1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 
Эйден начал дрожать, губы его словно сосали невидимую соломинку. Задранная нога разогнулась и легла на землю… и вдруг дёрнулась. Плечи ему свело судорогой.
    
— У него конвульсии, — произнесла Каролин. — Наверное, от перевозбуждения. Думаю, всё пройдёт, если мы дадим ему полежать несколько мин…
    
— Розовые звезды падают, — подал голос Эйден. — За ними остаются полосы. Это так красиво. Это так страшно. Все смотрят. Никакого лакомства, только козни. Тяжело дышать. Он называет себя Мастер. Это его вина. Он избранный.
    
Каролин с Терстоном переглянулись. Алиса упала на колени рядом с братцем, держа его за руку.
    
— Розовые звезды, — повторил Эйден. — Они падают, они падают, они па…
    
— Проснись! — закричала Алиса ему прямо в лицо. — Перестань нас пугать!
    
Терстон Маршалл ласково дотронулся до её плеча.
    
— Солнышко, не надо, я не думаю, что это поможет.
    
Алиса не обратила на него внимания.
    
— Проснись! Ты… ты ГОВНЮК!
    
И Эйден пришёл в сознание. Он изумлённо смотрел на заплаканное лицо сестры. Потом перевёл взгляд на Каролин, и улыбнулся… это была, к чёрту, самая сладкая из улыбок, которые ей пришлось увидеть на протяжении всей её жизни.
    
— Я выиграл? — спросил он.
   
   
    
     
16
    
    
Генератор на складе городского совета находился не в наилучшем состоянии (кто-то пододвинул под него старую эмалированную кухонную раковину, чтобы туда капало смазочное масло), а в смысле энергосбережения, подумалось Расти, он был родственником «Хаммера» Большого Джима Ренни. А впрочем, Расти больше интересовал подключённый к нему серебристый баллон.
    
Барби бросил короткий взгляд на генератор, скривился от запаха, потом подошёл к баллону.
    
— Он не такой большой, как я ожидал, — сказал он… хотя тот был намного большим, чем те баллоны, которые использовались в «Розе-Шиповнике», или тот, который он менял у Бренды Перкинс.
    
— Это «муниципальный размер», так их называют, — объяснил Расти. — Я запомнил это с прошлогоднего городского собрания. Сендерс с Ренни тогда много говорили о том, что небольшие баллоны сэкономят нам кучу баксов в эти времена, «когда топливо такое недешёвое». В каждом по восемьсот галлонов.
    
— Это означает, он весит… сколько? Шестьдесят четыре сотни фунтов?
    
Расти кивнул.
    
— Плюс вес самого баллона. Его тяжело поднимать — нужен вилочный подъёмник или гидравлический домкрат, — но передвигать легко. Пикап «Рэм» рассчитан на шестьдесят восемь сотен фунтов, а на деле способен везти больше. Один такой баллон помещается в кузов. Немного торчит позади, вот и все, — пожал плечами Расти. — Вешай красный флажок и вези куда хочешь.
    
— И этот здесь единственный? — спросил Барби. — Что же, если топливо в нём закончится, не будет света в горсовете.
    
— Разве что Ренни с Сендерсом знают, где остальные баллоны, — согласился Расти. — И я уверен, что они это прекрасно знают.
    
Барби провёл рукой по синей трафаретной надписи «БОЛ КР» на боку баллона.
    
— Это то, что вы потеряли.
    
— Мы не потеряли; его у нас украли. Такова моя мысль. Только здесь должно быть ещё пять наших баллонов, потому что всего их пропало у нас шесть.
    
Барби окинул глазом длинный склад. Только снегоочистительные плуги и картонные коробки с запчастями, а вообще здесь на вид пусто. Особенно рядом с генератором.
    
— Если забыть о тех, что стибрили в больнице, где остальные баллоны, которые принадлежат городу?
    
— Не знаю.
    
— И для чего их используют?
    
— Я не знаю, — повторил Расти, — но имею намерение узнать.
   
  
  
   
    
Падают розовые звезды
   
   
    
     
1
    
    
Барби и Расти вышли во двор, наслаждаясь свежим воздухом. В нём ощущался привкус дыма от недавно погашенного пожара на западной окраине города, но после генераторных выхлопов в сарае дышать им было очень приятно. Дряблый ветерок трогал их щеки мягкими кошачьими лапками. В коричневом пакете для покупок Барби нёс найденный им в старом бомбоубежище счётчик Гейгера.
    
— Это дерьмо нельзя так оставлять, — произнёс Расти. Лицо у него было пасмурное и решительное.
    
— Что ты собираешься с этим делать? — спросил Барби.
    
— Сейчас? Ничего. Вернусь в госпиталь, сделаю обход. Но позже вечером я хочу постучать в двери Джима Ренни, и потребовать у него объяснений. Лучше бы он их имел, и лучше бы он где-то имел спрятанными остальные наши баллоны, потому что уже послезавтра в больнице пропан закончится, даже при том, что все второстепенные службы отключены.
    
— Послезавтра может все закончиться.
    
— Ты в это веришь?
    
Вместо ответа Барби сказал:
    
— Выборный Ренни может быть опасен, если ему сейчас резко задать этот вопрос.
    
— Только сейчас? Эти слова выдают в тебе новичка в нашем городе лучше, чем что-либо другое. Я слышал такое о Джиме Ренни в течение всех тех десяти тысяч с лишним лет, что он руководит нашим городом. Он или говорит людям «мотай отсюда», или призывает к терпению. «На благо города», — говорит он. Это выражение номер один в его хит-параде. В марте городское собрание это было вообще курам на смех. Вопрос об установлении новой канализационной системы? Извините, город не вытянет налогов. Вопрос о коммерциализации участков. Замечательная мысль, городу нужна прибыль, давайте позволим построить «Уолмарт»[235] на шоссе 117.
    
Лаборатория исследования экологии малых городов из Мэнского университета сообщает, что в озере Честер большой уровень загрязнения воды? Выборные рекомендуют отложить этот вопрос, потому что все же знают, что подобными научными исследованиями руководят радикальные гуманисты, мягкосердечные атеисты. Но больница, она на благо города, как ты считаешь?
    
— Считаю, да, — Барби немного удивился такой пылкости.
    
Расти, с руками, засунутыми в задние карманы джинсов, втупился глазами в землю. Потом поднял взгляд.
    
— Я так понимаю, что Президент подталкивает тебя к захвату всей власти. Думаю, сейчас наилучший момент тебе это сделать.
    
— Это идея, — улыбнулся Барби. — Разве только… Ренни и Сендерс имеют собственные полицейские силы, а у меня они откуда?
    
Расти не успел ответить, как зазвонил его мобильный. Он открыл телефонную трубку и посмотрел на маленькое окошко.
    
— Линда? Что?
    
Выслушал.
    
— Хорошо, понимаю. Если ты уверена, что с ними обеими сейчас все хорошо. А ты точно уверена, что именно Джуди? Не Дженнилл? — Он ещё немного послушал, и тогда произнёс: — Я считаю, что на самом деле это хорошая новость. Я смотрел двух других детей сегодня утром — у обоих были кратковременные судороги, которые быстро прошли, задолго до того, как я их увидел, и оба чувствуют себя после этого хорошо. Ещё по поводу трёх нам сегодня звонили по телефону. Джинни Т. осматривала другого ребёнка. Это может быть побочный эффект той силы, которая поддерживает этот Купол.
    
Он вновь начал слушать.
    
— Потому что у меня не было возможности, — ответил он. Тоном терпеливым, непротиворечивым. Барби представил себе тот вопрос: «Дети целый день в судорогах, а ты мне про это рассказываешь?»
    
— Ты заберёшь детей? — спросил Расти. Снова послушал. — Хорошо. Хорошо. Если почувствуешь, что что-то не так, звони по телефону мне немедленно. Я моментально прилечу. И не забудь, Одри должна быть рядом с ними. Так. Ага. И я тебя люблю. — Он прицепил телефон на пояс и обеими ладонями пригладил себе волосы так сильно, что глаза у него на мгновение сделались совсем китайскими.
    
— Ради Христа, кто такая Одри?
    
— Наша собака, породы золотистый ретривер.
    
— Расскажи-ка мне про эти судороги.
    
Расти рассказал, не забыв о том, что Дженни говорила о Хэллоуине и что Джуди говорила о розовых звёздах.
    
— Слова о Хэллоуине напоминают то, что проговаривал сквозь рыдания мальчик Динсморов, — заметил Барби.
    
— Конечно, разве нет?
    
— А другие дети? Кто-то из них говорил о Хэллоуине? Или о розовых звёздах?
    
— Родители, с которыми я сегодня виделся, говорили, что их дети лопотали что-то, пока продолжались судороги, но они сами были весьма напуганными, чтобы обращать внимание на слова.
    
— А сами дети не помнят?
    
— Дети даже не знают, что у них были судороги.
    
— И это нормально?
    
— Это не ненормально.
    
— А не может быть так, что твоя младшая дочь копирует старшую? Может… ну, я не знаю… ревнует к вниманию?
    
Расти не рассматривал такой возможности, не было на это времени, вообще. Теперь он обдумал этот вариант.
    
— Возможно, но вряд ли, — он кивнул на жёлтый старинный счётчик Гейгера в сумке. — Собираешься заняться исследованиями с этой штукой?
    
— Я? Нет, — возразил Барби. — Эта деточка — собственность города, правителям которого я не очень нравлюсь. Не хотелось бы мне быть пойманным с этой машинкой, — он протянул пакет Расти.
    
— Я не могу. Именно сейчас я буду очень занят.
    
— Знаю, — сказал Барби и начал объяснять Расти, что он хочет, чтобы тот сделал. Расти внимательно слушал, слегка улыбаясь.
    
— О'кей, — согласился он. — Мне это подходит. А сам ты, что собираешься делать, пока я буду выполнять твою задачу?
    
— Готовить ужин в «Шиповнике». Сегодняшнее фирменное блюдо — цыплята а-ля Барбара. Хочешь, пришлю тебе порцию в больницу?
    
— Аппетитно звучит, — кивнул Расти.
   
   
    
     
2
    
    
По дороге к госпиталю Расти остановился возле редакции «Демократа» и передал счётчик Гейгера Джулии Шамвей.
    
Она выслушала инструкции Барбары с кроткой улыбкой.
    
— Этот мужчина знает, как передавать полномочия, надо отдать ему должное. Я позабочусь об этой вещи с радостью.
    
Расти хотел было предупредить её, чтобы счётчик не попал на глаза кому не следует, но нужды в этом не было. Пакет с прибором исчез в промежутке для ног между тумбами её письменного стола.
    
Дорогой в госпиталь он набрал Джинни Томлинсон и спросил у неё о том звонке по поводу судорог, на который она отвечала.
    
— Маленький мальчик по имени Джимм Викер. Звонил его дедушка. Кажется, Билл Викер?
    
Расти его знал. Билл приносил им почту.
    
— Мать мальчика оставила его на дедушку, пока сама ездила заправиться. Кстати, в «Топливе & Бакалее» обычный бензин почти закончился, и Джонни Карвер имел наглость задрать цену до одиннадцати долларов за галлон. Одиннадцати!
    
Расти слушал терпеливо, думая, что лучше бы ему было об этом поговорить с Джинни с глазу на глаз. Он уже был почти рядом с самой больницей. Когда она закончила жаловаться, он спросил, не проговаривал ли что-то Джимми, в то время как у него случились судороги?
    
— Конечно, говорил. Билл сказал, что он что-то там болтал. Припоминаю, что-то о розовых звёздах. Или о Хэллоуине. Или, может, я путаю с тем, что говорил Рори Динсмор после того, как его ранило. Люди потом ещё об этом говорили.
    
«Конечно, говорили, — мрачно подумал Расти. — И ещё будут говорить, если соберут в кучу то и другое. А так оно, несомненно, и будет».
    
— Хорошо, — произнёс он. — Благодарю тебя, Джинни.
    
— А ты когда вернёшься, Рэд Райдер[236]?
    
— Я почти уже на месте.
    
— Хорошо. Потому что у нас новый пациент. Сэмми Буши. Она была изнасилована.
    
Расти застонал.
    
— Ей уже лучше. Её привезла Пайпер Либби. Я не смогла узнать от неё, кто это сделал, но, думаю, Пайпер узнала. Она от неё вышла такой, словно у неё волосы горят, словно её кто-то за сраку… — пауза. Джинни так зычно зевнула, что даже Расти услышал. — Укусил.
    
— Джинни, сердце моё, когда ты спала последний раз?
    
— Я в порядке.
    
— Иди домой.
    
— Ты смеёшься? — испуганным голосом.
    
— Нет. Иди домой. Поспи. И не включай будильник, — вдруг у него всплыла новая мысль. — Но зайди по дороге в «Розу-Шиповник», ты же сможешь? Они сегодня жарят цыплят. Я слышал это из надёжных источников.
    
— Саманта Буши…
    
— Я осмотрю её уже через пять минут. А тебе, пчёлка, нужно к тому времени отлететь прочь.
    
Она не успела запротестовать, как он сложил телефон.
   
   
    
     
3
    
    
Большой Джим Ренни чувствовал себя прекрасно, как для человека, который прошлой ночью убил другого человека. Отчасти благодаря тому, что он не считал это убийством, так же, как не считал убийством смерть своей покойной жены. Её убил рак. Неоперабельный. Да, возможно, в последнюю неделю он давал ей много болеутоляющих таблеток, а в конце ещё и помог ей подушкой (впрочем, легонечко, медленно перекрывая ей дыхание, он передал её в руки Иисуса), но сделал он это из любви и из-за собственной доброты. То, что случилось с преподобным Коггинсом, было немного более грязным, это надо признать, но тот сам на него так наехал. Абсолютно неспособен был поставить благо города впереди собственной выгоды.
    
— А впрочем, он ужинает с Господом Богом Христом сегодня, — произнёс Большой Джим. — Ростбиф, картофельное пюре с подливкой, сочное яблоко на десерт.
    
Перед ним как раз стояла большая тарелка фетучинни альфредо, благодарность компании «Stouffer's»[237]. Конечно, многовато холестерина, но рядом не было доктора Гаскелла, который бы его этим упрекал.
    
— Я тебя пережил, старый засранец, — поведал Большой Джим своему пустому кабинету и искренне расхохотался. Тарелка с пастой и стакан с молоком (Большой Джим не употреблял алкоголя) стояли на столике. Он часто ел за письменным столом и не видел потребности в том, чтобы менять собственные привычки только потому, что в его кабинете встретил свою смерть Лестер Коггинс. Кроме того, в кабинете ещё раз было убрано, и вычищено, и все выстирано. О, он подозревал, что какая-нибудь из тех следственных бригад, которые показывают по телевизору, смогла бы найти достаточно кровавых пятен с их люминалом, специальными лампами и всяким таким оборудованием, но никто из них не появится здесь в ближайшем будущем. А что касается Питера Рендольфа в роли детектива… сама мысль об этом отдавала абсурдом. Рендольф просто идиот.
    
— Однако, — сообщил Большой Джим пустому кабинету лекторским тоном, — он мой идиот.
    
Он всосал последние макаронины, промокнул свой обширный подбородок салфеткой и вновь начал строчить на разлинованных листах жёлтого блокнота, который лежал рядом на столике. С субботы он уже понаписывал многое, потому что так много дел надо было сделать. А если Купол будет оставаться на своём месте, их будет ещё больше.
    
Большой Джим имел невысказанную надежду, что тот будет оставаться, по крайней мере, некоторое время. Купол бросал вызов, на который он чувствовал в себе способность достойно ответить (с Божьей помощью, конечно). Первый закон бизнеса — консолидировать всю власть в своих руках. Для этого ему нужен был не просто козел отпущения, ему нужен был монстр. Лучше всего годился на эту роль Барбара, человек, которого объединённые комми[238] начальников штабов демократической партии пропихнули, чтобы он заменил Джеймса Ренни.
    
Двери кабинета открылись. Большой Джим поднял голову от своих записей, в двери стоял его сын. Лицо у него было бледное, невыразительное. Что-то было не то с Джуниором в последнее время. Даже очень занятый городскими делами (и тем бизнесом, который тоже требовал его контроля) Большой Джим это заметил. Однако он всё равно не сомневался в своём сыне. Даже если Джуниор его подведёт, Большой Джим был уверен, что как-то это переживёт. Он всю жизнь положил на создание собственной удачи; и не должно теперь все перемениться.
    
Кроме того, мальчик убрал труп. Таким образом, стал соучастником. Что к лучшему — фактически, в этом суть жизни в маленьком городе. В маленьком городе каждый должен быть соучастником всего. Как там поётся в той идиотской песенке? Мы одна команда, тебе нужно понимать.
    
— Сынок? — спросил он. — Все хорошо?
    
— Со мной — да, — ответил Джуниор. Он чувствовал себя не очень, но всё равно лучше, чем до этого, последняя ядовитая головная боль наконец-то ослабла. Помогло пребывание с подружками, как он и думал. В кладовке Маккейнов не очень приятно пахло, но, посидев там некоторое время, подержав их за руки, он привык к тому запаху. Думал, что со временем тот ему даже начнёт нравиться.
    
— Ты что-нибудь нашёл в его квартире?
    
— Да, — Джуниор рассказал отцу, что он нашёл.
    
— Это просто прекрасно, сынок. Действительно прекрасно. А ты уже можешь сказать мне, где ты спрятал тру… где ты положил его?
    
Джуниор медленно покачал головой туда-сюда, но его глаза при этом не шевелились — они не отрывались от отцовского лица. Это выглядело страшновато.
    
— Не следует тебе знать. Я тебе уже говорил. Место безопасное, и этого достаточно.
    
— Итак, теперь это ты мне указываешь, что мне следует знать, — хотя произнёс он это без обычного запала.
    
— В данном случае — да.
    
Большой Джим внимательно присмотрелся к своему сыну.
    
— Ты уверен, что с тобой все в порядке? Что-то ты бледный.
    
— Я в порядке. Просто болела голова. Уже проходит.
    
— Почему бы тебе не поесть? В холодильнике есть ещё фетучинни, а микроволновка чудесно их готовит, — он улыбнулся. — Можем пошиковать, пока есть время.
    
Внимательный взгляд тёмных глаз на мгновение переместился на лужицу белого соуса на тарелке Большого Джима, а потом вновь вперился в отцовское лицо.
    
— Я не голоден. Когда мне нужно обнаружить трупы?
    
— Трупы? — вытаращился Большой Джим. — Что ты имеешь в виду, под «трупы»?
    
Джуниор улыбнулся, губы его задрались достаточно, чтобы продемонстрировать острые концы зубов.
    
— Не переживай. Тебе только доверия больше будет, если удивишься не меньше, чем все другие. Скажем так — едва лишь мы нажмём на курок, весь город будет готов повесить Бааарби на ближайшей кривой яблоне. Когда тебе надо, чтобы я это сделал? Этим вечером? Потому что всё готово.
    
Большой Джим размышлял. Он смотрел вниз, на свой жёлтый блокнот, усеянный записями (и забрызганный соусом альфредо), но лишь два слова были обведены: газетная сука.
    
— Не сегодня. Мы сможем использовать его не только с Коггинсом, если правильно все разыграем.
    
— А если Купол исчезнет, пока ты будешь разыгрывать?
    
— Всё будет хорошо, — произнёс Большой Джим, тем временем думая: «А если мистер Барбара каким-то способом сумеет выскользнуть из ловушки — хотя едва ли, однако тараканы умеют находить щели, когда включается свет — в запасе всегда есть ты. Ты и те твои другие трупы». — А сейчас всё-таки возьми себе чего-нибудь поесть, хотя бы немного салата.
    
Но Джуниор не пошевелился.
    
— Не тяни слишком долго, отец, — произнёс он.
    
— Не буду.
    
Джуниор взвесил его слова, взвесил его самого этими своими тёмными глазами, которые сейчас казались такими странными, и наконец, похоже, потерял интерес. Зевнул.
    
— Я пойду к себе в комнату, немного посплю. Поем позже.
    
— Только не забудь. Ты очень похудел.
    
— Худой в масть, — ответил ему сын вместе с фальшивой улыбкой, которая беспокоила ещё больше, чем его взгляд. Большому Джиму она показалась улыбкой скелета. Это натолкнуло его на мысль о человеке, который называл себя теперь Мастером и этим словно перечёркивал прошлую собственную жизнь под именем Фил Буши. Когда Джуниор вышел из кабинета, Большой Джим вздохнул с облегчением, сам того не осознав.
    
Он схватил пальцами ручку: так много всего надо сделать. И он все это сделает, и сделает хорошо. Ничего невероятного нет в том, что, когда все это закончится, его портрет может появиться на обложке журнала «Тайм».
   
   
    
     
4
    
    
Пока её генератор ещё находился на ходу — хотя едва ли он продержится долго, если она не достанет запасных баллонов с пропаном — Бренда имела возможность завести принтер своего мужа и сделать бумажные копии всего, что содержалось в папке ВЕЙДЕР.
    
Невероятный список нарушений, составленный Гови, которому он, вероятно, уже собирался дать ход, но не успел из-за своей смерти, на бумаге ей казался более реальным, чем на компьютерном экране. И чем дольше она читала этот список, тем более те нарушения, в её понимании, были к лицу Джиму Ренни, которого она знала большую часть своей жизни. Она всегда знала, что он монстр, только не знала, что он такой большой монстр.
    
Даже материалы, касающиеся Коггинсовской церкви Иисуса-гимнаста, доказывали… хотя если она правильно все поняла, это и не церковь вовсе, а большая ханжеская химчистка, где вместо белья стирают деньги. Деньги от производства наркотиков, по словам её мужа — «чуть ли не одного из самых больших за всю историю Соединённых Штатов».
    
Но существовали проблемы, с которыми столкнулись шеф местной полиции Гови Дюк Перкинс и генеральный прокурор штата. Эти проблемы и послужили причиной того, что операция «Вейдер» так надолго застряла в фазе собирания доказательств. Джим Ренни был не просто большим монстром; он был хитрым монстром. Именно поэтому он всегда предпочитал оставаться вторым выборным. Тропинку для него протаптывал Энди Сендерс.
    
Он же и исполнял роль подставной фигуры. Длительное время Гови имел твёрдые доказательства только против одного Энди. Он был главным фигурантом, сам о том едва ли подозревая, этот идиот, всегда готов был радостно поздороваться с кем-нибудь. Энди был первым выборным, первым дьяконом Святого Спасителя, первым в сердцах жителей города, и его подписи стояли первыми на муниципальных документах, которые исчезали в туманных финансовых болотах на Больших Каймановых островах и в Нассо на Багамах. Если бы Гови с генпрокурором штата поспешили, он, несомненно, стал бы и первым, кому бы пришлось сфотографироваться, держа в руках свой номер. Возможно, и единственным, если верил неизменным обещаниям Большого Джима, что всё будет хорошо, если Энди будет держать язык за зубами. Вероятно, он бы так и действовал. Кто лучше сможет играть роль дурачка, чем идиот?
    
Этим летом дело продвинулось к той границе, за которой Гови уже усматривал конец игры.
    
Тогда имя Ренни начало появляться на кое-каких бумагах, которые попали к прокурору, и наиболее интересные из них были связаны с зарегистрированной в Неваде корпорацией «Таун Венчерз». Деньги этой корпорации исчезали не на востоке, на островах Карибского бассейна, а на западе — в материковом Китае, стране, где лекарства против насморка, антиконгестанты, можно покупать хоть тоннами, и никто тебе не будет задавать неудобных вопросов.
    
Почему Ренни позволил себе таким образом вынырнуть на поверхность? Гови Перкинс имел на это один единственный ответ: денежные потоки стали слишком большими, слишком быстрыми, с ними уже не могла управиться одна прачечная. Постепенно имя Ренни проявилось на бумагах, которые касались и с полдесятка других фундаменталистских церквей на северо-востоке. «Таун Венчерз» и те церкви (не говоря уже о нескольких религиозных радиостанциях, FM и средневолновых, однако ни одна из которых не достигала мощности РНГХ) были первыми настоящими ошибками Ренни. От них потянулись ниточки.
    
За ниточки можно было дёрнуть и рано или поздно — по обыкновению это случается рано — открылась бы вся сцена.
    
«Ты же не сможешь остановиться, правда? — думала Бренда, сидя за письменным столом своего мужа, читая распечатанные бумаги. — Ты уже нагромоздил миллионы, возможно, десятки миллионов, и риски сильно возросли, но остановиться ты не можешь. Как та обезьяна, которая не способна выбраться с ловушки, потому что не может расцепить пальцы, выпустить добытую пищу. Ты наворотил огромные от черта деньги, но живёшь в томже самом старом трёхэтажном доме, барыжишь старыми машинами на этом своём торжище на шоссе 119. Почему?»
    
А впрочем, она знала почему. Не в деньгах дело, дело в городе. В городе, который он считал своим собственным. Сидя где-то на пляже в Коста-Рике, или в роскошном имении с нанятыми охранниками в Намибии, Большой Джим превратился бы в Малого Джима. Потому что человек без хоть какой-то целеустремлённости, даже с набитыми деньгами банковскими счетами, всегда мелок.
    
Если бы она попробовала прищучить его со всем тем, что она на него имеет, получилось бы ей с ним договориться? Заставить его уйти в отставку в обмен на её молчание? Уверенности не было. И она опасалась такой встречи с глазу на глаз. Кроме того, что хуже всего, это может быть и опасно. Надо взять с собой Джулию Шамвей. И Барби. Вот только на Барби сейчас тоже нарисована мишень.
    
В её голове зазвучал голос Гови: «У тебя есть время ещё немного подождать — я сам ждал нескольких окончательных доказательств, чтобы иметь полнейшую уверенность, но я бы не ждал слишком долго. Потому что чем дольше длится эта осада, тем более небезопасным он становится».
    
Она вспомнила, как Гови начал сдавать назад машиной, а потом остановился, чтобы поцеловать её под ясным солнцем, вспомнила его губы, такие знакомые ей и такие же родные, как её собственные. И как он гладил в тот миг ей шею. Словно знал, что приближается конец, и одним последним прикосновеньем старался отблагодарить её за все. Как не безумно романтически и, бесспорно, высокомерно это было, но она почти в это поверила, и глаза её исполнились слезами.
    
Вдруг все бумаги, со всеми зафиксированными в них махинациями, перестали казаться ей важными. Даже Купол стал не таким уже и важным. Перевешивала все теперь та дыра, которая так неожиданно появилась в её жизни, дыра, которая всасывала в себя всю ту радость, которую до этого она воспринимала за будничность. Ей подумалось, чувствует ли сейчас что-то похожее бедный Энди Сендерс. Вероятно, что так, решила она.
    
«Отложим это на время. Если завтра вечером Купол ещё будет стоять, пойду со всем этим к Ренни — с копиями этих материалов — и скажу, что он должен подать в отставку в пользу Дейла Барбары. Скажу ему, если откажется, что тогда он все о своих аферах с наркотиками прочитает в газете».
    
— Завтра, — прошептала она, закрывая глаза. Через две минуты она уже спала в кресле Гови. В Честер Милле настало время ужина. Некоторые из блюд (включая цыплят а-ля кинг — порций сто), были приготовлены на электрических или газовых конфорках, благодаря тем генераторам, которые ещё работали в городе, но были также люди, которые вернулись к использованию своих дровяных печей, кто ради экономии топлива, а кто и из-за того, что, кроме дров, не имел другого выбора. Из сотен каминов в застывший воздух поднимался дым.
    
И расползался.
   
   
    
     
5
    
    
Передав счётчик Гейгера (адресат принял его радушно, даже приподнято, пообещав начать его использовать уже во вторник утром), Джулия с Горесом на поводке направилась в универсальный магазин Бэрпи. Ромео говорил ей, что имеет на складе пару абсолютно новых ксероксов фирмы «Киосера»[239], оба ещё в оригинальной заводской упаковке. Сказал, что они в её распоряжении.
    
— У меня есть также немного скрытого пропана, — сознался он, гладя Гореса. — Я обеспечу вас всем, чем надо, во всяком случае, столько времени, сколько смогу. Мы должны заботиться, чтобы газета продолжала выходить, я прав? Сейчас это ещё важнее, чем всегда, как вы тумаете?
    
Именно так Джулия и «тумала», так она ему и ответила. А в дополнение ещё и поцеловала его в щеку.
    
— Я ваша должница, Ромми.
    
— Я буду ожидать значительных скидок на мою еженедельную рекламную вставку о распродаже, когда это закончится, — постучал он себе сбоку по носу указательным пальцем так, словно они сейчас договаривались о чём-то весьма тайном. А может, так оно и было.
    
Уже выйдя во двор, она услышала чириканье телефона. Достав телефон из кармана брюк, произнесла:
    
— Привет, Джулия слушает.
    
— Добрый вечер, мисс Шамвей.
    
— О, полковник Кокс, как приятно слышать ваш голос, — игриво сказала она. — Вы даже не представляете себе, как это трогательно для нас, провинциальных мышек, получить звонок из-за черты нашего городка. Как там жизнь вне Купола?
    
— В целом жизнь, наверняка, идёт хорошо, — ответил он. — Хотя сам я сейчас нахожусь на её хреновой стороне. Вам известно о ракетах?
    
— Наблюдала, как они ударили. И отскочили. Хороший пожар принялся от них на вашей стороне…
    
— Это не мой…
    
— …и немного меньший на нашей.
    
— Я звоню, потому что мне нужен полковник Барбара, — перебил Кокс. — Который должен был бы теперь носить с собой собственный телефон, черт его побери.
    
— Очень справедливо подмечено! — подхватила она ещё более весёлым тоном. — А люди в чёртовом аду должны были бы получать чёртовы прохладительные напитки! — Она остановилась перед закрытым уже на все замки магазином «Топливо & Бакалея». Написанное вручную объявление в витрине гласило: «ЗАВТРА РАБОТАЕМ 11:00–14:00 ПРИХОДИТЕ ПОРАНЬШЕ!»
    
— Мисс Шамвей…
    
— Мы поговорим о полковнике Барбара через минуту, — ответила Джулия. — А сейчас я хочу узнать о двух вещах. Первая, когда будет разрешено приближаться к Куполу прессе? Потому что американский народ заслуживает на большее, чем правительственные недомолвки на эту тему, как вы думаете?
    
Она ожидала от Кокса чего-то на подобие: «Я не думаю, чтобы „Нью-Йорк Таймc“ или Си-Эн-Эн появились возле Купола в ближайшем будущем». Но он её удивил.
    
— Возможно, в пятницу, если наши другие, сейчас пока что секретные, акции не дадут результатов. О чём вы ещё хотели бы узнать, мисс Шамвей? Говорите быстро, потому что я не в пресс-службе работаю, у меня другой уровень зарплаты.
    
— Это вы мне звоните, значит, это я вам нужна. Угождайте мне, полковник.
    
— Мисс Шамвей, со всем моим уважением, вы не единственная, кто имеет мобильный телефон в Честер Милле, я могу позвонить и кое-кому другому.
    
— Не имею относительно этого сомнений, но не думаю, что Барби захочет с вами говорить, если вы будете грызться со мной. Он вообще не очень рад своему новому назначению на сомнительную должность начальника концлагеря.
    
Кокс вздохнул.
    
— Какой ещё у вас вопрос?
    
— Я хочу знать, какая сейчас температура с южной и восточной стороны Купола — то есть настоящая температура, без учёта пожара, который вы там развели.
    
— Зачем…
    
— У вас есть такие данные или нет? Думаю, у вас они есть или можете легко получить. Думаю, вы именно сейчас сидите перед компьютером и имеете доступ к чему угодно, наверняка, включая информацию о размере нижнего белья, которое я ношу. — Она помолчала минутку. — Но если вы скажете мне, что там шестнадцать градусов, нашему разговору конец.
    
— Вы демонстрируете мне ваше чувство юмора или вы всегда такая, мисс Шамвей?
    
— Я утомлена и испугана. Спишите на это.
    
Теперь зависла пауза со стороны Кокса. Ей показалось, она слышит клацанье клавиш компьютера. Наконец он заговорил.
    
— В Касл Роке сорок семь градусов по Фаренгейту. Вам достаточно?
    
— Да, — различие не было таким уж большим, как она боялась, но всё равно значительное. — Я смотрю на термометр в витрине магазина. На нём пятьдесят восемь[240]. Итак, одиннадцать градусов различие между населёнными пунктами, которые расположены друг от друга на расстоянии двадцати миль. Если этим вечером по западному Мэну не продвигается какой-то чрезвычайно мощный фронт тёплого воздуха, я сказала бы, у нас здесь что-то происходит. Вы согласны?
    
Полковник не ответил на этот вопрос, но то, что он сказал, заставило её забыть обо всём другом.
    
— Мы собираемся подвергнуть испытанию кое-что новое. Около девяти вечера, сегодня. Об этом я и хотел сообщить Барби.
    
— Остаётся надеяться, что план Б сработает лучше плана А. А президентский выдвиженец на данный момент времени, как я думаю, кормит огромное количество людей в «Розе-Шиповнике». По слухам, цыплятами а-ля кинг. — Она посмотрела в конец улицы, где маячил свет, и у неё заурчало в желудке.
    
— Вы можете меня выслушать и передать ему сообщение? — Непророненное им она тоже услышала: «Придирчивая сука»
    
— С радостью, — ответила она, улыбаясь. Потому что и на самом деле была придирчивой сукой. Когда было нужно.
    
— Мы собираемся подвергнуть испытанию экспериментальную кислоту. Фтороводородное химическое соединение. В девять раз более едкое, чем обычная кислота.
    
— Улучшение жизни уже сегодня через химию.
    
— Мне сообщили, что теоретически ей можно прожечь дыру глубиной в две мили в геологическом пласте.
    
— На каких забавных людей вы работаете, господин полковник.
    
— Мы будем делать это там, где Моттонская дорога… — послышался шелест бумаг. — Где дорога из Моттона подходит к Харлоу. Я тоже собираюсь присутствовать там.
    
— В таком случае я скажу Барби, чтобы кто-нибудь другой помыл посуду вместо него.
    
— А будем ли мы иметь радость увидеть и вас в нашей компании, мисс Шамвей?
    
Она уже было раскрыла рот, чтобы сказать «такого события я пропустить не могу», как именно в это мгновение где-то дальше по улице разгорелся адский скандал.
    
— Что там происходит? — спросил полковник Кокс.
    
Джулия не ответила. Закрыв телефон, она кинула его в карман и побежала по улице в направлении возбуждённых голосов. И чего-то ещё. Чего-то, что звучало, как рычание.
    
Выстрел прозвучал, когда она уже была за полквартала оттуда.
   
   
    
     
6
    
    
Пайпер вернулась в пасторскую усадьбу, где и увидела Каролин, Терстона и юных Эпплтонов, которые её ожидали. Она обрадовалась нежданным гостям, потому что они отвлекали её от мыслей о Сэмми Буши. По крайней мере, на некоторое время.
    
Пайпер выслушала рассказ Каролин о судорогах Эйдена Эпплтона, хотя сейчас с мальчиком было на вид все хорошо — сейчас он уже доедал коробку инжирных «ньютонов»[241]. Когда Каролин спросила, следует ли показать мальчика врачу, Пайпер ответила:
    
— Разве что случится рецидив, а так, я думаю, этот случай можно отнести на счёт того, что он был голодный и возбуждённый игрой.
    
Терстон сочувственно улыбнулся.
    
— Мы все были возбуждены. Было так весело.
    
Когда дошло до вопроса, где бы им пожить, Пайпер сначала подумала о доме Маккейнов, который стоял неподалёку. Вот только она не знала, где они прячут свои запасные ключи.
    
Алиса Эпплтон сидела на присядках, кормя крошками «ньютонов» Кловера. Между порциями пёс отрабатывал традиционный ритуал тыканья носом в ноги: я-твой-наилучший-друг.
    
— Это самая лучшая собака изо всех, которых я видела в своей жизни, — сказала она Пайпер. — Мне так хочется, чтобы и у нас была собака.
    
— А у меня есть дракон, — похвастался Эйден, удобно примостившись на коленях у Каролин.
    
Алиса, извиняясь, улыбнулась.
    
— Это его невидимый ДРУХ.
    
— Понимаю, — кивнула Пайпер. Ей подумалось, что можно было бы и окно разбить в доме Маккейнов: в затруднении и черт помощник.
    
Но, встав посмотреть, как там кофе, она придумала кое-что получше.
    
— Думагены, мне сразу следовало бы о них вспомнить. Они уехали на конференцию в Бостон. Корали Думаген ещё попросила меня поливать её цветы, пока их не будет.
    
— Я преподаю в Бостоне. В Эмерсоне. Я редактировал текущий выпуск «Лемехов», — сообщил Терстон и вздохнул.
    
— Ключ под вазоном слева от дверей, — объяснила Пайпер. — Мне кажется, генератора уних нет, но в кухне есть дровяная печь. — Она поколебалась, подумав: «Это же чисто городские люди». — Вы сможете воспользоваться печью без того, чтобы сжечь дом?
    
— Я вырос в Вермонте, — заявил Терстон. — Сам топил печи и в доме, и в сарае, пока не уехал из дома учиться в колледж. Все возвращается на круги своя, ведь так? — И он вновь вздохнул.
    
— В кладовке должны быть продукты, я уверена, — сказала Пайпер.
    
Каролин кивнула.
    
— Вахтёр в городском совете говорил нам тоже самое.
    
— И Джууу-Ньер, — вставила Алиса. — Он коп. Тот, который милый.
    
— Алисин милый коп напал на меня, — скривился Терстон. — Он и ещё один. Хотя для меня все они на одно лицо.
    
Брови Пайпер полезли вверх.
    
— Ударили Терстона в живот, — тихо объяснила Каролин. — Обзывали нас массачусетскими дуралеями — что, как мне кажется, технически корректно — и смеялись над нами. Для меня это было наихудшим — как они смеялись над нами. Когда мы их встретили уже с детьми, они были другими, но… — она помотала головой. — Они совсем безмозглые.
    
И Пайпер, словно вновь оказалась возле Сэмми. Ощутила, как сердце забилось у неё в горле, очень медленно и тяжело, но голос она сохранила ровный.
    
— Как звали другого полисмена?
    
— Фрэнки, — сказала Каролин. — Джуниор называл его Фрэнки Де. Вы знаете этих ребят? Наверняка, да?
    
— Я знаю их, — ответила Пайпер.
   
   
    
     
7
    
    
Она объяснила новой импровизированной семье, как добраться до усадьбы Думагенов — их дом был тем удобен, что находился рядом с «Кэти Рассел», если у мальчика вдруг повторятся судороги — а выпроводив гостей, присела за кухонный стол выпить чая. Пила она медленно. Делала глоток и вновь ставила чашку. Потихоньку скулил Кловер. Он всегда чувствовал её настроение, тем более настоящую злость, подумала она.
    
«Может, в таком состоянии у меня другой запах? Более резкий, что ли».
    
Картина прояснялась. Нехорошая картина. Куча новых копов, очень молодых копов, принесли присягу менее сорока восьми часов тому назад и уже вошли в раж. Разнузданное поведение, которое они продемонстрировали с Сэмми Буши и Терстоном Маршаллом не распространится на таких ветеранов полиции, как Генри Моррисон или Джеки Веттингтон, она, по крайней мере, в такое не верила, но что касается Фрэда Дентона? Или Тоби Велана? Здесь все возможно. Вероятно. Когда шефом был Дюк, они были нормальными. Не идеальными, иногда могли и лишнего наговорить, остановив твою машину, но в общем, нормальными. Вероятно, наилучшими из тех, которых мог себе позволить городской бюджет. Но, как любила говорить её мать: «Задёшево покупаешь, дешёвое и имеешь». А с Питом Рендольфом в роли шефа…
    
Что-то надо с этим делать.
    
Вот только она должен контролировать свой гнев, потому что, если не сможет, тогда он будет контролировать её.
    
Она сняла поводок с крюка возле дверей. Моментально рядом оказался Кловер, замолотил хвостом, уши торчком, глаза горят.
    
— Айда, лодырь мой большой. Мы пойдём подавать жалобу.
    
Когда она выводила пса во двор, он все ещё слизывал по бокам пасти налипшие крошки «ньютонов».
   
   
    
     
8
    
    
Проходя через городскую площадь-парк с Кловером, который чётко держался по правую сторону от неё, Пайпер чувствовала, что она удерживает под контролем свой гнев. Чувствовала она это, пока не услышала смех. Тот прозвучал, когда они с Кловером как раз уже подходили к полицейскому участку. Она увидела тех самых юнцов, чьи имена вытянула из Сэмми Буши: Делессепс, Тибодо, Ширлз. Там же присутствовала и Джорджия Руа, Джорджия, которая их подстрекала, судя со слов Сэмми: «Трахайте эту суку». И Фрэдди Дентон вместе с ними. Они сидели на верхней ступеньке каменного крыльца полицейского участка, пили содовую, точили лясы. Дюк Перкинс такого ни за что не позволил бы, и Пайпер представила себе, что если бы он увидел оттуда, где находится сейчас, что здесь творится, он бы перевернулся в своей могиле так, что его останки вспыхнули бы.
    
Что-то сказал Мэл Ширлз, и они вновь залились таким хохотом, что начали хлопать, смеясь, друг друга по спинам. Тибодо обнимал рукой девицу Руа, погрузив сбоку пальцы в углубление под её грудью. Теперь она что-то сказала и все вновь ещё веселее рассмеялись.
    
Пайпер подумалось: это они сейчас смеются, вспоминая изнасилование, как весело, как интересно они там поразвлеклись, — и после этого совет её отца потерял всякие шансы. Предыдущая Пайпер, которая присматривала за бедными и больными, которая отправляла брачные и похоронные службы, которая призывала в своих воскресных проповедях к благотворительности и терпимости, была бесцеремонно отброшена на задворки её собственного мозга, откуда она могла разве что наблюдать, словно через искривлённое, волнистое оконное стекло. Вперёд вырвалась другая Пайпер, та, которая пятнадцатилетней громила собственную комнату, обливаясь слезами не сожаления, а злости.
    
Между городским советом и более новым, чем он зданием полицейского участка лежала вымощенная сланцевыми плитками площадка, названная в честь павших в войнах — Мемориал-Плаза. В его центре возвышался памятник отцу Эрни Келверта, Люсьену Келверту, посмертно награждённому Серебряной Звездой за героизм во время войны в Корее. На пьедестале были выбиты имена всех жителей Честер Милла, которые погибли в войнах, начиная с Гражданской. Там же торчали два флагштока: один с национальным звёздно-полосатым флагом, а второй с флагом штата, на котором по бокам американского лося стоят фермер и моряк. В красном свете заката оба флага безвольно свисали. Пайпер Либби прошла между ними, словно лунатик. Рядом, держась немного позади её правого колена, следовал с навострёнными ушами Кловер.
    
«Офицеры» на крыльце вновь залились искренним хохотом, и ей припомнились тролли из какой-то сказки из тех, что ей когда-то читал отец. Тролли, которые радуются в пещере кучам где-то награбленного золота. Они увидели её и затихли.
    
— Добрый вечер, преподобная, — привставая и с каким-то высокомерием поправляя на себе ремень, поздоровался Мэл Ширлз.
    
«Вставать в присутствии леди, — подумала Пайпер. — Это его мать научила? Наверняка. Прекрасному искусству изнасилования он научился ещё где-то».
    
Он ещё улыбался, когда она приблизилась к ступенькам, но вдруг заткнулся, напрягся, потому что, вероятно, заметил выражение её лица. Каким было это выражение, сама она не ведала. Изнутри собственное лицо чувствовалось ей неподвижным. Застывшим.
    
Она заметила, что самый бледный из них, Тибодо, внимательно смотрит на неё. Лицо у него было таким же застывшим, каким она ощущала собственное.
    
«Он как Кловер, — подумала она. — Он учуял что-то во мне. Злость».
    
— Преподобная? — спросил Мэл. — Все в порядке? Какие-то проблемы?
    
Она пошла вверх по ступенькам, не быстро, не медленно. И Кловер тоже, держась её ноги.
    
— Ты угадал, есть проблема, — произнесла она, не отводя от него глаз.
    
— Что…
    
— Ты! — показала она. — Ты и являешься этой проблемой.
    
И толкнула его. Он этого не ожидал. В одной руке Мэл держал стаканчик с колой. Столкнувшись с Джорджией Руа, он, стараясь удержать равновесие, беспомощно раскинул руки, и на мгновение, его питье превратилось в тёмного океанического ската манта рей в покрасневшем небе. Джорджия вскрикнула от неожиданности, когда Мэл сел ей на колени. Она качнулась назад, разлив и свой напиток. Тот выплеснулся на широкую гранитную плиту перед двойными дверями участка. Пайпер услышала запах то ли ирландского виски, то ли бурбона. Вместе с водичкой в их стаканах было то, чего остальные жители города купить себе не могли. Не удивительно, что они так весело хохотали.
    
Красная трещина в её голове увеличилась.
    
— Вы не… — открыв рот, начал привставать, Фрэнки.
    
Она и его толкнула.
    
Из какой-то далёкой-далёкой галактики послышалось рычание Кловера, обычно самой доброй собаки.
    
Фрэнки упал на спину, с глазами выпяченными, испуганными, на мгновение, превратившись в ученика воскресной школы, которым он когда-то действительно был.
    
— Изнасилование — вот какая проблема! — закричала Пайпер. — Изнасилование!
    
— Замолчи, — произнёс Картер. Он остался сидеть и, хотя Джорджия настороженно щурилась около него, сам Картер оставался спокойным. Только мышцы под его короткими рукавами голубой рубашки напряглись. — Заткни глотку и сейчас же убирайся отсюда, если не хочешь просидеть целую ночь в камере внизу…
    
— Это ты сядешь в эту камеру, — сказала Пайпер. — Все вы сядете.
    
— Заставь её замолчать, — вскрикнула Джорджия, она ещё не плакала, но уже была близка к тому. — Сделай что-нибудь, чтобы она замолчала, Карт.
    
— Мэм, — отозвался Фрэдди Дентон.
    
Рубашка расстёгнута, дыхание отдаёт бурбоном. Дюк бы на него только взглянул и тут же выгнал из полиции с носака под сраку. Погнал бы их всех подсрачниками. Теперь и он начал привставать, и пришла и его очередь завалиться навзничь с удивлённым выражением лица, которое при других обстоятельствах казалось бы смешным. Хорошо, что они сидели, а она стояла. Так было легче. Но, ох, как же у ней стучало в висках. Она обратила своё внимание на Тибодо, самого опасного. Он продолжал смотреть на неё невозмутимо, и осатанение её вдруг исчезло. Словно она была шутом, за право посмотреть на которого в ярмарочной палатке он заплатил четверть доллара. Но он смотрел на неё снизу вверх, и в этом было её преимущество.
    
— Только вы будете сидеть не в здешнем подвале, — произнесла она прямо в глаза Тибодо. — Место вам в Шоушенке, где с такими, как вы, провинциальными бычками делают то же самое то, что вы сделали с той девушкой.
    
— Ты, глупая сука, — произнёс Картер таким тоном, словно говорил о погоде. — Мы и рядом не были с её домом.
    
— Так и есть, — поддакнула, вновь садясь прямо, Джорджия. Одну щеку ей заляпало колой, там, где у неё отцветала злостная россыпь юношеского акне (однако ещё держа несколько арьергардных постов). — А, кроме того, все знают, что Сэмми Буши не кто иная, как лживая лесбийская пизда.
    
Губы Пайпер растянулись в улыбку. Она повернулась к Джорджии, и та тут же отшатнулась от этой бешеной леди, которая появилась так неожиданно на их крыльце, когда они едва присели, чтобы пропустить по предвечернему стаканчику, а то и по два.
    
— А откуда тебе известно имя лживой лесбийской суки? Я его не называла.
    
Челюсть у Джорджии отпала, превратив её рот в испуганное О. И впервые что-то блеснуло за спокойствием Картера Тибодо. Может, это был страх, а может, просто раздражение, Пайпер не знала.
    
Раньше всех поднялся Фрэнк Делессепс.
    
— Лучше бы вам не ходить здесь, не разбрасываться обвинениями, которых не можете доказать, преподобная Либби.
    
— Не нападать на офицеров полиции, — подключился Фрэдди Дентон. — На этот раз я вам прощаю, все теперь в стрессовом состоянии, но вы должны успокоиться и сейчас же перестать произносить свои байки, — он сделал паузу, а потом не в тему добавил: — И толкаться, тоже.
    
Взгляд Пайпер оставался прикованным к Джорджии, её пальцы так крепко сжимали пластиковую рукоятку поводка Кловера, что аж дрожали. Пёс стоял с наклонённой головой, широко расставив лапы, не переставая рычать. Это рычание напоминало звук мощного подвесного мотора на холостом ходу. Шерсть у него на шее поднялась так, что и ошейника не стало видно.
    
— Откуда тебе известно её имя, Джорджия?
    
— Я… я… я просто предположила…
    
Картер схватил её за плечо, сжал.
    
— Замолчи, бэби. — И тогда к Пайпер, так и не привставая (потому что не хотел, чтобы она его толкнула, трус). — Я не знаю, что за оса тебя укусила в твою Иисусову башку, но мы все вместе вчера вечером были на ферме Алдена Динсмора. Хотели выведать хоть что-то у солдат, которые базируются там, на шоссе 119, но ничего не узнали. Это на противоположной стороне города от Буши, — он осмотрелся на друзей.
    
— Да, это правда, — подтвердил Фрэнки.
    
— Правильно, — эхом откликнулся Мэл, недоверчиво смотря на Пайпер.
    
— Конечно! — поддакнула Джорджия. Снова её обнимала рука Картера, и момент неуверенности у неё прошёл. Она смотрела на Пайпер победно.
    
— Моя девушка Джорджи высказала допущение, — заговорил Картер с тем самым вдохновляющим на бешенство спокойствием, — что ты здесь раскричалась о Сэмми, потому что именно Сэмми в нашем городе самая грязная, самая брехливая блядь.
    
Мэл Ширлз зашёлся пискливым смехом.
    
— Но вы не использовали презервативов, — сказала Пайпер. Ей об этом рассказала Сэмми, а увидев, как напряглось лицо Тибодо, она поняла, что так и было. — Вы не использовали презервативов, и у неё взяли анализы на изнасилование, — она понятие не имела, действительно ли взяли, но и не переживала. По их расширенным глазам она видела, что они ей поверили, и этой их веры ей было достаточно. — Когда сравнят ваши ДНК с тем, что в анализах…
    
— Все, достаточно, — сказал Картер. — Заткни глотку.
    
Пайпер со своей злой улыбкой обернулась к нему.
    
— Нет, мистер Тибодо. Мы только начали, сынок.
    
Фрэдди Дентон потянулся к ней. Она его оттолкнула, но почувствовала, как кто-то схватил её за левую руку и выворачивает за спину. Она обернулась и увидела глаза Тибодо. Спокойствие их уже покинуло; теперь они пылали злобой.
    
«Привет, братец», — подумала она неуместно.
    
— Сука, долбанная сука, — прохрипел он, и теперь уже она полетела навзничь.
    
Пайпер повалилась на ступеньки, инстинктивно стараясь перекатиться на бок, боясь удариться головой об какую-то из тех каменных ступенек, понимая, что тогда ей точно гарантирован проломленный череп, что это её убьёт, или ещё хуже — превратит в овощ. Вместо этого она упала на левое плечо, и вот тогда-то в ней прозвучал внезапный крик боли. Знакомой боли. Когда-то она вывихнула себе это плечо, когда ещё школьницей играла в футбол двадцать лет тому назад, и черт её побери, если это не повторилось теперь вновь.
    
Ноги её взлетели выше головы, она, выкручивая себе шею, сделала заднее сальто и приземлилась на колени, разодрав себе кожу на них. И наконец, распласталась, приземлившись на живот и грудь.
    
Кувырком она преодолела почти все ступеньки — сверху и до самого низа. Щека у неё кровила, нос кровил, губы кровили, шея болела, но, о Боже, хуже всего было её плечу, которое криво выпятилось тем, хорошо знакомым ей образом.
    
В прошлый раз, когда её плечо было с таким горбом, его обтягивал красный нейлон униформы «Уайлдкетс». И все же она заставила себя встать, у неё, благодарить Господа, ещё остались силы, чтобы руководить собственными ногами; а её же запросто могло парализовать.
    
Поводок она выпустила из руки ещё в падении, и Кловер прыгнул на Тибодо, пёс щёлкал клыками ему по груди и животу, рвал рубашку, повалив Картера на спину, он старался добраться до его яиц.
    
— Уберите его с меня! — визжал Тибодо. От его спокойствия и следа не осталось. — Он меня загрызёт!
    
А Кловер именно к этому и стремился. Передними лапами он упёрся у бедра молодчика и телепался туда-сюда на покалеченном им Картере. Это было похоже на то, будто немецкая овчарка едет на велосипеде. Пёс изменил угол атаки и глубоко вгрызся в плечо Картера, вытянув из парня новый визг. А дальше Кловер почти добрался до его горла. Картеру повезло своевременно упереться ладонями собаке в грудь, так он спас свою глотку.
    
— Оттяните же его!
    
Фрэнк потянулся, чтобы подхватить бесхозный поводок. Кловер осмотрелся и хапнул зубами его за пальцы. Фрэнк отскочил назад, и Кловер вновь посвятил своё внимание молодчику, который столкнул со ступенек его хозяйку. Раскрыв пасть с двумя рядами сияюще-белых зубов, он рванулся к горлу Тибодо. Картер поднял руку и тут же закричал, когда Кловер в неё вцепился и начал трясти, словно какую-то из своих любимых тряпичных кукол. Вот только из его тряпичных кукол не лилась кровь, а из руки Картера — охотно.
    
Пайпер, пошатываясь, побрела вверх по ступенькам, держа левую руку поперёк груди. Её лицо превратилось в окровавленную маску. Где-то в уголке рта у ней прилепился зуб, словно какая-то недожеванная крошка.
    
«УБЕРИ ЕГО ОТ МЕНЯ, ГОСПОДИ ИИСУСЕ, УБЕРИ С МЕНЯ СВОЕГО ПРОКЛЯТОГО ПСА!»
    
Пайпер уже было открыла рот, чтобы приказать Кловеру «фу», но увидела, как Фрэд Дентон извлекает пистолет.
    
— Нет! — закричала она. — Нет! Я его уберу!
    
Фрэд обернулся к Мэлу Ширлзу и свободной рукой показал на собаку. Мэл сделал шаг и ударил Кловера ногой в заднее бедро. Ударил резко и сильно, как ещё совсем недавно бил по футбольному мячу. Кловера развернуло поперёк Тибодо, и заодно он выпустил из пасти его окровавленную, покромсанную руку, на которой два пальца уже торчали криво, словно погнутые столбы дорожных знаков.
    
— Нет! — вновь закричала Пайпер, так громко и сильно, что свет померк перед её глазами. — НЕ ТРОГАЙ МОЮ СОБАКУ!
    
Фрэд не обратил внимания. Когда из двойных дверей вылетел Питер Рендольф, с выпущенной из брюк рубашкой, с расстёгнутой мотней, держа в руке журнал «Аутдорз»[242], который он читал в сральнике, Фрэд и на него не обратил внимания. Он нацелил свой служебный автоматический пистолет на пса и выстрелил.
    
На затиснутой между зданиями Мемориал-Плазе выстрел прозвучал оглушительно. Верх головы Кловера разлетелся брызгами из крови и костей. Он сделал один шаг к своей застывшей в крике, окровавленной хозяйке, сделал второй… и упал.
    
Фрэд, так и держа в руке пистолет, быстро двинулся к Пайпер и схватил её за истерзанную руку. Её плечо ойкнуло протестующее. Но она не сводила глаз с трупа своей собаки, которую вырастила с щенка.
    
— Ты арестована, бешеная сука, — объявил Фрэд, сам бледный, глаза едва не выскакивают из орбит, он чуть-ли не вплотную наклонился к её лицу своим, и она ощутила брызги его слюны. — Всё, что ты скажешь, может быть использовано против тебя, говно бешеное.
    
На противоположной стороне улицы из «Розы- Шиповника» высыпались клиенты, среди них и Барби, все ещё в фартуке и бейсбольной кепке. Джулия Шамвей прибыла первой.
    
Она окинула глазом место происшествия, не вникая в детали, уловила общую картину: мёртвая собака; копы сбились в кучу; голосит окровавленная женщина, одно плечо у которой торчит явным образом выше другого; лысый коп — гадостный Фрэдди Дентон — дёргает её за руку, которая растёт именно с того истерзанного плеча; кровь на ступеньках подсказывает, что именно с них свалилась Пайпер. Или её столкнули.
    
Джулия сделала то, чего не делала никогда раньше в жизни: полезла рукой в свою сумочку, раскрыла кошелёк и, раскрыв его и держа перед собой, пошла вверх по лестницам крыльца, объявляя:
    
— Пресса! Пресса! Пресса!
    
От этого, по крайней мере, её перестало трясти.
   
   
    
     
9
    
    
Через десять минут в кабинете, который ещё совсем недавно принадлежал Дюку Перкинсу, на диване под сертификатами и обрамлённым фото Перкинса сидел со свежей повязкой на плече и обмотанной бумажными полотенцами рукой Картер Тибодо. Рядом с ним сидела Джорджия Руа. На голове Тибодо выступили большие капли крупного пота, но после слов «кажется, ничего не сломано» он замолчал.
    
Фрэд Дентон сидел на стуле в уголке. Его оружие лежало на столе шефа. Отдал он пистолет почти без возражений, только произнёс:
    
— Я вынужден был это сделать — только взгляните на руку Картера.
    
Пайпер сидела в казённом кресле, которое теперь принадлежало Питеру Рендольфу. Джулия бумажными полотенцами вытерла большую часть крови с её лица. Женщина дрожала от шока и сильной боли, но, как и Тибодо, она не стонала. Глаза у неё были ясными.
    
— Кловер прыгнул на него, — она показала подбородком на Картера, — только после того, как он столкнул меня со ступенек. Падая, я выпустила из руки поводок. Моя собака повела себя надлежащим образом. Он защищал меня от преступного нападения.
    
— Она сама на нас напала! — заверещала Джорджия. — Эта бешеная сука первой напала на нас. Поднялась на крыльцо, буровя всякую херню…
    
— Помолчи, — приказал ей Барби. — Все замолчите тут, к чёрту. — Он посмотрел на Пайпер. — У вас не впервые вывихнуто это плечо, правда?
    
— Я требую, чтобы вы ушли отсюда, мистер Барбара, — произнёс Рендольф… но произнёс он это не очень уверенно.
    
— Я могу им помочь, — ответил Барби. — А вы?
    
Рендольф не ответил. Мэл Ширлз и Фрэнк Делессепс стояли за приоткрытыми дверьми. Вид они имели неспокойный.
    
Барби вновь обратился к Пайпер.
    
— Это смещения, без разрывов. Уже неплохо. Я могу его вправить раньше, чем вас направят в госпиталь…
    
— Госпиталь? — крякнул Фрэд Дентон. — Она аресто…
    
— Заткни пасть, Фрэдди, — приказал Рендольф. — Никто здесь не арестован. Пока что, по крайней мере.
    
Барби смотрел Пайпер прямо в глаза.
    
— Но мне нужно это сделать прямо сейчас, пока оно не распухло. Если дождётесь госпиталя, чтобы вам вправлял плечо Эверетт, там уже придётся применить анестезию. — Он наклонился ей к уху и прошептал: — Пока вы будете в беспамятстве, они смогут рассказать свою версию событий, а вы — нет.
    
— Что вы там шепчете? — грозно спросил Рендольф.
    
— Что ей будет больно, — ответил Барби. — Согласны, преподобная?
    
— Давайте, — кивнула она. — Наша тренерша Громли делала это прямо на боковой линии, а она была полной дурой. Только побыстрее. И, умоляю, не сломайте её.
    
Барби позвал:
    
— Джулия, возьмите жгут в их аптечке и помогите мне положить её на спину.
    
Джулия, очень бледная, и сама, чувствуя себя больной, выполнила указание.
    
Барби сел на пол слева от Пайпер, снял один кед, и тогда схватил преподобную обеими руками за предплечья прямо над запястьем.
    
— Не знаю метода вашей тренерши Громли, — произнёс он, — но вот так делал мой знакомый медик в Ираке. Сосчитайте до трёх, и тогда визжите на всю глотку слово «вилка».
    
— Вилка, — повторила Пайпер, удивлённая вопреки боли. — Ну, хорошо, вы здесь доктор.
    
«Нет, — подумала Джулия. — Теперь единственный, кого наш город имеет наиболее похожего на настоящего врача, это Расти Эверетт». Она успела позвонить по телефону Линде и узнала номер его мобильного, но звонок ему моментально переключился на голосовую почту.
    
В комнате воцарилась тишина. Даже Картер Тибодо засмотрелся. Барби кивнул Пайпер. На её лбу выступили бисеринки пота, но лицо осталось маской жёсткой футболистки, и Барби почувствовал к ней уважение. Он вставил свою обутую в носок ступню ей под подмышку, удобно и плотно. И тогда, потянув медленно, но неуклонно её за руку, достиг противодействия со своей ногой.
    
— О'кей, мы готовы. Теперь слушаем вас.
    
— Один… два… три… ВИЛКА!
    
Как только Пайпер закричала, Барби тут же дёрнул. Все в комнате услышали громкий треск, когда сустав становился на своё место. Горб на блузке Пайпер магическим образом исчез. Она завизжала, но не отключилась. Он набросил ей жгут за шею и пропустил его под рукой, обездвижив последнюю, как только смог.
    
Спросил:
    
— Лучше?
    
— Лучше, — ответила она. — Намного, благодарю Бога. Ещё болит, но не так сильно.
    
— У меня в сумочке есть аспирин, — предложила Джулия.
    
— Дайте ей аспирин и убирайтесь отсюда, — объявил Рендольф. — Все идут прочь, кроме Картера, Фрэдди, преподобной и меня.
    
Джулия вперилась в него, не веря собственным ушам.
    
— Вы шутите? Преподобной надо в больницу. Вы сможете дойти, Пайпер?
    
Пайпер, пошатываясь, встала.
    
— Думаю, да. Понемногу.
    
— Сядьте, преподобная Либби, — приказал Рендольф, но Барби понимал, что тот колеблется. Барби расслышал это в его голосе.
    
— А вы меня заставьте, — она осторожно подняла левую руку вместе с повязкой. — Я уверена, вы способны её вывихнуть вновь, очень легко. Ну же. Продемонстрируйте… этим пацанам… что вы ничем не отличаетесь от них.
    
— А я все опишу в газете! — солнечно улыбнулась Джулия. — Тираж удвоится!
    
— Предлагаю отложить это дело до завтра, шеф, — вмешался Барби. — Позвольте леди получить более эффективные, чем аспирин обезболивающие и пусть Эверетт осмотрит её раненное колено. Едва ли у неё есть шанс куда-то убежать, пока Купол на месте.
    
— Её собака пыталась загрызть меня насмерть, — отозвался Картер. Несмотря на боль, голос у него вновь звучал спокойно.
    
— Шеф Рендольф, эти молодчики: Делессепс, Ширлз и Тибодо виновны в изнасиловании. — Пайпер теперь качало, и Джулия обняла её, чтобы поддержать, но голос преподобной звучал сильно и ясно. — Руа — их соучастница.
    
— А ни черта подобного! — вскрикнула пронзительно Джорджия.
    
— Они должны быть срочно отстранены от работы в полиции на время следствия.
    
— Она врёт, — произнёс Тибодо.
    
Шеф Рендольф глазами напоминал человека, который смотрит теннисный матч. Наконец он зацепился взглядом за Барби.
    
— Вы что, будете мне указывать, что я должен здесь делать?
    
— Нет, сэр, я лишь высказал предложение, которое основывается на моём опыте внедрения законности в Ираке. Решение вы примете сами.
    
Рендольф расслабился.
    
— Тогда о'кей. Хорошо, — он наклонил голову, погрузившись в мысли. Все увидели, как он заметил свою расстёгнутую ширинку и решил эту маленькую проблему. После этого он вновь поднял голову и сказал:
    
— Джулия, отведите преподобную Пайпер в госпиталь. А что касается вас, мистер Барбара, меня не интересует, куда вы пойдёте, но я желаю, чтобы вы отсюда убрались. Сегодня я возьму показания у своих офицеров, а завтра у преподобной Либби.
    
— Подождите, — отозвался Тибодо, протянув свои искривлённые пальцы к Барби. — Вы можете с этим что-то сделать?
    
— Не знаю, — ответил Барби, надеясь, что произнёс это деликатно. Первое отвращение прошло, теперь начались политические действия, суть которых он хорошо помнил по контактам с иракскими копами, которые мало чем отличались от этого мужчины на диване и тех, которые скучились в двери. Всё сводилось к тому, что надо доброжелательно вести себя с теми, которых хотелось пренебрегать. — Вы сможете произнести «вилка»?
   
   
    
     
10
    
    
Прежде чем постучать в двери Большого Джима, Расти выключил свой мобильный. Теперь Большой Джим сидел за своим письменным столом, а Расти на стуле перед ним — на месте просителей и никчем.
    
В кабинете (Ренни, наверняка, называл его домашним офисом в своих налоговых декларациях) пахло приятным сосновым духом, словно здесь совсем недавно хорошенько поприбирали, но Расти всё равно не нравился этот кабинет. И не только картиной, которая изображала агрессивно-европеоидного Иисуса во время Нагорной проповеди, или эгоистичными фотографиями на стенах или голым деревянным полом, которому подошёл бы ковёр; конечно, это было неприятно, но также было здесь и что-то другое. Расти Эверетт не верил, не хотел верить в паранормальщину, но всё-таки в этой комнате чувствовалось что-то потустороннее.
    
«Это потому, что ты его немного опасаешься, — подумал он. — Это и все».
    
Надеясь, что эти чувства не отражаются у него на лице, он рассказал Ренни об исчезновении госпитальных баллонов. О том, как он нашёл один из них на складе городского совета, и о том, что к нему сейчас подключён генератор горсовета. И о том, что этот баллон стоит там почему-то один-единственный.
    
— Итак, у меня два вопроса, — произнёс Расти. — Каким образом состоялось путешествие баллона из запасов больницы к центру города? И где остальные баллоны?
    
Большой Джим сидел, откинувшись назад в кресле, заложив руки себе за затылок, и задумчиво глядел в потолок. Расти поймал себя на том, что смотрит на сувенирный бейсбольный мяч на столе Ренни. Под ним лежал автограф Билла Ли, бывшего игрока бостонских «Рэд Сокс». Прочитать текст было легко, поскольку тот лежал лицом к нему. Конечно, а как же иначе. Его же специально так положили, чтобы видели и удивлялись посетители. Как и эти фотографии на стене, мяч должен был демонстрировать, что Большой Джим тёрся рядом со Знаменитостями: «Глядите, рабы, на меня и дрожите!»[243]
    
Для Расти этот бейсбольный мячик и обращённый лицом к посетителям автограф послужили объяснением причины его нехороших ощущений, касающихся этого кабинета. Это же подарочная витрина, дешёвая претензия на местечковый престиж и местечковую власть.
    
— Я не уверен, что ты получал от кого-то разрешение на обыск в нашем складском помещении, — объявил Большой Джим потолку. Его мясистые пальцы так и оставались переплетёнными за головой. — Возможно, ты занимаешь какой-то пост в органах власти нашего города, а мне об этом не известно? Если так, это моя вина — моя неудача, как говорит Джуниор. А я-то думал, ты просто санитар с рецептурным блокнотом.
    
Расти подумал, что это такой стандартный приём — Ренни старается его разозлить. Чтобы обмануть.
    
— Я не заседаю в органах власти, — ответил он, — но я работник больницы. И налогоплательщик.
    
— Ну и?
    
Расти почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо.
    
— И, указанные вещи делают это складское помещение и моим в определённой мере, — он ждал, что мужчина за столом как-то на это отреагирует, однако Большой Джим оставался беззаботным. — Кроме того, там было не заперто. Хотя нашего дела это не касается, как вы считаете? Я увидел то, что увидел, и желаю объяснений. Как работник больницы.
    
— И налогоплательщик. Не забываем.
    
Расти не шелохнулся, так и сидел, смотрел на него.
    
— Я их не имею, — сказал Ренни.
    
Расти свёл брови.
    
— Правда? А мне казалось, вы держите руку на пульсе нашего города. Разве не так вы говорили в последний раз, когда баллотировались на выборного? А теперь говорите мне, что не имеете объяснений в отношении того, куда делся городской пропан? Я вам не верю.
    
Тут уже Ренни впервые проявил раздражение:
    
— Меня не интересует, веришь ты или нет. Для меня это новость, но… — на этих словах он слегка стрельнул глазами в сторону, словно проверяя, не пропала ли со стены фотокарточка с автографом Тайгера Вудса: классический жест лжецов.
    
— В больнице вот-вот закончится пропан, — сказал Расти. — Без топлива мы, горстка нас, которые ещё остались трудоспособными, окажемся в условиях полевого госпиталя в палатке времён Гражданской войны. Если генератор перестанет подавать электричество, наши сегодняшние пациенты — включая одного с пост-коронарным и одним серьёзным случаем диабета, где, возможно, встанет вопрос ампутации — окажутся под серьёзной угрозой. Потенциальный ампутант Джимми Серойс. На парковке стоит его машина. На ней и сейчас ещё есть наклейка: ГОЛОСУЕМ ЗА БОЛЬШОГО ДЖИМА.
    
— Я проведу расследование, — сказал Большой Джим. Тоном человека, который дарит свою ласку, сказал: — Пропан, который принадлежит городу, вероятно, хранится в каком-то другом из городских складов. А что касается вашего, я уверен, тут мне нечего сказать.
    
— Какие ещё другие городские склады? Есть пожарная часть, и есть груда песка, перемешанного с солью, на дороге Божий Ручей — там даже навеса нет, — но, ни о каких других складах мне не известно.
    
— Мистер Эверетт, я занятой человек. Вы должны меня сейчас извинить.
    
Расти встал. Пальцы его хотели сжаться в кулаки, но он им не позволил.
    
— Я задам вам вновь эти вопросы, — произнёс он. — Прямо и недвусмысленно. Вы знаете, где сейчас эти, исчезнувшие, баллоны с пропаном?
    
— Нет, — на этот раз Ренни отвёл глаза в сторону Дейла Эрнгардта. — И сейчас я не собираюсь делать каких-то предположений на эту тему, сынок, потому что в ином случае могу об этом пожалеть. А теперь почему бы тебе не здрыснуть, не взглянуть, в каком состоянии находится сейчас Джимми Серойс? Передай ему наилучшие пожелания от Большого Джима, пусть заходит на минутку, когда вся эта катавасия немного спадёт.
    
Расти едва сдерживался, чтобы не сорваться, но эту битву он проигрывал.
    
— Здрыснуть? Вы, несомненно, забыли, что находитесь на службе у общины, а не являетесь здесь частным диктатором. На данное время я в этом городе главный медик, и желаю услышать отве…
    
Зазвонил телефон Большого Джима. Он сразу же за него схватился. Послушал. Морщины вокруг углов его опущенных вниз губ расправились.
    
— Вот херня! Каждый раз, как только я, к чёрту, отвернусь… — он вновь послушал, и тогда произнёс: — Если имеешь своих людей сейчас в конторе, Пит, закрой ловушку, пока не поздно, и крепко запри. Позвони Энди. Я сейчас же буду у вас, и втроём мы все решим.
    
Он выключил телефон и встал.
    
— Моё присутствие сейчас нужно в полицейском участке. Там или чрезвычайная ситуация, или очередная катавасия, пока сам не увижу, не могу сказать. А тебе нужно спешить или в больницу, или в амбулаторию, мне так кажется. Там какие-то проблемы у преподобной Либби.
    
— Что? Что с ней случилось?
    
Со своих плотных норок его измерили холодные глаза Большого Джима:
    
— Я уверен, ты сам обо всём узнаешь. Не знаю, насколько правдивая эта история, но я уверен, ты её услышишь. Давай, катись, занимайся своей работой, юноша, и позволь мне заниматься моей.
    
Расти прошёл через коридор, и вышел из дома, у него стучало в висках. На западном горизонте передзакатное солнце давало своё помпезное кровавое шоу. Воздух почти полностью застыл, но нёс в себе тот самый дымный привкус. Сойдя с крыльца, Расти поднял палец и направил его на общественного служащего, который ждал, пока он покинет границу его частной территории, чтобы уже после этого ему, Ренни, покинуть её самому. Ренни насупился, увидев этот жест, но Расти не опустил палец.
    
— Никто не должен напоминать мне, чтобы я делал свою работу. Но дело с пропаном я тоже не оставлю без внимания. И если найду его в ненадлежащем месте, кому-то придётся выполнять вашу работу, выборный Ренни. Обещаю.
    
Большой Джим пренебрежительно махнул на него рукой.
    
— Убирайся прочь отсюда. Иди, работай.
   
   
    
     
11
    
    
В первые пятьдесят пять часов существования Купола судороги пережили более двух десятков детей. Некоторые случаи, как это было с дочерьми Эвереттов, были зафиксированы. Но большинство прошли незамеченными, а в следующие дни судорожная активность вообще быстро сошла на нет. Расти сравнивал это со слабым действием электричества, которое люди чувствовали, приближаясь к Куполу. Поначалу они переживали настоящий электрический разряд, от которого волосы на голове становилось дыбом, но потом большинство людей не ощущали вообще ничего. Словно они уже получили прививку.
    
— Ты хочешь сказать, что Купол — это что-то наподобие ветряной оспы? — переспросила его тогда Линда. — Пережил раз — и получил иммунитет на остаток жизни?
    
Дженнилл пережила два эпилептических припадка, и маленький мальчик по имени Норман Сойер тоже два, но в обоих случаях вторые судороги были более слабыми, чем первые и не сопровождались болтовнёй. Большинство детей, которых успел осмотреть Расти, подверглись только одному припадку, никаких последствий у них не прослеживалось.
    
Только двое взрослых имели судороги в первые пятьдесят пять часов. Оба случая случились вечером в понедельник, около заката солнца, и у обоих легко прослеживались причины.
    
У Фила Буши, он же Мастер, причина была почти полностью продуктом его собственного творчества. Приблизительно в то время, когда расставались Расти с Большим Джимом, Мастер Буши сидел на дворе перед складским сараем РНГХ, мечтательно глядя на вечернюю звезду (тут, неподалёку от места ракетного обстрела, небо было ещё тёмного пурпурного цвета, благодаря осадкам на Куполе), расслабленно держа в руке свою «кристальную» трубку. Его колбасило, но где-то уже на уровне ионосферы, словно за сотни миль отсюда. В тучах, которые невысоко плыли в этот чёртов вечер, он видел лицо своей матери, отца, деда, также он видел Сэмми и Малыша Уолтера.
    
Все тучи-лица кровоточили.
    
Когда у него начала дёргаться правая ступня, а потом в такт ей вступила и левая, он не обратил на это внимания. Подёргивание — неотъемлемая часть кумарей, каждый это знает. Но потом у него начали дрожать руки и трубка выпала в высокую траву (жёлтую, завядшую вследствие работы фабрики, которая находилась у него за спиной). Через мгновение уже и голова его начала дёргаться из стороны в сторону.
    
«Вот оно, — подумал он спокойно, даже немного облегчено. — Наконец-то и я перебрал. Умираю. Оно, наверное, и к лучшему».
    
Но он не откинулся и даже не упал в обморок. Он медленно скособочился, продолжая дёргаться, и в то же время смотрел, как в небе вырастает чёрный шарик. Он разросся до размера теннисного мячика, потом раздулась до волейбольного. Он не останавливался, пока не заполнил собой все красное небо.
    
«Конец света, — подумал он. — Так оно, вероятно, и к лучшему».
    
На мгновение ему показалось, что он ошибся, потому что вынырнули звезды. Только они были неправильного цвета. Они были розовыми. И тогда, о Господи, они начали падать вниз, оставляя за собой длинные розовые полосы.
    
А дальше пришёл огонь. Ревущая печь, словно кто-то открыл сокровенную заслонку и впустил ад на Честер Милл.
    
— Такие нам лакомства, — пробурчал он.
    
Прижатая к руке трубка прожигала ему кожу, ожог он увидит и почувствует позже. Он судорожно дёргался, лёжа в сухой траве, с выпученными белками на месте глаз, в которых отражалась ужасная вечерняя звезда.
    
— Наши хэллоуиновские лакомства. Сначала козни… а потом лакомства.
    
Из огня сложился лик, оранжевый вариант тех красных лиц, которые он видел в тучах, прежде чем его скорчило. Это был лик Иисуса. Иисус хмурился.
    
И говорил. Говорил с ним. Говорил ему, что ответственность за огонь лежит на нём. На нём. Огонь и… и…
    
— Чистоту, — пробормотал он, лёжа в траве. — Нет… очищение.
    
Теперь Иисус уже не выглядел таким сердитым. И Он начал исчезать.
    
Почему? Потому что Мастер все понял. Сначала появляются розовые звезды, потом очищающий огонь, и тогда уже испытания должны закончиться.
    
Он замер, когда судороги перешли в сон, первый настоящий сон, которого он не имел уже много недель, а то и месяцев. Когда он проснулся, вокруг стояла сплошная тьма — ни следа чего-то красного в небе. Он промёрз до костей, но остался сухим. Под Куполом больше не выпадала роса.
   
   
    
     
12
    
    
В то время как Мастер наблюдал лицо Христа на закате болезненного солнца, третья выборная Эндрия Гриннел сидела у себя на диване, пытаясь читать. Её генератор молчал, а работал ли он у неё когда-нибудь вообще? Она этого не помнила. Вместо этого у неё был небольшой прибор, который носит название «Майти Брайт»[244], её сестра положила эту вещь ей в рождественский чулок в прошлом году. До сих пор ей не выпадало возможности им воспользоваться, но оказалось, что работает он чудесно. Просто прикрепляешь его к книжке и включаешь. Легко и удобно. Итак, со светом проблем не было. К сожалению, со словами было иначе. Строки корчились червяками на странице, иногда даже меняясь местами, и проза Нори Робертс[245], по обыкновению хрустально прозрачная, теперь казалась ей абсолютно бессмысленной. Однако Эндрия не оставляла своих стараний, потому что не могла придумать, чем бы ей ещё заняться.
    
В доме воняло даже с настежь открытыми окнами. Она страдала диареей, а унитаз больше не смывался. Она была голодная, но не могла есть. Где-то около пяти вечера она попробовала съесть сэндвич — простой бутерброд с сыром — и уже через пару минут вырвала его в мусорное ведро на кухне. Какой стыд, потому что съесть этот сэндвич стоило ей много сил. Она ужасно потела — уже не раз переодевалась вся полностью, надо ей, наверное, вновь переодеться, если осилит, — а ступни у неё беспрерывно дёргались и дрожали.
    
«Недаром это называют синдромом беспокойных ног, — думала она. — Нет, я не могу появиться на чрезвычайное заседание сегодня, если Джим ещё не передумал его проводить».
    
Принимая во внимание то, как прошёл её последний разговор с Большим Джимом и Энди Сендерсом, это, вероятно, будет даже лучше; потому что, если она туда придёт, они вновь начнут её терроризировать. Заставлять делать то, чего она не хочет делать. Лучше держаться от них подальше, пока она не очистилась от… от…
    
— От этого дерьма, — произнесла она, отбросив себе с глаз мокрые волосы. — От этого сраного дерьма в моём организме.
    
Когда она вновь станет сама собой, вот тогда-то она восстанет против Джима Ренни. И так уже промедлила. Она это сделает, вопреки боли в её бедной спине, которая мучит её сейчас без оксиконтина (но и близко не так невыносимо, как она боялась — какой приятный сюрприз). Расти хотел, чтобы она глотала метадон. Метадон, Господи помилуй! Героин под псевдонимом!
    
«Если ты думаешь, что будешь иметь что-то наподобие похмелья, забудь, — говорил он ей. — У тебя будут судороги».
    
Но он говорил, что это займёт десять дней, а она думала, что не может ждать так долго. Не теперь, когда город страдает под этим ужасным Куполом. Надо покончить с этим как можно скорее. Придя к такому выводу, она выбросила в унитаз и смыла всё своё лекарство — не только метадон, но и последние несколько пилюль оксиконтина, которые нашла в глубине ящика своего ночного столика. Это случилось за два смыва до того, как унитаз вздохнул в последний раз, и вот теперь она сидела здесь, дрожа и стараясь убедить себя, что сделала правильно.
    
«Это было единственное действие, — думала она, — которое могло убрать выбор между правильным и неправильным».
    
Она хотела перелистнуть страницу, но её глупая рука зацепила лампу «Майти Брайт». Та покатилась на пол. Сноп яркого света брызнул в потолок. Эндрия засмотрелась туда, и вдруг начала подниматься над собой. И очень быстро. Словно на каком-то невидимом скоростном лифте. Времени у неё хватило лишь на то, чтобы бросить мгновенный взгляд вниз, где она увидела собственное тело, которое беспомощно корчилось, оставаясь там же, на диване. Изо рта на подбородок текла пенистая слюна. Она заметила влажное пятно на джинсах у себя между ног и подумала: «Ой-ой-ой, мне придётся вновь переодеваться, ну и пусть. Конечно, если я это переживу».
    
Потом она пролетела сквозь потолок, сквозь спальню над ней, сквозь чердак, заставленный тёмными ящиками и старыми лампами, а оттуда — прямо в ночь. Над ней раскинулся Млечный Путь, но он был неправильным. Млечный Путь стал розовым.
    
И тогда начал опадать.
    
Где-то очень далеко, внизу, Эндрия услышала голос тела, которое она там оставила. Оно кричало.
   
   
    
     
13
    
    
Барби думал, что они с Джулией обсудят то, что случилось с Пайпер Либби, покуда будут ехать за город, но, погруженные в собственные мысли, они большей частью молчали. Никто из них не промолвил и слова о том, как стало легче на душе после того, как наконец-то начала отцветать та неистовая вечерняя звезда, но оба это ощутили.
    
Джулия попробовала включить радио, ничего не нашла, кроме РНГХ, где крутили «Весь намоленный»[246], и вновь его выключила.
    
Барби заговорил только раз, когда они свернули с шоссе 119 и поехали на запад по более узкой Моттонской асфальтной дороге, по обе стороны которой тесно нагромоздились деревья.
    
— Правильно ли я сделал?
    
По мнению Джулии, он сделал много очень правильных вещей во время конфронтации в кабинете шефа полиции — включая успешное обслуживание двух пациентов с вывихами, но она знала, о чём именно он говорит.
    
— Да. Это был очень неблагоприятный момент, чтобы попробовать принять на себя командование.
    
Он был с этим согласен, но чувствовал себя утомлённым, подавленным и негодящим для той работы, которая начала перед ним вырисовываться.
    
— Я уверен, что враги Гитлера говорили почти так же. Они говорили это в тысяча девятьсот тридцать четвёртом и были правы. В тридцать шестом, и тоже были правы. И в тридцать восьмом. «Неблагоприятный момент бросать ему вызов», — говорили они. А когда поняли, что благоприятный момент настал, протестовали они уже в Освенциме и Бухенвальде.
    
— Это не одно и то же, — заметила она.
    
— Вы так думаете?
    
Она ему не ответила, но поняла его мысль. Гитлер когда-то был обойщиком, по крайней мере, так о нём пишут; Джим Ренни — торговец подержанными машинами. Один печёный, второй жареный.