1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 
    
Джессика огляделась — слева и справа ничего, кроме песка.
    
Поль всматривался в дюны, наблюдая за тем, как шевелятся тени — вторая луна медленно заканчивала свой путь по небу Аракиса.
    
— Около четырех километров, — наконец произнес он.
    
— Черви, — сказала мать.
    
— Конечно.
    
Она сосредоточилась на своей усталости, на боли в мышцах, которая притупила восприятие.
    
— Может, мы поедим и отдохнем?
    
Поль освободился от лямок вещмешка, сел и прислонился к нему спиной. Джессика, опускаясь на скалу рядом с ним, оперлась на его плечо рукой. Она почувствовала, как он повернулся, и услышала, что он шарит в глубине мешка.
    
— Вот, — сказал он.
    
Его руки оказались на ощупь суше, чем ее, — Джессика почувствовала это, когда Поль сунул ей в ладонь две таблетки энергостимулятора.
    
Она проглотила их и запила глотком воды из питьевой трубки, воды, больше походившей на слюну.
    
— Выпей всю воду, — велел Поль. — Аксиома: лучшее место для хранения воды — твое тело. Оно дает тебе силы. Ты почувствуешь себя бодрее. Надо доверять своему влагоджари.
    
Она послушалась, опустошила карманы-влагоуловители защитного костюма и в самом деле ощутила прилив сил. При этом Джессика подумала, как хорошо, что они, обессилев, могут наконец спокойно сидеть здесь, и вспомнила одно из изречений Джерни Халлека, воина-певца: «Лучше кусок сухого хлеба и с ним мир, нежели дом, полный заколотого скота, с раздором».
    
Она повторила это вслух Полю.
    
— Так говорил Джерни, — ответил он.
    
Джессика уловила интонацию его голоса — он говорил будто о мертвом, и подумала: Наверное, бедняга Джерни погиб. Все люди Атрейдсов либо погибли, либо попали в плен, либо, подобно им, затерялись в безводной пустыне.
    
— Цитаты Джерни были всегда к месту, — сказал Поль. — Мне кажется, я слышу сейчас его голос: «И я высушу реки, и продам землю в руку нечестивого, и обращу землю в пустыню, и сотворю все сие рукой чужеземца».
    
Джессика закрыла глаза — пафос, звучавший в словах сына, тронул ее до слез.
    
Но вот Поль снова заговорил:
    
— Как ты… себя чувствуешь?
    
Она поняла, что вопрос касается ее беременности, и ответила:
    
— Пройдет еще много месяцев, прежде чем твоя сестра появится на свет. Пока я… физически в норме.
    
Про себя она подумала: Каким сухим, официальным языком я говорю со своим сыном! Потом, поскольку бен-джессеритская выучка обязывает доискиваться до причин любой странности, она отыскала в себе ответ: Я боюсь своего сына. Меня пугает его странное поведение, пугает, что он видит наше будущее и может рассказать мне об этом.
    
Поль надвинул на глаза капюшон и прислушался к ночным скрипам и шелестам. Его легкие сами следили за тем, чтобы из его горла не вырывалось ни звука. Зачесался нос. Поль потер его, вынул фильтры и обратил внимание, что воздух насыщен запахом корицы.
    
— Где-то поблизости россыпи пряностей, — сказал он.
    
Нежный ветерок пушинкой коснулся щек Поля и шевельнул складки его джуббы. Но этот ветерок не предвещал грозную бурю — Поль уже чувствовал разницу.
    
— Скоро рассвет.
    
Джессика кивнула.
    
— Должен быть какой-нибудь способ пересекать открытые пески. Вольнаибы же ходят по пустыне.
    
— А черви? — спросила Джессика.
    
— Можно взять било из вольнаибского комплекта и воткнуть его в камни. Это на время отвлечет червя.
    
— Вероятно. Еще можно попробовать идти, производя только естественный для них шум, чтобы черви не обратили внимания…
    
Поль изучал пустыню и одновременно копался в своей провидческой памяти, пытаясь вспомнить таинственное назначение пружинного била и крюков управления, обнаруженных им все в том же мешке. Ему казалось странным, что каждый раз, когда он думал о песчаных червях, его охватывал страх. Он знал, что сведения о них скрыты где-то на самой границе его сверхсознания, что червей нужно не бояться, а почитать, если только-только…
    
Он потряс головой.
    
— Шум должен быть неритмичным, — продолжала Джессика.
    
— Что? Ах, да. Если мы будем каждый раз ступать с разной скоростью… песок ведь тоже иногда осыпается. Не могут же черви реагировать на любой звук. Но перед тем как попробовать, нужно как следует отдохнуть.
    
Он посмотрел на отвесные скалы вдалеке и по укоротившимся теням прикинул, сколько сейчас времени.
    
— Скоро рассвет…
    
— Где мы проведем день? — спросила мать.
    
Поль повернулся и указал налево:
    
— Скала здесь заворачивает к северу. Видишь, как она иссечена ветром? Значит, это наветренная сторона и там должны быть расщелины, и довольно глубокие.
    
— Тогда вперед, — сказала Джессика.
    
Поль поднялся, помог ей встать на ноги.
    
— Ты хорошо отдохнула? Сейчас будем спускаться вниз. Я хочу разбить лагерь как можно ближе к пустыне.
    
— Вполне достаточно, — она кивнула Полю, чтобы он шел вперед.
    
Поль немного помешкал, потом поднял мешок, вскинул его на плечи и пошел вдоль обрыва.
    
Эх, будь у нас поплавки, думала Джессика. Прыгнули бы вниз и все. Хотя, возможно, они принадлежат к тем вещам, которыми в пустыне лучше не пользоваться. Возможно, они притягивают червей так же, как и щиты.
    
Они подошли к ряду сбегающих вниз уступов и увидели под ними широкий карниз, отчетливо выступавший на фоне серых лунных теней.
    
Поль начал спускаться, двигаясь осторожно, но достаточно быстро — луна, очевидно, скоро зайдет. Они продвигались вниз, туда, где начиналось царство теней. Неясные контуры скал вокруг них вздымались к звездам. Карниз был теперь не шире десяти метров, сразу за его краем темнел песчаный склон, исчезавший в темноте.
    
— Здесь можно спуститься? — прошептала Джессика.
    
— По-моему, можно.
    
Он попробовал склон ногой.
    
— Попробуем соскользнуть вниз, — сказал он. — Я пойду первым. Стой здесь, пока не услышишь, что я остановился.
    
— Будь осторожен.
    
Он ступил на склон, заскользил по мягкой поверхности вниз и съехал почти до самого нижнего уровня, где начинался уже плотный песок. Их расщелина с обеих сторон была закрыта высокими скалами.
    
Сзади раздался звук оползающего песка. Он попытался разглядеть в темноте склон, но оползень чуть было не сбил его с ног. Потом песок остановился, и все стихло.
    
— Мама! — позвал. Поль.
    
Ответа не было.
    
— Мама?
    
Он выронил вещмешок, бросился на склон и принялся карабкаться вверх. Словно обезумев, он стал рыть песок руками и разбрасывать его в стороны.
    
— Мама, — хрипел он. — Мама, где ты?
    
Еще одна осыпь обрушилась на него, и его по пояс засыпало песком. Поль винтом вывернулся наружу.
    
Наверное, ее утянул оползень, замелькало у него в голове. И похоронил под собой. Нужно успокоиться и все хорошенько обдумать. Сразу она не задохнется. Она войдет в состояние бинду-транса, чтобы уменьшить потребность в кислороде. Она знает, что я до нее докопаюсь.
    
Прежде всего, следуя бен-джессеритским урокам матери, Поль успокоил сумасшедшее сердцебиение и очистил сознание, превратив его в пустую страницу, на которой можно спокойно записать события последних мгновений. В памяти всплыл каждый дюйм песчаного склона, снова и снова оползень начал тяжело съезжать вниз. План действий возник в голове Поля в какую-то долю секунды, и, по сравнению с этим, медленное движение оползня показалось даже величественным.
    
Поль осторожно полз вверх, пробуя под собой песок, пока наконец не нащупал каменный карниз, который в этом месте выдавался вперед. Он принялся копать, аккуратно сдвигая слой за слоем, чтобы не вызвать нового оползня. Вот под руками показался край одежды. Поль начал откапывать ткань и наткнулся на руку. Продвигаясь вдоль руки, добрался до головы и мягкими движениями расчистил лицо.
    
— Ты меня слышишь? — прошептал он.
    
Ответа не было.
    
Он начал копать быстрее и освободил плечи. Тело подавалось с вялой безжизненностью, но Поль нащупал медленный пульс.
    
Бинду-транс, сказал он себе.
    
Поль до пояса освободил мать от песка, закинул ее руки себе на плечи и начал тянуть вниз — сначала потихоньку, потом, когда почувствовал, что песок подается, изо всех сил. Задыхаясь от напряжения, стараясь не потерять равновесия, он начал съезжать вниз все быстрее и быстрее. Вот он оказался у самого основания скалы, шатаясь под тяжестью ноши, пробежал несколько шагов и услышал, как склон по всей длине с громким шипением пополз и тяжело ухнул за его спиной. Удар отозвался в скалах глухим эхом.
    
На краю уступа Поль остановился и посмотрел на пустыню. Метрах в тридцати под ним начинались дюны. Он осторожно положил мать на песок и прошептал заклинание для вывода человека из транса.
    
Джессика начала дышать глубже и медленно пришла в себя.
    
— Я знала, что ты меня найдешь, — сказала она.
    
Поль оглянулся на скалы.
    
— Может, если бы не нашел, было бы лучше.
    
— Поль!
    
— Я потерял мешок. Его придавило сотней тонн песка… по крайней мере.
    
— Все, что у нас было?
    
— Запасы воды, влаготент… все необходимое, — он потрогал карман. — Паракомпас, правда, у меня, — потом похлопал по висевшей на поясе сумке, — еще нож и бинокль. Мы сможем вдоволь налюбоваться местом, где нам предстоит умереть.
    
В то же мгновение из-за горизонта, слева от уступа, поднялось солнце. Сразу все вокруг обрело цвет. Раздалось звонкое пение птиц, гнездившихся среди скал.
    
Но Джессика видела только одно — отчаяние на лице Поля. Придав голосу издевательские интонации, она сказала:
    
— Хорош… Разве тебя этому учили?
    
— Как ты не понимаешь! Все, без чего нам здесь не выжить, осталось под песком.
    
— Меня ведь ты нашел, — теперь ее голос звучал мягко и подбадривающе.
    
Поль уселся на корточки.
    
Наконец он принялся рассматривать вновь образовавшийся склон, изучать его, обдумывать, как мог лечь песок.
    
— Если бы нам удалось обеспечить неподвижность хотя бы небольшого участка, мы могли бы выкопать яму и как-нибудь дотянуться до мешка. Будь у нас водометы… но где нам взять столько воды? — он замолчал и вдруг выкрикнул: — Пена!
    
Джессика изо всех сил сдерживала себя, чтобы случайно не помешать напряженной работе его сверхсознания.
    
Поль посмотрел на убегающие вдаль дюны. Он включил в работу не только зрение, но и слух, обоняние и наконец сосредоточил все внимание на темном пятне вдалеке под ними.
    
— Пряности… — сказал он. — В их основе — высокощелочные соединения. А у меня есть паракомпас. Он работает на кислотном аккумуляторе.
    
Джессика села, выпрямив спину.
    
Не обращая на нее внимания, Поль вскочил на ноги и направился к уплотненной ветром песчаной поверхности, которая шла от края скалы к пустыне.
    
Мать смотрела, как он шел, постоянно сбивая шаг: шагнет… постоит… еще шагнет… еще… скользнет вперед… опять постоит…
    
В его движении не было никакого ритма, ничего, что могло бы привлечь какого-нибудь рыскающего неподалеку червя, ничего, что выдавало бы присутствие в пустыне постороннего.
    
Поль добрался до россыпи пряностей, сгреб несколько крупных комьев в подол джуббы и возвратился к скале. Высыпал пряности на песок перед Джессикой, уселся на корточки и принялся кончиком ножа разбирать пара-компас. Снял с компаса крышку, потом отстегнул с пояса сумку и разложил на ней остальные детали и наконец извлек аккумулятор. В последнюю очередь Поль достал часовой механизм. Теперь корпус паракомпаса был пуст.
    
— Тебе понадобится вода, — сказала Джессика.
    
Поль вытянул из-под воротника водоприемную трубку, отсосал из нее немного влаги и сплюнул ее в пустой корпус.
    
Если ничего не получится, значит, вода будет потрачена напрасно, подумала Джессика. Впрочем, тогда это уже не будет иметь значения,
    
Поль вскрыл ножом аккумулятор и высыпал кристаллики в воду. Подняв немного пены, они затонули.
    
Джессике показалось, что над ними что-то движется. Подняв глаза, она увидела нескольких ястребов, рядком усевшихся на краю обрыва. Они, нахохлившись, смотрели на воду.
    
Великая Матерь! подумала она. Они почуяли воду с такого расстояния!
    
Поль снова надел крышку на паракомпас, предварительно вынув из него кнопку сброса, — чтобы в корпусе осталось отверстие для жидкости. Держа в одной руке переделанный инструмент, в другой — горсть пряностей, он пошел к скале, на ходу всматриваясь в новый изгиб склона. Неподпоясанная джубба слегка развевалась. Поль начал медленно подниматься: Из-под его ног поползли тонкие песчаные струйки.
    
Наконец он остановился, продавил сквозь отверстие в крышке комочек пряностей и несколько раз встряхнул корпус.
    
Из отверстия забила зеленая пена. Поль направил ее на склон, намыл небольшой холмик и принялся ногой раскапывать яму, заливая песок пеной, которая тут же застывала.
    
Джессика крикнула снизу:
    
— Тебе помочь?
    
— Поднимайся сюда и копай. Надо углубиться метра на три. Вряд ли он лежит глубже.
    
Пока он говорил, пенная струя иссякла.
    
— Давай скорее, — крикнул Поль. — Неизвестно, долго ли пена сможет удерживать песок.
    
Джессика вскарабкалась наверх и встала рядом с ним. Поль тем временем просунул в паракомпас еще одну щепотку пряностей и снова встряхнул. Из него вновь ударила струя пены.
    
Он направил ее на образовавшуюся стенку, а Джессика принялась копать обеими руками, выбрасывая песок вниз по склону.
    
— Глубоко? — задыхаясь, спросила она.
    
— Метра три. К тому же я только приблизительно могу определить место, может, придется расширять яму, — он сделал шаг в сторону, чтобы полить сухой еще песок. — Не надо копать прямо вниз, возьми немного вправо.
    
Она послушалась.
    
Постепенно яма становилась все глубже. Наконец показался камень, но вещмешка не было и следа.
    
Неужели я ошибся в расчетах? ломал голову Поль. Начал паниковать и ошибся. Неужели ментатовские способности меня подвели?
    
Он посмотрел на паракомпас — почти пустой.
    
Джессика выпрямилась в яме и вытерла испачканную пеной руку о щеку. Ее глаза встретились с глазами сына.
    
— Все отлично, — сказал Поль. — Давай еще немножко.
    
Он пропихнул в компас еще немного пряностей и направил струю прямо на руки Джессики. Она начала скрести вертикальную стенку, расширяя яму. Спустя секунду ее руки наткнулись на что-то твердое. Потихоньку она расчистила кусок лямки с пластиковой пряжкой.
    
— Только не дергай! — почти шепотом приказал Поль. — Пена кончилась.
    
Держа лямку рукой, Джессика посмотрела на него.
    
Поль швырнул пустой паракомпас в дюны и сказал:
    
— Дай мне свободную руку. Теперь слушай внимательно. Я буду тянуть тебя вниз по склону. Ни в коем случае не выпускай лямку. Нового оползня не будет. Склон сейчас в равновесном состоянии. Моя задача — тащить тебя так, чтобы твоя голова оставалась на поверхности. Когда яма завалится, я тебя откопаю, и мы вытащим мешок.
    
— Понятно.
    
— Готова?
    
— Готова, — она еще крепче ухватилась за лямку.
    
Одним рывком Поль вытянул ее до половины глубины ямы и прикрыл ей полой голову. Пенный барьер тут же рухнул и яма заполнилась песком. Джессика оказалась наполовину засыпанной: левая рука и плечо под песком, а лицо прикрыто джуббой Поля. Правое плечо чуть было не вывихнулось от резкого рывка.
    
— Я держу лямку, — сказала она. Поль медленно просунул руку в песок рядом с рукой матери и нащупал лямку.
    
— Давай вместе, — скомандовал он. — Только потихоньку. Главное — не порвать.
    
Они потянули, и яма почти до конца заполнилась песком. Когда лямка показалась на поверхности, Поль отпустил ее и начал откапывать мать. Потом они вдвоем вытащили мешок на поверхность.
    
Через несколько минут они стояли на скальном склоне, держа мешок за лямки. Поль посмотрел на мать. Ее лицо и джубба были испачканы пеной. Там, где пена подсохла, налип песок. Казалось, кто-то из озорства закидал ее мокрым зеленоватым песком.
    
— Ну у тебя и видок! — улыбнулся Поль.
    
— На себя посмотри!
    
Оба расхохотались, а потом вдруг заплакали.
    
— Это все из-за меня, — сказал Поль. — Будь я повнимательнее, ничего бы не случилось.
    
Она пожала плечами и почувствовала, как с одежды отвалились песочные лепешки.
    
— Сейчас натяну тент, — продолжал Поль. — А джуббы лучше снять и хорошенько вытрясти.
    
Он взял мешок и отвернулся.
    
Джессика кивнула и вдруг почувствовала, что у нее нету сил отвечать.
    
— Смотри-ка, в скале есть отверстия под колышки! Кто-то уже ставил здесь тент.
    
Почему бы нет? подумала она, встряхивая плащ. Место вполне к этому располагает — с трех сторон закрыто высокими каменными стенами, с четвертой — выходит на соседнюю гряду, километрах в четырех. Достаточно высоко, чтобы не бояться червей, и достаточно близко к пустыне, чтобы начать следующий переход.
    
Она оглянулась и увидела, что Поль уже поставил влаготент. Натянутая на распорки ткань выступала бледным пятном на фоне скал, Поль встал рядом с ней и поднял бинокль. Он направил масляные линзы на позолоченные утренним светом далекие утесы и подрегулировал внутреннее давление.
    
Джессика следила за тем, как он изучает мертвый — словно уже наступил конец света — пейзаж, ощупывая взглядом русла песчаных рек.
    
— Там что-то растет, — сказал Поль.
    
Джессика подошла к тенту, нашла в вещмешке запасной бинокль и вернулась к Полю.
    
— Вон там, — показал он правой рукой, держа бинокль в левой.
    
Она посмотрела туда, куда он показал.
    
— Сагуаро. Одни голые ветки и колючки.
    
— Поблизости могут быть люди, — предположил Поль.
    
— Возможно, это только остатки испытательной биологической станции, — возразила мать.
    
— Вряд ли, слишком далеко к югу, — Поль опустил бинокль и потер лицо под респиратором. Он ощутил, как пересохли и обгорели губы, почувствовал привкус пыли во рту.
    
— Похоже, в этих местах могут быть вольнаибы.
    
— А можем ли мы рассчитывать, что они настроены дружелюбно? — спросила Джессика.
    
— Каинз обещал, что они нам помогут.
    
Тот, кто живет в этой пустыне, должен постоянно чувствовать себя в отчаянном положении, подумала она. Я это сама испытала сегодня, А когда люди в отчаянном положении, они могут убить нас из-за нашей воды.
    
Она закрыла глаза, и, словно по взмаху волшебной палочки, в мозгу всплыла сцена из жизни на Каладане. Однажды они решили устроить себе каникулы и отправились путешествовать — она и герцог Лето, Поль тогда еще не родился. Они плыли на юг мимо роскошных джунглей, над головами нависала листва кричаще яркого зеленого цвета, а в дельте реки показались такие же зеленые рисовые поля. По обоим берегам разбегались, словно муравьиные тропы, дороги, а по ним сновали люди с перекинутыми через плечи поплавковыми шестами. Когда они добрались до моря, то увидели, что оно расцвечено лепестками парусов сцепленных по две и по три джонок.
    
Все это было в прошлом.
    
Джессика открыла глаза и увидела мертвую пустыню, на которую наползала дневная жара. Ей показалось, будто она в преисподней и неутомимые черти поддают жару, так что воздух над раскаленным песком дрожит, как над сковородкой. Далекие скалы впереди были видны словно через мутное стекло.
    
Выдающийся в пустыню каменный склон был припорошен тонким слоем песка. Дунул утренний ветерок, снялись со скалы ястребы, и тонкое покрывало песка с шелестом осыпалось вниз. Песок уже перестал падать, но Джессика по-прежнему слышала шелест. Он становился все громче — звук, который, услышав однажды, невозможно забыть.
    
— Песчаный червь, — прошептал Поль.
    
Он появился справа, продвигаясь величественно, ничего не боясь. Это производило сильное впечатление. Извивающийся песчаный холм разрезал дюны от края до края, насколько хватало глаз. Холм стал еще выше и вдруг рассыпался в пыль, точно волна морского прибоя. Червь продолжал двигаться влево и наконец скрылся из виду.
    
Шелест постепенно стих. Все смолкло.
    
— Я видел космические фрегаты — они меньше, — прошептал Поль.
    
Она кивнула, не отрывая взгляда от пустыни. Там, где только что прополз червь, простирался бесконечный, смыкавшийся с небом песок, который манил и отпугивал их.
    
— Когда мы отдохнем, — сказала она сыну, — нужно будет продолжить твою учебу.
    
Он подавил в себе раздражение:
    
— Мама, тебе не кажется, что мы могли бы обойтись…
    
— Сегодня ты впал в панику. Ты знаешь свой мозг и бийоговские нервные центры гораздо лучше, чем я. Но ты должен научиться владеть прана-мускулатурой своего тела. Иногда тело, Поль, способно выкидывать фокусы, которых никак от него не ждешь, и я научу тебя, что делать в таких случаях. Ты должен уметь управлять каждой своей мышцей, каждой клеточкой тела. Посмотри на свои руки. Мы начнем с мускулов пальцев, с сухожилий и чувствительности кожи, — она повернулась к сыну спиной. — А теперь пойдем под тент.
    
Поль растопырил пальцы левой руки, посмотрел, как мать забирается внутрь через входную диафрагму, и подумал, что если она так решила, то разубедить ее невозможно… придется согласиться.
    
Чтобы из меня ни делали, я уже стал тем, что я есть, подумал он.
    
Посмотри на свои руки!
    
Поль взглянул на свою кисть — такой несоизмеримо ничтожной казалась она по сравнению с только что проползшим червем.
   
   
    
     
~ ~ ~
    
    
     
Мы пришли с Каладана — этот рай на земле определял весь наш образ жизни. Тем, кто живет на Каладане, не нужно строить рай своими руками — ни на деле, ни в мечтах: мы и так постоянно видели его вокруг нас. И мы заплатили цену, которую всегда платят люди, достигшие рая при жизни, — мы размякли, потеряли остроту восприятия!
     Принцесса Ирулан, «Беседы с Муад-Дибом».
    
    
    
— Так ты и есть тот знаменитый Джерни Халлек?
    
Халлек стоял на пороге круглого помещения, выбитого в скале. Помещение служило своеобразной приемной. Напротив, за металлическим столом, сидел контрабандист в вольнаибской джуббе. Его глаза были не сплошь синими, в них было два разных оттенка, — значит, он питается не только аракианской пищей. Помещение один к одному копировало командирскую рубку космического корабля — по окружности стены протянуты кабели, светятся обзорные экраны, под экранами — пульты дистанционного управления, сам стол тоже полукругом выступает из. стены.
    
— Я — Стабан Туйк, сын Эсмара Туйка, — сказал контрабандист.
    
— Значит, это тебя я должен благодарить за помощь?
    
— Хм-м-м, благодарить. Садись.
    
Из стены рядом с экраном выдвинулось плоское сиденье, и Халлек со вздохом опустился на него, чувствуя, как он устал. В темной поверхности стола он увидел свое отражение. Халлек усмехнулся — он выглядел совершенно измотанным. От усмешки длинный шрам на его некрасивом лице стал еще более безобразным.
    
Он перевел глаза со своего отражения на Туйка. Теперь Джерни ясно видел в чертах контрабандиста фамильное сходство: такие же, как у отца, тяжелые, нависшие над глазами брови и грубые, словно вырубленные из камня, нос и щеки.
    
— Ваши ребята сказали мне, что твой отец мертв — его убили Харконнены.
    
— Харконнены или предатель из ваших, — ответил Туйк.
    
На мгновение гнев заставил Халлека забыть об усталости. Он резко выпрямился и спросил:
    
— Ты можешь назвать его имя?
    
— Мы не знаем наверняка.
    
— Суфир Хайват подозревал леди Джессику.
    
— Гм-м, ведьму из Бен-Джессерита… возможно. Но Хайват сам попал в плен к Харконненам.
    
— Я слышал, — Халлек глубоко вздохнул. — Похоже, нам предстоит еще немало поработать мечом на этой планете.
    
— Мы не будем делать ничего, что привлекло бы к нам внимание.
    
Халлек оцепенел.
    
— Но…
    
— Мы рады предоставить убежище тебе и остальным, кого мы спасли. Ты говорил о благодарности — отлично. Вы отработаете свой долг. Мы всегда сможем подыскать дело для хорошего человека. Хотя, если вы предпримете хоть малейшую попытку выступить против Харконненов, мы прикончим вас на месте.
    
— Послушай, парень, но ведь они убили твоего отца!
    
— Возможно. И если это так, я скажу тебе то, что обычно говорил мой отец тем, кто действует необдуманно: «Камень — тяжелая штука, песок — тоже, но ярость глупца тяжелее того и другого».
    
— Так что же, ты собираешься оставить все как есть?
    
— Я так не говорил. Я сказал только, что я не позволю посягать на наш договор с Гильдией. Гильдия требует от нас осмотрительных действий. Есть много разных способов погубить врага.
    
— Гм-м-м.
    
— Именно, гм. Если ты настроился отыскать ведьму, ищи сколько тебе угодно. Но хочу тебя предупредить, что ты скорее всего опоздал… к тому же мы сомневаемся, что она та, кого ты ищешь.
    
— Хайват редко ошибался.
    
— Он оказался в руках Харконненов.
    
— Думаешь, он предатель? Туйк пожал плечами.
    
— Все это бесполезные рассуждения. Мы думаем, что ведьма мертва. По крайней мере, так считают Харконнены.
    
— Я вижу, ты много чего знаешь про Харконненов.
    
— Предположения, догадки… слухи и сплетни.
    
— Нас семьдесят четыре человека, — сказал Халлек, — Если вы серьезно намерены оставить нас у себя, мы должны быть уверены, что наш герцог мертв.
    
— Есть люди, которые видели его тело.
    
    
    
    
— А мальчик… молодой господин Поль? — Халлек попытался сглотнуть и не смог из-за комка в горле.
    
— Последнее, что нам известно, что он вместе с матерью затерялся в песчаной буре. Похоже, даже их костей никто никогда не увидит.
    
— Так ведьма тоже погибла… все погибли.
    
Туйк кивнул.
    
— А Зверь-Раббан, говорят, снова усядется на Дюне.
    
— Граф Раббан Ланкевайльский?
    
— Да.
    
Халлеку понадобилось некоторое время, чтобы подавить ярость, которая чуть не прорвалась наружу. Задыхаясь, он произнес:
    
— С графом Раббаном у меня личные счеты. Я должен ему отплатить за свою семью… — он потер шрам на нижней челюсти, — и за это тоже.
    
— Нельзя безрассудно рисковать сразу всем, чтобы свести личные счеты, — нахмурился Туйк, глядя, как заиграли желваки на лице Халлека, а в глазах под голыми веками появилось вдруг отсутствующее выражение.
    
— Я знаю… я знаю… — Халлек глубоко вздохнул.
    
— Своей службой ты и твои люди можете заработать право покинуть Аракис. В Империи много мест, где…
    
— Я освобождаю своих людей от всех обязательств. Пусть выбирают сами. А я остаюсь здесь — с Раббаном.
    
— Пока ты в таком настроении, я не уверен, что мы будем в тебе очень заинтересованы.
    
Халлек уставился на контрабандиста.
    
— Ты сомневаешься в моих словах?
    
— Не-е-т.
    
— Вы спасли меня от Харконненов. Герцогу Лето я больше не нужен. Поэтому я останусь на Аракисе — с вами… или с вольнаибами.
    
— Мысль — неважно, высказанная или невысказанная, — это уже реальность, и человек сразу становится зависимым от нее. Что ж, тебе придется узнать, что у вольнаибов граница между жизнью и смертью не слишком отчетлива и ее можно перейти совсем незаметно.
    
Халлек на миг закрыл глаза, чувствуя, как снова наваливается усталость.
    
— «Где ты, Господь, что вывел нас из пустыни и пропасти?» — прошептал он.
    
— Не спеши, и день мести придет, — отозвался Туйк. — Спешка — орудие шайтана. Отвлекись от своего горя — мы тебе в этом поможем. На свете есть три вещи, дающие облегчение сердцу: зеленая трава, вода и красота женщины.
    
Халлек открыл глаза.
    
— Я предпочел бы кровь Раббана Харконнена, текущую по моим ногам, — он посмотрел на Туйка. — Ты думаешь, этот день придет?
    
— Мне нет дела до того, как ты встретишь завтра, Джерни Халлек. Я могу только помочь тебе пережить сегодня.
    
— Тогда я принимаю твою помощь и остаюсь здесь до того дня, пока ты не прикажешь мне отомстить за своего отца и за остальных, кто…
    
— Послушай-ка, славный воин, — оборвал его Туйк. Он наклонился через стол так, что его голова оказалась на уровне плеч, и пристально посмотрел на Джерни. Лицо контрабандиста внезапно сделалось похожим на иссеченный ветрами камень.
    
— Вода моего отца… я сам отплачу за нее. Собственным мечом.
    
Халлек в свою очередь уставился на Туйка. В эту минуту контрабандист напомнил ему герцога Лето — храброго предводителя, уверенного в своем положении и своих действиях. Он очень походил на герцога… каким тот был до Аракиса.
    
— Хочешь, чтобы мой меч был рядом с твоим? — спросил Халлек.
    
Туйк снова откинулся назад и расслабился. Он молча изучал собеседника.
    
— Почему ты назвал меня славным воином?
    
— Ты единственный из приближенных герцога, кому удалось прорваться. Враг значительно превосходил тебя, но ты сумел его опрокинуть… Ты победил их так, как мы побеждаем Аракис.
    
— То есть?
    
— Не думай, что мы тут живем в свое удовольствие — нас здесь просто терпят. Аракис — наш враг.
    
— А-а-а, и вы не хотите, чтобы у вас появились новые враги?
    
— Именно.
    
— Интересная тактика. Это вольнаибы придумали?
    
— Возможно.
    
— Ты говорил, что жизнь у вольнаибов покажется мне несладкой. Это потому, что они живут в пустыне, в открытых песках?
    
— Кто знает, где живут вольнаибы? Мы, например, считаем Центральное плато необитаемым. Но сейчас я бы предпочел обсудить…
    
— Говорят, что Гильдия старается не прокладывать маршруты своих транспортов над пустыней. Но ходят слухи, будто там можно найти настоящие оазисы. Если только знать, где искать.
    
— Слухи! — фыркнул Туйк. — Похоже, ты выбираешь между мной и вольнаибами? У нас здесь достаточно безопасно: сич выдолблен в глубине скалы, есть тайные резервуары с водой. Мы живем как цивилизованные люди. А вольнаибы — просто несколько шаек оборванцев, которых мы используем для добычи пряностей.
    
— Но они умеют убивать Харконненов.
    
— Хочешь знать, к чему это приведет? Даже сейчас на них охотятся, как на диких зверей, — с лазерными пистолетами, потому что у них нет щитов. А скоро и совсем уничтожат. Почему? Потому, что они умеют убивать Харконненов.
    
— Харконненов ли? — спросил Халлек.
    
— Что ты хочешь сказать?
    
— Ты разве не слышал, что среди людей Харконненов могли быть и сардукары?
    
— Опять слухи.
    
— А погром? Такие дела не в стиле Харконненов — слишком дорогое удовольствие!
    
— Я верю только тому, что вижу собственными глазами. Решай сам, славный воин. Я или вольнаибы. Я обещаю тебе убежище и возможность добраться до человека, чья кровь интересует нас обоих.
    
Халлек колебался: Туйк был явно расположен к нему и говорил мудрые вещи, но Джерни что-то смущало, и он никак не мог понять что.
    
— Полагайся на самого себя, — продолжал контрабандист. — Вспомни, кто принимал решения, когда нужно было вывести твоих ребят из окружения? Только ты. Так что решай.
    
— Придется. Значит, герцог и его сын погибли?
    
— Так думают Харконнены. В подобных вопросах я склонен им доверять, — мрачная улыбка пробежала по его лицу. — Но это единственное, в чем я им доверяю.
    
— Пусть будет так, — повторил Халлек. Он протянул вперед правую руку — большой палец плотно прижат к поднятой вверх ладони в традиционном жесте. — Я отдаю тебе свой меч!
    
— Принимаю.
    
— Хочешь, чтобы я уговорил моих людей?
    
— Ты собираешься позволить им выбирать самим?
    
— До сих пор они шли за мной, но большинство из них родилось на Каладане. Аракис оказался не таким, каким они его представляли. Они потеряли здесь все — кроме своих жизней. Я бы предпочел, чтобы они сейчас решали сами за себя.
    
— Сейчас нет времени для половинчатых решений. Они привыкли идти за тобой.
    
— Другими словами, они тебе нужны?
    
— Нам всегда нужны опытные бойцы… а сегодня нужнее, чем когда-либо.
    
— Ты принял мой меч. Хочешь, чтобы я уговорил их?
    
— Я думаю, они пойдут за тобой, Джерни Халлек.
    
— Надеюсь.
    
— Непременно пойдут.
    
— В таком случае, могу я действовать на свое усмотрение?
    
— Да, действуй.
    
Халлек откинулся на высокую спинку своего мягкого кресла и почувствовал, каких усилий стоило ему это незначительное движение.
    
— Тогда я сейчас же займусь размещением и обеспечу их всем необходимым.
    
— Поговори с моим прапорщиком. Его зовут Друск. Скажи ему, что я распорядился выдать вам все, что ты скажешь. Я подойду чуть позже. Мне нужно сначала присмотреть за отправкой пряностей.
    
— Удача бродит где захочет, — улыбнулся Халлек.
    
— Именно, — кивнул Туйк, — Смутное время — самое подходящее для нашей работы.
    
Халлек встал, услышал, как еле слышно прошуршал фотозамок, и почувствовал, как воздушная завеса качнулась за его спиной. Он развернулся, нырнул в открывшийся проход и вышел из помещения.
    
Он очутился в просторной зале — той самой, куда его и его ребят привели адъютанты Туйка. Длинная и узкая, она была выдолблена прямо в скале. По гладким, почти полированным стенам можно было догадаться, что здесь работали лазерными резаками. Потолок уходил вверх так высоко, насколько позволяла естественная кривизна горного склона, и благодаря этому внутри постоянно циркулировали воздушные потоки. Вдоль стен были стойки с оружием.
    
Халлек не без гордости посмотрел на своих людей — все, кто был еще в состоянии стоять, стояли. Никто не расслабился и не поддался усталости. Медики контрабандистов сновали среди них, ухаживали за ранеными. Слева он увидел поплавковые носилки, и возле каждого раненого стоял его товарищ — солдат Атрейдсов.
    
Девиз, с которым Атрейдсы воспитывали своих людей — «Мы сами за себя постоим!» — сделал их крепче любой скалы, подумал Халлек.
    
Один из его офицеров шагнул ему навстречу. В левой руке он держал вынутый из чехла девятиструнный бализет Халлека. Офицер резко взмахнул рукой, отдавая честь, и сказал:
    
— Господин полковник, врач говорит, что Маттай безнадежен. У них здесь нет ни пластиковых костей, ни искусственных органов — только средства первой помощи. Маттай знает, что ему долго не протянуть, поэтому у него есть к вам просьба.
    
— В чем дело?
    
Офицер протянул ему бализет.
    
— Он сказал, что с песней ему было бы легче умирать. Вы ее знаете… он вас часто просил ее спеть, — у офицера на секунду перехватило дыхание. — Она называется «Моя крошка», господин полковник. Если бы вы…
    
— Я знаю, — Халлек взял бализет, вытащил из кармашка на деке медиатор. Он извлек из инструмента мягкий аккорд и обнаружил, что тот уже кем-то настроен. Глаза Халлека пылали от гнева, но он постарался придать лицу безмятежное выражение, шагнул вперед и забренчал на струнах, через силу улыбаясь.
    
Несколько его людей и врач склонились над ближними носилками. Когда Халлек подошел поближе, кто-то начал тихонько подпевать, легко подхватив ритм знакомой мелодии:
    
     
      
Моя крошка стоит у окошка,
      
Солнце светит в стекло.
      
Как же мне повезло —
      
Золотая совсем моя крошка!
      
Приди ко мне,
      
Мне с тобою легко и тепло…
      
Ко мне, ко мне —
      
Мне с тобою легко и тепло.
     
    
    
Певец замолчал, потянулся перевязанной рукой к человеку на носилках и прикрыл ему веки.
    
Халлек последний раз провел по струнам и подумал: Теперь нас семьдесят три.
   
   
    
     
~ ~ ~
    
    
     
Обычному человеку не так-то просто разобраться в частной жизни Императорской Семьи, поэтому я хочу, чтобы вы представили ее, глядя как бы изнутри. У моего отца, я полагаю, был только один настоящий друг: граф Казимир Фенринг, генный евнух и один из искуснейших и смертельно опасных бойцов Империи. Однажды граф, подвижный и уродливый человечек, привел отцу новую рабыню-наложницу, и моя матушка сразу же отрядила меня шпионить — выяснить, что из этого последует. Мы все шпионили за отцом — для собственной безопасности. Разумеется, что ни одна из рабынь-наложниц, которых моему отцу дозволялось иметь по соглашению между Гильдией и Бен-Джессеритом, не была вправе родить Императорского Наследника, но тем не менее вокруг этого велись постоянные и настойчивые интриги. В искусстве избегать орудий убийства мы — моя матушка, сестры и я — стали настоящими профессионалами. Пусть мои слова покажутся кому-то ужасными, но я не уверена, что мой отец не был причастен к этим бесчисленным покушениям. Императорское Семейство не похоже на другие семьи. Итак, появилась новая рабыня-наложница: рыжеволосая, как мой отец, стройная и изящная. У нее было сложение танцовщицы, а в ее психогенную обработку, несомненно, входило искусство обольщения. Отец долго смотрел, как она, обнаженная, позировала перед ним. Наконец он сказал: «Она слишком красива. Мы прибережем ее для подарка». Вы не представляете себе, какую панику в Императорском Семействе вызвало это хладнокровное решение. В конечном счете именно утонченные и продуманные ходы были смертельно опасными для всех нас.
     Принцесса Ирулан, «В доме моего отца».
    
    
    
Поздним вечером Поль стоял возле влаготента. Расщелина, которую он выбрал для лагеря, лежала в глубокой тени. Он вглядывался в скалы, торчащие далеко в песчаных просторах, и прикидывал, стоит ли будить спавшую в палатке мать.
    
Сразу за их укрытием разбегались бесконечными складками дюны. Они лоснились в лучах заходящего солнца, и их тени, эти маленькие кусочки наступающей ночи, казались жирными, как сажа.
    
Все было ровным, плоским и гладким. Его взгляд пытался нащупать хоть что-нибудь, нарушающее эту плоскость. Но до самого горизонта он не смог отыскать ничего в жарком мареве — ни цветка, ни подрагивающей былинки, которая выдавала бы движение ветра… только дюны и эти далекие скалы под раскаленным серебряно-синим небом.
    
А что, если там вовсе не одна из заброшенных испытательных станций, засомневался он. Что, если там нет никаких вольнаибов, и растения, которые мы видим, появились там совершенно случайно?
    
Во влаготенте проснулась Джессика. Перевернулась на спину и увидела сквозь прозрачный полог Поля. Он стоял к ней спиной, и что-то в его позе напомнило ей его отца. Джессика почувствовала, что невыразимое горе вновь переполняет ее, и отвела взгляд.
    
Она подрегулировала влагоджари, освежилась глотком воды из кармана влагоуловителя на задней стенке тента, выскользнула наружу и потянулась, расправляя затекшие после сна мышцы.
    
Не оборачиваясь, Поль сказал:
    
— Я обнаружил, что от тишины тоже можно получать удовольствие.
    
Как ловко человеческий мозг умеет перенастраиваться в зависимости от того, что его окружает, подумала она и вспомнила одну из бен-джессеритских аксиом: «Под давлением обстоятельств человеческий мозг может сориентироваться в любую сторону — к плюсу или к минусу, включиться или выключиться. Его следует представлять как некий спектр возможностей, на одном конце которого — отрицательном — полная бессознательность действий, а на другом — положительном — сверхвосприятие. Направление, в котором начнет действовать мозг в чрезвычайных обстоятельствах, в значительной степени определяется подготовкой».
    
— Мы могли бы здесь хорошо жить, — произнес Поль.
    
Она попыталась увидеть пустыню его глазами, стараясь воспринимать суровые условия жизни на Аракисе как нечто несущественное и пытаясь представить себе все те возможные варианты будущего, которые просмотрел Поль. Одному все равно было бы здесь тоскливо, даже если не бояться, что кто-то стоит за твоей спиной, что кто-то на тебя охотится.
    
Она шагнула к Полю, подняла бинокль, подрегулировала масляные линзы и принялась рассматривать далекий скальный склон. Да, за тем камнем в самом деле растет сагуаро… и еще какие-то кактусы. Как выгоревшая подстилка, стелется невысокая, желто-зеленая от лежащей на ней тени трава.
    
— Я сворачиваю лагерь, — сказал Поль.
    
Джессика кивнула, подошла к краю расщелины, откуда вся пустыня была как на ладони, и перевела бинокль влево. Там сверкали белизной соляные отложения, окаймленные сероватым ободком грязи. Настоящее белое поле. Белизна — символ смерти. Но эта соль говорила о другом — о воде. Когда-то поверх сияющей белизны плескалась вода. Джессика опустила бинокль, поправила джуббу и прислушалась к движениям Поля.
    
Солнце опустилось еще ниже. По солевым отложениям потянулись тени. На горизонте буйствовали краски заката. Надвигающаяся темнота словно пробовала песок, прежде чем с размаху навалиться на него. Антрацито-черные тени все расширялись и расширялись, и наконец густая ночная тьма окутала пустыню.
    
Звезды!
    
Джессика завороженно смотрела на них. По звуку шагов она поняла, что Поль подошел и встал рядом. В безмолвной ночи звезды представлялись чем-то единственно важным, казалось, все пронизано устремленностью к ним. Тяжесть дня ослабевала. Мягкий, словно пух, ветерок коснулся ее лица.
    
— Скоро взойдет первая луна, — сказал Поль. — Все упаковано. Я установил било.
    
Может, нам суждено сгинуть в этом аду, подумала Джессика. И никто этого не узнает. Ночь заполнила темнотой впадины между дюнами и прикоснулась своим черным крылом к ее лицу, неся с собой запах корицы. Волна запахов нахлынула на нее.
    
— Здорово пахнет, — заметил Поль.
    
— Я чувствуй даже сквозь фильтр, — ответила Джессика. — Целое состояние. Только вот купишь ли на него воду? — она указала вперед. — Искусственного освещения там не видно.
    
— Вольнаибы наверняка спрятали свой сич в скалах, — сказал Поль.
    
Справа над горизонтом развернулась серебряная лента: всходила первая луна. Вот она поднялась выше, и стал виден силуэт ладошки на ее поверхности. Джессика принялась рассматривать блестевший перед ними серебристо-белый песок.
    
— Я установил било в самом глубоком месте расщелины. После того как я подожгу запал, у нас будет минут тридцать.
    
— Минут тридцать?
    
— Потом оно начнет… подманивать червя.
    
— Да, конечно. Я готова.
    
Он отошел назад, и она услышала, как он продвигается обратно в глубь расщелины.
    
Ночь — это туннель, подумала она. Дыра в завтрашний день… если только у нас будет завтра. Джессика потрясла головой. Почему я чувствую себя такой разбитой? Я, кажется, была подготовлена и для более тяжелых ситуаций!
    
Поль вернулся, взвалил на спину рюкзак и начал спускаться к ближней дюне, которая застывшей волной расстилалась перед ним. Там он остановился, поджидая мать. Поль слышал, как она мягко продвигается следом. Холодная дробь крупных песчинок — морзянка пустыни — звучала в такт шагам, как будто отсчитывала последние метры безопасного пути.
    
— Мы должны идти неритмично, — сказал Поль, вызывая в памяти воспоминания о том, как ходят люди по открытой пустыне, — настоящие воспоминания и воспоминания провидческие.
    
— Посмотри, как я пойду. Так ходят по песку вольнаибы.
    
Он шагнул на наветренный склон дюны и пошел вдоль него, припадая на одну ногу.
    
Джессика шагов десять наблюдала за ним, потом пошла, подражая его походке. Она уловила, в чем дело: шаги должны напоминать простое смещение песка… словно это ветер бежит по дюнам. Но мышцы сразу запротестовали против таких неестественных, ломаных движений: шагнуть… споткнуться… споткнуться… шагнуть… шагнуть… подождать… споткнуться… шагнуть…
    
Время застыло как студень. Казалось, поверхность скалы не думает приближаться. Она по-прежнему возвышалась вдали.
    
Бом! Бом! Бом! Бом! Бом!
    
В расщелине за спиной вдруг загудел барабан.
    
— Било, — прошептал Поль.
    
Било продолжало гудеть, и им стоило большого труда не подстраивать свой шаг под его удары.
    
Бом… бом… бом… бом…
    
Они скользили по залитой лунным светом чаше, и гулкий бой била казался причудливым сопровождением яркого театрального действа. Вверх и вниз по расплескавшимся в бесконечности дюнам: шагнуть… споткнуться… подождать… шагнуть… Через песок, дробинками выкатывающийся из-под ног: споткнуться… подождать… подождать… шагнуть…
    
И все это время их слух напряженно пытался уловить знакомое шипение.
    
Звук наконец появился и оказался таким тихим, что шорох их шагов его заглушил. Но он нарастал… нарастал и приближался откуда-то с запада.
    
Бом… бом… бом… бом… — гудело било.
    
Громкое шипение разорвало ночь позади них. Не останавливаясь, они повернули головы и совсем рядом увидели гребень червя.
    
— Вперед, — прошептал Поль. — Не оглядывайся.
    
Казалось, расщелина разорвалась от яростного скрежета. В глубокой тени оставленных ими скал раздался звук рухнувшей вниз каменной лавины.
    
— Вперед, — повторил Поль.
    
Он видел, что они достигли той невидимой черты, где обе скалы — та, что впереди, и та, что сзади, — кажутся уже одинаково далекими.
    
А позади них продолжал свистеть в ночи гигантский бич, пытаясь сокрушить камень.
    
Они шли и шли… Тупая боль в мышцах достигла такой степени, когда все уже становится безразлично, но Поль видел, что заветный склон вдалеке стал выше и круче.
    
Джессика шла на пределе сосредоточенности, словно в безвоздушном пространстве. Она понимала, что только напряжение воли заставляет ее двигаться дальше. Горело пересохшее нёбо, но звуки за спиной отгоняли прочь всякую надежду остановиться и отхлебнуть хоть чуть-чуть из кармана влагоуловителя.
    
Бом… бом… бом…
    
Еще один яростный натиск обрушился на далекий утес и заглушил гудение била.
    
Все стихло.
    
Стихло!
    
— Скорее, — прошептал Поль.
    
Она кивнула и тут же сообразила, что он этого не видит. Но сделанное движение подсказывало ей, что было просто необходимо потребовать от измотанных до предела мышц какого-нибудь другого естественного движения…
    
Спасительный горный склон вздымался уже к самым звездам, когда Поль увидел плоскую песчаную поверхность, которая тянулась вплоть до самой скалы. Он ступил на нее, споткнувшись от усталости, и невольно притопнул ногой, чтобы сохранить равновесие.
    
Раскатистый звук пронесся над пустыней.
    
Поль сделал два шага в сторону.
    
Бум! Бум!
    
— Барабанный песок! — тихо воскликнула Джессика.
    
Поль удержался на ногах. Бросил быстрый взгляд вокруг: на песок, на склон, до которого оставалось теперь не более двухсот метров. Позади он услышал шипение: похожее на ветер, на шелест набегающей на берег волны… на планете, где вообще нет воды.
    
— Бежим, — пронзительно закричала Джессика. — Бежим, Поль!
    
Они побежали. Барабанный песок гулко гудел под ногами. Вот он кончился, и начался мелкий гравий. Какое-то время бег казался отдыхом для мышц, ноющих от непривычной, неритмичной работы. Наконец-то они производили понятное для них действие. Наконец-то появился ритм. Но ноги проваливались в песок и скользили по гравию. Бежать становилось все тяжелее. А шипение приближающегося червя настигало их со всех сторон и нарастало, как буря.
    
Джессика споткнулась и упала на колени. Единственное, о чем она могла думать, это шипение червя, усталость и панический страх.
    
Поль потащил ее за собой. Они опять побежали, держась за руки.
    
Впереди торчал из песка тоненький колышек. Они пробежали мимо, увидели еще один. Колышки остались уже позади, но мозг Джессики все еще был не в состоянии что-либо воспринимать.
    
Вот показался еще один. Обглоданный песком и ветром, он торчал в трещине камня.
    
Еще один!
    
Скала!
    
Она почувствовала ступнями скалу — стало легче отталкиваться от жесткой поверхности.
    
Глубокая трещина открылась прямо перед ними в тени утеса. Они из последних сил рванулись туда и забились в узкую щель.
    
И сразу сзади смолкло шипение червя.
    
Джессика и Поль оглянулись, всматриваясь в пустыню.
    
Там, где начинались дюны, метрах в пятидесяти от края пологого каменного подножия скал, вздыбил песок серебристо-серый гребень. Вокруг потекли песчаные реки, обрушились настоящие водопады пыли. Гребень вздымался все выше и наконец преобразился в гигантскую разверстую пасть. Это была огромная черная дыра, края которой блестели в лунном свете.
    
Пасть резко качнулась к щели, где укрылись Джессика с Полем. Им в ноздри ударил запах корицы. На лезвиях-зубах сверкнул лунный свет.
    
Пасть снова качнулась взад и вперед.
    
Поль затаил дыхание.
    
Джессика сползла по стене. Она обхватила колени руками и смотрела не отрываясь.
    
Понадобилось максимальное напряжение всех бен-джессеритских способностей, чтобы подавить первобытный ужас, таящийся в глубинах человеческой памяти и грозящий заполнить все сознание.
    
Поль почувствовал странное воодушевление. Несколько мгновений назад он пересек еще один временной барьер, и перед ним открылись теперь неведомые до сих пор просторы. Впереди он ощущал сплошной мрак, ничего не говорящий его внутреннему взору. Возникало впечатление, будто он сделал еще один шаг и провалился в колодец… или попал в толщу волны, откуда ему больше не было видно будущее. В пространстве времени произошло какое-то глубинное смещение.
    
Но ощущение затемненного времени, вместо того чтобы испугать его, подтолкнуло все остальные чувства к сверхвосприятию. Поль обнаружил, что способен воспринимать малейшие детали в облике существа, которое возвышалось из песка и стремилось добраться до него. Пасть была около восьмидесяти метров в диаметре… лезвия-зубы с кривизной, характерной для ай-клинков, мерцали в черной глубине… дыхание, насыщенное ароматом корицы с примесью чего-то кислого…
    
Червь, отчетливо чернеющий в свете луны, начал крошить скалу над ними. Град мелких камешков посыпался к ним в расщелину.
    
Поль вдавил мать еще глубже в расщелину.
    
Корица!
    
Запах проникал всюду.
    
Что червь может делать с пряностями? спрашивал он себя. И вспомнил, как темнил в беседе с отцом Лит-Каинз, чтобы они не догадались о связи пряностей с песчаными червями.
    
Трах-тарарах-рах!
    
Словно раскат грома донесся издалека.
    
И снова: Трах-тарарах-рах!
    
Червь опустился на песок и замер там, только лунный свет поблескивал на клыках.
    
    
    
    
Бом! Бом! Бом! Бом!
    
Еще одно било, догадался Поль.
    
И снова справа раздался тот же звук. Червя сотрясла дрожь. Он еще глубже втянулся в песок. Только половина его пасти огромным холмом возвышалась над дюнами, словно гигантский тоннель.
    
Раздался скрип песка.
    
Чудовище уходило все глубже, отступая и разворачиваясь. Вот оно превратилось в песчаный гребень и заскользило по распадкам между дюнами.
    
Поль вышел из каменной щели, провожая взглядом песчаный холм, который несся на призыв нового била.
    
Джессика вышла следом и вслушалась в далекие удары: бом… бом… бом… бом… бом…
    
Звук прекратился.
    
Поль нащупал губами трубку влагоджари и отхлебнул восстановленной воды.
    
Джессика пыталась понять, что он делает, но ее мозг ничего не воспринимал от усталости и пережитого страха.
    
— Ты уверен, что он ушел? — прошептала она.
    
— Кто-то его позвал, — сказал Поль. — Вольнаибы.
    
Она почувствовала, что начинает приходить в себя.
    
— Он был такой огромный!
    
— Не больше того, который заглотил наш махолет.
    
— Почему ты решил, что это вольнаибы?
    
— Било — это их изобретение.
    
— Чего ради они будут помогать нам?
    
— Может, они нам и не помогали. Может, они просто подзывали червя.
    
— Зачем?
    
Ответ лежал где-то у самой границы его восприятия, но появляться отказывался. В мозгу возникло смутное представление о том, для чего используются телескопические штыри с крючком на конце — «крюки управления».
    
— Зачем им подзывать червя? — повторила Джессика.
    
Страх неровным дыханием коснулся его рассудка, и Поль заставил себя отвернуться от матери и посмотреть вверх на утес.
    
— Хорошо бы нам отыскать дорогу наверх, пока не наступил день, — он указал направление рукой. — Помнишь, мы пробегали мимо колышков? Вот еще такие же.
    
Она взглянула туда и увидела обглоданные ветром палки, которые прятались в тени узкого карниза. Карниз вился вдоль утеса и заканчивался в расщелине высоко над их головами.
    
— Они указывают дорогу наверх, — продолжал Поль. Он встряхнул плечами, поправляя рюкзак, подошел к карнизу и начал карабкаться вверх.
    
Джессика подождала секунду — отдыхая, собираясь с силами, и затем двинулась за сыном.
    
Они карабкались все выше, следуя вдоль колышков, пока наконец карниз не превратился в узкий каменный выступ у самого входа в темную расщелину.
    
Поль пригнул голову и попытался что-нибудь разглядеть в темноте. Ступнями он чувствовал, как ненадежна эта узкая опора, но из предосторожности заставил себя помедлить на карнизе. В глубине скалы ничего не было видно — сплошной мрак. Трещина уходила куда-то далеко, наверху она была открыта звездам. Поль напряженно вслушивался, но слух его улавливал только то, что ожидал услышать — шелест песчинок, жужжание насекомых, легкое топотание ночного зверька. Он осторожно опустил ногу во тьму и ощутил под привычным песком твердый камень. Медленно перенес вперед другую ногу и подал знак матери. Потом ухватил ее за свободно свисающую полу джуббы и втянул за собой.
    
Они посмотрели на звезды, которые словно покоились на каменной гряде по обе стороны расщелины. Поль едва различал стоящую рядом с ним мать — она казалась туманным серым силуэтом.
    
— Эх, зажечь бы фонарик, — прошептал он.
    
— Кроме глаз у нас есть и другие органы чувств, — ответила Джессика.
    
Поль продвинул ногу вперед, перенес на нее вес, попробовал шагнуть дальше и наткнулся на препятствие. Слегка согнув другую ногу в колене, он нащупал ступеньку и медленно поднялся на нее. Потом протянул руку назад, коснулся руки матери и слегка дернул ее за рукав — следуй за мной.
    
Еще ступенька.
    
— Я думаю, они ведут на вершину, — прошептал он.
    
Ступени невысокие и ровные, подумала Джессика. Без сомнения, дело человеческих рук. Она углублялась в темноту вместе с Полем, нащупывая ступеньки ногами. Скальный коридор становился все уже, и Джессика почти что касалась плечами стен. Ступеньки закончились на просторном уступе, метров двадцати длиной. С идеально ровной площадки открывался вид на плоскую долину, залитую звездным светом.
    
Поль спустился к краю равнины и прошептал:
    
— Красота-то какая!
    
Джессика остановилась в шаге от него и молча смотрела, в душе соглашаясь с сыном.
    
Несмотря на усталость, на то, что носовые фильтры, ремни и регулировки защитного костюма натирали и раздражали кожу, несмотря на жгучее желание дать измученному телу отдых, красота долины глубоко поразила ее и заставила замереть в немом восхищении.
    
— Как в сказке, — пробормотал Поль.
    
Она кивнула.
    
Перед ней возник растительный мир, которому не было видно конца: кусты, кактусы, пучки травы — все это трепетало в лунном свете. Склоны гор слева были темными, справа — замороженными лунным серебром.
    
— Похоже, здесь могут быть вольнаибы, — сказал Поль.
    
— Если столько растений оказались способны выжить в пустыне, здесь обязательно должны быть люди, — согласилась Джессика. Она вытащила затычку из кармана влагоуловителя и отхлебнула воды. Теплая, чуть кисловатая жидкость смочила горло. Про себя Джессика отметила, насколько это ее освежило. Она вставила затычку на место, и та скрипнула по тут же налипшим песчинкам.
    
Какое-то движение в долине, внизу и справа, привлекло внимание Поля. Он вгляделся в дымовые кусты, в траву на границе освещенного луной песка — там прыгали маленькие, юркие существа.
    
— Мыши! — воскликнул он.
    
Скок-скок-скок! — зверьки то прятались в тень, то снова появлялись.
    
Что-то беззвучно пролетело мимо них и упало в мышиную стайку. Раздался тоненький писк, хлопанье крыльев, и призрачная серая птица поднялась и полетела через равнину с маленькой темной тенью в когтях.
    
Такое предупреждение нам очень кстати, подумала Джессика.
    
Поль продолжал всматриваться вдаль. Он потянул ноздрями воздух и почувствовал, как густой бархатный запах укропа заполняет ночь. Он воспринял хищную птицу как символ самой пустыни. Благодаря ей в долине стало так невыразимо тихо, что, казалось, он слышал, как звучит, протекая сквозь высокие сагуаро и масляные кусты, голубовато-белый, молочный лунный свет. И это пение света показалось ему более прекрасным, более значительным, чем любая другая музыка во Вселенной.
    
— Нам следовало бы подыскать место для лагеря, — сказал Поль. — Завтра попытаемся найти вольнаибов, которые…
    
— Незваные пришельцы обычно жалеют, когда встречаются с вольнаибами!
    
Грубый мужской голос перебил Поля на полуслове и взорвал тишину. Он раздавался откуда-то сверху и справа.
    
— Не стоит бежать, пришельцы, — прогремел голос, когда Поль дернулся, чтобы укрыться в расщелине. — Вы только понапрасну израсходуете воду вашего тела.
    
Мы нужны им из-за нашей воды! догадалась Джессика. Ее мышцы сразу побороли усталость и моментально приготовились действовать. Она уточнила место, откуда шел голос, и подумала: Надо же, подошел совершенно бесшумно. Я ничего не слышала! Она сообразила, что обладатель таинственного голоса производил мало шума, подражая естественным звукам пустыни.
    
Поль, меньше, чем мать, приученный реагировать на опасность, пожалел, что растерялся и попытался бежать и его действия на мгновение подчинились чувству страха. Он заставил себя вспомнить уроки матери: расслабиться, на мгновение от всего отключиться, а потом, как бичом, хлестнуть все свои мышцы, заставить их слушаться любого приказа.
    
Тем не менее он чувствовал, что узенький обруч страха еще не вытеснен из сознания, и знал почему. Причиной было то самое слепое время, в котором он не видел будущего… Тут-то они и попались диким вольнаибам, которых интересовала только вода, скрытая в их неприкрытых щитами телах.
   
   
    
     
~ ~ ~
    
    
     
…Из этого следует, что религиозная адаптация вольнаибов стала источником того, что мы сейчас называем Столпами Вселенной, и ее жрецы, квизар тафвиды, живут среди нас, преисполненные мудрости и дара пророчества. Они принесли нам с Аракиса чудесный мистический сплав красоты и глубокомыслия. Эта возвышенная музыка, основанная на древних формах, потрясает мощью вновь пробуждающейся жизни. Кто из нас слышал и не был глубоко тронут Гимном Древнего Человека?
     
      
       
Я шагал и шагал сквозь пустыню,
       
Где маячил мираж, словно призрак.
       
Я опасностей жаждал и славы,
       
К горизонтам стремясь аль-Кулаба.
       
На меня там охотилось время,
       
Громоздя глыбы дней, словно скалы.
       
Воробьи надо мною кружились,
       
Вслед за мною тащились шакалы.
       
Воробьи — птички легкого детства —
       
В моей юности были со мною.
       
Стайки птиц вьют во мне свои гнезда:
       
В моей памяти и в моем сердце…
      
     
     Принцесса Ирулан, «Пробуждение Аракиса».
    
    
    
Человек вскарабкался на вершину дюны. Он казался одинокой пылинкой в ослепительных лучах полуденного солнца. Одет он был в лохмотья — все, что осталось от разодранного плаща-джуббы, и горячие лучи обжигали чуть прикрытую лохмотьями кожу. Вместо вырванного с мясом капюшона человек соорудил из обрывков ткани нечто вроде тюрбана. Из-под него торчали лохмы песочного цвета волос — таких же, как клочковатая борода и густые брови. Под глазами — синими, без белков — и ниже, во всю щеку, темнели кровоподтеки. Усы и борода были примяты — это оставила свой след трубка влагосборника защитного костюма-влагоджари.
    
Посередине песчаного гребня человек замер. Руки свесились вниз, по склонам. На спине, руках и ногах запеклась кровь. К ранам прилипли лепешки желто-зеленого песка. Он медленно подтянул руки к телу, оперся на них и встал, покачиваясь. Даже теперь, когда он был в столь беспомощном состоянии, было заметно, что когда-то его движения были точными и уверенными.
    
— Я — Лит-Каинз, — сказал он, обращаясь к пустынному горизонту, и его голос прозвучал как грубая пародия на былую силу и уверенность. — Я — планетолог Его Величества Императора, — прошептал человек, — планетарный эколог Аракиса. Я — управляющий этой землей.
    
Он споткнулся и упал набок на запекшийся песок. Пальцы проскребли по склону дюны.
    
Я — управляющий этого песка, подумал он.
    
Он понимал, что почти бредит, что на самом деле ему следовало бы зарыться поглубже в песок, докопаться до относительно прохладного нижнего слоя и спрятаться там. Но он чувствовал сладковатый с гнильцой запах брожения предпряной массы — она наверняка залегала где-то под этими дюнами. Он понимал опасность лучше любого вольнаиба — если запах такой сильный, что проникает сквозь песок, значит, давление газов в кармане скалы достигло критического значения и вот-вот произойдет взрыв. Он должен убраться отсюда как можно скорее.
    
Его пальцы снова зашевелились и попытались проскрести по слежавшемуся песку.
    
Мозг пронзила мысль — ясная и отчетливая: Настоящее богатство этой планеты — ее земля. Мы должны постараться заложить основу цивилизации — земледелие.
    
Ему пришло в голову, что мозг, много лет приученный думать в одном направлении, не в состоянии свернуть с накатанной колей. Харконненские солдаты бросили его здесь без воды и влагоджари, рассчитывая, что если не пустыня, так песчаный червь прикончит его. Они нашли это даже забавным — оставить планетолога на растерзание его же планете.
    
Убивать вольнаибов всегда было для Харконненов непростым делом, думал он. Мы не так-то легко умираем. А мне, пожалуй, скоро конец… Мне скоро конец… но я не могу перестать быть планетологом.
    
— Главное в экологии — уметь предвидеть последствия.