1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
Кай‑Куму, видимо боясь, что будет не в силах обуздать  фанатизм соплеменников, приказал отвести пленных в святилище, которое  находилось в другом конце па, на узкой площадке. Эта хижина стояла вплотную к  горному отрогу в сто футов вышины, который замыкал с этой стороны кольцо  укреплений крутым обрывом. В этом священном доме туземные жрецы – арики – учили  новозеландцев вере в бога, единого в трех лицах: отца, сына и птицы, или  святого духа. В просторной, закрытой со всех сторон хижине хранилась избранная  священная пища, которую божество Мауи‑Ранга‑Ранги поедает устами своих жрецов.    

Здесь, почувствовав себя хотя бы временно в безопасности от  ярости туземцев, пленники бросились на циновки из формиума. Леди Элен,  обессиленная и измученная, склонилась на грудь к мужу. Гленарван крепко обнял  ее.    

– Мужайся, дорогая Элен, – повторял он.    

Едва успели запереть пленников, как Роберт, взобравшись на  плечи к Вильсону, умудрился просунуть голову в щель между крышей и стеной, на  которой были развешаны амулеты. Отсюда до самого дворца Кай‑Куму все было видно  как на ладони.    

– Они собрались вокруг вождя, – сказал вполголоса  мальчик. – Размахивают руками… завывают… Кай‑Куму собирается говорить…    

Роберт умолк на несколько минут, а затем продолжал:    

– Кай‑Куму что‑то говорит… Дикари успокаиваются… слушают  его…    

– Очевидно, вождь покровительствует нам недаром, –  заметил майор. – Он хочет обменять нас на других вождей своего племени. Но  согласятся ли воины на такой обмен?    

– Да! – снова раздался голос мальчика. – Они  повинуются… расходятся… Одни входят в хижины… другие покидают крепость…    

– Правда? – воскликнул майор.    

– Ну да, мистер Мак‑Наббс, – ответил  Роберт, – с Каи‑Куму остались только воины из его пироги… А! Вот один идет  к нам…    

– Слезай, Роберт! – сказал Гленарван.    

В эту минуту леди Элен, выпрямившись, схватила мужа за руку.    

– Эдуард, – сказала она твердым голосом, – ни  я, ни Мери Грант не должны попасть в руки этих дикарей живыми!    

С этими словами она протянула Гленарвану заряженный  револьвер. Глаза Гленарвана сверкнули.    

– Оружие! – воскликнул он.    

– Да! Маори не обыскивают пленниц. Но это оружие,  Эдуард, не для них, а для нас.    

– Спрячьте револьвер, Гленарван, – поспешно сказал  Мак‑Наббс. – Еще не время.    

Револьвер исчез под одеждой Гленарвана.    

Циновка, которой был завешен вход в хижину, поднялась. Вошел  туземец. Он знаком приказал пленникам следовать за ним.    

Гленарван с товарищами, держась друг возле друга, прошли  через площадку па и остановились возле Кай‑Куму.    

Вокруг вождя собрались первые воины племени. Среди них был и  тот туземец, чья пирога присоединилась к пироге Каи – Куму у впадения Похайвены  в Уаикато. Это был человек лет сорока, мощного сложения, с суровым, свирепым  лицом. Он носил имя Кара‑Тете, что на новозеландском языке значит «гневливый».  По тонкости татуировки Кара‑Тете было видно, что он занимает высокое положение  в племени, и сам Кай‑Куму обращался с ним почтительно. Однако наблюдательный  человек мог бы догадаться, что между этими двумя вождями существует  соперничество. От внимания майора не ускользнуло, что влияние, которым  пользовался Кара‑Тете, возбуждало недобрые чувства в Кай‑Куму. Оба они стояли  во главе крупных племен, населявших берега Уаикато, и оба обладали одинаковой  властью. И хотя губы Кай‑Куму улыбались, когда он говорил с другим вождем, но  глаза выражали глубокую неприязнь.    

Кай‑Куму начал допрашивать Гленарвана.    

– Ты англичанин? – спросил он.    

– Да, – не колеблясь ответил тот, понимая, что  такой ответ должен был облегчить обмен.    

– А твои товарищи? – продолжал Кай‑Куму.    

– Товарищи мои такие же англичане, как и я. Мы –  путешественники, потерпевшие кораблекрушение. Но знай, никто из нас не принимал  участия в войне…    

– Неважно! – оборвал его Кара‑Тете. – Каждый  англичанин – наш враг. Твои соплеменники захватили наш остров! Они присвоили  себе наши поля! Они сожгли наши селения!    

– Они были неправы, – сказал Гленарван  серьезно. – Я говорю это потому, что так думаю, а не потому, что я в твоей  власти.    

– Послушай, – продолжал Кай‑Куму, – Тогонга,  верховный жрец нашего бога Нуи‑Атуа, попал в руки твоих братьев – он пленник  пакекас. Бог велит нам его выкупить. Я хотел бы вырвать у тебя сердце, хотел  бы, чтобы твоя голова и головы твоих товарищей вечно висели на кольях этой  изгороди… но Нуи‑Атуа изрек свое слово!    

Кай‑Куму, до сих пор сдержанный, дрожал от гнева, и лицо его  зажглось яростью. Потом он снова заговорил:    

– Как ты думаешь, согласятся ли англичане обменять тебя  на нашего Тогонгу?    

Гленарван внимательно посмотрел на вождя и ответил не сразу.    

– Не знаю, – проговорил он наконец.    

– Отвечай, – настаивал Кай‑Куму, – стоит ли  твоя жизнь жизни нашего Тогонги?    

– Нет, – ответил Гленарван, – у себя на  родине я не вождь и не жрец.    

Паганель, пораженный этим ответом, изумленно взглянул на  Гленарвана.    

Кай‑Куму, казалось, тоже был удивлен.    

– Значит, ты сомневаешься? – спросил он.    

– Я не знаю, – повторил Гленарван.    

– Так твои не согласятся взять тебя в обмен на нашего  Тогонгу?    

– Одного меня – нет, а всех – быть может.    

– У маори принято менять голову на голову.    

– Так лучше предложи обменять своего жреца на этих двух  женщин, – сказал Гленарван, указывая на леди Элен и Мери Грант.    

Леди Элен рванулась к мужу, но майор удержал ее.    

– Эти две женщины, – продолжал Гленарван,  почтительно склоняясь перед леди Элен и Мери Грант, – занимают высокое  положение в своей стране.    

Вождь холодно посмотрел на пленника. Злая усмешка  промелькнула на его губах, но он тут же подавил ее и ответил, еле сдерживая  гнев:    

– Ты надеешься обмануть Кай‑Куму своими лживыми  словами, проклятый европеец? Ты думаешь, Кай‑Куму не умеет читать в  человеческих сердцах? – Вождь указал на леди Элен. – Вот твоя жена!    

– Нет, моя! – воскликнул Кара‑Тете и, оттолкнув  прочих пленников, положил руку на плечо леди Элен.    

От этого прикосновения она побледнела и, обезумев от ужаса,  крикнула:    

– Эдуард!    

Гленарван молча вытянул руку. Грянул выстрел. Кара‑Тете  мертвый повалился на землю.    

При звуке выстрела туземцы высыпали из хижин. Толпа тут же  заполнила всю площадь. Сотни рук угрожающе протянулись к несчастным пленникам.  У Гленарвана вырвали револьвер. Кай‑Куму бросил на него странный взгляд, затем,  заслонив одной рукой убийцу, он поднял другую, сдерживая толпу, готовую  ринуться на «проклятых пакекас».    

Покрывая шум, громко прозвучал его голос:    

– Табу! Табу!    

Услышав это слово, толпа дикарей застыла перед Гленарваном и  его товарищами, словно какая‑то сверхъестественная сила остановила их.    

Через несколько минут пленников отвели в то же, служившее им  тюрьмой святилище. Но ни Роберта, ни Жака Паганеля с ними не было.    

 Глава XII    

ПОГРЕБЕНИЕ МАОРИЙСКОГО ВОЖДЯ    

     

Кай‑Куму, как это нередко случается в Новой Зеландии, был не  только вождем племени, но и ариком, то есть жрецом, и как таковой мог налагать  табу, имевшее в глазах суеверных туземцев магическую силу.    

Табу, существующее у всех народов Полинезии, налагается на  какой‑нибудь предмет или на человека, делая их неприкосновенными. Религия маори  учит, что всякого поднявшего святотатственную руку на то, что объявлено табу,  разгневанный бог покарает смертью. Даже если божество не сразу отомстит за  нанесенную ему обиду, то жрец ускорит эту месть.    

Иногда вожди налагают табу из политических соображений, но чаще  его причиной бывают события повседневной жизни. На туземца налагается табу на  несколько дней во многих случаях: когда он остриг волосы, когда он подвергся  татуировке, когда он строит пирогу или дом, когда он смертельно болен и,  наконец, когда он умер. Бывает, что табу накладывается из экономических  соображений: если, например, неумеренное потребление грозит истребить всю рыбу  в реке или опустошить плантации еще неспелых сладких бататов, рыба или бататы  объявляются табу. Пожелает ли вождь избавиться от назойливых гостей, он  объявляет свой дом табу; захочет ли монополизировать деловые сношения с каким‑либо  судном, снова – табу; вздумает лишить покупателей не сумевшего угодить ему  европейского купца – и тут табу. Запрет вождя напоминает древнее вето королей.    

Если предмет объявлен табу, то никто не может безнаказанно  дотронуться до, него. Когда этот запрет налагается на человека, то в течение  какого‑то времени ему не разрешено прикасаться к определенной пище. Если он  богат, ему приходят на помощь рабы: они кладут ему в рот те кушанья, к которым  он не смеет прикоснуться руками; если же беден, то он принужден подбирать пищу  ртом, превращаясь из‑за табу в животное.    

Словом, этот своеобразный обычай направляет и изменяет  поведение новозеландца даже в мелочах. Табу имеет силу закона, и можно сказать,  что в его частом применении заключается вообще все туземное законодательство,  притом неоспоримое и не подлежащее обсуждению.    

В случае с пленниками властное табу спасло их от ярости,  охватившей племя. Друзья и приверженцы Кай‑Куму разом остановились по этому  слову вождя и не тронули пленных.    

Однако Гленарван не заблуждался относительно ожидавшей его  участи. Он знал, что только жизнью своей сможет заплатить за убийство вождя. А  у диких народов смерть осужденного – лишь конец долгих пыток. Гленарван  приготовился жестоко искупить то законное негодование, которое побудило его  убить Кара‑Тете, но он надеялся, что гнев Кай‑Куму обрушится на него одного.    

Какую ужасную ночь провели Гленарван и его спутники! Кто в  силах был бы описать их тоску, измерить их муки! Бедный Роберт и храбрый  Паганель так и не появились. Но разве могло быть хотя бы малейшее сомнение в их  участи! Они, конечно, пали первыми жертвами мстительных туземцев. Всякая  надежда исчезла даже у Мак‑Наббса, который нелегко поддается унынию. А Джон  Манглс, видя сумрачное отчаяние Мери Грант, разлученной с братом, чувствовал  себя близким к безумию. Гленарван думал об ужасной просьбе леди Элен, желавшей  умереть от его руки, чтобы избежать пыток или рабства. Найдет ли он в себе это  страшное мужество?    

«А Мери – какое право я имею убить ее?» – с болью в сердце  думал Джон Манглс.    

Бегство было заведомо невозможно. Десять воинов, вооруженных  с головы до ног, стерегли двери храма.    

Наступило утро 13 февраля. Туземцы не приближались к  пленникам, огражденным табу. В храме была кое‑какая еда, но несчастные едва к  ней прикоснулись. Скорбь подавляла голод. День прошел, не принеся ни перемены,  ни надежды. Видимо, погребение убитого вождя и казнь убийцы должны были  совершиться одновременно.    

Гленарван был убежден, что Кай‑Куму оставил мысль об обмене  пленников. У Мак‑Наббса же все еще теплилась слабая надежда.    

– Как знать, – говорил он, напоминая Гленарвану,  как отнесся вождь к смерти Кара‑Тете, – не чувствует ли в глубине души Кай‑Куму,  что вы оказали ему услугу?    

Но, что бы ни думал Мак‑Наббс, Гленарван не хотел больше ни  на что надеяться. Прошел еще день, а никаких приготовлений к казни все не было.  И вот чем объяснялась эта задержка.    

Маори верят в то, что душа умершего пребывает в его теле еще  три дня, и потому труп хоронят только по истечении трех суток. Этот обычай,  заставлявший откладывать погребение, был соблюден со строжайшей точностью. До  15 февраля крепость была совершенно пустынна. Джон Манглс, взобравшись на плечи  Вильсона, не раз вглядывался в наружные укрепления. Из‑за них не показывался ни  один туземец. Только сменялись часовые, бдительно несшие караул у дверей храма.    

Но на третий день двери хижин распахнулись. Несколько сот  дикарей – мужчин, женщин, детей – собрались на площади па. Они были спокойны и  безмолвны.    

Кай‑Куму вышел из своего жилища и, окруженный главными  вождями племени, поднялся на земляную насыпь в несколько футов вышины,  находившуюся посредине крепости. Толпа туземцев стала полукругом немного  позади. Все хранили глубокое молчание.    

Кай‑Куму сделал знак, и один из воинов направился к храму.    

– Помни же, – сказала леди Элен мужу.    

Гленарван молча прижал ее к сердцу. Тогда Мери Грант подошла  к Джону Манглсу и сказала:    

– Лорд и леди Гленарван согласятся с тем, что если муж  может убить свою жену, чтобы избавить ее от позора, то и жених имеет право  убить невесту. Джон, в эту последнюю минуту разве не смею я сказать, что в  глубине души вы давно называете меня своею невестой? Могу ли я, дорогой Джон,  надеяться на вас так же, как леди Элен на лорда Гленарвана?    

– Мери! – воскликнул в смятении молодой  капитан. – Мери! Дорогая!    

Он не успел договорить: циновка поднялась, и пленников  повели к Кай‑Куму. Женщины были готовы принять смерть. Мужчины скрывали  душевные муки под наружным спокойствием, говорившим о сверхчеловеческой силе  воли.    

Пленники предстали перед новозеландским вождем. Приговор его  был короток.    

– Ты убил Кара‑Тете? – спросил он Гленарвана.    

– Убил, – ответил тот.    

– Завтра на рассвете ты умрешь.    

– Один? – спросил Гленарван. Сердце его забилось.    

– О, если б только жизнь нашего Тогонги не была ценнее  ваших! – со свирепым сожалением воскликнул Кай‑Куму.    

В это время среди туземцев произошло какое‑то движение.  Гленарван быстро оглянулся. Вскоре толпа расступилась, и появился воин, весь в  поту, изнемогавший от усталости. Каи – Куму сейчас же обратился к нему по‑английски,  очевидно желая, чтобы разговор был понят пленниками:    

– Ты пришел из лагеря пакекас?    

– Да, – ответил воин.    

– Ты видел пленника – нашего Тогонгу?    

– Видел.    

– Он жив?    

– Он мертв. Англичане расстреляли его. Участь  Гленарвана и его спутников была решена.    

– Завтра на рассвете вы все умрете! – воскликнул  Каи – Куму.    

Итак, несчастных ждала одинаковая кара. Леди Элен и Мери  Грант молитвенно обратили взоры к небу.    

Пленников не повели назад в храм. Они должны были  присутствовать на погребении вождя и кровавых ритуалах, сопровождающих его.  Отряд туземцев отвел пленников на несколько шагов в сторону, к подножию  огромного дерева – куди. Там они и остались стоять, окруженные стражей, не  спускавшей с них глаз. Остальные маори, погруженные в скорбь об усопшем вожде,  казалось, забыли о них.    

После смерти Кара‑Тете прошло три установленных обычаем дня.  Теперь, по верованиям новозеландцев, душа покойного окончательно покинула его  бренное тело. Начался обряд погребения. Тело вождя положили на небольшую  земляную насыпь посреди крепости. Покойник был облачен в пышные одежды и покрыт  великолепной циновкой из формиума. На голову, украшенную перьями, был надет  венок из зеленых листьев. Лицо, руки и грудь покойного, натертые растительным  маслом, не обнаруживали никаких признаков разложения.    

Родственники и друзья Кара‑Тете подошли к насыпи, и вдруг,  словно невидимый дирижер взмахнул палочкой к началу похоронного гимна, грянула  оглушительная симфония плача, рыданий, стонов. Заунывен и тяжек был ритм этих  причитаний. Родные покойного били себя по голове, женщины с остервенением  раздирали ногтями свои лица, проливая больше крови, чем слез. Эти несчастные  добросовестно выполняли дикий обряд. Но, видимо, этих проявлений скорби было  недостаточно для умиротворения души умершего, и воины, боясь, чтобы гнев вождя  не обрушился на переживших его соплеменников, хотели умилостивить покойника,  предоставив ему на том свете те блага, которыми пользовался он на земле.  Поэтому и жена Кара‑Тете Должна была последовать в могилу за супругом. Бедная  женщина и не согласилась бы пережить мужа. Таков был ее освященный обычаем  долг, и история Новой Зеландии насчитывает немало подобных жертвоприношений.    

Вот появилась она сама. Она была еще молода. Растрепанные  волосы падали на плечи. Она рыдала и голосила. Вопли перемежались отрывочными  фразами, в которых она прославляла добродетели умершего супруга и горько жалела  о нем. Наконец, охваченная безудержным порывом горя, она простерлась у подножия  кургана и стала биться головой о землю.    

В эту минуту к ней подошел Кай‑Куму. Обреченная жертва вдруг  поднялась, но вождь могучим ударом дубины повалил ее обратно на землю. Она  упала, сраженная.    

Раздались страшные крики. Сотни рук угрожающе протянулись к  пленникам. Но никто не тронулся с места, ибо похоронный обряд еще не был  закончен.    

Жена Кара‑Тете соединилась с мужем. Их тела лежали теперь  рядом. Но для вечной жизни покойнику было мало верной жены. Кто будет  прислуживать супругам у Ниа‑Атуа, если за ними не последуют на тот свет их  рабы?    

К трупам хозяев подвели шестерых слуг. Они стали рабами в  силу беспощадных законов войны.    

При жизни вождя они терпели жестокие лишения, их били,  держали впроголодь, заставляли работать, как вьючных животных, и теперь, как  верили маори, они будут вечно влачить то же рабское существование в загробной  жизни. Казалось, бедняги безропотно покорялись своей участи. В таком заранее  известном конце не было для них ничего неожиданного. Их несвязанные руки  доказывали, что от обреченных не ждут сопротивления перед смертью.    

К тому же эта смерть была быстрой: их избавили от длительных  мучений. Пытки предназначались виновникам гибели вождя. Те, стоя в двадцати  шагах, отводили глаза от страшного зрелища; однако вскоре оно сделалось еще  ужаснее.    

Под ударами дубин шестерых сильных воинов жертвы  распростерлись на земле в луже крови. Это послужило сигналом к жуткой сцене  людоедства.    

Сила табу, которая охраняет тело хозяина, не  распространяется на мертвых рабов. Они принадлежат племени. Это как бы мелкие  подачки плакальщикам. И вот, едва жертвоприношение было закончено, все туземцы:  вожди, воины, старики, женщины, дети, – все, без различия пола и возраста,  охваченные животной яростью, набросились на бездыханные останки жертв. Быстрее,  чем это может описать перо, еще теплые тела были растерзаны, разорваны,  искромсаны даже не на куски, а на клочки. Каждый из двухсот присутствовавших  при жертвоприношении дикарей получил свою долю человеческого мяса. Они  боролись, дрались и спорили из‑за каждого куска. Участники этого чудовищного  пира были покрыты горячей кровью, и вся эта отвратительная орда копошилась,  обливаясь кровавыми брызгами. Это было какое‑то исступление, бешенство тигров,  разрывающих свою добычу. Словно дикие звери в цирке бросились на укротителей.  Вскоре в разных углах па вспыхнули двадцать костров, разнесся смрад горелого  мяса, и, если бы не оглушительный шум пиршества, не крики – не утихавшие, хотя  рты уже были набиты мясом, – пленники могли бы слышать, как хрустят кости  жертв под зубами людоедов.    

Гленарван и его спутники, задыхаясь от отвращения, пытались  скрыть от глаз женщин это гнусное зрелище. Теперь они понимали, какая смерть  ждет их завтра на рассвете и какие жестокие пытки им, без сомнения, придется  испытать, прежде чем умереть.    

Вслед за пиршеством начались ритуальные танцы. Крепкая  водка, настоянная на горчайшем стручковом перце, еще усилила неистовство  дикарей. Казалось, они вот‑вот забудут о наложенном вождем табу, набросятся на  ошеломленных этим исступлением пленников.    

Но среди общего опьянения Кай‑Куму сохранял трезвую голову.  Он дал кровавой оргии достигнуть кульминационной точки, затем постепенно  утихнуть, и обряд погребения завершился последним торжественным актом. Трупы  Кара‑Тете и его жены подняли и усадили по новозеландскому обычаю, подогнув  колени со сложенными на них руками к животу. Наступило время предать мертвецов  земле, но не окончательно, а до тех пор, пока тело не истлеет и не останутся  одни кости.    

Место для могилы было выбрано вне крепости, милях в двух от  нее, на вершине небольшой горы Маунгахауми, поднимавшейся на правом берегу  озера.    

Туда должны были перенести тела вождя и его супруги. К  насыпи принесли примитивный паланкин, вернее, просто носилки. На них посадили  оба трупа, укрепив их лианами. Четыре воина подняли носилки и двинулись к месту  погребения в сопровождении всего племени, снова затянувшего похоронную песнь.    

Пленники, с которых не спускали глаз стражи, видели, как  процессия вышла за внутреннюю ограду, потом пение и крики стали мало‑помалу  затихать.    

С полчаса, пока мрачное шествие двигалось в глубине долины,  пленники не видели его, а затем оно снова показалось на извилистой тропе,  поднимавшейся в гору. Издали эта длинная, змеящаяся колонна имела  фантастический вид.    

Племя остановилось на высоте восьмисот футов, на вершине  Маунгахауми, у того места, где была приготовлена могила для погребения Кара‑Тете.    

Незнатного маори хоронят просто в яме и засыпают ее камнями.  Но для могучего вождя, которому, конечно, скоро предстояло стать богом, племя  позаботилось приготовить могилу, достойную его подвигов.    

Могила была огорожена частоколом, а у самой ямы, где должны  были покоиться тела вождя и его жены, были вбиты шесты, украшенные резными,  окрашенными охрой фигурами. Родственники усопших не забывали о том, что для  «вайдуа» – духа умершего – нужна такая же пища, как для тела в бренной жизни.  Поэтому у могилы вместе с оружием и одеждой покойного была положена еда.    

Теперь в могиле было все необходимое. Супругов положили  рядом, а затем, оплакав в последний раз, их засыпали землей и цветами. В  глубоком молчании спустилась процессия с горы. Отныне никто, под страхом  смертной казни, не смел взойти на Маунгахауми, ибо на нее было наложено табу,  так же как когда‑то на гору Тонгариро, на вершине которой покоятся останки  вождя, погибшего в 1846 году во время землетрясения.    

 Глава XIII    

ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ    

     

Пленников отвели обратно в тюрьму, когда солнце скрывалось  за вершинами гор по ту сторону озера Таупо, а выйдут они, когда вершины горной  цепи окрасятся первыми лучами солнца.    

Это была их последняя ночь перед смертью. Несмотря на  изнеможение, несмотря на переживаемый ими ужас, они сели поужинать вместе.    

– Нам нужны силы, чтобы смело взглянуть в глаза  смерти, – проговорил Гленарван. – Надо показать этим дикарям, как  умеют умирать европейцы.    

После ужина леди Элен громко прочитала вечернюю молитву.  Остальные, обнажив головы, присоединились к ней. Кто же перед смертью не  обратится к богу! Исполнив этот долг, пленники обняли друг друга.    

Мери Грант и леди Элен улеглись на циновке в углу хижины.  Сон, заставляющий на время забыть всякое горе, скоро сомкнул им глаза.  Сломленные усталостью и бессонными ночами, они заснули, прижавшись друг к  другу.    

Гленарван, отведя своих товарищей в сторону, сказал им:    

– Дорогие друзья, если завтра нам суждено умереть, я  уверен, что мы сумеем умереть как люди смелые и как христиане, готовые  предстать перед высшим судом. Бог, читающий в душах, знает, что мы стремились к  благородной цели. Если нам уготован не успех, а смерть, значит, такова его  воля. Как ни суров его приговор – я не стану роптать. Но здесь нас ждет не  только смерть, но и пытка; быть может, бесчестие, и эти две женщины… Твердый до  сих пор голос Гленарвана дрогнул. Он замолчал, чтобы справиться с волнением.    

– Джон, – обратился он через минуту к молодому  капитану, – ведь ты обещал Мери то же, что я обещал леди Элен. Как же ты  решил поступить?    

– Мне кажется, я имею право выполнить это  обещание, – ответил Джон Манглс.    

– Да, Джон, но ведь у нас нет оружия.    

– Одно есть, – сказал молодой капитан, показывая  кинжал, – я вырвал его из рук Кара‑Тете в ту минуту, когда этот дикарь  свалился у ваших ног. И пусть, милорд, тот из нас, кто останется жив, выполнит  желание леди Элен и Мери Грант.    

После этих слов воцарилось глубокое молчание. Его нарушил  майор.    

– Друзья мои, – сказал он, – приберегите это  крайнее средство на самую последнюю минуту. Я не сторонник непоправимых  поступков.    

– Это не относится к нам, мужчинам, – ответил  Гленарван. – Какая бы ни ждала нас смерть, мы сумеем без страха встретить  ее. Ах, если бы мы были одни, я уже двадцать раз крикнул бы вам: «Друзья,  попытаемся прорваться! Нападем на этих негодяев!» Но моя жена, но Мери…    

Джон Манглс приподнял циновку и стал считать воинов,  стороживших дверь храма. Их было двадцать пять. Они развели большой костер,  бросавший зловещие отблески на площадь, хижины и изгороди па. Некоторые дикари  лежали вокруг костра, другие стояли неподвижно, и их резкие черные силуэты  вырисовывались на фоне яркого пламени. Но все они то и дело глядели на хижину,  наблюдать за которой им было поручено.    

Говорят, что у узника всегда есть шансы убежать от  стерегущего его тюремщика. И в самом деле, для узника успех всегда важнее, чем  для тюремщика. Тюремщик может забыть, что он поставлен стеречь, – узник не  может забыть, что его стерегут. Узник чаще думает о побеге, чем его страж о  том, как помешать ему бежать. Оттого часто удаются поразительные побеги.    

Но здесь за пленниками наблюдали не равнодушные тюремщики, а  ненависть и жажда мести. Если их не связали, то только потому, что узы излишни,  раз двадцать пять человек охраняли единственный выход из храма.    

Эта хижина, примыкавшая к скале, которой завершались  укрепления крепости, была доступна лишь со стороны входа, откуда узкая тропа  вела на площадь па. Две боковые стены хижины выходили на отвесные склоны над пропастью  футов сто глубиной. Спуститься здесь никак нельзя. Немыслимо было убежать и со  стороны задней стены, ибо она упиралась в огромную скалу. Единственным выходом  была дверь храма, и маори стерегли тропу, соединявшую его с па, подобно  подъемному мосту. Итак, бегство было невозможно. Гленарван, исследовав чуть ли  не в двадцатый раз стены своей тюрьмы, принужден был признать это.    

Между тем один за другим проходили часы этой мучительной  ночи. Горы погрузились в непроницаемый мрак. На небе не видно было ни луны, ни  звезд. Порой над па, сотрясая сваи святилища, проносились порывы ветра. Они на  миг раздували костер маори, и отблески его пламени озаряли мимолетным светом  внутренность храма и сидевших в нем узников. Несчастные были погружены в  предсмертные думы. Мертвая тишина царила в хижине.    

Около четырех часов утра внимание майора вдруг привлек какой‑то  шорох, казалось доносившийся из‑под задней стены, примыкавшей к скале.    

Сначала Мак‑Наббс не придал этому шуму значения, но так как  он не прекращался, майор стал прислушиваться, а затем, заинтересовавшись, даже  припал ухом к земле, чтобы яснее его расслышать. Ему показалось, что кто‑то за  стеной скребет, роет землю.    

Когда Мак‑Наббс убедился, что слух не обманывает его, он  тихо подошел к Гленарвану и Джону Манглсу и, оторвав их от мучительных дум,  увел обоих в глубину хижины.    

– Прислушайтесь, – проговорил он шепотом, знаком  приглашая их нагнуться.    

Шорох слышался все явственнее. Уже можно было различить, как  под нажимом чего‑то острого скрипели и скатывались вниз камешки.    

– Какой‑нибудь зверь роет нору, – сказал Джон  Манглс. Гленарван вдруг ударил себя по лбу.    

– Как знать, – сказал он, – а вдруг это  человек!    

– А вот мы сейчас выясним, человек это или  животное, – отозвался майор.    

К ним подошли Вильсон и Олбинет, и все вчетвером принялись  подкапываться под стену: Джон Манглс работал кинжалом, остальные – вырванными  из земли камнями или просто руками. Мюльреди, растянувшись на полу и приподняв  циновку, наблюдал за группой туземцев.    

Дикари, неподвижно сидя вокруг костра, и не подозревали о  том, что происходило в двадцати шагах от них.    

В этом месте, где пленники стали копать, скалу из  кремнистого туфа покрывал слой рыхлой земли. Поэтому, хотя не хватало  инструментов, яма быстро углублялась. Вскоре стало ясно, что какой‑то человек  или несколько человек роют подкоп в хижину с внешней стороны крепости. Зачем  они это делали? Знали ли они о том, что здесь находятся пленники, или кто‑то  хотел проникнуть сюда с какой‑то особой целью?    

Пленники удвоили усилия. Кровь сочилась из их пальцев, но  они все рыли и рыли. Через полчаса они уже вырыли яму фута в три глубиной.  Шорох с той стороны доносился все отчетливее: наверное, работавших отделял друг  от друга лишь тонкий слой земли. Прошло еще несколько минут – и вдруг майор  отдернул руку, пораненную каким‑то острым лезвием. Он едва удержался, чтобы не  вскрикнуть. Джон Манглс отклонил своим кинжалом нож, показавшийся из земли, и  схватил руку, которая держала его. То была рука женская или детская, рука  европейца!    

Ни с той, ни с другой стороны не последовало ни слова.  Очевидно, обе стороны избегали шума.    

– Уж не Роберт ли это? – прошептал Гленарван.    

Как ни тихо произнес он это имя, но Мери Грант, разбуженная  возней в хижине, сейчас же проскользнула к Гленарвану и, схватив эту всю  перепачканную землей руку, осыпала ее поцелуями.    

– Ты! Ты! – шептала девушка. (Уж она не могла  ошибиться!) – Ты, мой Роберт!    

– Да, сестричка, это я, – послышался голос  Роберта. – Я здесь, чтобы всех вас спасти. Но тише!    

– Храбрый мальчик!.. – повторял Гленарван.    

– Наблюдайте за дикарями у входа, – снова донесся  голос юного Гранта, – и расширьте ход.    

Мюльреди, отвлеченный на миг появлением мальчугана, снова  вернулся на свой наблюдательный пункт.    

– Все в порядке, – сказал он, – бодрствуют  только четверо. Остальные спят.    

– Смелей! – отозвался Вильсон.    

В одну минуту отверстие было расширено, и Роберт из объятий  сестры попал в объятия леди Элен. Вокруг пояса у него была закручена длинная  веревка из формиума.    

– Мальчик, мой мальчик, – шептала леди  Элен, – так тебя не убили дикари?    

– Не убили. Сам не знаю как, но мне удалось во время  общего переполоха ускользнуть от них. Я выбрался из крепости и два дня  скрывался в кустах, а по ночам бродил. Мне хотелось увидеть вас. Пока все племя  было занято погребением вождя, я осмотрел ту сторону крепости, на которой  находится ваша тюрьма, и увидел, что смогу добраться до вас. Я стащил из какой‑то  пустой хижины этот нож и веревку и стал карабкаться к вам, хватаясь за пучки  трав и ветки кустов. К счастью, в скале, на которой стоит эта хижина, оказалось  что‑то вроде пещеры, и оттуда мне осталось прокопать всего несколько футов  рыхлой земли. И вот я с вами!    

Два десятка поцелуев послужили безмолвным ответом на слова  Роберта.    

– Идем! – сказал он решительным тоном.    

– А Паганель внизу? – спросил Гленарван.    

– Господин Паганель? – с удивлением переспросил  Роберт.    

– Да. Он ждет нас?    

– Да нет, милорд. Разве господин Паганель не с вами?    

– Его здесь нет, Роберт, – ответила Мери Грант.    

– Как, ты его не видел? – спросил  Гленарван. – Значит, вы убежали не вместе?    

– Нет, милорд, – ответил мальчик, удрученный  известием об исчезновении своего друга Паганеля.    

– Идем! – сказал майор. – Нельзя терять ни  минуты. Где бы ни был Паганель, он все же не может быть в худшем положении, чем  мы здесь. Идемте!    

Действительно, каждая минута была на счету. Нужно было  спасаться бегством. К счастью, побег не представлял больших трудностей, если не  считать почти вертикального обрыва сразу по выходе из пещеры, всего футов в  двадцать. Дальше до самого подножия горы спуск был не слишком крут. Оттуда  пленники могли быстро добраться вниз, в долину. А дикарям, заметь они бегство  европейцев, пришлось бы в погоне за ними проделать длинный путь в обход, так  как они не знали о ходе, прорытом из хижины на внешний склон.    

Побег начался. Действовали со всей осторожностью. Один за  другим пленники пробрались через узкий ход и очутились в пещере. Джон Манглс,  прежде чем покинуть святилище, уничтожил все следы подкопа, а затем и сам  соскользнул в отверстие, закрыв его за собой циновкой. Теперь ход был совсем  незаметен.    

Дальше предстояло спуститься с отвесной скалы. Этот спуск  был бы неосуществим, не принеси с собой Роберт веревку из формиума. Ее  размотали, один конец прикрепили к выступу скалы, а другой опустили вниз.  Прежде чем предоставить своим друзьям ввериться этой скрученной из волокон  формиума веревке, Джон Манглс испробовал ее. Она показалась ему не особенно  крепкой. Приходилось быть осмотрительным: падение с такой высоты могло  оказаться смертельным.    

– Эта веревка может выдержать не больше двух человек, –  сказал он. – Поэтому поступим так. Пусть лорд и леди Гленарван спустятся  первыми. Добравшись до подножия скалы, они три раза дернут за веревку – дадут  знать, что могут спускаться другие.    

– Но сначала спущусь я, – заявил Роберт. – Я  нашел внизу глубокую впадину, в которой могут спрятаться те, кто спустятся  первыми.    

– Отправляйся, дитя мое, – сказал Гленарван,  пожимая руку Роберту.    

Мальчик скрылся. Через минуту троекратное подергивание  веревки дало знать, что он благополучно спустился. Лорд Гленарван и леди Элен  тотчас вышли из пещеры. Было еще очень темно, но вершины гор, поднимавшихся на  востоке, начали чуть‑чуть сереть.    

Резкий утренний холодок подбодрил молодую женщину, и она  почувствовала прилив сил. Первым Гленарван, за ним леди Элен спустились со скалы  на склон горы. Отсюда Гленарван, поддерживая жену, пятясь, пошел вниз. Он  нащупывал пучки травы, кустики, и, испытав их прочность, ставил на них ногу  леди Элен. Взлетали с криком какие‑то напуганные птицы. Беглецы вздрагивали,  когда сорвавшийся из‑под ноги камень с шумом катился до подножия горы.    

Они уже спустились до половины склона, как вдруг из пещеры  послышался тихий голос Джона Манглса:    

– Остановитесь!..    

Гленарван, уцепившись одной рукой за куст, а другой  поддерживая жену, замер на месте.    

Тревогу поднял Вильсон. Услышав какие‑то звуки на площади  перед хижиной, он вернулся в храм и, приподняв циновку, стал наблюдать за  маори. По его знаку Джон Манглс остановил Гленарвана. Оказалось, что один из  воинов, уловив непонятный шум, встал и подошел к хижине. Стоя в двух шагах от  нее, он, склонив голову, прислушивался. В такой позе он простоял с минуту,  показавшуюся Вильсону часом. Затем, тряхнув головой, как бы поняв, что ошибся,  туземец вернулся к своим товарищам, поднял с земли охапку хвороста и подбросил  ее в полупотухший костер. Огонь сразу запылал и осветил лицо воина; на нем уже  не осталось и следа озабоченности. Поглядев на первые проблески зари на  горизонте, он улегся У костра, чтобы согреться.    

– Все в порядке, – сказал Вильсон.    

Джон дал знак Гленарвану продолжать спуск. Гленарван  осторожно двинулся дальше, и вскоре он и леди Элен очутились на узенькой  тропинке, где их ждал Роберт.    

Снова трижды дернулась веревка, а затем пустились в опасный  путь Джон Манглс и Мери Грант.    

Они так же удачно достигли земли и вскоре встретились с  лордом и леди Гленарван в указанном Робертом углублении.    

Через каких‑нибудь пять минут все беглецы, счастливо  выбравшись из храма, уже покинули свое временное убежище. Стремясь удалиться от  обитаемых берегов озера, они двигались по узким тропинкам в самую глубь гор.  Шли быстро, стараясь избегать тех мест, где кто‑нибудь мог их увидеть.  Безмолвно, словно тени, скользили между кустами. Куда шли они? Куда глаза  глядят, но главное – они были свободны.    

Около пяти часов начало светать. Тянувшиеся высоко в небе  облака приняли голубоватый оттенок. Вершины гор очищались от утреннего тумана.  Вскоре должно было показаться солнце, и его появление не послужит сигналом к  казни, но обнаружит бегство осужденных.    

Поэтому беглецам надо было во что бы то ни стало до  наступления этого рокового момента уйти так далеко, чтобы дикари не догнали их.  Но вперед подвигались довольно медленно, так как тропинки были круты. Гленарван  не вел, а скорее нес жену. Мери Грант опиралась на руку Джона Манглса. Роберт,  счастливый, торжествующий, радуясь успеху, шел впереди. Шествие замыкали  матросы.    

Еще полчаса – и из‑за туманного горизонта должно было  появиться солнце.    

Эти полчаса беглецы шли наугад: ведь с ними не было  Паганеля, всегда направлявшего их на верный путь, Паганеля, чье отсутствие так  их тревожило и набрасывало мрачную тень на их счастье. Все же они старались по  возможности двигаться на восток, навстречу разгоравшейся чудесной заре. Вскоре  они уже достигли высоты пятисот футов над озером Таупо, и их охватил холод,  который здесь был еще сильнее. Перед беглецами вырисовывались неясные контуры  холмов и громоздившихся над ними гор. Но Гленарван желал только одного –  затеряться в них. А там, позднее, говорил он себе, видно будет, как выбраться  из этого горного лабиринта.    

Наконец появилось солнце и озарило первыми лучами беглецов.    

Вдруг раздался ужасающий вой – в него слились вопли сотни  глоток. Он несся из крепости, местонахождение которой Гленарван не совсем ясно  себе представлял. Густой туман еще скрывал простиравшиеся внизу долины.    

Беглецы поняли, что их исчезновение обнаружено. Удастся ли  им ускользнуть от погони? Заметили ли их туземцы? Не выдадут ли их следы?    

В эту минуту клубившийся внизу туман поднялся кверху, на  минуту окутал беглецов влажным облаком, и они увидели в трехстах футах под  собой толпу туземцев. Они могли теперь видеть, но и их увидали. Снова раздались  завывания, к ним присоединился лай собак, и все дикари, тщетно попытавшись  спуститься со скалы храма, бросились из крепости и помчались по кратчайшим  тропинкам в погоню за узниками, ускользавшими от их мести.    

 Глава XIV    

СВЯЩЕННАЯ ГОРА    

     

До вершины горы оставалось еще футов сто. Важно было достичь  ее, чтобы скрыться на противоположном склоне от взоров маорийцев. Там они надеялись  по какому‑нибудь доступному гребню пробраться до одной из ближайших вершин  горного лабиринта, столь запутанного, что, пожалуй, только бедный Паганель,  будь он здесь, смог бы в нем разобраться.    

Угрожающие вопли слышались все ближе, и беглецы, насколько  могли, ускоряли шаг. Орда преследователей уже подбегала к подошве горы.    

– Смелее! Смелее, друзья! – кричал Гленарван,  подбадривая товарищей и подавая пример.    

Меньше чем в пять минут беглецы достигли вершины горы. Здесь  они огляделись по сторонам, разбираясь в обстановке и выбирая, куда пойти,  чтобы сбить со следа маори.    

На западе перед глазами беглецов расстилалось среди гор  озеро Таупо. На севере поднимались вершины Пиронгии, на юге – огнедышащий  кратер Тонгариро. На востоке же взоры упирались в барьер гор, смыкавшихся с  Вахити – большой цепью, которая тянется через весь Северный остров, от пролива  Кука до Восточного мыса. Итак, надо было спуститься по противоположному склону  и углубиться в узкие ущелья, из которых, быть может, даже не было выхода.    

Гленарван тревожно оглянулся. Под лучами солнца туман  рассеялся, и ему было видно все до мелочей. Ни одно движение дикарей не  ускользнуло от его взора.    

Когда беглецы карабкались на гору, туземцы были менее чем в  пятистах футах от них.    

Гленарван понимал, что нельзя останавливаться ни на минуту.  Как ни были все утомлены, а приходилось бежать, чтобы не попасть в руки  преследователей.    

– Будем спускаться! – воскликнул он. –  Скорее, пока нам не отрезали путь!    

Но когда обессилевшие женщины, собрав всю волю, поднялись на  ноги, Мак‑Наббс остановил их.    

– Это излишне, Гленарван, – сказал он. –  Взгляните! И действительно, в поведении маори произошло непонятное изменение.  Штурм горы вдруг прекратился, словно был отменен чьим‑то властным приказом.  Толпа туземцев вдруг остановилась, как морская волна, задержанная высоким  утесом.    

Все эти жаждавшие крови дикари, столпившись у подошвы горы,  вопили, размахивали руками, потрясали ружьями и топорами, но не двигались  вперед ни на шаг. Их собаки тоже как будто вросли в землю и бешено лаяли.    

Что же произошло? Какая невидимая сила удерживала туземцев?  Беглецы глядели, ничего не понимая, боясь, как бы племя Кай‑Куму вдруг не  сбросило с себя сковавшие его чары.    

Вдруг у Джона Манглса вырвался крик. Его товарищи  оглянулись. Он указал им рукой на маленькую крепость, высившуюся на горе.    

– Да ведь это могила вождя Кара‑Тете! – воскликнул  Роберт.    

– Ты уверен, Роберт? – спросил Гленарван.    

– Да, милорд, она самая, я узнаю ее…    

Мальчик не ошибался. Футах в пятидесяти над ними, на самой  вершине, виднелась свежевыкрашенная ограда. Тут уже и Гленарван узнал склеп  новозеландского вождя. Случай привел беглецов на вершину Маунгахауми.    

Гленарван и его спутники поднялись к могиле. Широкий вход в  склеп был завешен циновками. Гленарван хотел было войти, но вдруг быстро  подался назад.    

– Там дикарь, – проговорил он.    

– Дикарь у этой могилы? – спросил майор.    

– Да, Мак‑Наббс.    

– Что из этого! Войдем.    

Гленарван, майор, Роберт и Джон Манглс вошли внутрь. Там  действительно сидел маори в длинном плаще из формиума. Тень от ограды мешала  разглядеть черты его лица. Казалось, он был очень спокоен и завтракал самым  беззаботным образом.    

Гленарван собирался заговорить с ним, но туземец, опередив  его, любезно сказал на чистейшем английском языке:    

– Садитесь, дорогой лорд! Завтрак ждет вас.    

То был Паганель. Услышав его голос, все бросились в склеп и  стали обнимать бесценного географа. Паганель нашелся! Вот залог спасения всех!  Каждому не терпелось расспросить его, узнать, как и почему очутился он на  вершине Маунгахауми, но Гленарван пресек одним словом это несвоевременное  любопытство.    

    

– Дикари! – напомнил он.    

– Дикари! – повторил, пожимая плечами,  Паганель. – Вот уж кого я решительно презираю!    

– Но разве они не могут…    

– Они‑то! Эти болваны? Идемте, взгляните на них.    

Все вышли вслед за Паганелем. Новозеландцы находились на том  же месте, у подошвы горы, и издавали ужасающие вопли.    

– Кричите! Завывайте! Надсаживайтесь! – сказал Паганель. –  Попробуйте‑ка взберитесь на эту гору!    

– Но почему же… – начал Гленарван.    

– Да потому, что на ней похоронен вождь, потому, что на  гору наложено табу!    

– Табу!    

– Да, друзья мои! И вот почему я сам забрался сюда, как  в одно из тех средневековых убежищ, где находили приют гонимые.    

– Сам бог хранит нас! – воскликнула леди Элен,  воздевая руки к небу.    

Действительно, священная власть табу сделала гору  недоступной для суеверных дикарей.    

Это было еще не полное спасение, но, во всяком случае,  благодетельная передышка, которая была так необходима беглецам. Гленарван,  охваченный невыразимым волнением, не мог произнести ни слова; майор с довольным  видом покачивал головой.    

– А теперь, друзья мои, – сказал Паганель, –  если эти скоты рассчитывают поупражнять на нас свое терпение, они жестоко  ошибаются. Не пройдет и двух дней, как мы будем вне их досягаемости.    

– Мы убежим! – сказал Гленарван. – Но как?    

– Пока не знаю как, но убежим, – ответил Паганель.    

Тут все стали просить географа рассказать о его  приключениях. Но странная вещь: на этот раз из разговорчивого ученого пришлось  прямо вытягивать каждое слово. Он, так любивший рассказывать, давал на все  вопросы лишь какие‑то уклончивые ответы.    

«Подменили моего Паганеля», – подумал Мак‑Наббс.    

В самом деле, в достойном ученом произошла какая – то  перемена: он усердно кутался в свою огромную шаль из формиума и, казалось,  избегал любопытных взглядов. Ни от кого не укрылось, что географ смущался  всякий раз, когда заходила речь о нем, но из деликатности все делали вид, что  не замечают этого. Впрочем, как только разговор переходил на другой предмет, к  Паганелю тотчас же возвращалась его обычная веселость.    

Что же до приключений, то вот всё, что географ счел нужным  рассказать товарищам, когда все уселись вокруг ограды склепа.    

После убийства Кара‑Тете Паганель, как и Роберт,  воспользовался сумятицей и выбрался из па. Но ему не так посчастливилось, как  юному Гранту: он угодил в другое маорийское поселение. Здесь управлял вождь  высокого роста, с умным лицом, гораздо более развитой, чем все его воины. Он  говорил на правильном английском языке и приветствовал гостя, потершись  кончиком носа о его нос.    

Сначала Паганель не мог понять, в плену он или нет, но  вскоре, видя, что вождь любезно, но неотступно следует за ним по пятам, понял,  как обстоит дело.    

Этот вождь по имени Хихи, что означает «луч солнца», вовсе  не был злым. Видимо, очки и подзорная труба придавали Паганелю особый вес в  глазах вождя, и Хихи решил привязать географа к себе не только хорошим  обращением, но и крепкими веревками из формиума.    

Так продолжалось три долгих дня. На вопрос, хорошо или плохо  с ним обращались в это время, географ ответил: «И да и нет», не вдаваясь в  подробности. Словом, он был пленником, и положение его только тем выгодно  отличалось от положения его несчастных друзей, что ему не предстояла  немедленная казнь.    

К счастью, однажды ночью он умудрился перегрызть свои  веревки и убежать. Издали видел он, как происходило погребение Кара‑Тете.  Теперь он знал, что на горе Маунгахауми похоронен вождь, и, следовательно, она  стала табу. Не желая покидать друзей в плену, Паганель решил там и укрыться.  Ему удалось выполнить этот опасный замысел. В прошлую ночь он добрался до  могилы Кара‑Тете и, «восстанавливая свои силы», ждал, не освободит ли какой‑нибудь  счастливый случай его друзей.    

Таков был рассказ Паганеля. Не умолчал ли он намеренно о чем‑нибудь  из того, что с ним произошло в плену? Замешательство географа не раз наводило  его слушателей на такую мысль. Но как бы то ни было, все единодушно поздравили  географа со счастливым избавлением и, покончив с прошлым, занялись настоящим.  Положение беглецов все еще было тяжелым. Правда, туземцы не решались взобраться  на вершину Маунгахауми, но они рассчитывали, что голод и жажда вновь приведут  пленников в их руки. Вопрос был только во времени, а у дикарей терпение долгое.    

Гленарван не строил себе иллюзий, но он решил ждать  благоприятных обстоятельств, а если придется, то и создать их. Прежде всего он  решил досконально осмотреть Маунгахауми, свою импровизированную крепость: не  для того, чтобы защищать ее – ведь приступа бояться не приходилось, а для того,  чтобы выбраться из нее. Поэтому Гленарван, майор, Джон Манглс, Роберт и  Паганель тщательно обследовали гору, изучили направление и крутизну каждой  тропки. Гребень длиной в милю, соединявший Маунгахауми с цепью гор Вахити, шел,  понижаясь, к равнине. Этот гребень, узкий и извилистый, был единственным  доступным путем для бегства. Если бы путешественники под прикрытием ночи пробрались  по нему незамеченными, им, быть может, и удалось бы, ускользнув от маорийских  воинов, достигнуть ущелий в горах Вахити.    

Но эта дорога представляла немало опасностей. В нижней части  гребень был досягаем для ружейных выстрелов, а под перекрестным огнем  стерегущих внизу туземцев никто не смог бы пробраться.    

Когда Гленарван и его друзья отважились ступить на опасный  участок гребня, воины приветствовали их градом пуль, которые, правда, не  долетели. Ветер донес к ним несколько пыжей. Они были сделаны из обрывков  книжных страниц. Паганель, из любопытства, подобрал бумажку и, расправив ее, не  без труда разобрал то, что на ней было напечатано.    

– Каково! – воскликнул он. – Знаете, друзья  мои, чем они набивают свои ружья?    

– Не знаем, Паганель, – ответил Гленарван.    

– Страницами, вырванными из Библии! Так‑то используют  они священные стихи! Мне жалко местных миссионеров. Нелегко им будет создать  маорийские библиотеки.    

– И каким же отрывком из священного писания выпалили в  нас туземцы? – спросил Гленарван.    

– Это слова всемогущего бога, – ответил Джон  Манглс, тоже прочитавший написанное на обгоревшей бумаге и с пылом несокрушимой  шотландской веры прибавил: – Он призывает нас уповать на него.    

– Прочти, Джон, – попросил Гленарван. Джон прочел  стих, оставшийся невредимым:    

– «Псалом 90. Ибо уповающий на мя спасется».    

– Друзья, – сказал Гленарван, – отнесем эти  слова надежды нашим милым отважным спутницам. Они придадут им сил.    

И все пошли за ним по крутым тропинкам на вершину горы к  могиле вождя. Взбираясь, они с удивлением заметили, что земля у них под ногами  подрагивает. Это были не резкие толчки, а постоянная вибрация, как будто  дрожали стенки котла, в котором кипит вода. Очевидно, в недрах горы скопилось  большое количество паров, образовавшихся там под действием подземного огня.    

Это своеобразное явление не могло удивить тех, кто недавно  плыл между горячими ключами Уаикато. Им было известно, что центральная область  Те‑Ика‑а‑Мауи – район сильной вулканической деятельности. Это настоящее сито,  через отверстия которого выбиваются наружу горячие ключи и серные пары.    

Паганель, уже раньше наблюдавший гору Маунгахауми, обратил  внимание своих спутников на ее вулканическую природу. Географ считал, что в  будущем Маунгахауми с ее конической вершиной, как и другие подобные ей горы центральной  части острова, превратится в действующий вулкан. Достаточно самого  незначительного механического воздействия, и в ее почве из беловатого  кремнистого туфа может образоваться кратер.    

– Но все же, – заметил Гленарван, – мы здесь  не в большей опасности, чем близ парового котла «Дункана». Ведь земная кора,  пожалуй, еще покрепче железа.    

– Это так, – отозвался майор, – но даже самый  лучший паровой котел в конце концов лопается от слишком долгого употребления.    

– Я и не собираюсь долго оставаться на этой горе, Мак‑Наббс! –  возразил Паганель. – Была бы возможность, я тотчас же покинул бы ее.    

– Ах, почему эта Маунгахауми не может сама унести нас,  раз в ее недрах заключена такая колоссальная механическая сила! –  воскликнул Джон Манглс. – Здесь у нас под ногами целые миллионы лошадиных  сил, которые пропадают зря. «Дункану» хватило бы тысячной доли этого, чтобы  увезти нас на край света!    

Напоминание о «Дункане» навеяло Гленарвану самые грустные  мысли. Как ни тяжело было его собственное положение, он нередко забывал о нем,  горюя об участи своей команды.    

В таком раздумье он добрался до вершины Маунгахауми, где его  ждали остальные. Леди Элен, завидев мужа, тотчас же пошла ему навстречу.    

– Дорогой Эдуард, – сказала она, – что же вы  разведали? Надеяться ли нам или страшиться?    

– Будем надеяться, дорогая Элен, – ответил  Гленарван. – Дикари не посмеют вступить на склоны горы, и у нас будет  достаточно времени, чтобы обдумать план бегства.    

– Да и сам бог, сударыня, – сказал Джон  Манглс, – велит нам надеяться.    

И он протянул ей клочок из Библии со священным стихом. Леди  Элен и Мери, всегда готовые уверовать в помощь свыше, увидели в этих библейских  словах верное предзнаменование спасения.    

– А теперь – в склеп! – весело крикнул  Паганель. – Ведь это наша крепость, наш замок, наша столовая, наш кабинет.  Там никто нам не помешает. Сударыни, разрешите мне оказать вам гостеприимство в  этой прелестной обители.    

Все последовали за неунывающим Паганелем. Когда дикари  увидели, что беглецы снова оскверняют священную могилу, раздались громкие  выстрелы и едва ли не более громкие завывания. Но, к счастью, пули не долетали  так далеко, как крики: они не пролетели и половину горы, вопли же затихли  высоко в небе.    

Леди Элен, Мери Грант и их спутники, убедившись, что  суеверие маори превосходит даже их злобу, спокойно вошли в склеп.    

Могила новозеландского вождя была огорожена частоколом,  окрашенным в красную краску. Символические изображения, настоящая татуировка по  дереву, свидетельствовали о высоком положении и славных подвигах покойного. На  столбах были подвешены амулеты из раковин и обточенных камней. Внутри ограды  земля была покрыта ковром зеленых листьев. Посередине возвышался холмик над  свежей могилой.    

На нем было разложено оружие вождя: заряженные ружья, копье,  великолепный топор из зеленого нефрита. Тут же запас пуль и пороха для охоты в  «вечной жизни».    

– Вот целый арсенал, который мы используем лучше, чем  покойный! – сказал Паганель. – Дикари неплохо придумали брать с собой  оружие на тот свет!    

– Э, да это ружья английского образца! – сказал  майор.    

– Конечно, – отозвался Гленарван. – А все эта  нелепая идея дарить дикарям огнестрельное оружие. Они потом пускают его в ход против  завоевателей, и правильно делают. Эти‑то ружья пригодятся хоть нам.    

– А еще больше, – прибавил Паганель, –  пригодятся вода и пища, предназначенные для Кара‑Тете.    

И в самом деле, родичи и друзья покойного не поскупились:  судя по количеству еды, они питали к высоким качествам вождя настоящее  почтение. Съестных припасов хватило бы десятку людей на полмесяца, а покойному  вождю и на целую вечность. Пища эта была растительная и состояла из корней  папоротника, сладких бататов и картофеля, давно уже ввезенного в Новую Зеландию  европейцами. Тут же стояли объемистые сосуды с чистой водой, которой  новозеландцы запивают еду, и дюжина искусно сплетенных корзин, наполненных  плитками какой‑то неведомой зеленой смолы. Итак, беглецы были обеспечены пищей  и питьем по меньшей мере на несколько дней. Не дожидаясь приглашения, они тут  же отведали угощения вождя.    

Гленарван отдал все продукты Олбинету. Стюард, взыскательный  даже при самых тяжелых обстоятельствах, нашел меню обеда несколько скудным. К  тому же он не имел представления о способе приготовления этих кореньев, и у  него не было огня.    

Но Паганель вывел его из затруднения, посоветовав просто  закопать корни папоротника и бататы в землю. В самом деле, температура верхнего  слоя почвы была очень высока, и если воткнуть туда термометр, он, наверное,  показал бы градусов шестьдесят – шестьдесят пять. Олбинет даже чуть не  обварился, ибо когда он стал рыть яму, чтобы положить в нее свои коренья, из  земли вырвался столб пара и со свистом взлетел на целых шесть футов.    

Стюард в ужасе упал навзничь.    

– Заверните кран! – крикнул майор и, подбежав с  двумя матросами к яме, засыпал ее валявшимися вблизи кусками пемзы.    

Между тем Паганель, с каким‑то странным видом наблюдавший  все это, бормотал:    

– Так… так… А почему бы и нет?    

– Вас не обожгло? – спросил майор Олбинета.    

– Нет, мистер Мак‑Наббс, – ответил стюард, –  но я, право, не ожидал…    

– … такой удачи! – воскликнул Паганель  радостно. – Оказывается, у нас есть не только пища и вода Кара‑Тете, но и  огонь в земле. Да эта гора – настоящий рай! Я предлагаю основать здесь колонию,  распахать поля и жить до конца наших дней. Мы будем робинзонами Маунгахауми!  Поистине, я тщетно ищу, чего нам еще не хватает на этой уютной горе!    

– Ничего, если только она прочна, – отозвался Джон  Манглс.    

– Ну! Не со вчерашнего же дня она стоит, –  возразил Паганель. – Она уже давно сдерживает подземный огонь и, уж  конечно, выдержит еще до нашего ухода.    

– Завтрак подан, – объявил Олбинет с таким видом,  словно исполнял свои обязанности в Малькольм‑Касле.    

Усевшись у ограды, беглецы тотчас принялись за еду. Уже  который раз за последнее время в самые тяжелые минуты их кормило само  провидение!    

Съели все, не привередничая, но мнения о съедобном  папоротнике все же разделились. Одни находили, что он сладок и приятного вкуса,  другим же он казался каким‑то слизистым, совершенно безвкусным и удивительно  жестким. Зато сладкие бататы, испеченные в горячей земле, оказались  превосходными. Паганель заметил, что Кара‑Тете недурно устроился.    

После завтрака Гленарван предложил немедленно заняться  обсуждением плана бегства.    

– Уже? – жалобным тоном воскликнул  Паганель. – Как, вы собираетесь так скоро покинуть этот чудесный уголок?    

– Будь мы в Капуе, господин Паганель, – ответила  леди Элен, – нам, как вы знаете, не следовало бы подражать Ганнибалу.    

– Сударыня, – ответил географ, – я не позволю  себе перечить вам. Приступим к обсуждению, раз вам так угодно.    

– Прежде всего, – сказал Гленарван, – я  думаю, что мы должны попытаться выбраться отсюда раньше, чем нас принудит к  этому голод. Пока у нас есть силы, надо их использовать. Попробуем этой же  ночью прорваться в темноте через окружение туземцев в восточные долины.    

– Чудесно, если только маори дадут нам пройти! –  отозвался Паганель.    

– А если нет? – спросил Джон Манглс.    

– Тогда мы прибегнем к сильнодействующим  средствам, – ответил Паганель.    

– Так у вас имеются сильнодействующие средства? –  заинтересовался майор.    

– В таком количестве, что я даже не знаю, что с ними  делать, – заявил географ, не вдаваясь ни в какие объяснения.    

Оставалось ждать наступления ночи, чтобы попытаться прорвать  цепь туземцев.    

Те не двигались с места. Казалось даже, что ряды их еще  пополнились запоздавшими товарищами. Горящие костры образовали словно огненный  пояс вокруг горы. Когда соседние долины погрузились во тьму, могло показаться,  будто подножие Маунгахауми охвачено пожаром, в то время как вершина терялась во  мраке. Пленники слышали ропот, крики, шум вражеского бивуака в шестистах футах  под ними.    

В девять часов, в глубокой темноте Гленарван и Джон Манглс  решили пойти на разведку, прежде чем вести своих товарищей по столь опасному  пути.    

Они стали бесшумно спускаться и минут через десять были уже  на узком гребне горы, пересекавшем неприятельскую цепь на высоте пятидесяти  футов.    

До сих пор все шло хорошо. Лежавшие вокруг костров воины,  казалось, не замечали двух беглецов, и они продвинулись еще на несколько шагов  дальше. Но вдруг слева и справа грянула ружейная пальба.    

– Назад! – сказал Гленарван. – У этих  разбойников кошачьи глаза и отменные ружья.    

И вместе с Джоном Манглсом он поспешил подняться обратно по  крутому склону и вскоре успокоил опасения своих испуганных стрельбой друзей.  Шляпа Гленарвана оказалась простреленной в двух местах. Итак, отважиться идти  по длинному горному хребту между двумя рядами стрелков было немыслимо.    

– До завтра, – сказал Паганель. – И раз мы не  сможем обмануть бдительность этих туземцев, так уж разрешите мне угостить их по  моему вкусу!    

Было довольно холодно. К счастью, в гробнице у Кара‑Тете  были его лучшие ночные одежды и теплые одеяла из формиума. Беглецы без зазрения  совести укутались в них, улеглись внутри ограды склепа и вскоре, охраняемые  суеверием туземцев, уже спали спокойным сном на теплой земле, содрогавшейся от  клокочущих в глубине газов.    

 Глава XV    

СИЛЬНОДЕЙСТВУЮЩИЕ СРЕДСТВА ПАГАНЕЛЯ    

     

На следующее утро, 17 февраля, спавших на вершине  Маунгахауми беглецов разбудили первые лучи солнца. Маори давно уже бродили у подножия,  не переставая наблюдать за тем, что происходит на горе. Яростные крики  встретили европейцев, как только они показались из оскверненного склепа.  Беглецы окинули взглядом окрестные горы, еще затянутые туманом глубокие долины,  озеро Таупо, воды которого слегка рябил утренний ветерок. Затем, желая  проникнуть в замыслы Паганеля, все окружили географа, вопросительно глядя на  него.    

Паганель не замедлил удовлетворить любопытство своих  спутников.    

– Друзья мои, – начал он, – в моем плане  превосходно то, что если он не даст всех ожидаемых от него эффектов, если он  даже потерпит неудачу, наше положение от этого все же не ухудшится. Но план  этот должен удаться, и он удастся!    

– А что это за план? – спросил Мак‑Наббс.    

– Вот мой план, – продолжал Паганель. –  Суеверие туземцев обеспечило нам здесь убежище, и надо, чтобы это же суеверие  помогло нам выбраться отсюда. Если мне удастся уверить Кай‑Куму, что мы пали  жертвой нашего осквернения могилы, что над нами разразился гнев небесный –  словом, что мы мертвы и погибли ужасной смертью, то Кай‑Куму тут же покинет  подножие Маунгахауми и вернется в свое селение, не так ли?    

– Несомненно, – сказал Гленарван.    

– А какой же ужасной смертью вы угрожаете нам? –  поинтересовалась леди Элен.    

– Смертью святотатцев, друзья мои! – ответил  Паганель. – Карающее пламя у нас под ногами. Откроем же ему путь!    

– Что! Вы хотите создать вулкан? – воскликнул Джон  Манглс.    

– Да, но вулкан не настоящий, а импровизированный,  которым мы сами будем управлять. Здесь, под нами, огромное количество подземных  паров и пламени, стремящихся вырваться наружу. Устроим же для нашего блага  искусственное извержение!    

– Хорошая мысль! – заметил майор. – Славно  придумано, Паганель!    

– Понимаете, – сказал географ, – мы сделаем  вид, будто нас пожрало пламя новозеландского Плутона, а сами в это время  скроемся в могиле Кара‑Тете и там пробудем дня три, четыре и даже пять, если  понадобится, – словом, до тех пор, пока дикари, убедившись в нашей гибели,  уйдут ни с чем.    

– А что, если они вздумают собственными глазами убедиться  в постигшей нас каре и взберутся на вершину? – усомнилась мисс Грант.    

– Нет, дорогая Мери, – ответил Паганель, –  этого они не сделают. Ведь на гору наложено табу, а когда она сама истребит  своих осквернителей, это табу будет иметь еще большую силу.    

– Ваш план действительно хорошо задуман, – сказал  Гленарван. – Он может не удаться лишь при одном условии: если дикари будут  упорно оставаться у подножия горы и у нас кончится запас пищи. Но это  маловероятно, особенно если мы разыграем все как следует.    

– Когда же мы испытаем этот последний шанс на  спасение? – спросила леди Элен.    

– Сегодня же вечером, – ответил Паганель, –  когда совсем стемнеет.    

– Решено, – проговорил Мак‑Наббс. – Паганель,  вы гениальны! Меня не так‑то легко увлечь, но тут и я ручаюсь за успех. Мы им  устроим такое чудо, которое еще на сто лет отодвинет их обращение в  христианство. Да простят нам это миссионеры.    

Итак, план Паганеля был принят, и, пожалуй, с суеверными  маори он мог и должен был удаться. Оставалось лишь привести его в исполнение.  Идея хороша, но осуществить ее было непросто. Не уничтожит ли вулкан  смельчаков, прорывших ему кратер? Смогут ли они совладать с извержением,  управлять им, когда пары, пламя и огненная лава устремятся наружу? Не рухнет ли  вся вершина в огненную бездну? Ведь они посягают на силы, которыми властна  распоряжаться лишь сама природа.    

Паганель предвидел эти трудности, но надеялся действовать  осторожно, не доходя до крайностей. Чтобы обмануть маори, нужна была только  видимость извержения, а не грозная реальность.    

Каким длинным показался этот день! Все с нетерпением считали  часы. Для бегства все было готово. Пищу из склепа разделили на части, чтобы  было удобнее ее нести. К этому легкому снаряжению присоединили еще ружья и  несколько циновок из запасов вождя. Разумеется, все приготовления делались  втайне от дикарей, за оградой могилы.    

В шесть часов вечера стюард подал сытный обед. Кто знает,  где и когда придется поесть в следующий раз. Поэтому ели впрок. Основным блюдом  было жаркое из полдюжины крупных крыс – их поймал Вильсон. Леди Элен и Мери  Грант наотрез отказались отведать этой дичи, столь ценимой в Новой Зеландии, но  мужчины отдали ей честь, как настоящие маори. И в самом деле, мясо оказалось  превосходным, и от всех шести грызунов остались лишь обглоданные кости.    

Наконец наступили сумерки. Солнце скрылось за густыми  грозовыми тучами. У горизонта поблескивали молнии, громыхал отдаленный гром.    

Паганель был рад надвигавшейся грозе: она пойдет на пользу  его замыслам и дополнит задуманную им инсценировку. Ведь дикари относятся с  суеверным страхом к грозным явлениям природы. Новозеландцы слышат в громе  разъяренный голос своего бога Нуи‑Атуа, а в молнии видят сверкание его  разгневанных очей. Им покажется, что само божество явилось покарать  нечестивцев, нарушивших табу.    

В восемь часов вершина Маунгахауми скрылась в зловещем  мраке. Небо готовило черный фон для того взрыва пламени, который собирался  вызвать Паганель. Маори уже не могли разглядеть беглецов. Наступило время  действовать не медля. Гленарван, Паганель, Мак‑Наббс, Роберт, стюард и два  матроса дружно принялись за работу.    

Место для кратера выбрали в тридцати шагах от склепа Кара‑Тете.  Было важно, чтобы извержение не тронуло могилу, ибо с исчезновением ее  перестало бы действовать и табу.    

Паганель приметил огромную каменную глыбу, из‑под которой с  силой вырывались пары. Она, очевидно, прикрывала небольшой кратер, естественно  образовавшийся на этом месте, и только ее тяжесть мешала выходу подземного  огня. Если бы удалось откатить глыбу, то пары и лава вырвались бы через освободившееся  отверстие.    

Друзья вооружились кольями, вырванными из могильной ограды,  и изо всех сил принялись выворачивать ими, как рычагами, огромный камень. Под  их напором глыба скоро закачалась. Тогда по склону горы вырыли небольшую  траншею, чтобы глыба скатилась по ней. Чем больше приподнимали скалу, тем  ощутимее делалось сотрясение почвы. Из‑под тонкой коры земли доносились глухой  рев и свист пламени. Смельчаки, словно циклопы, раздувающие подземный огонь,  трудились молча. Вскоре появилось несколько трещин, из которых выбивались  горячие пары – признак того, что опасность близка.    

Но вот последнее усилие – и глыба, сорвавшись с места,  покатилась вниз и скрылась из виду.    

Тонкий слой земли в ту же минуту прорвался. Из  образовавшегося отверстия с грохотом вырвался огненный столб, а за ним хлынули  кипящая вода и лава; потоки их устремились по склону горы к лагерю туземцев и в  долину.    

    

Вся вершина содрогнулась. Казалось, она вот‑вот рухнет в  бездну.    

Гленарван и его товарищи едва успели спастись от извержения.  Они добежали до склепа, отделавшись легкими ожогами от брызг горячей, близкой к  кипению воды. Скоро легкий запах кипящей воды сменился сильным запахом серы.  Комья земли, лава, вулканические обломки – все смешалось в едином потоке.  Огненные реки потекли по склонам Маунгахауми. Соседние горы осветились заревом  извержения. Глубокие долины ярко озарились его отблеском. Лава уже клокотала в  лагере дикарей, метавшихся, ища спасения. Те, кого не настиг этот огненный  поток, бросились бежать и взобрались на соседние холмы. Оттуда они с ужасом  глядели на это грозное явление, на этот вулкан, поглотивший, по повелению их  разгневанного бога, нечестивцев, которые осквернили священную гору. В те  минуты, когда грохот извержения несколько ослабевал, до беглецов доносились  исступленные заклинания:    

– Табу! Табу! Табу!    

Между тем из кратера вырывались в огромном количестве пары,  раскаленные камни, лава. Это уже был не гейзер, каких много в окрестностях  вулкана Гекла в Исландии, а вулкан, не хуже самой Геклы. Вся эта клокочущая  огненная масса до сих пор не вырывалась на поверхность, потому что располагала  достаточным отводным клапаном в виде вулкана Тонгариро, а теперь, когда ей  представился новый выход, она со страшной силой устремилась в него, и в эту  ночь, по закону распространения давления, все другие извержения на острове были  слабее обычного.    

Через час после начала извержения этого нового на земном  шаре вулкана по его склонам уже неслись широкие потоки огненной лавы. Полчища  крыс бросали свои норы и убегали с охваченной пламенем земли.    

Всю ночь новый вулкан бушевал вместе с грозой в небесах так  сильно, что Гленарван встревожился. Жерло кратера все расширялось.    

Беглецы, укрывшись за оградой могилы, наблюдали, как  нарастает сила извержения.    

Наступило утро. Ярость вулкана не ослабевала. К пламени  примешивались густые желтоватые пары. Всюду змеились потоки лавы.    

Гленарван с бьющимся сердцем наблюдал сквозь щели ограды за  туземцами. Маори укрылись на соседних склонах, где извержение было им не  страшно. На месте их бывшего лагеря виднелось несколько обуглившихся трупов.  Дальше, по направлению к па, раскаленная лава сожгла десятка два хижин –  некоторые из них еще дымились. Кое‑где стояли группы туземцев, с благоговейным  ужасом взиравших на объятую пламенем вершину Маунгахауми.    

Среди воинов появился Кай‑Куму. Гленарван тотчас же узнал  его. Вождь подошел к подножию горы с той стороны, где не текла лава, но не  сделал ни шагу дальше.    

Он распростер руки, словно колдун, творящий заклинания, и по  мимике вождя беглецы легко догадались о смысле его действий. Как и предвидел  Паганель, Кай‑Куму наложил на гору‑мстительницу еще более строгое табу.    

Вскоре маори вереницей двинулись по извилистым тропинкам  вниз, в па.    

– Они уходят! – воскликнул Гленарван. –  Покидают свой сторожевой пост! Наша военная хитрость удалась! Ну, дорогая Элен  и мои добрые товарищи, вот мы все и мертвы и погребены под лавой! Но сегодня же  вечером мы воскреснем, покинем нашу могилу и убежим от этих варваров!    

Трудно себе представить радость беглецов. Их сердца снова  зажглись надеждой. Отважные путешественники забыли о прошлом, не помышляли о  будущем – они думали только о настоящем. А между тем пробраться через этот  дикий край до какой‑нибудь английской колонии было нелегко. Но после того, как  беглецам удалось обмануть Кай‑Куму, им казалось, что никакие дикари Новой  Зеландии для них уже не страшны!    

Майор теперь и вовсе ни в грош не ставил этих маори и не  жалел для них презрительных кличек. Паганель и он, стремясь перещеголять друг  друга, обзывали туземцев дремучими олухами, тупыми ослами, первейшими болванами  на всем Тихом океане, буйно‑помешанными, кретинами и т. д. Оба были  неистощимы.    

Однако, прежде чем уйти, надо было переждать. Паганелю  удалось уберечь свою драгоценную карту Новой Зеландии, и он искал по ней  безопасные пути.    

По зрелом размышлении решено было отправиться на восток, к  заливу Пленти. Этот путь проходил по местам неисследованным, но, по‑видимому,  пустынным. Ни суровая природа, ни лишения не страшили закаленных  путешественников так, как встреча с туземцами. Поэтому они во что бы то ни  стало хотели уклониться от такой встречи и стремились добраться до восточного  побережья, где было несколько миссий. К тому же эта часть острова пока избежала  ужасов войны и там не было повстанческих отрядов.    

Расстояние от озера Таупо до залива Пленти составляло  примерно сто миль. Десять дней пути, по десяти миль в день. Конечно,  путешествие было не из легких, но никто из этих отважных людей не думал об  усталости. Только бы дойти до какой‑нибудь миссии, а там можно будет и  отдохнуть в ожидании удобного случая добраться до Окленда – конечной цели их  путешествия. Приняв такое решение, Гленарван и его спутники продолжали до  самого вечера наблюдать, не появятся ли туземцы. Но у подошвы горы не осталось  никого и, когда тьма поглотила окрестные долины, не зажегся ни один костер.  Путь был свободен.    

В девять часов, в полной темноте, Гленарван повел свой отряд  вперед. Захватив оружие и одеяния Кара‑Тете, все начали осторожно спускаться с  Маунгахауми. Первыми шли Джон Манглс и Вильсон. Они ловили малейший проблеск  света, останавливались при всяком шорохе. Беглецы словно скользили по склону,  как бы стараясь слиться с ним.    

Спустившись на двести футов, молодой капитан и матрос  очутились на том опасном горном гребне, который так бдительно охранялся  туземцами.    

Если бы, к несчастью, маори оказались хитрее беглецов и, не  дав себя обмануть искусственным извержением, только сделали вид, что уходят,  чтобы вернее захватить пленников, то тогда именно здесь, на этом гребне, и  должно было обнаружиться их присутствие. Несмотря на всю свою уверенность и на  шутки Паганеля, Гленарван невольно содрогнулся. Жизнь его близких будет висеть  на волоске все десять минут, пока они будут переходить по гребню. Он слышал,  как билось сердце прижавшейся к нему жены. Однако Гленарван и не помышлял  повернуть назад. Джон, разумеется, тоже. Молодой капитан первый пополз под  покровом ночи по узкому гребню. За ним – остальные. Когда какой‑нибудь камень  скатывался вниз, все замирали на месте. Если дикари все же сторожили у подножия  хребта, этот необычный шорох непременно вызвал бы град ружейных выстрелов.  Понятно, что, пробираясь ползком, точно змеи, вдоль покатого хребта, беглецы  подвигались вперед не так уж быстро. Когда Джон Манглс дополз до самого низкого  места гребня, он очутился всего в каких‑нибудь двадцати пяти футах от площадки,  где накануне стояли лагерем туземцы. Дальше гребень круто шел в гору и вел к  лесу, до которого оставалось четверть мили.    

Путешественники благополучно миновали страшное место и стали  молча подниматься в гору. Леса из‑за темноты не было видно, но все знали, что  он близко, а там, если только им не устроили засаду, они будут в безопасности.  Гленарван надеялся на это, но он понимал, что защитное действие табу уже  кончилось. Восходящая часть гребня принадлежала уже другой горе, расположенной  к востоку от озера Таупо. Стало быть, здесь можно было опасаться не только  обстрела, но и рукопашной схватки с туземцами.    

В течение десяти минут беглецы бесшумно поднимались к  вышележащему плоскогорью. Джон не мог еще разглядеть лес, но до него, должно  быть, оставалось уже меньше двухсот футов.    

Вдруг молодой капитан остановился и как будто попятился  назад. Ему почудился в темноте какой‑то шорох. Все замерли. Джон Манглс стоял  неподвижно так долго, что его спутники забеспокоились. Они выжидали. Кто опишет  их мучительную тревогу! Неужели придется идти назад и снова искать убежища на  вершине Маунгахауми?    

Но, убедившись, что шум не возобновляется, Джон Манглс снова  начал подниматься по узкому гребню. Вскоре в ночи стали неясно вырисовываться  деревья. Еще несколько шагов – и беглецы, добравшись наконец до леса, укрылись  под его густой листвой.    

 Глава XVI    

МЕЖДУ ДВУХ ОГНЕЙ    

     

Ночь благоприятствовала беглецам. Надо было воспользоваться  ею, чтобы уйти подальше от роковых берегов озера Таупо. Паганель взялся вести  отряд и снова проявил во время этого трудного странствования в горах свое  изумительное чутье путешественника. Он с удивительным проворством пробирался в  темноте, отыскивая едва приметные тропинки и не уклоняясь от нужного  направления. Правда, географу очень помогала его никталопия: его кошачьи глаза  различали в непроницаемой тьме самые мелкие предметы.    

Три часа подряд беглецы шли, не останавливаясь, по отлогим  восточным склонам гор. Паганель отклонился немного к юго‑востоку, стремясь  попасть в узкое ущелье между горными цепями Каймаи и Вахити, по которому  проходит дорога от Окленда к бухте Хока. Он рассчитывал пересечь это ущелье и,  оставив дорогу в стороне, пробираться к побережью под защитой высоких гор по  необитаемой части провинции.    

К девяти часам утра, за двенадцать часов, было пройдено  двенадцать миль. Пора было пощадить отважных женщин. К тому же и место  оказалось подходящим для привала. Беглецы добрались до ущелья, разделявшего  горные цепи. Дорога на юг, к Оберленду, осталась справа. Паганель, справляясь  по карте, сделал крюк к северо‑востоку, и в десять часов маленький отряд  очутился у крутого горного уступа. Здесь вынули из сумок съестные припасы и  подкрепились ими. Даже Мери Грант и майор, которым до тех пор корни папоротника  были не по вкусу, теперь ели их с удовольствием.    

Отдохнув до двух часов пополудни, путешественники снова  двинулись к востоку и вторично остановились на привал вечером в восьми милях от  гор. Здесь все с наслаждением растянулись под открытым небом и уснули крепким  сном.    

На следующий день путь оказался труднее. Он пролегал по  любопытному району вулканических озер, гейзеров и дымящихся серных сопок,  простиравшемуся к востоку от Вахити. Путь этот был гораздо приятнее для глаз,  чем для ног. Все время надо было обходить, огибать, преодолевать препятствия.  Это было утомительно. Но зато какое необычайное зрелище! Как неистощимо  разнообразие природы!    

На обширном пространстве в двадцать квадратных миль можно  было видеть всевозможные проявления подземных сил. Из рощ местного чайного  дерева струились до странности прозрачные соляные источники, кишащие мириадами  насекомых.    

Вода их едко пахла жженым порохом и оставляла на земле белый  осадок, похожий на ослепительно сверкающий снег. Одни источники были горячи,  другие холодны как лед. Гигантские папоротники росли по берегам этих ручьев в  условиях, сходных с условиями силурийской эры.    

Со всех сторон среди клубящихся паров били из земли снопы  воды, напоминавшие фонтаны какого‑нибудь парка. Одни из них били непрерывно,  другие пульсировали, подчиняясь прихотям своенравного Плутона. Эти фонтаны были  расположены амфитеатром на естественных террасах. Воды их, осененные клубами  белого пара, постепенно сливались воедино и, разъедая полупрозрачные ступени  этих гигантских природных лестниц, свергались по ним кипящими водопадами, питая  собой целые озера.    

Потом на смену горячим ключам и бурным гейзерам пошли серные  сопки. Вся земля казалась покрытой крупными прыщами. Это были полупотухшие  кратеры; через их многочисленные трещины выбивались различные газы. В воздухе  чувствовался едкий, неприятный запах серной кислоты, и земля кругом была усеяна  кристаллами серы. Здесь целыми веками накапливались огромные неиспользуемые  богатства, и если когда‑нибудь серные рудники Сицилии истощатся, новые запасы  сырья будет поставлять промышленности этот пока почти не изведанный район Новой  Зеландии.    

Можно представить себе, чего стоил путешественникам этот  мучительный переход. Место для привала найти было нелегко, и охотникам не  попадалось ни одной птицы, достойной быть общипанной руками мистера Олбинета.  Поэтому чаще всего приходилось довольствоваться съедобными папоротниками и  сладким бататом – скудной едой, которая, конечно, не могла восстановить силы  изнуренных путников. Естественно, что каждый стремился поскорее распроститься с  этими бесплодными, пустынными террасами.    

Однако понадобилось не менее четырех дней, чтобы пересечь  труднопроходимый край. Только 23 февраля путешественники смогли сделать привал  в пятидесяти милях от Маунгахауми, у подошвы безымянной горы, обозначенной на  карте Паганеля. Вокруг расстилались равнины, поросшие кустарником, а дальше, у  горизонта, снова показались большие леса.    

Такой вид сулил легкий путь, если только в этом  гостеприимном краю не обосновалось уже слишком много постоянных жителей. До сих  пор туземцев не было и в помине.    

В тот день Мак‑Наббс и Роберт подстрелили трех киви, которые  могли скрасить обед, но удовольствие длилось недолго, и через несколько минут  от дичи ничего не осталось.    

За десертом, состоявшим из картофеля и сладких бататов,  Паганель внес предложение, которое было принято с восторгом: назвать безымянную  гору, вершина которой терялась на высоте трех тысяч футов в облаках, именем  Гленарвана. И географ тут же старательно нанес имя шотландского лорда на свою  карту.    

Было бы бесполезно описывать дальнейшее путешествие: дни  проходили однообразно и малоинтересно. В течение всего перехода от озер до  Тихого океана произошло лишь два‑три более или менее значительных события.  Обычно шли целый день по лесам и равнинам. Джон Манглс определял направление по  солнцу и звездам. Небо было довольно милостиво: оно не посылало ни зноя, ни  дождя. Но тем не менее измождение путешественников, перенесших уже столько мук,  мешало им идти быстро, и всем не терпелось скорее добраться до миссии.    

Они, правда, разговаривали, но разговор этот не был общим.  Отряд разбился на группки, состав которых определялся не каким‑то особым  предпочтением, а общими мыслями.    

Гленарван обычно шел один. По мере приближения к побережью  он все чаще вспоминал о «Дункане» и его команде. Забывая об опасностях, еще  подстерегавших отряд на пути к Окленду, он думал об убитых матросах. Эта  страшная мысль неотступно томила его.    

О Гарри Гранте никто не заговаривал. К чему, раз ничего  нельзя для него сделать. Если имя капитана и упоминалось, то только в беседах  его дочери с Джоном Манглсом.    

Молодой капитан никогда не возвращался к тому, что девушка  сказала ему в ту ужасную ночь в хижине. Скромность не позволяла ему напомнить о  словах, вырвавшихся у нее в минуту отчаяния.    

Говоря о Гарри Гранте, Джон Манглс строил все новые планы.  Он уверял Мери, что Гленарван организует еще одну экспедицию. Ведь подлинность  найденного в бутылке документа не подлежала сомнению. Следовательно, Гарри  Грант где‑то должен был находиться. А если так, то в конце концов он все же  будет найден, хотя бы для этого пришлось обшарить весь свет.    

Мери упивалась этими речами. Она и Джон Манглс жили одними и  теми же мыслями, надеждами. Нередко и леди Элен принимала участие в их  разговоре. Она не разделяла надежд молодых людей, но не хотела возвращать их к  печальной действительности.    

Мак‑Наббс, Роберт, Вильсон и Мюльреди старались, не слишком  удаляясь от товарищей, настрелять как можно больше дичи.    

Паганель, по‑прежнему драпируясь в свой плащ из формиума,  молчаливый и задумчивый, держался в стороне.    

И все‑таки, хотя испытания, опасности, усталость и лишения,  как правило, делают раздражительными и ожесточают даже людей с самым лучшим  характером, все эти товарищи по несчастью остались так же дружны, верны и были  готовы пожертвовать жизнью друг за друга.    

25 февраля дорогу путникам преградила река. Судя по карте  Паганеля, это была Уаикаре. Через нее удалось перебраться вброд.    

Два дня тянулись равнины, поросшие кустарником. Теперь  половина пути между озером Таупо и берегом океана была пройдена если не без  труда, то, во всяком случае, без нежелательных встреч.    

Затем пошли громадные, бесконечные леса, напоминавшие  австралийские, только вместо эвкалиптов здесь росли каури. Хотя за четыре  месяца странствий у Гленарвана и его спутников изрядно притупилась способность  восторгаться, но и они были восхищены этими гигантскими соснами, достойными  соперниками ливанских кедров и мамонтовых деревьев Калифорнии. Каури были так  высоки, что только футах в ста от земли начинались ветви. Они росли группами, и  лес состоял не из отдельных деревьев, а из целых семей этих гигантов,  вздымавших зонты из зелени на высоту двухсот футов.    

Некоторые еще молодые каури, едва достигшие столетнего  возраста, походили на красные ели европейских стран: у них была темная конусообразная  крона.    

Более старые деревья, которым перевалило за пятьсот –  шестьсот лет, несли огромные шатры зелени, покоившиеся на бесчисленных  переплетающихся ветвях. У этих патриархов новозеландских лесов стволы были до  пятидесяти футов в окружности. Все спутники Гленарвана, взявшись за руки, не  могли бы охватить такой гигантский ствол.    

Три дня маленький отряд брел под этими огромными зелеными  сводами по глинистой почве, на которую никогда не ступала нога человека. Об  этом говорили и большие наплывы клейкой смолы на многих стволах: она могла бы  на долгие годы обеспечить туземцев товаром для торговли с европейцами.    

Охотники наталкивались на большие стаи киви, столь редких в  обитаемых местах. Здесь же, в недоступных лесах, эти странные птицы нашли себе  убежище. Теперь у путешественников было вдоволь здоровой пищи – мяса киви.    

Вечером 1 марта отряд Гленарвана, выйдя наконец из огромного  леса гигантов‑каури, расположился лагерем у подошвы горы Икиранги высотой в  пять с половиной тысяч футов.    

От горы Маунгахауми было пройдено около ста миль, а до  побережья оставалось еще миль тридцать. Когда Джон Манглс надеялся закончить  весь переход дней в десять, он еще не знал, какой трудный предстоит путь.    

Оказалось, что частые обходы, различные препятствия,  неточность в определении координат удлинили маршрут на одну пятую. И вот  путешественники добрались до горы Икиранги уже в совершенном изнеможении.    

Чтобы выйти на побережье, нужно было еще два больших дневных  перехода. И как раз теперь требовалось удвоить энергию и бдительность, ибо  путники снова вступали в обитаемые места. Однако все преодолели свою усталость  и на следующий день на рассвете вновь двинулись в путь.    

Дорога между двумя горами – Икиранги справа и Харди, высотой  в три тысячи семьсот футов, слева – стала очень трудной. На протяжении десяти  миль тянулась долина, сплошь заросшая гибкими растениями, метко названными  «удушающие лианы». На каждом шагу лианы, как змеи, обвивались вокруг ног, рук и  всего тела. Два дня пришлось путешественникам продвигаться вперед с топором в  руках и бороться с этой многоголовой гидрой, с этими неотвязными, цепкими  растениями, которые Паганель охотно отнес бы к классу зоофитов [121].    

В этих равнинах стало невозможно охотиться, и охотники не приносили  обычной дичи. Съестные припасы истощались, а пополнить их было нечем. Иссякла  вода, и путники уже не могли утолить жажду, которая еще усугублялась  усталостью.    

Гленарван и его спутники испытывали страшные муки, и впервые  их чуть не оставила сила воли. Наконец, уже не шагая, а еле волоча ноги,  измученные путники, руководимые одним лишь инстинктом самосохранения, добрались  до мыса Лоттин на побережье Тихого океана.    

Здесь виднелось несколько пустых хижин, остатки  опустошенного войной селения, брошенные поля. Везде следы грабежа и пожара. И  тут судьба обрекла несчастных путников на новое ужасное испытание.    

Обессиленные, они брели по берегу, как вдруг в миле от них  показался отряд туземцев. Дикари устремились на них, размахивая оружием. Бежать  было некуда, позади только море, и Гленарван, собрав последние силы, хотел было  отдать приказ защищаться, как вдруг Джон Манглс закричал:    

– Пирога! Пирога!    

В самом деле, на плоском песчаном берегу в двадцати шагах от  беглецов стояла вытащенная на берег пирога с шестью веслами. Столкнуть лодку в  воду, прыгнуть в нее и отплыть прочь от опасного берега было делом одной  минуты. Джон Манглс, Мак‑Наббс, Вильсон и Мюльреди сели на весла, Гленарван  взялся за руль, обе женщины, Олбинет, Паганель и Роберт разместились на корме.    

Через десять минут пирога была уже в четверти мили от  берега. Море было спокойно. Беглецы молчали.    

Джон, не желая все‑таки заплывать слишком далеко, хотел уже  приказать плыть вдоль берега, как вдруг весло замерло в его руках. Из‑за мыса  Лоттин показались три пироги – это была погоня.    

– В море! В море! – крикнул молодой  капитан. – Уж лучше погибнуть в волнах!    

Четыре гребца налегли на весла, и пирога снова понеслась в  открытое море. Полчаса расстояние между ними и преследователями не сокращалось,  но несчастные, измученные люди вскоре ослабели, и вражеские пироги стали  приближаться. Вот между ними уже меньше двух миль. Итак, нападение туземцев  неизбежно, их длинные ружья уже нацелены!    

А что же Гленарван? Стоя на корме пироги, он вглядывался в  горизонт в безумной надежде на помощь. Чего он ждал? Чего хотел? Или в нем  пробудилось какое‑то предчувствие?    

Вдруг глаза его вспыхнули, рука протянулась, указывая на что‑то  вдали.    

– Корабль! – крикнул он. – Корабль, друзья  мои! Гребите! Гребите сильнее!    

Ни один из четырех гребцов даже не повернулся, чтобы  взглянуть на это неожиданно появившееся судно: нельзя было упустить ни одного  взмаха весла. Только Паганель встал и направил свою подзорную трубу туда, куда  указывал Гленарван.    

– Да, – сказал географ, – там судно. Паровое  судно! Идет на всех парах! Сюда, к нам! Ну, еще немного, друзья мои!    

Беглецы с новой энергией налегли на весла и еще полчаса не  давали преследователям приблизиться, гребя из последних сил. Корабль  вырисовывался все яснее и яснее. Вот уже видны две его мачты со спущенными  парусами и густые клубы черного дыма.    

Гленарван, передав руль Роберту, схватил подзорную трубу  Паганеля и внимательно следил за каждым движением судна.    

Но как были изумлены Джон Манглс и все остальные, когда  увидели, что черты Гленарвана исказились, лицо его побледнело и подзорная труба  выпала из рук. Одного слова хватило, чтобы объяснить эту внезапную перемену.    

– «Дункан»! – крикнул Гленарван. – «Дункан» и  каторжники!    

– «Дункан»! – воскликнул Джон Манглс, выпуская  весло и поднимаясь.    

– Да, смерть!.. Смерть и там и здесь… – прошептал  Гленарван, сломленный отчаянием.    

Это и правда была их яхта, сомневаться не  приходилось, – их яхта и команда бандитов! У майора вырвалось проклятие.  Судьба жестоко пошутила!    

Между тем пирога была предоставлена самой себе. Куда  править? Куда бежать? Что лучше: угодить к дикарям или к каторжникам? С  ближайшей пироги туземцев раздался выстрел, пуля попала в весло Вильсона.  Несколько взмахов весел снова толкнули пирогу по направлению к «Дункану». Яхта  шла полным ходом, до нее оставалось всего полмили.    

Все пути отрезаны, и Джон Манглс уже не знал, куда и  направить пирогу. Женщины, еле живые от ужаса, бросились на колени и стали  молиться. Дикари открыли беглый огонь, пули градом сыпались вокруг пироги.  Вдруг на яхте прогремел залп, и над головами беглецов пролетело пушечное ядро.  Очутившись между двух огней, они замерли на месте между «Дунканом» и пирогами  туземцев. Джон Манглс, обезумев от отчаяния, схватил топор. Он хотел прорубить дно  пироги и потопить ее вместе со всеми своими спутниками, но его остановил голос  Роберта.    

– Том Остин! Том Остин! – кричал мальчуган. –  Он на борту! Я вижу его! Он узнал нас, он машет шапкой!    

Топор Джона замер в воздухе. Второе ядро со свистом  пронеслось над головой беглецов. Оно надвое разбило ближайшую из трех пирог. На  «Дункане» грянуло громкое «ура». Дикари в страхе повернули пироги и  стремительно поплыли обратно к берегу.    

– К нам! К нам, Том! – громовым голосом крикнул  Джон Манглс.    

Через несколько минут беглецы, все еще плохо понимая, как  это случилось, были уже в безопасности на «Дункане».    

 Глава XVII    

ПОЧЕМУ «ДУНКАН» КРЕЙСИРОВАЛ У ВОСТОЧНОГО БЕРЕГА НОВОЙ ЗЕЛАНДИИ    

     

Невозможно описать чувства Гленарвана и его друзей, когда их  слуха коснулись напевы старой Шотландии. Когда они ступили на палубу «Дункана»,  волынщик заиграл гимн древнего клана Малькольм и дружные крики «ура» встретили  лорда, вернувшегося на борт своего судна.    

    

Гленарван, Джон Манглс, Паганель, Роберт и даже майор – все  со слезами обнимали и целовали друг друга. Это был порыв безумной радости.  Географ совсем потерял голову: он приплясывал как сумасшедший и все  прицеливался своей неразлучной подзорной трубой в подходившие к берегу  уцелевшие пироги.    

Но, видя, в какие лохмотья превратилась одежда Гленарвана и  его спутников, как бледны их лица, отражающие все пережитые ими страшные муки,  команда яхты прервала свои бурные изъявления радости. На борт «Дункана»  вернулись лишь тени тех отважных, блестящих путешественников, которые три  месяца назад, полные надежд, устремились на поиски капитана Гранта. Случай, и  только случай, привел их на судно, которое они уже не ожидали никогда увидеть.  Как они исхудали, как ослабли!    

Все же, прежде чем подумать об отдыхе, пище и питье,  Гленарван стал расспрашивать Тома Остина. Почему «Дункан» находился у  восточного берега Новой Зеландии? Каким образом не попал в руки Бена Джойса?  Какой сказочно счастливый случай привел яхту навстречу беглецам?    

«Почему? Как? Зачем?» – посыпались со всех сторон вопросы на  Тома Остина.    

Старый моряк не знал, кого и слушать. Наконец он решил  слушать одного Гленарвана и отвечать только ему.    

– А где же каторжники? – спросил Гленарван. –  Что вы сделали с каторжниками?    

– С каторжниками? – переспросил с недоумением Том  Остин.    

– Да! С теми негодяями, которые напали на яхту.    

– На какую яхту? – спросил Том Остин. – На  вашу яхту, милорд?    

– Ну да, Том, на «Дункан». Ведь явился же к вам Бен  Джойс?    

– Никакого Бена Джойса я не знаю. Никогда его не  видывал, – ответил Остин.    

– Как – никогда?.. – воскликнул Гленарван,  пораженный ответом старого моряка. – Тогда скажите мне, Том, почему же  «Дункан» крейсирует сейчас вдоль берегов Новой Зеландии?    

Если Гленарван, леди Элен, Мери Грант, Паганель, майор,  Роберт, Джон Манглс, Олбинет, Мюльреди, Вильсон не понимали, чему удивляется  старый моряк, то каково же было их изумление, когда Том спокойно ответил:    

– Но он крейсирует здесь по вашему приказанию, милорд.    

– По моему приказанию?.. – опешил Гленарван.    

– Так точно, милорд, я лишь выполнял предписание,  содержавшееся в вашем письме от четырнадцатого января.    

– В моем письме? В моем письме? – вскричал  Гленарван. Тут все десять путешественников окружили Тома Остина и впились в  него глазами: значит, письмо, написанное у Сноу – Ривер, все‑таки дошло до  него?    

– Давайте‑ка объяснимся хорошенько, – сказал  Гленарван, – а то мне кажется, будто я вижу сон. Вы говорите, Том, что  получили письмо?    

– Да, милорд.    

– В Мельбурне?    

– В Мельбурне, как раз в тот момент, когда я закончил  ремонт.    

– А что это за письмо?    

– Оно написано не вами, но подпись ваша, милорд.    

– Это верно. И мое письмо вам передал каторжник по  имени Бен Джойс?    

– Нет, милорд, матрос по имени Айртон, боцман с  «Британии».    

– Ну да! Айртон и Бен Джойс – это одно и то же лицо! И  что же говорилось в письме?    

– В нем содержался приказ покинуть Мельбурн и  направляться к восточному побережью.    

– … Австралии! – крикнул Гленарван с горячностью,  смутившей старого моряка.    

– Австралии? – с удивлением повторил Том, широко  открывая глаза. – Да нет же, Новой Зеландии!    

– Австралии, Том, Австралии! – подтвердили в один  голос все спутники Гленарвана.    

Тут на Остина словно нашло помрачение. Гленарван говорил с  такой уверенностью, что старому моряку стало казаться, что он и вправду ошибся,  читая письмо. Неужели он, преданный и пунктуальный моряк, мог сделать подобную  ошибку? Он смутился и покраснел.    

– Успокойтесь, Том, – ласково сказала леди  Элен, – такова была воля провидения.    

– Да нет же, сударыня, простите, – пробормотал  старый моряк. – Это невозможно, я не ошибся! Айртон прочел это письмо так  же, как и я. И он‑то, он‑то и хотел, чтобы я, вопреки приказанию, шел к  австралийским берегам!    

– Айртон? – воскликнул Гленарван.    

– Он самый. Айртон уверял, что это ошибка и что  назначенное место встречи – Туфоллд‑Бей.    

– У вас сохранилось это письмо, Том? – спросил  крайне заинтересованный майор.    

– Да, мистер Мак‑Наббс, – ответил Остин. – Я  сейчас схожу за ним.    

И Остин побежал к себе в каюту.    

Несколько минут, пока его не было, все молча  переглядывались. Только майор вперил взор в Паганеля и, скрестив на груди руки,  проговорил:    

– Ну, знаете, Паганель,. это было бы уж слишком!    

– А? Что вы сказали? – пробормотал географ.  Сгорбившийся, с очками на лбу, он удивительно походил на гигантский  вопросительный знак.    

Остин возвратился. Он держал в руке письмо, написанное  Паганелем и подписанное Гленарваном.