1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 
      - Всегда бывает трудно верить  таким  вещам, хотя бы из  самолюбия, моя  красотка.    

      - Итак, вы не верите мне?    

      - Признаюсь, что  пока ты не соблаговолишь представить мне какое-нибудь  доказательство своих слов...    

      - А что вы скажете на это?    

      И Кэтти вынула из-за корсажа маленькую записочку.    

      - Это мне? - спросил д'Артаньян, хватая письмо.    

      - Нет, другому.    

      - Другому?    

      - Да.    

      - Его имя, имя! - вскричал д'Артаньян.    

      - Взгляните на адрес.    

      - Графу де Варду!    

      Воспоминание  о происшествии в  Сен-Жермене тотчас же  пронеслось в уме  самонадеянного  гасконца.  Быстрым,  как  молния,  движением  он  распечатал  письмо, не обращая внимания да крик,  который испустила Кэтти,  видя, что он  собирается сделать или, вернее, что он уже сделал.    

      - О, боже, что вы делаете, сударь! - воскликнула она.    

      - Ничего особенного! -  ответил д'Артаньян  и прочитал: "Вы не ответили на  мою первую  записку. Что с вами - больны вы или уже забыли о том,  какими  глазами смотрели  на  меня  на балу у г-жи  де Гиз? Вот вам удобный  случай,  граф! Не упустите его".    

      Д'Артаньян побледнел.  Самолюбие  его  было  оскорблено;  он решил, что  оскорблена любовь.    

      -  Бедный,   милый  господин  д'Артаньян!  -  произнесла  Кэтти  полным  сострадания голосом, снова пожимая руку молодого человека.    

      - Тебе жаль меня, добрая малютка? - спросил д'Артаньян.    

      - О да, от всего сердца! Ведь я-то знаю, что такое любовь!    

      - Ты знаешь, что такое  любовь?  - спросил д'Артаньян, впервые взглянув на нее  с некоторым вниманием.    

      - К несчастью, да!    

      -  В таком случае, вместо того чтобы  жалеть меня, ты бы лучше  помогла мне  отомстить твоей госпоже.    

      - А каким образом вы хотели бы отомстить ей?    

      - Я  хотел  бы  доказать ей, что  я  сильнее ее, и  занять  место моего соперника.    

      - Нет,  сударь, я никогда  не  стану помогать вам в этом! - с  живостью  возразила Кэтти.    

      - Почему же? - спросил д'Артаньян.    

      - По двум причинам!    

      - А именно?    

      - Во-первых, потому, что моя госпожа никогда не полюбит вас...    

      - Как ты можешь знать это?    

      - Вы смертельно обидели ее.    

      - Я? Чем мог я обидеть ее, когда с  той минуты, как мы познакомились, я живу у  ее ног, как покорный раб? Скажи же мне, прошу тебя!    

      - Я открою это лишь человеку... человеку, который заглянет в мою душу.    

      Д'Артаньян еще  раз взглянул на  Кэтти. Девушка  была так свежа  и  так хороша  собой, что многие герцогини  отдали бы за эту красоту и свежесть свою корону.    

      - Кэтти, - сказал он, - я загляну в твою душу, когда тебе будет угодно, за этим  дело не станет, моя дорогая малютка.    

      И он поцеловал ее, отчего бедняжка покраснела, как вишня.    

      - Нет! - вскричала Кэтти.  - Вы не любите меня! Вы  любите мою госпожу, вы  только что сами сказали мне об этом.    

      - И это мешает тебе открыть вторую причину?    

      - Вторая  причина, сударь...  -  сказала  Кэтти,  расхрабрившись  после  поцелуя,  а также ободренная выражением  глаз  молодого человека,  -  вторая  причина та, что в любви каждый старается для себя.    

      Тут  только  Д'Артаньян  припомнил  томные  взгляды  Кэтти,  встречи  в  прихожей,  на лестнице, в коридоре,  прикосновение ее руки всякий раз, когда  он  встречался с вей,  и ее затаенные вздохи. Поглощенный желанием нравиться  знатной даме,  он пренебрегал субреткой:  тот, кто  охотится  за  орлом,  не  обращает внимания на воробья.    

      Однако на этот  раз наш гасконец быстро  сообразил, какую выгоду он мог извлечь  из любви Кэтти, высказанной ею  так  наивно или  же  так  бесстыдно:  перехватывание  писем,  адресованных  графу де Варду,  наблюдение за миледи,  возможность в любое время входить в  комнату Кэтти, сообщающуюся со спальней ее  госпожи. Как  мы  видим,  вероломный юноша уже  мысленно жертвовал бедной  девушкой, чтобы добиться обладания миледи, будь то добровольно или насильно.    

      - Так, значит, милая Кэтти, -  сказал он девушке,  -  ты сомневаешься в моей  любви и хочешь, чтобы я доказал ее?    

      - О какой любви вы говорите? - спросила Кэтти.    

      - О той любви, которую я готов почувствовать к тебе.    

      - Как же вы докажете ее?    

      - Хочешь, я  проведу  сегодня с тобой те часы, которые обычно провожу с твоей  госпожой?    

      - О да, очень хочу! - сказала Кэтти, хлопая в ладоши.    

      - Если так, иди сюда,  милая крошка, -  сказал д'Артаньян, усаживаясь в  кресло,  - и  я скажу  тебе, что  ты самая хорошенькая служанка,  какую  мне  когда-либо приходилось видеть.    

      И он сказал ей  об этом так  красноречиво, что бедная  девочка, которой очень   хотелось  поверить  ему,  поверила.  Впрочем,  к  большому  удивлению  д'Артаньяна,  хорошенькая  Кэтти  проявила  некоторую  твердость и  никак не  хотела сдаться.    

      В нападениях и защите время проходит незаметно.    

      Пробило  полночь, и почти одновременно  зазвонил  колокольчик в комнате миледи.    

      - Боже милосердный!  - вскричала Кэтти. -  Меня  зовет госпожа.  Уходи! Уходи  скорее!    

      Д'Артаньян  встал,  взял шляпу,  как бы  намереваясь повиноваться,  но, вместо  того чтобы отворить дверь на лестницу, быстро отворил дверцу большого шкафа и  спрятался между платьями и пеньюарами миледи.    

      - Что вы делаете? - вскричала Кэтти.    

      Д'Артаньян, успевший взять ключ, заперся изнутри и ничего не ответил.    

      - Ну! - резким голосом крикнула миледи. - Что  вы  там, заснули? Почему вы не  идете, когда я звоню?    

      Д'Артаньян услышал, как дверь из комнаты миледи распахнулась.    

      - Иду, миледи, иду! - вскричала Кэтти, бросаясь навстречу госпоже.    

      Они  вместе  вошли  в  спальню,  и, так  как  дверь  осталась открытой,  Д'Артаньян  мог  слышать,  как  миледи  продолжала бранить  свою  горничную;  наконец она успокоилась, и,  пока Кэтти  прислуживала  ей, разговор  зашел о  нем, д'Артаньяне.    

      - Сегодня вечером я что-то не видела нашего гасконца, - сказала миледи.    

      - Как, сударыня, - удивилась Кэтти, - неужели  он не приходил? Может ли быть,  чтобы он оказался ветреным, еще не добившись успеха?    

      -  О  нет! Очевидно,  его задержал господин  де  Тревиль  или  господин  Дезэссар. Я знаю свои силы, Кэтти: этот не уйдет от меня!    

      - И что же вы с ним сделаете, сударыня?    

      - Что я  с ним сделаю?..  Будь спокойна, Кэтти,  между этим человеком и мной  есть нечто такое, чего он не знает и сам. Я чуть было не потеряла из-за него  доверия его высокопреосвященства. О, я отомщу ему!    

      - А я думала, сударыня, что вы его любите.    

      -  Люблю?.. Да  я  его  ненавижу!  Болван, который  держал жизнь  лорда Винтера  в своих  руках  и  не  убил его, человек, из-за которого я  потеряла триста  тысяч ливров ренты!    

      - И правда! -  сказала Кэтти, - ведь  ваш сын - единственный  наследник своего   дяди,  и  до  его  совершеннолетия   вы  могли  бы  располагать  его  состоянием.    

      Услыхав, как это пленительное создание ставит ему  в вину то, что он не убил   человека, которого  она  на  его  глазах  осыпала  знаками  дружеского  расположения,  - услыхав  этот  резкий  голос,  обычно  с  таким  искусством  смягчаемый в светском разговоре, Д'Артаньян весь затрепетал.    

      - Я давно отомстила  бы ему, -  продолжала миледи, - если б кардинал не  приказал мне щадить его, не знаю сама почему.    

      - Да! Зато, сударыня, вы не пощадили молоденькую  жену  галантерейщика, которую  он любил.    

      -  А,  лавочницу  с улицы  Могильщиков!  Да  ведь он  давно забыл о  ее  существовании! Право же, это славная месть!    

      Лоб  д'Артаньяна был  покрыт холодным  потом: поистине эта женщина была  чудовищем.    

      Он продолжал прислушиваться, но, к несчастью, туалет был закончен.    

      -  Теперь,  - сказала миледи,  - ступайте  к себе и постарайтесь завтра  получить наконец ответ на письмо, которое я вам дала.    

      - К господину де Варду? - спросила Кэтти.    

      - Ну, разумеется, к господину де Варду.    

      - Вот, по-моему, человек, который совсем не похож на  бедного господина  д'Артаньяна, - сказала Кэтти.    

      -  Ступайте,  моя  милая,  -  ответила  миледи, -  я  не  люблю  лишних  рассуждений.    

      Д'Артаньян услыхал, как захлопнулась дверь, как щелкнули две задвижки - это  заперлась  изнутри миледи;  Кэтти тоже заперла  дверь на ключ,  стараясь  произвести при  этом как  можно меньше шума; тогда  д'Артаньян открыл дверцу  шкафа.    

      - Боже! - прошептала Кэтти. - Что с вами? Вы так бледны!    

      - Гнусная тварь! - пробормотал Д'Артаньян.    

      -  Тише,  тише! Уходите!  - сказала Кэтти.  - Моя комната  отделена  от спальни  миледи только тонкой перегородкой, и там слышно каждое слово!    

      - Поэтому-то я и не уйду, - сказал Д'Артаньян.    

      - То есть как это? - спросила Кэтти, краснея.    

      - Или уйду, но... попозже.    

      И  он  привлек  Кэтти  к  себе.  Сопротивляться было  невозможно  -  от  сопротивления всегда столько шума, - и Кэтти уступила.    

      То  был порыв мести,  направленный  против  миледи. Говорят, что  месть  сладостна, и Д'Артаньян убедился в том, что это правда. Поэтому, будь у него  хоть немного истинного  чувства, он удовлетворился бы этой новой победой, но им  руководили только гордость и честолюбие.    

      Однако -  и это следует сказать к  чести д'Артаньяна -  свое влияние на Кэтти  он  прежде  всего употребил на то, чтобы выпытать у нее, что сталось с г-жой  Бонасье.  Бедная девушка поклялась на распятии, что ничего об этом  не знает,  так  как ее  госпожа всегда  только наполовину посвящала  ее  в  свои тайны; но  она высказала твердую уверенность в том, что г-жа Бонасье жива.    

      Кэтти не  знала также, по какой  причине  миледи чуть было не  лишилась доверия  кардинала, но на этот счет д'Артаньян был осведомлен лучше, чем она: он  заметил  миледи на одном из  задержанных судов в ту минуту, когда сам  он покидал  Англию, и не сомневался, что речь шла об алмазных подвесках.    

      Но яснее всего  было  то, что истинная, глубокая, закоренелая ненависть миледи  к нему, д'Артаньяну, была вызвана тем, что он не убил лорда Винтера.    

      На  следующий  день Д'Артаньян  снова явился  к миледи. Миледи  была  в весьма   дурном расположении  духа, и  Д'Артаньян решил,  что  причиной этому служит  отсутствие ответа от г-на де Варда. Вошла Кэтти, но миледи обошлась с ней   очень  сурово. Взгляд,  брошенный  Кэтти на  д'Артаньяна, говорил: "Вот  видите, что я переношу ради вас!"    

      Однако  к концу  вечера прекрасная  львица  смягчилась: она  с  улыбкой слушала  нежные признания д'Артаньяна в даже позволила ему поцеловать руку.    

      Д'Артаньян вышел от нее,  не зная, что думать, но этот юноша  был не из тех,  которые  легко  теряют  голову,  и,  продолжая ухаживать за миледи,  он создал  в уме небольшой план.    

      У дверей он встретил Кэтти и, как и накануне, поднялся в ее комнату. Он узнал,  что миледи сильно  бранила Кэтти и упрекала ее за неисполнительность. Миледи не  могла понять молчания графа де Варда  и приказала девушке  зайти к ней в девять  часов утра за третьим письмом.    

      Д'Артаньян взял  с Кэтти  слово, что на следующее утро она принесет это письмо   к  нему; бедняжка обещала все, чего потребовал от  нее возлюбленный: она  совершенно потеряла голову.    

      Все произошло  так  же,  как  накануне: Д'Артаньян спрятался  в  шкафу, миледи  позвала Кэтти, совершила свой туалет, отослала Кэтти и заперла дверь. Как и  накануне, Д'Артаньян вернулся домой только в пять часов утра.    

      В  одиннадцать часов к  нему пришла Кэтти; в  руках  у  нее  была новая  записка  миледи. На  этот раз бедняжка беспрекословно отдала ее д'Артаньяну;  она предоставила  ему  делать все, что он  хочет:  теперь  она душой и телом  принадлежала своему красавцу солдату.    

      Д'Артаньян распечатал письмо и прочитал следующие строки:    

      "Вот уже третий раз я пишу вам о том, что люблю вас. Берегитесь, как бы в  четвертый раз я не написала, что я вас ненавижу.    

      Если вы  раскаиваетесь в своем поведении, девушка, которая передаст вам эту  записку, скажет вам, каким образом  воспитанный человек может  заслужить мое  прощение".    

      Д'Артаньян краснел и бледнел, читая эти строки.    

      -  О,  вы все еще любите  ее!  -  вскричала  Кэтти,  ни  на  секунду не  спускавшая глаз с лица молодого человека.    

      - Нет, Кэтти, ты ошибаешься, я ее больше не  люблю, но я хочу отомстить ей за  ее пренебрежение.    

      - Да, я знаю, каково будет ваше мщение, вы уже говорили мне о нем.    

      - Не все ли тебе равно, Кэтти! Ты же знаешь, что я люблю только тебя.    

      - Разве можно знать это?    

      - Узнаешь, когда увидишь, как я обойдусь с ней.    

      Кэтти вздохнула.    

      Д'Артаньян взял перо и написал:    

      "Сударыня, до сих  пор я сомневался в  том, что две первые ваши записки  действительно  предназначались   мне,   так   как  считал   себя  совершенно  недостойным  подобной чести;  к тому же  я был  так болен, что  все равно не  решился бы вам ответить.    

    

      Однако сегодня я принужден поверить в вашу  благосклонность, так как не только  ваше письмо, но и ваша служанка подтверждают, что я имею счастье быть любимым  вами.    

      Ей  незачем  учить   меня,  каким  образом  воспитанный  человек  может  заслужить ваше прощение. Итак,  сегодня в  одиннадцать  часов  я  сам  приду  умолять  вас об этом  прощении.  Отложить  посещение  хотя  бы  на один день  значило бы теперь, на мой взгляд, нанести вам новое оскорбление.    

      Тот, кого вы сделали счастливейшим из смертных, Граф де Вард".    

      Это  письмо  было  прежде всего подложным,  затем оно было грубым, а  с точки  зрения наших  современных нравов, оно было просто оскорбительным, но в ту   эпоху люди  церемонились  значительно  меньше,  чем  теперь. К  тому  же  Д'Артаньян  из  собственных  признаний  миледи  знал,  что она  способна  на  предательство  в  делах  более серьезных, и его уважение к  ней  было весьма  поверхностным.  И все  же,  несмотря на  это, какая-то  безрассудная страсть  влекла  его к этой женщине  - пьянящая страсть,  смешанная с  презрением, но  все-таки страсть или, если хотите, жажда обладания.    

      Замысел д'Артаньяна  был очень прост:  из комнаты Кэтти войти в комнату ее   госпожи и воспользоваться первой минутой  удивления, стыда, ужаса, чтобы  восторжествовать над  ней. Быть может, его ждала и  неудача, но... без риска  ничего  не достигнешь. Через неделю должна была начаться кампания, надо было  уезжать, - словом, д'Артаньяну некогда было разыгрывать любовную идиллию.    

      -  Возьми, -  сказал  молодой  человек,  передавая  Кэтти  запечатанную  записку, - отдай ее миледи: это ответ господина де Варда.    

      Бедная  Кэтти  смертельно  побледнела:  она  догадывалась  о содержании  записки.    

      - Послушай,  милочка, -  сказал ей Д'Артаньян, - ты сама понимаешь, что все   это  должно  кончиться -  так  или иначе. Миледи  может  узнать, что ты  передала первую  записку не слуге графа, а моему слуге, что это я распечатал  другие  записки,  которые  должен был распечатать  господин  де  Вард. Тогда  миледи прогонит тебя, а ведь ты ее знаешь - она не такая женщина, чтобы этим  ограничить свою месть.    

      - Увы! - ответила Кэтти. - А для кого я пошла на все это?    

      - Для  меня, я  прекрасно знаю  это, моя  красотка, -  ответил  молодой  человек, - и, даю слово, я тебе очень благодарен.    

      - Но что же написано в вашей записке?    

      - Миледи скажет тебе об этом.    

      - О, вы не любите меня! - вскричала Кэтти. - Как я несчастна!    

      На  этот  упрек  есть  один  ответ,  который  всегда  вводит  женщин  в  заблуждение.  Д'Артаньян ответил  так, что Кэтти оказалась очень  далека  от  истины.    

      Правда, она долго  плакала, прежде чем пришла  к решению  отдать письмо миледи,  но в конце концов она пришла  к этому  решению, а это было  все, что  требовалось д'Артаньяну.    

      К тому же он обещал девушке, что вечером рано уйдет от госпожи и, уходя от  госпожи, придет к ней.    

      Это обещание окончательно утешило бедняжку Кэтти.       IV. ГДЕ  ГОВОРИТСЯ ОБ ЭКИПИРОВКЕ АРАМИСА И ПОРТОСА       

      С  тех  пор  как  четыре  друга  были  заняты поисками  экипировки, они  перестали регулярно собираться вместе. Все они  обедали врозь, где  придется  или, вернее, где удастся.  Служба тоже отнимала  часть драгоценного времени,  проходившего так быстро. Однако раз в неделю, около часу дня, было условлено  встречаться  в квартире  Атоса,  поскольку  последний оставался верен  своей  клятве и не выходил из дому.    

      Тот день,  когда Кэтти приходила к д'Артаньяну,  как раз был днем сбора друзей.    

      Как только Кэтти ушла, Д'Артаньян отправился на улицу Феру.    

      Он застал Атоса  и Арамиса за  философской  беседой. Арамис подумывал о том,  чтобы  снова надеть рясу. Атос, по обыкновению, не разубеждал,  но и не поощрял  его. Он держался  того мнения, что каждый волен  в  своих действиях. Советы он   даал лишь  тогда,  когда его  просили  об  этом,  и  притом очень просили.    

      "Обычно люди  обращаются за  советом, - говорил Атос, только  для того,  чтобы не следовать ему, а  если кто-нибудь и следует  совету, то только  для  того, чтобы было кого упрекнуть впоследствии".    

      Вслед за д'Артаньяном  пришел и Портос. Итак,  все  четыре друга были в сборе.    

      Четыре  лица  выражали  четыре   различных  чувства:  лицо   Портоса  -  спокойствие, лицо  д'Артаньяна - надежду, лицо Арамиса - тревогу, лицо Атоса -  беспечность.    

      После  минутной беседы,  в  которой Портос успел намекнуть  на  то, что некая  высокопоставленная  особа пожелала  вывести  его  из  затруднительного  положения, явился Мушкетон.    

      Он пришел  звать Портоса домой,  где, как сообщал он с  весьма жалобным видом,  присутствие его господина было срочно необходимо.    

      - Это по поводу моего снаряжения? - спросил Портос.    

      - И да и нет, - ответил Мушкетон.    

      - Но разве ты не можешь сказать мне?    

      - Идемте, сударь, идемте.    

      Портос  встал, попрощался с друзьями и последовал  за Мушкетоном. Через минуту  на пороге появился Базен.    

      - Что вам нужно, друг  мой? - спросил Арамис  тем мягким тоном, который  появлялся у него всякий раз, как его мысли вновь обращались к церкви.    

      - Сударь, вас ожидает дома один человек, - ответил Базен.    

      - Человек?.. Какой человек?..    

      - Какой-то нищий.    

      -  Подайте  ему  милостыню,  Базен,  и  скажите, чтобы  он помолился за бедного  грешника.    

      - Этот нищий хочет во что бы то ни стало говорить с вами и уверяет, что вы  будете рады его видеть.    

      - Не просил ли он что-либо передать мне?    

      - Да. "Если господин  Арамис  не пожелает прийти повидаться  со мной, -  сказал он, - сообщите ему, что я прибыл из Тура".    

      -  Из  Тура?  -  вскричал  Арамис.  -  Тысяча  извинений,  господа,  но  по-видимому, этот человек привез мне известия, которых я ждал.    

      И, вскочив со стула, он торопливо вышел из комнаты.    

      Атос и д'Артаньян остались вдвоем.    

      - Кажется, эти молодцы устроили свои дела. Как по-вашему, д'Артаньян? - спросил  Атос.    

      -  Мне известно, что у Портоса все идет прекрасно, - сказал д'Артаньян, - что  же касается Арамиса, то, по правде сказать, я никогда и не беспокоился о нем  по-настоящему.  А  вот вы, мой милый Атос...  вы щедро роздали пистоли  англичанина, принадлежавшие вам по праву, но что же вы будете теперь делать?    

      - Друг мой,  я очень доволен, что убил этого шалопая,  потому что убить  англичанина - святое дело, но  я никогда не простил бы себе, если бы положил в  карман его пистоли.    

      - Полноте, любезный Атос! Право, у вас какие-то непостижимые понятия.    

      - Ну, хватит об этом!.. Господин де Тревиль, оказавший мне  вчера честь своим   посещением,  сказал,  что вы  часто бываете у каких-то подозрительных англичан,  которым покровительствует кардинал. Это правда?    

      - Правда состоит в том, что я бываю у одной англичанки, - я уже говорил вам о  ней.    

      - Ах да, у  белокурой женщины, по поводу которой я дал вам ряд советов, и,  конечно, напрасно, так как вы и не подумали им последовать.    

      - Я привел вам свои доводы.    

      -  Да,  да.  Кажется,  вы  сказали,  что  это  поможет  вам  приобрести  экипировку.    

      -  Ничуть не бывало! Я удостоверился в том,  что эта женщина  принимала участие  в похищении госпожи Бонасье.    

      - Понимаю. Чтобы разыскать одну женщину, вы  ухаживаете за  другой: это самый  длинный путь, но зато и самый приятный.    

      Д'Артаньян   чуть   было   не   рассказал  Атосу  обо   всем,  но  одно  обстоятельство остановило его: Атос был крайне щепетилен в вопросах чести, а в  небольшом плане, задуманном нашим влюбленным и направленном против миледи,  имелись такие  детали, которые были бы отвергнуты этим пуританином [60],  -  д'Артаньян  был заранее в этом уверен; вот почему он предпочел промолчать, а  так  как  Атос  был  самым  нелюбопытным в мире человеком, то  откровенность  д'Артаньяна и не пошла дальше.    

      Итак, мы  оставим наших двух друзей, которые  не собирались  рассказать друг  другу ничего особенно важного, и последуем за Арамисом.    

      Мы  видели, с какой быстротой молодой человек бросился за Базеном  или, вернее,  опередил его, услыхав,  что человек, желавший с ним говорить, прибыл из Тура;  одним прыжком он перенесся с улицы Феру на улицу Вожирар.    

      Войдя  в  дом,  он  действительно  застал  у  себя  какого-то  человека  маленького роста, с умными глазами, одетого в лохмотья.    

      - Это вы спрашивали меня? - сказал мушкетер.    

      - Я спрашивал господина Арамиса. Это вы?    

      - Я самый. Вы должны что-то передать мне?    

      - Да, если вы покажете некий вышитый платок.    

      - Вот  он, -  сказал  Арамис,  доставая из внутреннего кармана ключик и отпирая  маленькую шкатулку черного дерева с перламутровой инкрустацией.    

      - Вот он, смотрите.    

      - Хорошо, - сказал нищий. - Отошлите вашего слугу.    

      В самом деле, Базен,  которому не терпелось узнать, что надо было этому нищему   от его хозяина, поспешил следом за  Арамисом и  пришел  домой  почти  одновременно с ним, но эта быстрота принесла ему мало пользы: на предложение нищего   его  господин жестом  приказал  ему  выйти,  и  Базен  вынужден  был  повиноваться.    

      Как  только  он вышел, нищий  бросил  беглый взгляд по  сторонам, желая  убедиться, что никто не видит и  не слышит его, распахнул лохмотья, небрежно  затянутые кожаным кушаком, и, подпоров верхнюю часть камзола, вынул письмо.    

      Увидев  печать,  Арамис  радостно  вскрикнул,  поцеловал  надпись  и  с  благоговейным  трепетом  распечатал  письмо,  заключавшее в  себе  следующие  строки:    

      "Друг, судьбе угодно,  чтобы мы  были разлучены еще некоторое время, но  прекрасные дни молодости не потеряны  безвозвратно.  Исполняйте свой долг  в  лагере, я исполняю его в другом месте. Примите то, что вам передаст податель  сего письма, воюйте так, как подобает благородному и  храброму дворянину,  и  думайте обо мне. Нежно целую ваши черные глаза.    

      Прощайте или, вернее, до свиданья!"    

      Между тем нищий продолжал подпарывать свой камзол; он медленно вынул из  грязных  лохмотьев сто пятьдесят двойных испанских  пистолей, выложил  их на  стол, открыл дверь, поклонился и  исчез, прежде чем  пораженный Арамис успел  обратиться к нему хоть с одним словом.    

      Тогда  молодой  человек  перечел  письмо  и  заметил,  что  в  нем была  приписка:    

      "Р.S.  Окажите достойный прием  подателю письма  - это граф и испанский  гранд".    

      -  О, золотые  мечты! - вскричал Арамис. - Да, жизнь прекрасна!  Да, мы молоды!  Да, для  нас еще  настанут  счастливые дни! Тебе,  тебе одной  - моя любовь,  моя кровь, моя жизнь, все, все тебе, моя прекрасная возлюбленная!    

      И он страстно целовал письмо,  даже не  глядя на  золото, блестевшее на столе.    

      Базен робко постучал  в дверь; у Арамиса больше не  было причин держать его вне  комнаты, и он позволил ему войти.    

      При виде  золота  Базен  остолбенел  от изумления  и совсем  забыл, что пришел  доложить о  приходе д'Артаньяна, который по дороге  от Атоса зашел  к Арамису,  любопытствуя узнать, что представлял собой этот нищий.    

      Однако, видя, что Базен забыл доложить о нем, и не слишком церемонясь с Арамисом,  он доложил о себе сам.    

      - Ого! Черт возьми! - сказал  д'Артаньян. - Если эти сливы присланы вам из  Тура, милый  Арамис,  то,  прошу вас, передайте мое восхищение садовнику,  который вырастил их.    

      -  Вы ошибаетесь, друг мой,  - возразил Арамис, как  всегда скрытный, - это мой  издатель прислал  мне гонорар за ту  поэму, написанную  односложными стихами,  которую я начал еще во время нашего путешествия.    

      - Ах,  вот что! - воскликнул  д'Артаньян.  - Что ж,  ваш издатель очень щедр,  милый Арамис. Это все, что я могу вам сказать.    

      - Как,  сударь,  -  вскричал Базен, - неужели  за поэмы  платят столько денег?  Быть этого  не  может! О сударь,  значит, вы можете  сделать все, что захотите!  Вы  можете стать таким же знаменитым,  как  господин де Вуатюр или господин де  Бенсерад [61]. Это тоже мне по душе.  Поэт - это лишь  немногим хуже аббата.  Ах, господин Арамис, очень прошу вас, сделайтесь поэтом!    

      -  Базен,  -  сказал  Арамис,  -  мне  кажется,  что  вы вмешиваетесь в  разговор, друг мой.    

      Базен понял свою вину; он опустил голову и вышел из комнаты.    

      -  Так, так, - с улыбкой сказал д'Артаньян. - Вы продаете свои творения на  вес  золота -  вам  очень везет, мой друг. Только будьте осторожнее  и не потеряйте  письма, которое выглядывает у  вас  из  кармана. Оно, должно быть, тоже от  вашего издателя.    

    

      Арамис покраснел до  корней  волос, глубже засунул  письмо  и застегнул камзол.    

      -  Милый д'Артаньян,  -  сказал он, - давайте пойдем к  нашим  друзьям. Теперь  я  богат, и мы возобновим  наши  совместные обеды до тех пор, пока не придет  ваша очередь разбогатеть.    

      - С  большим  удовольствием!  - ответил д'Артаньян. - Мы давно  уже  не видели  приличного обеда. К  тому  же мне предстоит сегодня вечером  довольно  рискованное  предприятие, и, признаться, я  не прочь  слегка подогреть  себя  несколькими бутылками старого бургундского.    

      - Согласен и на старое бургундское. Я тоже ничего не имею против  него, -  сказал Арамис, у которого  при виде  золота как  рукой сняло  все мысли об уходе  от мира.    

      И, положив  в карман три или четыре двойных  пистоля на насущные нужды, он  запер остальные  в черную шкатулку с перламутровой  инкрустацией, где уже лежал  знаменитый носовой платок, служивший ему талисманом.    

      Для начала друзья отправились  к Атосу. Верный данной им клятве  никуда не  выходить, Атос  взялся заказать обед, с тем чтобы  он  был  доставлен ему  домой;  зная  его  как  великого  знатока всех  гастрономических  тонкостей,  д'Артаньян и Арамис охотно уступили ему заботу об этом важном деле.    

      Они  направились  к Портосу, как вдруг  на  углу  улицы Дюбак встретили  Мушкетона, который с унылым видом гнал перед собой мула и лошадь.    

      - Да ведь это мой буланый жеребец! - вскричал д'Артаньян  с удивлением, к   которому примешивалась некоторая радость.  - Арамис, взгляните-ка на  эту  лошадь!    

      - О, какая ужасная кляча! - сказал Арамис.    

      - Так вот, дорогой  мой, -  продолжал д'Артаньян, - могу вам  сообщить, что это  та самая лошадь, на которой я приехал в Париж.    

      - Как, сударь, вы знаете эту лошадь? - удивился Мушкетон.    

      -  У нее очень своеобразная масть, -  заметил Арамис. -  Я  вижу  такую впервые  в жизни.    

      - Еще бы! - обрадовался д'Артаньян. - Если  я продал ее за три  экю, то именно  за  масть,  потому  что за  остальное  мне, конечно,  не  дали  бы  и  восемнадцати ливров...  Однако, Мушкетон,  каким образом  эта лошадь  попала  тебе в руки?    

      - Ах, лучше не спрашивайте, сударь! Эту ужасную шутку сыграл с нами муж нашей  герцогини!    

      - Каким же образом, Мушкетон?    

      - Видите ли, к нам очень благоволит  одна знатная дама, герцогиня де...  Впрочем,  прошу прощения, мой господин запретил  мне называть  ее  имя.  Она  заставила нас принять от нее небольшой подарочек - чудесную испанскую кобылу и   андалузского мула,  от которых просто глаз нельзя было отвести. Муж узнал об  этом, перехватил по дороге обоих чудесных животных,  когда их вели к нам, и  заменил этими гнусными тварями.    

      - Которых ты и ведешь обратно? - спросил д'Артаньян.    

      -  Именно  так, - ответил  Мушкетон. - Подумайте  сами: не можем же  мы принять  этих лошадей вместо тех, которые были нам обещаны!    

      - Конечно, нет, черт возьми, хотя мне бы очень хотелось увидеть Портоса верхом  на моем буланом жеребце: это дало бы мне представление о том, на кого был похож  я сам,  когда приехал в Париж. Но  мы  не  будем задерживать тебя, Мушкетон.  Иди выполняй поручение твоего господина. Он дома?    

      - Дома, сударь, - ответил Мушкетон, - но очень сердит, сами понимаете!    

      И  он пошел дальше, в сторону  набережной Великих Августинцев, а друзья  позвонили  у  дверей  незадачливого Портоса.  Но  последний видел,  как  они  проходили  через  двор,  и  не  пожелал открыть  им.  Их  попытка  оказалась  безуспешной.    

      Между тем  Мушкетон, гоня перед собой двух кляч, продолжал свой путь и, миновав  Новый мост, добрался  до Медвежьей  улицы. Здесь, следуя приказаниям своего  господина, он привязал лошадь и мула к дверному молотку прокурорского дома и,  не заботясь об  их дальнейшей участи,  вернулся к  Портосу, которому сообщил,  что поручение выполнено.    

      По прошествии некоторого времени несчастные животные, ничего не евшие с самого  утра,  начали  так  шуметь,  дергая  дверной  молоток,  что  прокурор приказал   младшему  писцу  выйти  на  улицу  и справиться по соседству, кому принадлежат  эта лошадь и этот мул.    

      Госпожа Кокнар узнала свой подарок и сначала не поняла, что значит этот  возврат, но вскоре визит Портоса объяснил ей все. Гнев, которым пылали глаза  мушкетера, несмотря на все желание  молодого человека сдержать себя, ужаснул  его чувствительную подругу.    

      Дело  в  том,  что  Мушкетон не  скрыл от  своего господина  встречи  с  д'Артаньяном и  Арамисом  и рассказал ему,  как  д'Артаньян  узнал  в желтой  лошади беарнского  жеребца, на котором он приехал в Париж и которого  продал за  три экю.    

      Назначив   прокурорше   свидание  у   монастыря   Сен-Маглуар,   Портос  попрощался. Видя, что он уходит, прокурор пригласил его к обеду, но мушкетер с  самым величественным видом отклонил это приглашение.    

      Госпожа  Кокнар   с   трепетом  явилась  к  монастырю  СенМаглуар.  Она  предвидела укоры,  которые ее  там  ждали, но великосветские  манеры Портоса  действовали на нее с неотразимой силой.    

      Все упреки  и  проклятия,  какие только мужчина, оскорбленный  в  своем  самолюбии,  может  обрушить на  голову  женщины,  Портос  обрушил  на  низко  склоненную голову своей прокурорши.    

      -  О, боже!  - сказала  она. - Я сделала  все, что могла. Один из наших  клиентов торгует лошадьми. Он должен был конторе деньги  и не хотел платить. Я  взяла этого мула и лошадь  в счет долга. Он обещал мне лошадей,  достойных  самого короля.    

      - Так знайте, сударыня, - сказал Портос,  - что если этот барышник  был должен  вам больше пяти экю, то он просто вор.    

      - Но ведь никому  не запрещено искать что подешевле, господин Портос, -  возразила прокурорша, пытаясь оправдаться.    

      -  Это  правда,  сударыня, но тот, кто ищет дешевизны, должен позволить другим  искать более щедрых друзей.    

      И Портос повернулся, собираясь уходить.    

      -  Господин  Портос!  Господин Портос!  -  вскричала  прокурорша.  -  Я  виновата, я признаюсь в этом. Мне  не следовало торговаться, раз речь шла об  экипировке для такого красавца, как вы!    

      Не отвечая ни слова, Портос удалился еще на один шаг.    

      Прокурорше вдруг показалось, что он окружен каким-то сверкающим облаком и целая  толпа герцогинь и маркиз бросает мешки с золотом к его ногам.    

      -  Остановитесь,  господин  Портос!  -  вскричала  она.  -  Бога  ради,  остановитесь, нам надо поговорить!    

      - Разговор с вами приносит мне несчастье, - сказал Портос.    

      - Но скажите же мне, чего вы требуете?    

      - Ничего,  потому что требовать от вас чего-либо или не требовать - это одно и  то же.    

      Прокурорша повисла на руке Портоса и воскликнула в порыве скорби:    

      - О господин  Портос, я ничего  в этом  не  понимаю! Разве я знаю,  что такое  лошадь? Разве я знаю, что такое сбруя?    

      -  Надо было предоставить  это мне, сударыня, человеку, который знает в этом  толк. Но вы хотели сэкономить, выгадать какие-то гроши...    

      -  Это была моя  ошибка,  господин Портос,  но я исправлю ее... честное слово,  исправлю!    

      - Каким же образом? - спросил мушкетер.    

      - Послушайте. Сегодня вечером господин  Кокнар едет к герцогу де  Шону, который  позвал его  к себе, чтобы посоветоваться с ним о чем-то. Он пробудет там не  меньше двух часов. Приходите, мы будем одни и подсчитаем все, что нам нужно.    

      - В добрый час, моя дорогая! Вот это другое дело!    

      - Так вы прощаете меня?    

      - Увидим, - величественно сказал Портос.    

      И, повторяя друг другу "до вечера", они расстались.    

      "Черт  возьми!  - подумал  Портос,  уходя.  -  Кажется,  на этот  раз я  доберусь наконец до сундука мэтра Кокнара!"       V. НОЧЬЮ  ВСЕ КОШКИ СЕРЫ       

      Вечер,  столь нетерпеливо  ожидаемый  Портосом и д'Артаньяном,  наконец  наступил.    

      Д'Артаньян, как всегда, явился к миледи около девяти  часов.  Он застал ее в   прекрасном  расположении духа; никогда еще она не  принимала  его  так  приветливо. Наш гасконец сразу понял,  что  его записка  передана  и оказала  свое действие.    

      Вошла Кэтти и  подала  шербет.  Ее госпожа ласково  взглянула на нее  и  улыбнулась ей самой очаровательной своей улыбкой, но бедная девушка была так  печальна, что даже не заметила благоволения миледи.    

      Д'Артаньян  смотрел поочередно  на этих  двух  женщин  в  вынужден  был  признать в душе, что,  создавая их, природа  совершила ошибку:  знатной даме  она дала продажную и низкую душу, а субретке - сердце герцогини.    

      В  десять  часов  миледи  начала  проявлять  признаки  беспокойства,  и  Д'Артаньян  понял, что  это  значит. Она смотрела на часы,  вставала,  снова  садилась  и  улыбалась  д'Артаньяну  с  таким  видом, который говорил:   "Вы, конечно, очень милы, но будете просто очаровательны, если  уйдете."    

      Д'Артаньян  встал и  взялся за шляпу.  Миледи  протянула ему  руку  для  поцелуя;  молодой человек почувствовал, как она сжала его руку, и понял, что  это было сделано не из  кокетства, а из чувства  благодарности за то, что он  уходит.    

      - Она безумно его любит, - прошептал он и вышел.    

      На этот раз Кэтти  не встретила  его - ее не было  ни в прихожей,  ни в  коридоре, ни  у  ворот.  Д'Артаньяну  пришлось  самому разыскать лестницу  и маленькую  комнатку.    

      Кэтти сидела, закрыв лицо руками, и плакала.    

      Она услышала, как вошел  Д'Артаньян,  но  не  подняла  головы.  Молодой человек  подошел к ней и взял ее руки в свои; тогда она разрыдалась.    

      Как  и предполагал Д'Артаньян, миледи, получив письмо, в порыве радости обо  всем рассказала служанке; потом, в благодарность за  то, что на этот раз Кэтти  выполнила его поручение так удачно, она подарила ей кошелек.    

      Войдя в свою комнату,  Кэтти бросила кошелек  в угол, где  он  и  лежал  открытый; три или четыре золотые монеты валялись на ковре подле него.    

      В ответ  на  ласковое  прикосновение молодого человека  бедная  девушка подняла  голову. Выражение ее лица испугало даже д'Артаньяна; она с умоляющим видом  протянула к нему руки, но не осмелилась произнести ни одного слова.    

      Как ни мало  чувствительно  было сердце д'Артаньяна, он  был  растроган этой   немой скорбью;  однако он слишком твердо  держался своих  планов,  и в  особенности последнего плана,  чтобы хоть  в  чем-нибудь изменить намеченный  заранее порядок действий. Поэтому он  не подал Кэтти  никакой надежды на то,  что ей  удастся  поколебать его, а  только  изобразил  ей свой поступок  как  простой акт мести.    

      Кстати, эта месть намного облегчалась для него тем обстоятельством, что  миледи,  желая,  как  видно, скрыть  от  своего  любовника  краску  в  лице,  приказала Кэтти погасить все лампы  в  доме  и даже в  своей спальне. Г-н де  Вард должен был уйти до наступления утра, все в том же полном мраке.    

      Через  минуту  они услышали,  что миледи  вошла  в  спальню. Д'Артаньян  немедленно  бросился в  шкаф.  Едва  успел  он  укрыться там,  как  раздался  колокольчик.    

      Кэтти  вошла к своей  госпоже и закрыла  за собой дверь, но перегородка была  так тонка,  что  слышно было почти все, о чем говорили между  собой обе  женщины.    

      Миледи, казалось,  была вне себя от радости;  она  без конца заставляла Кэтти   повторять мельчайшие  подробности  мнимого  свидания  субретки  с  де Вардом,  расспрашивала,  как он взял  письмо,  как писал  ответ, каково  было выражение   его лица, казался  ли  он по-настоящему влюбленным, и  на все эти вопросы  бедная Кэтти, вынужденная казаться спокойной, отвечала прерывающимся голосом,   грустный оттенок  которого  остался  совершенно не  замеченным  ее госпожой -  счастье эгоистично.    

      Однако час визита графа приближался, и миледи  в  самом деле  заставила Кэтти  погасить свет в спальне, приказав ввести к ней де Варда, как только он придет.    

      Кэтти  не  пришлось долго ждать. Едва Д'Артаньян увидел  через замочную  скважину  шкафа,  что весь  дом погрузился  во  мрак, он выбежал  из  своего  убежища;  это  произошло в ту самую  минуту, когда Кэтти закрывала  дверь из  своей комнаты в спальню миледи.    

      - Что там за шум? - спросила миледи.    

      - Это я, - отвечал Д'Артаньян вполголоса. - Я, граф де Вард.    

      -  О,  господи, - пролепетала  Кэтти, - он  даже  не мог дождаться того часа,  который сам назначил!    

      - Что же?  -  спросила миледи дрожащим голосом. - Почему  он не входит? Граф,  граф, - добавила она, - вы ведь знаете, что я жду вас!    

      Услыхав этот  призыв,  Д'Артаньян  мягко  отстранил  Кэтти и бросился в  спальню.    

      Нет  более мучительной ярости и боли, чем ярость и боль, терзающие душу  любовника, который,  выдав  себя  за другого, принимает  уверения  в  любви,  обращенные к его счастливому сопернику.    

      Д'Артаньян  оказался  в  этом мучительном  положении,  которого  он  не  предвидел: ревность терзала его  сердце, и он страдал почти  так  же сильно,  как бедная Кэтти, плакавшая в эту минуту в соседней комнате.    

      - Да, граф,  - нежно говорила миледи, сжимая  в своих руках его руку, - да,  я   счастлива любовью, которую ваши взгляды и слова выдавали мне  всякий раз, как  мы встречались  с  вами. Я тоже люблю вас. О, завтра, завтра я хочу получить от  вас какое-нибудь доказательство того, что вы  думаете обо мне! И чтобы вы не  забыли меня, - вот, возьмите это.    

      И, сняв с пальца кольцо, она протянула его д'Артаньяну.    

      Д'Артаньян вспомнил, что уже видел это кольцо на  руке миледи: это  был  великолепный сапфир в оправе из алмазов.    

      Первым побуждением д'Артаньяна  было вернуть ей  кольцо,  но миледи  не взяла  его.    

      - Нет, нет, - сказала она, - оставьте его у себя в знак любви ко мне... К тому   же, принимая его,  - с волнением в голосе  добавила  она, - вы, сами того не  зная, оказываете мне огромную услугу.    

      "Эта женщина полна таинственности", - подумал Д'Артаньян.    

      В эту минуту он почувствовал, что готов сказать  миледи всю правду.  Он уже  открыл рот,  чтобы  признаться в  том,  кто он и с  какими  мстительными  намерениями явился сюда, но в эту минуту миледи прибавила:    

      - Бедный мой друг, это чудовище, этот гасконец, чуть было не убил вас!    

      Чудовищем был он, Д'Артаньян.    

      - Ваши раны все еще причиняют вам боль? - спросила миледи.    

      - Да, сильную  боль, -  ответил  д'Артаньян,  не  зная  хорошенько, что  отвечать.    

      - Будьте спокойны, - прошептала миледи,  - я отомщу за вас, и моя месть будет  жестокой!    

      "Нет! -  подумал д'Артаньян. - Минута  откровенности между  нами еще не  наступила".    

      Д'Артаньян не сразу пришел в себя после этого короткого диалога, но все  помышления о  мести,  принесенные им  сюда, бесследно исчезли.  Эта  женщина  имела над ним поразительную власть, он ненавидел и в  то же время боготворил  ее; он никогда не думал прежде, что два столь  противоречивых  чувства могут  ужиться  в  одном  сердце  и,  соединясь  вместе,  превратиться  в  какую-то  странную, какую-то сатанинскую любовь.    

      Между тем раздался бой часов, пора было расставаться.  Уходя от миледи,  д'Артаньян не  испытывал  ничего, кроме жгучего сожаления о том, что надо ее  покинуть,  и  между  страстными  поцелуями,  которыми они  обменялись,  было  назначено новое свидание - на следующей  неделе. Бедная Кэтти надеялась, что ей  удастся сказать д'Артаньяну хоть несколько слов, когда он будет проходить через  ее комнату,  но миледи сама проводила его в темноте и простилась с ним только  на лестнице.    

      Наутро д'Артаньян помчался к Атосу. Он попал в такую  странную историю, что  нуждался в его совете. Он рассказал ему обо всем; в продолжение рассказа Атос  несколько раз хмурил брови.    

      -  Ваша миледи, - сказал он, - представляется мне презренным созданием, но все  же, обманув ее, вы сделали ошибку: так или иначе, вы нажили страшного врага.    

      Говоря это, Атос  внимательно смотрел на сапфир  в  оправе  из алмазов,  заменивший на пальце д'Артаньяна перстень королевы,  который  теперь бережно  хранился в шкатулке.    

      - Вы  смотрите на  это кольцо? - спросил гасконец, гордясь возможностью  похвастать перед друзьями таким богатым подарком.    

      - Да, - сказал Атос, - оно напоминает мне одну фамильную драгоценность.    

      - Прекрасное кольцо, не правда ли? - спросил д'Артаньян.    

      -  Великолепное! - отвечал Атос. - Я не  думал, что на свете существуют два  сапфира такой чистой воды. Должно быть, вы его выменяли на свой алмаз?    

      -  Нет, -  сказал д'Артаньян, -  это подарок моей прекрасной англичанки или,  вернее, моей прекрасной француженки, ибо я убежден, что она родилась во  Франции, хоть и не спрашивал ее об этом.    

      - Вы получили  это кольцо  от миледи? -  вскричал Атос, и в голосе  его  почувствовалось сильное волнение.    

      - Вы угадали. Она подарила мне его сегодня ночью.    

      - Покажите-ка мне это кольцо, - сказал Атос.    

      - Вот оно, - ответил д'Артаньян, снимая его с пальца.    

      Атос  внимательно  рассмотрел  кольцо  и  сильно  побледнел;  затем  он  примерил его на  безымянный  палец  левой руки; оно  пришлось как раз впору,  словно было заказано на этот палец. Гневное и мстительное выражение омрачило  лицо Атоса, обычно столь спокойное.    

      - Не может быть, чтобы это было  то самое кольцо, - сказал  он. - Каким  образом  могло оно  попасть  в руки  леди Кларик? И в  то  же  время  трудно  представить себе, чтобы между двумя кольцами могло быть такое сходство.    

      - Вам знакомо это кольцо? - спросил д'Артаньян.    

      - Мне показалось, что я узнал его, - ответил Атос, - но, должно быть, я ошибся.    

      И он вернул кольцо д'Артаньяну, не отрывая от него взгляда.    

      - Вот что, д'Артаньян, - сказал он через минуту, - снимите с пальца это  кольцо   или  поверните  его  камнем  внутрь:  оно  вызывает  во  мне  такие  мучительные  воспоминания,  что  иначе я  не смогу спокойно  разговаривать с  вами... Кажется, вы хотели посоветоваться со мной о чем-то, говорили, что не  знаете, как поступить... Погодите... покажите-ка мне еще раз этот сапфир. На  том, о  котором я говорил, должна быть царапина на одной из граней: причиной  был один случай.    

      Д'Артаньян снова снял с пальца кольцо и передал его Атосу.    

      Атос вздрогнул.    

      - Посмотрите, - сказал он, - ну, не странно ли это?    

      И он показал д'Артаньяну  царапину, о существовании которой только  что  вспомнил.    

      - Но от кого же вам достался этот сапфир, Атос?    

      - От моей матери, которая, в свою очередь, получила его  от мужа. Как я уже  сказал  вам, это была старинная фамильная драгоценность... и она никогда не  должна была уходить из нашей семьи.    

      - И вы... вы продали ее? - нерешительно спросил д'Артаньян.    

      -  Нет,  -  ответил  Атос  со странной усмешкой.  - Я подарил ее в ночь любви,  так же, как сегодня ее подарили вам.    

      Д'Артаньян  задумался;  душа миледи представилась  ему какой-то мрачной  бездной.    

      Он не надел кольцо, а положил его в карман.    

      - Послушайте, - сказал Атос, взяв его за руку, - вы знаете, д'Артаньян, что я   люблю вас. Будь у меня  сын, я не мог бы любить его  больше, чем вас. Поверьте   мне: откажитесь  от  этой  женщины!  Я  не  знаю  ее, но  какой-то внутренний  голос  говорит мне,  что это погибшее создание и  что в  ней есть нечто  роковое.    

      - Вы правы, -  ответил  д'Артаньян. - Да, я расстанусь с ней. Признаюсь вам,  что эта женщина пугает и мена самого.    

      - Хватит ли у вас решимости? - спросил Атос.    

      - Хватит, - ответил д'Артаньян. - И я сделаю это не откладывая.    

      - Хорошо, мой мальчик.  Вы поступите правильно, -  сказал Атос, пожимая руку  гасконцу с почти отеческой нежностью.  -  Дай  бог, чтобы  эта женщина, едва  успевшая войти в вашу жизнь, не оставила в ней страшного следа.    

      И  Атос кивнул д'Артаньяну, давая ему понять, что он  хотел бы остаться наедине  со своими мыслями.    

      Дома д'Артаньян застал ожидавшую его Кэтти. После целого месяца горячки  бедняжка изменилась бы не так сильно, как после этой бессонной и мучительной  ночи.    

      Госпожа послала  ее  к мнимому  де  Варду.  Миледи обезумела  от любви,  опьянела  от счастья;  ей хотелось знать,  когда  любовник подарит ей вторую  ночь.    

      И несчастная Кэтти, вся бледная,  дрожа, ждала ответа д'Артаньяна. Атос имел   на молодого человека  сильное влияние, и теперь, когда его самолюбие и жажда   мести были  удовлетворены,  советы  друга,  присоединившись к  голосу  собственного  сердца,  дали д'Артаньяну силу решиться на разрыв с миледи. Он  взял перо и написал следующее:    

      "Не рассчитывайте, сударыня,  на свидание со мной в ближайшие несколько  дней; со времени моего выздоровления у меня  столько дел подобного рода, что  мне пришлось навести  в них некоторый порядок. Когда придет ваша очередь,  я  буду иметь честь сообщить вам об этом.    

      Целую ваши ручки.    

      Граф де Вард".    

      О сапфире не было сказано ни слова.  Хотел ли гасконец сохранить у себя оружие  против миледи или же - будем откровенны -  оставил у себя этот сапфир как  последнее средство для приобретения экипировки?    

      Впрочем, неправильно было бы  судить о поступках одной  эпохи  с  точки зрения  другой. То, что каждый порядочный человек счел бы для себя позорным в наши дни,  казалось тогда простым и вполне естественным,  и  юноши  из лучших семей бывали  обычно на содержании у своих любовниц.    

      Д'Артаньян отдал Кэтти письмо незапечатанным; прочитав его, она сначала ничего  не поняла, но потом, прочитав вторично, чуть не обезумела от радости.    

      Она  не могла поверить такому  счастью; д'Артаньян  вынужден  был устно уверить  ее в том, о  чем говорилось  в  письме,  и, несмотря  на  опасность, которою  угрожал бедной девочке вспыльчивый характер миледи в минуту вручения этого  письма, Кэтти  побежала на  Королевскую площадь  со всех  ног.  Сердце лучшей  из женщин безжалостно к страданиям соперницы.    

      Миледи  распечатала  письмо  с такой  же  поспешностью,  с какой  Кэтти  принесла  его.  Однако  после  первых  прочитанных  ею  слов  она смертельно  побледнела,   потом  скомкала  бумагу,  обернулась  к   Кэтти,  и  глаза  ее  засверкали.    

      - Что это за письмо? - спросила она.    

      - Это ответ, сударыня, - дрожа, ответила Кэтти.    

      - Не может быть! -  вскричала миледи. - Не может  быть! Дворянин не мог  написать женщине такого  письма... - И вдруг она  вздрогнула.  - Боже мой, -  прошептала миледи, - неужели он узнал? - И она замолчала.    

      Она  заскрежетала зубами,  лицо  ее  стало пепельно-серым.  Она  хотела подойти  к окну, чтобы вдохнуть свежий  воздух, но могла лишь протянуть руку; ноги у нее  подкосились, и она упала в кресло.    

      Кэтти  решила,   что  миледи  лишилась  чувств,  и   подбежала,   чтобы  расстегнуть ей корсаж, но миледи быстро встала.    

      - Что вам нужно? - спросила она. - Как вы смеете прикасаться ко мне!    

      - Я думала, сударыня,  что вы  лишились чувств, и хотела  помочь вам, -  ответила служанка, смертельно напуганная страшным выражением, появившимся на  лице миледи.    

      - Лишилась чувств! Я! Я! Уж  не принимаете  ли вы  меня за какую-нибудь  слабонервную дурочку? Когда меня  оскорбляют, я не лишаюсь чувств - я мщу за  себя, слышите?    

      И она знаком приказала Кэтти выйти.       VI. МЕЧТА О МЩЕНИИ       

      Вечером миледи  приказала  ввести к  ней  д'Артаньяна,  как  только  он придет.  Но он не пришел.    

      Наутро  Кэтти снова  пришла  к молодому человеку и  рассказала все, что  случилось накануне. Д'Артаньян улыбнулся: ревнивый гнев миледи - этого-то он и  добивался своим мщением.    

      Вечером  миледи  была  еще  более  раздражена, чем  накануне,  и  снова  повторила приказание относительно гасконца, но, как и накануне, она прождала  его напрасно.    

      На следующий  день Кэтти явилась к д'Артаньяну,  но  уже не радостная и  оживленная,   как  в  предыдущие  два  дня,  а,  напротив,  очень  грустная.  Д'Артаньян спросил бедную девушку, что  с  ней. Вместо  ответа она вынула из  кармана письмо и протянула ему.    

      Это  письмо было  написано  рукой  миледи,  но  на  этот раз  оно  было  адресовано не графу де Варду, а самому д'Артаньяну.    

      Он распечатал его и прочитал:    

      "Любезный господин Д'Артаньян, нехорошо забывать своих друзей, особенно  когда впереди долгая разлука. Лорд  Винтер и я напрасно прождали вас вчера и  третьего дня. Неужели это повторится и сегодня?    

      Признательная вам леди Кларик".    

      - Все вполне понятно,  - сказал Д'Артаньян,  - и я ожидал этого письма. Мои  шансы повышаются по мере того, как падают шансы графа де Варда.    

      - Так вы пойдете? - спросила Кэтти.    

      - Послушай,  моя  дорогая,  -  сказал  гасконец,  стараясь оправдать  в собственных  глазах намерение нарушить  слово, данное им Атосу,  - пойми, что было бы  неблагоразумно  не явиться на столь определенное приглашение. Если я не приду,  миледи не поймет, почему я  прекратил свои  посещения, и, пожалуй, догадается   о  чем-либо... А кто знает, до чего может  дойти мщение  женщины такого  склада...    

      - О, боже  мой! - вздохнула Кэтти. -  Вы умеете представить все в таком свете,   что  всегда  оказываетесь  правы,  но вы,  наверное,  опять  начнете ухаживать  за ней, и  если на этот раз вы понравитесь ей под  вашим настоящим именем,   если ей понравится ваше  настоящее лицо, то это будет гораздо хуже, чем в  первый раз!    

      Чутье помогло  бедной  девушке  частично  угадать то,  что  должно было  произойти дальше.    

      Д'Артаньян успокоил ее, насколько мог, и обещал, что не поддастся чарам миледи.    

      Он поручил Кэтти передать леди Кларик, что как нельзя  более благодарен за ее   благосклонность и предоставляет себя в ее распоряжение. Однако он  не решился  написать ей, боясь, что не  сумеет так изменить  свой  почерк, чтобы  проницательный взгляд миледи не узнал его.    

      Ровно  в девять  часов  Д'Артаньян был  на Королевской площади.  Должно быть,   слуги,  ожидавшие  в  передней, были предупреждены,  ибо,  как только  Д'Артаньян  вошел в  дом,  один  из них немедленно  побежал доложить  о  нем  миледи, хотя мушкетер даже не успел спросить, принимает ли она.    

      - Просите, -  сказала миледи коротко,  но таким пронзительным  голосом, что  Д'Артаньян услыхал его еще в передней.    

      Лакей проводил его в гостиную.    

      - Меня ни для кого нет дома, - сказала миледи. - Слышите, ни для кого!    

      Лакеи вышел.    

      Д'Артаньян с любопытством взглянул на миледи; она  была бледна, и глаза ее  казались утомленными - то ли от слез, то ли от бессонных ночей. В комнате было   не  так  светло, как  обычно,  но,  несмотря  на  этот  преднамеренный  полумрак, молодой женщине не удалось скрыть следы лихорадочного возбуждения,  снедавшего ее в последние два дня.    

      Д'Артаньян приблизился к ней с таким  же  любезным  видом,  как обычно. Сделав  над собой невероятное усилие,  она приветливо улыбнулась ему,  но эта улыбка  плохо вязалась с ее искаженным от волнения лицом.    

      Д'Артаньян осведомился у миледи, как она себя чувствует.    

      - Плохо, - ответила она, - очень плохо.    

      - В таком случае, - сказал Д'Артаньян, - я помешал. Вам, конечно, нужен отдых,  и я сейчас же уйду.    

      - О нет! - сказала миледи. - Напротив, останьтесь, господин Д'Артаньян, ваше  милое общество развлечет меня.    

      "Ого!  - подумал Д'Артаньян.  - Она никогда  не была  так любезна, надо  быть начеку".    

      Миледи  приняла  самый  дружеский   тон,  на  какой  была  способна,  и  постаралась придать необычайное оживление разговору. Возбуждение, покинувшее ее  на короткий миг, вновь вернулось к ней, и глаза ее снова заблестели, щеки  покрылись  краской, губы порозовели. Перед  д'Артаньяном  снова  была Цирwея  [62], давно уже  покорившая  его своими  чарами.  Любовь, которую он считал  угасшей, только уснула и  теперь  вновь  пробудилась  в  его сердце.  Миледи  улыбалась, и  Д'Артаньян  чувствовал, что он готов погубить  свою душу  ради  этой улыбки.    

      На миг он почувствовал даже нечто вроде угрызений совести.    

      Миледи между тем  сделалась разговорчивее. Она спросила  у д'Артаньяна, есть ли  у него любовница.    

      - Ах! - сказал  Д'Артаньян самым нежным  тоном,  на  какой  только  был  способен.  - Можете ли вы  быть  настолько  жестоки,  чтобы  предлагать  мне  подобные вопросы?  Ведь с  тех  пор, как я увидел вас, я дышу только вами  и  вздыхаю о вас одной!    

      Миледи улыбнулась странной улыбкой.    

      - Так вы меня любите? - спросила она.    

      - Неужели мне надо говорить об этом, неужели вы не заметили этого сами?    

      - Положим, да, но ведь вы знаете, что чем больше в сердце гордости, тем труднее  бывает покорить его.    

      - О, трудности не пугают меня! - сказал Д'Артаньян. - Меня ужасает лишь то, что  невозможно.    

      - Для настоящей любви нет ничего невозможного, - возразила миледи.    

      - Ничего, сударыня?    

      - Ничего, - повторила миледи.    

      "Черт  возьми!  -  подумал  Д'Артаньян  про   себя.  -  Тоy  совершенно  переменился.  Уж  не влюбилась  ли,  чего  доброго, в  меня эта  взбалмошная  женщина  и не собирается ли она подарить мне  - мне самому  - другой сапфир,  вроде того, какой она подарила мнимому де Варду? "    

      Д'Артаньян поспешно пододвинул свой стул к креслу миледи.    

      - Послушайте, - сказала она, -  что  бы вы сделали, чтобы доказать  мне любовь,  о которой вы говорите?    

      - Все, чего бы вы от меня ни потребовали. Приказывайте - я готов!    

      - На все?    

      - На все!  - вскричал Д'Артаньян, знавший наперед,  что, давая подобное  обязательство, он рискует немногим.    

      - Хорошо! В таком случае - поговорим,  - сказала миледи, в свою очередь  придвигая свое кресло к стулу д'Артаньяна.    

      - Я вас слушаю, сударыня, - ответил он.    

      С минуту миледи молчала, задумавшись и как бы колеблясь, затем, видимо,  решилась.    

      - У меня есть враг, - сказала она.    

      - У вас, сударыня?  -  вскричал Д'Артаньян,  притворяясь  удивленным. - Боже  мой, возможно ли это? Вы так прекрасны и так добры!    

      - Смертельный враг.    

      - В самом деле?    

      - Враг, который оскорбил  меня так жестоко, что теперь между ним и мной война  насмерть. Могу я рассчитывать на вас как на помощника?    

      Д'Артаньян сразу понял, чего хочет от него это мстительное создание.    

      -  Можете,  сударыня!  - произнес он  напыщенно.  -  Моя шпага и  жизнь  принадлежат вам вместе с моей любовью!    

      - В таком  случае,  - сказала миледи,  - если  вы так  же  отважны, как  влюблены...    

      Она замолчала.    

      - Что же тогда? - спросил Д'Артаньян.    

      - Тогда... - продолжала миледи после минутной  паузы, - тогда вы можете с  нынешнего же для перестать бояться невозможного.    

      - Нет, я  не вынесу такого счастья! -  вскричал д'Артаньян, бросаясь на колени  перед миледи и осыпая поцелуями ее руки, которых она не отнимала.    

      "Отомсти  за меня этому  презренному  де  Варду, - стиснув зубы, думала  миледи, -  а потом я  сумею избавиться от тебя, самонадеянный глупец, слепое  орудие моей мести!"    

      "Приди добровольно в мои объятия, лицемерная и опасная женщина! - думал  д'Артаньян.  - Приди ко мне!  И тогда  я посмеюсь над тобой  за твое прежнее  издевательство вместе с тем человеком, которого ты хочешь убить моей  рукой".    

      Д'Артаньян поднял голову.    

      - Я готов, - сказал он.    

      - Так, значит, вы поняли меня, милый д'Артаньян? - спросила миледи.    

      - Я угадал бы ваше желание по одному вашему взгляду.    

      - Итак, вы согласны обнажить  для меня  вашу шпагу - шпагу, которая уже  приобрела такую известность?    

      - В любую минуту.    

      - Но как же я отплачу вам  за такую  услугу? - сказала миледи. - Я знаю  влюбленных: это люди, которые ничего не делают даром.    

      -  Вы  знаете,  о  какой  награде я  мечтаю,  -  ответил д'Артаньян,  -  единственной награде, достойной вас и меня!    

      И он нежно привлек ее к себе.    

      Она почти не сопротивлялась.    

      - Корыстолюбец! - сказала она с улыбкой.    

      -  Ах! -  вскричал  д'Артаньян,  и  в самом  деле  охваченный страстью, которую  эта женщина  имела  дар зажигать в его  сердце.  -  Мое  счастье мне кажется  невероятным,  я все время боюсь, что оно может  улететь от меня, как сон, вот  почему я спешу превратить его в действительность!    

      - Так заслужите же это невероятное счастье.    

      - Я в вашем распоряжении, - сказал д'Артаньян.    

      - Это правда? - произнесла миледи, отгоняя последнюю тень сомнения.    

      - Назовите мне того  негодяя, который осмелился  вызвать слезы  на этих  прекрасных глазах.    

      - Кто вам сказал, что я плакала?    

      - Мне показалось...    

      - Такие женщины, как я, не плачут, - сказала миледи.    

      - Тем лучше! Итак, скажите же мне, как его имя.    

      - Но подумайте, ведь в его имени заключается вся моя тайна.    

      - Однако должен же я знать это имя.    

      - Да, должны. Вот видите, как я вам доверяю!    

      - Я счастлив. Его имя?    

      - Вы знаете этого человека.    

      - Знаю?    

      - Да.    

      -  Надеюсь,  это  не  кто-либо из моих друзей?  -  спросил  д'Артаньян,  разыгрывая нерешительность, чтобы  заставить миледи поверить  в  то, что  он  ничего не знает.    

      - Так, значит, будь это кто-либо из ваших друзей, вы бы поколебались? -  вскричала миледи, и угрожающий огонек блеснул в ее глазах.    

      - Нет,  хотя бы это был мой  родной брат! - ответил д'Артаньян как бы в порыве  восторга.    

      Наш гасконец ничем не рисковал, он действовал наверняка.    

      - Мне нравится ваша преданность, - сказала миледи.    

      - Увы! Неужели это все, что вам нравится во мне? - спросил д'Артаньян.    

      - Нет, я люблю и вас, вас! - сказала она, взяв его руку.    

      И  д'Артаньян  ощутил  жгучее пожатие, от  которого он весь затрепетал, словно  и ему передалось волнение миледи.    

      - Вы любите меня! - вскричал он. - О, мне кажется, я схожу с ума!    

      И он  заключил  ее в объятия. Она  не сделала попытки уклониться от его  поцелуя, но и не ответила на него.    

      Губы ее были холодны: д'Артаньяну показалось, что он поцеловал статую.    

      И все же он был упоен радостью, воспламенен любовью; он почти поверил в нежные  чувства миледи, он почти поверил в преступление де Варда. Если  бы де Вард  оказался сейчас здесь, возле него, он мог бы его убить.    

      Миледи воспользовалась этой минутой.    

      - Его имя... - начала она.    

      - Де Вард, я знаю! - вскричал д'Артаньян.    

      -  Как  вы  узнали  об этом? - спросила миледи,  схватив  его за руки и пытаясь  проникнуть взглядом в самую глубь его души.    

      Д'Артаньян понял, что увлекся и совершил ошибку.    

      -  Говорите,  говорите! Да говорите же! -  повторяла миледи.  - Как  вы узнали  об этом?    

      - Как я узнал? - переспросил д'Артаньян.    

      - Да, как?    

      - Вчера я встретился в одном доме с де Вардом, и он показал мне кольцо, которое,  по его словам, было подарено ему вами.    

      - Подлец! - вскричала миледи.    

      Это  слово,  по  вполне  понятным  причинам, отдалось  в  самом  сердце  д'Артаньяна.    

      - Итак? - вопросительно произнесла миледи.    

      - Итак, я  отомщу за вас  этому подлецу! - ответил  д'Артаньян с  самым  воинственным видом.    

      -  Благодарю, мой храбрый  друг! - сказала миледи. -  Когда же  я  буду  отомщена?    

      - Завтра, сию минуту, когда хотите!    

      Миледи чуть было не крикнула: "Сию минуту!"  - но  решила, что проявить  подобную поспешность было бы не особенно любезно по отношению к д'Артаньяну.    

      И  тому  же ей надо было еще  принять тысячу предосторожностей  и  дать  своему   защитнику  тысячу  наставлений  относительно  того,  каким  образом  избежать  объяснений с графом в присутствии секундантов.  Д'Артаньян рассеял ее  сомнения одной фразой.    

      - Завтра вы будете отомщены, - сказал он, - или я умру!    

      - Нет! - ответила она. - Вы отомстите за меня, но не умрете. Это трус.    

      - С женщинами - возможно, но не с мужчинами. Кто-кто, а я кое-что  знаю о нем.    

      -  Однако, если не  ошибаюсь,  в  вашей стычке с  ним вам  не  пришлось  жаловаться на судьбу.    

      -  Судьба  - куртизанка;  сегодня  она  благосклонна,  а  завтра  может  повернуться ко мне спиной.    

      - Другими словами, вы уже колеблетесь.    

      - Нет,  боже сохрани, я  не колеблюсь, но  справедливо ли будет послать меня на  возможную смерть, подарив мне только надежду и ничего больше?    

      Миледи ответила  взглядом, говорившим: "Ах, дело только в  этом! Будьте же  смелее!"    

      И она пояснила свой взгляд, с нежностью проговорив!    

      - Вы правы.    

      - О, вы ангел! - вскричал д'Артаньян.    

      - Итак, мы обо всем договорились? - спросила она.    

      - Кроме того, о чем я прошу вас, моя дорогая.    

      - Но если я говорю, что вы можете быть уверены в моей любви?    

      - У меня нет завтрашнего дня, и я не могу ждать.    

      - Тише! Я слышу шаги брата. Он не должен застать вас здесь.    

      Она позвонила. Появилась Кэтти.    

      - Выйдите через эту дверь, - сказала миледи, отворив маленькую потайную дверь,  -  и  возвращайтесь в  одиннадцать  часов. Мы закончим этот разговор. Кэтти  проведет вас ко мне.    

      При этих словах бедная девушка едва не лишилась чувств.    

      - Ну, сударыня! Что же вы застыли на месте, словно  статуя? Вы слышали? Сегодня  в одиннадцать часов вы проведете ко мне господина д'Артаньяна.    

      "Очевидно, все ее свидания назначаются на одиннадцать часов,  - подумал  д'Артаньян. - Это вошло у нее в привычку".    

      Миледи протянула ему руку, которую он нежно поцеловал.    

      "Однако... - думал он, уходя и  едва отвечая на  упреки Кэтти, - однако  как бы мне  не остаться в дураках! Нет сомнения, что эта женщина способна на  любое преступление. Будем же осторожны".       VII. ТАЙНА  МИЛЕДИ       

      Д'Артаньян  вышел  из  особняка и  не  поднялся  к Кэтти,  несмотря  на  настойчивые мольбы девушки; он сделал  это по двум причинам: чтобы  избежать  упреков,  обвинений,  просьб,  а  также  чтобы  немного   сосредоточиться  и  разобраться в своих мыслях, а по возможности и в мыслях этой женщины.    

      Единственное, что было ясно  во всей этой истории, - это что д'Артаньян  безумно  любил миледи и  что она совсем его не любила. На секунду д'Артаньян  понял, что лучшим выходом для него было бы вернуться  домой, написать миледи  длинное письмо и признаться, что он и де Вард были до сих пор одним и тем же  лицом  и что, следовательно, убийство де Варда было  бы для него равносильно  самоубийству. Но и его тоже подстегивала  свирепая жажда мести; ему хотелось  еще раз обладать этой женщиной, уже под своим собственным именем, и, так как  эта месть имела в его глазах известную сладость,  он был  не  в силах от нее  отказаться.    

      Пять или шесть раз  обошел он Королевскую  площадь,  оборачиваясь через каждые  десять шагов, чтобы посмотреть на свет в комнатах миледи, проникавший сквозь  жалюзи; сегодня миледи не так торопилась уйти в спальню, как в первый раз, это  было очевидно.    

      Наконец свет погас.    

      Вместе с  этим огоньком исчезли последние следы  нерешительности в душе  д'Артаньяна;  ему  припомнились  подробности  первой  ночи, и  с  замирающим  сердцем, с пылающим лицом он вошел в особняк и бросился в комнату Кэтти.    

      Бледная как смерть,  дрожа  всем телом,  Кэтти попыталась было удержать своего  возлюбленного, но миледи, которая все время прислушивалась, услыхала, как вошел  д'Артаньян, и отворила дверь.    

      - Войдите, - сказала она.    

      Все   это   было  исполнено  такого   невероятного  бесстыдства,  такой  чудовищной  наглости,  что д'Артаньян  не  мог поверить  тому, что  видел  и  слышал.  Ему  казалось,  что  он  стал  действующим  лицом   одного  из  тех  фантастических приключений, какие бывают только во сне.    

      Тем не  менее  он  порывисто  бросился  навстречу миледи,  уступая  той  притягательной  силе, которая  действовала  на него, как магнит действует на  железо.    

      Дверь за ними закрылась.    

      Кэтти бросилась к этой двери.    

      Ревность, ярость, оскорбленная гордость, все страсти, бушующие в сердце  влюбленной женщины, толкали ее на разоблачение, но  она  погибла бы, если бы  призналась,  что  принимала  участие  в  подобной  интриге, и,  сверх  того,  д'Артаньян был  бы  потерян для  нее  навсегда.  Это последнее  соображение,  продиктованное любовью, склонило ее принести еще и эту последнюю жертву.    

      Что касается д'Артаньяна, то  он  достиг предела своих желаний:  сейчас миледи  любила в нем не  его соперника, она любила или  делала вид, что любит его  самого. Правда, тайный внутренний голос говорил  молодому  человеку, что он был  лишь  орудием мести, что его ласкали лишь для того, чтобы он совершил  убийство,  но гордость,  самолюбие, безумное увлечение заставляли  умолкнуть  этот голос, заглушали  этот  ропот. К тому  же наш гасконец, как известно не  страдавший отсутствием самоуверенности,  мысленно сравнивал себя с де Вардом и  спрашивал себя, почему, собственно, нельзя было полюбить его, д'Артаньяна, ради  него самого.    

      Итак,  он  всецело  отдался ощущениям настоящей  минуты. Миледи  уже не  казалась ему  той женщиной с черными замыслами, которая на миг ужаснула его;  это была пылкая любовница,  всецело  отдававшаяся  любви, которую, казалось,  испытывала и она сама.    

      Так  прошло  около  двух  часов. Восторги  влюбленной  пары  постепенно утихли.  Миледи, у которой не  было тех  причин для забвения,  какие  были  у  д'Артаньяна,  первая  вернулась к  действительности  и спросила  у  молодого  человека,  придумал  ли он  какой-нибудь предлог,  чтобы  на следующий  день  вызвать на дуэль графа де Варда.    

      Однако  мысли  д'Артаньяна приняли теперь  совершенно иное  течение, он  забылся, как глупец, и шутливо  возразил, что сейчас  слишком позднее время,  чтобы думать о дуэлях на шпагах.