1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 
Землю с Небом потрясая,
   
Ревом звуков злополучных
   
Наполняли все кругом.
   
Но безгласный Бодгисаттва
   
Между них сидел спокойный,
   
И лицо его сияло,
   
Прежний блеск не изменив.
   
Царь зверей, так лев спокоен
   
Меж зверей, что воют возле
   
И вокруг рычат, свирепо,—
   
Непривычно странный вид.
   
Войско Мары поспешает,
   
Выявляет крайность силы,
   
Друг ко другу, друг за другом,
   
Угрожают погубить.
   
Взор в него вперяют острый,
   
Зубы хищные оскалив,
   
Налетают, словно вьюга,
   
Прыгнут здесь, а там скакнут.
   
Но безгласный Бодгисаттва
   
Наблюдает их спокойно,
   
Как спокойно смотрит взрослый
   
На играющих детей.
   
Ярче дьявольское войско
   
Распалялось силой злобы,
   
Хвать за камень — не поднимут,
   
Схватят камень — не швыркуть.
   
Их летающие копья,
   
Стреловидные орудья,
   
Зацепляются за воздух,
   
Не хотят спуститься вниз.
   
Гневный гром и тяжесть ливня,
   
Град, несущий раздробленье,
   
Превращались в пятицветный
   
Нежных лотосов цветок.
   
Между тем как яд отвратный
   
И драконова отрава
   
Обращались в благовонный,
   
Сладко-свежий ветерок.
   
И ущерб нанесть бессильны,
   
Те несчетные творенья,
   
Не коснувшись Бодгисаттвы,
   
Только ранили себя.
   
Помогала Маре тетка,
   
Называлась Мага-Кали,
   
У нее в руках был череп,
   
В блюдо выделан был он.
   
Стоя против Бодгисаттвы,
   
Похотливостью движений
   
И приятным этим блюдом
   
Помышляла искусить.
   
Так все сонмы воинств Мары,
   
Каждый в дьявольском обличьи,
   
Закрутились, чтобы бунтом
   
Бодгисаттву устрашить.
   
Ни один его был даже
   
Двинут волос в этой битве,
   
И дружины Мары были
   
Тяжкой схвачены тоской.
   
И тогда, незримы, в высях,
   
Тотчас воинства иные,
   
Голос стройный умножая,
   
Возгласили с высоты:
   
«Вот он! Вот великий Муни!
   
Дух его не тронут злобой,
   
И его — порода Мары
   
Тщетно хочет погубить.
   
Затемненные, напрасно
   
Вы упорствуете в грязном,
   
Откажитесь же от тщетной,
   
От убийственной мечты.
   
Он спокоен, тихий Муни,
   
Он сидит невозмутимый,
   
Вы не можете Сумеру
   
Сдунуть с каменных основ.
   
Может быть, огонь замерзнет,
   
И вода воспламенится,
   
И земля, как пух, смягчится,
   
Он не может ранен быть.
   
Вам не ранить Бодгисаттву!
   
Чрез века вспоен страданьем,
   
Мысли стройно устремивши,
   
Средства правильно развив,
   
В чистоте взлелеяв мудрость,
   
Всех любя и всех жалея,
   
Он скреплен четверократно,
   
Тех углов не разделить.
   
Эти доблести прекрасны
   
И не могут разорваться,
   
И сомнительным не сделать
   
К высшей правде путь его.
   
Ибо, как должно, бесспорно,
   
Солнце с тысячью лучами
   
Потопив в сияньи сумрак,
   
Мировую тьму зажечь,—
   
Или, дерево буравя,
   
Мы зажжем огонь горящий,
   
Иль, глубоко землю роя,
   
Мы заставим брызнуть ключ,—
   
Так и тот, кто непреклонен,
   
Выбрав правильные средства,
   
Если так искать он будет,
   
Неизбежно он найдет.
   
Темен мир без поученья,
   
Три язвят его отравы,
   
Хоть, неведенье и злоба,—
   
В мире плоть он пожалел,
   
И, жалея всех живущих,
   
В эти трудности вмещенных,
   
Радость мудрости искал он,
   
Чтобы страждущим помочь.
   
Для чего же злое мыслить
   
И тому препоны ставить,
   
Кто задумал — прочь из мира
   
Скорбь гнетущую изгнать?
   
То неведенье, что всюду,
   
Родилось от лжеучений,—
   
Потому-то Бодгисаттва
   
Привлечет людей к себе.
   
Ослепить того, кто будет
   
Вожаком великим мира,
   
Невозможная затея;
   
Так, испытанный вожак
   
Чрез Великую Пустыню,
   
Вдаль уводит караваны
   
И, в песках дороги зная,
   
Никогда не заведет.
   
Так вся плоть в темноты впала,
   
Где идут, не знают сами,
   
Хочет он подъять светильник,—
   
Для чего ж гасить его?
   
Плоть застигнута, объята
   
Морем смерти и рождений,
   
Строит мудрости челнок он,—
   
Для чего ж топить его?
   
Ветвь молельности — терпенье,
   
Корень — твердость, поведенье
   
Безупречное — расцветы,
   
Сердце светлое — цветок,
   
Мудрость высшая — все древо,
   
Весь закон есть плод душистый,
   
Тень его — живым защита,—
   
Для чего ж срубать его?
   
Хоть, неведенье и злоба,
   
Это — пыточная «дыба,
   
Это — тяжкие засовы,
   
На плечах существ ярмо.
   
Чрез века он был подвижник,
   
Чтобы снять с людей оковы,
   
Он своей достигнет цели,
   
Сев на крепкий свой престол.
   
На своем законном троне
   
Будет он — как были Будды
   
Давних дней — в себе скрепленный,
   
Цельно-замкнут, как алмаз.
   
Если б вся земля дрожала,
   
Это место будет стойко,
   
Он на точке утвердился,
   
Вам его не отвратить.
   
Так умерьте же хотенья
   
И, прогнав высокомерье,
   
Приготовьтесь к размышленью,
   
Чтоб смиренными пребыть».
   
Слыша в воздухе те звуки,
   
Бодгисаттву видя твердым,
   
Страхом был застигнут Мара,
   
Взлеты замысла прогнал.
   
И, отвергши ухищренья,
   
Вновь на Небо путь направил.
   
Между тем его дружины,
   
Все рассеяны кругом,
   
С мест попадали высоких,
   
Бранной гордости лишились
   
И оружья, и доспехи
   
Разметали по лесам.
   
Так порою вождь жестокий
   
Поражен в сраженьи насмерть,
   
И ряды его редеют,—
   
Войско Мары прочь бежит.
   
Бодгисаттва успокоен,
   
Тишина в уме высоком, 
   
Утро, Солнцу путь готовя,
   
Расцвечается зарей.
   
Ослабел туман широкий,
   
Праху серому подобный,
   
Звезды с Месяцем бледнеют,
   
Грани ночи стерты днем.
   
Между тем с высот струится
   
Водопад цветов небесных,
   
Чтобы свеять Бодгисаттве
   
Нежно-дышащую дань.
  
  
   
    
14. ЛИЦОМ К ЛИЦУ
   
   
Бодгисаттва, Мару победивши,
   
Твердо ум в покое укрепив,
   
Вычерпав до капли первоправду,
   
В созерцанье глубоко вошел.
   
И в порядке пред его очами
   
Состоянья разные прошли,
   
В ведение правое вступил он,
   
В бодрствованье первое вошел.
   
Вспомнил он свои существованья,
   
Там рожден и с именем таким,
   
Все, до настоящего рожденья,
   
Через сотни, тысячи смертей
   
Мириады разных воплощений,
   
Всякие и всюду, без числа.
   
Всей своей семьи узнав сплетенья,
   
Жалостью великой схвачен был.
   
Миновало чувство состраданья,
   
Видел вновь он все, что здесь живет,
   
Шесть частей круговращенья жизни,
   
От рожденья к смерти, нет конца.
   
Пусто все, и шатко, и неверно,
   
Как платан, что каждый миг дрожит,
   
Как мечта, что вспыхнет и погаснет,
   
И как сон, что встанет и пройдет.
   
И в средине бодрствованья ночи
   
Глянул он глазами чистых Дэв,
   
Пред собой увидел все созданья,
   
Как увидишь в зеркале свой лик:
   
Всех, кто был рожден и вновь родился,
   
Чтоб в рожденьи новом умереть,
   
Благородных, низких, пышных, бедных,
   
Всех жнецов своих безмерных жатв.
   
Видел тех, кто правое свершает,
   
Видел тех, кто в жизни служит злу,
   
Копящих, как следствие, блаженство,
   
Громоздящих в житницах беду.
   
Различил сначала злых в деяньях,
   
Злое им рожденье быть должно,
   
Тех узрел, деянья чьи — молельны,
   
Место их — с людьми и средь Богов.
   
Те опять в адах родятся нижних,
   
Видел он всю пропасть пыток их,
   
Токи пьют расплавленных металлов,
   
Острые им вилы рвут тела.
   
Стеснены в котлах с водой кипящей,
   
Втиснуты в пылающих печах,
   
Длиннозубым отданы собакам,
   
Птицам, что выклевывают мозг.
   
Из огня уходят в лес дремучий,
   
Где, как бритва, листья режут их,
   
Лезвия им руки отрезают,
   
На куски их рубят топоры.
   
Тело сплошь — зияющая рана,
   
В членах искривляющихся боль,
   
Пьют они горчайшие отравы,
   
Их судьба им не дарует смерть.
   
Кто восторг свой видел в злых деяньях,
   
В злейшей видел он печали их,
   
Здесь — мгновенный проблеск наслажденья,
   
Долгий мрак зловещей пытки — там.
   
Смех и шутка при чужих страданьях,
   
Плач и вопль, когда возмездья час.
   
О, когда б живые знали точно —
   
В делании злом всех следствий цепь!
   
Если б знали, верно б, отвернулись
   
От своих замышленных путей!
   
Если б знали, верно б, прочь бежали
   
От того, что следом — кровь и смерть!
   
Видел также он плоды рожденья
   
В лике зверя, всех свершений счет,
   
Накопленье собственных возвратов,
   
Смерть — и вновь рожден звериный лик.
   
Из-за шкуры или из-за мяса
   
Умереть одним велит удел,
   
Из-за рога, меха или крыльев
   
Те же рвут друг друга из вражды.
   
Раньше — друг, родной, теперь — злой ворог,
   
Когти к горлу, пасти, зуб и клык,
   
А иные гнутся, тяжко бремя,
   
Но влачат, бодилами их жгут.
   
Призраков пытаемых несчетность,
   
Горла, что иссохли, пить хотят,
   
Те лететь должны чрез вышний воздух,
   
Те, не зная смерти, быть в воде,
   
Видел также он скупцов и жадных,
   
Ныне — как голодные они,
   
Их тела крутой горе подобны,
   
Рты же — как игольное ушко.
   
Рот всегда для пищи раскрывая,
   
Поглощают лишь один огонь,
   
Пьют они отравленное пламя,
   
Гарь внутри, и больше ничего.
   
Жадные, обманывать умели,
   
Облыгали тех, кто был благим,
   
А теперь голодными родились,
   
Призрак пищи вечно мучит их.
   
Все отбросы от людей нечистых
   
Были бы усладою для них,
   
Но, едва такую сладость узрят,
   
Исчезает в воздухе она.
   
О, когда бы только кто предвидел,
   
Что его за жадность сердца ждет,
   
Самую он плоть свою бы отдал,
   
Лишь бы милосердье оказать!
   
Снова их рожденными узрел он,
   
Их тела как сточная труба,
   
Рождены из чрева лишь для грязи,
   
Чтобы ведать боль и трепетать.
   
В жизни — ни одной минуты вольной
   
От того, что смертный час грозит,
   
И хоть жизнь — сплошные труд и горе,
   
Вновь родятся, новая страда.
   
Видел тех, что заслужили Небо,
   
Но снедает их любовь к любви,
   
Жажда быть любимым вечно мучит,
   
Вянуть, как без влаги вянет цвет.
   
Светлые дворцы их опустели,
   
Дэвы спят во прахе на земле,
   
Или молча горько-горько плачут,
   
Вспоминая о былых любвях.
   
Кто родился, грустен в увяданьи,
   
Кто, любимый, умер, горе в том:
   
Так стремятся к радостям небесным
   
И в борьбе себе готовят боль.
   
Что же стоят радости такие?
   
Кто же будет, здраво, жаждать их?
   
Чтоб добиться их, усилье нужно,
   
Но они бессильны боль прогнать.
   
Горе! горе! В этом нет различья!
   
Дэвы в том обмануты равно!
   
Чрез века они страданье терпят,
   
Чрез века с хотеньем бой ведут.
   
Достоверно ждут отдохновенья,
   
И опять паденье — их удел.
   
Пытки их в Аду подстерегают,
   
Рвут друг друга, точно зверя зверь.
   
Ищут в жгучей жажде и сгорают,
   
Ищут: «Где восторги?» — ждет их боль,
   
В Небесах — мечтают — верный отдых,
   
Но с рожденьем в Небе тоже боль.
   
Раз рожден — страданье непрерывно,
   
В мире нет приюта от тоски,
   
Круговратность смерти и рожденья —
   
Поворот несчетный колеса.
   
В этих водах бьется все живое,
   
В этих зыбях плоть не отдохнет.
   
Чистым зреньем Дэвы так смотрел он,
   
Пять пределов жизни созерцал
   
Все, равно, бесплодно и напрасно,
   
Дрожь листка, на миг пузырь волны.
   
И вступил он в бодрствованье третье,
   
В глубь познанья правды он вошел.
   
Целый мир созданий созерцал он,
   
Приносящий боль, водоворот,
   
Полчища живущих, что стареют,
   
Тех ряды, к которым смерть идет.
   
Жажда, жадность, темнота незнанья,
   
Безысходность тесных жмущих пут.
   
Внутрь себя взглянул он и увидел,
   
Где исход рожденья, смерти ключ.
   
Он удостоверился, что дряхлость —
   
Из рожденья, как и смерть есть в нем:
   
Если человек родился с телом,
   
Тело унаследует недуг.
   
Глянул он, откуда же рожденье,
   
И увидел цепь свершений он,
   
Что в другом свершались месте, где-то,
   
Не Всевышний делал те дела.
   
Не были они самопричинны,
   
Не было то личным бытие,
   
Не были они и беспричинны,—
   
Так звено с звеном он различил.
   
Кто, сломав бамбук, сустав разнимет,
   
Все суставы разделить легко:
   
Так, причину смерти и рожденья
   
Увидав, он к правде подошел.
   
Все исходит в мире из цеплянья,
   
Как, схватив траву, горит огонь;
   
А идет цеплянье из хотенья,
   
Хоть из ощущения идет;
   
Как себе голодный ищет пищи
   
Иль к колодцу жаждущий спешит,
   
Есть так в ощущеньи жажда жизни,
   
От касанья это все идет;
   
К дереву так деревом коснешься,
   
И огонь из тренья порожден;
   
Шесть есть разных входов для касанья,
   
Их причинность имя есть и лик;
   
Имя с ликом родились от знанья,
   
Как зерно идет в росток и в лист,
   
Знанье же из имени и лика,
   
Эти два сплетаются в одно;
   
Некая попутная причина
   
Имя порождает, с ним и лик;
   
А другой попутною причиной
   
Имя с ликом к знанию ведут;
   
Как корабль уходит с человеком,
   
При сплетеньи суши и воды,
   
Так из знанья имя вышло с ликом,
   
Имя с ликом корни создает;
   
От корней рождается касанье;
   
От касанья к ощущенью путь;
   
В ощущеньи кроется хотенье;
   
И в хотеньи связь цеплянья есть;
   
Эта связь причина есть деяний;
   
А они ведут к рожденью вновь;
   
А в рожденьи скрыты смерть и старость,
   
В этом всех живых круговорот.
   
Исто-просветленный, мысля точно,
   
Он неукоснительно постиг:
   
Ежели рождение разрушить,
   
Прекратится старость, с ней и смерть.
   
Только уничтожь возникновенье —
   
И рожденью вместе с ним конец.
   
Только уничтожь цеплянье связи —
   
И возникновенья больше нет.
   
Уничтожь хотенье — нет цеплянья.
   
С ощущеньем — уничтожишь хоть.
   
Нет касанья — нет и ощущенья.
   
Шестеричность входов уничтожь,
   
Нет касанья, входы уничтожишь —
   
С ними нет имен и ликов нет.
   
Знанья нет — и нет имен и ликов.
   
Имена и лики уничтожь —
   
Вместе с ними знанье погибает.
   
Уничтожь неведенье,— и с ним
   
Имена и лики умирают.
   
Так великий Риши завершен,
   
Он усовершенствован в самбодхи,
   
В мудрости пределов он достиг.
   
Так усовершенствовавшись, Будда,
   
Духом, восьмикратный путь нашел,
   
Миру светоч — правильное зренье,
   
Верный путь для всех, чтобы ступать.
   
Так сполна он самость уничтожил,—
   
Гаснет так огонь, пожрав траву.
   
То он сделал, что хотел бы видеть
   
Сделанным свободными людьми.
   
Первый так прошел урок великий,
   
Парамарта свершена была.
   
Он вошел в глубокую Нирвану,
   
Свет возрос, и темный мрак исчез.
   
Полный совершенного покоя,
   
И хранил молчанье, он достиг
   
До криницы правды бесконечной,
   
До неисчерпаемых ключей.
   
Всей блистая мудростью лучистой,
   
Так великий Риши там сидел,
   
Между тем в глубоких содроганьях
   
Сотрясалась мощная Земля.
   
И опять был мир светло-спокоен,
   
Дэвы, Наги, Духи собрались,
   
Музыка небесная возникла,
   
Правый был закон ей вознесен.
   
Ветерки прохладные дышали,
   
Упадал с Небес душистый дождь,
   
И цветы не дожидались сроков,
   
И плоды спешили заблистать.
   
Из пространства, в пышном изобильи,
   
Молнийные падали цветы,
   
И других цветов лились гирлянды,
   
Светлому к ногам свевая дань.
   
Разные создания друг к другу
   
Устремлялись, чувствуя любовь,
   
Страх и ужас вовсе в мире стерлись,
   
Ненависти не было ни в ком.
   
Все, что жило в мире, сочеталось
   
С вольной безупречностью любви,
   
Дэвы, бросив вышние восторги,
   
К грешным, облегчая их, сошли,
   
Пытки было меньше все и меньше,
   
Возрастала мудрости Луна.
   
Видя свет, несомый людям Буддой,
   
Ликовали духи в Небесах,
   
Из жилищ небесных упадали
   
Приношенья, как цветочный дождь,
   
Дэвы, Наги, голосом согласным,
   
Восхваляли доблести его.
   
Люди, видя эти приношенья,
   
Слыша также радостный напев,
   
Исполнялись светлым ликованьем,
   
Отдавались радости вполне.
   
Только Мара, темный Дэвараджа,
   
В сердце сжатом чувствовал тоску.
   
Будда, потерявшись в созерцаньи,
   
В сердце ощущая светлый мир,
   
День ко дню, семь дней смотрел на Бодхи,
   
На святое древо он смотрел.
   
«Я теперь в покое совершенном,—
   
Про себя безгласно он сказал,—
   
Что хотело сердце — получило,
   
Ускользнул от самого себя».
   
Обозрело снова око Будды
   
Все живое, что вступило в мир,
   
Жалость в нем глубокая возникла,
   
Он желал им вольной чистоты.
   
Но, чтобы прийти к освобожденью
   
От слепой и жадной темноты,
   
Сердце путь прямой должно наметить
   
И не только внешне замолчать.
   
Он взглянул назад, и он подумал
   
Об обете мощном,— и опять
   
Восхотел закон он проповедать,
   
Жатву боли в мире осмотрел.
   
Брама-Дэва, видя эти мысли
   
И желая свет распространить,