1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 
Греков сразил и упал, изнемогший, на груду убитых.    

505  Холм над могилой пустой у прибрежий Ретейских  воздвиг я,    

Трижды к манам твоим над гробницей воззвал громогласно.    

Имя твое и доспех пребывают там; но не мог я,    

Друг, увидеть тебя и землей родною засыпать".    

Молвил в ответ Деифоб: "Все, что должно, ты свято  исполнил:    

510  Пред Деифобом ты чист, перед тенью убитого  друга.    

Только роком моим и спартанки[328] злодейством погублен    

Я, – такую она по себе оставила память!    

Как последнюю ночь в ликованье обманчивом все мы    

Встретили, – знаешь ты сам: слишком памятно все, что  свершилось.    

515  Только лишь конь роковой на крутые склоны  Пергама    

Поднят был и принес врагов и оружье во чреве,    

Тотчас она повела, как бы оргию Вакха справляя,    

Жен хороводом вокруг; выступая сама между ними    

С факелом ярким в руках, с высоты призывала данайцев.    

520  Я же, устав от забот, с отягченным дремотою  взором,    

В брачный злосчастный покой ушел и забылся на ложе    

Сладким, глубоким сном, безболезненной смерти подобным.    

Славная эта жена между тем уносит оружье    

Из дому все – даже верный мой меч, что висел в изголовье, —    

525  В дом Менелая зовет, растворяет настежь все  двери.    

Думала, видно, она угодить любимому мужу,    

Тем заставив молву о былых преступленьях умолкнуть.    

Что же еще? Ворвался Эолид[329], подстрекатель убийства,    

Вместе с Атридом ко мне… О боги, если о мести    

530  К вам взывать не грешно – за бесчестье грекам  воздайте!    

Но и ты мне ответь, тебя, живого, какие    

Бедствия к нам привели? Заблудился ль ты, в море скитаясь,    

Боги ль прислали тебя? Какая судьба тебя гонит    

В мрачный край, в унылый приют, где солнце не всходит?"    

     

535  Долго беседа их шла; между тем на алой четверке    

Мира срединную ось миновала в эфире Аврора.    

Мог бы Эней весь отпущенный срок в разговорах растратить,    

Если б Сивилла ему не напомнила речью короткой:    

"Близится ночь, пролетают часы в бесполезных стенаньях!    

540  Две дороги,[330] Эней,  расходятся с этого места:    

Путь направо ведет к стенам великого Дита, —    

Этим путем мы в Элизий пойдем; а левой дорогой    

Злые идут на казнь, в нечестивый спускаются Тартар".    

Ей отвечал Деифоб: "Не сердись, могучая жрица,    

545  Я ухожу обратно в толпу и во мрак возвращаюсь!    

Ты, наша гордость, иди! Пусть судьба твоя будет  счастливей!"    

Так он сказал и прочь отошел с напутствием этим.    

     

Влево Эней поглядел: там, внизу, под кручей скалистой    

Город раскинулся вширь, обведенный тройною стеною.    

550  Огненный бурный поток вкруг твердыни Тартара  мчится,    

Мощной струей Флегетон увлекает гремучие камни.    

Рядом ворота стоят на столпах адамантовых прочных:    

Створы их сокрушить ни людская сила не может,    

Ни оружье богов. На железной башне высокой    

555  Днем и ночью сидит Тизифона[331] в одежде кровавой,    

Глаз не смыкая, она стережет преддверия Дита.    

Слышится стон из-за стен и свист плетей беспощадных,    

Лязг влекомых цепей и пронзительный скрежет железа.    

Замер на месте Эней и прислушался к шуму в испуге.    

560  "Дева, скажи, каковы обличья злодейства?  Какие    

Казни свершаются там? Что за гул долетает оттуда?"    

Жрица в ответ начала: "О вождь прославленный тевкров,    

Чистому боги вступать на преступный порог запрещают.    

Но Геката, отдав мне под власть Авернские рощи,    

565  Всюду водила меня и возмездья богов показала.    

Кносский судья Радамант суровой правит державой;    

Всех он казнит, заставляет он всех в преступленьях  сознаться,    

Тайно содеянных там, наверху, где злодеи напрасно    

Рады тому, что придет лишь по смерти срок искупленья.    

570  Мстительным гневом полна, Тизифона с насмешкою  злобной    

Хлещет виновных бичом, и подносит левой рукою    

Гнусных гадов к лицу, и свирепых сестер созывает.    

Только потом, скрежеща, на скрипучих шипах распахнутся    

Створы священных ворот. Посмотри, – ты видишь обличье    

575  Той, что на страже стоит и порог изнутри  охраняет?    

Гидра огромная там, пятьдесят разинувши пастей,    

Первый чертог сторожит. В глубину уходит настолько    

Тартара темный провал, что вдвое до дна его дальше,    

Чем от земли до небес, до высот эфирных Олимпа.    

580  Там рожденных Землей титанов древнее племя    

Корчится в муках на дне, низвергнуто молнией в бездну.    

Видела там я и двух сыновей Алоэя[332] огромных,    

Что посягнули взломать руками небесные своды,    

Тщась громовержца изгнать и лишить высокого царства.    

585  Видела, как Салмоней[333] несет жестокую кару, —    

Тот, кто громам подражал и Юпитера молниям жгучим.    

Ездил торжественно он на четверке коней, потрясая    

Факелом ярким, у всех на глазах по столице Элиды,    

Требовал, чтобы народ ему поклонялся, как богу.    

590  То, что нельзя повторить, – грозу и грома  раскаты, —    

Грохотом меди хотел и стуком копыт он подделать,    

Но всемогущий Отец из туч густых огневую    

Бросил в безумца стрелу – не дымящий факел сосновый, —    

И с колесницы низверг, и спалил его в пламенном вихре.    

595  Видеть мне было дано и Земли всеродящей питомца    

Тития[334]:  телом своим распластанным занял он девять    

Югеров; коршун ему терзает бессмертную печень    

Клювом-крючком и в утробе, для мук исцеляемой снова,    

Роется, пищи ища, и гнездится под грудью высокой,    

600  И ни на миг не дает отрастающей плоти покоя.    

Надо ль лапифов назвать, Иксиона и Пирифоя?    

Камень черный висит над тенями и держится еле,    

Будто вот-вот упадет. Золотые ложа, как в праздник,    

Застланы пышно, и пир приготовлен с роскошью царской,    

605  Яства у самого рта, – но из фурий  страшнейшая тут же    

То за столом возлежит, не давая к еде прикоснуться,    

То встает и, громко крича, поднимает свой факел.[335]    

Те, кто при жизни враждой родных преследовал братьев,    

Кто ударил отца, или был бесчестен с клиентом,    

610  Или, богатства нажив, для себя лишь берег их и  близким    

Не уделял ничего (здесь таких бессчетные толпы),    

Или убит был за то, что бесчестил брачное ложе,    

Или восстать на царя дерзнул, изменяя присяге,    

Казни здесь ждут. Но казни какой – узнать не пытайся,    

615  Не вопрошай об участи их и о видах мучений.    

Катят камни одни, у других распятое тело    

К спицам прибито колес. На скале Тесей горемычный[336]    

Вечно будет сидеть. Повторяя одно непрестанно,    

Громко взывая к теням, возглашает Флегий[337] злосчастный:    

620  «Не презирайте богов и учитесь блюсти  справедливость!»    

Этот над родиной власть за золото продал тирану    

Или законы за мзду отменял и менял произвольно,    

Тот на дочь посягнул, осквернив ее ложе преступно, —    

Все дерзнули свершить и свершили дерзко злодейство.    

625  Если бы сто языков и столько же уст я имела,    

Если бы голос мой был из железа, – я и тогда бы    

Все преступленья назвать не могла и кары исчислить!"    

Долгий окончив рассказ, престарелая Фебова жрица    

Молвила: "Дальше ступай, заверши нелегкий свой подвиг.    

630  В путь поспешим: уж стены видны, что в  циклоповых горнах    

Кованы; вижу я там под высоким сводом ворота:    

Нам возле них оставить дары велят наставленья".    

Молвила так – и они, шагая рядом во мраке,    

Быстро прошли оставшийся путь и приблизились к стенам.    

635  Там за порогом Эней окропляет свежей водою    

Тело[338] себе  и к дверям прибивает ветвь золотую.    

     

Сделав это и долг пред богиней умерших исполнив,    

В радостный край вступили они, где взору отрадна    

Зелень счастливых дубрав, где приют блаженный таится.    

640  Здесь над полями высок эфир, и светом багряным    

Солнце сияет свое, и свои загораются звезды.    

Тело себе упражняют одни в травянистых палестрах    

И, состязаясь, борьбу на песке золотом затевают,    

В танце бьют круговом стопой о землю другие,    

645  Песни поют, и фракийский пророк[339] в одеянии длинном    

Мерным движениям их семизвучными вторит ладами,    

Пальцами бьет по струнам или плектром[340] из кости слоновой.    

Здесь и старинный род потомков Тевкра прекрасных,    

Славных героев сонм, рожденных в лучшие годы:    

650  Ил, Ассарак и Дардан, основатель Трои могучей.    

Храбрый дивится Эней: вот копья воткнуты в землю,    

Вот колесницы мужей стоят пустые, и кони    

Вольно пасутся в полях. Если кто при жизни оружье    

И колесницы любил, если кто с особым пристрастьем    

655  Резвых коней разводил, – получает все то же  за гробом.    

Вправо ли взглянет Эней или влево, – герои пируют,    

Сидя на свежей траве, и поют, ликуя, пеаны[341]    

В рощах, откуда бежит под сенью лавров душистых,    

Вверх на землю стремясь, Эридана поток многоводный.    

660  Здесь мужам, что погибли от ран в боях за  отчизну,    

Или жрецам, что всегда чистоту хранили при жизни,    

Тем из пророков, кто рек только то, что Феба достойно,    

Тем, кто украсил жизнь, создав искусства для смертных,    

Кто средь живых о себе по заслугам память оставил, —    

665  Всем здесь венчают чело белоснежной повязкой  священной.    

Тени вокруг собрались, и Сивилла к ним обратилась    

С речью такой, – но прежде других к Мусею[342], который    

Был всех выше в толпе, на героя снизу взиравшей:    

"Ты, величайший певец, и вы, блаженные души,    

670  Нам укажите, прошу, где Анхиза найти? Ради  встречи    

С ним пришли мы сюда, переплыли реки Эреба".    

Ей в немногих словах Мусей на это ответил:    

"Нет обиталищ у нас постоянных: по рощам тенистым    

Мы живем; у ручьев, где свежей трава луговая, —    

675  Наши дома; но, если влечет вас желание сердца,    

Надо хребет перейти. Вас пологим путем поведу я".    

Так он сказал и пошел впереди и с горы показал им    

Даль зеленых равнин. И они спустились с вершины.    

     

Старец Анхиз между тем озирал с усердьем ревнивым    

680  Души, которым еще предстоит из долины зеленой,    

Где до поры пребывают они, подняться на землю.    

Сонмы потомков своих созерцал он и внуков грядущих,    

Чтобы узнать их судьбу, и удел, и нравы, и силу,    

Но лишь увидел, что сын к нему по лугу стремится,    

685  Руки порывисто он протянул навстречу Энею,    

Слезы из глаз полились и слова из уст излетели:    

"Значит, ты все же пришел? Одолела путь непосильный    

Верность святая твоя? От тебя и не ждал я иного.    

Снова дано мне смотреть на тебя, и слушать, и молвить    

690  Слово в ответ? Я на это всегда уповал неизменно,    

День считая за днем, – и надежды мне не солгали.    

Сколько прошел ты морей, по каким ты землям скитался,    

Сколько опасностей знал, – и вот ты снова со мною!    

Как за тебя я боялся, мой сын, когда в Ливии был ты!"    

695  Сын отвечал: "Ты сам, твой печальный образ,  отец мой,    

Часто являлся ко мне, призывая в эти пределы.    

Флот мой стоит в Тирренских волнах. Протяни же мне руку,    

Руку, родитель, мне дай, не беги от сыновних объятий!"    

Молвил – и слезы ему обильно лицо оросили.    

700  Трижды пытался отца удержать он, сжимая в  объятьях, —    

Трижды из сомкнутых рук бесплотная тень ускользала,    

Словно дыханье, легка, сновиденьям крылатым подобна.    

     

Тут увидел Эней в глубине долины сокрытый    

Остров лесной, где кусты разрослись и шумели вершины:    

705  Медленно Лета текла перед мирной обителью этой,    

Там без числа витали кругом племена и народы.    

Так порой на лугах в безмятежную летнюю пору    

Пчелы с цветка на цветок летают и вьются вкруг белых    

Лилий, и поле вокруг оглашается громким гуденьем.    

710  Видит все это Эней – и объемлет ужас героя;    

Что за река там течет – в неведенье он вопрошает, —    

Что за люди над ней такой теснятся толпою.    

Молвит родитель в ответ: "Собрались здесь души, которым    

Вновь суждено вселиться в тела, и с влагой летейской    

715  Пьют забвенье они в уносящем заботы потоке.    

Эти души тебе показать и назвать поименно    

Жажду давно уже я, чтобы наших ты видел потомков,    

Радуясь вместе со мной обретенью земли Италийской".    

"Мыслимо ль это, отец, чтоб отсюда души стремились    

720  Снова подняться на свет и облечься тягостной  плотью?    

Злая, видно, тоска влечет несчастных на землю!"    

"Что ж, и об этом скажу, без ответа тебя не оставлю, —    

Начал родитель Анхиз и все рассказал по порядку.[343] —    

Землю, небесную твердь и просторы водной равнины,    

725  Лунный блистающий шар, и Титана светоч,[344] и звезды, —    

Все питает душа, и дух, по членам разлитый,    

Движет весь мир,[345] пронизав  его необъятное тело.    

Этот союз породил и людей, и зверей, и пернатых,    

Рыб и чудовищ морских, сокрытых под мраморной гладью.    

730  Душ семена рождены в небесах и огненной силой    

Наделены – но их отягчает косное тело,    

Жар их земная плоть, обреченная гибели, гасит.    

Вот что рождает в них страх, и страсть, и радость, и муку,    

Вот почему из темной тюрьмы они света не видят.    

735  Даже тогда, когда жизнь их в последний час  покидает,    

Им не дано до конца от зла, от скверны телесной    

Освободиться: ведь то, что глубоко в них вкоренилось,    

С ними прочно срослось – не остаться надолго не может.    

Кару нести потому и должны они все – чтобы мукой    

740  Прошлое зло искупить. Одни, овеваемы ветром,    

Будут висеть в пустоте, у других пятно преступленья    

Выжжено будет огнем или смыто в пучине бездонной.    

Маны любого из нас понесут свое наказанье,    

Чтобы немногим затем перейти в простор Элизийский.    

745  Время круг свой замкнет, минуют долгие сроки, —    

Вновь обретет чистоту, от земной избавленный порчи,    

Душ изначальный огонь, эфирным дыханьем зажженный.    

Времени бег круговой отмерит десять столетий, —    

Души тогда к Летейским волнам божество призывает,    

750  Чтобы, забыв обо всем, они вернулись под своды    

Светлого неба и вновь захотели в тело вселиться".    

     

Вот что поведал Анхиз, и сына вместе с Сивиллой    

В гущу теней он повлек, и над шумной толпою у Леты    

Встали они на холме, чтобы можно было оттуда    

755  Всю вереницу душ обозреть и в лица вглядеться.    

"Сын мой! Славу, что впредь Дарданидам сопутствовать  будет,    

Внуков, которых тебе родит италийское племя,    

Души великих мужей, что от нас унаследуют имя, —    

Все ты узришь: я открою тебе судьбу твою ныне.    

760  Видишь, юноша там о копье без жала[346] оперся:    

Близок его черед, он первым к эфирному свету    

Выйдет, и в нем дарданская кровь с италийской сольется;    

Будет он, младший твой сын, по-альбански Сильвием зваться,    

Ибо его средь лесов взрастит Лавиния.[347] Этот    

765  Поздний твой отпрыск царем и царей родителем  станет.    

С этой поры наш род будет править Долгою Альбой.    

Следом появится Прок,[348] народа  троянского гордость,    

Капис, Нумитор и тот, кто твоим будет именем назван, —    

Сильвий Эней; благочестьем своим и доблестью в битвах    

770  Всех он затмит, если только престол альбанский  получит.[349]    

Вот она, юных мужей череда! Взгляни на могучих!    

Всем виски осенил венок дубовый гражданский.[350]    

Ими Пометий, Момент, и Фидены, и Габии будут    

Возведены, и в горах Коллатия крепкие стены,    

775  Инуев Лагерь они, и Кору, и Болу построят,[351]    

Дав имена местам, что теперь имен не имеют.    

Вот и тот, кто навек прародителя спутником станет,[352]    

Ромул, рожденный в роду Ассарака от Марса и жрицы    

Илии. Видишь, двойной на шлеме высится гребень?    

780  Марс-родитель его отличил почетной приметой!    

Им направляемый Рим до пределов вселенной расширит    

Власти пределы своей, до Олимпа души возвысит,    

Семь твердынь на холмах окружит он единой стеною,    

Гордый величьем сынов, Берекинфской богине[353] подобен,    

785  Что в башненосном венце по Фригийской стране  разъезжает,    

Счастлива тем, что бессмертных детей родила, что и внуки    

Все – небожители, все обитают в высях эфирных.    

Взоры теперь сюда обрати и на этот взгляни ты    

Род и на римлян твоих. Вот Цезарь и Юла потомки:    

790  Им суждено вознестись к средоточью великого  неба.    

Вот он, тот муж, о котором тебе возвещали так часто:    

Август Цезарь, отцом божественным вскормленный,[354] снова    

Век вернет золотой на Латинские пашни, где древле    

Сам Сатурн был царем, и пределы державы продвинет,    

795  Индов край покорив и страну гарамантов, в те  земли,    

Где не увидишь светил, меж которыми движется солнце,[355]    

Где небодержец Атлант вращает свод многозвездный.    

Ныне уже прорицанья богов о нем возвещают,    

Край Меотийских болот и Каспийские царства пугая,    

800  Трепетным страхом смутив семиструйные нильские  устья.    

Столько стран не прошел ни Алкид в скитаниях долгих,    

Хоть и сразил медноногую лань и стрелами Лерну    

Он устрашил и покой возвратил лесам Эриманфа,    

Ни виноградной уздой подъяремных смиряющий тигров    

805  Либер[356],  что мчится в своей колеснице с подоблачной Нисы.    

Что ж не решаемся мы деяньями славу умножить?    

Нам уж не страх ли осесть на земле Авзонийской мешает?    

Кто это там, вдалеке, ветвями оливы увенчан,    

Держит святыни в руках? Седины его узнаю я!    

810  Римлян царь, укрепит он законами первыми город;    

Бедной рожденный землей, из ничтожных он явится Курий,    

Чтобы принять великую власть.[357] Ее передаст он    

Туллу[358],  что мирный досуг мужей ленивых нарушит,    

Двинув снова в поход от триумфов отвыкшее войско.    

815  Анк на смену ему воцарится, спеси не чуждый:[359]    

Слишком уж он и сейчас дорожит любовью народа.    

Хочешь Тарквиниев[360] ты  увидать и гордую душу    

Мстителя Брута[361] узреть,  вернувшего фасции Риму?    

Власти консульской знак – секиры грозные – первым    

820  Брут получит и сам сыновей, мятеж затевавших,    

На смерть осудит отец во имя прекрасной свободы;    

Что бы потомки о нем ни сказали, – он будет несчастен,    

Но к отчизне любовь и жажда безмерная славы    

Все превозмогут. Взгляни: вдалеке там Деции, Друзы,[362]    

825  С грозной секирой Торкват и Камилл, что орлов  возвратит нам.[363]    

Видишь – там две души одинаковым блещут оружьем?    

Ныне, объятые тьмой, меж собой они в добром согласье,    

Но ведь какою войной друг на друга пойдут,[364] если света    

Жизни достигнут! Увы, как много крови прольется    

830  В дни, когда тесть от Монековых скал с  Альпийского вала[365]    

Спустится, зять же его с оружьем встретит восточным![366]    

Дети! Нельзя, чтобы к войнам таким ваши души привыкли!    

Грозною мощью своей не терзайте тело отчизны!    

Ты, потомок богов, ты первый о милости вспомни,    

835  Кровь моя, меч опусти!..    

Этот, Коринф покорив,[367] поведет  колесницу в триумфе    

На Капитолий крутой, над ахейцами славен победой.    

Тот повергнет во прах Агамемнона крепость – Микены,    

Аргос возьмет, разобьет Эакида, Ахиллова внука,[368]    

840  Мстя за поруганный храм Минервы,[369] за предков троянских.    

Косс и великий Катон,[370] ужель  о вас умолчу я?    

Гракхов не вспомню ли род? Сципионов, как молния грозных,    

Призванных гибель нести Карфагену?[371] Серрана, что ниву    

Сам засевал? Иль Фабриция, кто, довольствуясь малым,    

845  Был столь могуч?[372] О Фабии, вас назову и усталый…    

Максим, и ты здесь, кто нам промедленьями спас государство![373]    

Смогут другие создать изваянья живые из бронзы,    

Или обличье мужей повторить во мраморе лучше,    

Тяжбы лучше вести и движенья неба искусней    

850  Вычислят иль назовут восходящие звезды, –  не спорю:    

Римлянин! Ты научись народами править державно —    

В этом искусство твое! – налагать условия мира,    

Милость покорным являть и смирять войною надменных!"    

     

Так Анхиз говорил изумленным спутникам; после    

855  Он добавил: "Взгляни, вот Марцелл[374], отягченный добычей;    

Ростом он всех превзошел, победитель во многих сраженьях,    

Тот, кто Рим укрепит, поколебленный тяжкою смутой,    

Кто, воюя в седле, разгромит пунийцев и галлов, —    

Третий доспех,[375] добытый  в бою, посвятит он Квирину".    

860  Молвил на это Эней, увидев рядом с Марцеллом    

Юношу дивной красы[376] в  доспехах блестящих, который    

Шел с невеселым лицом, глаза потупивши в землю:    

"Кто, скажи мне, отец, там идет с прославленным мужем?    

Сын ли его иль один из бессчетных потомков героя?    

865  Спутников сколько вокруг! Каким он исполнен  величьем!    

Но осеняет чело ему ночь печальною тенью".    

Слезы из глаз полились у Анхиза, когда отвечал он:    

"Сын мой, великая скорбь твоему уготована роду:    

Юношу явят земле на мгновенье судьбы – и дольше    

870  Жить не позволят ему. Показалось бы слишком  могучим    

Племя римлян богам, если б этот их дар сохранило.    

Много стенаний и слез вослед ему с Марсова поля[377]    

Город великий пошлет! И какое узришь погребенье    

Ты, Тиберин[378],  когда воды помчишь мимо свежей могилы!    

875  Предков латинских сердца вознести такою надеждой    

Больше таких не взрастит себе во славу питомцев    

Ромулов край. Но увы! Ни у чему благочестье и верность,    

Мощная длань ни к чему. От него уйти невредимо    

880  Враг ни один бы не мог, пусть бы юноша пешим  сражался,    

Пусть бы шпоры вонзал в бока скакуна боевого.    

Отрок несчастный, – увы! – если рок суровый ты  сломишь,    

Будешь Марцеллом и ты![379] Дайте  роз пурпурных и лилий:    

Душу внука хочу я цветами щедро осыпать,    

885  Выполнить долг перед ним хоть этим даром  ничтожным".    

     

Так бродили они по всему туманному царству,    

Между широких лугов, чтобы всех разглядеть и увидеть.    

После того, как сыну Анхиз перечислил потомков,    

Душу его распалив стремленьем к славе грядущей,    

890  Старец поведал ему о войне, что ждет его вскоре,    

О племенах лаврентских сказал, о столице Латина,    

Также о том, как невзгод избежать или легче снести их.    

     

Двое ворот открыты для снов: одни – роговые,    

В них вылетают легко правдивые только виденья;    

895  Белые створы других изукрашены костью слоновой,    

Маны, однако, из них только лживые сны высылают.    

К ним, беседуя, вел Анхиз Сивиллу с Энеем;    

Костью слоновой блестя, распахнулись ворота пред ними,    

К спутникам кратким путем и к судам Эней возвратился.    

900  Тотчас вдоль берега он поплыл в Кайетскую  гавань.    

С носа летят якоря, корма у берега встала.    

 КНИГА СЕДЬМАЯ    

     

Здесь же скончалась и ты, Энея кормилица, чтобы    

Память навек о себе завещать побережиям нашим:    

Место, где прах твой зарыт, сохраняет имя Кайеты,[380]    

Чтят гесперийцы его; так не это ли славой зовется?    

5  Благочестивый Эней, совершив обряд погребальный,    

Холм насыпал над ней и, когда успокоилось море,    

В путь поспешил на всех парусах и гавань покинул.    

Ветер в ночи понес корабли, и луна благосклонно    

Свет белоснежный лила и дробилась, в зыбях отражаясь.    

10  Плыл вдоль берега флот, минуя царство Цирцеи,    

Где меж дремучих лесов распевает денно и нощно    

Солнца могучая дочь[381] и,  в ночную темную пору,    

В пышном дворце, засветив душистый факел кедровый,    

Звонкий проводит челнок сквозь основу ткани воздушной.    

15  С берега львиный рык долетает гневный: ярятся    

Звери и рвутся с цепей, оглашая безмолвную полночь;    

Мечется с визгом в хлеву свиней щетинистых стадо,[382]    

Грозно медведи ревут, завывают огромные волки, —    

Все, кого силою трав погубила злая богиня,    

20  В диких зверей превратив и обличье отняв  человека.    

Чтобы Цирцеи волшба не коснулась троянцев, чтоб волны    

К берегу их не снесли, не пригнали в опасную гавань,    

Ветром попутным Нептун паруса энеадов наполнил,    

Бег ускорил судов и пронес через бурные мели.    

     

25  Море зарделось в лучах золотистой Авроры,  сверкавших    

С неба, где мчалась в своей колеснице алой богиня.    

Ветер внезапно упал, дуновенья больше не морщат    

Мраморной глади – одни с безветрием борются весла.    

Видит с моря Эней берега, заросшие лесом,    

30  И меж огромных дерев поток, отрадный для взора:    

Это струит Тиберин от песка помутневшие воды    

В море по склонам крутым. Над лесами стаи пернатых,    

Что по речным берегам и по руслам вьют себе гнезда,    

Носятся взад и вперед, лаская песнями небо.    

35  Тотчас Эней повелел корабли повернуть и направить    

К берегу; так он вошел, торжествуя, в тенистые устья.    

     

Ныне о древних веках, Эрато[383], дозволь мне поведать,    

О стародавних царях и о том, что в Лации было    

В дни, когда с войском приплыл к берегам Авзонийским  пришелец,    

40  Также о том, отчего разгорелась распря впервые.    

Ты певца вдохнови, о богиня! Петь начинаю    

Я о войне, о царях, на гибель гневом гонимых,    

И о тирренских бойцах, и о том, как вся Гесперия    

Встала с оружьем в руках. Величавей прежних событья    

45  Ныне пойдут чередой – величавей будет и труд мой.    

     

Мирно старый Латин городами и нивами правил.    

Фавну его родила[384] лаврентская  нимфа Марика, —    

Так преданье гласит; был Пик[385] родителем Фавна,    

Пика отцом был Сатурн, положивший роду начало.    

50  Волей богов не имел Латин мужского потомства,    

После того как судьбой был похищен сын юный.    

Дочь лишь была у него, наследница многих владений:    

Стала невестой она, по годам созрела для брака,    

Много из Лация к ней женихов и со всей Гесперии    

55  Сваталось, прежде других – красотою всех  превзошедший    

Турн, могучих отцов и дедов славный потомок.    

Юношу всем предпочла и мечтала царица скорее    

Зятем сделать его – но мешали ей знаменья свыше.    

Лавр посредине дворца стоял меж высоких чертогов,    

60  Долгие годы храним и всеми чтим, как священный:    

Сам Латин, говорят, когда клал основанья твердыни,    

Дерево это нашел и его посвятил Аполлону,    

Город же новый нарек по имени лавра Лаврентом.    

Вдруг на вершину его, – и рассказывать дивно об этом! —    

65  В воздухе путь проложив, прилетели с громким  жужжаньем    

Пчелы тучей густой, и, сцепившись ножками плотно,    

Рой нежданный повис, точно плод, меж листьев на ветке.    

Вмиг прорицатель изрек: "Я зрю иноземного мужа,    

С той же он стороны, что и рой, сюда же стремится    

70  С войском своим, чтобы здесь воцариться в  твердыне высокой".    

Факела чистый огонь к алтарям подносила однажды,    

Стоя рядом с отцом, во дворце Лавиния-дева;    

Тут привиделось им, будто длинные кудри царевны —    

Чудо грозное! – вдруг охватило шумное пламя,    

75  Следом убор занялся, занялся на челе самоцветный    

Царский венец – и вот, золотым окутана дымом,    

Сеет она Вулканов огонь по просторным палатам.    

Дивное знаменье так всем на страх истолковано было:    

Слава Лавинию ждет и удел высокий в грядущем,    

80  Но принесет народу она великие войны.    

Царь в тревоге спешит обратиться к оракулу Фавна,    

Вещего старца-отца вопросить в лесу Альбунейском,[386]    

Самом большом из лесов, где звенит источник священный,    

Воздух смрадом своих испарений густых заражая.    

85  Вся Энотрия, все племена италийские в этот    

Сходятся лес, чтоб сомненья свои разрешить. Если щедрый    

Дар принесет в него жрец, и расстелит в ночи молчаливой    

Жертвенных шкуры овец, и уснет на ложе овчинном,    

Много узрит он во сне витающих дивных видений,