1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 
— Зайдем выпьем здесь чаю? — предложил он.      

— Хорошо, — согласилась Мириам.      

За чаем они болтали о чем попало. Пол держал речь о своей   любви к орнаменту (на что его натолкнула гостиная домика, в котором они сидели)   и о красоте, которая в нем заключена. Мириам была холодна и тиха. По дороге   домой она спросила:      

— И мы не будем видеться?      

— Не будем… разве что изредка, — ответил Пол.      

— И переписываться не будем? — язвительно спросила   она.      

— Как хочешь, — ответил он. — Мы не чужие…   что бы ни случилось, чужими мы не станем. Я иногда буду тебе писать. А ты — как   хочешь.      

— Понятно, — резко ответила Мириам.      

Но Пол был уже в том состоянии, когда ничто больше не ранит.   Он решительно расколол свою жизнь. Для него было большим ударом, когда Мириам   сказала, что их любовь была постоянным сраженьем. Все остальное уже неважно.   Если их любовь так мало значила, стоит ли волноваться, что ей пришел конец.      

Пол расстался с Мириам в поле, в конце тропинки между живыми   изгородями. В своем новом платье она одна пошла к дому, где должна будет   предстать перед своими домашними, а Пол замер на дороге, с болью и стыдом   думая, что заставил ее страдать.      

Пытаясь вернуть себе самоуважение, он зашел в «Ивушку»   выпить стаканчик. Четыре девушки, которые приехали на денек за город, сидели,   скромно попивая пиво. На столе лежали шоколадные конфеты. Пол со стаканом виски   присел по соседству. Он заметил, что девушки перешептываются и подталкивают   друг друга локтями. Наконец одна, бойкая темноволосая красотка, наклонилась к   нему и предложила:      

— Хотите шоколадку?      

Остальных насмешила ее лихость.      

— Ну что ж, — сказал Пол. — Дайте мне какую   покрепче… с орехом, с кремом я не люблю.      

— Вот, нате, — сказала темноволосая, — эта с   миндалем.      

Она двумя пальцами взяла конфету. Пол открыл рот. Она сунула   ему в рот конфету и покраснела.      

— Вот милочка! — сказал Пол.      

— А мы подумали, вы такой грустный, — сказала   она, — они и подбили меня предложить вам шоколадку.      

— Я не прочь и еще одну… с другой начинкой, —   сказал Пол.      

И вот они уже смеются все вместе.      

Домой он вернулся в девять, когда уже темнело. Он вошел   молча. Мать ждала его, с тревогой поднялась.      

— Я ей сказал, — объявил Пол.      

— Я рада, — с огромным облегчением отозвалась   мать.      

Он устало повесил шапку.      

— Я сказал, между нами все кончено.      

— Правильно, сынок, — сказала мать. — Сейчас   ей тяжко, но в конечном счете так будет лучше. Я знаю. Ты ей не подходил.      

Пол неуверенно засмеялся и сел.      

— Я так повеселился с девушками в трактире, —   сказал Пол.      

Мать посмотрела на него. Сейчас он не помнил о Мириам. Он   рассказал ей о подружках, с которыми познакомился в «Ивушке». Миссис Морел все   смотрела на него. Странной казалась его веселость. За нею скрывались ужас и   страдание.      

— Теперь поужинай, — очень ласково сказала миссис   Морел.      

Поев, он сказал с тоской:      

— Она говорит, я никогда ей не принадлежал, ма, и   вначале тоже, так что для нее это не неожиданность.      

— Боюсь, она еще надеется, что это не конец.      

— Да, — согласился Пол. — Наверно.      

— Ты увидишь, это лучше, что вы расстались, —   сказала мать.      

— Не знаю я, — безнадежно сказал он.      

— Оставь ее в покое, — сказала мать.      

Итак, Пол оставил Мириам, и теперь она была одна. Очень мало   кому было до нее дело и почти ни до кого не было дела ей. Она осталась одна,   замкнулась в себе и ждала.      

 12. Страсть      

       

Своим искусством Пол мало-помалу стал зарабатывать на жизнь.   Фирма Либерти взяла у него несколько написанных красками эскизов для узорных   тканей, и можно было продать еще в два-три места узоры для вышивок, для   напрестольной пелены и другие подобные работы. Сейчас он предлагал не очень   много работ, но мог предложить больше. К тому же он подружился с художником   фирмы керамических изделий и учился искусству своего нового знакомца.   Прикладное искусство его очень привлекало. В то же время он неспешно трудился   над своими картинами. Он любил писать большие фигуры, полные света, но не   просто сотканные из света и отбрасывающие тень, как у импрессионистов; фигуры,   довольно четко очерченные, словно бы светились, как иные изображения людей у   Микеланджело. И писал он их на фоне пейзажа, соблюдая, как он полагал, верные   пропорции. Работал он главным образом по памяти, изображая всех, кого знал. Он   твердо верил, что работы его хороши и ценны. Несмотря на приступы уныния, на   робость, наперекор всему в работу свою он верил.      

В двадцать четыре года он впервые уверенно сказал матери:      

— Мама, я буду выдающимся художником.      

Она фыркнула на свой особый лад. Будто не без удовольствия   пожала плечами.      

— Прекрасно, мой мальчик, поживем — увидим, —   сказала она.      

— И увидишь, голубка! Придет время — еще загордишься!      

— Я и так довольна, мой мальчик, — улыбнулась   мать.      

— Но кое-что тебе придется менять. Как ты ведешь себя с   Минни!      

Минни была их маленькая служанка, девчонка четырнадцати лет.      

— А чем плоха Минни? — с достоинством спросила   миссис Морел.      

— Я слышал ее нынче утром, когда ты вышла под дождь за   углем, — сказал Пол. — «Ой, миссис Морел! Я ж сама хотела сбегать».   Оно и видно, как ты умеешь обращаться со слугами!      

— Ну, это просто означает, что она славная   девочка, — сказала миссис Морел.      

— И ты еще извиняешься перед ней: «Ты ведь не можешь   делать два дела сразу».      

— Она и вправду была занята, мыла посуду, —   возразила миссис Морел.      

— А что она тебе ответила? «Да можно было чуток   обождать. Гляньте, как вы ковыляете!»      

— Да… этакая дерзкая девчонка! — с улыбкой сказала   миссис Морел.      

Пол, смеясь, посмотрел на мать. Его любовь опять и разрумянила   ее и согрела. Казалось, в этот миг ее лицо озарялось солнцем. Пол с   удовольствием продолжал работать. Когда мать была счастлива, она казалась   совсем здоровой, он даже забыл про ее седые волосы.      

И в этом году она поехала с ним отдохнуть на остров Уайт. Это   было необыкновенно увлекательно и необыкновенно красиво. Миссис Морел была   полна радости и удивления. Но Пол утомил ее слишком долгими прогулками. И   однажды с ней случился тяжелый обморок. Таким серым стало ее лицо, так посинели   губы! Для Пола это было пыткой. Будто в грудь ему вонзили нож. Потом ей   полегчало, и он почти забыл про этот случай. Но тревога в душе осталась, будто   незажившая рана.      

Расставшись с Мириам, Пол почти тотчас пошел к Кларе. В   первый же понедельник после разрыва он спустился в мастерскую. Клара подняла на   него глаза и улыбнулась. Сами того не ведая, они очень сблизились. Она увидела,   что он явно повеселел.      

— Привет, царица Савская! — со смехом сказал Пол.      

— Что такое? — спросила Клара.      

— По-моему, вам это подходит. На вас новое платье.      

Клара покраснела, спросила:      

— Ну и что с того?      

— Идет вам… да еще как! А я мог бы сделать для вас   эскиз платья.      

— Это разве возможно?      

Пол стоял перед ней и объяснял, глаза его блестели. Он   приковал к себе ее взгляд. Потом вдруг обхватил ее за плечи. Клара было   отшатнулась. А он натянул и разгладил блузку у нее на груди.      

— Вот вроде этого! — объяснил он.      

Но у обоих лица пылали, и Пол тотчас убежал. Он ее коснулся!   От этого ощущения он весь дрожал.      

Меж ними уже установилось некое тайное понимание. На следующий   вечер он перед поездом зашел с ней на несколько минут в кинематограф. Они сели,   и Пол увидел, ее рука лежит подле него. Несколько мгновений он не решался до   нее дотронуться. Кадры плясали, мелькали перед глазами. Наконец он решился   взять ее за руку. Рука оказалась большая и крепкая, она заполнила всю его   горсть. Он ее сжал. Клара не шевельнулась, не подала никакого знака. Когда они   вышли, пора было отправляться на поезд. Пол мешкал.      

— До свиданья, — сказала Клара. Пол кинулся через   дорогу.      

Назавтра он опять пришел и заговорил с ней. Она держалась   довольно высокомерно.      

— В понедельник погуляем? — спросил он.      

Клара отвернулась.      

— А Мириам вы доложите? — насмешливо спросила она.      

— Я с ней порвал, — ответил Пол.      

— Когда?      

— В прошлое воскресенье.      

— Вы поссорились?      

— Нет! Я так решил. И прямо ей сказал, что отныне   считаю себя свободным.      

Клара промолчала, и Пол опять занялся делом. Какая она   спокойная, какая величественная!      

В субботу вечером он пригласил ее зайти с ним после работы в   ресторан и выпить кофе. Она пошла и держалась очень сухо и отчужденно. До   поезда у него оставалось три четверти часа.      

— Пройдемся немного, — предложил Пол.      

Клара согласилась, и они прошли мимо Замка в парк. Пол ее   побаивался. Клара, задумавшись, шла рядом, шла будто обиженно, нехотя, сердито.   Пол боялся взять ее руку.      

— В какую сторону пойдем? — спросил он, когда они   вступили в густую тень парка.      

— Все равно.      

— Тогда поднимемся по лестнице.      

Он круто повернул назад. Они как раз прошли мимо парковой   лестницы. Клара стояла, не двигаясь, недовольная, что он вдруг ее оставил. Пол   ждал ее. Она стояла отчужденно. Он вдруг обнял ее, недвижимую, всю застывшую,   задержал на миг и поцеловал. Потом отпустил.      

— Пошли, — виновато сказал он.      

Клара пошла за ним. Он взял ее руку, поцеловал кончики пальцев.   Шли молча. Когда вышли из тени на свет, он отпустил ее руку. До самого вокзала   оба не вымолвили ни слова. Потом поглядели друг другу в глаза.      

— До свиданья, — сказала Клара.      

И Пол пошел к поезду. Он двигался машинально. Люди   заговаривали с ним. До него слабым эхом доносились собственные ответы. Он был   как в бреду. Чувствовал одно — если понедельник не настанет сейчас же, он   сойдет с ума. В понедельник он опять ее увидит. Он весь был устремлен туда,   вперед. Но вмешалось воскресенье. Невыносимо. Он не увидит ее до понедельника.   Помеха — воскресенье, час за часом нестерпимого ожидания. Хоть бейся головой о   дверь вагона. Но он сидел не шевелясь. По дороге домой зашел выпить виски, но   стало только хуже. Нельзя огорчать мать, вот что важно. Он прикинулся усталым и   поспешно ушел к себе. Сидел не раздеваясь, упершись подбородком в колени, и   смотрел в окно, вдаль, на гору, где светились редкие огоньки. Ни о чем не   думал, не спал, так и сидел, не шевелясь, уставясь невидящим взглядом в окно.   Наконец он так замерз, что опомнился, его часы остановились на половине   третьего. А уже четвертый час. Он измучился, и однако, нестерпимо знать, что   еще только утро воскресенья. Он лег в постель и уснул. Потом весь день до   изнеможения ездил на велосипеде. И едва ли помнил, куда его носило. Но завтра   уже понедельник. Он спал до четырех утра. Потом лежал и думал. Он понемногу   приходил в себя — уже видел себя со стороны, такого, как он есть. После полудня   она пойдет с ним пройтись. После полудня! Казалось, ждать еще годы.      

Медленно ползли часы. Поднялся отец; Пол слышал, как он   бродит по дому. Потом он отправился в шахту — тяжелые башмаки проскрипели по   гравию. Петухи все пели. По дороге прогрохотала повозка. Поднялась мать.   Расшевелила огонь в камине. Ласково окликнула его. Он отозвался будто со сна.   Его маска вела себя как надо.      

Он шагает на станцию — еще одна миля! Поезд приближается к   Ноттингему. Остановится ли он перед туннелями? Да неважно, все равно он   прибудет до обеда. Пол уже на фабрике. Через полчаса придет Клара. Будет хотя   бы тут же. Он покончил с письмами. Она будет здесь. А вдруг она не пришла. Пол   кинулся вниз. У него перехватило дыхание — он увидел ее сквозь стеклянную   дверь. Увидел чуть склоненные над работой плечи и почувствовал, нет сил   двинуться с места; и стоять невозможно. Он вошел. Он был бледен, беспокоен,   неловок и совершенно холоден. А вдруг она поймет его не так? Не может он быть   самим собой в этой маске.      

— А после полудня вы придете? — еле выговорил он.      

— Я думаю, да, — чуть слышно ответила Клара.      

Пол стоял перед ней, не в силах вымолвить ни слова. Она   спрятала от него лицо. Опять он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Он   сжал зубы и пошел наверх. Но пока что он все делал правильно, так будет и   дальше. Все утро ему казалось, он видит все в отдалении, как бывает под   наркозом, а сам он будто накрепко связан, не шевельнуться. И видит поодаль свое   другое «я», вносящее записи в гроссбух, и пристально следит, чтобы тот,   далекий, он не допустил ошибки.      

Но долго он не сможет терпеть эту боль и напряжение. Он работал   не отрываясь. Но все еще только двенадцать. Он будто пригвоздил себя к   конторке, стоит и работает, работает, с трудом выжимает из себя каждую строчку.   Без четверти час, можно все убрать. Он кинулся вниз.      

— Встретимся у Фонтана в два, — сказал он.      

— Раньше половины третьего я не смогу.      

— Хорошо! — сказал Пол.      

Клара глянула в его безумные темные глаза.      

— Я постараюсь в четверть.      

Надо было этим удовольствоваться. Он пошел обедать. И все   оставался под наркозом, а минуты тянулись нескончаемо. Он шагал по улицам милю   за милей. Потом подумал, как бы не опоздать к месту встречи. В пять минут   третьего он был у Фонтана. Последние четверть часа пытка была такой утонченной,   никакими словами не выразишь. Сущее мученье слить себя живого со своей маской.   Потом он увидел Клару. Пришла! Дождался.      

— Вы опоздали, — сказал он.      

— Всего на пять минут, — возразила она.      

— Я бы вас так не подвел, — засмеялся он.      

На ней был темно-синий костюм. Пол любовался ее прелестной   фигурой.      

— Вам не хватает цветов, — сказал он и пошел в ближайший   цветочный магазин.      

Клара молча вошла за ним. Он купил ей яркие,   кирпично-красные гвоздики. Вспыхнув, Клара приколола их к жакету.      

— Цвет красивый, — сказал Пол.»      

— Я предпочла бы не такой резкий, — сказала Клара.      

Пол засмеялся.      

— Вы шествуете, точно алый цветок, и боитесь ослепить   людей, — сказал он.      

Клара опустила голову, стесняясь встречных. Они шли по   улице, и Пол посмотрел на нее сбоку. Ушко — так хочется его коснуться, нежный   овал лица. И своеобразная полнота во всем облике, словно наполненность спелого   колоса, что чуть клонится под ветром, кружит ему голову. Будто его волчком   запустили по улице и все перед глазами идет кругом.      

Потом они сидели в трамвае, Клара прислонилась к нему полным   плечом, и он держал ее за руку. Он чувствовал, что наркоз проходит и уже можно   дышать. Кларино ухо, полускрытое светлыми волосами, совсем близко. Так трудно   справиться с искушением его поцеловать. Но они не одни в вагоне. И все-таки,   может, поцеловать? Он ведь сейчас не существует сам по себе, он неотделим от нее,   так же как озаряющий ее солнечный свет.      

Он мельком глянул в окно. Шел дождь. Увенчанная замком   скала, что возвышалась над городом, была иссечена дождем. Трамвай пересек   широкое черное полотно Центральной железной дороги, миновали белую ограду   загона для скота. Потом покатили по грязной Уилфорд-роуд.      

Клара легонько покачивалась в лад движению трамвая, а так   как она прислонилась к Полу, она, покачиваясь, опиралась на него. Сильный,   гибкий, он был полон неисчерпаемой энергии. Лицо грубое, грубо высеченные черты,   совсем заурядные; но глубоко сидящие глаза полны жизни и совсем околдовали ее.   В них пляшут веселые искорки, и, однако, они спокойны, но вот-вот в них   вспыхнет смех. С губ тоже готов сорваться торжествующий смех, но нет, они не   смеются. В нем таится острая тревога ожиданья. Клара задумчиво прикусила губу.   Рука Пола крепко сжимала ее руку.      

Они отдали две монетки по полпенни у турникета и прошли по   мосту. В Тренте вода поднялась очень высоко. Бесшумно, вкрадчиво скользил   полноводный поток под мостом. Дождь лил вовсю. Половодье выплеснулось и на   берег, там и сям мерцали плоские озерца. В сером небе кое-где вспыхивали   серебряные проблески. На Уилфордском кладбище при церкви намокли от дождя   георгины — влажные темно-пунцовые шары. На дорожке, идущей вдоль зеленого   приречного луга, вдоль колоннады вязов не было ни души.      

Серебрящиеся темные воды, и зеленые прибрежные луга, и   расцвеченные золотом вязы окутала легкая дымка. Безмолвно мчалась мимо река, и   струи сплетались и изгибались, точно некое хитроумное, сложное существо. Клара,   невесело задумавшись, шла рядом с Полом.      

— Почему вы ушли от Мириам? — наконец вызывающе   спросила она.      

Пол нахмурился.      

— Потому что захотел уйти, — ответил он.      

— Почему?      

— Потому что не хотел с ней оставаться. И не хотел   жениться.      

Клара помолчала. Они пошли по грязной дорожке. С вязов   капало.      

— Вы не хотели жениться на Мириам или вообще не хотите   жениться? — спросила она.      

— И на ней и вообще, — ответил Пол. — И то и   другое!      

Всюду стояли лужи, приходилось петлять между ними.      

— А что она сказала? — спросила Клара.      

— Мириам? Она сказала, что я четырехлетний ребенок и   что я всегда рвался от нее прочь.      

Клара несколько минут обдумывала его слова.      

— Но какое-то время вы были по-настоящему   близки? — спросила она.      

— Да.      

— И теперь она вам больше не нужна?      

— Да. Я знаю, это нехорошо.      

Клара опять задумалась.      

— Вам не кажется, что вы обошлись с ней довольно   скверно? — спросила Клара.      

— Согласен. Надо было оставить ее давным-давно. Но   продолжать было бессмысленно. Злом зла не поправишь.      

— А на самом деле сколько вам лет? — спросила она.      

— Двадцать пять.      

— А мне тридцать, — сказала она.      

— Я знаю.      

— Скоро будет тридцать один… или уже тридцать один?      

— Не знаю я, и мне все равно. Какое это имеет значение?      

Они были у входа в Рощу. Мокрая красная дорожка, скользкая   от опавших листьев, поднималась по крутому поросшему травой берегу. По обе   стороны, точно колонны в нефе собора, стояли вязы, ветви их образовали высокий   свод, с которого падали засохшие листья. Было безлюдно, тихо, сыро. Клара   стояла на верхней ступеньке перелаза, и Пол держал ее за руки. Смеясь, она   смотрела сверху ему в глаза. Потом спрыгнула. Коснулась его грудью; он задержал   ее, покрыл ее лицо поцелуями.      

Они пошли вверх по красной, крутой и скользкой дорожке.   Скоро Клара выпустила его руку и обвила ее вокруг своей талии.      

— Ты так крепко держал мою руку, даже сдавил   вену, — сказала она.      

Они все шли. Кончиками пальцев Пол чувствовал, как   покачивается ее грудь. Все вокруг притихло и точно вымерло. Слева, в проеме меж   стволами и ветвями вязов, краснела пахотная земля. Справа, глядя вниз, можно   было видеть верхушки вязов, что росли далеко внизу, изредка доносилось журчанье   реки. Иногда внизу взгляду открывался полноводный, плавно текущий Трент и   заливные луга, пасущиеся на них коровы казались крохотными.      

— Тут все едва ли изменилось с тех пор, как сюда   захаживал малыш Керк Уайт, — сказал Пол.      

А сам неотрывно смотрел на ее шею пониже уха, где румянец   переходил в золотистую белизну, на чуть надутые безутешные губы. Идя по   дорожке, Клара задевала его, и он был весь, как натянутая струна.      

На полпути меж колоннами вязов, там, где Роща поднималась   над рекой всего выше, они замедлили шаг. Пол повернул и повел Клару по траве,   под деревьями, растущими вдоль дорожки. Красный утес круто уходил среди   деревьев и кустарника вниз к реке, которая то мерцала, то темнела сквозь   листву. Далеко внизу ярко зеленели заливные луга. Пол и Клара стояли, клонясь   друг к другу, молча, пугливо касаясь друг друга всем телом. Быстрый всплеск   донесся снизу, с реки.      

— Почему ты возненавидела Бакстера Доуса? —   спросил наконец Пол.      

Великолепным движеньем Клара повернулась к нему. Вот они, ее   губы, шея; глаза полузакрыты, грудь призывно выставлена. У Пола вырвался   смешок, он закрыл глаза и поцеловал ее долгим крепким поцелуем. Их губы слились,   тела впечатались друг в друга, сплавились. Не сразу они оторвались друг от   друга. Они стояли у самой дорожки.      

— Спустимся к реке? — предложил Пол.      

Клара посмотрела на него, все оставаясь в его объятиях. Пол   перешагнул через кромку откоса и стал спускаться.      

— Скользко, — сказал он.      

— Ничего, — ответила Клара.      

Красная глина уходила вниз почти отвесно. Пол скользил,   перебирался с одного клочка земли, поросшего травой, на другой, цеплялся за   кусты, дотянулся до крохотной площадки у подножья дерева. Смеясь от волнения,   ждал там Клару. На ее туфли налипла красная глина. Ей трудно давался спуск. Пол   нахмурился. Наконец он поймал ее руку, и вот она стоит рядом. Утес возвышается   над ними и круто уходит вниз. Клара раскраснелась, глаза сверкают. Пол глянул   на длинный спуск у их ног.      

— Опасно, — сказал он, — или по крайней мере   грязно. Может, вернемся?      

— Только не из-за меня, — поспешно ответила Клара.      

— Ну, ладно. Видишь, помочь я тебе не смогу, буду   только удерживать. Дай мне твой сверточек и перчатки. Бедные твои туфли!      

Они примостились на спуске, под деревьями.      

— Что ж, я пошел дальше, — сказал Пол.      

И он двинулся, пошатываясь, скользя, до следующего дерева, с   размаху в него врезался, захватило дух. Потом очень осторожно, хватаясь за   травы и ветки, пошла Клара. Так они мало-помалу спустились к самой реке. С   досадой Пол увидел, что половодье затопило тропинку и красный склон обрывался   прямо в воду. Пол уперся каблуками и с силой выпрямился. Веревка на свертке с   треском лопнула, коричневый сверток упал, отскочил в воду и плавно поплыл   прочь. Пол уцепился за дерево.      

— Будь оно все неладно! — в сердцах крикнул он. И   тотчас засмеялся. Клара опасливо спускалась к нему.      

— Осторожно! — предупредил Пол. Он стоял,   прислонясь спиной к дереву, и ждал. — Теперь иди, — крикнул он,   разведя руки.      

Клара кинулась бегом. Пол поймал ее, и теперь они стояли   рядом и смотрели, как темная вода подмывает обнаженный край берега. Упавшего   свертка уже и след простыл.      

— Подумаешь, — сказала Клара.      

Пол прижал ее к себе и поцеловал. Тут хватало места только   для их ног.      

— Вот поди ж ты, — сказал Пол. — Но тут виден   чей-то след, так что, я думаю, мы опять найдем и тропинку.      

Полноводная река текла плавно, изгибаясь. На другом берегу,   в безлюдных низинах, пасся скот. Справа над Полом и Кларой вздымался утес. Они   стояли, прислонясь к дереву, в напитанной влагой тишине.      

— Попробуем двинуться дальше, — сказал Пол; и они   с трудом пошли по красной глине с впечатанными в нее следами чьих-то подбитых   гвоздями башмаков. Они разгорячились, раскраснелись. Облепленные глиной туфли   стали неподъемно тяжелыми. Наконец отыскалась прерванная дорожка. Она была   усыпана камнями, нанесенными течением реки, но все-таки идти стало легче.   Ветками путники счистили глину с подошв. Сердце у Пола колотилось часто и   сильно.      

Поднявшись на невысокую площадку, он вдруг увидел двух   людей, молча стоящих у края воды. Сердце у него екнуло. Те двое удили. Пол   поднял руку, остерегая Клару. Она замешкалась, застегнула жакет. И они пошли   рядом.      

Рыбаки обернулись, с любопытством посмотрели на эту пару,   нарушившую их безмятежное уединение. У них был разложен костер, но он уже   угасал. Все молчали. Рыбаки опять отвернулись к реке, застыли, точно статуи,   над мерцающей водой. Клара шла пунцовая, опустив голову; Пол посмеивался про   себя. Но вот они уже скрылись за ивняком.      

— Хоть бы они утонули, — тихонько сказал Пол.      

Клара промолчала. Они с трудом пробирались вперед по   узенькой тропинке у самой воды. Внезапно она исчезла. Красный глинистый берег   перед ними отвесно обрывался в воду. Пол стоял, сжав зубы, и про себя   чертыхался.      

— Это просто невозможно! — сказала Клара.      

Пол стоял, выпрямившись, и смотрел по сторонам. Прямо перед   ними река обтекала два островка, поросших ивняком. Но до них не добраться.   Утес, высившийся над головой, отвесно спускался к воде. Позади, неподалеку,   расположились рыбаки. На другом берегу, в безлюдье этого дня, бесшумно пасся   скот. Пол опять в сердцах чертыхнулся про себя. Бросил взгляд на круто уходящий   вверх берег. Неужто нет иного пути, как взбираться вверх на открытую всем взорам   тропу?      

— Постой, — сказал Пол и, вдавив каблуки в   глинистую крутизну, стал проворно взбираться вверх. Он вглядывался в подножье   каждого дерева. Наконец увидел то, что искал. Две березы стояли на склоне бок о   бок, и меж их корнями была небольшая ровная площадка. Она усыпана влажными   листьями, но это ничего. Рыбакам она, пожалуй, не видна. Пол кинул на землю   дождевик и помахал Кларе, чтоб шла к нему.      

Клара стала с трудом подниматься. Добралась, молча, печально   посмотрела на Пола и положила голову ему на плечо. Он крепко обхватил ее и   огляделся. Да, они, можно сказать, в безопасности, видны лишь маленьким   издалека коровам на другом берегу. Пол впился губами в ее шею, там, где, он   чувствовал, бьется пульс. Вокруг тишина, ни звука. Не было сейчас никого и ничего,   только они двое.      

Когда Клара встала. Пол, который все время смотрел в землю,   вдруг увидел — черные, мокрые корни берез сбрызнуты алыми лепестками гвоздик,   точно каплями крови; и красные маленькие брызги падают с Клариной груди,   катятся по платью к ногам.      

— Твои цветы погибли, — сказал он.      

Приглаживая волосы, она посмотрела на него печально. Он   вдруг пальцами дотронулся до ее щеки.      

— Ну почему ты такая печальная? — укорил он ее.      

Она грустно улыбнулась, словно в душе ощущала свое   одиночество. Он гладил ее щеку, целовал ее.      

— Не надо! — сказал он. — Не огорчайся!      

Клара крепко сжала его пальцы, неуверенно засмеялась. Потом   уронила руку. Пол откинул ей со лба волосы, провел пальцами по вискам, легко   коснулся их губами.      

— Не тревожься ты, — тихонько молил он.      

— Да нет, я не тревожусь! — и засмеялась ласково,   покорно.      

— Тревожишься! А ты не тревожься, — нежно   упрашивал он.      

— Не буду! — утешила она и поцеловала его.      

Пришлось одолевать крутой подъем на утес. Они взбирались   наверх добрых четверть часа. Добравшись, наконец, до ровной, поросшей травой   площадки. Пол сорвал шапку, утер пот со лба и перевел дух.      

— Теперь мы опять на ровном месте, — сказал он.      

Тяжело дыша, Клара села на травянистую кочку. Щеки ее   разрумянились. Пол поцеловал ее, и она уже не сдерживала радость.      

— А теперь я отчищу твои туфельки и приведу тебя в   порядок, чтоб ты могла показаться на глаза приличным людям, — сказал он.      

Он стал на колени у ее ног и с помощью палки и пучков травы   принялся за дело. А Клара запустила пальцы в его густые волосы, притянула к   себе его голову и поцеловала.      

— Что ж прикажешь мне делать, — засмеялся, глядя   на нее. Пол. — Чистить туфельки или забавляться любовью? Отвечай!      

— Все, что я пожелаю, — ответила Клара.      

— Сейчас я твой чистильщик и больше никто!      

Но они все смотрели друг другу в глаза и смеялись. Потом   целовались частыми легкими поцелуями.      

Потом Пол поцокал языком, совсем как его мать, и сказал:      

— Когда рядом женщина, никакое дело не делается, скажу   я тебе.      

И опять принялся отчищать туфли и тихонько напевал себе под   нос. Клара потрогала его густые волосы, а он поцеловал ее пальцы. И все   трудился над ее туфлями. Наконец они стали выглядеть пристойно.      

— Вот и готово! — сказал Пол. — Ну не мастер   ли я приводить тебя в приличный вид? Вставай! Ты сейчас безупречна, как сама   Британия.      

Теперь он почистил собственные башмаки, вымыл в луже руки и   запел. Они пошли в поселок Клифтон. Пол был без ума от Клары; каждое ее   движение, каждая складочка одежды восхищали его, бросали в жар.      

Старушка, у которой они пили чай, глядя на них,   развеселилась.      

— Вот бы денек выдался для вас получше, — сказала   она, хлопоча у стола.      

— Да нет! — засмеялся Пол. — Мы все говорим,   до чего он хорош.      

Старушка глянула на него с любопытством. Какая-то особая   привлекательность была в нем, он весь светился. Его темные глаза смеялись. Он   поглаживал усики, и в движении его было довольство.      

— Неужто вы и впрямь так говорите! — воскликнула   она, и ее старые глаза просияли.      

— Правда! — засмеялся Пол.      

— Значит, денек и впрямь неплохой, — сказала   старушка.      

Она все хлопотала, не хотелось ей уходить от них.      

— Может, еще хотите редиску? — предложила она   Кларе. — У меня есть в огороде… и огурец тоже.      

Клара зарумянилась. Она была сейчас очень хороша.      

— От редиски я не откажусь, — ответила она.      

И старушка весело засеменила из комнаты.      

— Знала бы она! — тихонько сказала Клара Полу.      

— Но она не знает, и это только доказывает, что мы хотя   бы с виду вполне чинная парочка. На тебя глядя и архангел бы ничего дурного не   заподозрил, и я, конечно, тоже ни на что худое не способен… так что… если от   этого ты мило выглядишь, и людям отрадно на нас смотреть, и самим нам радостно…   что ж, мы их, в общем, не так уж и обманываем!      

Они опять принялись за еду. Когда они собрались уходить,   старушка застенчиво подошла к ним с тремя георгинами — они уже распустились,   были аккуратные, как пчелы, и лепестки в красных и белых крапинках. Довольная   собой, старушка остановилась перед Кларой со словами:      

— Не знаю, может… — и старческой рукой протянула цветы.      

— Какая прелесть! — воскликнула Клара, принимая   цветы.      

— И все ей одной? — с укором спросил старушку Пол.      

— Да, все ей одной, — широко улыбаясь, ответила   та. — На вашу долю и так хватит.      

— А я все-таки один у нее попрошу, — поддразнивал   Пол.      

— Ну это уж ее дело, — с улыбкой сказала старушка.   И весело сделала книксен.      

Клара притихла, ей стало неловко. По дороге Пол спросил ее:      

— Неужели ты чувствуешь себя преступницей?      

Она глянула на него испуганными серыми глазами.      

— Преступницей? Нет.      

— Но, похоже, ты думаешь, что поступила дурно?      

— Нет, — сказала она. — Я только думаю, если   б они знали!      

— Если б они знали, они перестали бы нас понимать. А   так, как сейчас, они понимают, и им это нравится. Какое нам до них дело? Здесь,   где только деревья и я, ты ведь вовсе не чувствуешь, что поступаешь дурно?      

Он взял ее за плечо, повернул к себе лицом, заглянул в   глаза. Что-то его заботило.      

— Мы ведь не грешники, а? — сказал он, беспокойно   нахмурясь.      

— Нет, — ответила Клара.      

Он со смехом ее поцеловал.      

— По-моему, тебе нравится твоя крохотная доля   вины, — сказал он. — По-моему, в глубине души Ева была очень   довольна, когда понурясь уходила из Рая.      

Но Клара, хоть и притихшая, вся светилась, и он радовался.   Когда он в поезде один возвращался домой, оказалось, он безмерно счастлив, и   соседи-пассажиры необыкновенно милые, и вечер прекрасен, и вообще все   замечательно.      

Дома он застал мать за книгой. Здоровье ее пошатнулось, и   лицо стало бледное, цвета слоновой кости, чего прежде Пол не замечал, а уже   потом запомнил навсегда. Она ни разу ему не пожаловалась, что чувствует себя неважно.   В конце концов, думала она, не так уж ей худо.      

— Ты сегодня поздно, — сказала она, посмотрев на   сына.      

Глаза его блестели, он так и сиял. Он улыбнулся матери.      

— Да, я был с Кларой в Клифтонской роще.      

Мать снова на него посмотрела.      

— Но ведь пойдут разговоры, — сказала она.      

— Почему? Известно, что она суфражистка и все такое. А   если и пойдут разговоры, что за важность?      

— Конечно, может, ничего плохого в ваших прогулках и   нет, — сказала мать. — Но ты ведь знаешь, каковы люди, и уж если она   попадет им на язык…      

— Ну, я ничего не могу тут поделать. В конце концов, их   болтовня не так уж безумно важна.      

— По-моему, тебе следует подумать о Кларе.      

— Я и думаю! Что могут сказать люди?.. Что мы вместе   гуляем. Мне кажется, ты ревнуешь.      

— Ты же знаешь, не будь она замужем, я была бы рада.      

— Что ж, дорогая, она живет с мужем врозь и выступает с   трибуны, а стало быть, все равно выделяется из общего стада, так что, сколько я   понимаю, особенно терять ей нечего. Нет, собственная жизнь для нее ничто, а раз   ничто — грош цена такой жизни. Теперь она со мной… и жизнь обрела цену. Значит,   она должна платить… нам обоим придется платить! Люди слишком боятся платить,   они предпочитают умереть с голоду.      

— Хорошо, сын. Посмотрим, чем это кончится.      

— Хорошо, мать. Я буду стоять на своем.      

— Посмотрим!      

— А она… она ужасно мила, ма. Правда, правда! Ты не   представляешь!      

— Это ведь не то что жениться на ней.      

— Это, наверно, лучше.      

Они помолчали. Полу хотелось кое-что спросить у матери, но   он побаивался. Потом все же спросил нерешительно:      

— Ты бы хотела ее узнать?      

— Да, — суховато ответила миссис Морел. — Я   хотела бы узнать, что она такое.      

— Но она милая, ма, право же! И ни чуточки не   вульгарная!      

— А я ничего такого не говорила.      

— Но мне кажется, ты так думаешь… что она не такая уж   хорошая… Говорю тебе, она лучше, чем девяносто девять людей из сотни! Лучше,   поверь! Она справедливая, честная, прямая! Нет в ней никакой неискренности и   никакого высокомерия. Не придирайся к ней!      

Миссис Морел вспыхнула.      

— Вовсе я к ней не придираюсь. Вполне возможно, что она   такая, как ты говоришь, но…      

— Но ты ее не одобряешь, — докончил Пол.      

— А ты ждал, что одобрю? — холодно возразила   миссис Морел.      

— Да… да!.. будь у тебя хоть что-то за душой, ты бы   радовалась! Ты правда хочешь ее увидеть?      

— Я же сказала, что хочу.      

— Тогда я ее приведу… привести ее сюда?      

— Как тебе угодно.      

— Тогда я непременно приведу ее сюда… как-нибудь в   воскресенье… к чаю. Если ты вообразишь о ней что-нибудь скверное, я тебе не   прощу.      

Мать засмеялась.      

— Как будто что-то от этого изменится! — сказала   она.      

И он понял, что победил.      

— Но когда она рядом, мне так хорошо, ма! Она на свой   лад королева.      

Иногда, возвращаясь из церкви. Пол немного прогуливался с   Мириам и Эдгаром. До фермы он с ними не доходил. Мириам держалась с ним почти   совсем как прежде, и с нею он не чувствовал себя неловко. Однажды вечером он   провожал ее одну. Поначалу они говорили о книгах — тема для них самая надежная.   Миссис Морел как-то сказала, что их с Мириам роман подобен костру из книг —   стоит перестать подкладывать тома, и он угаснет. Мириам, в свою очередь,   хвасталась, что Пол для нее — открытая книга и в любую минуту она может указать   пальцем главу и строку, на которой он сейчас находится. Сам же он, по натуре   легковерный, не сомневался, что Мириам знает его как никто другой. И,   обыкновенный эгоист, он любил разговаривать с ней о себе. Очень скоро их   разговор перешел на его дела. Ему безмерно льстило, что он так ей интересен.      

— А много ли ты писал последнее время?      

— Я… да не особенно! Сделал набросок Бествуда — вид из   нашего сада; кажется, он наконец получился. Это чуть ли не сотая попытка.      

Так они разговаривали. Потом Мириам спросила:      

— Ты последнее время где-нибудь был?      

— Да, в понедельник после обеда ходил с Кларой в   Клифтонскую рощу.      

— Погода была не самая лучшая, правда? — сказала   Мириам.      

— Но мне хотелось проветриться, и было хорошо. Трент   такой полноводный.      

— И в Бартоне были? — спросила Мириам.      

— Нет, мы попили чаю в Клифтоне.      

— Вот как! Наверно, славно было.      

— Очень! Такая там веселая старушка! Подарила нам   несколько огромных георгинов, неописуемо красивых.      

Мириам опустила голову, печально задумалась. У Пола и в   мыслях не было что-нибудь от нее скрывать.      

— А почему ей вздумалось подарить вам цветы? —   спросила Мириам.      

Пол рассмеялся.      

— Мы ей понравились… мы были веселые, наверно, поэтому.      

Мириам прикусила палец.      

— А домой ты вернулся поздно? — спросила она.      

Тон ее наконец рассердил Пола.      

— Поездом семь тридцать.      

— А-а!      

Несколько минут шли молча. Пол злился.      

— Ну и как Клара? — спросила Мириам.      

— По-моему, как нельзя лучше.      

— Вот это хорошо! — отозвалась Мириам не без   иронии. — Кстати, а что с ее мужем? О нем что-то ничего не слышно.      

— Он нашел другую женщину, и у него тоже все   хорошо, — ответил Пол. — По крайней мере, так я думаю.      

— Понятно… ты в точности не знаешь. А не кажется тебе,   что женщине нелегко в таком положении?      

— Еще бы — ужасно!      

— Это так несправедливо! — сказала Мириам. —   Мужчина живет как ему заблагорассудится…      

— Что ж, пускай и женщина так живет, — сказал Пол.      

— Разве она может? А если и сможет, подумай только, в   каком положении она окажется!      

— Ну и что?      

— Нет, это невозможно! Ты не понимаешь, как женщина за   это расплачивается…      

— Нет, не понимаю. Но если женщина только и живет своей   распрекрасной репутацией, что ж, на такой скудной пище и осел бы с голоду сдох!      

Итак, Мириам теперь по крайней мере ясно, как Пол ценит   добродетель, он, конечно, и поступать будет соответственно.      

Мириам никогда ни о чем не спрашивала его прямо, но   ухитрялась узнавать достаточно.      

В следующий раз, когда Пол увиделся с Мириам, заговорили о   браке, потом о браке Клары и Доуса.      

— Понимаешь, — сказал Пол, — ей никогда не   казалось, будто брак — это так безумно важно. Она думала, это просто, раз-два и   готово… этого не миновать… а Доус… что ж, многие женщины душу прозакладывали   бы, только бы его заполучить — так что почему бы и не Доус? А потом она   почувствовала себя femme incomprise[22] и   обходилась с ним скверно, это уж как пить дать.      

— И она от него ушла, потому что он ее не понимал?      

— Наверно. Наверно, она была вынуждена. Речь ведь не   только о понимании, речь о жизни. С ним она была жива лишь наполовину; вторая   половина ее «я» дремала, была приглушена. И дремала сама femme incomprise, и ее   непременно надо было пробудить.      

— А что он?      

— Не знаю. Он, пожалуй, любит ее как умеет, но он   дурак.      

— Это вроде того, как у твоих родителей, — сказала   Мириам.      

— Да. Но мама поначалу, наверно, была счастлива с отцом   и удовлетворена. Я думаю, это была страсть, оттого она и не ушла от отца. Так   или иначе они были привязаны друг к другу.      

— Понимаю, — сказала Мириам.      

— Вот что, по-моему, должно быть у человека, —   продолжал Пол, — самое настоящее, подлинно жаркое чувство к другому… хотя   бы раз в жизни, только раз, даже если оно длится всего каких-нибудь три месяца.   Понимаешь, глядя на мою мать, сразу видишь, у нее наверняка было все, что ей   необходимо, чтобы жить и развиваться. В ней нет и намека на ощущение, что жизнь   прошла впустую.      

— Да, правда, — сказала Мириам.      

— И я уверен, с моим отцом у нее поначалу была   подлинная жизнь. Она отведала этой жизни, и сама это понимает. В ней это   чувствуется, и в нем тоже, и в сотнях людей, которых встречаешь каждый день; а   раз ты это испытал, тебе уже все нипочем, дальше можно жить и набираться   уму-разуму.      

— А что именно испытал? — спросила Мириам.      

— Трудно сказать, когда с другим человеком тебя   связывает подлинное чувство, ты испытываешь что-то большое, значительное, и это   тебя меняет. Словно оплодотворяет душу — и потом можно жить и дозревать.      

— И по-твоему, у твоей матери так было с твоим отцом?      

— Да. И в глубине души она благодарна ему за то, что он   дал ей это, даже теперь благодарна, хотя они очень далеки друг от друга.      

— И по-твоему, у Клары этого никогда не было?      

— Уверен.      

Мириам задумалась; Она понимала, чего жаждет Пол, — ей   казалось, это словно крещение огнем страсти. И пока он это не испытает, он не   успокоится. Может, и ему, как иным мужчинам, необходимо перебеситься; а когда   насытится, его перестанет снедать беспокойство, он остепенится и вручит свою   жизнь ей. Что ж, раз ему так надо, пускай идет и получит, чего ищет, —   что-то большое и значительное, как он это называет. Во всяком случае, когда он   это получит, окажется — ему это не нужно, он сам так сказал, ему понадобится   другое, то, что может дать она, Мириам. Он захочет, чтоб им завладели, и тогда   сможет работать. Горько ей было, что ему нужно уйти, но ведь отпустила бы она   его в трактир выпить виски, значит, можно отпустить и к Кларе, ведь он найдет у   нее такое, что утолит его жажду, освободит, и тогда она им завладеет.      

— А своей матери ты сказал про Клару? — спросила   Мириам.      

Она понимала: вот на чем будет испытана серьезность его   чувства к другой; понимала, если сказал матери, значит, у Клары он ищет чего-то   жизненно важного, а не просто удовольствия, за каким мужчина идет к   проститутке.      

— Сказал, — ответил Пол. — И в воскресенье   Клара придет на чай.      

— К вам домой?      

— Да, я хочу, чтоб мать ее увидела.      

— Вот как!      

Помолчали. Все пошло быстрей, чем она думала. Как это   горько, что он способен покинуть ее так быстро и так бесповоротно. И примет ли   Клару его семья, ведь к ней самой они отнеслись так враждебно?      

— Я могла бы зайти по дороге в церковь, — сказала   Мириам. — Мы с Кларой давным-давно не виделись.      

— Хорошо, — удивленно сказал Пол и невольно   обозлился.      

В назначенное воскресенье он после полудня пошел в Кестон на   станцию встретить Клару. Стоя на платформе, он пытался понять, есть ли у него   какое-нибудь предчувствие.      

Приедет ли она, что подсказывает сердце? — спрашивал он   себя. А сердце странно сжималось. Пожалуй, это дурной знак. И вдруг он   почувствовал — нет, не приедет! Конечно, не приедет, и не поведет он ее полями   домой, как рисовалось в воображении, придется возвращаться одному. Поезд   опаздывает, день будет потерян, и вечер тоже. Он обозлился, почему она не едет.   Зачем обещать, если не можешь сдержать обещание?.. Может, она не поспела на   поезд… с ним самим сто раз так бывало… но ей-то с какой стати опоздать именно   на этот поезд. Он озлился на нее до бешенства.      

Вдруг Пол увидел, что поезд подползает, подкрадывается из-за   угла. Ну вот и поезд, а она, конечно, не приехала. Зеленый паровоз, отдуваясь,   двигался вдоль платформы, тащил за собой вереницу коричневых вагонов, несколько   дверей отворились. Нет, не приехала! Нет! Да вот же она! В черной шляпе с   большущими полями! Пол вмиг оказался рядом.      

— Я думал, ты не приедешь, — сказал он.      

Со смехом, чуть задыхаясь, Клара протянула ему руку; глаза   их встретились. Он быстро повел ее по платформе, быстро-быстро говорил,   стараясь скрыть свои чувства. Как она хороша! На ее шляпе красовались крупные   шелковые розы цвета тусклого золота. Костюм темного сукна чудесно обтягивал   грудь и плечи. Пол шел с нею и раздувался от гордости. И чувствовал, что   станционные служащие, которые его знали, глазеют на Клару восхищенно и с   благоговением.      

— Я был уверен, что ты не приедешь. — Пол   нерешительна засмеялся.      

Она в ответ рассмеялась, чуть ли не вскрикнула.      

— А я еду и думаю, вдруг ты не встречаешь, что тогда   делать, — сказала Клара.      

Он порывисто взял ее за руку, и так они шли по узкой дорожке   вдоль станционного забора. Потом пошли в сторону Наттола. День был мягкий,   голубой. Повсюду лежали побуревшие листья; в живой изгороди подле леса   пламенело множество ягод шиповника. Он собрал несколько штук с черенками.      

— Хотя ты бы должна укорить меня, что я отнимаю еду у   птиц, — сказал Пол, пристраивая их ей на груди жакета, — но в здешних   местах корма много, и птицы не очень-то зарятся на шиповник. Весной сколько   угодно ягод гниет на земле.      

Так он болтал, едва сознавая, что говорит, знал только, что   пристраивает ягоды на грудь ее жакета, а Клара терпеливо стоит и ждет. И   смотрит на его быстрые руки, полные жизни, и ей кажется, впервые она что-то   по-настоящему видит. До этой минуты все было смутно.      

Они подошли близко к шахте. Копер недвижно чернел среди   полей, огромный отвал шлака поднимался чуть ли не прямо из овсов.      

— Как жаль, что здесь шахта среди всей этой   красоты! — сказала Клара.      

— Ты так думаешь? — отозвался Пол. —   Понимаешь, я так к ней привык, мне бы ее недоставало. Да. И мне нравится, что   они тут повсюду. Мне нравятся вереницы вагонеток, и высокие копры, и пар днем,   и огни ночью. Мальчишкой я всегда думал, что столб пара днем и столб огня ночью   это и есть шахта с ее паром, и огнями, и тлеющими отвалами… и я думал, над ней   всегда пребывает Господь.      

Чем ближе они подходили к дому, тем молчаливей становилась   Клара и, казалось, медлила, робела. Пол сжал ее пальцы. Она покраснела, но не   ответила на пожатие.      

— Тебе разве не хочется зайти к нам? — спросил он.      

— Да нет, хочется, — ответила Клара.      

Пол не догадывался, что у него в доме Клара окажется в   странном, нелегком положении. Ему казалось, привести ее домой все равно что   познакомить мать с одним из своих приятелей, только милее их.      

Дом, где жили Морелы, стоял на уродливой улице, сбегающей с   крутого холма. Сама по себе улица была ужасна. Но дом Морелов был получше   многих других. Старый, закопченный, с большим эркером и общей стеной с другим   домом, он, однако, казался мрачным. Но стоило Полу отворить дверь в сад, и все   изменилось. Там был солнечный полдень, иной мир. При дорожке росли пижма и   невысокие деревца. Напротив окна зеленела солнечная лужайка, окаймленная старой   сиренью. Сад протянулся дальше, в нем было множество растрепанных хризантем,   освещенных солнцем, платан и за ним луг, а дальше, если смотреть поверх   коттеджей с красными крышами, во всем сиянии осеннего послеполуденного часа   поднимались горы.      

Миссис Морел в черной шелковой блузе сидела в качалке. Ее   темные с сединой волосы были гладко зачесаны наверх, открывая высокий лоб и   упрямые виски, лицо было бледное. Клара, испытывая мучительную неловкость,   вошла за Полом на кухню. Миссис Морел поднялась. И Кларе подумалось — вот   настоящая дама, даже немного чопорная. Молодая женщина отчаянно волновалась.   Сейчас она казалась почти печальной, почти покорной.      

— Мама… Клара, — представил их друг другу Пол.      

Миссис Морел подала гостье руку и улыбнулась.      

— Пол много мне про вас рассказывал, — сказала   она.      

Клара вспыхнула.      

— Надеюсь, вы не против, что я пришла, —   запинаясь, вымолвила она.      

— Мне очень приятно было услышать, что Пол приведет вас   к нам, — ответила миссис Морел.      

Пол смотрел на них, и сердце его сжималось от боли. Рядом с   цветущей, пышной Кларой мать казалась совсем маленькой, болезненно-бледной,   Отжившей свой век.      

— День такой славный, ма, — сказал он. — И мы   видели сойку.      

Мать посмотрела на него — он повернулся к ней. И подумала, в   своем темном, хорошо сшитом костюме он кажется настоящим мужчиной. Но притом   бледный, отрешенный; удержать такого трудно любой женщине. На сердце стало   тепло, а потом она пожалела Клару.      

— Оставьте свои вещи в гостиной, — приветливо   предложила она молодой женщине.      

— Спасибо вам, — отозвалась Клара.      

— Пойдем, — сказал Пол и повел ее в небольшую,   выходящую на фасад комнату, обставленную мебелью красного дерева, со стареньким   фортепиано и мраморной пожелтевшей каминной полкой. Горел огонь в камине, и   повсюду были разбросаны книги и чертежные доски.      

— Я свои вещи оставляю лежать, где лежат, — сказал   Пол. — Так куда проще.      

Кларе нравились все эти принадлежности художника, и книги, и   фотографии разных людей. Скоро Пол уже объяснил ей: вот Уильям, вот   возлюбленная Уильяма в вечернем туалете, вот Энни с мужем, вот Артур с женой и   с их малышом. У Клары было такое чувство, будто ее ввели в семью. Пол показал   ей фотографии, книги, свои наброски, и они немного поболтали. Потом вернулись в   кухню. Миссис Морел отложила книгу, которую читала. На Кларе в этот день была   блузка тонкого шелка в узенькую черную и белую полоску; причесалась она совсем   просто — волосы подняла и скрутила на макушке. Она казалась сдержанной, чинной.      

— Вы поселились на Снейнтонском бульваре, —   сказала миссис Морел. — Когда я была девушкой… да какое там девушкой…   когда я была молодой женщиной, мы жили на Минерва-Террас.      

— Да что вы! — сказала Клара. — У меня там   подруга в доме номер шесть.      

И беседа завязалась. Они разговаривали о Ноттингеме, о его   жителях, это обеим было интересно. Клара все еще волновалась, миссис Морел все   еще держалась с подчеркнутым достоинством. Слова выговаривала очень ясно и   четко. Но Пол видел, они поладят.      

Миссис Морел примерялась к молодой женщине и поняла, что   легко одерживает верх. Клара вела себя почтительно. Она знала, с каким   необычайным уважением Пол относится к матери, и страшилась встречи, представляя   миссис Морел суровой и холодной. И поразилась, увидев эту маленькую   внимательную женщину, которая так охотно поддерживает разговор. Однако ж   почувствовала, что, как и у Пола, не хотела бы оказаться у нее на дороге. Такая   в его матери ощутима твердость и уверенность, будто она никогда в жизни ничего   не опасалась.      

Скоро сверху спустился Морел, он поспал после обеда и сейчас   был взлохмаченный и зевал. Он скреб седую голову, тяжело ступал ногами в одних   носках, из-под незастегнутого жилета торчала рубаха. Совсем неуместная фигура.      

— Это миссис Доус, отец, — сказал Пол.      

Тогда Морел подтянулся. Клара отметила про себя, что он и   кланяется и пожимает руку совсем как Пол.      

— Вон что! — воскликнул Морел. — Очень рад   вас видеть… ей-ей рад. Да вы не стесняйтесь, мы вам рады. Располагайтесь   поудобней, будьте как дома.      

Клара удивилась этому потоку любезностей. Старый углекоп   оказался такой галантный! До чего ж очаровательный!      

— И вам пришлось издалека ехать? — поинтересовался   Морел.      

— Всего лишь из Ноттингема, — ответила Клара.      

— Из Ноттингема! Чудный денек вам выдался для поездки.      

Потом он юркнул в чулан ополоснуть лицо и руки и по привычке   прошел оттуда к огню и стал вытираться.      

За чаем Клара ощутила воспитанность и самообладание,   царившие в этом доме. Миссис Морел держалась очень непринужденно. Не прерывая   беседы, она разливала и подавала чай, это делалось будто само собой. На   овальном столе было вдоволь места; фарфор с узором из темно-синих ив на   белоснежной накрахмаленной скатерти казался прелестным. В вазочке стояли желтые   хризантемы. Клара с радостью почувствовала, она здесь к месту, словно придает   законченность этому застолью. Но ее немного пугало редкостное умение всех   Морелов, даже отца, владеть собой. Она прониклась их духом, здесь ощущалось   душевное равновесие. Казалось, спокойствие и ясность властвуют здесь, каждый   остается самим собой и все — в согласии друг с другом. Кларе это было отрадно,   но в глубине души ее затаился страх.      

Пока Клара с матерью разговаривали. Пол убрал со стола. Он   входил и выходил, будто подгоняемый ветром, и Клара ощущала движения его   быстрого сильного тела. Он появлялся и исчезал, точно неожиданно залетавший   лист. Чуть не всем своим существом она была с Полом. По тому, как она сидела   наклонясь вперед, будто слушая, миссис Морел понимала, что Клара не слышит ее,   одержима другим, и опять пожалела гостью.      

Пол убрал со стола и вышел в сад, предоставив женщин друг   другу. День был солнечный, в легкой дымке, тихий и теплый. Поглядывая в окно,   Клара видела, как он бродит среди хризантем. Ей казалось, какие-то чуть ли не   осязаемые узы привязали ее к нему; однако, когда он подвязывал к палочкам   отягощенные цветами стебли, таким легким было каждое изящное, ленивое его   движение, так явно он был отрешен, свободен от всех и вся, что в беспомощности   своей она едва не закричала.      

Миссис Морел встала.      

— Позвольте мне помочь вам с посудой, — сказала   Клара.      

— Да ее так мало, я мигом вымою, — возразила та.      

Но Клара вытерла чайную посуду и радовалась, что так   поладила с матерью Пола; но до чего мучительно, что нельзя пойти за ним в сад.   Наконец она разрешила себе выйти и почувствовала, будто ее отпустили с привязи.      

Над дербиширскими холмами догорал золотой день. Пол стоял в   дальнем конце сада у густо растущих бледных маргариток и смотрел, как последние   пчелы вползают в улей. Услыхал шаги Клары, легко к ней повернулся и сказал:      

— На сегодня наши труженицы отлетались.      

Клара подошла и остановилась рядом. За низкой красной   оградой перед ними тянулись сельские угодья, а вдалеке — холмы в золотистой   дымке.      

В эту минуту в садовую калитку входила Мириам. Она видела,   как шла к Полу Клара, видела, как он обернулся, и вот они стоят бок о бок.   Что-то в том, как, оказавшись рядом, они словно отгородились от всего мира,   подсказало Мириам, что все свершилось между ними, что они уже, как ей   подумалось, женаты. Очень медленно шла Мириам по присыпанной шлаком длинной   садовой дорожке.      

Клара сорвала коробочку с мальвы и надломила, чтоб   высыпались семена. Повыше ее склоненной головы розовые цветы глядели во все   глаза, будто защищая ее. Последние пчелы сваливались в улей.      

— Считай денежки, — засмеялся Пол, когда она   высыпала на ладонь плоские семена. Она подняла на него глаза.      

— Я богатая, — сказала она с улыбкой.      

— Сколько у тебя? Фью! — он щелкнул   пальцами. — Могу я обратить их в золото?      

— Боюсь, что нет, — засмеялась Клара.      

Смеясь, они посмотрели друг другу в глаза. И тут же заметили   Мириам. Раз — и все изменилось.      

— Привет, Мириам! — крикнул Пол. — Ты ведь   сказала, что придешь!      

— Ну да. А ты забыл?      

Она обменялась рукопожатием с Кларой, сказала:      

— Как-то странно видеть тебя здесь.      

— Да, — отозвалась Клара. — Мне странно быть   здесь.      

Обе помешкали.      

— Тут славно, правда? — сказала Мириам.      

— Мне очень нравится, — ответила Клара.      

И Мириам поняла, что Клару тут приняли, как ее саму никогда   не принимали.      

— Ты пришла одна? — спросил Пол.      

— Да. Я пила чай у Агаты. Мы идем в церковь. Я на   минутку, хотела повидать Клару.      

— Что ж ты не пришла на чай к нам? — сказал он.      

Мириам коротко засмеялась, и Клара с досадой отвернулась.      

— Тебе нравятся хризантемы? — спросил Пол.      

— Да, они очень хороши, — ответила Мириам.      

— Какие тебе нравятся больше всех? — спросил он.      

— Сама не знаю. Пожалуй, те, бронзовые.      

— Ты, наверно, еще не все видела. Пойдем, посмотришь.   Идемте, Клара, посмотрите, какие предпочтете вы.      

Он повел их обеих в ту часть сада, где цветы всех оттенков   неровной густой каймой тянулись вдоль дорожки до самого луга. Пол отметил про   себя, что положение, в котором он очутился, нисколько его не смущает.      

— Смотри, Мириам, — вот эти белые из твоего сада.   Здесь они не так хороши, правда?      

— Да, — сказала Мириам.      

— Но они выносливей. У вас там они лучше защищены и   вырастают большие, нежные, но быстро вянут. Мне нравятся вот эти маленькие   желтые. Сорвать тебе несколько?      

В церкви зазвонили колокола, звон разнесся над поселком, над   лугом. Мириам взглянула на колокольню, гордо возвышавшуюся среди крыш, что там   и тут жались друг к другу, и вспомнила зарисовки, которые как-то принес ей Пол.   Тогда все было по-иному, но он и теперь еще не ушел от нее. Она попросила у   него какую-нибудь книжку почитать. Он кинулся в дом.      

— Как! Это Мириам? — холодно спросила мать.      

— Да, она говорила, что зайдет повидаться с Кларой.      

— Так ты ей заранее сказал? — язвительно   отозвалась мать.      

— Да. А почему бы нет?      

— В самом деле, почему бы нет, — сказала миссис   Морел и опять углубилась в книгу. Пол наморщился от материнской иронии, досадливо   нахмурился и подумал: «Ну почему я не могу поступать по-своему?»      

— Ты в первый раз видишь миссис Морел? — спросила   Клару Мириам.      

— Да. Но она такая славная!..      

— Да, — сказала Мириам, опустив голову. — В   некоторых отношениях она очень хорошая.      

— Уж наверно.      

— Пол тебе много про нее рассказывал?      

— Да, немало.      

— Вот как!      

И, пока он не вернулся с книгой, они больше не   разговаривали.      

— Когда надо ее отдать? — спросила Мириам.      

— Все равно, — ответил Пол.      

Клара захотела вернуться в дом, а Пол решил проводить Мириам   до калитки.      

— Когда приедешь на Ивовую ферму? — спросила та.      

— Трудно сказать, — ответила Клара.      

— Мама просила передать, что будет тебе рада в любое   время, если захочешь приехать.      

— Спасибо. Я бы с удовольствием приехала, но не знаю,   когда смогу.      

— Ну и хорошо! — не без горечи воскликнула Мириам   и отвернулась.      

Она шла по дорожке, прижав губы к цветам, которые сорвал для   нее Пол.      

— Может, ты все-таки зайдешь? — предложил Пол.      

— Нет, спасибо.      

— Мы собираемся в церковь.      

— Вот как, значит; я вас увижу! — Горько стало   Мириам.      

— Да.      

Они расстались. Пол чувствовал себя виноватым перед ней. А   ей было горько, и она его презирала. Ведь он все еще принадлежит ей, и однако,   у него есть Клара, и он привел ее к себе домой, и в церкви будет сидеть с ней   подле матери, и даст ей тот самый молитвенник, который в давние времена давал   ей. Ей слышно было, как он бегом кинулся к дому.      

Но вошел он не сразу. Остановился на траве и услышал голос   Клары, а потом ответ матери:      

— Есть у Мириам одно свойство, которое мне отвратительно,   в ней сидит ищейка.      

— Да, — живо отозвалась мать, — да. Вот хоть   сейчас, ну разве это не отвратительно!      

Пола обдало жаром, он возмутился, что они так судят о   Мириам. Какое у них право так говорить! Однако от их слов почему-то вспыхнула   ненависть к Мириам. Потом душа взбунтовалась против Клары — почему она   позволяет себе так говорить о Мириам! В конце концов, если уж говорить о   добродетели, Мириам выше Клары. Он вошел в дом. Мать была явно взволнована. Она   постукивала ладонью по ручке дивана, как делают женщины, когда их терпению   приходит конец. Полу всегда невыносимо было видеть это движение. Все молчали,   потом заговорил он.      

В церкви Мириам увидела, он нашел для Клары нужный псалом в   Псалтири, как находил прежде для нее. И во время службы он видел Мириам в   другой стороне храма, шляпа отбрасывала густую тень на ее лицо. Каково ей   видеть рядом с ним Клару? Прежде он об этом не подумал. Он чувствовал, что   обходится с Мириам безжалостно.      

После службы он пошел с Кларой через Пентрич. Был темный   осенний вечер. Они попрощались с Мириам, и, когда оставили ее одну, у Пола   сжалось сердце. «Но так ей и надо», — сказал он про себя, и почти приятно   было у нее на глазах уйти с другой, такой красивой.      

В темноте пахло влажными листьями. Они шли, и теплая рука   Клары безвольно лежала в его руке. Противоречивые чувства раздирали его. В душе   бушевал бой, и худо ему было.      

Они шли, и на Пентричском холме Клара прислонилась к нему.   Он обнял ее за талию. Они шли, и он чувствовал под рукой упругое движенье ее   тела, и уже не так сжималось сердце из-за Мириам, и кровь быстрей побежала по   жилам. Он прижимал Клару ближе, ближе.      

И она сказала тихонько:      

— Ты все продолжаешь с Мириам.      

— Только разговариваю. У нас и прежде мало что было,   кроме разговоров, — с горечью сказал он.      

— Твоя мать ее не любит, — сказала Клара.      

— Да, не то бы я на ней женился. Но теперь все кончено,   совсем!      

В голосе его вдруг прорвалась ненависть.      

— Иди я сейчас с ней, мы бы долго и скучно рассуждали о   «Христианском таинстве» или о другом каком-нибудь занудстве. Слава Богу, я не с   ней!      

Несколько минут шли молча.      

— Но ты не можешь совсем от нее отказаться, —   сказала Клара.      

— Не отказываюсь, потому что и отказываться не от   чего, — сказал Пол.      

— Для нее — есть от чего.      

— Не понимаю, почему бы нам с ней на всю жизнь не   остаться друзьями, — сказал Пол. — Но только друзьями.      

Клара отклонилась от него, отодвинулась.      

— Ты почему отодвигаешься? — спросил он.      

Клара не ответила, но отодвинулась еще дальше.      

— Почему тебе вздумалось идти одной? — спросил он.      

Опять никакого ответа. Она шла обиженная, повесив голову.      

— Потому что я хотел бы дружить с Мириам! —   воскликнул он.      

Клара не ответила.      

— Говорю тебе, между нами только и есть, что   слова, — твердил Пол, стараясь снова ее обнять.      

Клара противилась. Он вдруг шагнул и встал, преградив ей   дорогу.      

— Будь оно неладно! — воскликнул он. — Что   еще тебе надо?      

— Беги лучше за Мириам, — съязвила Клара.      

Кровь забурлила у него в жилах. Он вздернул верхнюю губу,   словно оскалился. Клара угрюмо сгорбилась. Было темно, вокруг ни души. Пол вдруг   обхватил ее, перегнул назад и яростным поцелуем приник к ее лицу. Она неистово   вырывалась, увертывалась. Он крепко ее держал. Жадные, неумолимые губы его   нашли ее рот. Грудь мужчины твердо как камень прижала ее грудь. Клара,   беспомощная, обмякла в его объятиях, и он целовал ее, целовал.      

Послышались шаги, кто-то спускался с холма.      

— Выпрямись! Выпрямись! — хрипло сказал он, до   боли стиснул ее руку. Не удержи он ее, она без сил упала бы наземь.      

Она вздохнула и как во сне пошла с ним рядом. Они шли в молчании.      

— Мы пойдем лугами, — сказал Пол, и тогда она   пробудилась.      

Но она позволила помочь ей переступить через изгородь и   молча шла рядом с ним по первому темному лугу. Она знала, эта дорога в   Ноттингем и на станцию. Пол озирался, что-то высматривал. Они вышли на голую   вершину холма, где темнели развалины ветряной мельницы. Тут Пол остановился.   Они стояли рядом в темноте и глядели на рассыпанные в ночи огни, пригоршни   мерцающих точек, поселки, лежащие там и тут во тьме, на холмах и в низинах.      

— Мы будто бредем среди звезд, — сказал он с   неуверенным смешком.      

Потом крепко обнял ее. Клара отвернула лицо, угрюмо   вполголоса спросила:      

— Сколько времени?      

— Не важно, — хрипло взмолился Пол.      

— Нет, важно… важно! Мне надо идти!      

— Еще рано, — сказал он.