этим я зарабатываю на жизнь.
Разговор действовал мне на нервы. Из-за этого незнакомца я в течение трех минут почувствовала себя сперва пошлой, затем никчемной. И правда, какой толк от моей работы? Ежемесячная стопочка долларов, которая разлетается без остатка. Но было странно, что это чувство вины вызвал во мне шалопай, наркоман, который наверняка и на это-то не способен. Нет, я ничего не имею против наркотиков, но мне не нравится, когда люди выводят из своих пристрастий целую философию и презирают тех, кто не разделяет ее.
– Зарабатывать на жизнь… – мечтательно повторил он. – Зарабатывать на жизнь…
– Так принято, – отозвалась я.
– Досадно! А я бы хотел жить во Флоренции в те времена, когда там было полно людей, которые содержали других. Просто так, задаром.
– Они содержали скульпторов, художников, поэтов. Вы владеете хоть каким-нибудь из этих искусств?
Он покачал головой:
– А может, они еще содержали тех, кто им просто нравился, за так.
Я цинично усмехнулась, совсем как Бэт Дэвис.
– Ну, это и в наше время бывает.
И так же, как он пару минут назад, я мотнула головой в сторону предместья. Он закрыл глаза.
– Я ведь сказал: просто так. А это – не просто…
Он так убежденно произнес «это», что у меня сразу зародилось множество предположений, одно другого романтичнее.
Что я о нем знаю? Может, у него была безумная любовь? То есть то, что принято называть безумной любовью, а мне всегда казалось единственно разумной формой любви. И что, если не случай и не наркотики, а отчаяние толкнуло его под колеса «Ягуара»? И залечивает он сейчас не только ногу, но и душевную рану? А пристально вглядываясь в небо, находит в нем любимый образ?
Последняя фраза показалась мне знакомой. И тут до меня дошло. Я же сама написала ее в сценарии о жизни Данте для цветного сериала. Каких усилий мне стоило внести в него хоть каплю эротики! Бедный Данте сидит за неотесанным средневековым столом с пером в руке. Он поднимает глаза от рукописи и смотрит в окно. Голос за кадром: «Пристально вглядываясь в небеса, находит ли он там любимый образ?» На этот вопрос зритель должен ответить сам, причем, надеюсь, положительно.
Ну вот, я уже начинаю думать, как пишу. Будь у меня хоть на йоту таланта либо литературных амбиций, я б, вероятно, была довольна. Увы! Я взглянула на Льюиса. Он снова открыл глаза и внимательно меня рассматривал.
– Как вас зовут?
– Дороти. Дороти Сеймур. Разве я не говорила?
– Нет.
Я сидела у него в ногах. Через окно в комнату вливался вечерний воздух, пропитанный запахами моря. Я вдыхала эти запахи уже сорок пять лет, и все эти годы они не менялись, почти жестокие в своей неизменности. Сколько мне еще вдыхать их свободно и бездумно, скоро ли начнется ностальгия по прожитым годам, по поцелуям, по теплу мужского тела? Надо выйти замуж за Пола. Пора расставаться с этой безграничной верой в собственное здоровье и душевное равновесие. Хорошо чувствуешь себя в своей шкуре, пока есть человек, который эту шкуру гладит, согревает ее своим теплом. А что потом? Вот именно, что потом? Начнутся визиты к психиатрам? Одна мысль об этом вызывает во мне отвращение.

– Что-то вы погрустнели, – заметил Льюис.
Он взял мою руку и принялся рассматривать. Я тоже уставилась на нее. Мы оба изучали ее с неожиданным интересом. Он – потому что ее не знал, я – потому что в руках Льюиса она сделалась иной: стала похожа на вещь, словно больше мне не принадлежала. Еще никто не брал меня за руку столь странно.
– Сколько вам лет? – спросил он.
К моему глубокому удивлению, я ответила правду:
– Сорок пять.
– Вам повезло.
Я посмотрела на него с удивлением. Ему-то было лет двадцать шесть, не больше.
– Повезло? Почему?
– Повезло, что дожили до этих лет. Это ведь здорово.
Он отпустил мою ладонь. Вернее (так мне чудилось), возвратил ее запястью. Потом отвернулся и закрыл глаза. Я встала.
– Спокойной ночи, Льюис.
– Спокойной ночи, Дороти Сеймур, – нежно ответил он.
Я тихо прикрыла за собой дверь и спустилась на террасу. Мне почему-то было очень хорошо.

Глава 3

– «Понимаешь, это не пройдет. Это никогда у меня не пройдет.
– Все проходит.
– Нет. Нас связывает что-то неумолимое, как судьба. Ты сам ведь чувствуешь. Ты… ты должен это знать. Ты не можешь не знать!»
Тут я прервала сей страстный диалог – мое очередное творение – и вопросительно взглянула на Льюиса. Он приподнял брови и улыбнулся.
– Вы действительно верите в судьбу, в неумолимое?
– Речь не обо мне, а о Ференце Листе и…
– Да, но я спрашиваю о вас.
Я рассмеялась. Да, порой жизнь казалась мне неумолимой, и о некоторых чувствах я думала, что они никогда не иссякнут. Но вот мне сорок пять, я сижу в своем саду, у меня прекрасное настроение, и я никого не люблю.
– Раньше верила. А вы?
– Еще нет.
Он закрыл глаза. Постепенно он сделался разговорчивее, и мы стали рассказывать друг другу о себе. Вечерами, когда я возвращалась с работы, Льюис, опираясь на две палки, спускался на террасу и усаживался в кресло-качалку. Потягивая скотч, мы наблюдали, как сгущаются сумерки.
Мне было приятно, приходя домой, видеть его. Он был спокоен и странен, весел и мрачен одновременно, он походил на какого-то неведомого зверька. Приятно, но не больше. Я отнюдь не была влюблена. Мало того, при других обстоятельствах меня бы его красота пугала, отталкивала. Он был слишком тонко отделан, слишком строен, слишком совершенен. Нет, вовсе не по-женски, но он напоминал мне избранную расу, о которой писал Пруст: волосы с отливом, как перья, бархатная кожа. Словом, ему недоставало той детской суровости, которая так нравится мне в мужчинах. Я даже сомневалась, бреется ли он, есть ли в том нужда.
О себе он рассказал, что родился в пуританской семье на севере Штатов. Учился кое-как кое-чему, потом ушел из дома, перебивался случайными заработками, как все молодые бродяги. Добрался до Сан-Франциско. Познакомился там с другими лоботрясами той же породы. Добрая доза ЛСД, прогулка на машине, драка. В итоге очутился у меня. Выздоровеет, снова уйдет куда глаза глядят. Мы часто беседовали с ним о жизни, об искусстве – в его образовании имелись чудовищные пробелы.
Отношения наши оставались сугубо платоническими – полная нелепость с точки зрения толпы. Льюис часто расспрашивал о моих прежних романах, но ни словом не обмолвился о своих. Меня это слегка настораживало. Все-таки странно для его лет. Слова «женщины» и «мужчины» он произносил одинаково – равнодушно и пресно. А я в свои сорок пять не могла выговорить «мужчина» без легкой нотки нежности в голосе и сладкого отзвука в памяти. Возле него я порой ощущала себя бесстыжей.
– Когда жизнь показалась вам неумолимой? – спросил Льюис. – Когда ушел ваш первый муж?
– О Господи, конечно, нет. Наоборот, тогда я почувствовала скорее облегчение. Только представьте себе: абстрактная живопись с утра до ночи! Ужасно утомляет. А вот когда ушел Фрэнк… Тогда – да, тогда я была как раненый зверь.
– Кто такой Фрэнк? Ваш второй муж?
– Да, второй. В нем не было ничего особенного, но столько жизнелюбия, нежности, счастья…
– Он бросил вас?
– В него влюбилась Луэлла Шримп.
Льюис вопросительно поднял брови.
– Только не говорите, что вы никогда не слышали о такой актрисе – Луэлла Шримп.
Он неопределенно хмыкнул. Я была возмущена, однако не стала настаивать.
– Ну, в общем, Фрэнку это страшно польстило, он был в упоении и оставил меня, чтобы на ней жениться. Тогда-то мне, как Мари д'Агуль, показалось, что это никогда не пройдет. Я так думала больше года. Вы удивлены?
– Нет. А что было дальше?
– Два года спустя Луэлла влюбилась в другого, а Фрэнка бросила. Он снял три неудачных фильма и начал пить. Все. Точка…
Мы помолчали. Льюис слегка застонал и попытался встать. Я встревожилась.
– Вам плохо?
– Болит. Такое впечатление, что никогда не смогу ходить.
Я представила себе, как он остается калекой на всю жизнь у меня. Забавно, однако такая перспектива не показалась мне ни нелепой, ни неприятной. Должно быть, я дожила до возраста, когда человеку пора взвалить на себя какую-нибудь ношу. Ну что ж, я бы справилась. Несла бы ее долго и упорно.
– Тогда вы останетесь жить здесь, – ответила я весело. – А когда у вас выпадут все зубы, я буду варить вам каши.
– Почему у меня выпадут зубы?
– Говорят, так бывает, когда больные долго лежат. По-моему, это парадокс. Понятнее, если б они выпадали у тех, кто стоит, – под действием силы тяжести. Так ведь нет.
Он искоса посмотрел на меня, почти как Пол, но не так сурово.
– Какая вы странная, – произнес он. – Мне невозможно расстаться с вами.
Он прикрыл веки и бесцветным голосом попросил почитать стихи. Я пошла поискать что-нибудь по его вкусу. Это стало уже традицией. Тихо и нежно, чтобы не потревожить и не разбудить, я читала стихи Лорки об Уолте Уитмене:

Есть пляжи на небе, где от повседневности
можно укрыться,
и бренные есть, кого на заре
не заставишь вернуться…
Глава 4

Мне сообщили об этом в самый разгар дня. Я диктовала секретарше трепетный диалог Мари д'Агуль и Ференца Листа, сочиненный вашей покорной слугой. Работала я без подъема, узнав накануне, что на роль Листа приглашен Нодин Дьюк. Я даже не решалась представить этого черноволосого атлета в образе великого музыканта. Но у кинематографа свои заблуждения – фатальные, смехотворные, примитивные. Мы как раз дошли до «чего-то непоправимого», и моя секретарша – она вообще ужасно чувствительная – залилась слезами, когда зазвонил телефон. Она сняла трубку, шумно высморкалась и повернулась ко мне:
– Мистер Пол Брет, мэм, что-то срочное.
Я взяла трубку.
– Дороти, вы уже знаете?
– Нет. Думаю, что нет.
– Дорогая Дороти… Умер Фрэнк.
Я ничего не ответила. Он встревоженно продолжал:
– Фрэнк Сеймур. Ваш бывший муж. Он покончил с собой сегодня ночью.
– Не может быть, – сказала я.
Я действительно так думала. У Фрэнка сроду не было ни капли мужества. Множество достоинств, но только не мужество. А чтобы покончить с собой, как мне кажется, нужно быть очень мужественным. Достаточно вспомнить о тысячах людей, для которых самоубийство – единственный выход, но они не могут решиться.
– Да, – донесся до меня голос Пола, – сегодня утром он покончил с собой в дешевом мотеле неподалеку от вас. Он не оставил никакой записки.
Мое сердце билось медленно-медленно. Оно билось все медленней и все сильней. Фрэнк… Я вспоминала, каким он был веселым, как смеялся, какая у него была кожа… Фрэнк умер… Это странно, но смерть заурядного человека потрясает сильней, чем когда умирает крупная личность. Я не могла поверить, что Фрэнка больше нет.
– Дороти… вы меня слышите?
– Слышу.
– Дороти, вам надо приехать. У него нет семьи, а Луэлла, вы знаете, сейчас в Риме. Мне очень жаль, Дороти, но надо уладить кое-какие формальности. Я сейчас заеду за вами.
Я протянула трубку своей секретарше – бог знает почему, ее зовут Кэнди[1] – и опустилась на стул. Взглянув на меня, она встала (у нее потрясающее умение чувствовать людей, из-за него она и стала для меня просто незаменимой), выдвинула ящик с надписью «Архив» и протянула мне откупоренную бутылку виски – она всегда там стоит. Машинально я сделала большой глоток. Я знаю, зачем человеку в состоянии шока предлагают выпить. Алкоголь в такой ситуации кажется столь гадким, что вызывает инстинктивный физический протест, отторжение. И это выводит из состояния отупения лучше чего угодно другого. Виски обожгло гортань, я вышла из оцепенения, охваченная ужасом.
– Умер Фрэнк, – выговорила я.
Кэнди снова уронила лицо в носовой платок. Мы давно работали вместе, и у меня хватало времени поведать ей свою несчастную судьбу. Впрочем, у нее тоже. Мы болтали, когда вдохновение покидало меня. Так что не было нужды объяснять, кто такой Фрэнк, и от этого мне стало чуть легче. Сейчас, когда я узнала о его смерти, мне было бы невыносимо общество человека, не знавшего о его существовании. А ведь видит бог, несчастный давно исчез из нашего круга. И позабыт тем основательней, что в свое время был известен.
Здесь, в Голливуде, слава вообще ужасна, а уж если оказалась недолговечной, делается просто убийственной. В газете появится коротенькая заметка, состоящая из туманных выражений, пойдут неясные пересуды о самоубийстве. О нем, о Фрэнке, красавце Фрэнке, о его завидной доле мужа Луэллы Шримп, о нем, о Фрэнке, с которым мы столько раз вместе смеялись, – будут сказаны эти рассеянные, злые, почти немилосердные слова, и от этого он умрет вторично.
Пол приехал очень быстро. Он дружески взял меня под руку и воздержался от поцелуев, иначе бы я разревелась. К мужчинам, с которыми я была близка, у меня всегда сохраняется чувство нежности, чем бы наша связь ни кончилась. Кажется, такое случается нечасто. Но я думаю, что мужчина, с которым ты проводишь ночь, неизбежно, хоть на мгновение, становится среди этой ночи самым близким тебе человеком на земле; никто не убедит меня в обратном. Тела мужчин, воинственные или беззащитные, столь разные и столь похожие, и так стремящиеся быть именно непохожими… Я взяла Пола под руку, и мы уехали. Я испытывала некоторое облегчение от того, что никогда не любила Пола. Мне предстояло свидание с прошлым, и присутствие при нем настоящего было бы тягостно.

Фрэнк лежал неподвижно, безразличный ко всему. Он был похож на спящего. Он был мертв. Выстрелил себе в сердце с расстояния двух сантиметров, так что лицо не пострадало. Я попрощалась с ним. Моя боль не была чрезмерной. Думаю, так прощаются с частицей себя, что было тобой, но утрачено при операции, ранении или еще чем-то в этом роде. Фрэнк по-прежнему оставался шатеном. Странно, никогда больше я не встречала столь ярко выраженных шатенов, хотя это весьма распространенный цвет волос.
Потом Пол решил отвезти меня домой. Я подчинилась. Мы сели в его новый «Ягуар». Было четыре часа пополудни, солнце обжигало нам лица. И мне пришло в голову, что никогда больше его лучи не обожгут лицо Фрэнка, а он так его любил. Как мы все-таки жестоки к нашим мертвым! Стоит человеку умереть, как его торопятся упрятать в черный ящик, поплотнее закрыть тяжелой крышкой и зарыть в землю. От них спешат избавиться. Иногда еще их лица подкрашивают, подгоняя под свой вкус, и при бледном электрическом свете выставляют на всеобщее обозрение. Сперва обездвиживают, затем искажают. А по мне, надо хоть десять минут дать им погреться на солнышке, отвезти их к морю, если они его любили, подарить радости земли в последний раз перед тем, как они навеки смешаются с нею. Но нет, их наказывают за то, что они умерли. В лучшем случае им сыграют немного Баха, церковной музыки, которую большинство из них никогда не любило… Я погрузилась в черную меланхолию. Пол остановил машину перед моим домом.
– Может, мне зайти к вам на минутку?
Машинально я кивнула, а потом вспомнила про Льюиса.
Ну и что, какая разница! Мне было безразлично, что они там один про другого подумают, уставившись друг на друга, словно фарфоровые собачки. Я направилась к террасе. Пол шел следом. Развалившись в кресле, Льюис неподвижно созерцал птиц. Издали он приветствовал меня взмахом руки, но, заметив Пола, прервал свой жест. Я поднялась по ступенькам и подошла к нему.
– Льюис, – сказала я, – умер Фрэнк.
Он протянул ко мне руку и неуверенно провел по моим волосам. И тут что-то во мне оборвалось. Я упала на колени и разрыдалась. Я рыдала у ног этого ребенка, не ведающего горестей людских. Он гладил меня по волосам, по лбу, по мокрым щекам. Чуть успокоившись, я подняла голову. Пол уехал, не произнеся ни слова. И тут я внезапно поняла, почему не плакала при Поле. Причина оказалась жалкой и простой: ему этого хотелось.
– Я, наверно, жутко выгляжу, – сказала я.
Я знала, что глаза у меня покраснели, косметика смылась, лицо опухло. И впервые в жизни не смущалась, очутившись перед мужчиной в таком состоянии. В глазах Льюиса, как в зеркале, я видела отражение плачущего ребенка. И этим ребенком была я, Дороти Сеймур, сорока пяти лет. Было в нем нечто смутное, пугающее и успокаивающее одновременно, нечто отрицающее условности.
– Вы расстроены, – задумчиво произнес он.
– Я долго его любила.
– Он вас бросил и теперь за это наказан, – выпалил он. – Такова жизнь.
Я воскликнула:
– Вы рассуждаете как ребенок, а жизнь, слава богу, вовсе не такая!
– Она может быть такой.
Он отвернулся и опять погрузился в созерцание своих птичек. Рассеянный, почти скучающий. Мне пришло в голову, что сочувствие его далеко не безгранично, и пожалела, что Пол уехал. Я представила, как мы вместе вспоминали бы Фрэнка, как он утирал бы мне слезы и как мы играли бы здесь, на веранде, эту ужасную, слезливую и сентиментальную комедию. И я почувствовала себя чертовски гордой, что этого не произошло. Я вошла в дом. Звонил телефон.
Звонки не прекращались весь вечер. Звонили все: мои бывшие любовники, мои друзья, партнеры Фрэнка, журналисты (этих-то было не много). Уже было известно, что Луэлла, узнав о смерти Фрэнка, не преминула лишиться чувств и немедленно вылетела из Рима в сопровождении своего очередного дружка, молодого итальянца.
Вся эта суета действовала угнетающе. Никто из оплакивающих теперь Фрэнка и пальцем не пошевелил, чтобы поддержать, пока он был жив. Только я, в нарушение всех американских законов о разводе, подбрасывала ему денег до самого конца. Окончательно добил меня звонок Джерри Болтона. Он был большой шишкой в Актерской гильдии. Когда я вернулась из Европы, именно этот гнусный тип хотел затаскать меня по судам, пытался довести до голодной смерти. Но я пришлась ему не по зубам, и он обрушился на Фрэнка, когда тот впал в немилость у Луэллы. Злобное ничтожество, но всемогущий. Он знал, что я его ненавижу до глубины души, и все-таки имел наглость позвонить.
– Дороти? Я очень огорчен. Я знаю, вы очень любили Фрэнка, и я…
– А я знаю, что это вы, Джерри, вышвырнули его на улицу, что это вы закрыли перед ним все двери. Будьте любезны повесить трубку, я не люблю говорить грубости.
Он дал отбой. Гнев пошел мне на пользу. Я вернулась в гостиную и рассказала Льюису, за что ненавижу Джерри Болтона, его доллары, его директивы.
– Не будь у меня крепкого здоровья да верных друзей, он бы и меня довел до самоубийства, как Фрэнка. Лицемер из лицемеров. Отродясь никому не желала смерти, но ему почти желаю. Единственный человек на свете, кому я могла бы этого пожелать.
Так я закончила свою пламенную речь.
– Вы просто слишком снисходительны, дорогая, – рассеянно возразил Льюис. – Есть и другие, кто этого заслуживает.

Глава 5

Мы сидели втроем в моем кабинете на студии. Я места себе не находила и гипнотизировала взглядом телефон. Кэнди побледнела от волнения. Только Льюис, развалившийся в кресле для посетителей, казался спокойным, почти скучающим. Мы ждали результатов кинопробы.
Однажды вечером, несколько дней спустя после смерти Фрэнка, Льюис вдруг решился и встал. Легко, как будто нога никогда и не была сломана, сделал несколько шагов и остановился передо мной. Я была совершенно изумлена.
– Смотрите, я здоров.
Я настолько привыкла к его присутствию возле меня, к его полуувечности, что и не думала, что рано или поздно это должно произойти. Скоро он скажет мне «до свидания» и «спасибо» и скроется за углом, и я его больше не увижу. Непонятная боль сжала мне сердце.
– Прекрасная новость, – еле выдавила я.
– Вы так считаете?
– Ну конечно. И что вы теперь собираетесь делать?
– Все зависит от вас, – спокойно проговорил он. И снова сел.
Я вздохнула с облегчением. По крайней мере он не уезжает прямо сейчас. Зато его слова меня заинтриговали. Почему вдруг судьба столь летучего, безразличного и свободного существа зависит от меня? Все это время я была для него сиделкой, не более.
– Если я останусь здесь, мне надо найти работу, – продолжил он.
– Вы хотите обосноваться в Лос-Анджелесе?
– Я сказал «здесь», – сурово ответил он, указывая подбородком на веранду и на свое кресло. Помолчав, он добавил: – Если вы, конечно, не против.
Я выронила сигарету, подняла ее, вскочила, бормоча что-то бессвязное вроде: «Надо же, вот это да, ну и ну, вот уж не ожидала» – и тому подобного. Он сидел совершенно неподвижно и смотрел на меня. Я покраснела от смущения (этого только не хватало!) и сбежала от него на кухню. Прямо из горлышка отхлебнула добрый глоток скотча. Еще немного, и я сделаюсь алкоголичкой, если уже не стала. Собравшись с духом, вернулась на веранду. Пора объяснить этому мальчику, что я живу одна, потому что мне это нравится, потому что сама так решила, и вовсе не нуждаюсь в юном спутнике. К тому же из-за него я не могу приглашать к себе поклонников, что осложняет мне жизнь. И в-третьих, в-третьих… В общем, ему незачем здесь оставаться. Как две минуты назад меня пугала возможность его отъезда, так теперь возмущала мысль о том, что он останется. Но мне было не до исследований собственной противоречивости.
– Льюис, – сказала я, – нам надо поговорить.
– Это ни к чему. Если вы не хотите, чтоб я оставался, я уеду.
– Дело не в том, – проговорила я, окончательно сбитая с толку.
– А в чем же?
Я ощущала смятение. И правда, в чем? Я ведь не хотела, чтобы он уезжал. Он мне нравился.
– Дело в том, что это неудобно, – проговорила я слабым голосом.
Он засмеялся, смех очень его молодил. Я выпалила:
– Пока вы болели после ранения, было в порядке вещей, что вы у меня живете. Вы тут один в чужом городе, вы попали в беду, вы…
– А раз я начал ходить, это уже неудобно?
– Этого никому не объяснишь.
– Не объяснишь кому?
– Всем!
– Вы всем отчитываетесь в своих поступках?
В его голосе мне почудилось презрение, я вскипела:
– Но, Льюис, посудите сами. У меня свои привычки, у меня друзья, у меня… ну, словом, бывает, мужчины за мной ухаживают…
Выговорив все это – верх унижения! – я снова покраснела. В сорок пять лет! Льюис кивнул.
– Я прекрасно знаю, что в вас влюбляются мужчины. Например, тот тип на машине, Брет.
– Между мной и Полом никогда ничего не было, – целомудренно сообщила я. – И потом, это не ваше дело. Ваше присутствие меня компрометирует.
– Вы уже достаточно взрослая, – резонно возразил Льюис. – Просто я думал, что если найду работу в городе, то смогу жить здесь и приносить вам деньги.
– Мне не нужны деньги! Я достаточно зарабатываю, мне и без жильцов денег хватает!
– Так мне было бы удобнее, – миролюбиво возразил он.
После долгой дискуссии мы пришли к полному согласию. Льюис попробует найти работу, а затем подыщет квартиру где-нибудь неподалеку, раз уж ему так хочется. Он на все соглашался. Спать мы разошлись, вполне довольные друг другом. Уже засыпая, я вспомнила, что он так и не сказал, почему хочет остаться рядом со мной.
На следующий день я всем на студии рассказывала о молодом человеке с ангельской внешностью. Мне пришлось выслушать несколько плоских шуток, но зато удалось заручиться приглашением для Льюиса. Я привезла его, он снялся в кинопробе, и мой патрон, Джей Грант, обещал просмотреть ее в ближайшие дни.

И вот такой день наступил. Джей засел в демонстрационной, ему предстояло сделать выбор между Льюисом и дюжиной других претендентов. Я грызла ручку. Кэнди, втрескавшаяся в Льюиса с первого взгляда, рассеянно стучала по клавишам машинки.
– Не очень-то живописный вид, – задумчиво произнес Льюис.
Я взглянула на пожелтевшую лужайку за окном. Господи, вот он о чем! Может, ему суждено стать звездой первой величины, героем-любовником номер один американского кино, а он толкует о каком-то виде из окна! Я на миг представила, как он, кумир толпы, обладатель многочисленных «Оскаров», объездивший весь свет, порой заруливает на своем «Кадиллаке» к старушке Дороти, которая некогда наставила его на этот путь. Я уж совсем было растрогалась, как зазвонил телефон. Я схватила трубку.
– Дороти? Это Джей. Дорогуша, ваш малыш просто прелесть. Заезжайте глянуть. Со времен Джеймса Дина не видал ничего подобного.
– Он здесь, – сказала я сдавленным голосом.
– Прекрасно. Приезжайте вместе.
Кэнди расцеловала нас, утирая глаза платочком. Мы вскочили в мою машину. Демонстрационный зал располагался километрах в трех отсюда. Мы преодолели их за рекордное время и бросились в объятия Джея. «Бросились» сказано не совсем точно. Было похоже, что Льюиса все это вовсе не интересует, он еле волочил ноги, что-то насвистывая на ходу. Он вежливо поздоровался с Джеем, уселся в темном зале рядом со мной, и нам снова прокрутили пленку.
На экране его лицо было другим. В нем появилось нечто плохо поддающееся определению, что-то жестокое, необузданное, но страшно притягательное. Мне стало не по себе. На экране кто-то чужой с почти немыслимой непринужденностью встал, прислонился к стене, зажег сигарету, зевнул, улыбнулся. Он держался, точно вокруг не было ни души. Камера совершенно его не стесняла. Да и заметил ли он ее?
Зажегся свет, и Джей обернулся ко мне с видом победителя.
– Ну, Дороти, что вы на это скажете?
Ну, разумеется, это он его открыл! Я несколько раз молча кивнула. Здесь лучше понимают мимику. Джей обратился к Льюису:
– Как вы себе нравитесь?
– Никак, – сдержанно ответил Льюис.
– Где вы учились играть?
– Нигде.
– Нигде? А если серьезно?
Льюис встал, на его лице читалась брезгливость.
– Я никогда не вру, господин…
– Грант, – механически отозвался Джей.
– Я никогда не вру, господин Грант.
Впервые в жизни я видела Джея Гранта растерянным. Он даже слегка покраснел.
– Я же не говорю, что вы врете. Но вы так естественно держались перед камерой. У дебютантов это редко выходит. Дороти может подтвердить.
Он повернулся ко мне с таким умоляющим видом, что я чуть не прыснула. Я пришла ему на выручку.
– Действительно, Льюис, у вас очень здорово получилось.
Он посмотрел на меня, улыбнулся и внезапно склонился ко мне, как если бы мы были одни.
– Правда? Вам понравилось?
Его лицо находилось в двух сантиметрах от моего. Я заерзала в кресле, мне было страшно неловко.
– Ну конечно, Льюис, я уверена, вас ждет блестящее будущее.
Джей тактично кашлянул, как я и ожидала.
– Я подготовлю для вас контракт, Льюис. Если желаете, покажите его своему адвокату. Где вас можно найти?
Я вжалась в кресло. Будто издалека до меня донесся спокойный голос Льюиса:
– Я живу у миссис Сеймур.

Глава 6

Будь я в Голливуде персоной позначительней, разразился бы скандал. Ну а скромный сценарист удостоилась лишь нескольких доморощенных комментариев да дурацких поздравлений по поводу грядущих успехов «моего протеже». Сплетницы не повалили ко мне толпой. Слухи не пошли дальше моей родной конторы. В профессиональной газете появилось сообщение, что знаменитый Джей Грант взял на роль никому не известного новичка Льюиса Майлса. И только Пол Брет на полном серьезе принялся расспрашивать о моих дальнейших планах относительно Льюиса.
Мы повстречались с ним на импровизированном ленче в баре студии. Пол похудел, что ему очень шло. Вид у него был печальный. Но многие сорокалетние мужчины в наших краях выглядят печальными. И, глядя на него, я вдруг вспомнила, что на свете есть мужчины, существует личная жизнь. Я весело ответила, что никаких планов по поводу Льюиса не строю, что искренне за него рада и что скоро он должен переехать. Пол недоверчиво взглянул на меня.
– Дороти, мне с самого начала в вас нравилось, что вы никогда не лжете и не ломаете идиотских комедий подобно большинству здешних женщин.
– Ну и что?
– Только не говорите, что женщина вроде вас способна прожить месяц под одной крышей с красивым молодым человеком и между ними… А он и правда красив, должен признать…
Я расхохоталась.
– Пол, вы должны мне верить. В этом смысле он меня совсем не привлекает. И я его тоже. Знаю, это может показаться странным, но ничего не поделаешь.
– Вы готовы поклясться?
Это пристрастие мужчин к клятвам меня просто умиляет. Я поклялась, и, к моему глубокому изумлению, Пол буквально расцвел. Было от чего изумиться. Во-первых, я никогда не считала Пола столь наивным, чтобы поверить женской клятве. А во-вторых, даже не подозревала, что он настолько мною увлечен, чтобы так моей клятве обрадоваться. И тут я вдруг вспомнила, что уже целый месяц, пока Льюис живет у меня, я почти нигде не бывала, ни разу не была близка с мужчиной. Давненько со мной такого не случалось – то, что называют личной жизнью, для меня всегда играло едва ли не первую роль. Я повнимательнее пригляделась к Полу и пришла к выводу, что он мил, элегантен, с прекрасными манерами. Я назначила ему свидание на завтра. Он заедет за мной в девять вечера, и мы поедем ужинать к «Романофф», а после потанцуем. Мы расстались в полном восторге друг от друга.
На следующий день я вернулась домой пораньше. Я решила вылезти из кожи вон, чтобы выглядеть сногсшибательно и добить Пола. Льюис, как обычно, сидел в кресле. Он протянул мне лист бумаги, я подхватила его на ходу. Это был контракт Гранта. Он предусматривал три фильма с участием Льюиса, вполне приемлемую зарплату в течение двух лет и, конечно, исключительные на него права. Просмотрев документ, я предложила Льюису перестраховки ради проконсультироваться еще и с моим адвокатом.
– Вы довольны, Льюис?
– Мне все равно. Если, по-вашему, тут все нормально, я это подпишу. Вы куда-то торопитесь?
– Еду в ресторан, – весело ответила я. – Через час за мной заедет Пол Брет.
Я взбежала по лестнице, закрылась в ванной. Едва я погрузилась в горячую воду, как будущее предстало предо мной в радужном свете. У меня появилась уверенность, что все мне по плечу: Льюис сделает блестящую карьеру; Пол по-прежнему в меня влюблен; мы едем ужинать, будем развлекаться, потом, возможно, займемся любовью. Так что жизнь прекрасна. Я снисходительно изучила свое отражение в зеркале: тело еще стройное, лицо счастливое. Напевая, я накинула очаровательный пеньюар от Порто, присланный дочерью из Парижа. Сев перед зеркалом, извлекла косметику и принялась наводить красоту. И вдруг я увидела отражение Льюиса позади своего. Он вошел без стука. Это удивило, но не возмутило меня, в таком я была прекрасном настроении. Он уселся на пол возле меня. Один глаз я уже успела намалевать, другой ждал своей очереди, и видок у меня был довольно дурацкий. Так что я поспешила покончить с этой процедурой.
– Куда вы едете? – спросил Льюис.
– К «Романофф». Это голливудский кабак, у нас принято там показываться. Скоро и вам придется в нем бывать.
– Не говорите глупостей.
Он произнес это отрывисто и зло. На секунду я замерла с кисточкой в руке:
– Почему глупостей? Это в самом деле очаровательный ресторан.
Он ничего не ответил. Только, как обычно, смотрел в окно. С глазами я закончила, но красить губы при нем мне показалось неловко. Так же непристойно, как раздеваться на глазах у ребенка. Вернувшись в ванную, я нарисовала себе чувственный рот а-ля Крейфорд и надела любимое темно-синее платье – точная копия с модели Сен-Лорана. Пришлось повозиться с «молнией», так что я совершенно забыла о Льюисе и, возвращаясь в комнату, чуть о него не споткнулась. Он по-прежнему сидел на ковре. Он вскочил на ноги и уставился на меня. Я улыбнулась ему, гордая собой.
– Как я вам нравлюсь?
– Вы мне больше нравитесь, когда одеты как садовник, – ответил он.
Я рассмеялась и направилась к двери. Надо было еще успеть смешать коктейли. Но Льюис схватил меня за руку.
– А что буду делать я?
– Что хотите, – его вопрос меня удивил. – Посмотрите телевизор, доешьте тунца. Если хотите, можете взять мою машину и…
Он держал меня за руку и выглядел рассеянным и сосредоточенным одновременно. Он смотрел как бы сквозь меня, и я узнала тот незрячий взгляд, что так поразил меня на экране. Взгляд человека, чужого на этой земле. Я попыталась высвободить руку, но безуспешно. И мне захотелось, чтобы скорее приехал Пол.
– Отпустите меня, Льюис, я спешу.
Я говорила тихо, точно боялась разбудить спящего. Заметив, что по его лбу и щекам стекает пот, я подумала, не заболел ли он. Внезапно он очнулся, увидел меня и выпустил мою руку.
– У вас колье не застегнулось, – пробормотал он.
Протянув руку, он ловко защелкнул застежку на моем жемчужном колье и отступил на шаг. Я улыбнулась. Это продолжалось не более секунды, но я отчетливо ощутила, как от затылка вниз, по спине, поползла капелька влаги. Это было совсем не то ощущение, что возникает иногда от прикосновения мужчины к вашей шее – оно мне хорошо знакомо, – нет, это было нечто иное.

Пол приехал точно в назначенный час. Он весьма мило держался с Льюисом, несколько покровительственно, но мило. Втроем мы выпили по коктейлю, и оптимизм вернулся ко мне. Уезжая, я помахала Льюису рукой, он не шелохнулся. Высокий и стройный, красивый, очень красивый, слишком красивый, он как бы застыл в дверном проеме и глядел нам вслед.
Вечер оправдал мои ожидания. Я встретила множество знакомых, два часа протанцевала с Полом, потом мы поехали к нему. Я была слегка навеселе. И вновь с наслаждением ощутила запах табака, тяжесть мужского тела. В ночной темноте Пол шептал мне на ухо нежные слова. Он сказал, что любит меня, и предложил руку и сердце. Я, разумеется, сказала «да», потому что в постели могу сказать что угодно. В шесть утра я заставила его отвезти меня домой. Ставни в комнате Льюиса были закрыты. Только утренний ветерок колыхал чертополох в моем саду.

Глава 7

Минул месяц. Льюис начал сниматься в каком-то сентиментальном вестерне. Роль ему дали второстепенную, но он и в ней так бросался в глаза, что о нем заговорили. Казалось, это его мало трогает. В свободное время он молча слонялся по студии, стараясь проводить побольше времени в моем кабинете, где за ним нежно ухаживала Кэнди, или же бродил среди старых голливудских декораций. Особенно часто – среди декораций ковбойской «Серии Б», которые никогда не разбирают. Это целые деревни из фанерных фасадов с галерейками и лестницами из дерева, а за ними пустота – зрелище трогательное и болезненно-тоскливое разом. Льюис часами мог ходить по этим фальшивым улочкам, время от времени присаживаясь на крыльцо, чтобы выкурить сигарету. Вечером я привозила его домой, где он все чаще оставался в одиночестве. Полу не терпелось предстать со мной перед священником, и, чтобы сдержать его натиск, мне приходилось мобилизовать все свои дипломатические способности. Окружающие поголовно считали, что я живу сразу с двумя мужчинами. Я приобрела репутацию женщины-вамп. Это возвращало ощущение молодости, хотя и раздражало.
Так продолжалось три недели.
Тому, кто любит жизнь, никогда не хватит слов, чтоб ее описать. Красота дня, очарование ночи. Головокружение от вина и от чувственных наслаждений. Скрипки нежности, азарт работы, здоровье. Немыслимое счастье проснуться утром, имея впереди целый день, огромный день, полный радостей и забот. И можно упиваться им, пока сон, подобно смерти, не скует тебя неподвижностью до следующего утра. Никогда я не найду слов, чтобы отблагодарить небеса, или Бога, или мою мать за то, что я явилась в этот мир, где все для меня: свежесть простыней и их помятость, близость с любовником и одиночество, серо-голубой океан, ровная, гладкая, прямая лента дороги на студию, музыка всех радиостанций и умоляющий взгляд Льюиса.
На нем-то я сломалась. Совесть принялась мучить меня. Стала наведываться мысль, что я бросаю его в одиночестве каждый вечер. Когда я заезжала за ним на съемочную площадку, хлопала дверцей машины и медленной и, надеюсь, изящной походкой уравновешенной женщины направлялась к нему, он шагал мне навстречу задумчивый, зажатый, съежившийся. Иногда мне начинало казаться, что, может, я живу неправильно. Что это счастье бытия, эта радость, любовь мужчин, вся моя жизнь – только нелепая ловушка… Что я должна броситься к нему, заключить его в объятия и спросить… спросить о чем? Где-то в глубине души зарождался ужас. Мне казалось, что меня, словно щепку потоком, несет к чему-то неизведанному, извращенному, но подлинно «настоящему». Я брала себя в руки, смеялась, говорила ему: «Хелло, Льюис», и он улыбался в ответ. Раз или два я видела его на съемках. Перед жадным оком камеры он сдерживал движения, как зверь в засаде, выглядел отрешенным и величественным, подобно утомленному льву в зоопарке, чей взгляд невозможно вынести.

Тогда-то Болтон решил его перекупить. Ему это было нетрудно. Ни один продюсер в Голливуде не посмел бы ему отказать. Тем паче Джей Грант. Болтон вызвал Льюиса к себе, предложил лучшие условия и сообщил, что выкупил первый контракт. Узнав про это, я пришла в ярость. Тем более что Льюис без охоты описывал их встречу. Я вытягивала подробности едва ли не клещами.
– У него большой стол. Он сидел за столом и курил сигарету. Предложил мне сесть, а сам стал звонить какому-то типу.
Льюис говорил неторопливо, скучающим тоном. Мы сидели на террасе, в этот вечер я решила побыть дома.
– А вы?
– На столе у него валялся какой-то журнал. Я взял его и стал читать.
У меня сразу поднялось настроение. Молодой человек, листающий журнал под носом у Болтона, – такая сценка не могла не порадовать.
– А дальше?
– Он повесил трубку и спросил, не думаю ли я, что нахожусь на приеме у зубного врача.
– И что вы ответили?
– Что я так не думаю. И что вообще никогда не был у дантиста. У меня хорошие зубы.
Он наклонился ко мне и пальцем приподнял верхнюю губу, чтоб я могла в этом удостовериться. Зубы у него были как у волка: белые и острые. Я кивнула головой.
– А потом?
– Потом ничего. Он стал ругаться и сказал, что оказывает честь, уделяя мне внимание. Что-то в этом роде. Что он меня покупает и обеспечит завидную, так он, кажется, сказал, карьеру.
Внезапно он рассмеялся.
– Завидную карьеру – мне! Я ответил, что меня это не интересует, но мне надо заработать побольше денег. Знаете, я подыскал «Ройс».
– Что подыскали?
– Ну, помните, вы недавно говорили с Полом о «Ройсах». Что в них можно даже стоять. Я нашел для вас «Ройс». Машине двадцать лет, но она высоченная и внутри полно золота. Ее привезут на той неделе. Болтон дал мне довольно денег, чтобы начать за нее выплачивать, и я подписал кредит.
Я не могла прийти в себя от изумления.
– Вы хотите сказать, что купили мне «Ройс»?
– Разве вам не хотелось?
– И вы надеетесь таким образом потрясти мое жалкое воображение? Вы что, за мидинетку меня принимаете? Да вы в своем уме?
Он возразил умиротворяющим и нежным, почти отеческим жестом. Это скорее пошло бы кому-то постарше меня. Мы разыгрывали роль, которую при таких отношениях, как у нас, пусть даже платонических, люди играют по очереди. Это было смешно. Трогательно, но смешно. Он понял это по моему взгляду и помрачнел.
– Я думал, вам будет приятно. Извините, сегодня вечером у меня встреча в городе.
Не успела я и слова вымолвить, как он вскочил и ушел. Я отправилась спать, терзаемая угрызениями совести. А в полночь встала и написала покаянное письмо – благодарила его и извинялась в столь слащавых выражениях, что часть пришлось вычеркнуть. Я сунула письмо ему под подушку и долго не ложилась, ожидая его возвращения. Но в четыре утра его все еще не было, и я то ли с облегчением, то ли с грустью подумала, что у него наконец-то завелась любовница.
Я погасила свет очень поздно и перед тем, как заснуть, отключила телефон. Поэтому узнала о случившемся только в половине первого, когда, все еще зевая, явилась в бюро. Секретарша моя от возбуждения чуть не подпрыгивала на стуле, глаза ее потемнели, впечатление было такое, что, подключи пишущую машинку вместо розетки к ее бедру, она бы заработала. Кэнди бросилась мне на грудь:
– Что вы на это скажете, Дороти? Что вы на это скажете?
– О Господи, вы о чем?
Я с ужасом подумала, что мне, вероятно, предложили заманчивый контракт. Кэнди ведь ни за что не позволит мне его упустить, а у меня как раз наступил период лени. Хотя я абсолютно здорова, меня чуть ли не с самого рождения все окружающие пытаются опекать, точно умственно неполноценную.
– Как, вы еще не знаете? – Радость на ее лице удвоилась. – Джерри Болтон помер…
Каюсь, что, как и ей, да и всем на студии, новость показалась мне доброй. Я уселась к Кэнди лицом и заметила, что она уже вытащила бутылку скотча и пару стаканчиков, чтоб отметить это событие.
– Отчего он умер? Ведь еще вчера днем Льюис был у него.
– Его убили.
– И кто же?
Кэнди мгновенно перешла на стыдливый пуританский тон:
– Даже не знаю, как бы это сказать. Похоже, господин Болтон… Его нравы отличались…
– Кэнди, – сказала я строго, – у всех у нас нравы хоть чем-нибудь да отличаются. Не темните.
– Его нашли в одном сомнительном заведении, неподалеку от Малибу. Судя по всему, он там был постоянным клиентом. Он поднялся к себе в номер с молодым человеком, которого до сих пор не нашли. Тот его и убил. По радио сказали, это убийство с целью ограбления.
Выходит, Болтон лет тридцать вполне успешно скрывал свою страстишку. Тридцать лет строил из себя безутешного вдовца, эдакого ревнителя строгих правил. Тридцать лет поливал грязью актеров, склонных к своему полу, калечил им карьеры. И все из самосохранения, для отвода глаз… Нелепо.
– Странно, что дело не замяли.
– Говорят, убийца сам позвонил в полицию и в газеты. В полночь они обнаружили труп. Их уже ничто не могло остановить. Хозяина заведения приперли к стенке.
Машинально я взяла стакан со стола и с отвращением поставила обратно. Было еще слишком рано, чтобы пить. Я решила пройтись по кабинетам. Все были возбуждены. И в возбуждении этом сквозила радость, что мне не особенно понравилось. Я бы не стала радоваться смерти человека. Всех этих людей когда-то обидел, а то и раздавил Болтон, и теперь его разоблачение и смерть вызывали у них нездоровое оживление.
Я поспешила уйти и направилась на площадку, где снимался Льюис. Съемки начались в восемь утра, и после бессонной холостяцкой ночи он должен был выглядеть не слишком свежим. Но нет, он стоял, облокотясь на подставку для софита, и улыбался мне, вид у него был вполне бодрый. Он шагнул мне навстречу.
– Льюис, вы уже знаете?
– Да, конечно. Завтра из-за траура не будет съемок. Можно заняться садом.
Немного помолчав, он добавил:
– Нельзя сказать, чтоб я принес ему удачу.
– Это плохо скажется на вашей карьере.
Он равнодушно махнул рукой.
– Льюис, вы прочли мое письмо?
– Нет, я нынче не ночевал дома.
Я засмеялась.
– Это ваше святое право. Я только хотела сказать, что я в восторге от «Ройса». Просто была так удивлена, что не сумела этого выразить, вот и все. Меня это очень расстроило.
– Вам не надо из-за меня расстраиваться. Никогда.
Его окликнули. Предстояла небольшая любовная сцена с Джейн Пауэр, игравшей роль наивной девчонки. У нее были черные волосы и рот, всегда словно готовый для поцелуя. Она упала к нему в объятия с видимым удовольствием, и я подумала, что теперь Льюис будет чаще проводить ночи вне дома. Это вполне естественно. Я направилась к студийному ресторанчику, где у меня была назначена встреча с Полом.

Глава 8

«Ройс» оказался громадным и нелепым: грязно-белый драндулет с откидным верхом, с черными подушками (по крайней мере когда-то они были черными) и массой разных блестящих штучек. Модель 1925 года, не позже. Выглядел он просто чудовищно. Поскольку гараж у меня одноместный, пришлось пристроить его прямо в саду, и без того не слишком просторном. В обрамлении чертополоха «Ройс» смотрелся весьма романтично. Льюис был в восторге, он ходил вокруг автомобиля и даже изменил ради его заднего сиденья своему любимому креслу на веранде. Постепенно он перетащил туда свои книги, сигареты, бутылки. Возвращаясь со студии, он шел прямо к машине, разваливался на сиденье, свесив ноги на землю, и с упоением смешивал в своих легких ароматы вечера с тонким запахом плесени, исходившим от подушек. Слава богу, о том, чтобы ездить, вопрос не стоял, а этого я больше всего боялась. Даже не представляю, как удалось дотащить его до дому.
Мы с Льюисом решили мыть машину каждое воскресенье. Если вам не случалось воскресным утром мыть «Ройс» (модель 1925 года), украшающий ваш запущенный сад подобно скульптуре, вам неведомы высшие радости бытия.
На мытье снаружи уходило часа полтора, внутри – минут тридцать. Сперва я помогала Льюису: драила фары, радиатор – в общем, фасад. Потом уже самостоятельно принималась за салон. Это была моя вотчина, там я чувствовала себя хозяйкой больше, чем в собственном доме. Я наносила тонкий слой специального состава на подушки и натирала их замшевой тряпочкой. Затем переходила к приборной доске, полируя ее до блеска. Дохнув на циферблаты, протирала запотевшие стекла и, замирая от восторга, любовалась стрелкой спидометра, застывшей на отметке «80 миль». Тем временем Льюис, облачившись в старье, возился с шинами, спицами, бампером.
К половине первого «Ройс» сиял как новенький, а мы – от удовольствия. Мы ходили вокруг него, потягивая коктейли, и были страшно довольны проведенным утром. Главным образом потому, что оно прошло совершенно бессмысленно. Только что закончилась рабочая неделя. Шесть дней неумолимое время и чертополох осаждали машину, на которой мы никогда не будем ездить. Но каждое воскресенье мы станем приводить ее в порядок. Мы вместе предавались детским радостям: непосредственным, раскованным, единственно подлинным. Завтра понедельник – снова на работу, снова будни. Мы будем зарабатывать деньги, чтобы иметь возможность есть, пить и спать, чтобы «чужие» не совали нос в наши дела. О боже, до чего меня порой достает суетность жизни! Странно: может, именно потому, что я столь ненавижу то, что принято именовать сутью жизни, я так люблю саму жизнь во всех ее проявлениях.

В один прекрасный сентябрьский день я лежала на веранде, закутавшись в огромный свитер Льюиса, толстый, теплый и колючий. Как раз такие я люблю. Мне стоило немалых трудов уговорить его поехать со мной в магазин и потратить часть гонорара на обновление гардероба. По правде говоря, обновлять было нечего. С тех пор я частенько напяливаю его свитеры. Я всегда любила надевать свитеры своих мужчин. Надеюсь, это единственный порок, в котором они могут меня упрекнуть.
Итак, я засыпала над сценарием, к которому мне следовало за три недели сочинить диалоги. Сюжет показался мне ужасно нелепым. Насколько помню, речь шла о глупенькой девушке, познакомившейся с умным молодым человеком и под его влиянием поумневшей. Что-то в этом духе. Беда в том, что эта глупая девица казалась мне куда умней своего умного приятеля. Но поскольку в основе сюжета лежал бестселлер, нельзя было ничего менять. Я отчаянно скучала и с нетерпением ждала, когда же появится Льюис. Но вместо него появилась одетая в скромный твидовый костюм почти черного цвета, но при роскошных серьгах – кто бы вы думали? – знаменитая, неподражаемая Луэлла Шримп, недавно воротившаяся из Италии.
Ее машина остановилась перед моим скромным жилищем, она что-то сказала шоферу-антильцу и толкнула калитку. «Ройс» загораживал дорогу к дому, так что ей пришлось искать обходной путь. Она заметила меня, и в ее черных глазах промелькнуло удивление. Думаю, выглядела я и впрямь странновато: взлохмаченная, в огромном свитере, лежу в плетеном шезлонге, а возле бутылка скотча. Наверно, я походила на одну из героинь Теннесси Уильямса, которых так люблю: одинокую пьющую бабу. Она остановилась у ступенек и тихо позвала меня по имени: «Дороти, Дороги…» Я глядела на нее, раскрыв рот от изумления. Луэлла Шримп – национальное достояние. Она никуда не выезжает без телохранителя, любовника и дюжины фотографов. Как она очутилась тут, в моем саду?
Несколько секунд мы молчали, уставившись друг на друга, как совы. Я не могла не отметить, что Луэлла великолепно выглядит. В свои сорок три она казалась двадцатилетней девушкой: ослепительная красота, гладкая кожа, молодой блеск глаз. Она еще раз повторила «Дороти», и я, с трудом поднявшись из шезлонга, просипела «Луэлла» тусклым голосом, но придав ему, однако, по возможности, оттенок приветливости. Тогда она грациозно, точно юная лань, взлетела по ступенькам. Под строгим костюмом тяжело колыхнулась роскошная грудь. Луэлла упала в мои объятия: и тут я сообразила, что обе мы – вдовы Фрэнка.
– О боже, Дороти, как подумаю, что меня здесь не было… что вам пришлось все одной… я знаю… мне говорили… вы держались замечательно… я должна была, непременно должна была с вами повидаться…
Последние лет пять она даже не вспоминала о Фрэнке и вообще ни разу не виделась с ним с тех пор, как бросила. Наверное, решила я, у нее все равно пропадает день. Или нынешний любовник не удовлетворяет всех эмоциональных запросов. Только очень скучающая женщина может огорчаться по такому поводу.
Смирившись с судьбой, я предложила ей кресло, плеснула скотча, и мы взялись на два голоса петь дифирамбы Фрэнку. Для начала она стала извиняться, что отняла его у меня (но страсть оправдывает все), я ее простила (но время – лучший лекарь), дальше мы заговорили дуэтом. Меня это даже забавляло. Речь ее состояла из штампов, но с вкраплением откровенных признаний, и в них обнажалось что-то хищное. Мы уже дошли до лета 1959-го, и тут появился Льюис.
Он перемахнул через бампер «Ройса». Он улыбался. Он был так строен и красив, что это казалось почти нереальным. На нем была старая куртка и полотняные брюки, черные пряди волос спадали на глаза. Я видела его таким каждый день, но сейчас глянула глазами Луэллы. Это было даже забавно: она запнулась. Она замерла, как скаковая лошадь перед внезапным препятствием. Как женщина – при виде мужчины, которого она слишком хочет, слишком сильно и слишком внезапно захотела. Льюис заметил ее, и улыбка мигом улетучилась с его лица. Он не любил чужих в доме. Я любезно его представила, и Луэлла пошла в атаку.
Хотя она вечно играла роковых женщин, ни дурой, ни посредственностью она не была. Передо мной сидела женщина светская, рассудочная, профессионал высшего класса. Я любовалась ее игрой. Она даже не пыталась ослепить Льюиса или вызвать его восхищение. Нет, она вела себя как друг дома, говорила о машине, небрежно выпила еще порцию скотча, рассеянно поинтересовалась его планами. Всем видом давала понять, что она просто милая женщина с легким характером. И далека от всех этих интриг («этих» – значит голливудских). По ее взгляду, брошенному на меня, я поняла, что она считает его моим любовником и решила отбить. Не слишком ли, после бедного Фрэнка… Признаюсь, я была слегка раздосадована. Ну ладно, пусть развлекается с Льюисом, это куда ни шло, но настолько не считаться со мной! Ее тщеславие, ее тупость просто ужасающи. И впервые за полгода во мне на минуту проснулась собственница. Льюис сидел на земле и молча смотрел на нас. Я протянула к нему руку.
– Льюис, у вас так спина заболит, лучше обопритесь о мое кресло.
Он привалился спиной, и я небрежно запустила руку в его шевелюру. С неожиданной порывистостью он откинул голову назад и положил ее ко мне на колени. Закрыл глаза и блаженно улыбнулся. Он выглядел таким счастливым. Я отдернула руку, как от огня. Луэлла побледнела, но мне это не доставило ни малейшего удовольствия: было стыдно за себя.
Все же еще некоторое время Луэлла поддерживала разговор. Ее самообладание было тем похвальней, что Льюис так ни разу и не поднял головы с моих колен и не проявил ни малейшего интереса к нашей беседе. Мы с ним походили на пару голубков, и, когда первое смущение прошло, на меня напал дикий смех. Наконец Луэлла утомилась и встала. Я тоже. Это заметно огорчило Льюиса. Он неохотно поднялся, фыркнул и посмотрел на Луэллу холодно и сердито. Всем видом он давал понять, как ему не терпится, чтобы она убралась отсюда. Та в свою очередь бросила ему ледяной взгляд, каким смотрят на неодушевленный предмет.
– Я ухожу, Дороти. Боюсь, я вас обеспокоила. К счастью, вы остаетесь не одна, хотя не скажу, что ваш приятель столь же галантен, сколь красив.
Льюис пропустил сказанное мимо ушей. Я тоже. Антильский шофер уже отворил перед ней дверцу, Луэлла была вне себя.
– Разве вам не известно, молодой человек, что дам принято провожать?
Она повернулась к Льюису, и я с изумлением заметила, что национальное достояние теряет свою прославленную выдержку.
– Так это дам, – спокойно ответил Льюис, не двинувшись с места.
Луэлла занесла руку для пощечины, я зажмурилась. Помимо прочего, Луэлла славится своими пощечинами. У нее это очень красиво получается – и на экране, и в жизни. Сперва она бьет ладонью, потом тыльной стороной, при этом плечи остаются абсолютно неподвижными. Но в этот раз произошла осечка. Я тоже посмотрела на Льюиса. Он стоял совершенно неподвижно, слепой и глухой ко всему. Таким я его однажды уже видела. Он тяжело дышал, по щеке ползла капелька пота. Луэлла отступила на шаг, потом еще на два, точно хотела выйти за черту, где он может до нее дотянуться. Ей было страшно, и мне тоже.
– Льюис, – позвала я и положила руку ему на рукав.
Как бы очнувшись, он отвесил Луэлле старомодный поклон. Она пристально на нас поглядела.
– Вам, Дороти, не следовало бы заводить столь юных любовников, да еще таких неотесанных.
Я ничего не сказала. Вот незадача: завтра весь Голливуд узнает об этом случае. Луэлла станет мне мстить. Это сулило не менее двух недель сплошных неприятностей.
Луэлла уехала, и я не смогла удержаться от упреков. Льюис взглянул на меня с жалостью:
– Вас это и правда огорчило?
– Да. Терпеть не могу сплетен.
– Я все улажу, – миролюбиво пообещал он.
Но он не успел выполнить своего обещания. На другой день по дороге на студию роскошный автомобиль Луэллы Шримп не вписался в поворот и разбился в долине Сан-Фернандо.

Глава 9

Луэлле устроили роскошные похороны. Это была вторая голливудская знаменитость, трагически сгинувшая за последние два месяца. Кладбище утопало в цветах и венках. Я приехала с Полом и Льюисом. Третий раз за короткий срок хоронили знакомых мне людей – недавно Болтона, перед тем – Фрэнка. И вот я снова иду по ухоженным кладбищенским аллеям. Здесь я проводила в последний путь трех человек. Они не походили один на другого, но все трое были слабыми и жестокими, жадными и разочарованными, все трое были охвачены лихорадкой, непонятной ни им самим, ни окружающим.
Меня терзала мысль: что за преграда так часто встает между людьми и их сокровенными желаниями, их невероятным стремлением к счастью? Может, в препятствие вырастает то представление о счастье, тот идеал, что они сами себе создают, – несовместимый с реальной жизнью? Или виновато время? Или нехватка времени? Или взращенный с детства надлом?
Вернувшись домой, я долго рассуждала на эту тему, обращаясь то к моим двум мужчинам, то к звездам. Но ни те, ни другие не могли дать мне ответа. В мерцании светил я находила столь же мало понимания, как и в глазах своих друзей. Я поставила на проигрыватель «Травиату». Эта романтическая музыка – ее ведь можно так назвать – всегда настраивала меня на философский лад. Наконец их молчаливость вывела меня из себя:
– Ну ладно. Вот вы, Льюис, скажите, вы счастливы?
– Да.
Лаконизм ответа привел меня в отчаяние. Но я продолжала упорствовать:
– А почему, вы знаете?
– Нет.
Я повернулась к Полу.
– А ты, Пол?
– Скоро надеюсь стать совсем счастливым.
Этот намек на женитьбу меня встревожил, и я поспешила перевести разговор в другую плоскость:
– Ну, хорошо. Нас здесь трое. Вечер теплый, земля круглая, мы здоровы, мы счастливы. Но почему у большинства из тех, кого мы знаем, такой голодный, такой затравленный вид?.. Что с ними происходит?
– Умоляю тебя, Дороти, – простонал Пол. – Я в этом совсем не разбираюсь. Почитай газеты, там много об этом толкуют.
– Ну почему никто никогда не хочет говорить со мной серьезно? Что я, гусыня, что ли? Или круглая идиотка? – взорвалась я.
– С тобой невозможно всерьез говорить о счастье, – улыбнулся Пол. – Ты сама – живой ответ. Нельзя же обсуждать с Богом вопрос о существовании Бога.
– Дело в том, – внезапно вмешался Льюис, – что вы добрая.
Он пробормотал это еле разборчиво, затем резко встал и оказался у раскрытой двери в гостиную. Проникавший оттуда свет освещал его, как софит. С поднятой, точно у проповедника, рукой он выглядел несколько театрально.
– Вы… понимаете… Вы добрая… А большинство людей совсем… совсем не добрые… Они не умеют быть добрыми даже к самим себе…
– О Господи! Давайте лучше выпьем в каком-нибудь месте повеселее, – предложил Пол. – Льюис, поедемте с нами?
Он впервые пригласил Льюиса, и, к моему великому удивлению, тот согласился. Мы не были в вечерних туалетах, так что решили махнуть в ночное молодежное кафе неподалеку от Малибу. Втроем мы еле втиснулись в Полов «Ягуар», но я со смехом заметила, что Льюису, верно, все же лучше в машине, чем снаружи в ту нашу первую встречу – образчик моего тонкого юмора. Пол врубил стартер, дал газ, и мы тронулись. Верх был опущен, ветер свистел в ушах и трепал волосы. Я была безоблачно счастлива. Рядом были двое моих мужчин – любовник и младший брат, почти сын, оба красивые, щедрые и добрые, я любила их обоих. Я вспомнила о несчастной Луэлле Шримп, лежащей в земле сырой, и подумала, что мне безумно везет и что жизнь – чудесный подарок.

Кафе оказалось битком набито. Все там были молоды, в той или иной степени волосаты и бородаты. Нам стоило немалых трудов отыскать свободный столик. Если Пол хотел избавиться от моей болтовни, ему это вполне удалось – музыка так гремела, что не поговоришь. Но все было очень мило: молодежь весело дергалась под звуки джерка, а скотч подавали сносный. Я даже не сразу заметила отсутствие Льюиса. И только когда он вернулся за столик, обратила внимание, что у него остекленевший взгляд, и удивилась: он никогда особо не напивался. Улучив минутное затишье, мы станцевали с Полом медленный танец. Когда я возвращалась на место, все и произошло.
Какой-то потный бородач преградил мне дорогу и толкнул меня почти у самого нашего столика. Я машинально пробормотала «извините», но он обернулся и уставился с вызовом. Взгляд его переполняла такая злоба, что мне сделалось страшно. Ему было лет восемнадцать, и, наверное, на улице его ждал большой мотоцикл. Парень, видать, хватил лишнего. По виду он был из той шпаны, о которой газеты прожужжали все уши. Он протявкал:
– А ты, старуха, чего здесь забыла?
Имелась всего секунда, чтоб оскорбиться, и я успела это сделать. И тут, точно ядро из пушки, у меня из-за спины выскочил человек. То был Льюис. Он схватил бородача за горло, и они покатились по полу среди опрокинутых столиков и ног танцующих. Пронзительным голосом я стала звать Пола и увидела, как он пытается продраться сквозь толпу. Но молодежь, в полном восторге от происходящего, окружила дерущихся плотным кольцом и не давала пройти. Я кричала: «Льюис, Льюис!», но он, не обращая внимания, с глухим рычанием катался, сцепившись с моим обидчиком, не выпуская его горла. Этот кошмар длился минуту, целую минуту. Внезапно оба замерли, лежа на полу. В темноте их было плохо видно, но эта внезапная неподвижность показалась еще страшней, чем драка. Кто-то крикнул:
– Да разнимите же их!
Полу наконец удалось прорваться. Он растолкал зрителей и бросился к дерущимся. И тут я отчетливо разглядела руку Льюиса. Кисть его длинной и тонкой руки неистово сжималась и разжималась на горле неподвижно лежащего противника. Потом я увидела, как Пол по одному отрывает его пальцы от горла жертвы. В этот момент меня толкнули, и я без сил плюхнулась на стул.
Дальше все происходило очень быстро: Льюиса удерживали в одном углу, хулигана приводили в чувство – в другом. Никто не хотел скандала, поэтому вскоре мы очутились втроем на улице, еще тяжело дышащие и растрепанные. В полном молчании мы погрузились в «Ягуар». Льюис успокоился и выглядел отрешенно. Пол тяжело вздохнул, достал сигарету, раскурил и протянул мне, потом взял еще одну. Он явно не торопился уезжать. Я повернулась к нему и сказала как можно веселее:
– Ну и вечерок выдался…
Он ничего не ответил, склонился к Льюису и не без любопытства спросил:
– Льюис, чем это вы так накачались? ЛСД?
Льюис промолчал. Я вздрогнула и посмотрела на него. Голова откинулась на подушку, застывший взгляд вперился в небо, он был далеко отсюда.
– Нельзя же так, – произнес Пол очень мягко, – вы ведь могли убить его. Дороти, что произошло?
Я колебалась. Нелегко женщине о таком рассказывать.
– Тот парень счел меня слишком… слишком взрослой для этого заведения…
Я ожидала, что Пол возмутится, но он лишь пожал плечами и завел мотор.
Всю дорогу мы молчали. Льюис спал, и я не без содрогания думала про ЛСД. В принципе я не имею ничего против наркотиков, просто мне вполне хватает алкоголя, все остальное меня пугает. Еще я боюсь самолетов, подводной охоты и психиатрии. Мне спокойно только на земле, сколько бы на ней ни было грязи. Когда мы приехали, Льюис первым вылез из машины, пробормотал что-то нечленораздельное и скрылся в доме. Пол помог мне выйти и проводил до веранды.
– Дороти, помнишь, что я говорил про Льюиса в первый раз?
– Да, но ведь теперь ты его любишь, правда?
– Да, конечно… Я…
Он слегка запинался. С ним это бывает крайне редко. Он взял мою руку, повернул ладонью вверх и поцеловал.
– Он… Я полагаю… я думаю, он не совсем нормален… Он ведь чуть не убил того типа.
– Ну как можно оставаться нормальным, накачавшись этой дрянью, – логично возразила я.
– И все-таки меня очень беспокоит, что ты живешь с ним под одной крышей, он же неуправляем.
– Мне кажется, он меня очень любит и не причинит никакого зла.
– В любом случае он скоро станет кинозвездой и ты от него избавишься. Грант говорил мне. Они собираются построить на нем следующий фильм… А поскольку он плюс ко всему талантлив… Дороти, когда же мы поженимся?
– Скоро, – ответила я, – очень скоро.
И поцеловала его. Он вздохнул.
Я повернулась и пошла в дом посмотреть, как там наша будущая кинозвезда. Я нашла его распростертым на моем мексиканском ковре. Он лежал, обхватив голову руками. Я спустилась на кухню, сварила кофе и налила чашечку для Льюиса, мысленно репетируя нравоучительный монолог о вреде наркотиков. Потом вернулась в гостиную, опустилась рядом с ним на колени и слегка потрепала его по плечу. Никакой реакции.
– Льюис, выпейте кофе.
Он даже не шелохнулся. Я тряхнула его сильнее. Видимо, в этот момент он бился с китайскими драконами и разноцветными змеями. Меня это взбесило, но я вспомнила, что час назад он встал на защиту моей чести. За такое женщины склонны многое прощать.
– Льюис, дорогой мой…
Он бросился мне на шею, его сотрясали, душили рыдания. Мне стало за него страшно. Он уткнулся в мое плечо, мой драгоценный кофе пролился на ковер. Растроганная и испуганная, я сидела неподвижно и слушала его исповедь. Он бормотал, уткнувшись губами в мои волосы:
– Я ведь мог его убить… О, я должен был убить… в ту же секунду… Сказать такое… про вас… вам… Он ведь был у меня в руках…
– Но послушайте, Льюис, нельзя же так, это неразумно.
– Свинья, грязная свинья… И глаза скотские… У них у всех… У всех людей глаза скотские… Вы этого не замечаете… Неужели вы не замечаете? Они до нас еще доберутся, вот увидите… Они разлучат нас и до вас тоже доберутся… До вас… Вы, Дороти…
Я поддерживала его затылок, гладила по волосам, целовала. Я жалела его, как жалеют плачущего ребенка. Он и был ребенком. У меня на коленях плакал обманутый жизнью ребенок. Я утешала его, бормотала что-то вроде: «Ну успокойтесь, ничего страшного, все будет хорошо». Он висел у меня на шее, от неловкой позы у меня затекли ноги, и я подумала, что такие сцены не для женщин моего возраста. Молодая и чистая девушка могла бы вернуть ему веру в жизнь. А я слишком хорошо знала, что она такое, эта жизнь.
Наконец он утихомирился. Я осторожно опустила его на пол, он вытянулся на ковре. Я накрыла его шерстяным одеялом и, совершенно опустошенная, отправилась спать.

Глава 10

Я вскочила среди ночи вне себя от ужаса, разбуженная внезапной догадкой. Целый час я, как сова, сидела в темноте, сопоставляя разные факты. Все еще дрожа, спустилась на кухню, сварила себе чашечку кофе, потом решила, что капля коньяка тоже не повредит. Занимался рассвет. На востоке расширялась белая, уже начинавшая голубеть полоска неба. Я взглянула на «Ройс» в саду. Его снова увивал чертополох – ведь была пятница. Потом перевела взгляд на любимое кресло Льюиса, затем на свои руки, лежавшие на перилах балкона. Они слегка дрожали. Не знаю, сколько времени я так простояла. Несколько раз я присаживалась в кресло, но усидеть не могла: все та же мысль заставляла меня вскакивать, как марионетку, которую дернули за веревочку. Я не могла даже курить.
В восемь утра у меня над головой со стуком распахнулись ставни в комнате Льюиса. Я вздрогнула. Слышно было, как он, посвистывая, спустился по лестнице, поставил кофейник на плиту. Похоже, ЛСД улетучился вместе со сном. Сделав большой глоток свежего воздуха, я отправилась на кухню. Он удивился моему столь раннему появлению. Секунду я остолбенело его рассматривала: он был так красив, так молод, так растрепан, так нежен.
– Мне очень жаль, что вчера так вышло, – сказал он. – К этой дряни я больше не притронусь.
– И правильно, – мрачно отозвалась я и опустилась наконец на стул. Обретя собеседника, хотя бы и такого, я почувствовала некоторое облегчение. Казалось, он весь поглощен приготовлением кофе, но что-то в моем голосе заставило его поднять глаза:
– Что случилось?
В домашнем халате, с вопросительно приподнятыми бровями, он выглядел столь невинно, что я засомневалась. Цепочка совпадений, полуулик, фактиков, которую я сплела ночью, распадалась на глазах. Я прошептала:
– Льюис… Скажите, ведь это не вы их убили, правда?
– Кого?
Вопрос был по меньшей мере обескураживающим. Не смея поднять на него глаза, я пробормотала:
– Всех. Фрэнка, Болтона, Луэллу.
– Я.
Я слегка застонала и вжалась в спинку стула. Он спокойно продолжал:
– Но не стоит беспокоиться. Я не оставил улик. У вас больше не будет неприятностей.
Он добавил немного воды в кофейник. Я была ошеломлена.
– Но, Льюис, вы что… вы с ума сошли? Людей убивать нельзя, так не делают.
Выражение показалось мне недостаточно сильным, но было не до того, чтоб подбирать слова. В драматических обстоятельствах я начинаю говорить, словно воспитанница монастырской школы, эдакая пай-девочка. Не знаю, отчего так происходит.
– Вы бы знали, сколько всего нельзя, а люди все-таки делают. Нельзя обманывать людей, покупать, унижать, бросать их…
– Но убивать все же не надо, – твердо сказала я.
Он пожал плечами. Я ожидала, что разыграется трагическая сцена, а этот спокойный тон сбивал с толку. Он повернулся ко мне:
– Откуда вы обо всем знаете?
– Я думала, всю ночь думала.
– Вы, верно, умираете от усталости. Хотите кофе?
– Нет, я-то не умираю, – произнесла я с горечью, – Льюис… что же теперь делать?
– Ничего. При чем тут я? Самоубийство. Убийство с целью ограбления – улик не обнаружено. Автомобильная катастрофа. Так что все в порядке.
– А я? – закричала я. – А я? Как мне жить бок о бок с убийцей? Или вы полагаете, я буду спокойно наблюдать, как вы без разбора приканчиваете людей?
– Без разбора? Вовсе нет, Дороти. Я убиваю только тех, кто причинил вам горе.
– Да что на вас нашло? Вы что, вообразили себя моим телохранителем? Я вас о чем-нибудь просила?
Он поставил кофейник и повернулся ко мне со спокойным лицом.
– Нет, но я люблю вас.
Тут у меня все закружилось перед глазами, и я начала сползать со стула. Ослабленная еще и бессонницей, я впервые в жизни грохнулась в обморок.

Очнулась я на канапе, и первое, что увидела, было потрясенное (наконец-то) лицо Льюиса. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, потом он протянул мне бутылку скотча. Я сделала большой глоток, потом еще. Сердце стало биться ровнее. И меня охватила ярость.
– Ах, вы меня любите? В самом деле? И поэтому вы убили бедного Фрэнка? И несчастную Луэллу? Так что же вы не убьете Пола, раз так? Он же мой любовник!
– Потому что он любит вас. Но если он попробует бросить вас или причинит зло, я его тоже убью.
– О боже, да вы ненормальный. Скольких же вы убили прежде?
– До того, как узнал вас, – ни одного. Это было ни к чему, я никого не любил.
Он вскочил, прошелся по комнате, потирая подбородок. Мне казалось, я сплю и вижу кошмарный сон.
– Понимаете, до шестнадцати лет меня били чаще, чем ласкали. Мне никто ничего не давал задаром. Потом, когда исполнилось шестнадцать, я всем занадобился – мужчинам, женщинам и так далее, но при одном условии… они хотели… как сказать… Они хотели…
Нет, это уж слишком: целомудренный убийца. Я прервала:
– Я понимаю, о чем речь.
– Ничего и никогда, ничего и никогда просто так, бесплатно, бескорыстно. Так было всегда до тех пор, пока я не встретил вас. Пока я лежал там, наверху, я сперва думал, что в один прекрасный день вы… вы захотите, чтобы…
Он покраснел. Я, наверное, тоже. Бред, бред, что-то среднее между Дж. Х. Чейзом и Делли. Я ощущала себя совершенно разбитой.
– Но когда я понял, что это просто от доброты, то полюбил вас. Вот. Я знаю, вы считаете меня слишком молодым, вы предпочитаете Пола Брета, я вам не нравлюсь, но я могу хотя бы защищать вас. Вот.
Вот. Как он выразился: «Вот». Вот. Попалась. И ничего нельзя сделать. Я пропала. Подобрала на дороге, у обочины, психа, убийцу, маньяка. Пол снова прав. Он всегда прав.
– Вы сердитесь? – мило поинтересовался Льюис.
Я не сочла нужным ответить. Как прикажете «сердиться» на человека, совершившего три убийства, чтоб доставить вам удовольствие? Слово показалось мне слишком детским. Я задумалась, вернее, сделала вид, что задумалась, голова была совершенно пустой.
– Вы знаете, Льюис, что я должна сдать вас в полицию?
– Пожалуйста, – ответил он безмятежно.
– Я должна немедленно туда позвонить, – произнесла я сдавленным голосом.
Он поставил телефон рядом со мной, и мы еще некоторое время томно разглядывали друг друга.
– Как вы это сделали? – спросила я.
– Фрэнку назначил от вашего имени встречу в мотеле, в номере, снятом по телефону. Я залез туда через окно. Что до Болтона, я сразу понял, что он за птица, и сделал вид, что согласен. Он страшно обрадовался, назначил мне свидание в том подозрительном отеле и дал ключ от комнаты. Так что никто меня не видел. Ну а Луэлла… Я целую ночь отвинчивал гайки с ее машины. Вот и все.
– Этого вполне достаточно. Что же мне теперь делать?
Конечно, можно было бы выгнать Льюиса и никому ничего не говорить. Но это все равно что выпускать хищника на волю. Тогда никто не помешал бы ему следить за мной со стороны и сеять смерть вокруг. Я могла потребовать, чтоб он уехал, но он подписал долгосрочный контракт, и его бы везде разыскивали. И я не могла выдать его полиции. Я никого не могу выдать полиции. Тупик.
– Но никто не страдал, – сказал Льюис. – Все происходило очень быстро.
– Это большое счастье, – язвительно подтвердила я. – А я-то полагала, вы кромсали их на кусочки перочинным ножиком.
– Вы прекрасно знаете, что нет, – мягко произнес он и взял меня за руку. По рассеянности я позволила ему это сделать. Потом я подумала, что вот этой тонкой теплой рукой, что сжимает сейчас мою ладонь, убиты три человека. Почему-то это уже не вызывало ужаса. Тем не менее я решительно отняла руку.
– А вчерашнего мальчика, его вы тоже хотели убить?
– Да. Но это было глупо. Я переборщил с ЛСД и ничего не соображал.
– Ну да, а с ясной головой… Льюис, вы понимаете, что натворили?
Он взглянул на меня, а я всматривалась в его лицо: зеленые глаза, красиво очерченный рот, черные волосы, гладкая кожа. Я искала в нем хоть каплю понимания случившегося либо черты садизма. Но ни того, ни другого не обнаружила. Только безграничную нежность ко мне. Он смотрел на меня, как смотрят на капризных детей, чьи беды и выеденного яйца не стоят. Готова поклясться, в его взоре сквозила снисходительность. Это меня доконало: я разрыдалась. Он обнял меня, стал гладить по голове. Я не сопротивлялась.
– Между вами и мной со вчерашнего вечера не может быть ничего такого, о чем стоило бы плакать, – прошептал он.

Глава 11

Крупные неприятности обычно заканчиваются для меня печеночным приступом. Так случилось и на этот раз. Он продолжался два дня. Меня так прихватило, что все это время я не имела возможности думать о чем бы то ни было. Было просто не до того. Ослабевшая и печальная, я преисполнилась решимости все уладить. Кому-то покажется, что два дня тошноты и боли – невысокая плата за три трупа. Но лишь тот, кому незнакомы печеночные колики, посмеет бросить в меня камень. Наконец я смогла встать и попробовала передвигаться на ватных ногах. Убийства, совершенные Льюисом, теперь значили для меня не больше, чем мои декларации о доходах. К тому же бедняга провел два дня у моего изголовья, меняя компрессы, заваривая ромашку, и вообще нянчил меня, словно сиделка. Он с ума сходил от беспокойства, и я не могла укусить руку, которая меня выхаживала.
Но я твердо решила раз и навсегда поставить все точки над i. Когда я достаточно окрепла, чтобы съесть бифштекс и запить его стаканом виски, я позвала Льюиса в гостиную и предъявила свой ультиматум:
1. Он твердо обещает никого не убивать без моего разрешения (само собой, я б ему такого сроду не позволила, но мне казалось тонким дипломатическим ходом – не лишать его надежды).
2. Обещает навсегда отказаться от ЛСД.
3. Обещает приискать себе дом.
Самым сомнительным представлялся третий пункт. Но Льюис с необычайно серьезным видом согласился на все.
Кроме того, поскольку мне не улыбалось жить под одной крышей с садистом, я стала расспрашивать его, что он чувствует, совершив три убийства. Его ответ отчасти меня успокоил, хотя, разумеется, не слишком. Ничего не испытывает. Он не был знаком с покойными, поэтому их смерть его не расстроила. Но удовольствия от этого он тоже не получил. Все лучше, чем ничего. Другими словами, его не мучили ни угрызения совести, ни ночные кошмары. Абсолютно аморальная личность! И я начинала опасаться, не становлюсь ли такой же.
Дважды, пока я болела, приезжал Пол Брет, но я категорически отказывалась его принять. Во время приступов я так дурнею! Совершенно исключено, чтобы мой любовник увидел меня с желтой кожей, с мешками под глазами и тусклыми волосами. А вот Льюис меня совершенно не смущал. Потому, конечно, что в наших отношениях не было и тени чувственности. И еще: вспоминая, каким тоном он признался в то утро, что любит меня, я была почти уверена, что, будь я с головы до пят в лишаях, он бы и то не заметил. Это было и оскорбительно, и лестно в то же время. Я попыталась объяснить это Полу, нежно упрекнувшему, когда я вышла на работу:
– Льюис все дни за тобой ухаживал, а мне ты даже не показалась.
– Я так ужасно выглядела! После ты и посмотреть бы на меня не захотел.
– Как странно! Знаешь, я долго не мог поверить, что у вас с Льюисом ничего нет, но теперь-то в этом абсолютно убежден. Да, кстати, с кем же он все-таки спит?
Этого я не знала. Одно время я было подумала, что он встречается со своей партнершей по съемкам, с той молоденькой инженю. Это пришло мне в голову, когда он раза два-три не ночевал дома. Но в те ночи были совершены убийства. Кстати, на Льюиса положила глаз Глория Нэш, восходящая звезда, выдвинувшаяся на первый план после смерти несчастной Луэллы. Она позвала его на вечерний коктейль, заодно ей пришлось пригласить и меня. Пол сказал, что и он там будет.
– Я заеду за вами обоими. Надеюсь, в этот раз все обойдется спокойней, чем в прошлый.
Я тоже очень на это рассчитывала.
– Странно все-таки, Дороти, что ты свалилась из-за банальной драки, я просто дивлюсь. Весь Голливуд знает, что приступы случаются у тебя после серьезных нокаутов. Первый раз, когда ушел Фрэнк. Второй – когда ты обозвала Джерри Болтона грязным скупердяем и он указал тебе на дверь. Третий – когда твоя драгоценная секретарша выпала из окна. Но то ведь и правда крупные неприятности, а нынче…
– Что поделаешь, Пол, старею.
Крупные неприятности… Знал бы он! Господи, если бы он только знал. Стыдно сказать, но эта мысль меня рассмешила. Минут пять я хохотала до слез и не могла остановиться. Наверное, все эти переживания расшатали мне нервы. Пол, спокойный, снисходительный, мужественный американец, протянул мне свой носовой платок – у меня потекла тушь. Наконец я успокоилась, пролепетала какую-то чушь и чмокнула его, чтоб только замолчал.
Мы сидели в моем кабинете наедине. Кэнди вышла, и Пол становился все нежнее. Договорились, что вечером поедем к нему, и я позвонила Льюису, чтоб ужинал без меня. На этой неделе у него не было съемок, он сидел дома в прекрасном настроении и занимался «Ройсом». Я велела ему быть паинькой, и меня снова обуял дикий смех. Льюис обещал никуда не отлучаться.
Весь вечер меня не покидало ощущение, что я живу в каком-то призрачном мире. Мы с Полом отправились ужинать к «Романофф». Там была куча народу, человек, может, пятьсот – «пятьсот человек, которые ни о чем не ведают». Это казалось невероятным. И только потом, ночью, лежа рядом с Полом, спавшим, как всегда, положив мне голову на плечо, а правую руку на талию, я вдруг ощутила себя чудовищно одинокой. И мне стало страшно. У меня появилась тайна, смертельная тайна. Я никогда не любила тайн. Так, без сна, пролежала я до самой зари. А километрах в пяти от меня мирно спал на своей узкой кровати мой сентиментальный убийца и видел во сне цветы и птиц.

Глава 12

Собираясь на вечеринку к Глории Нэш, мы оделись особенно изысканно. Я выбрала платье с черными блестками, купленное в Париже за бешеные деньги. У него глубокий вырез на спине, а спина, если можно так выразиться, по-прежнему один из главных моих козырей. Льюис, в смокинге, с блестящими черными волосами, был восхитителен: он выглядел как юный принц, и вместе с тем в его облике проскальзывало что-то звериное. Пол являл образец элегантного и раскованного сорокалетнего мужчины: светлые волосы чуть тронуты сединой на висках, взгляд слегка ироничный.
Я заранее смирилась, что мои блестки будут помяты, зажатые меж двух смокингов в тесном «Ягуаре». Но Льюис торжественно заявил:
– У меня для вас новость, Дороти.
Я внутренне содрогнулась. Но Пол улыбнулся с видом сообщника:
– Это настоящий сюрприз, Дороти. Пойдем за ним.
Льюис вышел в сад, влез в «Ройс» и что-то там нажал. Автомобиль ровно и мягко заурчал, тронулся с места и подъехал к ступеням. Льюис выскочил из машины, обежал вокруг и с глубоким поклоном распахнул передо мной дверцу. Я была потрясена.
– Ну что ж, досюда она доехала, – засмеялся Пол. – Не удивляйся. Садись в машину. Шофер, пожалуйста, к мисс Глории Нэш, суперзвезде, бульвар Сансет.
Льюис тронул с места. Через перегородку я видела в зеркальце его очарованный, восхищенный, детский взгляд, устремленный на меня: довольна ли? Все же странная штука жизнь, не перестаю удивляться. Я отыскала рожок переговорного устройства и поднесла к губам:
– Водитель, с чего это «Ройс» вдруг заработал?
– Я возился с ним весь отпуск.
Я посмотрела на Пола. Он улыбнулся:
– Последние три дня он только об этом и твердит. Совсем как мальчишка.
Он тоже взял переговорник:
– Водитель, я советую вам поухаживать нынче за хозяйкой дома. Ваша холодность будет неверно истолкована.
Льюис пожал плечами и промолчал. Я изо всех сил надеялась, что сегодня все будут со мной любезны и моему убийце ничего не взбредет в голову. Недаром же я потратила десять дней на подготовку к этому вечеру. Я расписывала своих знакомых в самых идиллических тонах, тонны меда ушли на описание друзей и сотрудников. Я пыталась представить Голливуд, эти мрачные джунгли, в виде райской зеленой лужайки, где все любят друг друга, точно дети. Если с языка ненароком слетало едкое словцо, я тотчас пыталась поправить дело, сочиняя какую-нибудь важную услугу, оказанную мне этим человеком три года назад, или еще что-то в том же роде. В общем, я превратилась в идиотку, чокнутую, если только не стала ею раньше.

Глория Нэш встретила нас на пороге своего скромного 32-комнатного особнячка. Все было идеально: прожекторы в саду, подсвеченная вода бассейна, гигантские жаровни и вечерние туалеты. Глория Нэш была красивой, хорошо ухоженной блондинкой. К сожалению, она родилась лет на десять (как минимум) позже меня и не упускала случая напоминать мне об этом самым любезным образом. Иногда она восклицала: «О Дороти, как вам удалось сохранить такой замечательный цвет лица? Придет время, я попрошу вас поделиться своими секретами». А то вдруг принималась смотреть на меня с таким восхищенным удивлением в глазах, словно то, что в свои сорок пять я еще держусь на ногах, – небывалое чудо.
В этот вечер она избрала вторую линию. Под ее изумленным взором я на миг почувствовала себя Тутанхамоном, случайно забредшим на вечеринку. Вскоре она утащила меня причесываться, хотя это мне было совершенно ни к чему. Но таков один из местных обычаев, самых прочных и докучливых: женщины сбиваются в стайки и каждые десять минут ходят гурьбой причесываться или пудриться. Она сгорала от любопытства, ей не терпелось выведать все про Льюиса. Она засыпала меня вопросами, я машинально от них уклонялась, и это ее страшно нервировало. После нескольких намеков, пропущенных мною мимо ушей, она совсем отчаялась и, когда мы уже покидали ее роскошный будуар, бросилась в решительное наступление:
– Вы знаете, Дороти, как я вас уважаю. Да-да, еще ребенком, увидев в том фильме… Как же он назывался… И потому хочу вас предупредить. О Льюисе ходят странные слухи.
– Что?!
Я похолодела. Наверное, мой вопрос прозвучал как вопль.
Она улыбнулась:
– Как он вам дорог! И правда, он просто обворожителен.
– Между нами ничего нет, – прервала я. – Так что за слухи?
– Ну, в общем, люди говорят… вы ведь знаете нашу публику… Они говорят, что Пол, вы и он…
– Что – мы, что – Пол, я и он?
– Вы всюду бываете с ними обоими, поэтому невольно…
Тут до меня дошло, о чем речь, и я вздохнула с облегчением.
– Только-то? – улыбнулась я весело, как если б речь шла о детских шалостях (по сравнению с чудовищной правдой такая оргия и впрямь представлялась мне школьной забавой). – И это все? О, какие пустяки.
Глория совсем сбилась с толку, я оставила ее и пошла в сад проверить, не успел ли Льюис в паузе между парой бутербродов прирезать кого-нибудь, кому не глянулись мои блестки. Нет, он вежливо беседовал с одной из голливудских кумушек. Успокоенная, я поспешила окунуться в атмосферу праздника: вечеринка и впрямь на диво удалась.
Я повстречала несколько бывших поклонников. Они ухаживали за мною напропалую, хвалили мое платье и цвет лица. Я начинала верить, что нет лучшего средства помолодеть, чем перенести печеночный приступ. У меня, кстати, всегда сохраняются хорошие отношения с прежними любовниками. При встречах они всем видом показывают, как сожалеют, что мы расстались, говорят что-то вроде: «Ах, Дороти, если б вы только захотели тогда…», тонко намекают на общие воспоминания – только я не всегда могу припомнить, о чем речь. Увы, с годами память слабеет.
Пол издали наблюдал, как я резвлюсь, и слал мне улыбки. Раз или два я встретилась взглядом с Льюисом. Похоже, Глория взялась за него всерьез. Но меня это мало трогало. Хотелось просто веселиться, мне и так порядком досталось в предыдущие дни. Я хотела пить шампанское, вдыхать запахи калифорнийской ночи, слышать смех этих милых, и простых, и красивых голливудских мужчин, которые, сколько мне известно, никогда не убивали, разве что на экране.
Когда час спустя Пол подошел ко мне, я была весела, как пташка божия, и слегка пьяна. Рой Дердридж, король вестернов, как раз жалобно вспоминал, как я загубила его жизнь четыре не то пять лет назад. Воодушевленный воспоминаниями и разгоряченный немыслимым количеством поглощенного мартини, он бросил на Пола весьма воинственный взгляд. Но Пол и бровью не повел. Он взял меня под руку и отвел в сторонку.
– Тебе весело?
– Безумно. А тебе?
– Мне даже издали приятно глядеть, как ты веселишься.
Нет, это не мужчина, а просто чудо! Я решила завтра же выйти за него замуж, раз уж ему так хочется. И только мое давнее правило – никогда не говорить вслух о принимаемых на ночь глядя решениях – не дало мне тотчас же сообщить ему об этом. Вместо того я в тени магнолий поцеловала его в щеку.
– А как там наш мальчик?
Пол засмеялся:
– Глория таращится на него, как собака на кость, просто ни на шаг не отходит. Похоже, за его будущее можно не волноваться.
«По крайней мере, если он не убьет метрдотеля», – промелькнуло у меня. Я решила сама посмотреть, как там у него дела. Но не успела: у бассейна поднялся шум, раздались крики, и я почувствовала (как пишут в романах), что волосы у меня на голове встали дыбом, хотя и были покрыты лаком.
– Что случилось? – спросила я слабеющим голосом. Но Пол уже бежал к столпившимся у бассейна. Я закрыла глаза. Когда я их открыла, Льюис стоял возле меня с совершенно спокойным видом.
– Умерла бедная Рена Купер, – бесстрастно сообщил он.
Рена Купер – та самая кумушка, с которой он беседовал час назад. Конечно, язычок у нее был не из ангельских, но среди себе подобных она была далеко не самой худшей.
– Вы же поклялись, поклялись! – накинулась я на Льюиса.
Он удивленно посмотрел на меня:
– Вы о чем?
– Вы поклялись, что не будете убивать без спроса. Вы подлый, бессовестный… просто закоренелый убийца, безответственная личность! Мне стыдно за вас, Льюис, я вас боюсь.
– Но это не я.
– Рассказывайте кому другому, – едко бросила я, погрозив ему пальцем, – не мне! Кто же тогда, по-вашему?
Тут вернулся Пол, выглядевший слегка огорченным. Он взял меня под руку и стал расспрашивать, отчего я так бледна. Льюис смотрел на нас, едва сдерживая улыбку. Мне захотелось его ударить.
– У бедной Рены опять случился сердечный приступ, уже десятый за этот год. Врачи оказались бессильны: она слишком много пила, хотя ее предупреждали.
Льюис развел руками с лукавой улыбкой, как незаслуженно оклеветанный. А я внезапно поняла, что теперь всякий раз, узнав о чьей-то смерти, буду думать, не его ли это работа.
Понятное дело, остаток вечера был скомкан. Рену увезла «Скорая помощь», остальные быстро разъехались. Мы с Льюисом тоже отправились домой. Я чувствовала себя совершенно подавленной. Дома Льюис с покровительственным видом налил мне стакан минеральной воды и посоветовал поскорее лечь. Я безропотно подчинилась. Невероятно, но мне было стыдно. Странная все-таки вещь мораль – такая зыбкая, что я, верно, так и умру, не составив о ней твердого представления. И умру я, несомненно, тоже от сердечного приступа.

Глава 13

И наступил период восхитительного затишья. Три недели прошли гладко, без всяких происшествий. Мы все работали, а по вечерам частенько ужинали дома втроем.
Однажды мы вместе отправились на побережье. У приятеля Пола было бунгало километрах в пятидесяти от города, и мы решили провести там уик-энд. Стояла прекрасная погода. Домик прилепился на почти отвесной скале, и к морю надо было спускаться по узенькой козьей тропке. В тот день штормило. Мы с Льюисом купаться не пошли, нам было лень. Мы предпочитали смотреть, как это проделывает Пол. А ему хотелось выглядеть спортсменом. Многие хорошо сохранившиеся мужчины его лет любят строить из себя суперменов. Это чуть не довело его до беды.
Он плавал метрах в тридцати от берега, пижоня своим элегантным кролем, как вдруг ему стало плохо. Тем временем мы с Льюисом, облачившись в халаты, похрустывали на террасе тостами. Снизу, от моря, до нас донесся слабый зов о помощи. Я увидела, как рука Пола взметнулась над водой и огромная волна накрыла его с головой. Я вскрикнула и бросилась к тропе. Но Льюис уже скинул халат и прыгнул в воду с восьмиметровой высоты, рискуя размозжить голову о камни. Он подхватил Пола, и через пару минут оба были на берегу. Пола рвало соленой водой, я растерянно похлопывала его по спине. Случайно я подняла глаза на Льюиса, он стоял совершенно голый. Видит Бог, то был далеко не первый мужчина, которого мне случилось видеть в чем мать родила, но тут я покраснела. Наши взгляды встретились, он вскочил и кинулся к дому.
– Старина, – растроганно сказал ему Пол немного спустя, уже согретый и разморенный грогом, – вы храбрый человек. Такой прыжок! Если бы не вы, мне крышка…
Льюис смущенно пробормотал что-то нечленораздельное. Вот забавно: этот ребенок проводит время, лишая жизни одних и спасая других. В новой роли он нравился мне куда больше. Я встала и порывисто чмокнула его в щеку. У меня забрезжила надежда со временем сделать из него хорошего мальчика. Не сразу, конечно, если вспомнить о Фрэнке, Луэлле и других, но лучше поздно, чем никогда. Однако у меня поубавилось прыти, когда чуть позже, воспользовавшись, что Пол вышел, я похвалила его за добрый поступок и услышала холодный ответ:
– Мне, знаете, было все равно, утонет Пол или нет.
Я остолбенела:
– Тогда почему же вы рисковали жизнью, спасая его?
– Потому что он вам нравится и его смерть вас бы расстроила.
– То есть, не будь Пол моим любовником, вы бы и пальцем не шевельнули ради его спасения?
– Совершенно верно, – подтвердил он.
Я подумала, что у него странные представления о любви. По крайней мере, его любовь ничем не походила на чувства, какие мне случалось вызывать у мужчин до сих пор, хотя и в них всегда присутствовало нечто необыкновенное. Я попробовала настаивать:
– Но неужели вы не испытываете к Полу ни симпатии, ни уважения?
– Я люблю только вас, – произнес он очень серьезно, – и никто больше меня не интересует.
– В том-то и дело. Вам не кажется, что это не совсем нормально? В вашем возрасте… к тому же вы пользуетесь у женщин… ведь надо же иногда… ну, в общем…
– Вы хотите, чтобы я переспал с Глорией Нэш?
– С ней либо еще с кем. Мне кажется, что, хотя бы для здоровья, мужчине надо время от времени…
Я запиналась. Что на меня нашло, с какой стати я читаю ему нотации, точно мать семейства? Он сурово на меня взглянул.
– А мне кажется, Дороти, что люди придают этому слишком много значения.
– Но ведь это одна из самых больших радостей бытия, – слабо возразила я и подумала, что сама-то посвятила этим радостям три четверти прожитой жизни.
– Только не для меня, – отрезал Льюис.
На секунду его взгляд вновь стал непроницаемым, как у слепого и опасного зверя, и мне сделалось страшно. Я поспешила прервать разговор. Не считая этих происшествий, уик-энд прошел замечательно. Мы загорели, отдохнули и вернулись домой в прекрасном настроении.
Еще немного, и он станет мне необходим. Через три дня заканчивались съемки, в которых Льюис участвовал. По этому поводу режиссер Билл Маклей решил устроить небольшой коктейль прямо на съемочной площадке. Это была бутафорская деревня из одних фасадов, среди которых Льюис пробродил все лето.
Я приехала к шести часам, чуть раньше назначенного, и сразу же наткнулась на Билла, сидевшего в фальшивом салуне посреди фальшивой улицы. Он был мрачен, раздражен и, как всегда, очень груб. Его бригада готовила площадку, и он оставался один в комнате. Он сидел на столе, угрюмо уставившись в какую-то точку. Последнее время он много пил, и ему доверяли только второстепенные ленты. Это его еще больше озлобило. Он меня заметил, и мне пришлось подняться по пыльным ступенькам в салун. При моем появлении Билл ухмыльнулся.
– А, Дороти. Что, пришли посмотреть, как играет ваш дружок? Сегодня у него большая сцена. Не волнуйтесь, с такой внешностью ваш малыш недолго останется сидеть у вас на шее.
Он был здорово пьян, но я не склонна ни к всепрощению, ни к долготерпению, хотя и произвожу иногда ошибочное впечатление. Я ответила любезностью, обозвав его паршивым ублюдком. Он прорычал, что, не будь я женщиной, мокрого бы места от меня не оставил. Я с издевкой поблагодарила его: все-таки вспомнил, что говорит с дамой.
– Кроме того, я помолвлена с Полом Бретом, – надменно добавила я.
– Знаю, – отмахнулся он. – Все знают, что вы занимаетесь этим втроем.
Он гнусно засмеялся. Я уже была готова чем-нибудь в него запустить, ну хотя бы сумочкой, как вдруг распахнулась дверь. На пороге стоял Льюис. Я сразу переменила тон:
– Билл, извините меня, дорогуша. Вы же знаете, я в вас души не чаю, но последнее время стала такая нервная!
Его хватило на то, чтобы удивиться, но он слишком надрался для логических умозаключений, его несло:
– Это ваша ирландская кровь играет. Ох и далеко она вас заведет! Согласен, старина? – обратился он к Льюису, дружески хлопнул его по плечу и вышел.
Я нервно засмеялась.
– Ах, старина Билл… Манеры, прямо скажем, заставляют желать лучшего, но сердце золотое…
Льюис ничего не ответил. Он был в ковбойском костюме с платочком на шее, плохо выбрит, вид довольно рассеянный.
– К тому же прекрасный товарищ, – добавила я и поспешила сменить тему. – Что за сцена осталась напоследок?
– Убийство, – спокойно ответил Льюис. – Я должен пристрелить этого типа, что изнасиловал мою сестру. Хотя, признаться, я б на его месте прежде еще подумал.
Мы не спеша прошли к съемочной площадке. Льюису следовало подготовиться к съемкам, и минут на десять я осталась в одиночестве. Я осмотрелась. Площадка была в полном порядке, но Билл все равно придирался, ругаясь как сапожник: он не владел собой. Голливуд доконал его, Голливуд и выпивка. Прямо под открытым небом расставили коктейльные столики, и самые жаждущие уже прикладывались к рюмкам. В этой игрушечной деревне нас собралось человек сто, и все мы топтались не слишком далеко от камеры.

– Крупный план Майлса, – крикнул Билл. – Где он там?
Льюис приблизился к нему с «винчестером» в руках. Вид у него был отсутствующий, как всегда, когда ему докучали.
Билл нагнулся к камере, уткнулся в глазок и снова сморщился.
– Плохо, все плохо. Ни черта не годится! Ну-ка, Льюис, прицельтесь, цельте в меня. Так, теперь гнев на лице. Да нет же, мне нужен гнев, а не эта идиотская гримаса! Вы собираетесь убить подонка, трахнувшего вашу сестру. Вот так, отлично… Ну, стреляйте!
Я не видела лица Льюиса, он стоял ко мне спиной. Льюис выстрелил, и Билл обеими руками схватился за живот, хлынула кровь, он упал. На миг все застыли, потом забегали. Льюис растерянно рассматривал карабин. Я отвернулась к пахнувшей плесенью стене, меня рвало.
Лейтенант полиции был весьма галантен и столь же логичен. Было очевидно, что кто-то заменил холостые патроны боевыми, и это был один из тысячи людей, имевших все основания ненавидеть Маклея. Было так же очевидно, что им не мог быть Льюис, с Биллом едва знакомый. К тому же он казался достаточно разумным, чтобы не совершать убийства на глазах у сотни свидетелей. Его почти жалели. Его молчание, свирепый вид все склонны были объяснить нервным шоком: кому приятно оказаться орудием преступления. В десять вечера допрос закончился. Когда мы с еще несколькими свидетелями выходили из полицейского участка, кто-то предложил вернуться в павильон и промочить горло. Я отказалась, и мы с Льюисом поехали домой. По дороге мы не проронили ни слова. Я чувствовала себя совершенно разбитой и не могла даже сердиться.
– Я все слышал, – просто сказал Льюис, остановившись у лестницы.
Я ничего не ответила, только пожала плечами. Выпив три таблетки снотворного, я провалилась в забытье.

Глава 14

В гостиной с озабоченным лицом сидел полицейский лейтенант. Он был хорош собой: серые глаза, полные губы, слегка впалые щеки.
– Это, конечно, простая формальность, – сказал он. – Но не могли бы вы сообщить еще что-нибудь об этом молодом человеке?
– Я ничего больше не знаю, – ответила я.
– Но ведь он живет у вас уже три месяца?
– Да.
Слегка извиняющимся тоном я спросила:
– Вам, наверное, кажется, что я не слишком любопытна?
Он приподнял брови, и на лице появилось выражение, какое я часто замечала у Пола.
– Видите ли, я считаю, что обычно мы чересчур много знаем об окружающих, это утомляет. Знаем, с кем они живут, чем живут, с кем спят, что о себе думают… А по-моему, чем меньше знаешь, тем лучше, как вы полагаете?
Он явно полагал иначе.
– Это ваша точка зрения, но следствие она не устраивает. Конечно, я не думаю, что он намеренно убил Маклея. Похоже, он был единственный человек, с кем Маклей общался сносно. Но стрелял все-таки он. Поэтому для него, по крайней мере для его карьеры, было бы лучше, чтоб судьи смогли составить о нем благоприятное мнение.
– Спросите у него самого. Я знаю только, что он родился в Вермонте. Разбудить его, или выпьете еще чашечку кофе?
Разговор происходил на другой день после убийства. В восемь утра меня поднял с постели лейтенант Пирсон. Льюис еще спал.
– Если можно, чашечку кофе, – попросил он. – Миссис Сеймур, извините за нескромный вопрос: в каких вы отношениях с Льюисом Майлсом?
– Вовсе не в тех, о каких вы могли бы подумать. Для меня он ребенок.
Он пристально посмотрел на меня и неожиданно улыбнулся.
– Давно мне так сильно не хотелось поверить женщине.
Я польщенно засмеялась. Мне было страшно жалко, что этому славному парню, стражу закона моей страны, суждено завязнуть в этой ужасной истории. Мимоходом я подумала, что, будь он пузатым, краснорожим и грубым, мои гражданские чувства не заявляли бы о себе столь громко. Хотя, правду сказать, из-за снотворного все мои чувства не слишком о себе заявляли, я засыпала на ходу.
– Он будет очень знаменит, – заметил Пирсон. – Замечательный актер.
Я застыла с кофейником в руках.
– Откуда вы знаете?
– Мы вчера просмотрели отснятую пленку. Уникальный случай для сыщика – своими глазами увидеть, как было совершено преступление. Это очень облегчает дело, отпадает нужда в реконструкции.
Он был в гостиной, я на кухне и слышала его через приоткрытую дверь. Я глуповато рассмеялась и обожгла пальцы кипятком. Он продолжал:
– Я видел лицо Льюиса крупным планом. Такое зверское выражение, просто мороз по коже!
– Я тоже думаю, что он станет великим актером. Все так говорят.
С этими словами я схватила с холодильника бутылку скотча и сделала большой глоток прямо из горлышка, стараясь при этом не звякнуть. На глазах у меня выступили слезы, зато руки перестали дрожать. Я вернулась в гостиную и вполне по-светски подала кофе.
– Как вы полагаете, могли быть у Майлса мотивы убить Маклея?
– Никаких, – твердо ответила я.
Вот я и стала сообщницей. И не только в своих глазах, но и с точки зрения закона. По мне плачет тюрьма. Что ж, тем лучше: в тюрьме будет спокойнее. И тут до меня дошло, что, если Льюис признается, я предстану перед судом не сообщницей, а подстрекательницей. А это пахнет уже не сроком, но электрическим стулом. На секунду я зажмурилась: за что, за что мне все это?
– К сожалению, мы тоже не видим мотивов, – вздохнул Пирсон. – Извините, я имел в виду – к сожалению для нас. Этот Маклей был хам и самодур. Кто угодно мог войти в реквизиторскую и заменить патроны, там нет даже сторожа. Боюсь, дело затянется. И все это время оно будет висеть на мне.
Он начал жаловаться на судьбу, но это меня не удивило. Такой у меня дар: все мужчины рано или поздно начинают выкладывать мне свои проблемы – сыщики, почтальоны, писатели. Даже фининспектор делится семейными неурядицами.

– Который час? – произнес сонный голос, и на лестнице появился Льюис, в халате, протирающий глаза. Похоже, он неплохо выспался. Я пришла в ярость: убивает людей – это его дело, но какого черта я должна спозаранку принимать полицейских, пока он изволит почивать?!
Я представила их друг другу. Льюис и бровью не повел. Он пожал руку Пирсону, смущенно попросил разрешения налить себе кофе. Я ждала, что он вот-вот томно спросит, не сержусь ли я на него за вчерашнее. Дальше некуда! Я сама налила ему кофе, он уселся напротив Пирсона, начался допрос. И тут я узнала, что мой нежный убийца родился в очень приличной семье, отлично учился, на всех работах им были весьма довольны, и только любовь к путешествиям и приключениям помешала ему сделать блестящую карьеру.
Я слушала его раскрыв рот. Выходит, он был примерным гражданином, пока не повстречался с Дороти Сеймур, роковой женщиной номер один. Из-за нее он совершил уже четыре убийства. Как же так, почему в роли злодейки оказалась именно я, в жизни мухи не пристукнувшая без сожаления, я, к которой вечно льнули потерявшиеся кошки, собаки и люди?
Тем временем Льюис спокойно рассказывал, что взял «винчестер» со стола реквизиторской, где всегда его оставлял. Ему и в голову не пришло что бы то ни было проверять, он ведь в течение всех съемок палил из него налево и направо, и все было о'кей.
– Ваше мнение о Маклее? – внезапно спросил Пирсон.
– Алкоголик, – ответил Льюис. – Бедный алкоголик.
– Какие чувства вы испытали, когда он упал?
– Никаких, – холодно ответил Льюис, – разве что удивление.
– А теперь?
– Я по-прежнему удивлен.
– И вас не мучила мысль, что вы убили человека?
Льюис поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза. Я замерла. Он растерянно развел руками:
– Нет, меня ничего не мучило.
Я знала, что он сказал правду, и, к моему глубокому удивлению, это окончательно убедило Пирсона в его невиновности. Лейтенант встал, вздохнул и закрыл блокнот.
– Мы уже проверили то, что вы нам рассказали, мистер Майлс, по крайней мере, почти все. Прошу простить за беспокойство, но таков порядок. Миссис Сеймур, бесконечно вам благодарен.
Я проводила его до крыльца. Он робко спросил, нельзя ли как-нибудь на днях пригласить меня на коктейль, и я поспешно согласилась. Когда он отъезжал, я улыбалась ему вслед так широко, как если бы во рту у меня росло пятьдесят два зуба. Все еще дрожа, я вошла в дом. Льюис маленькими глотками пил кофе. У него был столь самодовольный вид, что мой страх сменился яростью. Я запустила в него подушкой, потом стала метать все, что попадалось под руку. Я кидала быстро, не целясь, и, конечно же, одна чашка попала ему прямо в лоб. Брызнула кровь, и я снова разрыдалась. Второй раз за этот месяц и за десять последних лет.
Я упала на диван.
Льюис положил голову мне в ладони, по моим пальцам потекла горячая кровь. Я спрашивала себя, почему полгода назад, на пустынном шоссе у пылающего автомобиля, когда эта голова лежала у меня на руках и по ним текла та же кровь, в моей душе не шевельнулось предчувствия. Я должна была бросить его там и бежать без оглядки или прикончить на месте.
Рыдая, я отвела его в ванную, промыла рану спиртом и наклеила на лоб пластырь. Он молча и виновато глядел на меня.
– Вы напрасно испугались, – наконец произнес он.
– Напрасно! – воскликнула я с горечью. – Под моей крышей живет человек, совершивший уже пять убийств…
– Четыре, – скромно возразил он.
– Ну четыре, это ничего не меняет. В восемь утра меня поднял полицейский, а вы говорите, я зря беспокоюсь… Это уж слишком.
– Бояться совершенно нечего, – ответил он весело. – Вы же сами все видели.
– И потом, как это понимать: раньше вы жили, словно примерный мальчик – прилежный студент, добросовестный работник, все у вас было хорошо. А встретив меня… Я что, похожа на Мату Хари?
– Я же говорил, Дороти. Пока я не узнал вас, я был совсем один. А теперь у меня появилось что-то свое, я знаю, зачем живу.
– У вас нет ничего своего, – вспылила я в отчаянии. – Если нас не посадят и не повесят, я в ближайшее время выйду замуж за Пола Брета.
Он резко встал и повернулся ко мне спиной.
– Вы полагаете, что тогда мне нельзя будет жить вместе с вами? – спросил он отрешенно.
Я прикусила язык. Он повернулся ко мне. Опять этот взгляд слепца, который я уже так хорошо знала и так боялась. Я пронзительно закричала:
– Нет, Льюис, нет! Если вы хоть пальцем тронете Пола Брета, то никогда, слышите, никогда больше меня не увидите. Я возненавижу вас, между нами все будет кончено.
Я и сама не знала, что именно будет кончено. Он провел ладонью по лбу и очнулся.
– Я не сделаю Полу ничего плохого, но я хочу видеть вас всю жизнь.
Он подошел к лестнице и медленно, как человек, получивший жестокий удар, стал подниматься по ступеням. Я вышла на веранду. Солнце весело освещало мой старый сад, и украшающий его «Ройс», и холмы вдалеке – весь этот маленький мир, такой уютный и радостный на протяжении всей моей жизни. Всплакнув еще напоследок по своей загубленной судьбе, я, шмыгая носом, поднялась наверх. Пора было одеваться. А все-таки лейтенант Пирсон очень хорош собой.

Глава 15

Следующие два дня прошли как в кошмарном сне. Целыми днями я глотала лекарства, добралась даже до транквилизаторов, чего со мной прежде не бывало. Но в этот раз жизнь меня так приложила, что лучшим выходом из положения стало казаться самоубийство.
А на третий день разразилась буря. Вернее, смерч. Тайфун по имени «Анна» (что за дурацкая традиция давать стихийным бедствиям нежные женские имена) обрушился на побережье. Я проснулась на рассвете оттого, что кровать сотрясалась, потом услышала рев воды, все поняла и испытала нечто вроде горького облегчения. В дело вмешалась стихия, Макбет уже в пути, скоро конец.
Я глянула в окно. По дороге, обратившейся в реку, плыли несколько пустых автомобилей, а следом несло какие-то обломки. Я прошлась по дому, подошла к другому окну и увидела, что наш «Ройс» дрейфует по саду, точно рыбацкая лодка. Веранда едва выступала из воды, сантиметров на пятьдесят, не больше. Я с удовлетворением подумала: как хорошо, что я никогда всерьез не занималась садом, а то бы все усилия пошли насмарку.
Я спустилась вниз. Льюис с восхищением смотрел в окно. Он поспешил налить мне кофе. Взгляд у него был умоляющий. Со дня убийства Маклея он смотрел на меня, как ребенок, выпрашивающий прощения за глупую шутку. Я напустила на себя надменность.
– Сегодня придется остаться дома, ни по одной дороге не проехать, – сказал он радостно. – И телефон не работает.
– Замечательно, – отозвалась я.
– К счастью, я купил вчера у Тоджи два бифштекса и пирожные с сухофруктами, вы такие любите.
– Спасибо, – высокомерно поблагодарила я.
На самом деле я была в восторге. Не надо ехать на работу, можно целый день шляться в халате, да еще мои любимые пирожные… Все складывалось не так уж плохо. К тому ж у меня была презанимательная книжка, напичканная романтическими историями и красивыми чувствами, она отвлекала меня от мыслей об убийствах и прочих неприятностях.
– Наверное, Пол здорово расстроился, – сказал Льюис. – Он хотел свозить вас на уик-энд в Лас-Вегас.
– Ничего, разорюсь как-нибудь в другой раз. Кстати, я собираюсь дочитать эту книгу. А вы чем будете заниматься?
– Музыкой, – ответил он, – потом приготовлю обед. А после, может, сыграем в карты?
Он был на седьмом небе: целый день вдвоем. Наверное, с раннего утра ликовал. Я не смогла скрыть улыбку.
– Ладно, пока я читаю, занимайтесь своей музыкой. Надо полагать, ни радио, ни телевизор тоже не работают.

Совсем забыла сказать, что Льюис увлекался игрой на гитаре и сам сочинял заунывные, меланхолические, немного странные мелодии. Я позабыла об этом, поскольку сама не бог весть как люблю музыку. Он взял гитару и принялся перебирать струны. На улице завывала буря, я пила горячий кофе, рядом был мой милый убийца, мне было так хорошо, что я едва не мурлыкала. Наверно, это ужасно, когда для счастья нужно столь мало. Счастье начинает засасывать, и единственный способ от него избавиться – погрузиться в неврастению. Нас преследуют неприятности, гнетут проблемы, но вдруг, точно камень, брошенный из-за угла, или как солнечный луч, настигает счастье, и мы отступаем перед радостью бытия.
День прошел очень спокойно. Льюис выиграл у меня в карты пятнадцать долларов. Готовку он, слава богу, уступил мне. Он играл на гитаре, я читала. Мне с ним совершенно не было скучно, он был необременителен, как кошка. А вот активность Пола порой меня раздражала. Даже думать не хотелось, как бы прошел этот день, окажись Пол на месте Льюиса. Уж он бы нашел чем заняться. Вздумал бы починить телефон, пришвартовать «Ройс», укрепить ставни, помочь мне дописать сценарий, потрепаться об общих знакомых, заняться любовью и бог весть чем еще. Действовать, действовать, действовать! А Льюису было все равно. Если б дом сорвался с якоря и поплыл подобно Ноеву ковчегу, он так бы все и сидел, томный и счастливый, с гитарой в руках. У нас было так спокойно, а за дверьми бушевал тайфун «Анна».
Ночью стихия совсем разошлась. Ветер по одной отрывал и уносил ставни, они летели, как птицы, с мрачным карканьем. Что происходит на улице, различить было невозможно. Никогда раньше в наших краях не случалось ничего подобного. Время от времени «Ройс» бился то в дверь, то в стену, словно громадный пес, который просится в дом. Меня это пугало. Воистину, в своей бесконечной доброте Господь иногда чрезмерно испытывает свою покорную слугу. Льюис был от всего этого в восторге, его забавляла моя растерянность, он выглядел очень самодовольным. Меня это раздражало, я решила пораньше лечь спать и приняла снотворное. Это начинало входить в привычку – после того как всю жизнь избегала лекарств! Но заснуть не удавалось. Ветер завывал, как поезд, набитый волками, дом трещал по швам и в полночь наконец не выдержал. Ветер отодрал кусок кровли прямо над моей постелью, на меня обрушился поток воды.
Я закричала и, прижав инстинктивно, по-страусиному, к лицу мокрую простыню, выскочила в коридор. И тут же наткнулась на Льюиса. Он притянул меня к себе и в кромешной тьме на ощупь довел до своей комнаты, там крыша каким-то чудом сохранилась. Яростный порыв ветра обезглавил полдома, и, как всегда, я оказалась на той самой половине.
Льюис сорвал с кровати одеяло и принялся меня растирать, точно старую лошадь. При этом он приговаривал таким тоном, каким обычно успокаивают испуганных четвероногих друзей: «Вот так… Ничего страшного… Сейчас все будет хорошо…» Потом, освещая себе путь зажигалкой, спустился на кухню за скотчем. Вернулся он мокрый до колен.
– На кухне полно воды, – весело сообщил он. – А по гостиной плавают диван и кресла. За бутылкой пришлось гоняться по всей кухне почти вплавь. Когда вещи не на местах, они так забавно выглядят. Даже холодильник, такой большой и такой глупый, вдруг вообразил себя пробкой и поплыл.
Лично мне это забавным не казалось, но я понимала, что он изо всех сил пытается меня развлечь. Было абсолютно темно. Мы сидели у него на кровати и глотали скотч прямо из горлышка. Даже закутавшись в одеяло, мы стучали зубами от холода.
– Что будем делать? – спросила я.
– Подождем до утра, – спокойно ответил Льюис. – Стены прочные. Ложитесь на мою кровать, тут сухо, и спите.
Спать… Он с ума сошел. Но от страха и скотча у меня закружилась голова, и я вытянулась на кровати. Он сидел возле, я различала его профиль на темном фоне окна. По небу растерянно носились тучи. Мне стало казаться, что эта ночь никогда не кончится, что я сейчас умру. Детский страх сковал меня, перехватил горло.
– Льюис, – вымолвила я, – мне страшно. Прилягте рядом.
Он ничего не ответил, но через секунду обошел вокруг кровати и лег. Мы лежали на спине, он молча курил.
И тут приподнятый мощной волной «Ройс» с силой ударил в стену нашей комнаты. Она содрогнулась, раздался ужасающий треск, и я бросилась в объятия Льюиса. Совершенно бессознательно – просто в ту минуту мне нужен был рядом мужчина, в чьих объятиях я бы чувствовала себя в безопасности. Льюис прижал меня к себе и с невероятной нежностью стал целовать мне лоб, волосы, губы. Он шептал мое имя, как шепчут молитву, но я с трудом понимала, что он говорит, я зарылась лицом в его волосы и приникла к нему. «Дороти, Дороти, Дороти…» Его голос тонул в шуме бури. Я не шевелилась, меня грело тепло его тела, в голове ни мысли. Разве только о том, что это должно было случиться и что все не так уж страшно.
Но оказалось, случиться этого не могло. Внезапно я поняла. И поняла наконец Льюиса, причину всех его поступков. И убийств, и неистовой платонической любви ко мне. Я резко, слишком резко отпрянула, он сразу разжал руки. На миг мы оба застыли, окаменев от ужаса, точно между нами проползла змея. Я не слышала больше завываний ветра, только оглушительные удары собственного сердца.
– Теперь вы все знаете, – медленно произнес Льюис.
Он щелкнул зажигалкой. Пламя осветило его лицо. Он был очень красив и очень одинок, навсегда одинок… В порыве бесконечной жалости я протянула к нему руку. Но его лицо вновь стало непроницаемым, незрячим, он не видел меня. Он положил зажигалку и обеими руками взял меня за горло.
Я не самоубийца, но на мгновение мне захотелось, чтобы он это сделал, сама не знаю – почему. Моя жалость, моя нежность к нему толкали меня на смерть, как к спасению. Я совершенно не сопротивлялась, может, это меня и спасло. Пальцы Льюиса, сдавившие шею, напомнили, что у меня нет ничего дороже жизни, и я стала говорить спокойно. Каждый мой вздох мог оказаться последним:
– Если вам хочется, Льюис, то пожалуйста… но не надо этого делать. Я всегда любила жизнь, вы знаете, я люблю солнце, своих друзей и вас, Льюис…
Он продолжал сжимать мне горло. Я начинала задыхаться.
– Льюис, что вы станете делать без меня? Вы будете скучать, вы же знаете… Льюис, дорогой, пожалуйста, отпустите.
Внезапно он разжал пальцы и, рыдая, упал рядом на кровать. Я прижала его к плечу, гладила по волосам. Мы долго молчали. Немало мужчин, припав к моему плечу, искали во мне утешения. Ничто на свете не вызывает у меня такой нежности, такого сочувствия, как прорвавшееся горе мужчины. Но ни один из них не вызывал во мне такой теплоты и любви, как этот мальчик, только что едва меня не убивший. Слава богу, я давно уже отреклась от логики.
Льюис быстро заснул, вскоре буря улеглась. Всю ночь его голова покоилась на моем плече, а я так и не сомкнула глаз. Я наблюдала, как белеет небо, разлетаются тучи и над разоренной землей встает яркое солнце. Это была одна из лучших ночей любви за всю мою жизнь.

Глава 16

Подойдя назавтра к зеркалу, я первым делом обнаружила отвратительные черные синяки на шее. Малость поразмыслив, я взялась за телефон.
Я сказала Полу, что согласна за него выйти, он страшно обрадовался. Затем я сообщила Льюису, что мы с Полом женимся и уезжаем в свадебное путешествие в Европу. На время моего отсутствия я поручила ему следить за домом.
Свадебная церемония отняла десять минут, свидетелями были Кэнди и Льюис. Потом я сложила чемоданы, обняла Льюиса и долго прижимала его к сердцу. Я обещала скоро вернуться, а он мне – хорошо себя вести, прилежно трудиться и каждое воскресенье ухаживать за «Ройсом».
Несколько часов спустя мы уже летели в Париж. В иллюминатор видно было, как серебристые крылья самолета разрезают бело-серые облака, и мне казалось, я тоже разрываю путь кошмара. Теплая и твердая ладонь Пола лежала на моей.
Мы собирались провести в Париже месяц. Но сперва Джей прислал телеграмму с просьбой смотаться в Италию и помочь моему несчастному собрату, такому же рабу пера, с застопорившимся сценарием. После Пол летал по делам в Лондон, где «РКБ» собиралась открывать филиал. Так целых полгода мы только и сновали между Парижем, Лондоном и Римом.
Я была счастлива: у меня появилась куча новых знакомых, я часто виделась с дочерью, купалась в Италии, праздники проводила в Париже и Лондоне, полностью обновила свой гардероб. Пол оказался весьма приятным спутником жизни. Европу я обожала.
Изредка приходили письма от Льюиса, написанные совсем по-детски: он рассказывал о саде, о «Ройсе», жаловался, что наша отлучка затянулась и что ужасно по нас соскучился. Смерть Маклея сделала фильму скандальную рекламу. Поскольку на деле лента получилась серенькая, перекроить ее поручили классному режиссеру Чарлзу Вогту. Так что Льюису пришлось снова облачаться в ковбойский наряд. При этом роль его заметно расширили. Впрочем, его это совсем не радовало, скорее наоборот. Так что, узнав недели за три до возвращения, что фильм в конце концов вышел весьма удачный, а исполнитель главной мужской роли Л. Майлс имеет все шансы получить «Оскара», я просто обалдела от удивления.
Льюис встречал нас в лос-анджелесском аэропорту. Он бросился на шею мне, потом Полу. Он радовался как ребенок и сразу принялся плакаться на жизнь. Все к нему пристают, подсовывают какие-то контракты, в которых он ни черта не смыслит, сняли ему громадный дом с бассейном, донимают по телефону. Выглядел он подавленным и озлобленным. Не вернись я в этот день, он бы просто сбежал. Пол хохотал до слез, но, по-моему, Льюис и правда плохо выглядел, похудел. На завтра была назначена церемония вручения «Оскаров».
По сему случаю собрался весь Голливуд, расфуфыренный и радостно возбужденный. Льюис с бесстрастным лицом поднялся на сцену за своей наградой, я философски взирала, как три тысячи человек оглушительно аплодируют убийце. Чего в жизни не бывает! После церемонии Джей Грант устраивал прием в новой резиденции Льюиса. Страшно гордый собой, Джей провел меня по всему дому: шкафы набиты костюмами с иголочки, в гараже дремали подаренные Льюису новенькие автомобили; вот комнаты, где он будет спать, а тут – принимать гостей. Льюис бродил за нами по пятам, что-то ворча под нос. Я обернулась к нему:
– Вы уже перетащили сюда свои старые джинсы?
Он отрицательно помотал головой, в глазах промелькнул ужас. Его поведение никак не соответствовало роли виновника торжества. Несмотря на все мои увещевания, он совсем не обращал внимания на гостей и ходил за мной как привязанный. На нас начали коситься, и я решила поскорее уехать домой. Улучив миг, когда кто-то отвлек Льюиса, я взяла Пола под руку и прошептала, что с ног валюсь от усталости.
Мы с Полом решили обосноваться у меня, потому что его квартира была в центре города, а я ни за что не хотела расстаться с пригородом. Было часа три ночи, когда мы тайком ретировались к машине. Глядя на огромный освещенный дом, на мерцание воды в бассейне, на силуэты людей в окнах, я вспомнила, как год назад мы ехали той же дорогой домой и незнакомец бросился нам под колеса. Да, прошел всего год. Но что за год! Слава богу, все кончилось благополучно, если, конечно, не брать в расчет Фрэнка, Луэллу, Болтона и Маклея.
Пол ловко проскользнул между двумя новенькими «Ройсами» и тронул с места. И тут, прямо как год назад, в свете фар мелькнул темный силуэт. Раскинув руки, кто-то ринулся наперерез машине. Я вскрикнула от неожиданности. Льюис (конечно же, это был он) забежал с моей стороны, открыл дверцу и схватил меня за руки. Его била дрожь:
– Возьмите меня с собой, – взмолился он. – Дороти, возьмите меня с собой, я не могу больше там оставаться.
Он уткнулся лбом мне в плечо, потом поднял голову. Дышал он так тяжело, словно получил удар под дых.
Я пробормотала:
– Но послушайте, Льюис, ваш дом теперь здесь. Вас ждут люди…
– Я хочу домой, – был его ответ.
Я посмотрела на Пола. Он тихо смеялся. Я предприняла последнюю попытку:
– Ну подумайте о бедном Джее, он так старался… И рассердится, если вы так вот уедете…
– Я убью его, – сказал Льюис, и я вздрогнула.
Я поспешила подвинуться, и Льюис плюхнулся на сиденье рядом со мной. Пол включил зажигание. Мы вновь оказались втроем на этой дороге. Мне нелегко было прийти в себя от такого поворота событий. Все же я нашла силы прочитать Льюису нотацию. Я втолковывала, что одну ночь – куда ни шло: он перенервничал, и на то были причины. Но потом, дня через два-три, ему нужно будет вернуться, люди не поймут, почему он не живет в таком прекрасном доме, и т. д.
– Я буду жить у вас, а туда мы вместе будем ездить купаться, – как нельзя рассудительней предложил Льюис.
С этими словами он заснул у меня на плече.
Мы с Полом почти на руках вынесли его из машины и довели до комнаты. Когда его клали на кровать, он на секунду открыл глаза, посмотрел на меня, улыбнулся и опять погрузился в сон с блаженным выражением на лице.
Мы с Полом пошли к себе и стали раздеваться. Я повернулась к Полу.
– Как ты думаешь, надолго он к нам?
– На всю жизнь, – небрежно ответил Пол. – Ты это прекрасно знаешь.
Он улыбался. Я пыталась возразить, но он опередил:
– Разве ты теперь не счастлива?
– Очень, – ответила я.
Это было правдой. Конечно, нелегко удерживать Льюиса от новых убийств, но если получше за ним присматривать, да еще если повезет… «Поживем – увидим». Эта навязшая в зубах пословица, как обычно, утешила меня, и я, напевая, направилась в ванную.
1968 г.