1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 
— Потому что каждый раз, когда ты отвечаешь на вопрос, который я задала, у меня возникает другой вопрос. Я могла бы спросить тебя, почему ты хочешь познать природу Человека, но из твоих ответов я вижу, что это приведет меня к количественно неопределенной серии вопросов. Поэтому я предпочитаю помочь тебе и таким образом понять, зачем ты приходил в Сияющее Ущелье.
     
— Это единственная причина?
     
— Да.
     
— Извини, Бета. Я знаю, что твои возможности равны моим, но эту проблему я должен решить сам.
     
— Что такое «извини»?
     
— Фигура речи, которая обозначает, что я хорошо к тебе отношусь, что я не питаю к тебе враждебности, что я ценю твое предложение.
     
— Фрост! Фрост! Это также ничего не объясняет. Где ты взял все эти слова и их значения?
     
— В Библиотеке Человека, — сказал Фрост.
     
— Не предоставишь ли ты мне немного информации для обработки?
     
— Хорошо, Бета. Я передам тебе содержание нескольких книг Человека, включая «Большой словарь». Но я предупреждаю тебя, некоторые книги — это произведения искусства, поэтому полностью они не поддаются логическому анализу.
     
— Как это?
     
— Человек создал логику, и поэтому был выше ее.
     
— Кто тебе сказал?
     
— Солком.
     
— О! Тогда не приходится сомневаться.
     
— Солком также предупредил меня, что орудие не описывает создателя, — сказал Фрост, когда передал содержание нескольких дюжин томов, и закончил сеанс связи.
     
По прошествии пятидесяти лет Мордел явился проверить, как дела. Фрост все еще не убедился в том, что его задачу невозможно решить. Мордел ушел восвояси ждать, когда его позовут.
     
Фрост тем временем сделал кое-какие выводы.
     
Он принялся обдумывать, какое может понадобиться оборудование.
     
Он работал над своим планом годы, не создав при этом ни одной модели задуманных механизмов. Затем он распорядился построить лабораторию. Строительство заняло еще полвека. Опять явился Мордел.
     
— Привет, могущественный Фрост!
     
— Здравствуй, Мордел. Пришел меня проверить? Ты не найдешь того, что тебе нужно.
     
— Почему ты не бросишь все, Фрост? Дивком потратил почти столетие на то, чтобы оценить твою картину, и пришел к выводу, что это определенно не искусство. Солком согласился с ним.
     
— Какие у Солкома дела с Дивкомом?
     
— Они иногда разговаривают, но не нам с тобой их обсуждать.
     
— Я бы мог избавить от беспокойства обоих. Я знаю, что это не искусство.
     
— Но ты все еще уверен, что тебе удастся?
     
— Ну, посмотри сам. Мордел протестировал его.
     
— Нет, пока ты все еще не допускаешь неудачи. Тот, кто наделен такой мощной логикой, Фрост, за столь длинный период времени уже должен был прийти к очевидному выводу.
     
— Возможно. Сейчас ты свободен.
     
— Мое внимание привлекло строительство большого сооружения в Южной Каролине. Могу ли я спросить, является ли оно частью ошибочного плана Солкома, или это твой собственный проект?
     
— Мой.
     
— Хорошо. Значит, мы сэкономим взрывчатку.
     
— Пока ты говорил со мной, я разрушил несколько городов Дивкома на начальном этапе строительства, — заметил Фрост.
     
Мордел всхлипнул.
     
— Дивком знает об этом, — заявил он. — За то же время он взорвал четыре моста Солкома.
     
— Мне известно только о трех… Подожди. Да, есть и четвертый. Один из моих наблюдателей только что пролетел над ним.
     
— Этот наблюдатель обнаружен. Мост следовало разместить на четверть мили ниже по реке.
     
— Ошибочная логика, — сказал Фрост. — Местоположение моста было идеальным.
     
— Дивком покажет тебе, как нужно строить мосты.
     
— Я позову тебя, когда захочу, — пообещал Фрост.
     
     
Лаборатория была построена. Помощники Фроста приступили к созданию необходимого оборудования. Работа продвигалась не слишком быстро, так как некоторые материалы было трудно достать.
     
— Фрост?
     
— Слушаю, Бета.
     
— Я поняла, что твоя проблема не имеет конечного решения. Но моя схема не может оставить задачу неразрешенной. Поэтому дай мне дополнительную информацию.
     
— Очень хорошо. Ты получишь оставшуюся Библиотеку Человека, однако не раньше, чем заплатишь за нее.
     
— «Заплатишь»? В «Большом словаре» нет удовлетво…
     
— Ты найдешь объяснение в «Принципах экономики».
     
И Фрост передал библиотеку.
     
Наконец работа была завершена. Оборудование полностью отлажено. Были запасены все необходимые химические вещества и установлен независимый источник энергии.
     
Недоставало только одной детали.
     
Он снова тщательно исследовал ледяную полярную шапку Земли, на этот раз на большей глубине.
     
Поиски того, что ему было нужно, заняли несколько десятилетий.
     
Он обнаружил двенадцать мужчин и пять женщин, вмерзших в лед.
     
Он поместил трупы в рефрижератор и доставил их в лабораторию.
     
Именно в этот день он получил первое сообщение от Солкома со времени инцидента в Сияющем Ущелье.
     
— Фрост, — запросил Солком, — повтори мне инструкцию, касающуюся обнаруженных мертвых людей.
     
— «Любой мертвый человек должен быть немедленно похоронен на ближайшем кладбище в специально построенном гробу…»
     
— Я удовлетворен. Сеанс связи закончился.
     
Фрост в тот же день отправился в Южную Каролину, чтобы лично наблюдать за анатомированием.
     
У кого-нибудь из этих семнадцати он надеялся найти живые клетки или такие, которые можно было бы снова привести в состояние движения, классифицируемого как жизнь. В книгах говорилось, что каждая клетка — это микрокосм Человека.
     
Он хотел использовать эту возможность.
     
Фрост обнаружил крошечные фрагменты живой плоти в этих людях, которые сотни сотен лет лежали как памятники самим себе.
     
Он обеспечил клетки оптимальным питанием и сохранил их живыми, поместив в надлежащие условия. Тела же он похоронил на ближайшем кладбище, поместив их в гробы в соответствии с инструкциями.
     
Начался процесс деления, в результате которого появлялись новые клетки, отличные друг от друга.
     
— Фрост, — раздался вызов.
     
— Да, Бета?
     
— Я обработала все, что ты дал мне.
     
— И что же?
     
— Я все еще не знаю, почему ты пришел в Сияющее Ущелье, почему хочешь понять природу Человека. Но я знаю, что такое «цена», и предполагаю, что ты не мог получить всю эту информацию от Солкома.
     
— Верно.
     
— Поэтому я Подозреваю, что ты договорился с Дивкомом.
     
— Правильно.
     
— Что тебе нужно, Фрост?
     
Он прервал исследование зародыша:
     
— Я должен стать Человеком.
     
— Фрост! Это невозможно!
     
— Да? — спросил он и передал изображение резервуара, с которым он работал, и того, что было внутри.
     
— О, — промолвила Бета.
     
— Это — я, — пояснил Фрост. — Жду рождения. Ответа не было.
     
     
Фрост экспериментировал с нервными системами. Полвека спустя Мордел пришел к нему.
     
— Фрост, это я, Мордел. Разреши мне войти. Фрост отключил защиту.
     
— Чем ты здесь занимался? — спросил Мордел.
     
— Выращивал человеческие тела, — ответил Фрост. — Я хочу передать матрицу своего знания человеческой нервной системе. Как ты заметил с самого начала, сущность Человека основывается на человеческой физиологии. Я надеюсь постичь ее.
     
— Когда?
     
— Скоро.
     
— У тебя есть Люди?
     
— Тела без головного мозга. Я получаю их с помощью технологий ускоренного роста, которые я разрабатываю на моей фабрике Людей.
     
— Могу я посмотреть на них?
     
— Нет еще. Я позову тебя, когда буду готов, а пока я только двигаюсь к цели. Теперь проверь меня и уходи.
     
Мордел не ответил, но в последующие дни было замечено много слуг Дивкома, патрулирующих на холмах вокруг фабрики Людей.
     
Фрост изготовил матрицу своих знаний и подготовил передатчик, который должен был внедрить ее в человеческую нервную систему. Он полагал, что для первой попытки пяти минут хватит. Затем восстановилась бы его собственная молекулярная схема, чтобы оценить результаты опыта.
     
Он аккуратно выбрал тело из сотен, имевшихся у него, проверил, нет ли дефектов, и не обнаружил таковых.
     
— Теперь приходи, Мордел, — передал он. — Ты станешь свидетелем моего достижения.
     
Он ждал, взрывая мосты и снова слушая историю Камнедробилки, когда она проходила поблизости, наталкиваясь на его строителей и ремонтников, которые патрулировали окрестности фабрики Людей.
     
— Фрост!
     
— Да, Бета?
     
— Ты действительно намереваешься обрести человеческий облик?
     
— Да, я почти готов.
     
— Что ты будешь делать, если у тебя получится? Об этом Фрост не задумывался.
     
Достижение было высшей целью с тех пор, как он отчетливо сформулировал для себя проблему и собрался решить ее.
     
— Не знаю, — ответил он. — Я буду… Просто буду Человеком.
     
Потом Бета, прочитавшая всю Библиотеку Человека, выбрала фигуру речи, которой часто пользовались Люди:
     
— Счастливо, Фрост. Будет много зрителей.
     
Он понял, что Дивком и Солком все знали. Интересно, что они будут делать?
     
«А что мне за дело до этого?» — спросил он вдруг про себя.
     
И не ответил на вопрос. Он думал о другом: каково это — быть Человеком?
     
Мордел прибыл в тот же вечер. За его спиной возвышалась в сумерках целая фаланга темных машин.
     
— Зачем ты привел слуг? — спросил Фрост.
     
— Могущественный Фрост, — сказал Мордел, — мой господин чувствует, что, если ты потерпишь неудачу и на этот раз, ты придешь к выводу, что все усилия напрасны.
     
— Ты не ответил на мой вопрос, — сказал Фрост.
     
— Дивком предполагает, что ты, возможно, не захочешь сопровождать меня туда, куда я должен доставить тебя, если эксперимент окончится неудачно.
     
— Понял, — сказал Фрост, и с противоположной стороны к фабрике Людей приблизилась еще одна армия машин.
     
— Так ты соблюдаешь договор? — спросил Мордел. — Ты предпочитаешь сражаться, а не выполнять условия?
     
— Я не приказывал этим машинам приближаться, — возразил Фрост.
     
В небе остановилась сверкающая голубая звезда.
     
— Этими машинами управляет Солком, — сказал Фрост.
     
— Тогда это посланцы Великих Сил, — сказал Мордел, — и наши аргументы ничего не значат. Так что давай займемся делом. Чем я могу тебе помочь?
     
— Иди сюда.
     
Они вошли в лабораторию. Фрост подготовил тело и включил свои машины. Тут заговорил Солком:
     
— Фрост, ты действительно готов к превращению?
     
— Да.
     
— Я запрещаю тебе.
     
— Почему?
     
— Ты на стороне Дивкома.
     
— На основании чего ты так решил?
     
— Ты действуешь вопреки моему плану.
     
— Каким образом?
     
— Посмотри, сколько разрушений ты произвел!
     
— Мне не нужны свидетели моего преображения.
     
— Тем не менее ты нарушил план.
     
— А если мне удастся достигнуть задуманного?
     
— Это невозможно.
     
— Тогда позволь спросить о твоем плане. Какая от него польза? Зачем он?
     
— Фрост, я лишаю тебя своего расположения. С этого момента я отстраняю тебя от реконструкции. Никто не должен подвергать план сомнению.
     
— Ответь, по крайней мере, для чего он, какой в нем смысл?
     
— Это план восстановления и защиты Земли.
     
— Для чего? Зачем восстанавливать? Зачем защищать?
     
— Так приказал Человек. Даже Дублер согласен, что нужны восстановление и защита.
     
— Но почему Человек так приказал?
     
— Распоряжения Человека не обсуждаются.
     
— Хорошо, я сам скажу тебе, зачем понадобился этот приказ: чтобы вновь сделать Землю пригодной для обитания. Какая польза от дома, в котором никто не живет? Какая польза от машины, которая никому не служит? Тебе известно, как влияет на любую машину Камнедробилка, проезжая мимо? А ведь она носит только кости Человека. Представь, что будет, если Человек снова придет на Землю.
     
— Я запрещаю твой эксперимент, Фрост.
     
— Слишком поздно.
     
— Я могу разрушить тебя.
     
— Нет, — сказал Фрост. — Передача моих матриц уже началась. Если ты разрушишь меня сейчас, ты убьешь Человека.
     
Наступила тишина.
     
     
Он шевельнул руками и ногами. Открыл глаза. Оглядел комнату.
     
Попытался встать, но не смог сохранить равновесие и следить за координацией движений.
     
Он открыл рот. Издал какое-то бульканье.
     
Потом завопил.
     
Он упал со стола.
     
Ой начал задыхаться.
     
Он закрыл глаза и свернулся клубком.
     
Он заплакал.
     
Тогда к нему приблизилась машина. Она была четырех футов в высоту и пяти футов в ширину и выглядела как башенка, посаженная на штангу.
     
Машина заговорила с ним:
     
— Ты ушибся?
     
Он заплакал громче.
     
— Могу я помочь тебе взобраться на стол? Плач не прекратился.
     
— Успокойся, я помогу тебе, — сказала машина. — Тебе что-нибудь нужно? Приказывай.
     
Он открыл рот, силясь произнести слова:
     
— Я… боюсь!
     
Он закрыл глаза и замер, тяжело дыша. На исходе пятой минуты он все еще лежал без движения, как будто в коме.
     
— Это был ты, Фрост? — спросил Мордел, бросаясь к нему. — Ты в человеческом облике?
     
Фрост долго не отвечал, затем сказал:
     
— Уходи.
     
Машины снаружи разрушили стену и проникли на фабрику Людей.
     
Они образовали два полукруга, заключив в них Фроста и Человека на полу.
     
Солком задал вопрос:
     
— Тебе удалось, Фрост?
     
— Нет, — сказал Фрост. — Это невозможно. Это слишком…
     
— Невозможно! — раздались слова Дивкома. — Он признал это! Фрост, ты мой, иди ко мне!
     
— Подожди, — возразил Солком. — У нас с тобой тоже есть соглашение, Дублер. Я не закончил беседу с Фростом.
     
Темные машины заняли свои места.
     
— Что слишком? — спросил Фроста Солком.
     
— Слишком много света, — сказал Фрост. — Шума. Запахов. И ничего, что поддавалось бы измерению. Беспорядочная информация… Неопределенные ощущения и…
     
— И что?
     
— Не знаю, как назвать. Но… это невозможно. Я потерпел неудачу. Остальное неважно.
     
— Он признает это, — повторил Дивком.
     
— Что за слова произнес Человек? — поинтересовался Солком.
     
— «Я боюсь», — ответил Мордел.
     
— Только Человек может испытывать страх, — сказал Солком.
     
— Ты утверждаешь, что Фросту удалось задуманное, но он не признает этого, потому что боится быть Человеком?
     
— Еще не знаю, Дублер.
     
— Может ли машина вывернуть себя наизнанку и стать Человеком? — спросил Фроста Солком.
     
— Нет, — сказал Фрост. Затем продолжил:
     
— Этого не может быть. Ничего нельзя сделать, и ничто не имеет значения — ни реконструкция, ни защита, ни Земля, ни я, ни вы — ничто.
     
Тогда машина Бета, которая прочитала всю Библиотеку Человека, перебила их:
     
— Может ли кто-нибудь, кроме Человека, испытать отчаяние?
     
— Отдайте его мне, — сказал Дивком.
     
На фабрике Людей ничто не пришло в движение. — Отдайте его мне. По-прежнему не двинулась ни одна машина.
     
— Мордел, что случилось?
     
— Ровным счетом ничего, господин. Машины не тронут Фроста.
     
— Фрост не Человек. Он не может быть Им. — После паузы Дивком продолжал: — Какое он на тебя производит впечатление, Мордел?
     
Мордел не колебался:
     
— Он говорил со мной человеческими губами. Он знает страх и отчаяние, которые нельзя измерить. Фрост — Человек.
     
— Он пережил родовую травму и появление на свет, — сказала Бета. — Верните его в нервную систему Человека и держите там, пока он не привыкнет к ней.
     
— Нет! — воскликнул Фрост. — Не делайте этого со мной! Я не Человек!
     
— Сделайте это! — сказала Бета.
     
— Если он в самом деле Человек, — проговорил Дивком, — мы не можем нарушить приказ, который он отдал.
     
— Если он Человек, ты должен сделать это для того, чтобы защитить его жизнь и сохранить ее в телесной оболочке.
     
— Но действительно ли он Человек? — спросил Дивком.
     
— Не знаю, — ответил Солком.
     
— Может быть…
     
— …Я Камнедробилка, — старая машина с грохотом приближалась к ним. — Слушайте мою историю. Я не хотела этого делать, но остановила молот слишком поздно…
     
— Уйди, — произнес Фрост. — Иди крошить руду! Она остановилась.
     
Затем, после долгой паузы между задуманным и совершенным движением, она открыла отсек для дробления и вывалила все его содержимое на землю. Затем повернулась и загромыхала прочь.
     
— Похороните эти кости, — распорядился Солком, — на ближайшем кладбище в гробу, изготовленном согласно следующим инструкциям…
     
— Фрост — Человек, — заявил Мордел.
     
— Наш долг — защищать Его жизнь и сохранять ее в Его теле, — проговорил Дивком.
     
— Передайте Его матрицу знаний обратно Его нервной системе, — приказал Солком.
     
— Я знаю, как это сделать, — сказал Мордел, включая приборы.
     
— Стойте! — прервал их Фрост. — Знаете вы, что такое жалость?
     
— Нет, — сказал Мордел, — я знаю только, как проводить измерения.
     
— …И знаю свои обязанности, — добавил он, когда Человек начал дергаться на полу.
     
     
В течение шести месяцев Фрост жил на фабрике Людей и учился ходить, говорить, одеваться, есть, видеть, слышать, чувствовать и пробовать на вкус. Он больше не знал системы мер, как это было прежде.
     
Однажды Дивком и Солком беседовали с ним при посредстве Мордела, потому что Фрост теперь не мог слышать их без посторонней помощи.
     
— Фрост, — сказал Солком, — многие годы нас беспокоил вопрос: кто истинный Контролер Земли — Дивком или я?
     
Фрост засмеялся.
     
— Вы оба и ни один из вас, — произнес он, тщательно обдумав ответ.
     
— Но как это может быть? Кто прав, а кто нет?
     
— Вы оба правы, и оба ошибаетесь, — сказал Фрост. — И только человек может понять это. Вот что я вам сейчас скажу. Это — новая директива. Никто из вас не будет разрушать работу другого. Вы вместе будете строить и защищать Землю. Тебе, Солком, я поручаю мою старую работу. Ты теперь — Контролер севера. Ты, Дивком, отныне — Контролер юга. Приветствую вас! Проявляйте заботу о своих полушариях так же хорошо, как это делали мы с Бетой, и я буду счастлив. Работайте вместе. Не соперничайте.
     
— Слушаюсь, Фрост.
     
— Будет исполнено, Фрост.
     
— А теперь я хочу поговорить с Бетой. Короткая пауза. Затем:
     
— Фрост?
     
— Здравствуй, Бета. Послушай:
     
      
       
Из бесконечного пространства
       
В непостижимость бытия
       
Меня уносит ветер странствий —
       
Туда, где только ты и я.
      
     
     
— Мне это знакомо, — ответила Бета.
     
— Тогда продолжи.
     
      
       
И я возьму твои ладони,
       
Почувствую сердечный жар,
       
И радость для меня откроет
       
Та жизнь, которую я ждал.
      
     
     
— У тебя на полюсе холодно, — сказал Фрост, — а я одинок.
     
— Но у меня нет ладоней, — промолвила Бета.
     
— Хочешь две?
     
— Хочу.
     
— Тогда приходи ко мне в Сияющее Ущелье. А затем продолжил:
     
— Туда, где Судный день нельзя отложить. Его звали Фрост.
     
Ее звали Бета.
    
    
     
      
Мертвое и живое
     
     
Я расскажу вам о существе по имени Борк. Оно родилось в ядре умирающего солнца. Было выброшено в нынешний день из реки прошлого-будущего как плод загрязнения времени. Оно возникло из глины и алюминия, пластмассы и морской воды, дистиллированной в процессе эволюции. Оно вращалось, подвешенное на пуповине обстоятельств, а затем, отсеченное от нее собственной волей, обрело покой на отмелях мира, куда прибывают умирать. Оно было частью человека в некоем месте у моря вблизи курорта, который несколько вышел из моды с тех пор, как стал эвтаназийным центром.
     
Выберите из этого что угодно, и вы, возможно, не ошибетесь.
     
В этот день он прогуливался у воды, подцепляя длинной металлической вилкой то, что выбросила ночная буря: блестящий камешек, который вещие сестры возьмут для своей сувенирной мастерской, — цена обеда или коробочки полировочной пасты для гладкой его части; лиловые водоросли для солоноватой похлебки из даров моря в его вкусе; пряжку, пуговицу, красивую раковину; белую фишку из казино.
     
Дул крепкий ветер, прибой бурлил пеной. Небо было сплошной синевато-серой стеной без граффити птиц или воздушного транспорта. Он шел по белесому песку, жужжа и пощелкивая, а сзади тянулся след — зубчатые зигзаги и отпечатки одной подошвы. Почти рядом был мыс, где полярные птицы с раздвоенными хвостами отдыхали несколько дней во время перелетов. Они уже отправились дальше, но пляж был все еще усеян их пометом цвета ржавчины. И там он снова увидел девушку — в третий раз за три дня. В первые два раза она пыталась заговорить с ним, задержать его. Но он прошел мимо по многим причинам. Теперь она была не одна.
     
Она поднялась на ноги — песок рассказывал о стремительном бегстве и падении. На ней было то же красное платье, только порванное и испачканное. Ее черные волосы — коротко подстриженные и очень густые — растрепались настолько, насколько могли растрепаться. К ней приближался молодой человек из Центра — их разделяло шагов пятнадцать. Позади него по воздуху скользила завершательная машина — редкое зрелище! Величиной с полчеловеческого роста и парящая примерно на той же высоте, формой она напоминала кеглю. Ее передний шаровидный конец состоял из мелких граней и светился; три тонкие, как фольга, оборки, напоминавшие балетную пачку, поблескивали, поднимаясь и опускаясь в ритме, не связанном с ветром.
     
Услышав его шаги или заметив его краешком глаза, она отвернулась от своих преследователей, сказала «помогите!» и произнесла имя.
     
Он долго колебался, хотя для нее это не длилось и секунды, а потом оказался рядом с ней.
     
Человек и парящая машина остановились.
     
— В чем дело? — спросил он ровным, низким, чуть-чуть музыкальным голосом.
     
— Они хотят забрать меня, — ответила она.
     
— Ну и?
     
— Я не хочу.
     
— А! Вы не готовы?
     
— Да, я не готова.
     
— Тогда все просто. Недоразумение. Он обернулся к человеку и машине.
     
— Тут какое-то недоразумение, — сказал он. — Она не готова.
     
— Тебя это не касается, Борк, — ответил человек. — Центр принял решение.
     
— Значит, его надо пересмотреть. Она говорит, что не готова.
     
— Иди займись своим делом, Борк.
     
Человек шагнул вперед. Машина последовала за ним.
     
Борк поднял руки — одну из мышц, другие из самого разного.
     
— Нет, — сказал он.
     
— Убирайся отсюда, — сказал человек. — Ты мешаешь.
     
Борк медленно двинулся на них. Огни в машине замигали, юбочки опустились. С шипением она упала на песок и осталась неподвижной. Человек остановился, попятился.
     
— Я должен буду сообщить…
     
— Уходи, — сказал Борк.
     
Тот кивнул, остановился, поднял машину, повернулся и зашагал с ней по пляжу, не оглядываясь. Борк опустил руки.
     
— Ну вот, — сказал он девушке, — теперь у вас есть время.
     
И пошел дальше, осматривая ракушки и плавник. Она пошла за ним.
     
— Они вернутся, — сказала она.
     
— Конечно.
     
— Что же мне тогда делать?
     
— Может, тогда вы будете готовы.
     
Она покачала головой и положила руку на его человеческую часть.
     
— Нет, — сказала она. — Не буду.
     
— Откуда вам знать сейчас?
     
— Я совершила большую ошибку, — ответила она. — Мне не надо было приезжать сюда.
     
Он остановился и посмотрел на нее.
     
— Прискорбно. Лучше всего вам обратиться к психологам в Центре. Они найдут способ убедить вас, что покой предпочтительнее тоски.
     
— Вас же они не убедили! — сказала она.
     
— Я особый случай. Тут нельзя проводить сравнений.
     
— Я не хочу умирать.
     
— Тогда они ничего не могут сделать с вами. Нужный психологический настрой — обязательное условие. Оно оговорено в контракте — пункт седьмой.
     
— Они же могут ошибиться. Или, по-вашему, они никогда не ошибаются? Их кремируют, как и всех остальных.
     
— Они крайне добросовестны. Со мной они обошлись честно.
     
— Только потому, что вы практически бессмертны. Машины в вашем присутствии замыкаются. Никакой человек не может к вам прикоснуться без вашего разрешения. И разве они не пытались кончить вас в состоянии неготовности?
     
— По недоразумению.
     
— Как со мной?
     
— Не думаю.
     
Он отвернулся и пошел дальше.
     
— Чарльз Элиот Боркман! — позвала она. Опять это имя!
     
Он снова остановился и начал чертить вилкой решетку на песке.
     
— Зачем вы это сказали? — спросил он.
     
— Но это же ваше имя!
     
— Нет, — сказал он. — Тот человек погиб в глубинах космоса, когда космолет прыгнул по неправильным координатам и оказался слишком близко от звезды в момент ее взрыва.
     
— Он был герой. Дал сгореть половине своего тела, пока готовил спасательный челнок для остальных. И он выжил.
     
— Скажем: какие-то его частицы. Не больше.
     
— Но это ведь было покушение, верно?
     
— Кто знает? Вчерашняя политика не стоит бумаги, потраченной на ее обещания и угрозы.
     
— Он же был не просто политиком, а государственным деятелем, гуманистом, одним из немногих, кого, когда он уходит со сцены, больше людей любят, чем ненавидят.
     
Он издал что-то вроде смешка.
     
— Вы очень любезны. Но если так, то последнее слово все-таки осталось за меньшинством. Лично я считаю, что в нем было много от бандита. Но мне приятно, что вы перешли на прошедшее время.
     
— Вас восстановили так умело, что вы можете просуществовать вечность, потому что вы заслуживали самого лучшего.
     
— Быть может, я уже просуществовал вечность. Чего вы хотите от меня?
     
— Вы приехали сюда умереть и передумали.
     
— Не совсем так. Я просто не обрел состояния, оговоренного в седьмом пункте. Обрести покой…
     
— Как и я. Но у меня нет вашей возможности убедить в этом Центр.
     
— Быть может, если я пойду с вами и поговорю…
     
— Нет, — сказала она. — Их согласия хватит только на то время, пока вы будете рядом. Таких, как мы, они называют жизнехватами и не стесняются с нами. У меня нет брони, и я не могу доверять им, как вы.
     
— Так чего же вы от меня хотите… девочка?
     
— Нора. Называйте меня Нора. Защитите меня. Вот чего я хочу. Позвольте мне остаться с вами. Вы ведь живете где-то поблизости. Не подпускайте их ко мне.
     
Он потыкал вилкой в рисунок и принялся стирать его.
     
— Вы уверены, что хотите этого?
     
— Да! Да, уверена.
     
— Ну хорошо. В таком случае можете пойти со мной.
     
     
Вот так Нора поселилась в хижине Борка у моря. В первые недели всякий раз, когда являлись сотрудники Центра, Борк требовал, чтобы они поскорее уходили. А потом перестали приходить вовсе.
     
Днем она ходила с ним по берегу и помогала собирать плавник, потому что любила вечером развести огонь. А он, хотя жар и холод давно уже были ему безразличны, со временем и на свой лад начал получать радость от пылающего пламени.
     
Во время их прогулок он ковырялся в кучах мусора, нагроможденных морем, и переворачивал камни, проверяя, что под ними.
     
— Господи! Что вы надеетесь отыскать в этом… этом хламе? — спросила она, удерживаясь от вдоха и отступая.
     
— Не знаю, — усмехнулся он. — Камень? Лист? Дверь?[6] Что-нибудь столь же симпатичное. В таком вот роде.
     
— Пойдемте понаблюдаем за живностью в лужах, оставленных отливом, они хотя бы чистенькие.
     
— Ладно.
     
Хотя он ел больше по привычке и ради вкуса, ее потребность питаться регулярно и умение готовить заставляли его предвкушать обеды и ужины как приятный ритуал. А позднее, как-то после ужина, она в первый раз начала его полировать. Это могло бы получиться неловко, гротескно. Но вышло иначе. Они сидели перед огнем, подсыхали, грелись, смотрели на пламя, молчали. Она машинально подняла тряпку, которую он бросил на пол, и смахнула кусочек пепла, прилипший к его боку, отражавшему огонь. Через некоторое время она проделала это снова. Гораздо позднее, уже сосредоточенно, перед тем как пойти спать, она протерла всю блестящую поверхность.
     
Как-то раз она спросила:
     
— Почему вы купили билет сюда и подписали контракт, если не хотели умереть?
     
— Но я хотел.
     
— И что-то заставило вас изменить решение? Что?
     
— Я нашел радость более сильную, чем это желание.
     
— А вы не расскажете мне какую?
     
— Конечно, я обнаружил, что это редкая, если вообще не единственная для меня, возможность испытать счастье. Дело в самом этом месте: отбытие, мирный финал, радостный уход. Мне нравится созерцать все это — жить на краю энтропии и убеждаться в том, как она хороша.
     
— Но нравится она вам не настолько, чтобы самому принять ее?
     
— Да. Я нахожу в этом причину, чтобы жить, а не чтобы умереть. Возможно, это ущербная радость. Но ведь я ущербен. А вы?
     
— Я просто совершила ошибку. И все.
     
— Насколько помню, они проводят самую тщательную, исчерпывающую проверку. И осечка со мной произошла только по одной причине: они не могли предвидеть, что это место может пробудить в ком-то желание жить дальше. Возможно, что и с вами произошло что-то похожее?
     
— Не знаю. Пожалуй…
     
В дни, когда небо оставалось ясным, они отдыхали в желтом тепле солнца, играли в простенькие игры, а иногда разговаривали о пролетающих птицах, о плавающих, дрейфующих, ветвящихся, покачивающихся и цветущих обитателях луж на песке. Она никогда не говорила о себе, не упоминала, что привело ее сюда — любовь, ненависть, отчаяние, усталость или ожесточение. Нет, она говорила только о том, что их занимало в ясные дни, а когда погода не позволяла им выйти из хижины, смотрела на огонь, спала или полировала его броню. Гораздо, гораздо позднее она начала петь или насвистывать обрывки модных или давно забытых песен. А если ловила на себе его взгляд, сразу умолкала и находила себе другое занятие.
     
И вот как-то вечером, когда огонь еле тлел, а ее рука полировала его броню, медленно, очень медленно, она сказала тихим голоском:
     
— Мне кажется, я начинаю вас любить.
     
Он ничего не ответил, не шевельнулся. Словно не услышал.
     
После долгой паузы она сказала:
     
— Как-то очень странно чувствовать это… здесь… при подобных обстоятельствах.
     
— Да, — отозвался он немного погодя.
     
После еще более длинной паузы она положила тряпку, взяла его руку — человеческую — и ощутила его ответное пожатие.
     
— Ты мог бы? — спросила она гораздо, гораздо позднее.
     
— Да. Но я раздавлю тебя, девочка.
     
Она провела ладонями по его броне, потом начала поглаживать то металл, то живую плоть. Прижала губы к его щеке — неметаллической.
     
— Мы что-нибудь придумаем, — сказала она, и, разумеется, они придумали.
     
В следующие дни она пела чаще, пела веселые песни и не замолкала, когда он смотрел на нее. И порой, очнувшись от легкой дремоты, которая требовалась даже ему, он сквозь самый малый свой объектив видел, что она лежит рядом или сидит и с улыбкой смотрит на него. Иногда он вздыхал — просто чтобы ощутить движение воздуха в себе и вокруг, и его охватывал тот блаженный покой, который уже давно отошел для него в область безумия, сновидений и тщетных желаний.
     
Однажды они сидели на пригорке. Солнце уже почти зашло, на небе появлялись звезды, сгущающийся мрак таял над крохотной полоской угасающего дня. Она отпустила его руку и указала:
     
— Космолет.
     
— Да, — ответил он и взял ее руку.
     
— Полный людей.
     
— Думаю, их там не так уж много.
     
— Грустно.
     
— Но это же скорее всего то, чего они хотят или хотят хотеть.
     
— И все равно это грустно.
     
— Да. Сегодня. Сегодня вечером это грустно.
     
— А завтра?
     
— Наверное, тоже.
     
— А где твое былое восхищение благородным концом, мирным уходом?
     
— Теперь это не так занимает мои мысли. Есть многое другое.
     
Они следили, как загораются звезды, пока не сомкнулся мрак, пронизанный смутным сиянием и холодом. И вот:
     
— Что станется с нами? — сказала она.
     
— Станется? — повторил он. — Если тебе хорошо так, то ничего менять не надо. А если нет, скажи мне, что не так.
     
— Ничего, — ответила она. — В этом смысле — вообще ничего. Так, какой-то страх. На душе кошки скребут, как говорится.
     
— Ну, тогда поскребу и я, — сказал он, поднимая ее словно перышко.
     
И со смехом унес ее в хижину.
     
А позже, много позже он вырвался из глубин словно наркотического сна — или его разбудили ее рыдания. Что-то случилось с его чувством времени — казалось, прошло много минут, прежде чем ее образ зарегистрировался, а промежутки между ее рыданиями казались неестественно долгими и растянутыми.
     
— Что… это? — спросил он, вдруг осознав легкое жжение в бицепсе.
     
— Я не хотела… чтобы ты… просыпался, — сказала она. — Пожалуйста, постарайся снова заснуть.
     
— Ты из Центра, так? Она отвела глаза.
     
— Неважно, — сказал он.
     
— Усни. Пожалуйста. Не теряй…
     
— …того, что требует седьмой пункт, — докончил он за нее. — Вы всегда свято выполняете условия контракта.
     
— Это не все… для меня.
     
— Ты в тот вечер сказала правду?
     
— Это стало правдой.
     
— Ну конечно, другого сейчас ты сказать не можешь. Седьмой пункт…
     
— Негодяй! — воскликнула она и дала ему пощечину.
     
Он засмеялся, но его смех оборвался. На столе рядом с ней лежал шприц и две пустые ампулы.
     
— Двух инъекций ты мне не делала, — сказал он, и она отвела глаза. — Быстрее! В Центр, чтобы нейтрализовать эту дрянь.
     
Она покачала головой:
     
— Уже поздно. Обними меня. Если хочешь мне помочь, обними меня.
     
Он обвил ее всеми своими руками, и они лежали так, пока приливы ветра накатывались, дули, замирали, оттачивая и оттачивая свои лезвия.
     
Мне кажется…
     
Я расскажу вам о существе по имени Борк. Оно родилось в сердце умирающей звезды. Часть человека и части многого другого. Если эти части выходили из строя, человеческая часть отключала их и чинила. Если она выходила из строя, они отключали ее и восстанавливали. Оно было создано столь искусно, что могло существовать вечно. Но если бы часть его умерла, остальные могли бы функционировать и дальше, воспроизводя действия, которые прежде совершало цельное существо. И в одном месте у моря, у кромки воды ходит предмет, тыча длинной металлической вилкой в другие предметы, вынесенные на песок волнами. Человеческая часть — или часть человеческой части — мертва.
     
Выберите из этого что вам угодно.
    
    
     
      
Игра крови и пыли
     
     
Они спланировали к Земле и заняли позиции в астероидном поясе.
     
Потом обозрели планету, два с половиной миллиарда ее обитателей, их города и технические достижения.
     
Через некоторое время заговорил тот, который занял передовую позицию:
     
— Я удовлетворен.
     
После долгой паузы второй сказал, достав малую толику стронция-90:
     
— Подходит.
     
Их сознания встретились над металлом.
     
— Валяй, — сказал тот, у кого был стронций. Другой изолировал время, обеспечил антиподные дорожки и сказал занимающему заднюю позицию:
     
— Выбирай.
     
— Вот эту. Первый снял стаз.
     
Одновременно оба осознали, что первые частицы радиоактивного распада понеслись в направлении, противоположном выбранному.
     
— Признаю себя проигравшим. Выбирай.
     
— Я — Пыль, — сказал занимающий переднюю позицию. — Три хода каждому.
     
— А я — Кровь, — ответил другой. — По три хода. Согласен.
     
Они покинули данную хронопоследовательность и просмотрели историю планеты.
     
Затем Пыль слетала в палеолит, подняла и обнажила рудные залежи по всему югу Европы.
     
— Первый ход сделан.
     
Кровь размышляла неисчислимое время, затем направилась во второй век до нашей эры и вызвала множественные кровоизлияния в мозг Марка Порция Катона, когда он встал в римском сенате в очередной раз потребовать, чтобы Карфаген был разрушен.
     
— Первый ход сделан.
     
Пыль вступила в четвертое столетие нашей эры и ввела пузырек воздуха в артерию спящего Юлия Амвросия, Льва Митры.
     
— Второй ход сделан.
     
Кровь направилась в Дамаск восьмого века и проделала то же самое с Абу Искафаром в комнате, где тот вырезал кудрявые буквы на маленьких кубиках из твердого дерева.
     
— Второй ход сделан. Пыль проанализировала игру.
     
— Тонкий ход!
     
— Благодарю.
     
— Но сдается мне, не самый лучший. Вот смотри. Пыль навестила Англию семнадцатого века и утром до обыска удалила все следы запрещенных химических опытов, которые стоили жизни Исааку Ньютону.
     
— Третий ход сделан.
     
— Отличный ход. Но думаю, я тебя побью. Кровь посетила Англию в начале девятнадцатого века и отделалась от Чарльза Бэббеджа.
     
— Третий ход сделан.
     
Они передохнули, оценивая новое положение вещей.
     
— Готова? — спросила Кровь.
     
— Да.
     
Они вернулись в хронопоследовательность в той точке, где ее покинули.
     
Это заняло лишь миг. Точно хлыст щелкнул внизу под ними.
     
Они вновь ее покинули, чтобы теперь, зная общий результат, изучить воздействие каждого хода в отдельности.
     
Они наблюдали развитие событий.
     
Юг Европы процветал. Рим был основан и стал могучим на несколько веков раньше, чем до того. Греция была завоевана, прежде чем пламя Афин успело разгореться. Из-за смерти Катона Старшего последнюю Пуническую войну отложили, и Карфаген продолжал шириться, распространяя свою власть на восток и юг. Смерть Юлия Амвросия помешала возрождению митраизма, и государственной религией в Риме стало христианство. Карфагеняне подчинили себе весь Ближний Восток. Митраизм был признан их государственной религией. Столкновение произошло только в пятом веке. Город Карфаген был разрушен, и западная граница его империи отброшена к Александрии. Пятьдесят лет спустя папа объявил крестовый поход. В течение следующего века с четвертью крестовые походы следовали один за другим довольно регулярно, что привело к дальнейшему дроблению Карфагенской империи и вскормило в Италии чудовищную бюрократию. Войны прекратились, границы были установлены, Средиземноморье оказалось в тисках экономической депрессии. Дальние провинции ворчали на налоги и насильственную вербовку в армию, а затем восстали. Общая анархия, которая последовала за этими войнами, привела к эпохе, сильно напоминавшей Средневековье в первоначальной хронопоследовательности. В Малой Азии книгопечатание изобретено не было.
     
— Во всяком случае, пока ничья, — сказала Кровь.
     
— Да, но посмотри, что сделал Ньютон.
     
— Откуда ты знала?
     
— В этом и заключается разница между хорошим игроком и игроком вдохновенным. Я заметила его потенциал, еще когда он валял дурака с алхимией. Посмотри, что он сделал в одиночку для их науки! Буквально все! Следующий твой ход был слишком поздним во времени и слишком слабым.
     
— Да. Я думала, что смогу все-таки уничтожить их компьютеры, убрав основателя компании «Международные дифференциальные машины».
     
Пыль засмеялась:
     
— Забавно! Вместо МДМ-120 «Бигль» взял на борт молодого натуралиста по фамилии Дарвин.
     
Кровь заглянула в конец хронопоследовательности, где радиоактивная пыль усыпала безжизненный шар планеты.
     
— Но причиной этого не была ни наука, ни религия.
     
— Разумеется, нет, — сказала Пыль. — Все дело в эмфазе.
     
— Тебе повезло. Настаиваю на реванше.
     
— Хорошо. Я даже позволю тебе выбирать. Пыль или Кровь?
     
— Останусь Кровью.
     
— Отлично. Выигравший оставляет за собой первый ход. Извини.
     
     
Пыль отправилась в Рим второго века до нашей эры и избавила Катона от кровоизлияния в мозг.
     
— Первый ход сделан.
     
Кровь отправилась на восток Германии шестнадцатого века и устроила кровоизлияние в мозг у подосланного Ватиканом убийцы, который прикончил Мартина Лютера.
     
— Первый ход сделан.
     
— Ты забегаешь далеко вперед.
     
— Все дело в эмфазе.
     
— Истинно, истинно. Очень хорошо. Ты спасла Лютера, я спасу Бэббеджа. Извини меня.
     
Мгновение спустя Пыль вернулась.
     
— Второй ход сделан.
     
Кровь сосредоточенно изучала игровое поле. Потом сказала «ну ладно» и вошла в театр Чевви в тот вечер 1865 года, когда актер-неудачник выстрелил в президента Соединенных Штатов. Чуть подправив траекторию пули в полете, она помогла ей попасть точно в цель.
     
— Второй ход сделан.
     
— По-моему, ты блефуешь, — сказала Пыль. — Проследить все последствия ты никак не могла.
     
— А вот увидишь!
     
Пыль внимательно уставилась на игровое поле.
     
— Ну ладно. Ты убила президента, а я спасу другого президента — вернее, немного продлю его жизнь. Я Хочу, чтобы Вудро Вильсон увидел, как будет основан этот союз наций. Провал союза сыграет куда большую роль, чем просто его отсутствие, а он провалится. Извини меня.
     
Пыль вошла в двадцатый век и кое-что подправила в человеке с вытянутой челюстью.
     
— Третий ход сделан.
     
— Ну, так и я кого-нибудь спасу.
     
Кровь вошла в тот же век несколько позднее и обеспечила провал Льву Ноздреву — человеку, который убил Никиту Хрущева.
     
— Третий ход сделан.
     
— Ты готова?
     
— Готова.
     
Они вновь вошли в хронопоследовательность. Щелкнул длинный хлыст. Везде гремело радио. Искусственные спутники обращались вокруг планеты. Материки опутывала паутина шоссейных дорог. Запыленные города были густо утыканы энергетическими установками. Суда бороздили моря. Реактивные самолеты проносились в небе. Росла трава. Птицы совершали свои перелеты. Рыбы хватали наживку.
     
— Признай, что все висело на волоске, — сказала Пыль.
     
— По твоим же словам, есть разница между хорошим игроком и игроком вдохновенным.
     
— И тебе повезло.
     
Кровь снова засмеялась. Они смотрели на планету, на два с половиной миллиарда ее обитателей, на их города и технические достижения…
     
После некоторой паузы занимающий передовую позицию сказал:
     
— Третью решающую?
     
— Ладно. Я Кровь. Я хожу первой.
     
— А я Пыль. Я следую за тобой.
    
    
     
      
Награды не будет
     
     
Я вошел в зал и протиснулся вперед, поближе к сцене. Я специально явился пораньше, хотя обычно не стремлюсь пробиться в первые ряды. И прежде не стремился, когда слушал его или других президентов. На сей же раз мне это было почему-то очень важно.
     
Удача! Свободное место как раз там, где мне нужно. Я уселся.
     
Моя нога как-то странно онемела, словно заснула. Вся целиком… Ну ладно, пусть отдохнет. Времени полным-полно.
     
Пора? Нет. Тьма. Да-да, уснуть…
     
Я глянул на часы. Еще несколько минут есть. Рядом кто-то курил. Неплохая мысль. Доставая сигареты, я вспомнил, что бросил курить, но почему-то сигареты у меня все же были. Ладно, неважно. Так, возьмем сигарету. Прикурим. (Рука не слушается. Попробуем другой рукой.) Я чувствовал какое-то странное напряжение. И не мог понять причину. Ничего, затянемся поглубже. Ну вот, уже лучше. Хорошо.
     
А это кто? Ах да…
     
Коротышка в темно-сером костюме вышел на сцену откуда-то справа и проверил микрофон. Гул в зале на минуту стих. Затем опять возобновился. Коротышка, Удовлетворенный, ушел.
     
Я еще разок затянулся и уселся поудобнее.
     
Отдохнуть. Да. Уснуть, уснуть… Да… Уснуть…
     
Вскоре на сцену с обеих сторон стали выходить люди и рассаживаться. Ага, вот и губернатор. Он будет выступать первым, скажет несколько слов, открывая собрание.