1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
— Камилла…
— Да?
— У тебя глаза открыты?
— Да.
— Чувствуешь, какая черная здесь ночь? Как прекрасна луна? Как блестят звезды? Слышишь дом? Трубы, полы, стены, шкафы, ходики, огонь в очаге, птицы, звери, ветер… Слышишь все это?
— Да.
— А она — нет. Больше нет… Ее комната выходит на стоянку, где круглые сутки горит свет, слушает металлический скрип тележек, разговоры санитарок и храп соседок… Их телевизоры орут всю ночь. И… И она подыхает…
— А твои родители? Они не могут позаботиться о ней?
— Ох, Камилла…
— Что?
— Лучше не спрашивай… Спи.
— Не хочу.
— Франк…
— Ну что еще?
— Где они, твои родители?
— Понятия не имею.
— То есть как это?
— У меня их нет.
— …
— Отца я не знал… Какой-то незнакомый мужик «облегчился» на заднем сиденье машины… А моя мать… она…
— Что?
— Она была не слишком довольна, ну и…
— Что?
— Ничего…
— Что — ничего?
— Она не хотела…
— Этого мужика?
— Нет — маленького мальчика.
— Тебя воспитала бабушка?
— Бабушка и дедушка…
— Он умер?
— Да.
— Ты никогда ее больше не видел?
— Камилла, заклинаю тебя, умолкни. Иначе потом тебе придется укачивать меня в своих объятиях…
— Я согласна. Давай. Я готова рискнуть…
— Лгунья.
— Так не видел?
— …
— Прости. Умолкаю.
Она услышала, как он перевернулся на другой бок.
— Я… До десяти лет я ничего о ней не слышал… На день рождения и Новый год мне всегда дарили подарки, но потом я узнал, что они меня дурили… Из любви, но все-таки дурили… Она никогда нам не писала, но я знаю, что бабуля каждый год посылала ей мои школьные фотографии… И на одной из них… поди знай, может, я вышел лучше обычного… А может, учитель меня причесал. Или фотограф показал мне пластмассового Микки-Мауса, чтобы я улыбнулся? Неважно, маленький мальчик на фотографии заставил ее почувствовать угрызения совести, и она заявилась, чтобы забрать меня с собой… Не буду пересказывать тебе ужасающие подробности… Я орал как резаный, потому что хотел остаться, бабуля меня утешала и все повторяла, как это замечательно, что у меня наконец появится настоящая семья, и выла громче меня, и прижимала к своей пышной груди… А дед молчал… Я могу не продолжать? Ты достаточно умна — сама домыслишь… Поверь, было жарко…
В конце концов я сел в ее машину, и мы уехали. Она познакомила меня со своим мужем и со своим младшим сыном, показала, где я буду спать…
Сначала мне все ужасно нравилось, особенно спать на втором ярусе кровати, но однажды вечером я расхныкался и сказал, что хочу вернуться домой. Она ответила, что мой дом теперь здесь, и велела заткнуться, чтобы не разбудить малыша. В ту ночь я описался. В ту и во все последующие. Ее это выводило из себя. Она говорила: я уверена, ты это делаешь нарочно, лежи в луже, тем хуже для тебя. Это все твоя бабка виновата. Она тебя испортила. А потом я чокнулся.
Понимаешь, я ведь всегда жил на свободе, бегал по полям, каждый вечер после школы ходил на рыбалку, дед брал меня с собой по грибы, на охоту, в кафе… Я вечно шлялся в сапогах, бросал велосипед в кустах и «перенимал опыт» у браконьеров — и вдруг оказался в дешевом гнилом доме в занюханном предместье, запертый в четырех стенах с телевизором и другим малышом, которому доставались вся любовь и нежность… И я слетел с катушек. Я… Нет… Неважно… Три месяца спустя она посадила меня в поезд, сказав, что я сам все испортил…
Ты все испортил… Ты все испортил… Эти слова все еще звенели у меня в ушах, когда я садился в «Симку» деда. И знаешь, что было хуже всего…
— Что?
— Эта сука разбила меня… вдребезги… Я так и не стал прежним… Детство кончилось, я не хотел их ласк и всего этого дерьма… Хуже всего было не то, что она меня забрала, а те ужасы, которые наговорила о бабушке, прежде чем снова выкинуть из своей жизни. Она задурила мне голову своим враньем… Будто бы мать заставила ее оставить меня, а потом выставила за дверь, что она боролась, скандалила, но дед достал ружье и…
— Она все это придумала?
— Конечно… Но я-то этого тогда не знал… Ничего не понимал, а может, хотел поверить? Наверное, меня это устраивало — верить, что нас разлучили насильно и что, если бы дед не пригрозил ей своей берданкой, я жил бы как все и меня не обзывали бы сыном последней шлюхи… Твоя мать потаскуха, ты — выблядок, вот что они говорили. Я тогда и слов-то таких не знал… Был полным придурком…
— А потом?
— А потом я стал жутким говном… Сделал все, чтобы отомстить… Заставить их заплатить за то, что лишили меня такой чудесной мамочки…
Он скалился.
— И я преуспел. Еще как преуспел… Таскал сигареты у деда, крал из кошелька продуктовые деньги, все запорол в колледже, и меня выгнали, гонял на мопеде, сидел в задних комнатах кафе и щупал девок… Ты и вообразить не можешь, что я творил… Был главарем. Лучшим. Королем подонков…
— А потом?
— А потом баю-бай. Продолжение в следующей серии…
— Ну? Не хочешь заключить меня в объятия?
— Меня гложут сомнения… Тебя ведь все-таки не изнасиловали…
Он наклонился к ней.
— Тем лучше. Потому что я не желаю с тобой обниматься. Во всяком случае, не так… Больше не хочу… Я долго играл с тобой в эту маленькую игру, но теперь все… Мне больше не весело… Черт, сколько у тебя одеял?
— Три… И перинка…
— Это ненормально… Ненормально, что ты вечно мерзнешь и два часа отходишь от поездки на мотоцикле… Ты должна поправиться, Камилла…
— …
— У тебя тоже, у тебя… нет семейного альбома с фотографиями умильных родственников. Я прав?
— Да.
— Расскажешь когда-нибудь?
— Может быть…
— Я больше не буду доставать тебя вопросами…
— О чем?
— Я сказал, что Фред был моим единственным другом, но это не так. У меня есть еще один друг… Паскаль Лешампи, лучший кондитер в мире… Запомни его имя… Он — бог. Простой песочный пирог с кремом, торты, шоколад, слоеное тесто, нуга, шу — все, к чему он прикасается, становится шедевром. Это вкусно, красиво, тонко, удивительно и суперсложно. Я встречал немало умелых ремесленников, но тут другое… Совершенство. Кроме того, он очаровательный человек… Чистый Иисус, сахарный торт, сливочный крем. Так вот, он был огромным. Огромнейшим. Но это ерунда. Подумаешь, размеры! Беда в том, что от него жутко воняло. Невозможно было находиться с ним рядом дольше одной минуты — чтобы не вырвало. Ладно, опущу детали — насмешки, советы, мыло, подброшенное в шкафчик, и все такое прочее… Как-то мы оказались в одном номере в гостинице — я поехал на конкурс его помощником… Он, естественно, победил, но я в конце дня был в таком состоянии, что не передать словами… Не мог дышать, собирался просидеть всю ночь в баре, только чтобы не оставаться рядом с ним… Я удивлялся — видел, что он принимал душ утром. Ну вот, мы вернулись в гостиницу, я набрался и все ему выложил. Ты слушаешь?
— Да, конечно, слушаю…
— Я сказал: Паскаль, ты воняешь. От тебя несет смертью, старик. Что за хренота такая? Ты что, не моешься? И вот этот огромный медведь, этот гений, этот весельчак, эта гора мяса начинает плакать и плачет, плачет, плачет… Льет слезы, как фонтан… Икает, как ребенок… Жуткое зрелище… Он был безутешен, этот кретин… Господи, как же мне было плохо… Он поплыл в одну секунду, без предупреждения… Я поворачиваюсь, чтобы уйти в ванную, и тут он хватает меня за руку. И говорит: «Посмотри на меня, Лестаф, погляди на этот кошмар…» Черт, я чуть не сблевал!
— Почему?
— Во-первых, из-за его тела… Оно выглядело отвратительно. Но главное — именно это он и хотел мне показать — меня и сейчас передергивает, как вспомню… В складках кожи у него было полно болячек и корок, именно эта кровавая чесотка и воняла… Я пил всю ночь, чтобы прийти в себя. А Паскаль еще рассказал, что ему жуть как больно умываться, но он трет себя, как помешанный, чтобы убрать запах, и поливает кожу одеколоном, сцепив зубы, чтобы не плакать… Какая ночь, какая тоска…
— А потом?
— На следующий день я потащил его в больницу «скорой помощи». Это было в Лионе… Доктор чуть не рухнул, когда увидел его раны. Он их почистил, выписал кучу мазей, притираний и порошков и велел похудеть, а в конце не выдержал и спросил: «Ну почему вы так долго терпели?» Он не ответил. А я, когда мы уже были на вокзале, решил выяснить все до конца: «Нет, ну правда, почему ты так долго терпел?» — «Потому что мне было слишком стыдно…» И тогда я поклялся, что это случилось со мной в последний раз.
— О чем ты?
— О том, что больше не буду доставать толстяков… Презирать их… Судить людей по их внешности… Ни толстых, ни худых. Тебя в том числе. Я уверен, ты будешь меньше мерзнуть и станешь гораздо аппетитней, если наберешь пару-тройку килограммов, но говорить с тобой об этом больше не буду. Слово пьяницы.
— Франк…
— Эй, договорились же, что спим!
— Поможешь мне?
— В чем? Меньше мерзнуть и стать поаппетитней?
— Да…
— Чтобы тебя похитил первый попавшийся вонючий барсук? Ни за что. Предпочитаю видеть тебя рахитичной, но с нами… Уверен, Филу меня поддержит…
Она не ответила.
— Разве что самую чуточку… Как только увижу, что сиськи у тебя слишком налились, сразу прекращу тебя откармливать.
— Согласна.
— Черт, снова ты меня сделала… Ладно, вот как мы поступим. Во-первых, ты перестаешь ходить за покупками, потому что покупаешь всякую фигню. С козинаками, печенюшками и конфетками покончено! Не знаю, во сколько ты встаешь по утрам, но со вторника кормить тебя буду я, идет? Каждый день, в три часа. Не волнуйся, я бабские вкусы в еде знаю — ни жареной уткой, ни рубцом по-овернски травить тебя не стану… Буду готовить специально для моей принцессы… Рыбу, мясо на гриле, тушеные овощи — все, что ты любишь… Порции будут маленькие, но съедать придется все. Иначе я сразу все брошу. Вечерами меня дома не бывает, так что доставать тебя будет некому, но я запрещаю тебе кусочничать. В начале каждой недели я по-прежнему буду готовить для Филу большой котелок супа — и все. Главная задача — ты должна «подсесть» на мою стряпню. Вставать утром с мыслью о том, что сегодня в меню. Ладно… Не обещаю чего-то грандиозного в каждую кормежку, но будет вкусно, увидишь… А когда начнешь округляться, я…
— Что?
— Я тебя съем!
— Как ведьма в сказке о Ганзеле и Гретель?
— Точно. И можешь не трудиться протягивать мне куриную косточку вместо руки — я не слеподыр! А теперь умолкни… Сейчас почти два часа ночи, а завтра будет долгий день…
— Я знаю твой секрет — изображаешь злобного людоеда, а сам очень милый…
— Заткнись.
12
— Подъем, толстушка!
Он поставил поднос в изножье матраса.
— Боже! Завтрак…
— Не заводись. Это не я — Жаннин. Давай шевелись, мы опаздываем… Съешь хотя бы гренок, на пустой желудок тебе этого не пережить…
Едва она появилась во дворе, даже не успев вытереть губы, как ей тут же протянули стаканчик белого вина.
— Примите, дамочка! Нужно взбодриться!
Их было человек пятнадцать: хозяева, работники, соседи, друзья… Те, что постарше, облачились в привычные халаты, молодняк щеголял в комбинезонах. Притопывали, чтобы согреться, чокались, обменивались новостями, ржали и вдруг умолкли: появился Гастон со своим огромным ножом.
Франк комментировал:
— Это забойщик.
— Я поняла…
— Видела его руки?
— Впечатляет…
— Сегодня забивают двух свиней. Хрюшки умные — их утром не кормили, и они точно знают, что случится… Чувствуют… Ага, первого ведут… Где твой блокнот?
— Да здесь он, при мне…
Камилла вздрогнула — не думала, что кабан окажется таким огромным…
Они вытащили хряка во двор, и Гастон оглушил жертву ударом дубины. Свинью мгновенно уложили на скамью и связали, оставив голову свисать вниз. До этого момента все шло нормально, ужас начался, когда забойщик вонзил нож в сонную артерию. Он не убил свинью, но разбудил ее. Участники действа навалились на тушу, кровь хлестала из перерезанной шеи, одна из женщин подставила под струю котелок… Кровь она перемешивала голой рукой — не ложкой там какой-нибудь, не подумайте… Бррр. Но самым невыносимым был звуковой ряд спектакля… Свинья все кричала и кричала, и чем сильнее текла кровь, тем отчаяннее звучал ее вопль и тем меньше он напоминал крик безмозглой скотины… Он звучал почти по-человечески. Хрипы, мольбы… Камилла судорожно сжимала пальцами блокнот, всем остальным — они точно знали, как все будет происходить, — тоже было не по себе… Да ладно, чего там… Выпьем еще для поднятия духа…
— У вас тут все без церемоний… Спасибо…
— Все в порядке?
— Да.
— Не рисуешь?
— Нет.
Камилла не какая-нибудь там дурочка — она не позволила себе ни одного идиотского замечания. Для нее худшее было еще впереди. Худшим для Камиллы была не смерть как таковая — ничего не поделаешь, такова юдоль земная… Верхом жестокости она сочла судьбу второго приговоренного… Возможно, человек действительно венец творения и имеет право взирать на всех остальных свысока, — Камилла в гробу это видала, но эмоции она сдерживала с трудом. Второй кабан все слышал и точно знал, что произошло с его товарищем по несчастью: он не стал ждать, когда его приведут на гильотину, и орал, как ишак. Идиотское сравнение… Ну конечно, он визжал, как свинья, которой приставили нож к шее.
— Черт, могли бы хоть уши ему заткнуть!
— Петрушкой? — поинтересовался насмешник Франк.
И тогда она стала рисовать — чтобы не видеть. Сконцентрировалась на руках Гастона, чтобы не слышать.
Ее трясло.
Когда «сирена» умолкла, Камилла положила блокнот в карман и подошла. Все было кончено, любопытство взяло верх. Она подставила стакан виночерпию.
Они обжигали туши газовой горелкой, и в воздухе стоял запах жареной свинины… М-да, мрачноватый каламбурчик… Потом их отскоблили самодельной щеткой, являвшей собой верх изобретательности: к деревянной доске были прибиты перевернутые пивные крышки.
Камилла и ее зарисовала.
Мясник начал расчленять тушу, и Камилла прошла за скамью, чтобы не упустить ни одной детали.
— Что это?
— Где?
— Тот прозрачный липкий шар…
— Мочевой пузырь… Плохо, что он полный… Это мешает мастеру работать…
— Вовсе мне это не мешает! Глядите! — Гастон махнул ножом.
Завороженная Камилла присела на корточки, разглядывая пузырь.
Мальчишки с подносами сновали между кухней и не успевшей остыть тушей.
— Прекрати пить.
— Да, м’дам Рика.
— Я доволен. Ты хорошо держалась.
— А ты за меня боялся?
— Мне было любопытно… Ладно, у меня есть работа…
— Ты куда?
— За оборудованием… Иди погрейся, если хочешь…
Она нашла всех в кухне. Выводок веселых хозяюшек с деревянными досками и ножами.
— Иди сюда! — крикнула ей Жаннин. — Ну-ка, Люсьенна, пустите ее поближе к печке… Дамы, представляю вам подружку Франка — мы ее воскрешали вчера вечером… Садись с нами…
Аромат кофе смешивался с запахом теплой требухи, и все смеялись и болтали… Настоящий курятник…
Явился Франк. А, вот и он! Наш повар! Они расхихикались пуще прежнего. Жаннин растрогалась до слез, увидев его в белой куртке.
Проходя за спиной Камиллы к плитам, он похлопал ее по плечу. Она высморкалась в тряпку, висевшую у него на поясе, и присоединилась к веселью остальных.
В этот самый конкретный исторический момент Камилла спросила себя, не влюбляется ли она в него… Черт. Это в программу не входило… Нет, нет, думала она, хватая доску. Да нет же, все дело в Диккенсе… Она не попадает в западню…
— Чем мне заняться? — спросила она. Они объяснили ей, как нарезать мясо мелкими кусочками.
— Для чего это?
В ответ раздался хор голосов:
— Для колбасы! Для сосисок! Для паштетов!
— А что вы делаете зубной щеткой? — поинтересовалась она у соседки.
— Мою кишки…
Брр.
— А Франк?
— Франк будет стряпать… Делать кровяную колбасу и всякие другие вкусности, начинять паштеты…
— Что за вкусности?
— Голова, хвост, уши, ножки…
Брр в квадрате.
Мы вроде договаривались, что специалистом по вопросам питания она начнет работать не раньше вторника?
Франк явился из подвала с картошкой и луком, увидел что она пялится на соседок, пытаясь сообразить, как правильно держать нож, и разъярился.
— Не прикасайся ни к чему такому! Это не твое. Отрежешь палец — будешь в полном дерьме… У каждого своя работа. Где блокнот?
Он обратился к кумушкам:
— Вы не против, если она вас нарисует?
— Нет.
— Да! У меня завивка разошлась…
— Не кокетничай, Люсьенна! А то мы не знаем, что у тебя парик!
Веселенькая обстановка: дамский клуб по-фермерски…
Камилла вымыла руки и рисовала до вечера. В доме, на улице. Кровь, акварель. Собаки, кошки. Дети, старики. Огонь, бутылки. Халаты, фуфайки. Под столом — тапочки на меху. На столе — натруженные руки. Франк со спины, ее собственное отражение в котелке из нержавейки.
Она подарила каждой по портрету, выслушала восторги и попросила детей показать ей ферму — хотелось подышать свежим воздухом. И протрезветь…
Малыши в толстовках с Бэтменом и резиновых сапогах бегали по двору, гонялись за курами и дразнили собак, таская у них перед носом длинные куски требухи.
— Брэдли, пошел вон! Не смей заводить трактор, убьешься!
— Я хотел ей показать…
— Тебя зовут Брэдли?
— Ну да!
Брэдли Твердый Орешек, Брэдли-атаман оголился, чтобы продемонстрировать свои шрамы.
— Если сложить их вместе, — похвалился он, — получится целых восемнадцать сантиметров…
Камилла с уважением покивала и нарисовала ему двух Бэтменов: Бэтмена улетающего и Бэтмена, сражающегося с гигантским осьминогом.
— Как ты научилась так здорово рисовать?
— Ты тоже наверняка хорошо рисуешь. Все хорошо рисуют…
Вечером они пировали. Двадцать два человека за столом и свинина повсюду. Хвосты и уши жарились в очаге, и они заключали пари, в чьи тарелки все это шмякнется. Франк постарался на славу. Сначала он подал суп — густой, наваристый и очень ароматный. Камилла макала в тарелку хлеб, но съела всего несколько ложек. Потом пришел черед кровянки, ножек, языка… далее по списку… Она слегка отъехала на стуле от стола и дурила сотрапезников, подставляя стакан чаще других. Дошла очередь и до десертов — каждая хозяйка пришла со своим тортом или пирогом. Последним номером программы стала самогонка…
— Ну, это вы просто обязаны попробовать, крошка… Кровохлебки, которые отказываются, навсегда останутся девственницами…
— Хорошо… Но только капельку…
Камилла обеспечила себе лишение невинности под хитрым взглядом соседа — во рту у него было полтора зуба — и воспользовалась всеобщей сумятицей, чтобы уйти спать.
Она рухнула на постель как подкошенная и заснула под веселый гомон, доносившийся через щели в паркете.
Она спала глубоким сном, когда он лег рядом. Она заворчала.
— Не волнуйся, я слишком пьяный, ничего я тебе не сделаю… — прошептал он.
Она лежала к нему спиной, и он уткнулся носом ей в затылок и просунул под нее руку, чтобы притянуть к себе как можно ближе. Короткие волосы щекотали ему ноздри.
— Камилла…
Спала она? Или только делала вид? Ответа он не дождался.
— Мне хорошо с тобой…
Легкая улыбка.
Грезила она? Спала? А бог его знает…
В полдень они проснулись каждый в своей постели. Ни он, ни она ни слова не промолвили о том, что случилось ночью.
Тяжелая голова, смущение, усталость… Они убрали матрас на место, сложили простыни, умылись по очереди и оделись, не обменявшись ни единым словом.
Лестница показалась им опаснейшим местом на свете. Жаннин молча подала кофе в больших кружках. Две женщины уже возились на другом конце стола с сосисочным фаршем. Камилла подвинула стул к камину и выпила кофе, глядя на огонь и ни о чем не думая. Да, вчера она явно злоупотребила — к горлу подступало после каждого глотка. Что делать… Стареем, девушка…
От запахов, доносившихся с кухни, Камиллу затошнило. Она поднялась, налила себе еще кофе, достала из кармана пальто пакет с табаком, вышла во двор и села на «свинячью» скамью.
Почти сразу следом за ней вышел Франк.
— Можно?
Она подвинулась.
— Башка трещит?
Она кивнула.
— Знаешь, я… Мне нужно навестить бабушку… Есть три варианта: могу оставить тебя здесь и вечером забрать, можем поехать вместе, и ты меня где-нибудь подождешь, пока я буду ее окучивать, или же я подброшу тебя на вокзал, и ты вернешься в Париж одна…
Она ответила не сразу. Поставила кружку, свернула сигарету и закурила, глубоко затянувшись.
— А ты-то сам что предлагаешь?
— Не знаю, — соврал он.
— Мне не очень хочется оставаться здесь без тебя.
— Ладно, тогда на вокзал… Ехать на мотоцикле тебе сейчас не по силам… Когда устаешь, замерзаешь еще быстрее…
— Вот и хорошо, — ответила она.
— Черт…
Жаннин настояла на своем. И не спорьте, все равно я упакую вам кусок мяса. Она проводила их до дороги, обняла Франка и шепнула ему несколько слов на ухо — Камилла не разобрала, что именно.
Когда он остановился на первом светофоре перед шоссе, она подняла козырьки на их шлемах.
— Я поеду с тобой…
— Ты точно этого хочешь?
Она кивнула, и ее немедленно отбросило назад. Вжик. Жизнь мгновенно приобрела ускорение. Ладно… Тем хуже.
Сцепив зубы, она легла ему на спину.
13
— Подождешь меня в кафе?
— Да нет, посижу внизу.
Они не сделали и трех шагов по холлу, как наперерез Франку кинулась дама в небесно-голубом халате. Взглянув ему в лицо, она грустно покачала головой.
— Ваша бабушка снова взялась за свое…
Франк вздохнул.
— Она в своей комнате?
— Да, собрала вещи и никому не позволяет к себе прикоснуться. Со вчерашнего вечера сидит не двигаясь, с пальто на коленях…
— Ела?
— Нет.
— Спасибо вам.
Он обернулся к Камилле.
— Я оставлю тебе вещи?
— Что происходит?
— А то, что мадам Полетта начинает доставать меня своими глупостями!
Его лицо было белым, как мел.
— Я даже не уверен, стоит ли мне идти туда сейчас… Ничего не понимаю… Совершенно потерялся…
— Почему она отказывается есть?
— Эта старая кляча верит, что я заберу ее с собой! Она теперь выкидывает этот номер каждый раз. Черт, хочется сдохнуть…
— Мне пойти с тобой?
— Это ничего не изменит.
— Изменить не изменит, но разнообразие внесет…
— Ты думаешь?
— Конечно… Пошли.
Франк вошел первым и объявил натужно-веселым голосом:
— Бабуля… Это я… У меня для тебя сюр…
У него не хватило мужества закончить фразу.
Старая дама сидела на кровати и не отрываясь смотрела на дверь. Она надела пальто, туфли, шарфик и даже маленькую черную шляпку. У ее ног стоял незакрытый чемодан.
Душераздирающее зрелище… «Безупречно точное определение», — подумала Камилла: от жалости и сочувствия у нее едва не остановилось сердце.
Она выглядела такой хрупкой и трогательной с этими выцветшими глазками и острым личиком… Мышонок… Маленькая затравленная Селестина…
Франк повел себя так, словно ничего не произошло.
— Ну вот! Ты снова слишком тепло укуталась! — шутил он, быстро и ловко раздевая ее. — А здесь просто жарища! Сколько градусов? Не меньше двадцати пяти… Я сказал этим, внизу… сказал: вы перебираете с градусами, но разве они послушают… Вчера мы были у Жаннин — они забивали свинью, и скажу тебе: у них в сосисочной коптильне не такое пекло… С тобой все в порядке? Ух ты, какое красивое покрывало! Значит, ты наконец получила заказ из la Redoute?[44] Они не слишком торопились… А чулки подошли? Я не ошибся… Честно говоря, почерк у тебя тот еще… Я выглядел полнейшим придурком, когда начал требовать у продавщицы туалетную воду Monsieur Michel…[45] Бедняжка так странно на меня посмотрела, что я решил показать ей твою бумажку. Ей пришлось надеть очки… Она не сразу сообразила, но потом все-таки поняла, что ты хотела Mont-Saint-Michel…[46] Ничего история, да? Вот, держи… Слава богу, флакон цел…
Он надевал бабушке тапки, болтая без умолку, только бы не смотреть на нее.
— Вы малышка Камилла? — спросила Полетта, просияв.
— Э-э… да…
— Подойдите, чтобы я могла вас получше рассмотреть…
Камилла присела рядом.
Полетта взяла ее ладони в свои.
— Да вы же совсем замерзли…
— Мотоцикл виноват…
— Франк…
— Да?
— Быстренько сделай нам чаю! Нужно согреть нашу девочку!
Он присвистнул. Благодарю тебя, Господи. Самое трудное позади… Он запихал свои вещи в шкаф и поискал глазами чайник.
— Возьми пирожные и ложечку в моей тумбочке… — Полетта повернулась к Камилле: — Итак, это вы… Вы — Камилла… Ох, как же я рада вас видеть…
— Я тоже… Спасибо вам за шарф…
— О да, шарф… Сейчас, подождите…
Она встала и принесла Камилле пакет со старыми каталогами по вязанию «Phildar».
— Одна подруга, Ивонна, принесла их мне… для вас… Выберите что-нибудь на свой вкус… Но только не рисовую косичку. Этот узор я не знаю…
Март 1984-го. Ладно…
Камилла медленно листала мятые страницы.
— Вот этот очень мил, да?
Полетта указывала пальчиком на ужасно уродливый кардиган с косами и золотыми пуговицами.
— Да… Но я, пожалуй, предпочла бы такой большой толстый свитер…
— Толстый свитер?
— Да.
— Насколько толстый?
— Знаете, такой, типа водолазки…
— Листайте дальше, такие модели должны быть в мужском разделе!
— Вот этот…
— Франк, крольчонок, мои очки…
Господи, как же он был счастлив! Прекрасно, бабуля, продолжай в том же духе. Отдавай мне приказы, выставляй перед ней дураком, только не хнычь. Умоляю. Не лей слезы.
— Вот… Ладно… Я вас оставлю. Пойду пописаю…
— Да-да, оставь нас.
Он улыбался.
Какое счастье, нет, ну какое счастье…
Он закрыл за собой дверь и несколько раз подпрыгнул. Еще и еще раз. Он бы сейчас расцеловал любую самую страшенную инвалидку. Какая удача, будь он проклят, удача! Он больше не один. Он не одинок! «Оставь нас» — так она сказала. Конечно, девочки, я вас оставляю! Мне только это и надо! Только это!
Спасибо, Камилла, спасибо. Даже если ты больше никогда сюда не приедешь, мы получили трехмесячную отсрочку благодаря твоему чертову свитеру! Шерсть, цвета, образцы… На какое-то время будет о чем поговорить… Черт, да где же здесь сортир?
Полетта устроилась в своем кресле, а Камилла уселась на пол, спиной к батарее.
— Вам удобно?
— Да.
— Франк тоже всегда так садится…
— Вы съели пирожное?
— Целых четыре!
— Вот и славно…
Они взглянули друг на друга, поняли друг друга без слов и завели немой разговор. Конечно же, о Франке, о том, как плохо жить вдалеке друг от друга, о молодости и о природе, о смерти, об одиночестве, о том, как быстро проходит время, о счастье быть вместе и о том, что все в жизни выходит не так, как планируешь.
Камилле ужасно хотелось нарисовать Полетту. Ее лицо напоминало растущую на обочинах дороги травку, дикие фиалки, незабудки, лютики… Оно было открытым, нежным, сияющим и тонким, как рисовая бумага.
Тоска и печаль уходили, глаза лучились счастьем.
Камилла находила ее прекрасной.
Полетта думала в точности то же самое. Эта малышка такая изящная, спокойная и элегантная, хоть и одета как бродяжка. Ах, будь сейчас весна, она повела бы ее в свой сад и показала цветущую айву, и они нюхали бы жасмин. Нет, эта девочка не такая, как все.
Упавший с неба ангел, вынужденный носить тяжелые, как у каменщика, ботинки, чтобы не воспарить над землей…
— Она ушла? — переполошился Франк.
— Да нет, я здесь! — откликнулась Камилла, поднимая руку над кроватью.
Полетта улыбнулась. Кое-что можно разглядеть и без очков… На нее снизошло умиротворение. Она должна смириться. Она сделает это. Ради него. Ради нее. Ради всех.
Такова жизнь… Забудем о смене времен года… Что поделаешь… Всему свой срок. Она больше не будет надоедать ему. Не станет каждое утро думать о своем саде, она… Она постарается вообще ни о чем больше не думать. Теперь его очередь жить.
Его очередь…
Франк с какой-то новой для него веселостью рассказывал Полетте, как они провели вчерашний день, а Камилла показывала сделанные наброски.
— Что это такое?
— Мочевой пузырь свиньи.
— А это?
— Ее революционные сапоги-носки-копытца!
— Кто этот малыш?
— Э… Не помню его имени…
— А это?
— Спайдермен… Не путать с Бэтменом!
— Чудесно быть такой талантливой…
— Ну что вы, ерунда…
— Я не о ваших рисунках, милая, а о вашем взгляде… О, вот и мой ужин! А вам пора, дети… Уже стемнело…
Погодите-ка… Она что, и правда сама отсылает нас? Франк обалдел. Настолько, что, поднимаясь с пола, машинально схватился за штору и — естественно! — сорвал карниз.
— Черт!
— Оставь, это неважно, и сейчас же прекрати ругаться, как извозчик!
— Уже перестал.
Он шмыгнул носом и улыбнулся. Давай, Полетта. Вперед. Не стесняйся. Ругайся. Кричи. Шуми. Ворчи. Всплывай на поверхность.
— Камилла…
— Да?
— Могу я попросить вас об услуге?
— Конечно!
— Позвоните мне, когда доедете, ради моего спокойствия… Он никогда не звонит, и я… Если хотите, дождитесь первого гудка и можете вешать трубку, я пойму и спокойно засну…
— Обещаю.
Они шли по коридору, и тут Камилла поняла, что забыла в комнате перчатки. Войдя, она увидела Полетту у окна — та караулила их.
— Я… мои перчатки…
Старая дама с розовыми волосами проявила великодушие: она не обернулась, а только махнула рукой и покачала головой.
— Это ужасно… — произнесла Камилла, пока Франк сидел на корточках перед своим мотоциклом.
— Не говори так… Сегодня она была в суперской форме! Кстати, благодаря тебе… Спасибо…
— Нет, это ужасно…
Они помахали крошечному силуэту в окне четвертого этажа и влились в бесконечную череду выезжающих со стоянки машин. У Франка явно полегчало на душе. А вот Камилла даже думать ни о чем не могла.
Он остановился перед их подворотней, но мотор заглушать не стал.
— Ты… Не идешь со мной?
— Нет. — Голос прозвучал глухо — из-за шлема.
— Что ж, ладно… Пока…
14
Было около девяти, но свет нигде не горел.
— Филу? Ты дома?
Он сидел на кровати. В полной прострации. Накинув на плечи одеяло и заложив книгу ладонью.
— Как дела?
— …
— Плохо себя чувствуешь?
— Я ужасно волновался… Жжждал… ввас… намного раньше.
Камилла вздохнула. Черт… Не один, так другой…
Она повернулась спиной к Филиберу, облокотилась на камин и закрыла лицо руками.
— Прекрати, Филибер, очень тебя прошу. Перестань блеять. Не поступай так со мной. Не нужно все портить. Я уехала впервые за много лет… Распрямись, сбрось это траченное молью пончо, положи книгу и спроси меня — этак небрежно-весело, как ты умеешь: «Итак, Камилла? Ваша маленькая вылазка удалась?»
— И… итак, Кка… Камилла? Вылазка удалась?
— На все сто, спасибо, что поинтересовался! А ты какую битву штудировал?
— При Павии…
— Очень интересно…
— Да нет, это было ужасно.
— Кто с кем сражался?
— Валуа с Габсбургами… Франциск I с Карлом V…
— Ну конечно! Карла V я знаю! Он стал императором Священной Римской империи после Максимилиана I![47]
— Боже, откуда тебе это известно?
— Ага! Признайся, не ожидал?
Он снял очки и потер глаза.
— Так поездка тебе действительно понравилась?
— Высший класс…
— Покажешь мне свой блокнот?
— Если встанешь… Суп остался?
— Кажется, да…
— Жду тебя на кухне.
— А Франк?
— Испарился…
— Ты знал, что он сирота? Ну что мать его бросила?
— Догадывался…
Камилла так устала, что не стала ложиться, понимая, что все равно не уснет. Она притащила в гостиную свой камин и курила, слушая Шуберта.
«Зимний путь».
Она расплакалась и внезапно снова ощутила где-то глубоко в горле мерзкий вкус камней.
Папа…
Стоп, Камилла. Марш в постель. У тебя расходились нервы. Ничего удивительного — романтическая расслабленность, холод, усталость, Филу… Перестань сейчас же. Как не стыдно!
О, черт!
Что?
Я забыла позвонить Полетте…
Так давай звони!
Но уже поздно…
Тем более! Поторопись!
— Это я. Камилла… Разбудила?
— Нет… Нет…
— Я забыла позвонить…
— …
— Камилла…
— Да?
— Знаете, деточка, вам следует позаботиться о своем здоровье…
— …
— Камилла?
— Со… согласна…
На следующий день она валялась в постели до самого ухода на работу. Франк оставил ей какую-то еду в тарелке на столе. Рядом лежала «инструкция»: Вчерашнее филе-миньон с черносливом и домашней лапшой. Разогревать в микроволновке три минуты.
Ну надо же, написал без единой ошибки.
Она поела стоя и сразу почувствовала себя лучше.
Камилла работала молча.
Отжимала тряпки, вытряхивала пепельницы, увязывала мешки с мусором.
Домой возвращалась пешком.
Хлопала в ладоши, согревая руки.
Поднимала голову.
Размышляла.
И чем напряженнее размышляла, тем быстрее шла.
Почти бежала.
В два часа ночи она разбудила Филибера.
— Мне надо с тобой поговорить.
15
— Сейчас?
— Да.
— Нн… но который час?
— Плевать на время, выслушай меня!
— Передай мне, пожалуйста, очки…
— Не нужны они тебе, здесь темно…
— Камилла… Прошу тебя.
— О, спасибо… Я лучше слышу с моими окулярами… Итак, солдат? Чему я обязан этой засадой?
Камилла перевела дух и выложила ему все. Говорила она долго.
— Доклад окончен, господин полковник…
Филибер был ошеломлен.
— Молчишь?
— Да уж, это всем наступлениям наступление…
— Ты против?
— Подожди, дай мне подумать…
— Кофе?
— Хорошая мысль. Выпей чашечку, а я пока приду в себя…
— Что тебе принести?
Он закрыл глаза и махнул на нее рукой, предлагая убраться.
— Итак?
— Я… Скажу тебе честно: не думаю, что это хорошая идея…
— Да? — Камилла прикусила губу.
— Да.
— Почему?
— Потому что ответственность слишком велика.
— Такой ответ меня не устраивает. Он ничего не объясняет. У нас куда ни плюнь — попадешь в человека, не желающего брать на себя ответственность… Их слишком много, Филибер… Ты же не думал об этом, когда пришел забрать меня с ледяного чердака, где я три дня лежала без еды и воды…
— Еще как думал, представь себе…
— И что? Жалеешь?
— Нет. Но ты не должна сравнивать. Это совсем другое дело…
— Ничего не другое! В точности то же самое!
Они помолчали.
— Ты прекрасно знаешь, что это не моя квартира… Мы обречены… Казнь не отменена, а всего лишь отсрочена… Уже завтра утром я могу получить официальную бумагу, предписывающую мне освободить помещение в течение ближайшей недели…
— Да ну… Сам знаешь, каковы эти дела о наследстве… Вполне может так выйти, что ты еще лет десять здесь прокантуешься…
— Или меня выкинут уже через месяц… Поди знай… Когда речь идет об очень больших деньгах, даже самые ужасные сутяги в конце концов договариваются…
— Филу…
— Не смотри на меня такими глазами. Ты слишком многого от меня хочешь…
— Ничего я не хочу. Я прошу тебя довериться мне…
— Камилла…
— Я… Я никогда вам не рассказывала, но… Пока мы не встретились, у меня и правда была сволочная жизнь. Ну да, если сравнивать с детством Франка, все покажется игрушками, но мне все-таки кажется, одно другого стоит… Просто мне вливали яд по капле… И потом я… Не знаю, как это случилось… Наверное, я вела себя как идиотка, но…
— Но ты…
— Я… Я потеряла всех, кого любила, и…
— И?
— И, когда я говорила, что в целом мире у меня есть только ты, это была… Ну как мне тебя убедить? Вчера был мой день рождения. Мне исполнилось двадцать семь, и поздравила меня только мать. Увы. Сказать, что она мне подарила? Пособие по похудению. Смешно, правда? Остроумно до невозможности. Мне жаль, что приходится доставать тебя, Филибер, но ты должен помочь мне еще раз… Еще один раз… Обещаю: больше я тебя ни о чем не попрошу.
— У тебя был день рождения? — всполошился Филибер. — Почему же ты нам ничего не сказала?
— Плевать на день рождения! Я хотела тебе рассказать, но по большому счету все это не имеет никакого значения…
— Еще как имеет! Я был бы рад подарить тебе что-нибудь…
— Вот и прекрасно, сделай это сейчас.
— Если я соглашусь, ты позволишь мне еще поспать?
— Так и быть…
Какой уж там сон…
16
В семь утра она вышла на тропу войны. Отправилась в булочную и купила мягкий батон своему любимому капралу.
Когда он пришел на кухню, она сидела на корточках перед раковиной.
— О-ей… — простонал он, — большие маневры… Уже?
— Я хотела принести тебе завтрак в постель, но не решилась…
— И правильно сделала. Я один знаю точную дозировку моего шоколада.
— Ох, Камилла… Сядь, умоляю… У меня от тебя кружится голова…
— Если сяду, сообщу тебе еще кое-что важное…
— Вот беда… Ладно, продолжай стоять…
Она села напротив, положила руки на стол и посмотрела ему прямо в глаза.
— Я снова начинаю работать.
— Не понимаю…
— Я только что отправила письмо с просьбой об отставке…
Он ничего не ответил.
— Филибер…
— Да.
— Не молчи. Скажи мне что-нибудь.
Он опустил чашку и облизнул усы.
— Нет. Тут я пас. Это ты должна решить сама, красавица моя…
— Я бы хотела занять дальнюю комнату…
— Но Камилла… Там же полный хаос!
— И миллиард дохлых мух, я знаю. Но это самая светлая комната, одно окно выходит на восток, другое на юг…
— А что делать с хламом?
— Я им займусь…
Он вздохнул.
— Если женщина что-то задумала…
— Увидишь, ты будешь мной гордиться…
— Очень на это рассчитываю. Ну а я?
— Что ты?
— Имею я право тоже попросить тебя кое о чем?
— Давай…
Он начал заливаться румянцем.
— Пп… представь себе, что ты… ты хочешь по… подарить… сделать подарок девушке, ко… которую не знаешь, что бы ты выбрала?
Камилла взглянула на него исподлобья.
— О чем ты?
|
The script ran 0.012 seconds.
Поделиться:
