1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 
Вот был бы барабан!»    

     

Идем домой понурые…    

Два старика кряжистые    

Смеются… Ай, кряжи!    

Бумажки сторублевые    

Домой под подоплекою    

Нетронуты несут!    

Как уперлись: мы нищие –    

Так тем и отбоярились!    

Подумал я тогда:    

«Ну, ладно ж! черти сивые,    

Вперед не доведется вам    

Смеяться надо мной!»    

И прочим стало совестно,    

На церковь побожилися:    

«Вперед не посрамимся мы,    

Под розгами умрем!»    

     

Понравились помещику    

Корёжские лобанчики,    

Что год – зовет… дерет…    

     

Отменно драл Шалашников,    

А не ахти великие    

Доходы получал:    

Сдавались люди слабые,    

А сильные за вотчину    

Стояли хорошо.    

Я тоже перетерпливал,    

Помалчивал, подумывал:    

«Как ни дери, собачий сын,    

А всей души не вышибешь,    

Оставишь что-нибудь!    

Как примет дань Шалашников,    

Уйдем – и за заставою    

Поделим барыши:    

«Что денег-то осталося!    

Дурак же ты, Шалашников!»    

И тешилась над барином    

Корёга в свой черед!    

Вот были люди гордые!    

А нынче дай затрещину –    

Исправнику, помещику    

Тащат последний грош!    

     

Зато купцами жили мы…    

     

Подходит лето красное,    

Ждем грамоты… Пришла…    

А в ней уведомление,    

Что господин Шалашников    

Под Варною [78] убит.    

Жалеть не пожалели мы,    

А пала дума на сердце:    

«Приходит благоденствию    

Крестьянскому конец!»    

И точно: небывалое    

Наследник средство выдумал:    

К нам немца подослал.    

Через леса дремучие,    

Через болота топкие    

Пешком пришел, шельмец!    

Один как перст: фуражечка    

Да тросточка, а в тросточке    

Для уженья снаряд.    

И был сначала тихонький:    

«Платите сколько можете».    

– Не можем ничего! –    

«Я барина уведомлю».    

– Уведомь!.. – Тем и кончилось.    

Стал жить да поживать;    

Питался больше рыбою;    

Сидит на речке с удочкой    

Да сам себя то по носу,    

То по лбу – бац да бац!    

Смеялись мы: – Не любишь ты    

Корёжского комарика…    

Не любишь, немчура?.. –    

Катается по бережку,    

Гогочет диким голосом,    

Как в бане на полке…    

     

С ребятами, с дево́чками    

Сдружился, бродит по лесу…    

Недаром он бродил!    

«Коли платить не можете,    

Работайте!» – А в чем твоя    

Работа? – «Окопать    

Канавками желательно    

Болото…» Окопали мы…    

«Теперь рубите лес…»    

– Ну, хорошо! – Рубили мы,    

А немчура показывал,    

Где надобно рубить.    

Глядим: выходит просека!    

Как просеку прочистили,    

К болоту поперечины    

Велел по ней возить.    

Ну, словом: спохватились мы,    

Как уж дорогу сделали,    

Что немец нас поймал!    

     

Поехал в город парочкой!    

Глядим, везет из города    

Коробки, тюфяки;    

Откудова ни взялися    

У немца босоногого    

Детишки и жена.    

Повел хлеб-соль с исправником    

И с прочей земской властию,    

Гостишек полон двор!    

     

И тут настала каторга [79]    

Корёжскому крестьянину –    

До нитки разорил!    

А драл… как сам Шалашников!    

Да тот был прост; накинется    

Со всей воинской силою,    

Подумаешь: убьет!    

А деньги сунь, отвалится,    

Ни дать ни взять раздувшийся    

В собачьем ухе клещ.    

У немца – хватка мертвая:    

Пока не пустит по миру,    

Не отойдя сосет!    

     

«Как вы терпели, дедушка?»    

     

– А потому терпели мы,    

Что мы – богатыри.    

В том богатырство русское.    

Ты думаешь, Матренушка,    

Мужик – не богатырь?    

И жизнь его не ратная,    

И смерть ему не писана    

В бою – а богатырь!    

Цепями руки кручены,    

Железом ноги кованы,    

Спина… леса дремучие    

Прошли по ней – сломалися.    

А грудь? Илья-пророк    

По ней гремит – катается    

На колеснице огненной…    

Все терпит богатырь!    

     

И гнется, да не ломится,    

Не ломится, не валится…    

Ужли не богатырь?    

«Ты шутишь шутки, дедушка! –    

Сказала я. – Такого-то    

Богатыря могучего,    

Чай, мыши заедят!»    

     

– Не знаю я, Матренушка.    

Покамест тягу страшную    

Поднять-то поднял он,    

Да в землю сам ушел по грудь    

С натуги! По лицу его    

Не слезы – кровь течет!    

Не знаю, не придумаю,    

Что будет? Богу ведомо!    

А про себя скажу:    

Как выли вьюги зимние,    

Как ныли кости старые,    

Лежал я на печи;    

Полеживал, подумывал:    

Куда ты, сила, делася?    

На что ты пригодилася? –    

Под розгами, под палками    

По мелочам ушла!    

     

«А что же немец, дедушка?»    

     

– А немец как ни властвовал,    

Да наши топоры    

Лежали – до поры!    

     

Осьмнадцать лет терпели мы.    

Застроил немец фабрику,    

Велел колодец рыть.    

Вдевятером копали мы,    

До полдня проработали,    

Позавтракать хотим.    

Приходит немец: «Только-то?..»    

И начал нас по-своему,    

Не торопясь, пилить.    

Стояли мы голодные,    

А немец нас поругивал    

Да в яму землю мокрую    

Пошвыривал ногой.    

Была уж яма добрая…    

Случилось, я легонечко    

Толкнул его плечом,    

Потом другой толкнул его,    

И третий… Мы посгрудились…    

До ямы два шага…    

Мы слова не промолвили,    

Друг другу не глядели мы    

В глаза… а всей гурьбой    

Христьяна Христианыча    

Поталкивали бережно    

Всё к яме… всё на край…    

И немец в яму бухнулся,    

Кричит: «Веревку! лестницу!»    

Мы девятью лопатами    

Ответили ему.    

«Наддай!» – я слово выронил, –    

Под слово люди русские    

Работают дружней.    

«Наддай! наддай!» Так наддали,    

Что ямы словно не было –    

Сровнялася с землей!    

Тут мы переглянулися…    

     

Остановился дедушка.    

     

«Что ж дальше?»    

– Дальше – дрянь!    

Кабак… острог в Буй-городе.    

Там я учился грамоте,    

Пока решили нас.    

Решенье вышло: каторга    

И плети предварительно;    

Не выдрали – помазали,    

Плохое там дранье!    

Потом… бежал я с каторги…    

Поймали! не погладили    

И тут по голове.    

Заводские начальники    

По всей Сибири славятся –    

Собаку съели драть.    

Да нас дирал Шалашников    

Больней – я не поморщился    

С заводского дранья.    

Тот мастер был – умел пороть!    

Он так мне шкуру выделал,    

Что носится сто лет.    

     

А жизнь была нелегкая.    

Лет двадцать строгой каторги,    

Лет двадцать поселения.    

Я денег прикопил,    

По манифесту царскому    

Попал опять на родину,    

Пристроил эту горенку    

И здесь давно живу.    

Покуда были денежки,    

Любили деда, холили,    

Теперь в глаза плюют!    

Эх вы, Аники-воины!    

Со стариками, с бабами    

Вам только воевать…    

     

Тут кончил речь Савельюшка…    

     

«Ну, что ж? – сказали странники.  –    

Досказывай, хозяюшка,    

Свое житье-бытье!»    

     

– Невесело досказывать.    

Одной беды Бог миловал:    

Холерой умер Ситников, –    

Другая подошла.    

     

«Наддай!» – сказали странники    

(Им слово полюбилося)    

И выпили винца…    

     

 ГЛАВА IV. ДЕМУШКА    

     

     

– Зажгло грозою дерево,    

А было соловьиное    

На дереве гнездо.    

Горит и стонет дерево,    

Горят и стонут птенчики:    

«Ой, матушка! где ты?    

А ты бы нас похолила,    

Пока не оперились мы:    

Как крылья отрастим,    

В долины, в рощи тихие    

Мы сами улетим!»    

Дотла сгорело дерево,    

Дотла сгорели птенчики,    

Тут прилетела мать.    

Ни дерева… ни гнездышка…    

Ни птенчиков!.. Поет-зовет…    

Поет, рыдает, кружится,    

Так быстро, быстро кружится,    

Что крылышки свистят!..    

Настала ночь, весь мир затих,    

Одна рыдала пташечка,    

Да мертвых не докликалась    

До белого утра!..    

     

Носила я Демидушку    

По поженкам… лелеяла…    

Да взъелася свекровь,    

Как зыкнула, как рыкнула:    

«Оставь его у дедушки,    

Не много с ним нажнешь!»    

Запугана, заругана,    

Перечить не посмела я,    

Оставила дитя.    

     

Такая рожь богатая    

В тот год у нас родилася,    

Мы землю не ленясь    

Удобрили, ухолили, –    

Трудненько было пахарю,    

Да весело жнее!    

Снопами нагружала я    

Телегу со стропилами    

И пела, молодцы.    

(Телега нагружается    

Всегда с веселой песнею,    

А сани с горькой думою:    

Телега хлеб домой везет,    

А сани – на базар!)    

Вдруг стоны я услышала:    

Ползком ползет Савелий-дед,    

Бледнешенек как смерть:    

«Прости, прости, Матренушка! –    

И повалился в ноженьки. –    

Мой грех – недоглядел!..»    

     

Ой ласточка! ой глупая!    

Не вей гнезда под берегом,    

Под берегом крутым!    

Что день – то прибавляется    

Вода в реке: зальет она    

Детенышей твоих.    

Ой бедная молодушка!    

Сноха в дому последняя,    

Последняя раба!    

Стерпи грозу великую,    

Прими побои лишние,    

А с глазу неразумного    

Младенца не спускай!..    

     

Заснул старик на солнышке,    

Скормил свиньям Демидушку    

Придурковатый дед!..    

Я клубышком каталася,    

Я червышком свивалася,    

Звала, будила Демушку –    

Да поздно было звать!..    

     

Чу! конь стучит копытами,    

Чу, сбруя золоченая    

Звенит… еще беда!    

Ребята испугалися,    

По избам разбежалися,    

У окон заметалися    

Старухи, старики.    

Бежит деревней староста,    

Стучит в окошки палочкой.    

Бежит в поля, луга.    

Собрал народ: идут – кряхтят!    

Беда! Господь прогневался,    

Наслал гостей непрошеных,    

Неправедных судей!    

Знать, деньги издержалися,    

Сапожки притопталися,    

Знать, голод разобрал!..    

     

Молитвы Иисусовой    

Не сотворив, уселися    

У земского стола,    

Налой и крест поставили,    

Привел наш поп, отец Иван    

К присяге понятых.    

     

Допрашивали дедушку,    

Потом за мной десятника    

Прислали. Становой    

По горнице похаживал,    

Как зверь в лесу порыкивал…    

«Эй! женка! состояла ты    

С крестьянином Савелием    

В сожительстве? Винись!»    

Я шепотком ответила:    

– Обидно, барин, шутите!    

Жена я мужу честная,    

А старику Савелию    

Сто лет… Чай, знаешь сам? –    

Как в стойле конь подкованный    

Затопал; о кленовый стол    

Ударил кулаком:    

«Молчать! Не по согласью ли    

С крестьянином Савелием    

Убила ты дитя?..»    

Владычица! что вздумали!    

Чуть мироеда этого    

Не назвала я нехристем,    

Вся закипела я…    

Да лекаря увидела:    

Ножи, ланцеты, ножницы    

Натачивал он тут.    

     

Вздрогнула я, одумалась.    

– Нет, – говорю, – я  Демушку    

Любила, берегла… –    

«А зельем не поила ты?    

А мышьяку не сыпала?»    

– Нет! сохрани Господь!.. –    

И тут я покорилася,    

Я в ноги поклонилася:    

– Будь жалостлив, будь добр!    

Вели без поругания    

Честному погребению    

Ребеночка предать!    

Я мать ему!.. – Упросишь ли?    

В груди у них нет душеньки,    

В глазах у них нет совести,    

На шее – нет креста!    

     

Из тонкой из пеленочки    

Повыкатали Демушку    

И стали тело белое    

Терзать и пластовать.    

Тут свету я невзвидела, –    

Металась и кричала я:    

– Злодеи! палачи!..    

Падите мои слезоньки    

Не на землю, не на воду,    

Не на Господень храм!    

Падите прямо на̒ сердце    

Злодею моему!    

Ты дай же, Боже Господи!    

Чтоб тлен пришел на платьице,    

Безумье на головушку    

Злодея моего!    

Жену ему неумную    

Пошли, детей-юродивых!    

Прими, услыши, Господи,    

Молитвы, слезы матери,    

Злодея накажи!.. –    

«Никак, она помешана? –    

Сказал начальник сотскому. –    

Что ж ты не упредил?    

Эй! не дури! связать велю!..»    

     

Присела я на лавочку.    

Ослабла, вся дрожу.    

Дрожу, гляжу на лекаря:    

Рукавчики засучены,    

Грудь фартуком завешана,    

В одной руке – широкий нож,    

В другой ручник – и кровь на нем,    

А на носу очки!    

Так тихо стало в горнице…    

Начальничек помалчивал,    

Поскрипывал пером,    

Поп трубочкой попыхивал,    

Не шелохнувшись, хмурые    

Стояли мужики.    

– Ножом в сердцах читаете, –    

Сказал священник лекарю,    

Когда злодей у Демушки    

Сердечко распластал.    

Тут я опять рванулася…    

«Ну, так и есть – помешана!    

Связать ее!» – десятнику    

Начальник закричал.    

Стал понятых опрашивать:    

«В крестьянке Тимофеевой    

И прежде помешательство    

Вы примечали?»    

– Нет! –    

Спросили свекра, деверя,    

Свекровушку, золовушку:    

     

– Не примечали, нет! –    

     

Спросили деда старого:    

     

– Не примечал! ровна была…    

Одно: к начальству кликнули,    

Пошла… а ни целковика [80],    

Ни новины [81], пропащая,    

С собой и не взяла!    

     

Заплакал н а ̒ взрыд дедушка.    

Начальничек нахмурился,    

Ни слова не сказал.    

И тут я спохватилася!    

Прогневался Бог: разуму    

Лишил! была готовая    

В коробке новина!    

Да поздно было каяться.    

В моих глазах по косточкам    

Изрезал лекарь Демушку,    

Циновочкой прикрыл.    

Я словно деревянная    

Вдруг стала: загляделась я,    

Как лекарь руки мыл,    

Как водку пил. Священнику    

Сказал: «Прошу покорнейше!»