1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 

Зачем это он? Разве я лучше других? Все работали, все ходили перемазанные краской и клеем. Я хотел сказать об этом, но ребята захлопали, зашумели, а клоун закричал:

– Поэтому Геля Травушкин тоже получает диплом и подарок! Диплом – вот он, а подарок очень большой. Пусть Геля пройдёт вон в ту дверь и там получит свою награду!

Я пробормотал "спасибо" и пошёл к дверце в глубине эстрады. Было ужасно неловко, но и любопытно было: что за подарок? И даже мелькнула мысль: "Может, я в самом деле немножко лучше других работал?"

За дверью оказалась фанерная комнатка. Но подарка мне там не дали. Там переодевались для танца девчонки. Они завизжали и вышибли меня вон. Хорошо, что не на сцену, а в другую дверь – в кусты позади эстрады. Я выбрался из кустов и ошарашенно помотал головой. Вот так подарочек! Что это, карнавальная шутка? Ничего себе шуточки…

Я очень разозлился. Скомкал захрустевший диплом и закинул в кусты. И тогда из кустов появился ещё один клоун. Вышел легко, незаметно как-то, даже веточки не шелохнулись. Он был в жёлто-красном балахоне и в маске. Маска – такая весёлая рожа, губы растянуты в широченную улыбку и похожи на жирный красный полумесяц.

– Это ты Геля Травушкин? – спросил клоун воркующим голосом из-под маски.

– А что вам надо? – ощетинился я. Потому что хватит с меня шуток.

– Тебя надо, голубчик! – обрадовался он. – Пойдём.

– Куда?

– За подарком, конечно!

Он взял меня за локоть красной плюшевой перчаткой. Я вздохнул и пошёл. Стало жаль диплом, но тут же я подумал: "Потом найду и разглажу".

Клоун повёл меня по узенькой заросшей аллейке. Идти по ней вдвоём было тесно, царапались ветки, но я стеснялся сказать "отпустите". Мы пришли к старой кирпичной будке, вроде водокачки. Клоун толкнул дощатую дверь и промурлыкал:

– Входи. Здесь подарочная кладовая.

Окон в будке не было, у потолка сияла белая лампа. Под лампой блестел обитый металлом длинный стол. А на его дальнем краю стояла… Вот это да! Там стояла серебристо-голубая модель марсианского шагающего вездехода "Кентавр-супер"!

Не игрушка, а именно модель. Копия. Большая, в полметра высотой. Я такую видел в Музее Звёзд, когда ездил на экскурсию в Южный Пояс городов.

Клоун подтолкнул меня к столу и шелестящим голосом сказал:

– Она твоя… Она управляется мыслью. Вернее, импульсами желаний. С помощью этих приборов. – И он ловко надел мне на запястья широкие кожаные браслеты. На браслетах оказались чёрные металлические диски размером побольше часов. Тяжёлые…

– Пойдём, Геля Травушкин…

Клоун усадил меня на табурет напротив модели. Придвинул к самой кромке стола – так, что я упёрся в неё грудью. Руки мои он вытянул вперёд и положил на стол. Диски на браслетах звякнули о металл.

Стол был холодный. На голых руках сразу высыпали пупырышки. Металлический край леденил грудь сквозь рубашку. Я вздрогнул и почему-то оглянулся на дверь. Она была закрыта.

– Слушай, Травушкин….

Клоун стоял рядом с "Кентавром". Маска его улыбалась изо всех сил. Было неприятно видеть широкий неподвижный рот, когда слышишь разговор.

– Сосредоточься, Травушкин.

– Холодно…

– Ничего, ничего. Сосредоточься. Прикажи машине двигаться. И она пойдёт!

Я вздохнул, поёжился и сосредоточился. Приказал "Кентавру": "Иди! Ко мне!" Даже представил, как он идёт.

Но "Кентавр" не двигался.

– Не работает, – сказал я.

– Сейчас, сейчас…

Клоун, подпрыгивая, обежал вокруг стола и опять подскочил к модели. Поднял крышку кожуха.

– А! – сказал он. – Ба!.. Да она без двигателя! Ну… это ничего. Это ведь не беда. Верно, Травушкин? – В прорезях маски странно шевельнулись и заблестели его голубые глазки. Клоун осторожно пошёл ко мне. Встал сбоку. Повторил, воркуя:

– Это не беда, Геля… Ведь у тебя есть и с к о р к а.

Я вздрогнул. Даже дёрнулся назад. Но браслеты прочно держали мои руки на столе. Примагнитились, что ли?

– Пустите! – сказал я.

Клоун прошелестел надо мной:

– Но ведь искорка есть?

– Какое вам дело?! Она не для этого нужна!

– Она совсем не нужна, – возразил Клоун. – Тебе не нужна и твоим приятелям. Подари её нам.

– Кому вам?

– Ну… мне.

– Зачем?! – крикнул я, пытаясь освободить руки.

– Подари… А мы подарим тебе вездеход. Не такой, а настоящий. Ты будешь ездить на нём в школу…

– Нет! – крикнул я и рванулся изо всех сил. Но браслеты держали мёртво.

– Подари… Мы ничего плохого с ней не сделаем. Просто нам нужен образец.

Я напружинил все мускулы. Пятками упёрся в пол. Дернул руки так, что они чуть не вырвались из плеч. Но браслеты не шелохнулись. И так мне жутко сделалось…

– Пустите меня сейчас же! – отчаянно сказал я и стиснул зубы, чтобы не разреветься.

Он приподнял плечи. Сказал с каменистым хрустом в голосе:

– Разве я тебя держу? Иди, Геля Травушкин… Только подари искорку.

Кто он такой? Сумасшедший? Ампула лежала у меня в нагрудном кармане, под клапаном. Этот псих может её просто-напросто отобрать. Или не догадывается? Или не смеет?

Он будто услыхал мои мысли. Сказал опять с шелестом:

– Ты должен подарить её сам. Только с а м.

– Нет, – выдохнул я, дрожа от страха. И от холода. Стол сделался просто ледяным. Я пошёл на хитрость:

– Что вы, сами не можете сделать, что ли? Есть рецепт…

– Не можем, Травушкин, – прошуршал он, будто песок просыпал. – Что-то мешает. Не тот состав, она же на крови… Геля Травушкин, подари искорку.

– У меня её нет!

– Неправда, Геля. Подари… Это очень просто. Скажи "дарю", и она сама вот сюда… – Клоун протянул мне плюшевую растопыренную лапу. – Одно словечко. Ну?

Он согнулся, наклонился надо мной совсем низко. Я увидел на маске вмятины, царапинки, застывшие подтёки лака. И шевелящиеся глазки – бледно-голубые, с розовыми прожилками на белках. Маска смеялась мёртво и безжалостно.

– Уходите! – заорал я. – Кто вы такой?! Снимите маску!

Он быстро отошёл. Будто испугался.

– Снимите маску! – снова крикнул я.

– Зачем?

– Снимите сейчас же!!

– Это не маска, – сухо сказал клоун. И… я увидел! Угол красного рта у него двинулся. По лаку пробежали трещинки. Нарисованные брови тоже шевельнулись. Или показалось?

Это, наверно, сон!

Клоун протянул руку и с перчатки на стол уронил шмеля.

Я обмер. Я перестал чувствовать холод. Это был шмель-чудовище. Величиной с грецкий орех. Его покрывала свинцово-серая жирная пыль. Шмель приподнялся на мохнатых лапах и пошёл к моей левой руке. Прямо к руке. Он шёл, и лапы его громко скребли по металлическому листу. И обвисшее брюшко скребло. И за ним тянулся маслянисто-свинцовый след.

Я понял, что отчаянно завизжу. И это будет не просто визг, с ним вырвутся слова: "Не надо! Возьмите её! Дарю! Дарю!" И потому я опять сжал зубы – изо всех сил. Хотел зажмуриться, но не смог. А шмель шёл, шёл…

Ну, за что меня так? Что я сделал? Не надо!

Шмель заполз мне на браслет. Я сквозь толстую кожу почувствовал, какой он тяжёлый. Свинцовый… Сейчас он страшной лапой своей ступит мне прямо на руку…

Такой жути не бывает наяву. Я сейчас проснусь! Скорее!..

И грохнули барабаны.

Они ударили за кирпичными стенами, отдалённо и глухо, но шмель съёжился и тяжёлым орехом скатился с браслета.

Клоун тоже съёжился. Отскочил от стола, сел у стенки на табурет. Согнулся, обхватил себя за колени. Я рванулся…

Я рванулся к барабанщикам! К Юрке! Браслеты не держали. Я отлетел к двери, грохнулся об неё спиной. Дверь зашаталась. Я вскочил, трахнул по доскам ногой, они вылетели, и я вылетел за ними.

На солнце! На свободу!

– Юрка!! – Я помчался через кусты.

– Геля! Что с тобой?

Я увидел Марфу Григорьевну. Она держала большущего надувного слонёнка.

– Геля, мы тебя ищем! Вот подарок…

Я кинулся туда, где мелькали за ветками голубые накидки и грохотали красные барабаны.

– Юрка-а!!

ПИСЬМО ЕРЁМЫ

Я догнал барабанщиков. Они шагали по аллее от стадиона к площади. Путаясь ногами в траве, я побежал по обочине. Увидел Юрку.

Барабанщики били походный марш. Сквозь рокочущие удары Юрка не слышал меня. Я, задыхаясь, пошёл рядом, дернул его за коротенький плащ. Юрка сбился, гневно оглянулся на меня:

– Рехнулся? Не суйся под ноги!

Я чиркнул ребром ладони по горлу: "Ты нужен! До зарезу!"

– Иди на поляну, я сейчас! Иди!

Я отстал. Оглянулся. Марш барабанщиков быстро откатывался за деревья, и стали слышны другие звуки: голоса, музыка. И даже кузнечики в траве. И недалёкие шаги.

"А если это опять клоун?" – подумал я. Но не очень испугался. Теперь казалось, что жуткая встреча с клоуном произошла давным-давно. Потому что слишком уж неестественный был случай. Как страшный сон, от которого просыпаешься среди ночи и минуту лежишь, замеров, а потом… потом страх быстро тает, и всё делается, как всегда. Слышишь: часы пощёлкивают, Дуплекс чешется за открытым окном, в своей будке; бабушка вздыхает и кашляет наверху. Всё настоящее, привычное, и места для страха в этом мире просто нет.

Может, и сейчас был сон? Или чья-то глупая шутка?

Но кто из взрослых будет так шутить? На запястьях до сих пор следы от жёстких браслетов…

А если не взрослый? Если клоун – это мальчишка большого роста: в ширину да в высоту вымахал, а ума не набрался!

А откуда у мальчишки такая модель "Кентавра"?

А магнитные браслеты?

И шмель!..

Я опять задрожал, как от холода, и оглянулся. Но кругом было солнце. Мимо пробегали беззаботные мальчишки и девчонки. Проехал по аллее фанерный автомобильчик на велосипедных колёсах, в нём хохотали трое малышей, одетых поросятами, и щёлкал пластмассовой челюстью косматый волк.

Я потрогал карман: ампула с искоркой была на месте. Я вздохнул, потёр запястья и пошёл на нашу полянку. Там я сел, привалился спиной к каменному гному и стал думать, как всё объясню Юрке.

Юрка пришел очень быстро. Сердитый. У него опять была до крови ободрана нога.

– На том же месте, – зло сказал он. – Заколдованное оно, что ли? Там, где эта дурацкая фигура с веслом стоит… Платок есть?

У меня, к счастью, был: мама утром положила в карман. Я молча протянул платок Юрке. Он стал промокать им кровоточащие царапины. А сам всё оглядывался, прислушивался к рокочущим вдали барабанам. И я понял, что он ещё всей душой там, в блестящем строю барабанщиков, где свой строгий праздник, своя красота, своя жизнь. И где для меня места нет…

– Ну? – сказал наконец Юрка.

Я неловко завозился на траве и пробормотал:

– Там… какой-то псих. Клоун… Пристал и говорит: "Подари искорку"… Хотел отобрать…

– Но ты не отдал? – вскинулся Юрка.

– Нет, конечно! Только он…

Про что сперва рассказать? Про шмеля? Юрка презрительно дёрнет щекой: "Опять козявки испугался…" Надо всё по порядку. Но Юрка нетерпеливо смотрит назад.

Он сказал недовольно:

– Подумаешь, Клоун! Что ты так его боишься?

Он решил, что я испугался мальчишки с улицы Речного флота! Там есть один такой вредный тип, семиклассник по кличке Клоун.

– Да не тот! Этот гораздо больше!

Юрка сморщил лоб.

– А откуда этот Клоун узнал про искорку? Ты, наверно, болтал направо и налево?

– Ты, наверно, сам болтал! – взвился я. – Вместе с Янкой!

– Чего ты на Янку-то зря… – хмуро сказал Юрка.

– Потому что…

"Потому что Янку ты выслушал бы до конца. Не дёргался бы от нетерпенья". Но я не стал это говорить. Отвернулся.

– Знаешь что? Давай искорку мне, – предложил Юрка. – А, чёрт… На этой дурацкой форме ни одного нормального кармана.

Он врал: форму дурацкой он не считал, она ему нравилась. Но был он в ней не такой, как в прежние времена. Не тот сердитый, насмешливый, но всё равно лучший друг Юрка. Другой…

– Не дам я тебе искорку. Не ты зажигал, – тихо сказал я.

Юрка не разозлился. Миролюбиво посоветовал :

– Тогда спрячь дома. А к трём часам принеси в вагон. Там во всём и разберёмся.

– Сам знаю, – буркнул я.

– Эх ты, Гелька ты Гелька… – вдруг вздохнул он.

Я вскинул глаза. Потом встал.

– Ты ещё скажи "Копейкин"…

Юрка быстро улыбнулся:

– Не скажу… Ну, до встречи в "Курятнике".

Он положил мятый платок на голову гнома и ушёл с поляны. Я подумал и медленно двинулся следом. Просто не знал, что делать. Шагов через десять я увидел на тропинке барабанную палочку. Поднял её, покачал в руке – лёгонькую, точёную.

Юркина? Потерял? Как же барабанщик без палочки?

Я выскочил на аллею, кинулся вдоль цветников туда, где не умолкали барабаны. Что-то зацепило мою ногу, я полетел и плашмя проехался по мелкому гравию.

Вскочил…

За что я запнулся? Ничего на аллее не было, ровненько всё… Кажется, кто-то хихикнул. Я со злостью огляделся. Но кругом ни души. Только гипсовый гребец-физкультурник стоял на покрашенном белилами постаменте. Он небрежно изогнулся, опираясь на тонкое весло. Смотрел поверх деревьев и – мне так показалось – нахально улыбался белыми губами.

"Ах ты, гад!" Я от досады и от боли просто взбесился. И с размаха швырнул в болвана палочкой.

Палочка пошла странно – петлями, как бумеранг. Но попала! Головкой клюнула гребца в плечо. И… он треснул!

По гребцу разбежались чёрные щели, упало весло с отвалившейся рукой, посыпались куски гипса. Часть шеи вывалилась, и открылся железный стержень.

Я перепуганно мигал несколько секунд, потом рванул через клумбы – подальше от места преступления! Не хватало ещё, чтобы меня поймали за разбивание скульптур! Как Ерёму…

Кто же знал, что этот гипсовый дурак такой хилый?

Я остановился у фонтана с чугунными цветами и каменными лягушками. Сел на край бассейна, вытащил платок с бурыми пятнами, промыл ссадины на левом локте. И подумал, что мне ещё повезло: я пострадал меньше Юрки.

А пробирка не разбилась?

Нет, вот она, целая. Искорка на месте, хотя еле видна при солнце.

Я застегнул карман…

– Травушкин!

Звонкий такой голосок. Я оглянулся. Рядом стоял вчерашний знакомый, мальчик-огонёк. Он был не в алой рубашке, а в синей матроске, но я его сразу узнал. Он улыбался. И я улыбнулся, несмотря на боль от царапин и ушибов. После всех неприятностей было так хорошо увидеть весёлого Огонька.

– Тебе письмо от Ерёмы! – Огонёк протянул свёрнутый в четвертушку лист.– Он меня встретил и говорит: "Знаешь Травушкина? Разыщи его, дело срочное, а я ковыляю медленно…"

Я сразу понял Ерёмину хитрость: он, бедный, мучится от нетерпенья, хочет скорее узнать, получилась ли искорка. А в парк, где он когда-то нахулиганил, идти не решается.

– Разве ты знаком с Ерёмой? – спросил я.

Огонёк улыбнулся ещё шире:

– Ага… Он мне много раз игрушки делал… Я побежал!

– Ладно. Спасибо…

Что же пишет Ерёма?

Я развернул лист и увидел раздёрганные строчки:

"Биригитес их они не люди Приход ити ввагон я расскажу я узнал Эрема".

Я взглянул на Огонька, но тот был уже далеко. Помахал мне рукой.

Я перечитал записку. Почти ничего не понял, но стало опять зябко и неуютно. Ерёма никогда не шутил и никогда не тревожился зря. Что-то случилось.

От парка до станция недалеко. Сначала – на холм, где ретранслятор, а оттуда – вниз.

И я побежал!

Я не успел…

Четвертая часть

ГДЕ СХОДЯТСЯ РЕЛЬСЫ…

ОТКРЫТИЕ

На пустыре за путями, у вросшего в землю бетонного блока мы вырыли яму. Сложили в неё искорёженные обломки. Засыпали, а сверху настелили дёрн.

– Давай пиши, – сумрачно сказал мне Юрка. – Ты кистями работать привык…

Он дал мне кисточку и банку с чёрной несмываемой краской.

– Только не надо, что он был робот… – попросил Янка.

Я вывел на бетоне:

ЕРЁМА

Погиб 6 августа 210 г. к. э.

Вот и всё. Я размахнулся и бросил банку далеко в траву. Отошёл, чтобы ни на кого не смотреть мокрыми глазами. Все молчали. На станции весело играло радио, а в парке оркестр.

– А я-то хотел с ним пойти бродить по белу свету, – сказал сзади Юрка.

Я обернулся. Юрка дёрнул щекой и сказал снова:

– С ним да ещё с Васькой…

– Не будет никакого Васьки, – вздохнул Глеб и стал сердито лохматить волосы.

Янка сидел на корточках у бетонного блока и разглаживал на дёрне травинки.

Ерёма погиб за час до того, как я сюда прибежал.

Он шёл через пути к вагону. По ближней от вагона колее мчался электровозик технической службы. Ерёма остановился метрах в двух от рельсов, чтобы пропустить его. Всё это было у Глеба на глазах. Ерёма стоял спокойно, на электровознк даже не смотрел. Когда машина проносилась мимо Ерёмы, из неё высунулось что-то длинное и тонкое – то ли рельс, то ли грузовая стрела. Концом она ударила Ерёму в спину, и он взлетел высоко в воздух… А падал уже отдельными кусками…

Глеб оттащил обломки с рельсов и с полчаса сидел над ними, ошарашенный и беспомощный. Сделать ничего было нельзя – голова Ерёмы оказалась разбита вдребезги… Глеб вскочил и яростно бросился к начальнику станции. Тот сперва перепугался до немоты. Потом стал орать, что никаких электровозов на станции не было и быть не могло. Начал куда-то звонить, с кем-то ругаться. А Глеб понял, что всё бесполезно. Кого винить, с кого спрашивать за Ерёмину гибель?

Ведь Ерёма не был человеком. Ни документов у него, ни жилья в городе, ни должности. Если смотреть по закону – он был вообще никто. И даже ничто. Он не мог считаться даже машиной, потому что все машины где-то записаны, имеют номера и технические паспорта. И кому-то принадлежат. Ерёма ничего не имел и принадлежал себе. А так не положено. Значит, Ерё– ма был просто беспризорной кучей электронного хлама. Так начальник и заявил Глебу. Он вообще-то был добрый дядька, но сейчас, видимо, думал только про одно: чтобы не очень попало за происшествие.

Глеб вскипел и сказал, что Ерёма был умнее всех начальников станций вместе взятых. Начальник ответил, что это возможно. По крайней мере, он, начальник станции Старые Горы, действительно лысый дурак: позволил какому-то беспаспортному проходимцу и мальчишкам (за которыми совсем не смотрят родители!) устроить в вагоне ночлежку. А теперь из-за этого неприятности. Шастают по рельсам! Хорошо, что пострадал железный болван, а не живые люди. Хватит! Если Глеб к утру не очистит вагон, начальник явится туда с патрулём транспортной спецохраны.

Глеб сказал, что спецохрану вместе с начальником он видел в белых тапочках.

Но было ясно, что с вагоном надо прощаться.

Это не очень огорчило нас. По сравнению с Ерёминой гибелью это была такая ерунда.

Ерёма, Ерёма… Кажется, сейчас поднимемся в вагон, а он сидит, скрючившись над сундуком, чертит своего Ваську.

Мы забрались в "Курятник". Не было Ерёмы. Только похожий на Огонька мальчик смеялся на фотоснимке – он-то ничего не знал. Глеб подошёл к снимку, оглянулся на нас. Неловко спросил:

– Можно, я этого пацана себе возьму?

– Бери… – сказал Юрка, не пряча мокрых глаз. Мы с Янкой кивнули.

Глеб убрал снимок в свою обшарпанную сумку. Я сказал ему:

– Ты можешь к нам перебраться, в мою комнату. Я с мамой договорюсь.

– Там видно будет, – откликнулся он. – До утра время есть… – И открыл Ерёмин сундук.

Мы подошли.

В сундуке лежали разные железки, мотки проводов, жёлтые пластины с блоками памяти от вычислительных машин, лампы, трубки… Детали будущего Васьки. Глеб вздохнул и хотел опустить крышку. Янка осторожно придержал её.

– Смотрите-ка… Это зачем?

В отдельной картонной коробка лежали блестящие линзы. Разные – величиной от пятака до блюдца.

– Наверно, для Васькиной оптической системы. Для зрения… – неуверенно сказал Глеб.

Янка помолчал и виноватым шёпотом проговорил:

– Я подумал, что… давайте возьмем по стёклышку на память о Ерёме…

Они ведь сейчас всё равно ничьи.

– Давайте, – сказал Глеб.

Мы, не толкаясь, не споря, выбрали по линзе. Я взял очень выпуклую, очень чистую и очень тяжёлую. Размером с донышко большого стакана. Отошёл с ней, сел в дверях "Курятника", опустил наружу ноги, прислонился к тёплому косяку.

Посмотрел через линзу на белый свет.

Белый свет в стекле был маленький и перевёрнутый. Бетонный блок, под которым зарыли Ерёму, выглядел серой точкой.

Я навел стекло на ноготь. Он стал громадный, как розовая лопата. Засохшая царапинка на большом пальце сделалась похожей на модель горного хребта. Я поводил глазами: что бы ещё увеличить? По доске рядом со мной шла чёрная букашка величиной с точку. А под стеклом оказалось такое рогатое страшилище! Я прямо вдавился в косяк…

Хорошая линза. Я покачал её на ладони. Солнце отразилось в выпуклом стекле крошечной искоркой…

Искорка!

Я торопливо достал ампулу. Отошёл с ней в самый затенённый угол "Курятника". Огненная точка неподвижно сияла. Мне стало жаль её, осиротевшую: не будет для неё веселого роботёнка Васьки. Я погладил ампулку, будто крошечного беспризорного котёнка. Потом поднёс к ней стекло.

Под линзой вспыхнуло огненное пятно. Я двинул стекло туда-сюда, чтобы поймать резкость. И наконец увидел…

Это был светящийся диск чуть больше копейки. Но не ровный, не гладкий. У него оказались размытые края, а пламя и свет разбегались от центра лохматыми завитками. Я смотрел и не верил. Но это было. Мне вдруг показалось, что я не в вагоне, а в чёрной бесконечной пустоте, лечу куда-то…

Потому что я не раз листал дедушкины атласы и видел на чёрных листах снимки ярких спиральных галактик.

ГАЛАКТИКА

Мы выпустили искорку из ампулы, и она повисла в метре от пола. Никуда не улетала и не двигалась. Мы рассматривали её через линзу со всех сторон: и прямо, чтобы разглядеть спиральные вихри света; и с ребра, когда она делалась похожей на крошечное веретено.

Мы тихо дышали и молчали. Наконец Янка отдал линзу Юрке и прошептал:

– Значит, она галактика…

– Да ну… – с сомнением отозвался Юрка.

Мне стало обидно за искорку.

– Почему "да ну"?

– Такая маленькая…

Янка выпрямился. Сказал негромко, но звонко:

– Почему же маленькая?.. Ребята!.. Для космоса что значит маленький или большой? Космос-то всё равно бесконечный. Верно, Гелька?

Он впервые так обратился ко мне: за поддержкой. Не к Юрке, а ко мне. Я глянул на Юрку мельком, но с победой.

– Да, – сказал я. – Если в космосе бесконечная бесконечность, как с ней что-то сравнивать? Это просто глупо.

– Ну, конечно! – тут же взъелся Юрка.– Ты один у нас умный, в дедушку профессора.

– Юр… – сказал Янка.

– А чего… Я не сравнивал ничего с вашей дурацкой бесконечностью. Я сказал, что эта искорка крошечная, а галактики… сами знаете, какие.

– Мы же не все их знаем, – возразил я. – Знаем только громадные, которые в телескопы видны. А может, они всякие бывают. Может, вот таких ещё больше на свете.

– Это выходит, мы, как Господь Бог, создали целую галактику ? – насмешливо спросил Юрка. Он забрался на верхнюю полку и теперь сидел, качая ободранной ногой.

Глеб взял стекло, опять посмотрел на искорку.

– Едва ли мы её создали. Наверно, просто открыли для себя. Приблизили к себе. Из пространства…

– Как это? – спросил я.

– Вот уж не знаю, "как это", – улыбнулся Глеб. – Тут сплошное космическое колдовство.

– Мало нам нашей Галактики, – сумрачно сказал сверху Юрка. – Начали другие выуживать из космоса…

– Ребята… – Янка всех обвёл обеспокоенными глазами. – Я сейчас подумал… А может, она и есть н а ш а…

– Как это? – опять спросил я.

А Глеб возразил:

– Едва ли… Ты хочешь сказать, что получилась маленькая модель, образец?

"Нам нужен образец", – вдруг вспомнил я Клоуна и обжёгся резкой, болезненной тревогой.

– Ребята! Я хочу рассказать…

– Подожди, – поморщился Юрка. – Пусть Янка объяснит. Как это "наша"?

– Не модель, – сказал Янка. – Просто наша Галактика. Та самая, в которой живём. Она вот, вокруг… – он оглядел вагон, словно был среди космоса. – И она вот. Одна и та же…

Юрка сердито качал ногой. Глеб нерешительно улыбался. Я… я начал догадываться, про что говорит Янка. Потому что про это куча всякой фантастики написана. "Легенда о синем шарике", "Солнышко в ладонях", "Звёзды под микроскопом"… Но не только фантастику я читал.

– В "Технике юных" тоже про это писали, – вспомнил я. – Некоторые учёные считают, будто бесконечно большое и бесконечно маленькое – это одно и то же. Что они где-то в бесконечности сливаются.

– В бесконечности ведь, а не в нашем драном "Курятнике"… – отозвался Юрка.

– Юрик, – сказал Глеб. – Ну, если нам хочется верить, что в наших руках н а ш а Галактика, разве тебе жалко?

Юрка прыгнул с нар. Прямо в лучи вечернего солнца, которое било из-за дальних тополей в раздвинутые двери вагона…

Теперь, когда я думаю про Юрку, я чаще всего вспоминаю его именно таким. Как он стоял тогда в горизонтальных оранжевых лучах. Весь какой-то натянутый, будто каждая жилка в нём звенела, как струны под Янкиным смычком. Он по-прежнему был в форме барабанщика, только без берета, конечно, и без накидки. Блестели галуны и аксельбанты. И глаза Юркины блестели, отражая оранжевое солнце.

– Если это правда о н а, – сказал Юрка незнакомым звенящим голосом, – тогда что? Вы понимаете? Значит, она вся замешана на крови!

Мне на секунду показалось, что лучи стали совсем красными. Даже вздрогнул.

– А разве нет? – тихо спросил Глеб. – Сколько было войн, восстаний и бед…

– Нет, – встревоженно откликнулся Янка. – Это же только на Земле они были, а не во всей Галактике.

– А что мы знаем про Галактику? – усмехнулся Глеб.

– Но скадермены же не нашли ни одной живой планеты. Люди – только на Земле, – сказал я.

– Скадермены… – сердито бросил Юрка. – Ты мне про скадерменов не рассказывай. Я теперь про них знаю больше всех вас. Что они успели открыть? Несколько шариков, не пригодных для людей. А в Галактике, может, миллионы планет с людьми…

Я посмотрел туда, где в стороне от лучей, в полутёмном углу теплилась наша искорка. Миллионы планет в ней? Люди? И может быть, мы сами?

Янка ласково сказал:

– А что плохого, если на крови? Это же не та кровь, которая от войны, а наша, живая.

– Вот я и думаю… Тогда, значит, вся Галактика живая, – сказал Юрка.

– Ну и что, – сказал я. – Пусть.

– Тогда изо всех сил беречь её надо, вот что!

…Её надо беречь, нашу искорку. Вдруг всё, про что мы говорили, правда?

Глеб оставил искорку у себя. Сказал, что незачем таскать её в кармане по улицам. Правильно, конечно, сказал. Сам он остался в вагонедо утра.

…Когда я брёл по вечерней улице к дому, мне казалось, что возвращаюсь я из далёкого и тяжёлого путешествия. Из такого, в какие уходил когда-то Флота Капитан Ратманов. Потому что столько всего случилось за этот день. Но капитаны, когда возвращаются и сходят на берег, вздыхают с облегчением: всё, что было горького и страшного, теперь позади. А я так вздохнуть не мог.

Потому что опять я думал о Клоуне.

Зря я всё-таки не рассказал про Клоуна Глебу и ребятам.

Я даже головой замотал от досады на себя. Но я не смог, не сумел рассказать.

Конечно, причина не в том, что хмыкал и перебивал Юрка. Ведь, если честно говорить, я даже радовался, что он перебивает. Я не решался рассказывать, потому что до конца ничего не знал. Может, всё-таки это был чей-то глупый розыгрыш, и получится, что я трус. Испугался какого-то шмеля (попробуй докажи, какой он жуткий). И ведь, по правде говоря, я чуть-чуть не отдал искорку. Хорошо, что спасли барабанщики.

А может, я всё-таки не отдал бы? Зубы сцепил бы как клещи, задохнулся бы от ужаса, но не отдал бы? Не знаю… Но если не знаю, как рассказывать?

А ещё я смутно боялся, что если разболтаю про Клоуна, он и его сообщники нам отомстят. Я мог бы рассказать о чёткой опасности, а как говорить о неясных страхах? "Опять ты сам не знаешь, чего боишься, Копейкин…"

И ещё была причина. Глупая, конечно, даже стыдно вспоминать, но была. Юрка несколько раз перебивал меня, и наконец появилось чувство: "Ладно, Юрочка! Ты не знаешь, а я знаю. У меня есть тайна, о которой вы с Янкой слыхом не слыхивали!" И страшно, и в то же время гордость какая-то…

Но сейчас, по дороге к дому, я отчаянно ругал себя, что не крикнул там в вагоне: "Да послушайте же наконец, что со мной случилось!"

Столько загадок свалилось на меня!

Как эти охотники за искоркой про неё узнали?

Зачем им наша крошечная Галактика? (А может, и не крошечная?)

Кто они? Хулиганы? Космические пираты?

Почему сами не могут сделать искорку? Клоун проговорился: "Не тот состав". Состав чего? Крови?

А может, у них вообще нет крови? Я вспомнил, как шевелилась маска. Вдруг они из каких-нибудь кристаллов, твёрдые и неживые, будто статуи…

Статуи?

На одном и том же месте, у гипсового гребца, запинались и падали я и Юрка…

"Ерёма, зачем ты расшибал скульптуры?"

"Я думал, они шпионы…"

Я отчаянно зашарил по карманам: где Ерёмино письмо? Балда я, балда! Я же совсем про него забыл! Вот оно…

"Берегитесь, они не люди! Приходите в вагон, я расскажу, я узнал…"

Не успел рассказать… Почему не успел? Откуда тот бешеный электровоз?

А если сейчас и на меня вырвется из-за угла сумасшедшая машина?

Солнце село, были очень тёплые сумерки. Никогда ничего я не боялся на нашей ласковой улице, где пахнет диким укропом и травой "бабкины бусы" и так хорошо светятся окна. А теперь мне стало жутко.

Я, оглядываясь, побежал.

Машина с яркими фарами и в самом деле выскочила из-за угла. Свет прямо в глаза! Я вскрикнул, вжался в забор, зажмурился…

– Гелька!

Ох… это же Митя, старший брат Севки Селезнёва с нашей улицы. Вон и сам Севка в машине, и ещё ребята.

– Гелька, поехали на Оленье озеро купаться! К полуночи вернёмся! Смотри, машина новая, "Клипер-два".

Я слабо помотал головой.

– Не могу, домой надо… Гоняете, как сумасшедшие…

Ух, даже спина мокрая стала… Стыдно, Травушкин. Чего ты боишься, кому ты нужен? Никто не знает, что ты догадался про статуи. И живая искорка не у тебя. У Глеба…

Но Глеб-то не знает ничего! А если т е нападут на него?

Я был уже у самого дома. Я вскочил на крыльцо и дёрнул дверь.

– Явился, – вздохнула мама. – Хотела уже искать… А чумазый-то какой. Умывайся, буду кормить.

Но я весь звенел от тревожного нетерпенья.

– Мама! Можно, я пойду к Юрке ночевать? Ну, мам… Я там поем.

Мама печально сказала:

– Неправда, Гелик. Ты собираешься не к Юрме, а в ваш "Курятник".

Я, видимо, покраснел, как Юркни барабан. По крайней мере, ушам стало горячо. Прошептал с трудом:

– Ты откуда знаешь… про "Курятник"?

– Знаю. И Глеба вашего знаю. Очень славный, только история у него какая-то странная.

– А… кто тебе сказал?

– Да он сам! Он приходил в тот вечер, когда я приехала, волновался, что тебе досталось за машинку. И всё объяснил.

Вот он какой, Глеб… А я его сегодня бросил!

– Мама! Мне очень надо! Честное слово! Последний раз!

– А почему последний?

– Начальник станции не велит, Глеба выселяет. Мама… а можно ему у нас?

– Подумаем, – сказала мама и опять стала печальной.

Я очень спешил к Глебу, но то, что мама очень грустная, остановило меня.

– А ты что… такая? Из-за папы?

Она слабо улыбнулась.

– Ты опять к нему уедешь? – испугался я.

Мама взяла меня за локти.

– Гелик. А если поехать вдвоём? Ведь живут и там дети. Школа маленькая, но учиться можно.

"Да? – быстро подумал я. – А что… Папа там, ребята новые, никто не скажет "Копейкин". Найду верных друзей. Не будет страшных загадок. Не будет огорчений из-за Юрки… Но и самого Юрки не будет. И Глеба, и Янки…"

– Ма… подумаем, ладно? – осторожно сказал я. – Время-то есть, хотя бы до завтра… Я побегу?

– Беги…

ТЕОРИЯ ПАРАЛЛЕЛЬНЫХ ПРОСТРАНСТВ

Когда я подбегал к вагону, у меня кололо в боках от спешки. Но вот уже совсем близко, вот я вижу: щели светятся. Значит, Глеб там, значит, всё в порядке.

Там был не только Глеб. Рядом с ним сидели на лежанке и беседовали Юрка и Янка. Спокойненько так. Будто и не уходили.

Значит, не успели мы разойтись, как они снова сюда!

Сами отпросились, а меня опять не позвали!

Но Янка сказал:

– Мы как раз хотели за тобой бежать. Спорили, отпустят тебя или нет.

– Да? – обрадовался я. – А я вот он! Мама на всю ночь отпустила.

– Мы хотели, чтобы ты атласы деда прихватил, – объяснил Юрка. – Чтобы по ним проверить: наша эта галактика или другая.

А, значит, не я ему нужен. Атласы нужны…

Я сел на сундук Ерёмы и сказал, глядя на фонарь:

– Это глупо по двум причинам… Даже по трём.

– Первая: то, что тебя опять какая-то курица клюнула, – отозвался Юрка. – Какая?

– Не в курице дело. Просто бабушка эти атласы никому не даёт из дома выносить. Это раз…

– А "два"? – усмехнулся Юрка.

– Ты думаешь, в атласах все галактики и туманности напечатаны? Их миллиарды… А третье – это как раз даже курице ясно, а тебе, Юрочка, нет: откуда в атласах возьмётся н а ш а Галактика? Кто её мог снять со стороны? Люди не выходили за её границы.

– Эскадер-три выходил, – быстро сказал Юрка. Он смотрел прищуренно, как при стрельбе из лука.

– Тройка? Ха! Кто это докажет? Они сами не знали, что с ними было! Может, вынесло из Галактики, а может, им показалось. Фокусы субпространства… Про это ещё в третьем классе объясняют.

– Но не говорят, что они сделали снимок, – возразил Юрка.

– Потому что это научно не доказанный снимок. И в атласах его не печатают…

– Ну и дураки, кто не печатает, – хмуро огрызнулся Юрка. – Если не верить скадерменам, зачем посылать их в пространство?

Янка тихо сказал:

– Наверно, поэтому и не посылают больше. Говорят, что скадеры вообще запретили строить.

Юрка недовольно проговорил:

– Никто не запрещал. Просто они очень дорогие… Всё равно строят помаленьку. Девятку заложили недавно.

– Братцы! – взмолился Глеб. – Может, вы мне объясните? То и дело слышу: скадеры, скадермены! А что это такое?

– Ты и этого не знаешь? – изумился Янка.

– Что же это за дыра твой Колыч? – сказал Юрка.

Глеб жалобно поморщился, и мне стало обидно за него.

– Глеб, скадер – это тип звездолёта. Суперкрейсер дальней разведки. Сокращённо – СКДР. Их мало строят, потому что спор идёт: нужны они или нет. Многие учёные говорят, что не нужны. Мой дедушка, например, был против…

– Ну и Гелий Травушкин тоже, конечно, против, – поддел Юрка.

Я пожал плечами. Против я или за, меня всё равно не спросят. Но вообще-то я в самом деле не люблю, когда кто-нибудь улетает надолго.

Юрке я сказал:

– Скадер построить – дороже, чем несколько городов. Но дело даже не в этом. Просто есть другая теория, академиков Скальского и Коцебу. Мне наш знакомый рассказывал, дедушкин ученик. Можно разрывать пространство, не покидая свою планету…

– Моментальный разрыв пространства – это, наверно, ещё дороже, чем скадер, – задумчиво сказал Янка.

– Зато быстрее, – возразил я. – Не надо ждать кучу лет, пока крейсер вернётся. Туда и обратно – как на соседнюю улицу.

– А, это всё трёп, – отозвался Юрка. – Это старая теория параллельных пространств.

Я сразу вспомнил скважину в Ярксоне и папу. Что там? Может, правда поехать?

– Параллельные пространства – это совсем другое, – сказал я Юрке. – Это когда на одной планете может быть несколько разных миров. И они никогда не пересекаются.

– Значит, так в самом деле бывает? – быстро спросил Глеб.

Юрка зевнул:

– Много чего придумают в академиях. Только доказать не могут. Это сказки.

Я опять подумал про скважину.

– Если бы… – сказал я.

– Если бы… – повторил Глеб. – А давайте-ка ложиться, ребята! Завтра на рассвете надо освобождать гостиницу…

Мы погасили "Сатурн" и легли на тугие надувные матрацы. На нижних нарах. Я слева от Глеба, Юрка и Янка справа. Стало тихо, в щели полезла трескотня ночных кузнечиков.

"Пора", – опять подумал я и приготовился заговорить о Клоуне. Наконец-то!

Янка сказал в темноте:

– Всё кажется, что сейчас закряхтит в углу Ерёма…

– Да, – согласился Глеб. – Скажет: пойду покурю на площадке.

– Ладно вам, и так тошно, – проворчал Юрка.

– Если тошно, разве обязательно молчать? – возразил Янка.

Глеб сказал ему:

– Жаль, что ты не взял сегодня скрипку… Может, было бы легче на душе.

"Вот сейчас расскажу про Клоуна, будет вам легче", – подумал я. И сказал:

– Янка может и без скрипки. Он играл и на лунных лучах…

– Сейчас новолуние, – заметил Юрка.

Мы помолчали. Кузнечики надрывались за стенками вагонов.

– Это неважно… – вдруг сказал Янка.

– Что? – спросил я.

– Что новолуние…

– Но лучей же нет.

– Я могу хоть на чём…

– Янка… это как "хоть на чём"? – осторожно спросил Юрка.

– Ну… на всём, что похоже на струны.

– И на проводах?

Я разозлился: чего Юрка придирается? Ну, ко мне – это понятно, это по привычке. А к Янке-то зачем?

Янка сказал:

– Ну… пожалуйста.

– Разве до них дотянешься? – спросил я.

– Это неважно.

– Смычка нет, – напомнил я.

– Для этого необязательно. Для такой музыки.

Тогда я спросил, будто меня толкнул кто-то:

– Янка… А на рельсах?

– Ну… пожалуйста. Только это будет не такая музыка…

– Какая не такая? – спросил Глеб.

– Не знаю… Не как на скрипке. Наверно, просто музыка рельсов… Нет, не знаю.

Глеб зашевелился.

– Пойду покурю… Янка, а как это – музыка рельсов?

Янка сказал:

– Зажги фонарь.

Свет "Сатурна" ударил по глазам. Янка легко вскочил, пошёл в угол к Ёреминому сундуку, снял с гвоздя куртку (Ерёма был без куртки, когда погиб, она так и осталась в углу). Я удивился: зачем она Янке? Но оказалось, что под курткой висит на гвозде длинная металлическая линейка. Ерёма ею пользовался, когда чертил Ваську. Янка взял линейку и пошёл к выходу на площадку. Мы за ним. Янка попросил Глеба:

– Пожалуйста, возьми фонарь.

Глеб повесил фонарь на крючок под крышей площадки. Свет разлетелся далеко-далеко, трава у вагона сделалась очень зелёной, на путях – и ближних, и дальних – заискрились рельсы. На рельсах задвигались наши вытянутые тени.

Янка сказал, будто извиняясь:

– Вы, пожалуйста, сядьте. Надо, чтобы только моя тень…

– Лучше сойдём, – предложил Глеб.

Мы спустились в траву. Встали у ржавых буферов. Было очень тихо. Кузнечики молчали, испуганные неожиданным светом. Янка встал на краю площадки, у подножки. Его тень выросла, вытянулась поперёк путей. Взметнула великанскую руку с линейкой. Или со смычком? Тень смычка легла на рельсы длинной полосой, замерла. Потом шевельнулась, прошла по блестящим рельсам, как по струнам…

И это словно добавило тишины.

– Ничего не слышу, – прошептал Юрка.

– Помолчи, – сказал Глеб.

Я тоже ничего не слышал. Кроме тишины. Кроме того, что за горизонтом пропел сигнал локомотива. Красивый такой и печальный. Сигнал растаял в ночи, а ночь будто вздохнула, и вздох отозвался под небом, как внутри громадной гитары. Что-то совсем негромко зазвенело вокруг – в траве, в дальних тополях, в чёрной высоте надо мной. Зазвенело и запело еле слышно…

Это Янка играл? Или мне показалось? Не знаю. Только мне очень захотелось в дорогу. В дальнюю. Куда-то идти, ехать, лететь. И чтобы не знать, что там впереди…

Может быть, это в самом деле была музыка рельсов?

…Мелодия затихла, и мы молча поднялись в вагон. Повесили фонарь на гвоздь, вбитый в край верхней полки. Сами сели на нижнюю. Рядышком.

– Если так… – медленно проговорил Глеб. – Если есть эта теория, эти параллельные пространства, тогда ясно… я уже думал про такое. Через Старые Горы идёт железнодорожная линия. Через Колыч тоже. Идут себе параллельно, ничего не знают друг про друга. Старогорск и Колыч тоже… живут параллельно и ничего друг про друга не знают. А где-то есть стрелка. Соединение рельсовых линий. Где-то мой поезд эту стрелку проскочил и привёз меня сюда. Всё просто.

– Вовсе даже не просто, – сказал я. – Параллельные пространства нигде не пересекаются. И не соединяются. Параллельные линии тоже. Про это в первом классе учат.

– В бесконечности могут пересекаться, – возразил Глеб. – Это всякий школьник тоже знает.

– В бесконечности! А ты ехал всего два часа.

Янка засмеялся:

– На этот раз бесконечности хватило двух часов.

– Наверно, – сказал Глеб. – А может быть, и в другой раз хватит?

– Скучаешь по Колычу? – спросил Юрик.

– Скучаю?.. Я уже про это говорил: здесь я Робинзон, а там на своём месте.

– Можно и здесь работу найти, – сказал я. Потому что не хотелось, чтобы Глеб куда-то уходил.

– Я, ребята, всю жизнь мечтал книжку написать. А здесь… Я не знаю.

– Значит, хочешь искать стрелку? – спросил Янка.

– Только наизвестно, на каком поезде туда ехать, – усмехнулся Глеб.

Янка встал.

– А зачем поезд? Мы и так на колёсах. – Он запустил пальцы в кармашек на клетчатой рубашке Глеба. Выдернул ампулу с искоркой. Быстро пошёл в конец вагона, сел там на корточки. Оглянулся на нас.

– Ось под полом где-то здесь, да?

Мы подскочили к Янке. Он осторожно вложил ампулу в мелкую выемку на дощатом полу…

И ничего не случилось.

Сначала – ничего. Только я услышал гудение, как в перегретом энергосборнике. Потом "Курятник" задрожал, и под полом раздался скрежет (уже после я сообразил, что это отдирали себя от рельсов приржавевшие колеса). Вагон дёрнулся. Так дёрнулся, что я полетел с ног. Юрка упал на меня. Мы вскочили. Пол встряхивало, фонарь на гвозде сильно качался и разбрасывал тени.

– Едем! – крикнул Янка.

Глеб стоял, расставив ноги, и задумчиво держался за бородку.

– А что? – сказал он. – Может, это действительно выход?

МЫ ЕДЕМ В БЕСКОНЕЧНОСТЬ

– Может, это действительно выход? – спросил Глеб и обвёл нас блестящими очками. – А, ребята?

– Ничего себе, выход, – сказал я, постукивая зубами от тряски. – Сейчас как хряпнемся…

Рельсы были старые, на гнилых деревянных шпалах. Вагон колотило на частых стыках.

– Сейчас выйдем на основной путь, – сказал Юрка.

– Ага, пока выйдем… – сердито начал я. Но тут под колесами сильно щёлкнуло, тряска сразу кончилась. Рельсы загудели ровно и спокойно. Это вагон проскочил стрелку и пошла главная колея – сплошные рельсовые нити на могучих бетонных шпалах. Сразу выросла скорость. В дверь передней площадки рванулся ветер, у Янки взлетели и разлохматились волосы. Янка засмеялся.

Но мне было что-то не смешно.

– А как обратно? – спросил я.

Янка, не перестав смеяться, ответил:

– Да очень просто! Перенесём искорку к задней оси, она и заведётся на обратный ход.

Я был в этом совершенно не уверен. Я вообще ни в чём не был уверен.

– А куда нас несёт-то?

– Как куда? В бесконечность, – беззаботно отозвался Янка. И Юрка, который всегда с ним соглашался, весело засвистел.

Я сказал с досадой на их глупость:

– Вот врежемся во встречный поезд, тогда уж точно будет бесконечность и вечность…

Янка возразил:

– Встречный пойдёт по левой колее, здесь двойной путь.

– В это время не бывает никаких поездов, – сказал Юрка.

Я не стал с ними больше разговаривать, взглянул на Глеба. У него-то ума больше!

Глеб озабоченно дёргал бородку.

– Ребята, Гелька прав. Нужен какой-то сигнал. Давайте-ка вывесим фонарь.

Он опять понёс на переднюю площадку "Сатурн". Янка и Юрка пошли за ним. Я плюнул с досады и остался посреди вагона. В полумраке. Потом взял с ящика маленький фонарик и включил.

Глеб вернулся.

– Гелька… Ты что? Опять обиделся?

– Нет, – сказал я.

– Тогда что?.. Боишься?

– Еще чего! – сказал я.– То есть да, боюсь. Вдруг не вернёмся к утру? Дома знаешь что будет!

Глеб положил мне на плечо горячую ладонь. Покачал меня туда-сюда.

– Вы вернётесь, Гелька… Если до полуночи никуда не приедем, всё равно двинем назад. До рассвета будете дома.

Эти слова меня слегка успокоили. Правда, я сердито подумал, что если Глебу приспичило отправляться в свою бесконечность, мог бы ехать один. Зачем нас-то с собой тащить? Но это была совсем свинская мысль. Я даже откачнулся, чтобы Глеб её не угадал. Он не виноват, никого он никуда не тащил, это всё Янка придумал. И Янка с Юркой Глеба всё равно не оставили бы. А я… я опять остался бы сам по себе?

Да что я, такой трус, что ли?.. Да ни черта я не боюсь! Если я и спорил, то из упрямства. Потому что поехали, меня не спросили.

Ровно гудит вагон, и в гуденье этом прорезается струнный голос. Как отголосок Янкиной музыки рельсов! Как я мог забыть? Ведь совсем недавно я хотел мчаться в дальние дали, открывать какие-то тайны!..

Вот и хорошо, что едем. И что не знаем, чем это кончится, тоже хорошо! Должны же быть в жизни приключения!

Одно только портит мне радость: Юрка и Янка опять ушли вдвоём, не позвали меня. Но эта горечь – уже несильная и привычная, как боль от разбитого утром локтя.

– Глеб, – сказал я, – ты за меня не тревожься, я сам знаю, что такое дальняя дорога.

Он ещё раз качнул меня за плечо – хорошо так, будто молча сказал спасибо. И в это время зашелестели вокруг листы.

Ветер врывался с передней площадки, мчался через вагон и, закрутив спиральные вихри, улетал в заднюю дверь. Завихрения подняли с ящика и с полки стопки Глебовых бумаг.

Мы кинулись собирать их…

К счастью, не улетел ни один лист.

– Ну, всё, – сказал Глеб, когда была собрана растрёпанная стопа. – Вот… Слушай, Гелька, я тут ещё кое-что понаписал… Может, дать тебе и эти страницы?

– Ты их тоже в двух экземплярах печатал?

– Конечно.

– Тогда дай, – сказал я и подумал, что, может быть, скоро Глеб окажется далеко-далеко. – Обязательно дай. А то… вот укатишь в свой Колыч… на веки веков…

Глеб на секунду прижал меня своей пятернёй к рубашке. Потом взял у меня фонарик и шагнул в угол, где на гвозде шевелилась как живая Ерёмина куртка. Глеб снял её, сунул свёрнутые листы во внутренний карман.

– Вместе с курткой и заберёшь.

– Я сразу, чтобы не забыть…

Куртку я накинул на плечи. Она была большущая – обшитый кожей подол зачиркал по коленям. От куртки пахло Ерёмой – тёплым металлом, смазкой и пластмассовой изоляцией. Я незаметно погладил у куртки отворот. Бедный Ерёма. Не слишком ли быстро мы успокоились после его гибели?

И никто не знает, что погиб он, скорее всего, не случайно!

– Глеб!

– Что, Гелька?

– Нет… ничего.

Поздно, Глебу нельзя говорить про это. Он испугается за нас и не станет искать свой Колыч. Останется без дома. Получится, что я его задержал. А какое я имею, право?

Глеб отошёл от меня. Наверно, подумал: "Гелька загрустил о Ерёме, а грустить лучше в одиночку". Я сел в проёме боковой двери, свесил наружу ноги. Тёплый ветер ударил по ногам, забрался под куртку. Сильно пахло полынью. В той стороне, куда мы ехали, светил слабенький закат, а над головой и северным горизонтом небо стало совсем чёрным. Звёзды были большие и белые. Гораздо ярче огоньков, которые мигали на краю земли.

Недалеко от линии тоже светились огоньки – фонари и окна какого-то посёлка. И вот что удивительно! Обычно, когда едешь в поезде, близкие огни проносятся назад, а звёзды остаются неподвижными. Здесь же было наоборот: огоньки и фонари будто замерли, а звёзды проплывали над головой, будто небо плавно вращалось. Что за неразбериха? А, я понял! Наверно, вагон делает какой-то хитрый разворот.

И я перестал думать о звёздах.

Потому что подошёл Юрка.

Фонарик лежал рядом со мной и светил вверх, на Юрку. И Юрка стоял в метре от меня и почему-то опять казался похожим на страусёнка Антона из мультфильма.

– Ты чего? – спросил я.

– На площадке сесть негде. А за день-то натопался…

Я подвинулся. Но Юрка не сел. Он рассеянно смотрел в небо и теребил у пояса краешек серебристого галуна. Этот блестящий лампас был пришит вдоль коротенькой штанины, и верхний кончик у него отпоролся. Юрка дёргал, дёргал его, а потом вдруг сильно потянул вниз и с треском оторвал весь галун. Кинул по ветру.

– С ума сошёл? – спросил я.

– Не-а…

– Влетит, – сказал я.

– С чего? Эту форму нам насовсем подарили.

– А завтра как будешь без лампаса?

Юрка оторвал галун с другого бока.