1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 
– Вот  почему, ваше величество, как вы изволили видеть, вы нас так и напугали! –  заметила Анриетта.    

– Я,  вставая, опрокинул стол. Значит, перепугался не на шутку, – догадавшись  обо всем, произнес Генрих.    

Коконнас  бросил на короля Наваррского взгляд, казалось, говоривший: «Прекрасно! Вот это  муж так муж – все понимает с полуслова».    

– Ну  и кутерьма! – сказал Карл IX. – Анрио, твой ужин на полу. Пойдем со  мной – ты закончишь ужин в другом месте; сегодня я кучу с тобой.    

– Как,  государь? – сказал Генрих. – Ваше величество оказывает мне такую  честь?    

– Да,  мое величество оказывает тебе честь увести тебя из Лувра. Марго, одолжи его  мне; завтра утром я тебе его верну.    

– Ах,  что вы, брат мой! – молвила Маргарита. – Вы не нуждаетесь в  позволении – здесь вы хозяин.    

– Государь!  Я пойду к себе взять другой плащ и сейчас же вернусь, – сказал Генрих.    

– Не  надо, Анрио; тот, что на тебе, вполне хорош.    

– Но,  государь… – попытался возразить Беарнец.    

– Говорят  тебе, не ходи, тысяча чертей! Ты что, не понимаешь, что тебе говорят? Идем со  мной!    

– Да,  да, идите! – внезапно вмешалась Маргарита и сжала мужу руку: по особенному  выражению глаз Карла она поняла, что происходит нечто весьма серьезное.    

– Я  готов, государь, – сказал Генрих.    

Карл  перевел взгляд на Коконнаса, который, продолжая выполнять обязанности  осветителя, зажигал другие свечи.    

– Кто  этот дворянин? – спросил он Генриха, не сводя глаз с пьемонтца. –  Часом, не господин де Ла Моль?    

«Кто это  ему наговорил про Ла Моля?» – подумала Маргарита.    

– Нет,  государь, – ответил Генрих. – Господина де Ла Моля здесь нет, и очень  жаль, что его нет, а то я имел бы честь представить его вашему величеству  вместе с его другом – господином де Коконнасом; они оба неразлучны, и оба  служат у герцога Алансонского.    

– Так,  так! У великого стрелка! – сказал Карл. – Ну, ну!    

Он  нахмурил брови.    

– А  этот Ла Моль не гугенот? – продолжал он.    

– Обращенный,  государь, – ответил Генрих, – я за него отвечаю, как за самого себя.    

– Если  вы отвечаете за кого-нибудь, Анрио, то после того, что вы сегодня сделали, я  уже не имею права сомневаться. Но все равно мне хотелось бы посмотреть на этого  самого господина де Ла Моля. Ну, не беда, посмотрю когда-нибудь в другой раз.    

Еще раз  обшарив комнату своими большими глазами, Карл поцеловал Маргариту и, взяв под  руку короля Наваррского, увел его с собой.    

У дверей  Лувра Генрих хотел остановиться и что-то сказать какому-то человеку.    

– Идем,  идем! Не задерживайся, Анрио! – сказал Карл. – Раз я говорю, что  воздух Лувра сегодня вечером для тебя вреден, так верь мне, черт возьми!    

«Что за  черт! – подумал Генрих. – А как же де Муи? Что с ним будет? Ведь он  останется совсем один у меня в комнате! Только бы воздух Лувра, вредный для  меня, не оказался еще вреднее для него!».    

– Да,  вот что! – сказал король, когда они с Генрихом прошли подъемный  мост. – Ты, значит, не против, что дворяне герцога Алансонского ухаживают  за твоей женой?    

– Как  так, государь?    

– А  разве этот господин Коконнас не делает глазки Марго?    

– Кто  вам сказал?    

– Да  уж говорили! – ответил король.    

– Это  просто шутка, государь: господин де Коконнас делает глазки, это верно, но  только герцогине Неверской.    

– Вот  как!    

– Ручаюсь.    

Карл  расхохотался.    

– Ну,  хорошо, – сказал он, – пусть теперь герцог де Гиз попробует  сплетничать: я утру ему нос, рассказав о похождениях его невестки.  Впрочем, – спохватился Карл, – я не помню, о ком он говорил, – о  господине де Коконнасе или о господине де Ла Моле.    

– Ни  о том, ни о другом, государь, – сказал Генрих. – За чувства моей жены  я ручаюсь.    

– Отлично,  Анрио! Отлично! – сказал король. – Люблю тебя, когда ты такой.  Клянусь честью, ты славный малый! Я думаю, что без тебя мне будет трудно обойтись.    

Сказавши  это, он свистнул особенным образом, и четверо дворян, ждавших на углу улицы  Бове, тотчас подошли к королю, после чего они все вместе исчезли в закоулках  города.    

Пробило  десять часов.    

Когда  король и Генрих ушли, Маргарит, просила:    

– Так  как же? Сядем опять за стол?    

– Ну  нет, – ответила герцогиня Неверская, – я натерпелась такого страха!  Да здравствует домик в переулке Клош-Персе! Туда не войдешь без предварительной  осады, там наши молодцы имеют право пустить в ход шпаги… Господин де Коконнас! Что  вы ищете в шкафах и под диванами?    

– Ищу  моего Друга Ла Моля, – отвечал пьемонтец.    

– Поищите  лучше около моей опочивальни, – сказала Маргарита, – там есть такой  кабинет…    

– Хорошо,  иду, иду, – ответил Коконнас и вошел в опочивальню.    

– Ну,  что там у вас? – послышался голос из темноты.    

– Э,  черт побери! У нас уже десерт.    

– А  король Наваррский?    

– Он  ничего не видит. Это – превосходный муж, и я желаю такого же моей жене. Только  вот боюсь, что такой будет у нее разве что во втором браке.    

– А  король Карл?    

– Ну,  король – дело другое; он увел мужа.    

– Правда?    

– Да  поверь мне. Кроме того, он сделал мне честь, посмотрел на меня косо, когда  узнал, что я на службе у герцога Алансонского, и совсем уж свирепо, когда  узнал, что я твой друг.    

– Так  ты думаешь, что ему говорили обо мне?    

– Я  не только думаю, я боюсь, что наговорили нечто не слишком для тебя приятное. Но  сейчас дело не в этом: я думаю что наши дамы собираются совершить паломничество  на улицу Руа-де-Сисиль и что мы будем сопровождать паломниц.    

– Ты  и сам прекрасно знаешь, что это невозможно.    

– Как  – невозможно?    

– Да  ведь мы сегодня дежурим у его королевского высочества.    

– Черт  побери! А ведь и верно! Я все забываю, что у нас есть должность и что мы имели  честь превратиться из дворян в лакеев.    

Друзья  подошли к королеве и герцогине и объявили, что они обязаны присутствовать хотя  бы при том, как герцог Алансонский будет ложиться в постель.    

– Хорошо, –  сказала герцогиня Неверская, – но мы уходим.    

– можно  узнать – куда? – спросил Коконнас.    

– Вы  слишком любопытны, – отвечала герцогиня. – Quaere et invenies.[44]    

Молодые  люди поклонились и со всех ног побежали наверх, к герцогу Алансонскому.    

Герцог  сидел у себя в кабинете и, видимо, ждал их.    

– Ай-ай!  Вы очень запоздали, господа, – сказал он.    

– Только  что пробило десять, ваше высочество, – отвечал Коконнас.    

Герцог  вынул из кармашка часы.    

– Верно, –  сказал он. – Но в Лувре все уже легли спать.    

– Да,  ваше высочество, и мы к вашим услугам. Прикажете впустить в опочивальню вашего  высочества дворян, Дежурных при вашем отходе ко сну?    

– Напротив,  пройдите в маленькую залу и отпустите всех.    

Молодые  люди исполнили приказание, которое никого не удивило, ибо всем был хорошо известен  характер герцога, а затем вернулись к нему.    

– Ваше  высочество, – спросил Коконнас, – вы ляжете спать или будете  заниматься?    

– Нет,  господа, вы свободны до завтра.    

– Вот  так так! Похоже, что сегодня весь Лувр ночует не дома, – шепнул Коконнас  на ухо Ла Молю. – Ночка будет хоть куда. Давай-ка и мы весело проведем ее!    

Молодые  люди, прыгая через четыре ступеньки, взбежали к себе наверх, схватили ночные  шпаги и плащи, бросились вслед за своими дамами и нагнали их на углу улицы  Кок-Сент-Оноре.    

А герцог  Алансонский заперся у себя в спальне и, раскрыв глаза и навострив уши, стал  ждать тех непредвиденных событий, на которые намекнула ему королева-мать.    

 Глава 5    

Бог располагает    

     

Как  сказал молодым людям герцог Алансонский, в Лувре царила глубокая тишина.    

Маргарита  и герцогиня Неверская отправились на улицу Тизон. Коконнас и Ла Моль пустились  вдогонку за ними. Король и Генрих бродили по городу. Герцог Алансонский сидел у  себя в смутном и тревожном ожидании событий, которые предсказывала  королева-мать. Наконец Екатерина улеглась в постель, а г-жа де Сов, сидя у ее  изголовья, читала вслух итальянские новеллы, очень смешившие добрую королеву.    

Екатерина  давно уже не была в таком прекрасном расположении духа. С большим аппетитом  поужинав в обществе своих дам, посоветовавшись с врачом, подсчитав домашние  расходы за истекший день, она заказала молебен за успех некоего предприятия, важного,  как она сказала, для благополучия ее детей. Это был ее обычай – обычай,  впрочем, общефлорентийский – заказывать при известных обстоятельствах молебны и  обедни, смысл которых известен был только Богу да ей.    

Она даже  успела еще раз принять Рене и выбрать несколько новинок из его душистых пакетиков  и богатого ассортимента парфюмерии.    

– Пошлите  узнать, – сказала она, – у себя ли моя дочь, королева Наваррская, и,  если она дома, пусть ее попросят прийти посидеть со мной.    

Паж,  получивший это приказание, вышел и через минуту вернулся в сопровождении Жийоны.    

– Я,  однако, просила к себе госпожу, а не фрейлину, – заметила королева-мать.    

– Я  сочла своим долгом сама сообщить вашему величеству, – отвечала  Жийона, – что королева Наваррская вышла из дому вместе со своей подругой,  герцогиней Неверской.    

– Ушла  из дому об эту пору? – нахмурив брови, переспросила Екатерина. – Куда  же она могла пойти?    

– Смотреть  алхимические опыты, которые будут ставить во дворце Гизов, в павильоне герцогини  Неверской, – ответила Жийона.    

– А  когда она вернется? – спросила королева-мать.    

– Опыты  продлятся до глубокой ночи, – отвечала Жийона, – так что ее  величество, возможно, останется у своей подруги до утра.    

– Счастливица  эта королева Наваррская, – тихо произнесла Екатерина, – она королева,  а у нее есть друзья; она носит корону, ее называют «ваше величество», а у нее  нет подданных, – какая счастливица!    

Эта  остроумная шутка вызвала затаенную улыбку у присутствующих.    

– Впрочем,  если она ушла из дому… – пробормотала Екатерина. – Ведь вы говорите,  что она ушла?    

– С  полчаса тому назад.    

– Ну  что ж, идите.    

Жийона  поклонилась и вышла.    

– Продолжайте  читать, Карлотта, – сказала королева.    

Госпожа  де Сов продолжила чтение. Минут через десять Екатерина прервала чтицу.    

– Ах  да! Пусть удалят охрану из галереи, – приказала она.    

Это был  сигнал, которого дожидался Морвель.    

Приказание  королевы-матери было исполнено, и г-жа де Сов продолжала читать новеллу.    

Она  читала уже с четверть часа, и ничто не прерывало чтения, как вдруг до  королевской спальни донесся долгий, протяжный и такой ужасный крик, что у  присутствующих волосы встали дыбом.    

Вслед за  криком раздался пистолетный выстрел.    

– Что  с вами, Карлотта? Почему вы перестали читать? – спросила Екатерина.    

– А  разве вы не слышали? – побледнев, сказала молодая женщина.    

– Что? –  спросила Екатерина.    

– Крик.    

– И  пистолетный выстрел, – добавил командир охраны.    

– Крик,  пистолетный выстрел! – повторила Екатерина. – Я ничего не слыхала… А  кроме того, и крик, и пистолетный выстрел – разве это такая редкость в Лувре?  Читайте, Карлотта, читайте!    

– Да  вы прислушайтесь, прислушайтесь, ваше величество! – заговорила г-жа де  Сов, в то время как г-н де Нансе стоял, положив руку на эфес шпаги и не  осмеливаясь выйти без позволения королевы, – слышите? Топот, ругательства!    

– Не  узнать ли, в чем дело? – спросил де Нансе.    

– Нет,  сударь, оставайтесь на своем, месте, – сказала Екатерина, приподнимаясь на  локте словно для того, чтобы подчеркнуть непреложность приказания. – Кто  же будет охранять меня в случае тревоги?.. Да это подрались какие-то пьяные  швейцарцы!    

Спокойствие  королевы, с одной стороны, и ужас, реявший над всеми остальными, составляли  такой бьющий в глаза контраст, что г-жа де Сов, несмотря на всю свою робость,  устремила на королеву вопросительный взгляд.    

– Но  ведь похоже на то, что там кого-то убивают! – вскричала она.    

– Кого  же там убивают, по-вашему?    

– Короля  Наваррского! Шум доносится из его покоев.    

– Дура! –  тихо сказала королева, губы которой, при всем ее самообладании, начали как-то  странно дергаться, и забормотала молитву. – Этой дуре всюду мерещится ее  король Наваррский!    

– Боже  мой! Боже мой! – произнесла г-жа де Сов, откидываясь на спинку кресла.    

– Все  кончено, все кончено! – сказала Екатерина. – Командир! –  продолжала она, обращаясь к де Нансе. – Надеюсь, что если это был скандал  во дворце, то завтра вы строго накажете виновных. Продолжайте чтение, Карлотта.    

Екатерина  снова откинулась на подушку с полнейшей невозмутимостью, которая, однако, очень  походила на изнеможение, ибо присутствующие заметили крупные капли пота, выступившие  у нее на лице.    

Госпожа  де Сов подчинилась этому повелению, но читали только ее глаза и губы. Мысль же  ее, обратившаяся к другим предметам, говорила ей о страшной опасности, нависшей  над дорогой ее сердцу головой. Через несколько минут этой внутренней борьбы  между волнением и требованиями этикета г-жа де Сов почувствовала себя так  скверно, что голос ее прервался, книга выскользнула у нее из рук, а сама она  упала в обморок.    

Внезапно  послышался страшный грохот; тяжелый топот прокатился по коридору; раздались два  выстрела, от которых задребезжали стекла, и Екатерина, изумленная столь  затянувшейся борьбой, приподнялась на постели, прямая, бледная, с широко  раскрытыми глазами, но когда командир охраны хотел выбежать в коридор, она  остановила его.    

– Пусть  все остаются здесь, – приказала она, – я сама пойду узнаю, что  происходит.    

А  происходило, или, вернее, уже произошло, вот что.    

Утром де  Муи получил от Ортона ключ от покоев Генриха. В полой части ключа он обнаружил  свернутую трубочкой записку. Он вытащил ее с помощью булавки.    

Это был  пароль для входа в Лувр на ближайшую ночь.    

Кроме  того, Ортон на словах передал де Муи приглашение Генриха явиться к нему в Лувр  в десять часов вечера.    

В  половине десятого де Муи надел кольчугу, испытать прочность которой ему уже не  однажды предоставлялась возможность, натянул сверху шелковый камзол, пристегнул  шпагу, засунул за пояс пистолеты и все это прикрыл знаменитым вишневым плащом,  точь-в-точь таким же, как плащ Ла Моля.    

Мы уже  видели, что Генрих, прежде чем зайти к себе, счел нужным нанести визит Маргарите  и, пройдя к ней по потайной лестнице, успел как раз вовремя втолкнуть Ла Моля в  опочивальню Маргариты и предстать вместо него перед глазами короля в столовой.  Это произошло в ту самую минуту, когда благодаря присланному Генрихом паролю, а  главное – знаменитому вишневому плащу в пропускную калитку Лувра вошел де Муи.    

Стараясь,  как всегда, сколь возможно лучше подражать походке Ла Моля, молодой человек  поднялся наверх, к королю Наваррскому. В передней он увидел Ортона, который  ждал его.    

– Господин  де Муи! – сказал горец. – Король вышел из Лувра, но приказал мне  провести вас к нему и сказать, чтобы вы его подождали. Если он очень запоздает,  он предлагает вам, как вам известно, лечь на его кровати.    

Де Муи  вошел в спальню без дальнейших объяснений, так как все, что сказал ему Ортон,  было лишь повторением того, что он уже сказал ему утром.    

Чтобы не  терять времени даром, де Муи взял перо и чернила и, подойдя к висевшей на стене  превосходной карте Франции, стал высчитывать и вычерчивать перегоны между  Парижем и По.    

Но эта  работа отняла всего четверть часа, и, закончив ее, де Муи не знал, чем себя  занять.    

Де Муи  несколько раз прошелся по комнате, протер глаза, зевнул, сел, встал и снова  сел. Наконец, воспользовавшись предложением Генриха и извиняя себя свободой в  обращении, существовавшей в то время между государями и их дворянами, он  положил на ночной столик пистолеты, поставил на него лампу, разлегся на  стоявшей в глубине комнаты кровати с темной обивкой, положил у бедра обнаженную  шпагу и, в полной уверенности, что его не застанут врасплох, так как в соседней  комнате был слуга, заснул крепким сном; вскоре под балдахином стал перекатываться  его храп. Де Муи храпел, как настоящий обитатель казармы, и в этом отношении  мог поспорить с самим королем Наваррским.    

А в это  время семь человек с кинжалами за поясами и с обнаженными шпагами в руках молча  крались по коридору, в который выходила дверца из покоев Екатерины и дверь из  покоев Генриха.    

Один из  семерки шел впереди. Кроме обнаженной шпаги и большого, как охотничий нож,  кинжала, два надежных пистолета были прикреплены к его поясу серебряными  застежками. Это был Морвель.    

Подойдя  к двери Генриха, он остановился.    

– Вы  вполне уверены, что в коридоре часовых нет? – спросил он одного из семерки,  видимо, лейтенанта этого маленького отряда.    

– Ни  одного нет на посту, – ответил лейтенант.    

– Хорошо, –  сказал Морвель, – теперь остается узнать, у себя ли тот, кто нам нужен.    

– Но  ведь это покои короля Наваррского, капитан, – возразил лейтенант, хватая за  руку Морвеля, уже взявшегося за дверной молоток.    

– А  кто вам сказал, что это не его покои? – спросил Морвель.    

Все  переглянулись в глубоком изумлении, а лейтенант сделал шаг назад.    

– Фью-ю-ю! –  свистнул лейтенант. – Как? Арестовать кого-нибудь в такое время, да еще в  Лувре, да еще в покоях короля Наваррского?    

– А  что вы скажете, – спросил Морвель, – когда узнаете, что тот, кого мы  сейчас должны арестовать, и есть король Наваррский?    

– Скажу,  капитан, что дело это серьезное и что без приказа, подписанного рукой короля Карла  Девятого – Читайте, – перебил Морвель и, вынув из-под камзола приказ,  полученный от Екатерины, протянул его лейтенанту.    

– Хорошо, –  прочитав приказ, сказал лейтенант, – мне больше нечего вам сказать.    

– И  вы готовы выполнить этот приказ?    

– Готов.    

– А  вы? – продолжал Морвель, обращаясь к остальным.    

Те  почтительно поклонились.    

– В  таком случае выслушайте меня, господа, – сказал Морвель. – Вот план  действий: двое остаются у этой двери, двое станут у опочивальни и двое войдут  туда со мной.    

– А  дальше? – спросил лейтенант.    

– Слушайте  внимательно: нам приказано воспрепятствовать арестованному звать на помощь,  кричать, сопротивляться; за малейшее нарушение этого приказа виновника покарают  смертью.    

– Так,  так! Ему, значит, предоставлена свобода действий! – сказал лейтенант тому,  кто должен был вместе с ним идти за Морвелем к королю.    

– Полная  свобода, – подтвердил Морвель.    

– Бедняга  король Наваррский, – сказал один из солдат, – теперь ему не  сдобровать. Видно, ток уж ему на роду написано.    

– И  на бумаге, – добавил Морвель, взяв у лейтенанта приказ Екатерины и засунув  его за пазуху.    

Морвель  вставил в замочную скважину ключ, полученный от Екатерины, и, оставив двух  молодых человек у входной двери, вошел с четырьмя другими в переднюю.    

– Ага! –  произнес он, услышав раскатистый храп спящего, слышный даже в передней. –  Как видно, мы найдем здесь то, чего ищем.    

Но тут  Ортон, полагая, что это вернулся его господин, тотчас вышел ему навстречу и  столкнулся с пятью вооруженными людьми, уже вошедшими в первую комнату.    

Увидав  зловещее лицо Морвеля, по прозвищу Истребитель короля, верный слуга отступил и  загородил собою дверь в другую комнату.    

– Кто  вы такой? – спросил Ортон. – Что вам нужно?    

– Именем  короля: где твой господин? – ответил Морвель.    

– Мой  господин?    

– Да,  король Наваррский?    

– Короля  Наваррского нет дома, – сказал Ортон, еще настойчивее загораживая  дверь, – значит, вам незачем и входить.    

– Отговорки!  Враки! – сказал Морвель. – Ну-ка отойди!    

Беарнцы  вообще упрямы, и этот, не струсив, заворчал, как ворчат собаки у него в горах.    

– Не  войдете! Короля здесь нет, – объявил Ортон и вцепился в дверь.    

Морвель  подал знак; все четверо набросились на упрямца и стали отрывать его от дверной  рамы, за которую он ухватился; он открыл было рот, чтобы крикнуть, но Морвель  зажал ему рот рукой.    

Ортон  укусил убийцу, тот с глухим стоном отдернул руку и ударил слугу по голове  эфесом шпаги. Ортон зашатался и крикнул:    

– К  оружию! К оружию!    

Голос  его прервался, он упал и потерял сознание.    

Убийцы  перешагнули через его тело, двое остались у двери, а двое других, предводительствуемые  Морвелем, вошли в спальню.    

При  свете лампы, горевшей на ночном столике, они увидели кровать. Полог был  задернут.    

– Ого!  А ведь он как будто перестал храпеть, – заметил лейтенант.    

– Ну,  вперед! – приказал Морвель.    

При  звуке его голоса из-за полога раздался хриплый крик, похожий скорее на рычанье  льва, чем на голос человека, полог стремительно распахнулся, и показался  мужчина в кольчуге и шлеме, покрывавшем голову до самых глаз, – он сидел  на кровати, держа в руке по пистолету и положив на колени шпагу.    

Едва  Морвель увидел это лицо и узнал де Муи, как почувствовал, что волосы у него на  голове шевелятся и встают дыбом; он страшно побледнел, рот его наполнился  слюной, и он попятился, как будто перед ним было привидение.    

Сидевшая  фигура внезапно встала и шагнула вперед на столько же, на сколько отступил  Морвель, – таким образом, тот, кому грозили смертью, казалось, наступал, а  тот, кто грозил смертью, казалось, бежал.    

– Ага,  злодей! – глухим голосом произнес де Муи. – Ты пришел убить и меня,  как убил моего отца?!    

Двое  стражников, вошедших в спальню короля вместе с Морвелем, услышали эти грозные  слова, и одновременно с этими словами дуло пистолета поднялось на уровень лба  Морвеля. Морвель упал на колени в то самое мгновение, когда де Муи нажал на  спуск; раздался выстрел, и один из стражников, стоявший за спиной Морвеля и,  таким образом, лишившийся заслона, упал, получив пулю в сердце. Морвель сейчас  же ответил выстрелом, но пуля расплющилась о кольчугу де Муи.    

Де Муи,  мгновенно измерив глазами расстояние, весь собрался для прыжка, одним махом  своей большой шпаги раскроил череп другому стражнику, повернулся к Морвелю, и  они скрестили шпаги.    

Бой был  страшным, но коротким. На четвертом выпаде Морвель почувствовал у себя в горле  холод стали; он испустил сдавленный крик, упал навзничь и, падая, опрокинул  лампу, которая тут же и потухла.    

Тогда де  Муи, пользуясь темнотой, сильный и ловкий, как гомеровский герой, опустив голову,  бросился в переднюю, сбил с ног одного стражника, оттолкнул второго, мелькнул,  как молния, между двумя другими, стоявшими у входной двери, выпустил еще две  пули, оставившие выбоины на стене коридора, и теперь он был спасен: у него  оставался еще один заряженный пистолет в придачу к шпаге, наносившей такие страшные  удары.    

Одно  мгновение де Муи колебался: бежать ему к герцогу Алансонскому, который, как показалось  ему, только что приоткрыл свою дверь, или попытаться уйти из Лувра. Он принял  второе решение, сперва замедлил шаг, затем одним скачком перемахнул через  десять ступенек, подошел к пропускной калитке, сказал пароль и устремился  вперед с криком:    

– Бегите  наверх: там убивают по приказанию короля! Воспользовавшись тем, что часовых  озадачили эти слова, тем более что им предшествовали выстрелы, де Муи пешком дошел  до улицы Кок и там исчез, не получив ни единой царапины.    

В эту  самую минуту Екатерина остановила командира своей охраны и сказала:    

– Останьтесь  здесь, я сама посмотрю, что там происходит.    

– Опасность,  которой может подвергнуться ваше величество, требует, чтобы я сопровождал  вас, – заметил командир.    

– Останьтесь  здесь, сударь! – сказала Екатерина уже более повелительным тоном. – У  королей есть охрана более могучая, нежели оружие, изобретенное человеком.    

Командир  остался в комнате.    

Екатерина  взяла лампу, сунула голые ноги в бархатные туфли без задников, вышла из опочивальни  в коридор, еще полный пороховым дымом, и двинулась, бесстрастная и холодная,  как призрак, к покоям короля Наваррского.    

Всюду  снова воцарилась тишина.    

Екатерина  подошла к входной двери, переступила через порог и прежде всего увидела в передней  лежавшего без чувств Ортона.    

– Так!  Вот слуга. Дальше мы, конечно, найдем и господина! – произнесла она и  прошла в следующую дверь.    

Здесь  нога ее наткнулась на чей-то труп; она опустила лампу: это был стражник с  разрубленной головой; он уже умер.    

В трех  шагах от него лежал раненный пулей лейтенант, испускавший последний хриплый  вздох.    

Наконец,  у кровати валялся третий, бледный как смерть; кровь струилась из двух ран у  него на шее; вытянув стиснутые в кулак руки, он пытался подняться.    

Это был  Морвель.    

Дрожь  пробежала по телу Екатерины; посмотрев сперва на пустую кровать, она оглядела  комнату, тщетно стараясь найти среди людей, плававших в собственной крови,  труп, который надеялась увидеть.    

Морвель  узнал Екатерину; глаза его страшно расширились, и он сделал жест отчаяния протянутой  к ней рукой.    

– Где  он? – тихо спросила она. – Что с ним? Негодяи, вы его упустили!    

Морвель  попытался выговорить несколько слов, но из его раненой гортани вырвался лишь  невнятный свист, красноватая пена окрасила его губы, и он покачал головой,  выражая таким образом и свое бессилие, и боль.    

– Говори  же! – крикнула Екатерина. – Говори! Скажи хоть одно слово!    

Морвель  показал на свою рану, снова издал какие-то бессвязные звуки, попытался пересилить  себя, но только захрипел и потерял сознание.    

Екатерина  огляделась: вокруг нее лежали трупы и умирающие; по комнате текли ручьи крови;  могильная тишина стояла над этой сценой.    

Она  попыталась еще раз заговорить с Морвелем, но не могла привести его в сознание:  теперь он лежал не только безгласен, но и недвижим; из-под его камзола  высовывалась бумага – это был приказ об аресте, подписанный королем. Екатерина  схватила его и спрятала у себя на груди.    

В эту  минуту она услышала, что у нее за спиной чуть скрипнула половица; она  обернулась и увидела герцога Алансонского, стоявшего в дверях спальни, –  шум невольно привлек его сюда; когда же он увидел, что здесь происходит, на  него нашел столбняк.    

– Вы  здесь? – спросила Екатерина.    

– Да,  сударыня. Боже мой, что случилось? – в свою очередь спросил герцог.    

– Идите  к себе, Франсуа, вы все скоро узнаете. Герцог Алансонский был не так уж неосведомлен  об этом происшествии, как думала Екатерина. Едва по коридору раздались шаги,  как он стал прислушиваться. А увидев людей, входивших к королю Наваррскому, он  сопоставил это с тем, что сказала ему Екатерина, догадался, что должно  произойти, и теперь предвкушал минуту, когда увидит, что опасного друга  уничтожила рука сильнее его руки.    

Вскоре  выстрелы и быстрые шаги убегавшего человека и привлекли его внимание, и он увидел,  как в полоске света, падавшего из его двери, приоткрытой на лестницу, мелькнул  вишневый плащ, столь хорошо ему знакомый, что он не мог его не узнать.    

– Де  Муи! – воскликнул он. – Де Муи у моего зятя! Да нет, быть того не  может! А что, если это Ла Моль?..    

Им  овладело беспокойство. Вспомнив, что молодой человек был ему рекомендован самой  Маргаритой, герцог, желая удостовериться, действительно ли он видел бежавшего  Ла Моля, быстро поднялся в комнату молодых людей; она была пуста. Но в одном  углу висел знаменитый вишневый плащ. Сомнения его рассеялись: значит, это был  не Ла Моль, а де Муи.    

Побледневший,  дрожащий от страха, как бы гугенот не попался и не выдал тайн заговора, он  бросился к пропускной калитке Лувра. Здесь он узнал, что вишневый плащ  ускользнул здрав и невредим, объявив, что в Лувре убивают по приказу короля.    

– Он  ошибся, – прошептал герцог Алансонский, – по приказу королевы-матери!    

Герцог  вернулся на театр военных действий, где и застал Екатерину, бродившую среди трупов,  как гиена.    

По  приказанию матери молодой человек ушел к себе, притворяясь спокойным и  послушным, хотя его волновали беспорядочные мысли.    

Екатерина,  пришедшая в отчаяние от этой неудачи, позвала командира своей охраны, велела  убрать трупы, распорядилась, чтобы Морвеля, который был только ранен, отнесли к  нему домой и приказала ни в коем случае не будить короля.    

– Ох!  И на этот раз ускользнул! – опустив голову на грудь, говорила она по  дороге к себе в покои. – Десница Божия простерлась над этим человеком. Он  будет царствовать! Будет царствовать!    

Перед  тем как открыть дверь в спальню, она провела рукой по лбу и сложила губы в свою  обычную улыбку.    

– Что  там такое, ваше величество? – спросили в один голос все присутствующие,  кроме г-жи де Сов, которая была так напугана, что не могла задавать вопросы.    

– Пустяки, –  ответила Екатерина, – просто драка, вот и все.    

– Ой! –  вдруг вскрикнула г-жа де Сов, указывая пальцем на то место, где прошла Екатерина. –  Ваше величество, вы говорите – пустяки, а каждый шаг ваш оставляет на ковре  кровавый след!    

 Глава 6    

Ночь королей    

     

А в это  время Карл IX под руку с Генрихом шагал по городу в сопровождении четырех дворян,  шедших сзади, и двух факельщиков, шедших впереди.    

– Когда  я выхожу из Лувра, – говорил несчастный король, – я испытываю такое  наслаждение, какое испытываю, когда попадаю в прекрасный лес: я дышу, я живу, я  свободен.    

Генрих  улыбнулся.    

– Как  хорошо вам было бы в беарнских горах, ваше величество! – заметил он.    

– Да,  я понимаю, что тебе хочется туда вернуться; но если тебе уж очень невтерпеж, Анрио, –  со смехом продолжал Карл, – то советую: будь крайне осторожен, ибо моя  мать Екатерина так тебя любит, что без тебя не может жить.    

– Что  вы, ваше величество, собираетесь делать вечером? – спросил Генрих,  уклоняясь от этого опасного разговора.    

– Хочу  познакомить тебя кое с кем, Анрио, а ты скажешь мне свое мнение.    

– Готов  к услугам вашего величества.    

Два  короля, сопровождаемые охраной, прошли улицу Савонри и, поравнявшись с домом  принца Конде, заметили, что два человека, закутанные в длинные плащи, выходят  из потайной двери, которую один из них бесшумно запер за собой.    

– Ого! –  произнес король, обращаясь к Генриху, который тоже всматривался в них, но, по  своему обыкновению, молча. – Это заслуживает внимания.    

– Почему  вы так думаете, государь? – спросил король Наваррский.    

– Речь  идет не о тебе, Анрио. Ты уверен в своей жене, – с улыбкой отвечал  Карл, – но твой кузен Конде не так уверен в своей, а если уверен, то, черт  меня возьми, напрасно!    

– Но  откуда вы взяли, государь, что эти господа были у принцессы Конде?    

– Чутьем  чую. Как только эти двое нас увидели, они сейчас же прижались к двери и стоят  там не шелохнувшись. А к тому же у того, что пониже ростом, своеобразный покрой  плаща… Ей-Богу, это было бы странно!    

– Что  странно?    

– Да  ничего! Просто мне в голову пришла одна мысль, вот и все. Идем.    

И он  направился прямо к двум мужчинам, а те, заметив, что они привлекают к себе внимание,  сделали несколько шагов, намереваясь уйти.    

– Эй,  господа! Остановитесь! – крикнул король.    

– Это  к нам относится? – спросил чей-то голос, заставивший вздрогнуть и Карла, и  его спутника.    

– Ну,  Анрио, узнаешь теперь этот голос? – спросил Карл.    

– Государь! –  отвечал Генрих. – Если бы ваш брат был не под Ла-Рошелью, я бы поклялся,  что это он.    

– Значит,  он не под Ла-Рошелью, вот и все, – ответил Карл.    

– А  кто с ним?    

– Не  узнаешь?    

– Нет,  государь.    

– Однако  у него такой рост, что ошибиться трудно! Подожди, сейчас узнаешь… Эй! –  снова крикнул король. – Вам говорят! Не слышите, что ли, черт бы вас  побрал?    

– А  вы разве патруль, что останавливаете прохожих? – спросил высокий,  выпрастывая руку из складок плаща.    

– Считайте,  что мы патруль, и когда вам приказывают, стойте! – сказал король.    

С этими  словами он наклонился к уху Генриха.    

– Сейчас  ты увидишь извержение вулкана, – шепнул он.    

– Вас  восемь человек, – сказал высокий, обнажая на сей раз и руку, и  лицо, – но хотя бы вас была целая сотня, идите прочь!    

– Вот  так так! Герцог де Гиз! – прошептал Генрих.    

– Ах,  это наш кузен, герцог Лотарингский! – сказал король. – Наконец-то вы  показали, кто вы такой! Отлично!    

– Король! –  воскликнул герцог.    

Тут  присутствующие увидели, что при слове «король» спутник герцога закутался в плащ  и остался неподвижно стоять на месте, обнажив голову из почтения к королю.    

– Государь! –  сказал герцог де Гиз. – Я только что нанес визит моей невестке, принцессе  Конде.    

– Так,  так… И взяли с собой одного из ваших дворян. Кого именно?    

– Вы  его не знаете, ваше величество, – ответил герцог.    

– Ну  что ж, в таком случае мы познакомимся, – сказал король и направился прямо  к другой фигуре, сделав знак одному из лакеев подойти к ним с факелом.    

– Простите,  брат мой! – сказал герцог Анжуйский, с плохо скрытой досадой, распахивая  плащ и кланяясь.    

– Ай-яй-яй!  Так это вы, Генрих?.. Да нет, быть не может! Я, верно, ошибаюсь… Мой брат,  герцог Анжуйский, не пошел бы в гости, не повидавшись со мной. Ему хорошо  известно, что когда принцы крови возвращаются в столицу, для них существует  только один путь в Париж – пропускные ворота Лувра.    

– Простите,  государь! – сказал герцог Анжуйский. – Прошу ваше величество извинить  мой необдуманный поступок.    

– Охотно! –  насмешливо сказал король. – А что, брат мой, вы делали во дворце Конде?    

– Да  то, – со свойственным ему лукавым видом сказал король Наваррский, – о  чем вы, ваше величество, сейчас говорили.    

И,  нагнувшись к уху короля, закончил свою фразу взрывом хохота.    

– Что  ж тут такого? – высокомерно спросил герцог де Гиз, обращавшийся с бедным  королем Наваррским, как и все при дворе, довольно грубо. – Почему я не могу  навестить мою невестку? Разве герцог Алансонский не навещает свою?    

Генрих  слегка покраснел.    

– Какую  невестку? – спросил Карл. – Я знаю только одну его невестку –  королеву Елизавету.    

– Простите,  государь! Я хотел сказать – свою сестру, королеву Маргариту, которую мы полчаса  тому назад, когда шли сюда, видели в ее носилках, а носилки сопровождали два  щеголя, бежавших один с правой стороны, другой – с левой.    

– Вот  как! – сказал Карл. – Что вы на это скажете, Генрих?    

– Скажу,  что королева Наваррская свободна ходить, куда хочет, но я сомневаюсь, чтобы она  вышла из Лувра.    

– А  я в этом уверен, – ответил герцог де Гиз.    

– Я  тоже, – вмешался герцог Анжуйский, – к тому же ее носилки  остановились на улице Клош-Персе.    

– С  ней, наверно, и ваша невестка; не эта, – сказал Генрих Гизу, указывая на  дворец Конде, – а та, – он обратил палец в сторону дворца  Гизов, – уходя мы оставили их вместе; да вы и сами знаете, что они  неразлучны.    

– Я  не понимаю, о чем вы говорите, ваше величество, – ответил герцог де Гиз.    

– Все  ясно как день, – возразил король, – недаром два щеголя были при  носилках – у каждой дверцы свой.    

– Хорошо, –  сказал герцог де Гиз, – если королева и моя невестка покрывают себя  позором, передадим их суду короля, чтобы прекратить это.    

– Э,  черт возьми! – сказал Генрих. – Оставьте в по кое и принцессу Конде,  и герцогиню Неверскую… Король не боится за свою сестру… а я доверяю моей жене.    

– Нет,  нет, – возразил Карл, – я хочу выяснить это дело, но мы займемся им  сами… Так вы говорите, кузен, что носилки остановились на улице Клош-Персе?    

– Да,  государь.    

– А  вы нашли бы это место?    

– Да,  государь.    

– Тогда  идем туда, и если понадобится сжечь дом, чтобы узнать, кто там находится, его сожгут.    

С этими  намерениями, обещавшими мало приятного тем, о ком шла речь, четверо владетельных  особ христианского мира направились на Сент-Антуанскую улицу.    

Затем  четверо принцев свернули на улицу Клош-Персе.    

Карл,  желавший уладить это дело в семейном кругу, отпустил сопровождавших его дворян,  сказав, что они могут провести ночь, как им будет угодно, но что они должны  быть около Бастилии в шесть утра и привести с собой двух лошадей.    

На улице  Клош-Персе было всего три дома, и отыскать нужный оказалось тем легче, что  жильцы двух домов безотказно открывали двери; один из этих домов выходил на  Сент-Антуанскую улицу, а другой – на улицу Руа-де-Сиспль.    

Совсем  иначе обстояло дело с третьим домом: это был тот самый дом, который охранял привратник-немец,  а привратник-немец был не из сговорчивых. Казалось, в эту ночь Парижу было  суждено явить миру два приснопамятных образца верных слуг.    

Напрасно  герцог де Гиз грозил немцу на чистейшем немецком языке, напрасно Генрих Анжуйский  предлагал кошелек, набитый золотыми, напрасно Карл решил назвать себя  командиром патруля, – честный немец не обращал внимания ни на угрозы, ни  на посулы, ни на приказ. Видя, что пришельцы не отстают и становятся все  назойливее, он просунул между железными прутьями дуло аркебузы, что вызвало  лишь смех у трех незваных гостей, – Генрих Наваррский стоял в стороне, как  будто все это его нимало не интересует, – ибо дуло нельзя было повернуть  между прутьями решетки ни в ту, ни в другую сторону, и оно представляло собой  опасность разве что для слепого, который встал бы прямо против дула.    

Удостоверившись,  что привратника нельзя ни запугать, ни подкупить, ни уговорить, герцог де Гиз  сделал вид, что уходит вместе со своими спутниками, но это отступлении было  недолгим. На углу Сент-Антуанской улицы герцог нашел то, что искал: это был  камень, такими камнями действовали три тысячи лет тому назад Аякс Теламонид и  Диомед;[45]  герцог взвалил его себе на плечо и, сделав знак спутникам следовать за ним,  вернулся к дому. В эту самую минуту привратник, увидав, что те, кого он  принимал за злоумышленников, ушли, стал запирать калитку, но задвинуть засовы  он еще не успел. Герцог де Гиз воспользовался этим: как живая катапульта, он  метнул камень в дверь. Замок вылетел вместе с куском стены, в которую был  вделан. Дверь распахнулась, опрокинув немца, но, падая, он закричал во все  горло, чтобы поднять тревогу в гарнизоне, который, не крикни он, подвергался  большой опасности оказаться застигнутым врасплох.    

А в это  время Ла Моль вместе с королевой переводил одну из идиллий Феокрита, Коконнас  же, уверяя, что и он древний грек, вместе с герцогиней приналег на сиракузское  вино.    

Разговор  научный и разговор вакхический были прерваны насильственным образом.    

Ла Моль  и Коконнас начали с того, что немедленно потушили свечи и открыли окна; затем  они выбежали на балкон и, различив в темноте каких-то четверых мужчин, подняли  страшный грохот ударами шпаг плашмя по стене дома, и забросали пришельцев всем,  что попадало под руку. Карлу, самому ожесточенному из осаждавших, попал в плечо  серебряный кувшин, в герцога Анжуйского попал таз с компотом из апельсиновых  ломтиков и цедры, в герцога де Гиза попал кабаний окорок.    

В  Генриха не попало ничего. Он шепотом расспрашивал привратника, которого герцог  де Гиз привязал к дверям, но тот отвечал неизменным:    

– Ich  verstehe nicht.[46]    

Женщины  подзадоривали мужчин и подавали им метательные снаряды, которые градом сыпались  на осаждающих.    

– Смерть  дьяволу! – крикнул Карл IX, когда упавший на голову табурет надвинул шляпу  ему на нос. – Сейчас же отоприте дверь или я велю перевешать всех, кто  там, наверху!    

– Брат! –  тихо сказала Маргарита Ла Молю.    

– Король! –  еще тише сказал Ла Моль Анриетте.    

– Король!  Король! – сказала Анриетта Коконнасу, который подтаскивал к окну сундук,  чтобы прикончить герцога де Гиза, с которым главным образом и имел дело, не  узнавая его. – Король, говорят вам!    

Коконнас  бросил сундук и с удивлением посмотрел на нее..    

– Король? –  переспросил он.    

– Ну  да, король!    

– Тогда  трубим отступление.    

– Э-э!  Маргарита и Ла Моль уже бежали. Идем!    

– Куда?    

– Идем,  говорят вам!    

Схватив  Коконнаса за руку, Анриетта увела его через потайную дверь на соседний двор,  все четверо, заперев за собой дверь, убежали другим ходом на улицу Тизон.    

– Ага!  Мне кажется, что гарнизон сдается! – сказал Карл.    

Осаждавшие  подождали несколько минут, но из дома не доносилось ни звука.    

– Они  придумали какую-то хитрость, – сказал герцог де Гиз.    

– Вернее,  они узнали голос брата и удрали, – сказал герцог Анжуйский.    

– Им  все равно пришлось бы пройти здесь, – возразил Карл.    

– Пришлось  бы, – заметил герцог Анжуйский, – если в доме нет второго выхода.    

– Кузен, –  сказал король, – возьмите-ка ваш камень и сделайте с другой дверью то, что  вы сделали с первой.    

Герцог,  заметив, что вторая дверь слабее первой, решил, что не стоит прибегать к  сильным средствам, и просто-напросто вышиб ее ногой.    

– Факелов!  Факелов! – крикнул король.    

Подбежали  лакеи. Факелы были погашены, но у них при себе было все, чтобы их разжечь.  Факелы вспыхнули. Карл IX взял один факел себе, а другой протянул герцогу  Анжуйскому.    

Впереди  всех шел герцог де Гиз со шпагой в руке.    

Генрих  замыкал шествие.    

Все  поднялись на второй этаж.    

В  столовой был подан, или, вернее, был убран ужин: метательными снарядами служили  главным образом его предметы. Канделябры были опрокинуты, мебель перевернута  вверх ногами, а вся посуда, за исключением серебряной, разбита вдребезги.    

Из  столовой незваные гости перешли в гостиную. Но и здесь не было никаких  указаний, которые привели бы к опознанию личностей. Несколько греческих и  латинских книг да несколько музыкальных инструментов – вот и все, что они  обнаружили.    

Спальня  оказалась еще более молчаливой. В алебастровом шаре, свисавшем с потолка, горел  ночник, но в эту комнату, казалось, никто и не входил.    

– В  доме есть другой выход, – заявил Карл.    

– Вероятно, –  согласился герцог Анжуйский.    

– Да,  но где же он? – спросил герцог де Гиз. Выход искали, но так и не нашли.    

– А  где привратник? – спросил король.    

– Я  привязал его к решетке у ворот, – ответил герцог де Гиз.    

– Расспросите  его, кузен.    

– Он  не захочет отвечать.    

– Ну,  если немножко подпалить ему ноги, так заговорит! – со смехом возразил  король. Генрих поспешно выглянул в окно.    

– Его  уже нет, – сказал он.    

– Кто  же его отвязал? – поспешно спросил герцог де Гиз.    

– Смерть  дьяволу! – воскликнул король. – Опять мы ничего не узнаем!    

– Вы  сами видите, государь, – сказал Генрих:    

– Ничто  не доказывает, что моя жена и невестка герцога де Гиза побывали в этом доме.    

– Верно, –  ответил Карл. – В Писании сказано: три существа не оставляют следа: птица  – в воздухе, рыба – в воде и женщина… нет, я ошибся… мужчина…[47]    

– Таким  образом, – прервал его Генрих, – самое лучшее, что мы можем сделать…    

–..это, –  подхватил Карл, – мне полечить мой ушиб, вам, Анжу, смыть апельсиновый  сироп, а вам, Гиз, велеть очистить кабанье сало.    

Все  четверо вышли из дома, даже не потрудившись закрыть за собой дверь.    

Когда  они дошли до Сент-Антуанской улицы, король спросил герцога Анжуйского и герцога  де Гиза:    

– Куда  вы направляетесь, господа?    

– Государь,  мы идем к Нантуйе, он ждет нас – моего лотарингского кузена и меня – к ужину.  Не желаете ли, ваше величество, присоединиться к нам?    

– Нет,  благодарю; мы идем в другую сторону. Не хотите ли взять одного из моих факельщиков?    

– Нет,  нет, спасибо! – поспешно ответил герцог Анжуйский.    

– Будь  по-вашему… Это он боится, чтоб я не велел проследить его, – шепнул Карл на  ухо королю Наваррскому и, взяв его за руку, сказал:    

– Идем,  Анрио! Сегодня я угощаю тебя ужином.    

– Разве  мы не вернемся в Лувр? – спросил Генрих.    

– Говорят  тебе – нет, упрямая ты голова! Идем со мной, говорят тебе! Идем!    

И Карл  повел Генриха по улице Жоффруа-Ланье.    

 Глава 7    

Анаграмма    

     

К центру  Жоффруа-Ланье вела улица Гарнье-сюр-Ло, другим концом упиравшаяся в перпендикулярную  ей улицу Бар.    

В  нескольких шагах от перекрестка, по направлению к улице Мортельри, виднелся  домик, одиноко стоявший среди сада, окруженного высокой каменной стеной с  одним-единственным входом, закрытым цельной дверью.    

Карл  вынул из кармана ключ, открыл дверь, которая была заперта только на замок и  которая тотчас отворилась, и, пропустив вперед Генриха и лакея с факелом, запер  ее за собой.    

В доме  светилось одно маленькое окошко. Карл показал на него Генриху пальцем и улыбнулся.    

– Государь,  я не понимаю, – промолвил Генрих.    

– Сейчас  поймешь, Анрио.    

Король  Наваррский с удивлением посмотрел на Карла. И в голосе и в лице его была  нежность, которую до такой степени непривычно было у него заметить, что Генрих  просто не узнавал его.    

– Анрио, –  сказал король, – я уже говорил тебе, что, когда я выхожу из Лувра, я  выхожу из ада. Когда я вхожу сюда, я вхожу в рай.    

– Ваше  величество, – ответил Генрих, – я счастлив тем, что вы удостоили  взять меня с собой в путешествие на небо.    

– Путь  туда тесный, – ступая на узенькую лестницу, сказал король, – таким  образом, сравнение вполне справедливо.[48]    

– Что  же за ангел охраняет вход в ваш Эдем, государь?    

– Сейчас  увидишь, – ответил Карл IX. Сделав Генриху знак, чтобы он не шумел. Карл  IX отворил одну дверь, затем другую и остановился на пороге.    

– Взгляни! –  сказал он.    

Генрих  подошел и замер на месте перед самой очаровательной картиной, какую ему приходилось  видеть.    

Женщина  лет восемнадцати-девятнадцати спала, положив голову на изножье кроватки, где  спал ребенок, и держала обеими руками его ножки у своих губ, а ее длинные  вьющиеся волосы рассыпались по одеялу золотой волной.    

Это была  точная копия картины Альбани, изображающей Богоматерь с Христом-младенцем.    

– Государь!  Кто это прелестное создание? – спросил король Наваррский.    

– Это  ангел моего рая, Анрио, единственная, кто любит меня ради меня самого. Генрих  улыбнулся.    

– Да,  ради меня самого, – повторил Карл, – она полюбила меня, когда еще не  знала, что я король.    

– А  когда узнала?    

– А  когда узнала, – ответил Карл со вздохом, говорившим о том, что залитая  кровью королевская власть порой становилась для него тяжким бременем, – а  когда узнала, то не разлюбила. Суди сам!    

Король  тихонько подошел к молодой женщине и прикоснулся губами к ее цветущей щеке так  осторожно, как пчелка к лилии.    

И  все-таки она проснулась.    

– Карл! –  прошептала она, открывая глаза.    

– Слышишь? –  сказал король Генриху. – Она называет меня просто Карл. А королева говорит  мне «государь».    

– Ах! –  воскликнула молодая женщина. – Вы не один, король?    

– Нет,  милая Мари. Мне хотелось показать тебе другого короля, более счастливого, чем  я, потому что у него нет короны, и более несчастного, чем я, потому что у него  нет Мари Туше. Бог дает каждому свою награду.    

– Государь,  это король Наваррский? – спросила Мари.    

– Он  самый, дитя мое. Подойди к нам, Анрио. Король Наваррский подошел. Карл взял его  за правую руку.    

– Мари,  взгляни на эту руку, – сказал он, – это рука хорошего брата и  честного друга! Знаешь, если бы не эта рука…    

– Так  что же, государь?    

–..если  бы не эта рука, Мари, наш ребенок остался бы сегодня без отца.    

Мари  вскрикнула, упала на колени, схватила руку Генриха и поцеловала.    

– Хорошо,  Мари, ты поступила правильно, – сказал Карл.    

– А  чем вы его отблагодарили, государь?    

– Тем  же.    

Генрих с  изумлением посмотрел на Карла.    

– Когда-нибудь,  Анрио, ты поймешь, что я хочу сказать. А покуда – иди взгляни!    

Карл  подошел к кроватке, в которой безмятежно спал ребенок.    

– Да, –  сказал король, – если бы этот великан спал в Лувре, а не здесь, на улице  Бар, многое было бы иначе и сейчас, а возможно, и в будущем.[49]    

– Государь,  не сердитесь на меня, – заметила Мари, – но я рада, что он спит  здесь; здесь ему спокойнее.    

– Ну  и дадим ему спать спокойно. Хорошо спится, когда не видишь снов! – сказал  король.    

– Пойдемте,  государь? – спросила Мари, указывая рукой на дверь в другую комнату.    

– Да,  Мари, ты права, – ответил Карл, – будем ужинать.    

– Мой  любимый, – сказала Мари, – вы ведь попросите вашего брата-короля  извинить меня, да. Карл?    

– За  что?    

– За  то, что я отпустила наших слуг. Дело в том, государь, – обратилась она к  королю Наваррскому, – что Карл любит, чтобы за столом ему прислуживала  только я.    

– Охотно  верю, – ответил Генрих.    

Мужчины  прошли в столовую, а заботливая и беспокойная мать укрыла теплым одеяльцем  малютку Карла, который спал крепким детским сном, вызывавшим зависть у его  отца, и не проснулся.    

Укрыв  мальчика, Мари присоединилась к гостям.    

– Здесь  только два прибора! – сказал король.    

– Позвольте  мне прислуживать вашим величествам, – ответила Мари.    

– Вот  видишь, Анрио, ты принес мне несчастье! – сказал Карл.    

– Как  так, государь?    

– Ты  не понимаешь?    

– Простите,  Карл, простите!    

– Прощаю,  садись рядом со мной – здесь, между нами.    

– Хорошо, –  ответила Мари.    

Она  принесла еще один прибор, села между двумя королями и принялась их угощать.    

– Скажи,  Анрио, – заговорил Карл, – ведь хорошо, когда у тебя есть такое место  в мире, где ты можешь есть и пить спокойно, не заставляя кого-нибудь другого  сначала пробовать вино и мясо?    

– Государь, –  сказал Генрих, улыбаясь и отвечая этой улыбкой на вечное беспокойство своего  духа, – поверьте, что я, как никто, способен оценить такое счастье.    

– А  чтобы мы продолжали чувствовать себя счастливыми, поговори с ней о чем-нибудь хорошем,  Анрио, – не надо ей вмешиваться в политику, а главное, не надо ей  знакомиться с моей матерью.    

– Да,  королева Екатерина так горячо любит ваше величество, что может приревновать вас  к другой любви, – ответил Генрих, найдя ловкую увертку и, таким образом,  ускользнув от опасной откровенности короля.    

– Мари, –  сказал король, – рекомендую тебе самого хитрого и самого умного человека,  какого я когда-либо знал. При дворе – а этим много сказано – он обвел вокруг  пальца всех; один я, быть может, ясно вижу – не скажу, то, что у него на душе,  но то, что у него на уме.    

– Государь, –  ответил Генрих, – меня огорчает, что вы сильно преувеличиваете одно и подозрительно  относитесь к другому.    

– Я  ничего не преувеличиваю, Анрио, – сказал король. – Впрочем,  когда-нибудь тебя поймут. Король обратился к Мари:    

– Он  восхитительно составляет анаграммы. Попроси его составить анаграмму из твоего  имени, – ручаюсь, что он ее сделает.    

– Что  же можно найти в имени такой простой девушки, как я? Какую приятную мысль можно  извлечь из сочетания букв, которыми случай написал: Мари Туше?    

– Государь,  сделать анаграмму из этого имени легко, в том, чтобы ее составить, большой заслуги  нет, – сказал Генрих.    

– Ага!  Уже готово! – сказал Карл. – Видишь, Мари? Генрих вынул из кармана  записные таблички, вырвал один листок и под именем:    

     

     

Marie  Touche [50]t написал:    

Je  charme tout.[51]    

     

     

Затем он  протянул листок молодой женщине.    

– Я  глазам своим не верю! – воскликнула Мари.    

– Что  же он написал? – спросил Карл.    

– Государь,  я не решаюсь произнести это вслух.    

– Государь, –  заговорил Генрих, – если в имени Marie Touchet заменить букву «i» буквой  «j», как это часто делают, то получится буква в букву: Je charme tout.    

– Верно,  буква в букву! – воскликнул Карл. – Слушай, Мари, я хочу, чтобы это  стало твоим девизом! Никогда ни один девиз не был так заслужен. Спасибо, Анрио!  Мари, я подарю тебе этот девиз, составленный из бриллиантов.    

Ужин  кончился; на соборе Богоматери пробило два часа.    

– А  теперь, Мари, – сказал Карл, – в награду за его комплимент ты дать  ему кресло, чтобы он мог спать в нем до утра; только уложи его подальше от нас,  а то он так храпит, что даже страшно становится. Затем, если проснешься раньше  меня, то разбуди меня, – в шесть утра мы должны быть у Бастилии. Спокойной  ночи, Анрио! Устраивайся поудобнее. Только вот что, – добавил он, подойдя  к королю Наваррскому и положив руку ему на плечо, – заклинаю тебя твоей  жизнью, – слышишь, Генрих? Твоей жизнью! – не выходи отсюда без меня,  а главное, не возвращайся в Лувр!    

Генрих  если и не все понимал, то слишком многое подозревал, вот почему он не пренебрег  этим советом.    

Карл IX  ушел к себе в комнату, а Генрих, суровый горец, удовольствовался креслом и  очень скоро доказал, насколько прав был в своих предостережениях шурин, который  просил поместить его подальше от себя.    

На  рассвете Карл разбудил Генриха. Так как Генрих спал одетым, туалет его занял не  много времени. Король был счастлив и улыбчив – таким его никогда не видели в  Лувре. Часы, которые он проводил в домике на улице Бар, были в его жизни часами  солнечного света.    

Они  вдвоем прошли через спальню. Молодая женщина спала на своей кровати, ребенок –  в своей колыбели. Во сне оба улыбались.    

Карл с  глубокой нежностью поглядел на них, затем обернулся к королю Наваррскому.    

– Анрио, –  сказал он, – если тебе когда-нибудь случится узнать, какую услугу я оказал  тебе сегодня ночью, а со мной произойдет несчастье, вспомни об этом ребенке,  который спит в своей колыбели.    

Не дав  Генриху времени задать ему вопрос, Карл поцеловал в лоб мать и ребенка.    

– До  свидания, ангелы мои! – прошептал Карл и вышел.    

Генрих в  раздумье последовал за ним.    

Дворяне,  которым Карл приказал встретить его, ждали у Бастилии, держа под уздцы двух  лошадей. Карл сделал Генриху знак сесть на одну из них, сам тоже вскочил в  седло, выехал через Арбалетный сад и направился по внешним бульварам.    

– Куда  мы едем? – спросил Генрих.    

– Мы  едем, – ответил Карл, – посмотреть, вернулся ли герцог Анжуйский  только ради принцессы Конде, или в сердце у него честолюбия не меньше, чем  любви, а я сильно подозреваю, что так оно и есть.    

Генрих  ничего не понял и молча последовал за Карлом. Когда они доехали до Маре, где  из-за палисада открывалось все, что называлось в ту пору Сен-Лоранским  предместьем, Карл показал Генриху в сероватой дымке утра людей в длинных плащах  и в меховых шапках – они ехали верхом за тяжело нагруженным фургоном. По мере  того как эти люди приближались, их фигуры принимали все более четкие очертания,  так что уже можно было различить ехавшего тоже верхом и беседовавшего с ними  человека в длинном коричневом плаще и в широкополой французской шляпе,  надвинутой на лоб.    

– Ага, –  с улыбкой сказал Карл. – Так я и думал.    

– Государь,  если я не ошибаюсь, вон тот всадник в коричневом плаще – герцог  Анжуйский, – сказал Генрих.    

– Он  самый, – подтвердил Карл. – Осади немного, Анрио, – я не хочу, чтобы  нас увидели.    

– Кто  же эти люди в сероватых плащах и в меховых шапках? И что вон в той  повозке? – спросил Генрих.    

– Эти  люди – польские послы, – ответил Карл, – в повозке – корона. А  теперь, – сказал он, пуская лошадь в галоп по дороге к воротам Тампля, –  едем, Анрио! Я видел все, что хотел видеть!    

 Глава 8    

Возвращение в Лувр    

     

Когда  Екатерина решила, что в комнате короля Наваррского все сделано – трупы  стражников убраны, Морвель перенесен домой, ковры замыты, – она отпустила  своих придворных дам, так как дело шло к полуночи, и попыталась заснуть. Но  удар оказался слишком жестоким, а разочарование – слишком сильным. Ненавистный  Генрих, постоянно ускользавший из ее ловушек, обычно смертельных, казалось, был  храним какой-то непобедимой силой, которую Екатерина упорно называла случаем,  хотя какой-то голос в глубине ее души говорил ей, что настоящее имя этой силы –  судьба Мысль о том, что слух о неудачном покушении, распространившись по Лувру  и выйдя за его пределы, придаст Генриху и всем гугенотам еще большую  уверенность в их будущем, приводила ее в бешенство, и, если бы этот самый  случай, против которого она боролась столь несчастливо, свел ее сейчас с ее  врагом, она с помощью висевшего у нее на поясе флорентийского кинжальчика  несомненно победила бы судьбу, столь благосклонную к королю Наваррскому.    

Часы  ночи, так медленно тянущиеся для тех, кто ждет или не спит, били одни вслед за  другими, а Екатерина все не смыкала глаз Целый мир новых замыслов развернулся в  ее уме, полном видений. Наконец на рассвете она встала с постели, сама оделась  и направилась в покои Карла IX.    

Стража,  привыкшая к ее приходам в любое время дня и ночи, пропустила ее. Через переднюю  она прошла в Оружейную палату. Но там она застала только бодрствующую  кормилицу.    

– Где  мой сын? – спросила королева.    

– Ваше  величество! К нему запрещено входить до восьми часов.    

– Запрещение  не касается меня, кормилица!    

– Оно  касается всех. Екатерина усмехнулась.    

– Да,  я знаю, – продолжала кормилица, – я хорошо знаю, что здесь ничто не  может воспрепятствовать вашему величеству; я только молю внять просьбе простой  женщины и не ходить дальше.    

– Кормилица,  мне надо поговорить с сыном.    

– Я  отопру только по приказу вашего величества.    

– Откройте,  кормилица, я требую! – сказала Екатерина.    

Услышав  этот голос, вызывавший большее уважение, а главное, больший страх, чем голос  самого Карла, кормилица подала Екатерине ключ, но Екатерине он был не нужен.  Она вынула из кармана свой ключ, быстро отперла дверь в покои сына, и под ее  нажимом дверь распахнулась.    

Спальня  была пуста, постель не смята; борзая Актеон, лежавшая около кровати на медвежьей  шкуре, встала, подошла к Екатерине и принялась лизать ее руки цвета слоновой  кости.    

– Вот  как! Он ушел из дому, – нахмурив брови, сказала королева – Что ж, я  подожду.    

В  мрачной решимости она задумчиво села у окна, которое выходило на Лувровский  двор и из которого был виден главный вход.    

В  течение двух часов она не сходила с места, неподвижная и белая, как мраморная  статуя, и наконец увидела, что в Лувр въезжает отряд всадников с Карлом и Генрихом  Наваррским во главе; она их узнала.    

И тут  она поняла все. Вместо того чтобы препираться с ней из-за ареста своего зятя.  Карл увел его и этим спас.    

– Слепец!  Слепец! Слепец! – прошептала она и снова принялась ждать.    

Минуту  спустя в комнате послышались шаги со стороны Оружейной палаты.    

– Государь,  хотя бы теперь, когда мы уже в Лувре, – говорил Генрих, – скажите  мне, почему вы меня увели и какую услугу вы мне оказали?    

– Нет,  нет, Анрио! – со смехом ответил Карл. – Когда-нибудь ты, быть может,  узнаешь все, но пока что это тайна. Знай только одно: по всей вероятности,  сейчас у меня будет из-за тебя страшная ссора с матерью.    

Карл  поднял портьеру и очутился лицом к лицу с Екатериной.    

Из-за  его плеча выглянуло бледное и взволнованное лицо Беарнца.    

– А-а!  Вы здесь, сударыня! – нахмурив брови, сказал Карл.    

– Да,  сын мой. Мне надо с вами поговорить, – отвечала Екатерина.    

– Со  мной?    

– С  вами наедине.    

– Что  делать? – сказал Карл, оборачиваясь к зятю. – Раз уж никак невозможно  избежать этого, то чем скорее, тем лучше.