1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
   
– А я и не мессия, чтобы мне верить, – мягко сказал Моржов.
   
Милена чуть вздрогнула, когда ладонь Моржова слишком сильно сжала её грудь.
   
– Мне кажется, я при тебе как лучшая жена в гареме… – призналась Милена.
   
– Ты спишь с двумя мужчинами сразу, – осторожно возразил Моржов. – Для жены из гарема этот чересчур… по-модернистски.
   
– Саша хороший человек… – виновато прошептала Милена.
   
– Со всеми хорошими не переспишь.
   
– Я… не уверена, что я тебя люблю… Моржов усмехнулся:
   
– А разве это важно?
   
– Я не хочу быть к Саше несправедливой… Моржов пожал плечами. Справедливость здесь была ни при чём. На самом деле Милена, успешная и волевая женщина, просто не могла сопротивляться напору Манжетова. И сознаться Моржову в этой своей слабости
   
Милена тоже пока ещё не могла. Как только она сможет хоть что-нибудь, так сразу Моржов и вышибет Манжетова из жизни Милены.
   
– Саша правда хороший, – повторила Милена. – Нет ничего дурного в том, что человек хочет плату за свои хорошие дела…
   
– Я не спорю, – согласился Моржов. – Я и сам бесплатно даже не высморкаюсь. Дело не в этом. Он ломает, твой Саша.
   
– Он создаёт новое… – возразила Милена.
   
– Нет. Не создаёт. Он был бы рад сделать тебя директором МУДО и не возиться с Антикризом. Но МУДО – это немодно. На МУДО не дадут столько денег, сколько дадут на Антикриз. Поэтому твой Саша создаёт Центр и уничтожает МУДО. Боливар двоих не унесёт.
   
– И всё равно… Это конфликт старого и нового…
   
– Не бывает в России такого конфликта. Мы либо в новую форму вливаем старое содержание, либо в старую форму – новое. А в чистом виде у нас никогда не получается. Давно, блин, живём. До хрена всего намастерили, выбрасывать некуда.
   
– Что же старого будет в Антикризисном центре?
   
– Бесполезность.
   
– А что новое ты вносишь в Дом пионеров?
   
– Щёкин объяснит.
   
– Я не знаю, Боря, почему я с тобой… – покорно примиряясь с проявившимся ужасом, созналась Милена – словно согласилась быть жертвой.
   
Моржов слушал Милену, ласкал её и испытывал ощущение странного раздвоения. Одна Милена – обнажённая, раскрытая – вся принадлежала ему. Другая – говорящая слова – была чужой и вообще не здесь.
   
– Ты жалеешь о том, что мы вместе? – спросил Моржов.
   
– Жалею… – почти беззвучно сказала Милена.
   
– Без меня всё было просто?
   
– Просто…
   
– Ты хочешь уйти?
   
Милена отрицательно покачала головой. Моржов повернулся на бок, обнимая Милену и целуя её в висок.
   
– Я не буду хорошим, как твой Саша, – прошептал он в её волосы. – Но я тебя не сдам, как он сдал тебя мне. Если, конечно, ты не уйдёшь сама.
   
– Не уйду… – повторила Милена, и Моржов словно поймал её слова, тихонько положив кончики пальцев ей между губ. Другая ладонь Моржова, гладившая Милену по затылку, бережно и настойчиво наклоняла Милену вперёд.
   
– Когда Манжетов приезжает к нам с проверкой? – спросил Моржов, закрывая глаза.
   
– Пошлежафтра, – сказала Милена.
   
Взятым у Розки ключом Моржов отомкнул амбарный замок и потянул на себя скрипучую дверь жилого домика номер два. Упыри, сопя, толклись за спиной Моржова, а потом под локтями Моржова порскнули в корпус. Видимо, они считали, что здесь под запорами хранятся какие-то сокровища, которые от них скрывают. Домик загудел от топота и воплей упырей, всполошенно захлопал дверями, как крыльями.
   
Моржов вошёл в холл, где стояли два теннисных стола – объект многолетних вожделений Каравайского. В корпусе было затхло, воздух словно окостенел, пахло сухой извёсткой и старыми досками. Свет, проходя сквозь пыльные окна, становился жёлтым, будто на выцветшей фотографии.
   
– Здесь же нет ничего! – разочарованно орали упыри из дальних комнат.
   
Моржов теребил окаменевшие шпингалеты на окнах.
   
– Очень неуютное помещение, – важно сказала Наташа Ландышева, возвращаясь в холл.
   
Потом выбежал Серёжа Васенин.
   
– Смотрите! Это из прошлого осталось! – восхищённо заявил он, размахивая мятой газетой. – Здесь программа для телевизора! А всё уже давно показали!…
   
Серёжа развернул газету и с горящими глазами принялся жадно перечитывать программу.
   
– Во!… – прошептал он. – Это кино я тогда смотрел!… Вообще давно было!… Я только пятый класс закончил!… Думал, что в том кино всё по-настоящему!
   
– Борис Данилович, а зачем мы здесь? – несколько брезгливо спросила Наташа.
   
– Надо поговорить, – объяснил Моржов, с треском открывая окно. – Наташа, собери всех где-нибудь в одной комнате.
   
Наташа быстро собрала упырей. Упыри ждали Моржова и качались на голых панцирных сетках кроватей с таким упоением, словно в их собственном корпусе голых панцирных сеток не имелось вовсе.
   
Моржов демонстративно прикрыл дверь.
   
– Разговор у нас тайный ото всех, – сказал он. – В ближайшие два дня о нём никому рассказывать нельзя.
   
– Даже Дрисанычу? – удивились упыри.
   
– Даже ему, – кивнул Моржов и сел на колченогий стул.
   
Упыри таращились на Моржова, ожидая страшной тайны.
   
– Вам нравится Дмитрий Александрович? – спросил Моржов.
   
– Нравится! – с вызовом заорали упыри.
   
– Дрисаныч не баба, он всегда за нас, – злобно сказал Гершензон.
   
– А Константин Егорович?
   
– Константин Егорович очень много всего знает, – с уважением сообщил Серёжа Васенин.
   
– Он рассказывал недавно, что по железной дороге ездил бронепоезд и стрелял из пушек по деревне! - выпалил Гонцов. – А до деревни-то целых три километра!
   
– Он вообще прикольно рассказывает, но старый, – заявили упыри так, словно Костёрыч был полезным и работающим прибором, хотя уже немодной модели.
   
– Но ведь пользу он приносит? – подсказал Моржов.
   
– Немного приносит, – признали упыри.
   
– А Милена Дмитриевна?
   
– С неё нужно брать пример, – безапелляционно сказала Наташа Ландышева.
   
– Пусть живёт, если она Ландышке для примера нужна, – помиловал Милену Гершензон.
   
– А Софья Александровна?
   
– Её Дрисаныч любит! – гневно завопили упыри. В их понимании, похоже, Сонечка была чем-то очень нужным, что обеспечивало функционирование Дрисаныча.
   
– А Роза Дамировна?
   
– Кормит, – сразу сказал Гершензон.
   
– Перчатка вчера Чечена избила! – заорал Ничков. – Она его вот так сзади за шею взяла… – Ничков схватил Чечкина за шею и нагнул, – и по жопе ему полотенцем настучала!
   
– За что? – поразился Моржов.
   
– Она думала, я конфеты ворую! – снизу крикнул пострадавший Чечкин. – Отпусти, дебил, башка же отвалится!… А я просто полез в её коробку свои мятые конфеты на нормальные обменять! Я лишнего не брал!
   
– Понятно, – сказал Моржов. – Ну, про себя я не спрашиваю…
   
– Вы тоже ничего, – сознался Ничков. – Только вас всегда нет.
   
– Значит, вы довольны? – подводя итог, спросил Моржов.
   
– Мы ещё хотим! – опять завопили упыри. – Пускай нам лето продлят! На всю смену!…
   
– Тихо, – помахал руками Моржов. – А вы знаете, что вам нельзя было здесь ночевать? Вы были обязаны каждый день в пять вечера уезжать домой. А в субботу и воскресенье вообще не приезжать сюда.
   
– А чо нам дома делать? – едва не полопались упыри.
   
– А то, что американцы должны были приехать, – знаете?
   
– Они тупые, вот и не приехали!
   
– А то, что вас должно быть тридцать человек, а не шесть, – знаете? – допытывался Моржов.
   
– Дак все же в поход с Дрисанычем собирались, а не в лагерь! – за себя заорали упыри. – А поход запретили! Кто в лагерь-то поедет, если в поход хотели?
   
– Я никого не ругаю, – успокаивающе помахал открытыми ладонями Моржов. – Я просто выясняю, в курсе ли вы.
   
– Мы всегда в курсе! – угрюмо ответил Гершензон.
   
Моржов, закуривая, подумал, что не надо врать детям, будто педагоги остались в Троельге лишь потому, что хотели устроить школьникам хороший (и обещанный) отдых. Такая причина, конечно, тоже была, но не единственная и не главная.
   
– А теперь смотрите, что у нас получилось. – Моржов приступил к основному вопросу. – Американцы не приехали. Вас оказалось шестеро вместо тридцати. Но по домам мы вас не разогнали и лагерь закрывать не стали. Виноваты, конечно, мы, а не вы. Но теперь я прошу вас, паца, помочь нам. Я это делаю сам и за себя. Ни Дрисаныч, ни Костёрыч, ни наши женщины об этом вас просить не будут. Они бы и мне запретили, если бы узнали. Но если вы нам не поможете, всем нам теперь будет плохо. Точнее, всех выгонят с работы.
   
– Дак что, поможем! – взбодрились упыри.
   
– Но самое противное в том, что вам придётся врать.
   
– Дрисанычу врать мы не будем, – робко возразили упыри.
   
– Нет, конечно, не Дрисанычу. Врать надо будет проверке, которая приедет завтра.
   
– Врать нехорошо… – осторожно заметил Серёжа Васенин.
   
– Я знаю, – подтвердил Моржов. – И я не должен просить вас об этом. Но нет другого выхода. Мне наплевать на себя, я не пропаду и без этой работы. Но я считаю, что Дрисаныча и Костёрыча, а также всех наших женщин нельзя выгонять с работы за то, что с лагерем вышло так, как вышло. Вы согласны со мной?
   
Упыри молчали.
   
– А чо выгонять-то сразу? – пробурчал Ничков.
   
– Чтобы никого не выгнали, завтра для проверочной комиссии нам надо разыграть спектакль, будто бы вас тридцать человек и будто бы американцы – здесь.
   
– А как это? – удивились упыри.
   
– Ну, это не очень сложно. Когда комиссия приедет, вы будете в лагере изображать дежурных. Потом комиссия отправится смотреть на американцев. Американцы типа как будут играть в бейсбол на том берегу Талки. А вы переберётесь через реку и изобразите американцев. Дальше комиссия поедет смотреть других наших детей, которые на экскурсии. Вы быстро перебежите в нужное место. Там уже будут Дмитрий Александрович и Константин Егорович. С ними вы изобразите детей на экскурсии. Вот и всё.
   
– А чо, комиссия-то не увидит нас, что ли? – не поверил Гершензон. – Сосчитать же можно… И морды одни и те же.
   
– Комиссия будет смотреть на вас издалека. За километр. И ничего толком не увидит.
   
– Дак она подойдёт поближе! – плачуще закричал Ничков.
   
– Не подойдёт, – заверил Моржов. – Для этого вам сегодня нужно будет на одной дороге выкопать яму, а в другом месте немножко поломать мост.
   
– Я могу вообще мост взорвать! – тотчас воодушевился пиротехник Гонцов. – А в яму – мину! Там так рванёт!…
   
– Нет, настолько круто не надо, – осадил его Моржов. – Но всем надо сегодня поработать. Сначала – притащите в этот домик все спальные мешки и свои вещи и разбросайте их по кроватям. Ну, как будто тут живут двадцать или тридцать человек. Затем… Ничков, ты назначаешься ответственным за яму. Самым главным генералом. Серёжа, у тебя ведь есть карта местности?
   
– Мне Константин Егорович дал, – солидно ответил Серёжа.
   
– Замечательно. Я покажу тебе на карте, где надо выкопать яму, а Ничков организует работы.
   
– Я вообще всех тут организую! – охотно согласился Ничков.
   
– Только не бей никого, – предупредил Моржов.
   
– Не будут подчиняться – ур-рою!…
   
Моржов играл на том, что Ничкову и самому хочется быть лидером. А Серёжа, как носитель карты, получал дополнительный авторитет. Надо было бы и хитроумного Гершензона куда-то пристроить. Моржов подумал.
   
– Гершензон, – веско сказал он, – только тебе поручить могу… На мосту требуется переложить доски так, чтобы грузовик смог проехать, а легковушка – не смогла. Понимаешь меня?
   
– Чего тут не понять? – буркнул Гершензон.
   
– И ты лично проконтролируй, чтобы паца доски правильно переложили. Только тебе доверяю. Ничков – а на тебе дисциплина!
   
– Да я их самих под доски закатаю, если слушаться не будут!
   
– А мне работу? – подпрыгивал на месте неистовый Чечкин.
   
– Чечкину и Гонцову отдельная задача, – продолжал распределение ролей Моржов. – Вы должны сходить на дорогу и выбрать место для засады. Завтра с утра Гонцов идёт в засаду. Как только проедет машина с комиссией, Гонцов запускает ракету.
   
– Красную или зелёную? – деловито спросил Гонцов.
   
Моржов изобразил тяжёлые размышления.
   
– А синие есть?
   
– Синих с собой нету… Но я могу сбегать домой!
   
– Ладно, не надо. Запускай красную.
   
– А можно, пока машины нет, я буду запускать зелёные ракеты? – жалобно попросил Гонцов. – Зелёные – значит всё нормально. Тревога – красная ракета.
   
– Надо беречь боеприпасы, – хозяйственно распорядился Моржов. – Мало ли чего, сами понимаете.
   
– А мне-то работу? – страдальчески напомнил Чечкин. – А я?!.
   
– А ты возьми топор и расчисти для Гонцова тропу от этого корпуса до засады. Гонцову же придётся отходить быстро. Нужно, чтобы ему ничего не помешало.
   
– Я там вообще просеку вырублю! – уже агрессивно пообещал Чечкин. – Можно щас лететь?
   
– Сначала – яма и мост, – строго определил Моржов.
   
Всё это ему напоминало совещание командира партизанского отряда с группой пионеров-героев. Упыри уже вдохновились идеей спецоперации, а Серёжа Васенин сидел грустный. Наташа Ландышева морщилась.
   
– Борис Данилович, – печально сказал Серёжа, – а зачем всё это нужно? Ведь можно объяснить, договориться по-нормальному…
   
– Нельзя, Серёжа, – вздохнул Моржов. – Нельзя.
   
– Почему?!
   
– Да никто слушать не будет! – отрезал Гершензон.
   
– И это тоже… Но не только. – Моржов снова закурил. – Если хотите, паца, я объясню вам. Надо?
   
– Ну, объясните, – неохотно согласился Ничков. – Только быстро. У нас же дела.
   
– Дело в том, – начал объяснять Моржов, глядя на Серёжу, – что сейчас все работники должны зарабатывать деньги для своего начальства. Кто не зарабатывает, тех увольняют.
   
– У меня маму с фермы уволили, – сказал Серёжа.
   
– А у меня маму и папу, – буркнул Гершензон.
   
– А у меня тоже маму!… – крикнул Ничков, но, видимо, кроме мамы, никого у него больше не было. – И… и у друга тоже маму! И мужика одного из подъезда!…
   
– А как Дмитрий Александрович должен зарабатывать деньги? – спросил Серёжа. – Он ведь не продавец.
   
– Очень просто, – пояснил Моржов. – Например, он говорит, что ведёт вас в поход, и ему государство даёт деньги на поход. А он в поход вас не ведёт, а деньги отдаёт своему начальству.
   
– Нам на поход никаких денег никогда не дают! – возмутился Ничков. – Я знаю! Всегда за свои ходим! Только жратву дают!
   
– Я ведь вам, паца, упрощённо рассказываю, – пояснил Моржов. – В жизни всё сложнее. Вам объяснять сложнее?
   
– Объясняйте.
   
– Сколько человек, Серёжа, у вас ходит в кружок к Константину Егоровичу?
   
– Шесть. Ну, иногда меньше. А иногда даже стульев не хватает.
   
– А сколько в кружке стульев?
   
– Восемь. И у Константина Егоровича один.
   
– А по правилам вас должно быть пятнадцать человек. Директриса всем говорит, что у неё пятнадцать человек, и получает зарплату за пятнадцать человек. А если Константин Егорович скажет, что вас всего шесть человек и она получает зарплату нечестно, то она его выгонит с работы, потому что по правилам у него должно быть пятнадцать человек. Но пятнадцать у него не будет никогда, потому что ему дали всего восемь стульев.
   
– А… з-зачем всё так? – обомлел Серёжа.
   
– Потому что так можно заработать денег. Если бы у Константина Егоровича было пятнадцать человек, то директрисе надо было бы искать ещё шесть стульев. Тратить деньги на эти стулья. А когда вас всего восемь, эти деньги можно положить себе в карман. И Константин Егорович ничего не сможет возразить, потому что его выгонят за то, что детей у него всего шестеро. И так у всех, не только у Константина Егоровича. У Дмитрия Александровича – по-другому, но то же самое.
   
– Надо выгнать эту директрису, да и всё, – заявил Гершензон.
   
– Выгнать её может только её начальник. Но она зарабатывает деньги своему начальнику, и он не будет её выгонять. Перед своим начальником директриса такая же, как Константин Егорович перед ней. И такое со всеми до самого верха.
   
Моржов говорил так, будто порядок вещей был чьим-то умыслом, хотя на самом деле всем заправлял безличный формат. Но упыри про формат не поняли бы. Упыри сидели потрясённые.
   
– Но ведь это всё очень плохо, – сказал Серёжа.
   
– Плохо, но не всем. Вам, Константину Егоровичу, Дмитрию Александровичу плохо… А директрисе уже хорошо. Она ведь не водит вас в походы. Не сидит весь месяц в этом лагере. Если её начнут ругать, она скажет, что виновата не она, а Константин Егорович с Дмитрием Александровичем, и ей ничего не будет.
   
– А у ментов так же, – вдруг сказал Гершензон. – Бандиты людей грабят, а менты грабят бандитов. Поэтому бандиты их и боятся. А простых людей менты не защищают, чтобы бандиты могли их ещё грабить. У моего брата одни козлы отняли сотовый, менты их нашли и за деньги отпустили, а сотовый себе оставили.
   
– И так, паца, везде, – сказал Моржов. – Наверное, мне не нужно вам об этом говорить, но вы же не дураки, сами всё видите. Вы знаете, почему в лагере вас так мало. Дрисаныч ли в этом виноват?
   
– Не Дрисаныч, – согласились упыри.
   
– Значит, давайте защитим Дрисаныча, как сможем. И не только его, а всех, кто здесь. Если для этого надо кому-то соврать, я совру. Дрисаныч мне дороже, чем директриса, потому что он и вправду с вами ходит в походы, но получает денег меньше, чем она. И пусть я сделаю неправильно. Дрисаныч вам уже говорил: настоящий – это тот, кто может поступить неправильно, если другим от этого по-настоящему станет лучше. Помните?
   
– Помним, – закивали упыри.
   
– Всё в жизни, паца, устроено очень неуклюже, – искренне сказал Моржов. – И потому почти никогда не получается поступать красиво. Всегда рожа крива.
   
Гершензон подумал и осуждающе изрёк:
   
– Береги честь смолоду, коли рожа крива!
   
Розка перевернулась на живот, накинула на голову край спальника и сладко сообщила:
   
– Моржик! Я не хочу уезжать из Троельги!
Моржов лёжа натаскивал штаны и щёлкал ремнём.
   
– Я даже согласна терпеть здесь Чунжину и Опёнкину, если ты не будешь подходить к ним ближе трёх метров! – добавила Розка.
   
– Я и так уже на велосипеде их объезжаю, – ответил Моржов и пошлёпал Розку по голому заду. – Вставай, красавица.
   
– Раком? – сладко спросила Розка.
   
– Ну, если тебе будет удобно возвращаться в Троельгу раком, то можно и так.
   
Моржов поднялся на ноги и принялся обуваться, одновременно засовывая пистолет под ремень на поясницу. Был вечер пятницы, еженедельный национальный праздник России. Мало ли, какие пьяные ублюдки могли выбраться на природу и наткнуться на их сладкую парочку… ПМ в пятницу вечером никому не помешает.
   
– Моржик, а где мы будем встречаться в городе? – натягивая плавки, спросила Розка.
   
– Розка, смотри!… – Моржов быстро схватил с земли бинокль и уставился на Талку, блестевшую за соснами. Полянка, облюбованная Моржовым, находилась чуть в стороне от реки. – Какие-то туристы плывут! Подростки!
   
– Ну и что? – удивилась Розка, засовывая груди в уже застёгнутый лифчик. – Когда ты уезжал неделю назад, мимо нас тоже туристы проплывали.
   
– Это же, блин, шанс! – оживился Моржов. – И упырей не надо будет гонять!… С этими подростками завтра мы комиссии такую жопу на глаза натянем, что комиссия манду от Катманду не отличит… Розка, одевайся живее! Надо тормознуть туристов!
   
Моржов спустился на берег и прямо в кроссовках зашёл на мелководье. По узкой Талке из-за поворота плыли три цветных катамаранчика, каждый с грудой подростков. Передний катамаран был уже совсем рядом с Моржовым.
   
– Эй, ребята, причальте, пожалуйста! – крикнул Моржов.
   
– На хуй пошёл, ебосос очкастый! Иди отсюда, чмо! Пидор гнойный! Ебись конём, сука! – весело, зло, бесстрашно и нагло заорали Моржову с катамарана.
   
Моржов обомлел. Он разнежился с Розкой, а теперь ему как грязной, мокрой тряпкой смазали по роже.
   
Странно: раньше он бы просто ухмыльнулся, отвернулся и ушёл. Но сейчас у него внутри словно всё перекувыркнулось. Он вдруг почувствовал, что край: он больше не может торчать в этом говнище. Или глухой забор по периметру, чтобы никого вокруг не видеть, или, блядь, всех положить.
   
Моржов вытащил ПМ и, почти не целясь, шарахнул в борт катамарана. Простреленная гондола вмиг обмякла, лепёхой расползаясь по воде от груза. Эхо выстрела хлестнуло по прибрежным кустам, смахнуло с неба стрижей. Розка завизжала. Катамаран замолк. Подростки замерли, боясь пошевелиться.
   
– Живо причалили, недоёбки! – рявкнул Моржов. – Ну!
   
Подростки, невнятно ругаясь, схватили вёсла и загребли к берегу, не сводя с Моржова глаз.
   
– Боря, не надо! – закричала Розка. – Пусть плывут!…
   
Расшвыривая ногами воду, Моржов ринулся к катамарану и схватил его за какую-то верёвку.
   
– Кто у вас тут самый борзый? – рычал Моржов, стволом пистолета обводя притихших подростков. – Кто начальник?
   
– У нас там начальник… Сзади… – пробурчал один из подростков. – Чё ты, мужик, залупился-то…
   
Два других катамарана спешно гребли к остановленному. С них доносились какие-то угрожающие вопли.
   
Моржов опять бабахнул из пистолета над головами подростков и крикнул двум подплывающим катамаранам:
   
– Командира мне надо!
   
– Боря!… – умоляла с берега Розка.
   
С самого дальнего катамарана в воду спрыгнул дядька в тельняшке, в трусах и с армейским ремнём. Он мощно пошагал по воде к Моржову. На его ремне болтался увесистый нож в толстом чехле.
   
– В чём дело? – угрюмо спросил он издалека.
   
– Отойдём на берег, – предложил ему Моржов.
   
– Тут говори, – потребовал дядька, приближаясь.
   
– Пошли отойдём, – повторил Моржов. – Не бойся, я один.
   
Он повернулся и направился к берегу. Все три катамарана за его спиной сразу загомонили, обсуждая получившийся косяк.
   
– Сидите, блин, прижмитесь, дегенераты! – бросил дядька подросткам, бултыхая вслед за Моржовым.
   
– Ну чего тебе от них надо?… – жалобно налетела на Моржова Розка, но Моржов осторожно отодвинул её в сторону.
   
– И чего ты хотел? – с вызовом спросил Моржова дядька, подошедший сзади.
   
Моржов повернулся и почувствовал, что утыкается носом в стену. Он уже не хотел ничего. Раньше какие-то там матюки в свой адрес ни за что не остановили бы его, если он затевал важное дело. А сейчас ему было просто противно припахивать этих уродов с катамарана. Чтобы Розка, Милена, Сонечка видели их, слышали их базары?… Да ну на фиг. Лучше уж обойтись силами упырей…
   
– Дядька, извини… – Моржов озадаченно почесал в затылке рукоятью пистолета (чтобы дядька не забывал про ПМ). – Эти гондоны твои… Ничего уже не хочу. Плывите.
   
Дядька потоптался, явно расслабляясь. Он убедился, что Моржов один (женщина – не человек) и не агрессивен.
   
– У тебя с головой всё нормально, парень? – участливо спросил он. – А то со шпалером-то при такой голове надо аккуратнее…
   
– Извини, – повторил Моржов. – Всё, проехали. Иди давай.
   
Дядька ничего не ответил и пошёл к воде. Он осмотрел простреленный, сдувшийся катамаран, чего-то злобно объявил подросткам и уплюхал к своему судёнышку. Катамараны дружно оттолкнулись от мели, выбираясь на стрежень.
   
Моржов устало присел на пригорок, а Розка уселась рядом. Последний катамаран проплыл мимо, как колесница триумфатора.
   
– Что с тобой, Моржик? – ласково спросила Розка. – Ты какой-то нервный…
   
– Да не знаю, Розка… – тяжело ответил Моржов. – Не нервный я… а какой-то ответственный стал. Хотел как лучше… Обломался.
   
Возрастание моржовского чувства ответственности Розка, конечно, отнесла сугубо на свой счёт и благодарно прижалась грудью к моржовскому локтю.
   
– Да не бойся ты про завтра, – прошептала Розка и положила ладонь на пряжку моржовского ремня. – Хочешь, сейчас пластинку по второму разу прокрутим?
   
Хотеть-то Моржов хотел всегда, да не всегда мог. Он прикинул в уме продолжительность действия виагры и решил, что вполне укладывается в смету.
   
…Через час Розка и Моржов вышли из лесочка и по тропке пошли к Троельге через большую луговину вдоль берега Талки. Розка плелась вся разморённая и в общем уже мало чего соображала. На луговине вдали Моржов заметил полотняные пузыри туристических палаток и поднял бинокль.
   
– Я не я буду, если это не наши знакомые… – пробормотал он.
   
Действительно, в траве лежали три цветных катамарана и в ряд топырились купола десятка палаток. Вокруг сновали давешние подростки, причём многие – с сигаретами в зубах. Возле кучи дров дядька-руководитель разводил костёр.
   
Моржов и Розка шли мимо палаток. Подростки, узнавая Моржова, затихали. Моржов с изумлением смотрел на снаряжение этой группы – новенькое, импортное, яркое, удобное. Катамараны бананами, рюкзаки с понтами, палатки двойные и при тамбурах…
   
– Не разминуться нам сегодня, – сказал Моржов руководителю, который поднялся с корточек и недовольно глядел на него, сунув кулаки в карманы камуфляжных штанов. – Вы чего здесь встали?
   
– Ты же сам мне катамаран прострелил, – ответил дядька, не опуская настороженного взгляда. – Мне как дальше на дырявом плыть? Клеиться надо. Чем ты недоволен?
   
– Вон там, за подвесным мостом, – мой лагерь, – пояснил Моржов. – У меня там пионеры и женщины. Увижу рядом твоих ублюдков – застрелю.
   
– Стреляй, – согласился дядька. – А ты что, вожатый, что ли?
   
– Вроде этого, – кивнул Моржов. – А у тебя что за упиздни?
   
– От ментовки, – туманно ответил дядька.
   
– Ментовские дети?
   
– Не дети. Трудные подростки. Которые на учёте в детской комнате состоят. Их на лето из города вышибают, чтоб не воровали, не хулиганили. Ментура денег даёт на походы.
   
– А ты кто?
   
– Да кто?… – почему-то вдруг рассердился дядька. – Да никто! Взялся в отпуске подработать. Продержать их на реке три недели. А так при элеваторе в Ковязине инженер-электрик.
   
– Бли-ин!…- сказал Моржов. – А я и не понял! Думал, пахан какой… Предлагаю как педагогу с педагогом на «вы» перейти. Борис. – Он протянул дядьке руку.
   
– Аркадий Петрович, – усмехаясь, сказал дядька, пожимая руку.
   
– А это Роза, – представил Моржов. – Тоже вожатая.
   
– Очень приятно. – Аркадий Петрович слегка поклонился. – Я уж думал, что
вы какие-то новые русские… Думал, мои дегенераты нарвались на отморозка. Обидно, думаю, будет, если меня за дегенератов отморозок застрелит.
   
Моржов, а потом и сам Аркадий Петрович засмеялись.
   
– Пойдёмте к нам, чаю попьём, – предложил Моржов.
   
Аркадий Петрович оглянулся – нету ли поблизости подростков.
   
– Я этих козлов без присмотра не могу оставить, – сказал он. – Напортачат, сбегут в деревню… А там понятно – своруют чего-нибудь, подерутся или водяры добудут. Вечером сюда из деревни явятся такие же козлы порядок наводить… Плохо, что пришлось встать рядом с деревней. Я обычно километров на пять отплываю.
   
– Извините, и у самого сорвалось, – покаялся Моржов. – Я не понял сразу, что идиоты плывут. А то бы не сунулся.
   
– Ладно, прошу прощения, надо лагерь до ума довести. – Аркадий Петрович ещё раз протянул Моржову руку. – Приходите вечерком, Борис. Сам-то я от этих ни на шаг…
   
Моржов и Розка пошли дальше.
   
– Да-а, – вздохнул Моржов. – Хорошо живут трудные подростки… В походы их бесплатно отправляют, денег дают на жратву, на снарягу новую… Вот смотри, Розка, это тебе пример действия в логике Антикриза!
   
Розка не слушала Моржова, а встала на цыпочки, на ходу прильнула к Моржову и жарко, сладко шепнула ему в ухо:
   
– Я тебя так люблю, Моржище…
   
В Троельге Моржова сразу окружили упыри.
   
– Видали, Брилыч, кто приплыл? – гневно орали они. – Шпана всякая! Мы там многих знаем! У них там у одного вообще убийство! А видали, какие у них лодки надувные?…
   
– Всё видал, – подтвердил Моржов, словно заново разглядывая своих упырей – Гонцова, Ничкова, Чечкина, Гершензона…
   
Уличные паца, уличные паца… Это были распущенные, невоспитанные, грубые, даже глуповатые, но очень хорошие дети. Они были достойны того, чтобы им устроили этот месяц в Троельге. Но понять это можно было только в сравнении.
   
– Я у них спальные мешки посмотрел, – мрачно сообщил Гершензон, – так наши мешки ихним в подмышки не годятся!
   
– А почему нас в поход не пустили за свои же деньги, а эти идут за бесплатно? – негодовал Ничков. – Нам и в этом-то лагере ночевать нельзя, да ещё по двести рублей с каждого содрали, а им всё можно?
   
– Очень просто, – объяснил Моржов. – Школу бросайте, воруйте, курите и пейте, хорошо бы ещё вам пару лет в тюряге отсидеть, но это по возможности, конечно, – и тогда вас тоже бесплатно отправят в путешествие на новеньких катамаранах. Вон, к примеру, Розу Дамировну все вместе замочите и будущим летом пойдёте в поход. И прививки от энцефалита ставить не надо.
   
– А почему?… – потрясённо спросил Ничков. Объяснять упырям про Пиксельное Мышление было рано.
   
Моржов только пожал плечами.
   
– Эх, ребята, – сказал он. – Мне ведь надо дальше к комиссии готовиться…
   
В Троельгу вернулись Милена и Сонечка, которые ездили в Ковязин за разными стенгазетами, гербариями, коллекциями бабочек и девчачьими дневниками из других лагерей. Всё это Моржов и девки развесили в корпусах но стенам. Моржов подумал, надо ли убирать «План эякуляции», но никто в упор не видел нового заголовка, и Моржов этот план оставил. Щёкин и Костёрыч, тяжело вздыхая, заполняли учётные журналы и планы методических мероприятий.
   
Вечером после ужина Моржов всё-таки решил навестить Аркадия Петровича.
   
Аркадий Петрович почему-то сидел у костра один, а с десяток трудных просто валялись в траве за лагерем и болтали.
   
– Добрый вечер, – сказал Моржов. – Можно к огоньку?
   
Он уселся, закурил, покрутил головой и спросил:
   
– А чего ваши трудные не с вами?
   
– Наказаны, – буркнул Аркадий Петрович. – Боже, как они мне надоели, уроды…
   
– Что, тяжело с ними?
   
– Нет, не тяжело… – Аркадий Петрович отрицательно покачал головой. – Скучно. Мучительно скучно. Представьте, Борис, что три недели подряд вы должны… скажем, каждые пять минут с выражением читать одно и то же стихотворение. Вы его возненавидите. У этих уродов жизнь вроде бы вольная, интересная, а на самом деле – одно и то же. До бесконечности.
   
– Украл, выпил, в тюрьму, романтика? – процитировал Моржов.
   
– Нет. Просто: украл – выпил. Украл – выпил. Украл – выпил. Украл – выпил. Украл – выпил. Украл – выпил.
   
Моржову на миг показалось, что это говорит кукушка из часов.
   
– Жалеете, что связались? – подсказал Моржов.
   
– Жалею времени потерянного… Зато – опыт. Я вот раньше даже как-то сочувствовал этой шпане… Трудное детство, в стране неразбериха, нищета, алкоголизм, наркомания, никому они не нужны… Брехня!
   
– Что, нет нищеты, алкоголизма, наркомании? – искренне удивился Моржов. Ему было интересно поговорить об этом с человеком знающим, но не хотелось оппонировать. А без оппонирования Аркадий Петрович говорить бы, наверное, не стал.
   
– Почему же, всё есть… Но это не причина, а следствие. А причина – личный выбор. Я смотрю на этих дегенератов и вижу, что они сами выбирают такую жизнь. Как им сочувствовать после этого? Они же счастливы. Счастливее нас.
   
– Нас ебут, а мы крепчаем, как говорят в армии.
   
– Крепчают. У всех есть свои дома. У двоих из троих у них есть родители. Половина из этих пацанов – из нормальных, вовсе не нищих семей. Но пацанам просто нравится так жить. Им не помогать надо, а мешать. А я – помогаю. Потому и противно.
   
– А почему им нравится так жить?
   
– А вот это загадка… Угостите сигареткой, Боря. Все мои сигареты эти гады или расстреляли, или украли… Я думал, что им так выгоднее. Но эта мысль неправильная. Например, многим из них родители могли бы давать на карманные расходы больше денег, чем они украдут. Тем более у нас в Ковязине. Но ведь родители дадут – и потом спросят: на что потратили? А ни на что хорошее они не потратят. Поэтому воруют, грабят. Им так проще. Я понял, что люди живут не так, как выгоднее, а так, как проще.
   
– Откуда ж столько миллионеров? – удивился Моржов. – Неужто заработать… нет, организовать себе капитал – это проще?
   
– Кому-то – проще, чем жить в нищете. Мне вот проще работать, где работаю, чем воровать. Я своё детство вспоминаю… Тоже ведь шпана малолетняя была. Но тогда почти у всякой шпаны имелся наставник-урка. Пацанам было проще слушаться его, чем своим умом жить, вот и становились шпаной. А этих вот ведь не урки портят. Сами за себя решают жить так, как живут. Идиоты.
   
– Их жалеть – всё равно что жалеть индюка за то, что ходит, а не летает, так?
   
– Ну, почти так. Индюк-то и не сможет летать. А эти могут не воровать. В институт поступить не могут, да, но не воровать – могут. Мало ли у нас дураков с трёхклассным образованием живёт просто хорошо, по-человечески? Не богато, а нормально? Да, мухлюют там как-то, бывает. С работы чего уволокут. Грешны – и краденое купят по дешёвке. Но работают худо-бедно. Бомжей насмерть не запинывают ради интереса. Девчонок из своего подъезда не насилуют. Не проламывают головы старухам, чтобы пенсию забрать. Не режут таксистов, чтобы покататься…
   
– В топку их? – предположил Моржов. – Или перевоспитывать?
   
– В топку, – горько сказал Аркадий Петрович. – Хоть после этих слов про меня невесть чего и подумают… Перевоспитать их невозможно. Нечего перевоспитывать, если каждый живёт, как проще. Надо, чтобы воровать было сложнее, чем зарабатывать. Тогда проще будет жить по-человечески.
   
– Какие-то утопические вещи вы говорите.
   
– Если никто не пробовал, то не значит, что это невозможно.
   
– Почему не пробовали? Пробовали. Не получилось.
   
– Не пробовали, – повторил Аркадий Петрович. – Охрана или наказание, вот что пробовали, а других способов не пробовали. Потому что не пробовать – тоже проще.
   
– А какие ещё есть способы? – хмыкнул Моржов. – Ничего не иметь? Это пробовали. Тогда тебя самого воруют.
   
– Значит, в топку, – признал Аркадий Петрович. – Есть же предел. Вот ведь вы с пистолетом ходите…
   
Моржов подумал, что имеются и ещё варианты, кроме охраны, наказания и неимения. Например, изоляция – чтобы никогда ни с кем не общаться. Или лоботомия – чтобы и мысли украсть в голову не пришло.
   
Или же просто терпеть. Как, собственно, и происходит. Система выбирает то, что проще, если этот выбор не разрушает систему. А он не разрушает, если он – составная часть системы. М-да. Не шибко-то весело.
   
– А из-за чего эти сволочи у вас от костра отлучены? – спросил Моржов, меняя тему.
   
– Из-за вас, Борис, – сказал Аркадий Петрович и, подумав, добавил: – Отчасти, конечно… Я там троих отправил дыру от вашей пули заклеивать… Дурак. Дыру-то они заклеили, а потом клея нанюхались. Кривлялись тут, хохотали, облевали палатки и спальники… В общем, понятно. Кстати, Борис, хотел у вас спросить… А зачем вы вообще их остановили?
   
– А-а!… – вспомнил Моржов. – Точно! У меня же к вам дело было! В свете вышеизложенных фактов я уж не знаю, уместно ли…
   
И Моржов вкратце пересказал Аркадию Петровичу ситуацию с комиссией и со своей аферой.
   
– Вот и хотел вам предложить изобразить американцев, – закончил Моржов. – За речкой на поляне побегать с мячиком, пока комиссия будет смотреть на вас. Только материться громко нельзя. А я скажу, что вы – американцы.
   
Аркадий Петрович похмыкал и снова стрельнул сигарету.
   
– А почему бы и нет? – задумчиво произнёс он. – Я помогу вам, Борис. Можете на меня надеяться.
   
– Это не бесплатно, – пояснил Моржов. – Я заплачу. Могу по пятьсот на подростка и тысячу вам.
   
Аркадий Петрович замотал головой.
   
– Деньги мне, конечно, нужны, – сказал он. – За деньги я на эту муку и пошёл… Но всё равно. Этим, – Аркадий Петрович кивнул на трудных, – никаких денег платить не надо. А я не возьму. Если возьму, то буду чувствовать себя продажной девкой. Есть вещи, которые я делаю или не делаю, но ими не торгую.
   
Моржов ещё посидел с Аркадием Петровичем, разговаривая о жизни, подробнее обсудил схему завтрашнего представления и попрощался, оставив пачку сигарет.
   
Он шёл в Троельгу по тёмной дороге и думал о разговоре с Аркадием Петровичем, о самом Аркадии Петровиче. Есть ведь ещё такие мужики… Будь тогда на берегу на его месте настоящий отморозок, Аркадий Петрович рухнул бы в Талку с пулей во лбу. А сейчас – жив-здоров, вытирает жопы долбоёбам…
   
Бледные, как привидения, низкорослые тени заступили Моржову дорогу. Теней было, разумеется, три.
   
– Эй, мужик, погоди, не ссы… – хрипло сказала одна из теней.
   
Это был подросток лет уже четырнадцати – весь белый, дрожащий и мокрый. Моржов поначалу подумал, что он искупался, а потом догадался, что пацана просто ломает после клея.
   
– Ну? – спросил Моржов, останавливаясь. Ему было ничуть не страшно – только интересно, как при встрече с инопланетянами или, например, настоящими упырями.
   
– Ты чо там Аркаше пиздел про деньги? – Пацан ладонью вытирал с лица пот. – Слышь, давай так… Мы не трясём тебя, не думай… Ты нам щас заплати по пятьсот на каждого, а завтра мы тебе хоть в футбол, хоть во что сыграем…
   
– А если не заплачу? – поинтересовался Моржов.
   
– Не заплатишь, так мы, блядь, снимемся с утра да упиздячим. Нам хера ли тебе помогать?
   
– Лёху откумарило ваще не по-детски, – пояснил другой упырь. – Мы в деревню за пивом сгоняем – отольёмся перед завтрашним днём. А то, блядь, не встанем… Лёху пидарасит, как суку, сам видишь, и нас тоже… Помоги, не будь мудаком…
   
Моржов покашлял в кулак и с выражением сказал:
   
– Отъебись от меня стоебучим поебом, злоебучая мандахуёвина, охуевшая от своей заебитости!
   
Потом Моржов тихонько толкнул откумаренного Лёху в грудь костяшками пальцев и пошагал своей дорогой, слыша, как Лёха с матом рушится в куст.
   
Прямо с раннего утра Розка накормила трудных завтраком, и Аркадий Петрович увёл их за Талку. Кажется, трудные завалились в траву досыпать – во всяком случае, ничего похожего на бейсбол Моржов в бинокль не увидел. Но предпочёл не дёргаться. Петрович обещал не подкачать, а сигнал к началу бейсбола – ракета Гонцова.
   
Гонцов был отправлен на дорогу ровно в девять.
   
Все, кто оставался в Троельге, сидели вокруг стола под навесом и смотрели на ельник – словно в привокзальном буфете в ожидании поезда. В десять сорок пять ракета Гонцова взмыла над ёлками, описала дугу и упала в хвойные волны.
   
– Взлетает красная ракета… – промурлыкал Моржов. – Подъём, господа. Комиссия прибудет через три минуты на первый путь. Прошу всех занять свои места у бойниц и амбразур. Дети и женщины идут в атаку впереди всех.
   
– Ну, ни пуха… – нахлобучивая панаму, пожелал всем Щёкин.
   
Щёкин и Костёрыч пошагали вдоль Талки вниз по течению. Розка, Сонечка и Наташа Ландышева пошли в кухню. Упыри направились к козлам, на которых уже лежала приговорённая к распилу шпала. Милена печально посмотрела на Моржова.
   
– Момент истины, Боря? – тихо спросила она.
   
– Апофеоз лицемерия, – возразил Моржов, бросил на землю окурок и шаркнул по нему подошвой.
   
Приплюснутая тёмная «тойота» Манжетова вкрадчиво вкатилась на волейбольную площадку, словно летающая тарелка. Дверки открылись, и комиссия полезла на свет. Прогноз Моржова сбылся на все сто. Проверять обвиняемых Манжетова, Шкиляеву и Каравайского приехали сами обвиняемые, а также две дамы из областного департамента образования. Одна дама была молодая и подвижная, в больших очках и бейсболке (как раз в тему), а другая – уже в возрасте и грузная, с цветастым платком на плечах.
   
– Какая прелесть!… – вертя головой, сразу восхитилась молодая. – Деревья, река, воздух!…
   
– …наш лагерь «Троельга»! – продолжала тарахтеть Шкиляева, не замечая приближающегося Моржова. – Это жилые корпуса, столовая с верандой, умывалка, спортивная площадка, туалет… Борис Данилович, а где дети?
   
– Здравствуйте, – сказал Моржов.
   
Манжетов хмуро кивнул и перевёл взгляд на Милену. Пожилая дама поджала губы. Каравайский Моржова не слышал, страстно вперившись в домик, где стояли теннисные столы.
   
– Здравствуйте! – жизнерадостно отозвалась молодая дама.
   
Моржов подождал, не представит ли Шкиляева его – комиссии, а комиссию – ему. Но Шкиляева обошлась без церемоний.
   
– Дети-то где? – напомнила она.
   
– Гуляют, – хладнокровно ответил Моржов.
   
– Как?! – поразилась Шкиляева, словно вокруг Троельги расстилались минные поля. – Почему не в лагере?!
   
– Они здесь уже двадцать восьмой день, – максимально внятно сказал Моржов. – Им здесь уже немного наскучило. Мы развлекаем их прогулками по окрестностям. Под нашим надзором.
   
– Дети не будут вам сидеть месяц на одном месте, – изнурённо, словно талдычила об этом уже сотню раз, сказала Моржову пожилая дама, зябко кутаясь в платок, и пояснила вдогонку: – Это же дети, а не взрослые! Надо понимать, честное слово!
   
Моржов не сообразил, чего ответить. Он ведь сказал то же самое, но почему-то вдруг почувствовал себя виноватым.
   
– Какой вы загорелый! – восхищённо заметила ему молодая.
   
Моржов в признательности слегка поклонился.
   
– Давайте осмотрим лагерь! – бодро предложила Шкиляева.
   
– Начнём с того корпуса! – Каравайский тотчас указал на домик, где стояли его любимые теннисные столы.
   
Пожилая дама устало вздохнула и слегка повернулась к домику, в который рвался Каравайский, но увидела упырей, пиливших шпалу. Даму словно парализовало. Моржов тревожно посмотрел на упырей в бинокль, но ничего особенного не заметил.
   
– Это кто?… – потрясённо спросила гранд-дама.
   
– Дежурные, – ответил Моржов и на всякий случай ещё раз посмотрел на упырей в бинокль. – Пилят дрова: готовить обед.
   
– Дети?… Пилят дрова?… – едва слышно переспросила дама-гранд. – У нас что, рабовладельческий строй?
   
– Нет, у нас печное отопление, – ответил Моржов.
   
– Я же привозил два баллона газа! – взвился Каравайский.
   
– Они закончились, – скромно сказал Моржов.
   
– Надо было сообщить администрации! – зыркнула на Моржова Шкиляева. – Жалобы в область вы писать можете, а своему начальству сказать не можете!
   
– Мы бы свозили баллоны на зарядку! – негодовал Каравайский за неиспользованный шанс. – Заодно и столы бы увезли!…
   
– Я в детстве так любила пилить дрова!… – мечтательно поделилась со всеми дама-джуниор.
   
Моржов оглядел её внимательнее. А дама-то была ничего себе. И не дама, а девка, ровесница Моржова, не старше. И без кольца на пальце. И без лифчика под блузкой.
   
– А я никому ни на что не жаловался, – сказал Моржов.
   
– Я ничего не понимаю… – тихо и сокрушённо призналась дама-гранд, перекрещивая концы платка на груди.
   
– А кто жаловался? – тотчас вцепилась в Моржова Шкиляева.
   
– Письмо было подписано Чунжиной, Идрисовой, Опёнкиной! – весело сообщила джуниорка.
   
– Это не важно, – тяжело произнёс Манжетов в сторону, продолжая глядеть на Милену.
   
– Я-а-асненько, – с угрозой заключила Шкиляиха, проигнорировав слова Манжетова.
   
– Это не важно! – раздражённо повторил ей Манжетов.
   
– А это что? – вдруг опять поразилась гранд-дама. Она указывала на шеренгу умывальников. Моржов еле сдержал порыв осмотреть умывальники в бинокль.
   
– Это умывальники, – неуверенно сказал он.
   
– Я вижу, что умывальники! – ответила гранд-дама.
   
Моржов не знал, что ещё сказать. Вся комиссия замолчала, отыскивая в облике умывальников что-нибудь удивительное.
   
– А… в чём дело? – осторожно спросил Моржов.
   
– Почему без крыши?
   
– А… нужно крышу? – уточнил Моржов.
   
– А если дождь?
   
Моржов ничего не мог придумать в ответ. Если дождь – значит дождь. Дети промокнут. Впрочем, они ведь и так бы шли умываться… И вообще: не желают – так пусть и не умываются. Ни в дождь, ни в вёдро. Грязнее от этого не станут.
   
– Крыши нет! – сурово и самокритично констатировал Каравайский как самый смелый из членов комиссии.
   
– Александр Львович! – обратилась гранд-дама к Манжетову. – Областной департамент выделял немалые средства на подготовку летних лагерей к сезону! Почему этот лагерь не готов?
   
– Он у нас недействующий! – ляпнула Шкиляева.
   
Гранд-дама набросила платок себе на голову и завязала его концы так решительно, словно перерезала себе горло.
   
– А чего у вас в недействующем лагере уже двадцать восемь дней делают эти несчастные дети? – спросила она и указала рукой на упырей, сидящих вокруг козлов со шпалой.
   
– Галина Н-николаевна! – не выдержав, процедил Манжетов, прожигая взглядом дыру в Шкиляихе.
   
Шкиляиха и вправду задымилась.
   
– Ну… то есть… – залопотала она.
   
– Осенью мы планируем передать этот лагерь управлению железной дороги в обмен на спонсорскую помощь Антикризисному центру, – опустив глаза в землю, признался Манжетов. – Поэтому никаких капиталовложений в этот лагерь не осуществлялось.
   
– А почему областной департамент не в курсе ваших планов?
   
– В курсе! – жизнерадостно возразила джуниорка.
   
– Я не вас спрашиваю, Людмила Сергеевна, – оборвала джуниорку гранд-дама. – Мне кажется, этот вопрос вне ведения вашего отдела.
   
– Пока ещё этот вопрос на согласовании, – совсем мрачно произнёс Манжетов. – Но это мы обсудим позже, Анна Фёдоровна.
   
Моржов ухмыльнулся. Вот сквозь какую дырку все увидели трусы Манжетова! Железнодорожникам нужна Троельга, а Манжетову нужны деньги. Антикриз окажется удобным соединением для взаимоудовлетворения этих пока что несообщающихся сосудов. Манжетов оказался не так уж и хитёр, если весь камуфляж его схемы обогащения размыл первый же дождичек над Троельгой.
   
– В стране проблемы образования объявлены приоритетными, да и проблемы здравоохранения тоже! – объявила гранд-Фёдоровна. – А мы у себя отдаём свои учебно-оздоровительные учреждения другим собственникам?
   
Манжетов взглядом словно хлестнул по Люсе-джуниорке.
   
– Анна Фёдоровна, давайте об этом потом! – ласково сказала Люся, подхватывая гранд-Фёдоровну под локоток.
   
Моржов со значением посмотрел на Милену, всё так же сидевшую на скамеечке у стола под навесом. Милена, конечно, всё видела и про всё догадалась – и про откат железнодорожников за лагерь, и про Манжетова с Люсей-джуниоркой. Ну, что же, правильно. Для Антикриза Манжетову, разумеется, нужны паровозики и в областном департаменте тоже. Милена опустила глаза, нервно поправляя волосы на виске.
   
– Я ничего не понимаю! – упорствовала гранд-Фёдоровна. – Где безопасность? А если детей затянет и покалечит?
   
Все молчали, и Моржов молчал.
   
– Борис Данилович! Вас спрашивают! – рявкнула Шкиляева.
   
– А?… – оторопел Моржов. – В чём дело?…
   
Прокурорским жестом Шкиляева указала на скворечник с электромотором для насоса, который качал воду из скважины.
   
– А при чём здесь я? – разозлился Моржов. – Я не электрик! Я этот мотор здесь не устанавливал! Я вообще не начальник лагеря! Михаил Петрович начальник!
   
– Михаил Петрович! – гранд-Фёдоровна гневно и грозно развернулась на Каравайского, как орудийная башня линкора.
   
– Да чего у нас готово-то?! – закричал Каравайский, на всякий случай отбежав на пару шагов назад. – Ничего не готово! Я два года столы отсюда вывезти не могу! Всё нету денег на машину!
   
Комиссия, кстати, ещё и на три метра не отошла от «тойоты» Манжетова. Упыри уже галдели о чём-то своём, поняв, что никто ими не заинтересовался. За Талкой стучал мяч и невнятно вопили трудные. Розка и Сонечка вынесли из кухни две здоровенные кастрюли с обедом на шестьдесят человек, водрузили их на стол на всеобщее обозрение и присели рядом с Миленой. Наташа Ландышева независимо пошла в корпус.
   
– По-моему, мне уже всё ясно! – завершила период гранд-Фёдоровна. – Я совершенно согласна с вами, Михаил Петрович. Лагерь абсолютно не готов к приёму детей. И я совершенно согласна с теми женщинами, которые написали жалобу. – Гранд-Фёдоровна посмотрела на сидящих в ряд Милену, Розку и Сонечку и дружелюбно спросила: – А где они, кстати?
   
«Кто здесь?…» – по-щёкински подумал Моржов.
   
– Вот они, – обречённо сказала Шкиляева и ткнула пальцем.
   
Гранд-Фёдоровна уставилась на Милену, Розку и Сонечку так, словно они сей момент материализовались на этой скамейке из пустоты. А Моржов услышал, как за его спиной Манжетов тихо заговорил с Люсей-джуниоркой:
   
– Она что, белены объелась?
   
– Сашенька, она всегда такая.
   
– На кой чёрт её послали?
   
– Да не волнуйся ты… У нас давно её всерьёз не воспринимают.
   
У Моржова даже затылок зачесался – так захотелось оглянуться и увидеть лица Манжетова и Люси-джуниорки. Значит, Люся, как и Алиска, тоже в манжетовском ОПГ… Щупальца Манжетова простирались весьма далеко. Даже в управление железной дороги.
   
Милена не выдержала накала сочувствия во взгляде гранд-Фёдоровны и отвернулась. Сонечка глупо открыла рот. Розка отважно набрала в грудь воздуха и, раскрасневшись, выдала моржовскую заготовку:
   
– Мы отказываемся от своей жалобы!
   
– Как? – обескураженно квакнула гранд-Фёдоровна.
   
Моржов затылком почувствовал мгновенно возросшее напряжение Манжетова, Люси-джуниорки и Шкиляевой.
   
– А вот так, – ответила Розка. – Мы написали жалобу необдуманно. Не взвесили всех своих возможностей. Мы сожалеем.
   
Моржов смотрел на Розку восхищёнными, влажными глазами.
   
– И… это все так считают? – уточнила гранд-Фёдоровна.
   
– Мы сами изыскали возможности, чтобы исправить недостатки организации, – глядя в землю, тихо сказала Милена.
   
Сонечка кивнула.
   
Для Моржова это звучало так, будто девчонки признались ему в любви. Оказывается, он и не очень-то верил в такое счастье. Моржов почувствовал, что рвётся заняться сексом сразу с Миленой и с Розкой одновременно – прямо сейчас и без виагры. Девчонки не подвели! Моржов хотел свернуть небо, как свиток, и развернуть его обратно, бросив девчонкам под ноги.
   
– Наши педагоги умеют справляться с трудностями! – с презрением и превосходством заявила гранд-Фёдоровне Шкиляиха.
   
– А как же недостача инвентаря, о котором вы писали? – усомнилась гранд-Фёдоровна.
   
– Инвентарь завезём, – пообещала Шкиляева.
   
– А отмена выходных?
   
– Добавим дни к отпуску.
   
– Ненормированный рабочий день?
   
– Доплатим.
   
– Отсутствие начальника?
   
– Объявим выговор.
   
– А!… А столы?! – жалким шёпотом воскликнул Каравайский.
   
– Вы писали, что среди вас двое – матери-одиночки с детьми…
   
«Выдадим замуж», – за Шкиляиху ответил Моржов и порадовался, что Щёкина нет рядом.
   
– Я хочу увидеть детей, – наконец объявила гранд-Фёдоровна.
   
– Они же в городе, – строптиво ответил Моржов и подумал: неужели комиссия без предъявления детей не поверит девкам, что они – матери-одиночки?
   
– Ваших детей, Борис Данилович! – злобно пояснила Шкиляева.
   
В голове у Моржова, как вагонные сцепки на сортировочной станции, загрохотали перестыковывающиеся мысли.
   
– Простите, – смешался Моржов. – Да, конечно… Наши дети на экскурсии, а американцы вон за речкой играют в бейсбол.
   
Комиссия повернулась к Талке, где на противоположном берегу за кустами мелькали трудные подростки.
   
– Мне очень нравится бейсбол! – восторженно призналась Люся-джуниорка. – Очень мужественная игра!
   
– А почему все где-то далеко? – с подозрением спросила гранд-Фёдоровна.
   
– Это не далеко, – возразил Моржов. – До американцев триста метров. Просто на нашем берегу нет подходящего участка для игры. А американцы очень серьёзно относятся к бейсболу. Бейсбол в Америке – национальный культ. Для всех американцев состязания по бейсболу – дело принципа. В домике, где живут наши гости, вы можете посмотреть их таблицу Кубка Троельги.
   
Моржов гнал эту туфту с неподвижным лицом и смотрел на Манжетова. Уж Манжетов-то наверняка знал, что ни американских, ни отечественных детей в Троельге нет. Но Манжетов был опутан опасениями, как Гулливер – ниточками лилипутов, и потому лишь внимательно, удивлённо глядел на Моржова, но молчал.
   
– А наши дети собирают окаменелости для подарочной коллекции, – продолжал Моржов. – Где-то в километре отсюда дорога проходит по выемке в холме, и там можно найти всякие камни. С нашими детьми Константин Егорович и Дмитрий Александрович. А с американцами – их руководитель… э-э… Бенджамен. Бенни. Мы все зовём его Бенни.
   
– Как здорово! – искренне восхитилась Люся-джуниорка.
   
Похоже, Манжетов не счёл нужным посвящать Люсю в обстоятельства жизни Троельги, и Люся всему поверила, как дура.
   
– И всё-таки мы должны узнать, есть ли у детей претензии к организации лагеря! – сурово объявила гранд-Фёдоровна.
   
– Безусловно, – слегка поклонился Моржов. – К детям можно пешком или на машине. Пешком ближе. Как вы предпочтёте?
   
Гранд-Фёдоровна не ответила и развернулась к «тойоте».
   
– Пускай Борька съездит, покажет, а я пока столы проверю! – шепнул Каравайский Шкиляевой. – Эти американцы что угодно могли со столами сотворить, мозгов-то нету!…
   
Шкиляева с досадой махнула на Каравайского рукой.
   
Гранд-Фёдоровна, Люся-джуниорка и Шкиляиха забрались в машину, Моржов полез на сиденье рядом с водителем, а Манжетов ещё копался, поправляя зеркальце. Моржов понял, что Манжетов смотрит на Милену. Из машины Моржов не видел лица Манжетова, но видел, как Милена встала со скамейки, отвернулась и решительно пошла прочь. С побледневшими, обвисшими щеками Манжетов уселся за руль.
   
– Говорите, куда ехать, – не глядя на Моржова, велел он.
   
Машина выкатилась из Троельги, взобралась на подъём и на шоссе свернула в сторону села Сухонавозово.
   
– У нас вообще нет педагогов ниже двенадцатого разряда, а шестеро с высшей категорией! – пела гранд-Фёдоровне Шкиляева. Шкиляева была довольна разгромным вердиктом начальства, поскольку для неё высказанное порицание означало невысказанное поощрение. О том, что сама же она собирается закрывать МУДО как нерентабельное, она забыла напрочь и по привычке хвасталась успехами: – В прошедшем году двадцать два воспитанника стали призёрами различных всероссийских соревнований! Трижды к нам приезжало телевидение! Были организованы семь тематических выставок!… Четыре педагога удостоились благодарности!…
   
Моржов глядел в своё окошко. Вот сейчас он молча едет бок о бок с Манжетовым… Два соперника, два врага… Моржов ухмылялся в злобном воодушевлении. Девчонки выбрали его! Точнее, Милена выбрала его! Манжетов уже проиграл. Но этого мало: сейчас проигравший Манжетов ещё и везёт Моржова к триумфу, а себя – на позор. Не бесплатно, разумеется, но и не за счёт Моржова. И для Моржова всё это было как его гражданская сатисфакция за вечное существование под угрозой чужого, безжалостного интереса.
   
«Тойота» промчалась над Талкой по новому бетонному мосту, пересекла поле и вкатилась в Колымагино.
   
– Налево, – возле церкви указал Манжетову Моржов.
   
«Тойота» проехала через село и вылетела на полевую дорогу. Вдали, почти на горизонте, виднелась заброшенная ферма.
   
– Какой простор!… – восхищалась Люся-джуниорка, выглядывая в открытое окошко. Кепи Люся сняла, волосы её растрепал встречный ветер, и Люся оказалась очень милой, симпатичной девушкой.
   
«Тойота» проехала мимо кирпичных руин фермы, мимо ржавого остова комбайна и остановилась у ямы, откусившей половину дороги.
   
– Объезд справа, – иезуитски-заботливо подсказал Моржов.
   
– Я там не проеду, – после раздумья ответил Манжетов. – У меня же клиренс не как у джипа… Сяду на днище.
   
– Тогда пешком, – пожал плечами Моржов. – Здесь недалеко, километра два.
   
– Я так люблю ходить пешком! – воскликнула Люся. На заднем сиденье яростно засопела гранд-Фёдоровна.
   
– А есть ли какой-нибудь другой способ? – проскрипела она.
   
– Боюсь, что нет, – нежно сказал Моржов. – Мы ходим своими ногами. Вброд через речку. Там неглубоко, меньше полуметра. Нас машины не возят. Если желаете, могу предложить вам бинокль.
   
Блестящая чёрная «тойота» стояла перед глиняной ямой посреди заброшенной фермы. В бурьяне стрекотали кузнечики. Над развалинами носились стрижи. Солнце горело в небе, как гиперболоид. Манжетов вцепился в руль и глядел на дорогу так, словно мчался со всей возможной скоростью. Никто не дёрнулся выйти из машины. Моржов смотрел в открытое окошко, и ему казалось, что в дрожащем мареве он видит двух полупрозрачных мерцоидов, сидящих на бетонной плите возле остова комбайна, – себя и Милену.
   
– Едем к другой группе! – яростно приказала гранд-Фёдоровна.
   
Манжетов цыкнул зубом, послушно дал задний ход и тихо спросил у Моржова:
   
– А там тоже яма на дороге?
   
– Никак нет, – любезно ответил Моржов. – Я вам покажу, куда ехать. Пока что нужно обратно на шоссе.
   
– Благодарю, – буркнул Манжетов.
   
Моржов откинулся на спинку и опустил в окошке стекло. «Кто тебе мешает, кроме тебя самого? – подумал он, обращаясь к Манжетову. – Ты химичишь, и я химичу. Но ты начал первый. И я не могу схватить тебя за руку. А ты меня можешь. Хватай! Чего же ты послушно крутишь баранку и жмёшь на педали, если знаешь, что тебя поимеют? Выводи меня на чистую воду! Давай-валяй! Кто тебе мешает, кроме тебя самого?»
   
– А что, Борис Данилович, вы не могли оставить детей в лагере? – яростно прошипела Шкиляиха.
   
– Нас, Галина Николаевна, никто не предупреждал о вашем приезде, – ласково ответил Моржов, не оборачиваясь. – Если бы мы знали заранее, конечно, мы бы организовали общее построение с выносом знамени. Но сегодня мы живём по нашему обычному расписанию. В правилах лагеря не указано, что детей двадцать восемь дней нельзя выпускать с территории даже под надзором.
   
«А получайте по заслугам, – спокойно думал Моржов и про Манжетова, и про Шкиляиху, и про комиссию. – Ведь это всё придумали вы, а я только скромно пристроился сбоку. Без вас я ведь даже и украсть ничего не смогу. И поэтому вы мне доверяете. Правильно. Нельзя подозревать в человеке дурное, если человек вам пока не мешает. Думать про человека всякую хрень – плохо, недемократично, не по-христиански. В конце концов, это даже невыгодно! Выгодно думать, что ближний прекрасен, и можно экономить средства на охране от ближнего. Экономному – бонус! Пользуйтесь, господа!»
   
– А теперь нам направо, – указал Моржов Манжетову.
   
Манжетов притормозил у съезда на грунтовку.
   
– Я действительно не застряну? – ещё раз спросил он.
   
– Вы мне не доверяете! – обиделся Моржов.
   
Манжетов медленно поехал вниз по просёлку, по которому когда-то Моржов на раме велосипеда лихо свёз Розку, нахально заголив ей груди. Машина сползла со склона и остановилась перед деревянным мостом с дощатыми выкладками поверх бревенчатого настила.
   
– Ну что там ещё? – недовольно спросила гранд-Фёдоровна.
   
– Здесь колеи проложены для грузовиков, – пояснил Манжетов. – Если я поеду, то у меня два колеса покатятся прямо по брёвнам. А между брёвнами щели. Я застряну.
   
Моржов подумал и решил не щадить Манжетова.
   
– Можно переложить доски так, чтобы получились колеи для легковушки. Но перекладывать надо вдвоём.
   
Манжетов затравленно молчал, барабаня пальцами по рулю. Шкиляева, гранд-Фёдоровна и Люся-джуниорка ждали.
   
– Я не стану таскать эти грязные доски, – твёрдо сказал Манжетов.
   
– Александр Львович не станет таскать эти грязные доски, – повторил Моржов дамам, оборачиваясь в прозор между сиденьями.
   
– Неужели нам и тут не проехать? – спросила гранд-Фёдоровна уже по-настоящему усталым голосом.
   
– Не проехать, – подтвердил Моржов.
   
– Какое-то заколдованное место!
   
– Обычное российское бездорожье, – возразил Моржов. – Нужно пешком.
   
Гранд-Фёдоровна молчала, теребя кончики платка на груди.
   
– Если хотите, вы можете отсюда посмотреть на детей в бинокль, – спокойно предложил Моржов. – Их хорошо видно на пригорке. И Константина Егоровича с Дмитрием Александровичем видно. А ещё мы можем вернуться в лагерь и дождаться детей там.
   
– Во сколько они придут? – спросила гранд-Фёдоровна.
   
Моржов, как и любой житель Ковязина, знал, что электричка в областной центр уходит из Ковязина в семь. Следующая и последняя – в одиннадцать.
   
– Дети вернутся в лагерь часов в семь, – сказал Моржов. – В восемь у них ужин.
   
– Можно подождать… – робко предложила Шкиляева.
   
– Мы покажем вам собранные коллекции окаменелостей и гербарии. Таблицы спортивных соревнований. Вы посмотрите журналы учёта и дневник лагеря, – пообещал Моржов. – Это ведь важно. Это результаты нашей деятельности. Результативность деятельности педагогов – одно из требований объявленной реформы системы образования.
   
«Но в этом случае домой вы поедете в одиннадцать, а вернётесь в два часа ночи, – от себя добавил Моржов. – Установление истины требует жертв!»
   
– Я думаю, ждать не имеет смысла, – решительно сказала гранд-Фёдоровна. – Надо возвращаться в город. И без этого работы невпроворот. С вашим лагерем и так, в общем, всё ясно, хоть мы и не смогли встретиться с детьми.
   
– А что ясно? – не оборачиваясь, спросил Манжетов.
   
«Тойота» стояла на зелёном берегу перед старым бревенчатым мостом. Пять человек сидели в тесной машине.
   
– Ясно, что лагерь был организован плохо, но педагоги сумели справиться, – строго рассказала гранд-Фёдоровна. – Жалоба была обоснованна, но ситуация выровнялась. Не знаю, нужно ли кого-нибудь поощрять за всё это мероприятие, но и наказывать бессмысленно.
   
Манжетов грузно оглянулся через плечо в проём между сидений.
   
– И вы тоже так считаете, Людмила Сергеевна?
   
– Конечно, – на всю машину улыбнулась Люся-джуниорка.
   
– Дамы извинят меня, если я выйду и быстро покурю? – спросил Манжетов.
   
– Сигареты вас погубят, – ответила гранд-Фёдоровна.
   
Манжетов и Моржов вылезли из машины и закурили у капота. Моржов, отвернувшись, смотрел на дальнюю полянку. Там и сейчас словно горел невидимый костёр любви, в котором таяли очертания других двух мерцоидов – теперь уже его с Розкой. Моржов смотрел на мелкую реку и покатые горы, на высокое небо, расчерченное ласточками, и ему казалось, что он словно бы отстоял Троельгу от врагов. Не в физическом смысле, а в каком-то ментальном. Не дал испоганить счастье.
   
– Поздравляю, Боря, – сказал Манжетов.
   
– Благодарствую, Саша.
   
– У вас интересный метод, – помолчав, сказал Манжетов. – Но он годится только для вас.
   
– Необязательно, – возразил Моржов. – Но в целом вы близки к истине. Настоящая наглость встречается реже, чем настоящее равнодушие. Только не путайте наглость с хамством.
   
– Это не наглость против равнодушия, а просто блеф.
   
– Это не просто блеф, а системный блеф. Он и есть социальная наглость. Мы же не в карты играем, хотя на кону очень многое.
   
– Вы считаете, что выиграли?
   
– Я считаю, что не проиграл. Всем спасибо за лицемерие.
   
– Время покажет, кто проиграл, а кто выиграл.
   
– Ничего оно не покажет, – вздохнул Моржов. – Равнодушие сильнее времени. А Каравайского вы кидаете?