1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 
      
Чтобы себя не выдал голосом,
      
Чтоб удивляться перестал,
      
Чтобы похожи были волосы
      
На этот льющийся металл.
     
    
   
   
    
     
Возможно ль этот тайный спор
    
    
     
      
Возможно ль этот тайный спор
      
Меня с самим собою
      
Простому сердцу вперекор —
      
Назвать моей судьбою?
     
     
      
Возможно ль подчиниться мне
      
Какой-то тяжкой силе,
      
Чтобы не изнутри — извне
      
Пришла и воскресила?
     
     
      
Или спасенье только есть
      
В мечтаниях бродяги,
      
В оберегаемых, как честь,
      
Клочках моей бумаги.
     
    
   
   
    
     
Июль[21]
    
    
     
      
Все соловьи осоловели
      
И не рокочут ввечеру,
      
Они уж целых две недели
      
В плетеной нежатся постели
      
На охлаждающем ветру.
     
     
      
Колючим колосом усатым
      
Трясет раскормленный ячмень,
      
И день малиной ноздреватой,
      
Черносмородинным агатом
      
Синиц заманивает в тень.
     
     
      
Здесь сущий рай для птиц бездомных,
      
Для залетевших далеко,
      
Им от прохлады полутемной
      
В кустах, достаточно укромных,
      
Бывает на сердце легко.
     
     
      
И я шепчу стихи синицам,
      
Губами тихо шевеля,
      
И я разыгрываю в лицах,
      
В зверях, растениях и птицах,
      
Что сочинила мне земля.
     
     
      
Она к моей спине прижалась
      
И мне готова передать
      
Все, что в душе у ней осталось,
      
Всю нерастраченную малость —
      
Всю неземную благодать.
     
     
      
Жарой коробятся страницы,
      
Тетрадка валится из рук,
      
И в поле душно, как в больнице,
      
И на своих вязальных спицах
      
Плетет ловушку мне паук.
     
     
      
И мотыльки щекочут щеку,
      
Перебивая мой рассказ,
      
И на ветру скрипит осока,
      
И ястреба кружат высоко,
      
Меня не упуская с глаз.
     
    
   
   
    
     
Гроза[22]
    
    
     
      
Смешались облака и волны,
      
И мира вывернут испод,
      
По трещинам зубчатых молний
      
Разламывается небосвод.
     
     
      
По желтой глиняной корчаге
      
Гуляют грома кулаки,
      
Вода спускается в овраги,
      
Держась руками за пеньки.
     
     
      
Но, в сто плетей дубася тело
      
Пятнистой, как змея, реки,
      
Гроза так бережно-умело
      
Цветов расправит лепестки.
     
     
      
Все то, что было твердой почвой,
      
Вдруг уплывает из-под ног,
      
И все земное так непрочно,
      
И нет путей и нет дорог.
     
     
      
Пока прохожий куст лиловый
      
Не сунет руку сквозь забор,
      
И за плечо не остановит,
      
И не завяжет разговор.
     
     
      
И вот я — дома, у калитки,
      
И все несчастья далеки,
      
Когда я, вымокший до нитки,
      
Несу за пазухой стихи.
     
     
      
Гнездо стихов грозой разбито,
      
И желторотые птенцы
      
Пищат, познав крушенье быта,
      
Его начала и концы.
     
    
   
   
    
     
Тайга[23]
    
    
     
      
Тайга молчальница от века
      
И рада быть глухонемой,
      
Она не любит человека
      
И не зовет его домой.
     
     
      
Ей благозвучней вопли сычьи,
      
Чем нарушающее сон
      
Крикливое косноязычье
      
Всех человеческих племен.
     
     
      
Но если голосом ребенка
      
Попросят помощи у ней,
      
Она тотчас бежит вдогонку
      
И будет матери нежней.
     
     
      
Она заманит чудесами,
      
Грозы покажет фейерверк
      
И птиц над черными лесами,
      
Шутя, подбрасывает вверх.
     
     
      
Раскрашенные безделушки
      
Цветов качает на лугу.
      
У ней и камни — погремушки…
      
Алмазы брошены в снегу.
     
     
      
А гам, смещая все масштабы,
      
Со здравым смыслом не в ладу,
      
Смущает взрослым душу, дабы
      
Потом не жечь ее в аду.
     
     
      
И в этих знаках, в этих жестах
      
Воинствующей немоты
      
Я вижу истинное место
      
Моей ребяческой мечты.
     
     
      
Тайга смещает все масштабы
      
И наши путает пути,
      
Хотя воистину могла бы
      
Сердечно к взрослым подойти.
     
     
      
И тот, кто, в сущности, не молод,
      
Кто, безусловно, не юнец,
      
Тот видит лишь гранит и холод,
      
Что достигает дна сердец.
     
     
      
И в снеговом однообразье
      
Гора проходит за горой.
      
Уж лучше б вымазала грязью,
      
Землей испачкала сырой.
     
     
      
А здесь лишь камень известковый
      
И снег небесной чистоты,
      
И мы горды такой обновой,
      
Таким подобием мечты.
     
    
   
   
    
     
Сосны срубленные[24]
    
    
     
      
Пахнут медом будущие бревна —
      
Бывшие деревья на земле,
      
Их в ряды укладывают ровно,
      
Подкатив к разрушенной скале.
     
     
      
Как бесславен этот промежуток,
      
Первая ступень небытия,
      
Когда жизни стало не до шуток,
      
Когда шкура ближе всех — своя.
     
     
      
В соснах мысли нет об увяданье,
      
Блещет светлой бронзою кора.
      
Тем страшнее было ожиданье
      
Первого удара топора.
     
     
      
Берегли от вора, от пожара,
      
От червей горбатых берегли —
      
Для того внезапного удара,
      
Мщенья перепуганной земли.
     
     
      
Дескать, ждет их славная дорога —
      
Лечь в закладке первого венца,
      
И терпеть придется им немного
      
На ролях простого мертвеца.
     
     
      
Чем живут в такой вот час смертельный
      
Эти сосны испокон веков?
      
Лишь мечтой быть мачтой корабельной,
      
Чтобы вновь коснуться облаков!
     
    
   
   
    
     
Он из окна своей квартиры[25]
    
    
     
      
Он из окна своей квартиры
      
С такой же силой, как цветы,
      
Вдыхает затхлый воздух мира,
      
Удушье углекислоты.
     
     
      
Удушье крови, слез и пота,
      
Что день-деньской глотает он,
      
Ночной таинственной работой
      
Переплавляется в озон.
     
     
      
И, как источник кислорода,
      
Кустарник, чаща и трава,
      
Растут в ночи среди народа
      
Его целебные слова.
     
     
      
Он — вне времен. Он — вне сезона.
      
Он — как сосновый старый бор,
      
Готовый нас лечить озоном
      
С каких-то очень давних пор.
     
     
      
Нам все равно — листы ли, листья —
      
Как называется предмет,
      
Каким — не только для лингвистов —
      
Дышать осмелился поэт.
     
     
      
Не грамматические споры
      
Нас в эти горы завлекли —
      
Глубокое дыханье бора
      
Целительницы земли.
     
    
   
   
    
     
О песне
    
    
     
      
Темное происхожденье
      
Наших песен и баллад —
      
Давнего грехопаденья
      
Неизбежный результат.
     
     
      
С тем же, кем была когда-то
      
Жизнь оплодотворена,
      
В этот властный миг расплаты
      
Как бы соединена.
     
     
      
Что доношено до срока,
      
До бессонниц января,
      
Что рождается в потоке
      
Слез и слов у фонаря
     
     
      
На коробке папиросной,
      
Подстеленной кое-как,
      
На листке, а то и просто
      
На газеты уголках,
     
     
      
То, что вовсе ждать не может,
      
Шага не дает шагнуть,
      
То, что лезет вон из кожи
      
И чего нельзя вернуть.
     
     
      
Ты отрежешь пуповину,
      
В темноте остановясь,
      
Станет легче вполовину —
      
Лишь порвется эта связь.
     
     
      
И, покончив с полубредом
      
Этих самых древних мук,
      
Втопчешь в снег клочки последа
      
И оглянешься вокруг…
     
     
      
       
Много лет пройдет
      
      
Много лет пройдет. И песне
      
Снова встретиться с тобой,
      
Может быть, нужней и лестней,
      
Чем наследнице любой.
     
     
      
Вот она идет по тропке,
      
Опустивши долу взгляд,
      
Неуверенно и робко
      
И со сверстницами в ряд.
     
     
      
Ты глядишь, не понимая,
      
Кто она в твоей судьбе,
      
Вся теперь как бы чужая,
      
Незнакомая тебе.
     
     
      
Где-то в давке, в книжной лавке
      
Разглядишь, в конце концов,
      
Бывшей золушки-чернавки
      
Позабытое лицо.
     
     
      
И по родинкам, приметам,
      
По разрезам губ и глаз
      
Ты узнаешь дочь поэта
      
В первый и последний раз.
     
    
   
   
    
     
Над трущобами Витима
    
    
     
      
Над трущобами Витима,
      
Над косматою землей,
      
Облаков зловещих мимо
      
Я лечу к себе домой.
     
     
      
И во чреве самолета,
      
Как Иона у кита,
      
Я прошу у шеф-пилота:
      
Ради Господа Христа,
     
     
      
Донеси меня до юга,
      
Невредимым донеси,
      
Пусть меня забудет вьюга
      
Хоть на месяц на Руси.
     
     
      
Я срисовывал бы чащи,
      
Только в них войдет гроза,
      
Солнцу б я как можно чаще
      
Попадался на глаза.
     
     
      
В посрамленье злой мороки,
      
В просветление ума,
      
Я б успел составить строки,
      
Что шептала мне зима.
     
     
      
Перед аэровокзалом
      
Горло сдавит тошнота:
      
Снова — пропасти, провалы,
      
Под ногами — пустота.
     
     
      
У меня сейчас воочью,
      
А не только между строк, —
      
Неустойчивую почву
      
Выбивают из-под ног.
     
     
      
Вижу, как, вращая крылья,
      
Самолетный вьется винт,
      
С давней раны, с давней боли
      
Мне разматывают бинт.
     
     
      
Открывая, обнажая,
      
Растревоженная вновь,
      
Чтоб могла рука чужая
      
Разодрать ту рану в кровь.
     
     
      
Там, в своей пурге-тумане,
      
Мне не стоило труда
      
Кровь любой подобной раны
      
Удержать кусками льда.
     
     
      
Я стою, не веря в лето,
      
И искать не знаю где
      
Медицинского совета,
      
Чтоб помочь моей беде.
     
     
      
Но твое рукопожатье
      
Так сердечно горячо;
      
Птицы ситцевого платья
      
Мне садятся на плечо.
     
     
      
И знакомое лекарство
      
Тихо капает из глаз —
      
Драгоценное знахарство,
      
Исцеляющее нас.
     
     
      
Вот я таю, как ледышка,
      
От проклятых этих слез,
      
Душу мне еще не слишком
      
Остудил земной мороз.
     
    
   
   
    
     
Концерт[26]
    
    
     
      
Скрипка, как желтая птица,
      
Поет на груди скрипача;
      
Ей хочется двигаться, биться,
      
Ворочаться у плеча.
     
     
      
Скрипач ее криков не слышит,
      
Немыми толчками смычка
      
Он скрипку все выше, все выше
      
Забрасывает в облака.
     
     
      
И в этой заоблачной выси
      
Естественный климат ее,
      
Ее ощущенья и мысли —
      
Земное ее бытие.
     
     
      
Но всякий, имеющий уши,
      
Да слышит отчаянья крик,
      
Который нам в уши обрушит
      
До слез побледневший старик.
     
     
      
Он — гения душеприказчик,
      
Вспотевший седой виртуоз,
      
Пандоры окованный ящик
      
Он в зал завороженный внес.
     
     
      
Он смело сундук открывает
      
Одним поворотом ключа,
      
Чтоб нас отогнали от рая
      
Видения скрипача.
     
     
      
Чтоб после небесной поездки
      
Вернуться на землю опять
      
И небу чужому в отместку
      
Заплакать и загоревать.
     
     
      
И мы, возвращаясь к земному,
      
Добравшись по старым следам
      
К родному знакомому дому,
      
Мы холод почувствуем там.
     
     
      
Мы чем-то высоким дышали.
      
Входили в заветную дверь…
      
Мы многое людям прощали,
      
Чего не прощаем теперь.
     
    
   
   
    
     
Мы гуляем средь торосов
    
    
     
      
Мы гуляем средь торосов
      
В голубых лучах луны,
      
Все проклятые вопросы,
      
Говорят, разрешены.
     
     
      
Но луна, как пряник мятный,
      
Детский пряник ледяной,
      
Вдруг покатится обратно,
      
И — покончено с луной.
     
     
      
И, встревоженное чудом,
      
Сердце дрогнет у меня,
      
Я достану из-под спуда,
      
Из подполья злого дня,
     
     
      
Все, что плакало и пело,
      
Путевую жизни нить,
      
Что своим усталым телом
      
Я пытался заслонить
     
     
      
От чужих прикосновений,
      
От дурных тяжелых глаз,
      
Откровенных нападений
      
И двусмысленности фраз.
     
     
      
Наступает тихий вечер,
      
Звезды тают на снегу.
      
И породой человечьей
      
Я гордиться не могу.
     
    
   
   
    
     
Среди холодной тьмы
    
    
     
      
Среди холодной тьмы
      
Мы — жертвы искупленья.
      
И мы — не только мы,
      
А капелек сцепленье.
     
     
      
Стакан поставь в туман,
      
Тянущийся по саду,
      
И капли на стакан
      
Тотчас, как дождь, осядут.
     
     
      
Стакан сберег тепло,
      
Ему родное снится,
      
И мутное стекло
      
Слезой засеребрится.
     
    
   
   
    
     
Я здесь живу, как муха, мучась
    
    
     
      
Я здесь живу, как муха, мучась,
      
Но кто бы мог разъединить
      
Вот эту тонкую, паучью,
      
Неразрываемую нить?
     
     
      
Я не вступаю в поединок
      
С тысячеруким пауком,
      
Я рву зубами паутину,
      
Стараясь вырваться тайком.
     
     
      
И, вполовину омертвелый,
      
Я вполовину трепещу,
      
Еще ищу живого дела,
      
Еще спасения ищу.
     
     
      
Быть может, палец человечий
      
Ту паутину разорвет,
      
Меня сомнет и искалечит