1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
– Прошу  прощения у мистера Дженнингса, – сказала почтенная дама мне, глядя,  однако, на мисс Вериндер. – Поездка по железной дороге всегда расстраивает  мои нервы. Я стараюсь привести их в порядок, занимаясь своей обычной работой.  Не знаю, насколько эта работа уместна в настоящем, совершенно выходящем из ряда  случае. Если она мешает вашим медицинским целям, то я, конечно, с удовольствием  отложу ее в сторону.    

Я  поспешил дать разрешение на вышивание, точь-в-точь, как дал его на отсутствие  лопнувшего чучела кобуза и сломанного крыла купидона. Миссис Мерридью сделала  над собою усилие и из благодарности взглянула было на меня. Но нет! Она не  смогла задержать на мне свой взгляд и снова обратила его на мисс Вериндер.    

– С  позволения мистера Дженнингса, – продолжала эта почтенная дама, – я  попросила бы об одном одолжении. Мистер Дженнингс намерен произвести свой  ученый опыт сегодня ночью. Когда я еще училась в пансионе, я присутствовала при  подобных опытах. Они всегда кончались взрывом. Не будет ли мистер Дженнингс  настолько любезен, чтобы предупредить меня заблаговременно, когда следует  ожидать взрыва в настоящем случае. Я хотела бы переждать этот момент, если  возможно, до того, как пойду спать.    

Я  попытался было уверить миссис Мерридью, что при настоящем опыте взрыва по программе  не полагалось.    

– Нет? –  повторила почтенная дама. – Я очень благодарна мистеру Дженнингсу, –  вполне понимаю, что он обманывает меня для моего же успокоения. Но я  предпочитаю откровенность. Я вполне примирилась с мыслью о взрыве, но очень желала  бы перенести его, если возможно, до того, как лягу в постель.    

Тут  отворилась дверь, и миссис Мерридью опять слегка вскрикнула. От страха перед  взрывом? Нет, только от появления Беттереджа.    

– Прошу  извинения, мистер Дженнингс, – сказал Беттередж тоном самой изысканной учтивости, –  мистер Фрэнклин желает знать, где вы. Скрывая от него по вашему приказанию  присутствие в доме барышни, я сказал ему, что не знаю, где вы. Это, если вам  угодно будет заметить, просто-напросто ложь.    

Так как  я стою одною ногою в гробу, то чем менее вы будете требовать от меня подобной  лжи, тем более я буду вам обязан, когда пробьет мой час и я почувствую укоры  совести.    

Нельзя  было терять ни минуты на размышления по поводу совести Беттереджа. Каждую  секунду в комнату мог войти, отыскивая меня, мистер Блэк; поэтому я тотчас  отправился к нему. Мисс Вериндер вышла со мной в коридор.    

– Они,  кажется, сговорились вас мучить, – сказала она мне. – Что это значит?    

– Только  протест со стороны общества, мисс Вериндер, хотя и в маленьком масштабе, против  всего нового.    

– Что  же нам делать с миссис Мерридью?    

– Скажите  ей, что взрыв будет завтра в девять часов утра.    

– Чтобы  отправить ее спать?    

– Да,  чтобы отправить ее спать.    

Мисс  Вериндер вернулась в гостиную, а я поднялся наверх к мистеру Блэку.    

К моему  изумлению, я застал его одного. Он ходил в волнении из угла в угол, видимо раздраженный  тем, что остался один.    

– Где  же мистер Брефф? – спросил я.    

Он  указал на затворенную дверь в смежную комнату, занимаемую стряпчим.    

Мистер  Брефф входил к нему на минуту, пытался опять возражать против наших намерений и  опять потерпел полную неудачу; он ничего не добился от мистера Блэка. После  чего стряпчий занялся черной кожаной сумкой, до отказа набитой деловыми  бумагами.    

– Серьезные  дела, – заключил он, – совершенно неуместны в настоящем случае; но  тем не менее они должны идти своим чередом. Мистер Блэк, быть может, простит  человеку деловому его старомодные привычки. Время – деньги, а мистер Дженнингс  может рассчитывать на его присутствие, как только оно ему понадобится.    

С этими  словами стряпчий вернулся в свою комнату и вновь занялся своей черной сумкой.    

Я  вспомнил миссис Мерридью с ее вышивкой и Беттереджа с его совестью.    

Удивительное  единообразие лежит в основе английского характера, подобно тому, как оно сказывается  и в выражении лица англичанина.    

– Когда  вы дадите мне лауданум? – нетерпеливо спросил мистер Блэк.    

– Вам  надо немного подождать, – сказал я. – Я побуду до тех пор с вами.    

Еще не  было и десяти часов. После расспросов Беттереджа и мистера Блэка я пришел к заключению,  что лауданум, данный мистером Канди, был принят не раньше одиннадцати. Итак, я  решился не устраивать вторичного приема ранее этого времени.    

Мы  поговорили немного, но мысли наши были заняты предстоящим опытом. Разговор не  клеился и скоро прекратился совсем. Мистер Блэк небрежно перелистывал книги,  лежавшие на столе. Я предусмотрительно проглядел их все, когда мы вошли в  комнату: "Опекун", "Сплетник"; "Памела"  Ричардсона; "Чувствительный человек" Мэкензи; "Лоренцо  Медичи" Роско и "Карл Пятый" Робертсона – все вещи классические;  все вещи, разумеется, неизмеримо превосходящие что бы то ни было, написанное в  более поздние времена; и все вещи, с теперешней моей точки зрения, обладающие  одним великим достоинством: не приковывать ничьего внимания и не волновать  ничьего ума. Я предоставил мистера Блэка успокоительному влиянию классической  словесности и занялся этими записями в своем дневнике.    

Часы  говорят мне, что скоро одиннадцать. Я опять должен закрыть эту тетрадь.    

Два  часа пополуночи.  Опыт проделан. О результате даю сейчас подробный отчет.    

В  одиннадцать я позвонил Беттереджу и сказал мистеру Блэку, что ему пора наконец  ложиться.    

Я  выглянул из окна. Ночь была теплая и дождливая, похожая на ночь двадцать  первого июня прошлого года. Не веря приметам, я, однако, обрадовался отсутствию  в атмосфере всякого прямого влияния на нервную систему, всякого чрезмерного  накопления электричества или признаков приближающейся грозы. Беттередж подошел  ко мне и таинственно сунул мне в руку бумажку. На ней было написано следующее:    

"Миссис  Мерридью отправилась спать после твердого моего уверения, что взрыв произойдет  завтра в девять часов утра и что я не выйду из этой части дома, пока она сама  не придет и не возвратит мне свободу. Она не подозревает, что главное место  действия – моя собственная гостиная, иначе бы она осталась тут на всю ночь. Я  одна и очень встревожена. Пожалуйста, дайте мне возможность видеть, как вы  будете отмерять лауданум; мне непременно хочется как-то участвовать в этом,  хотя бы в скромной роли зрительницы. Р. В."    

Я вышел  из комнаты вслед за Беттереджем и приказал ему перенести ящик с аптечкою в  гостиную мисс Вериндер.    

Приказание,  по-видимому, застало его совершенно врасплох. Он посмотрел на меня, как бы  подозревая с моей стороны тайный умысел в отношении мисс Вериндер.    

– Осмелюсь  ли спросить, что общего между моей молодой барышней и ящиком с лекарствами? –  спросил он наконец.    

– Останьтесь  в гостиной, и вы увидите, – был мой ответ.    

Беттередж,  кажется, усомнился в своей способности успешно наблюдать за мною без посторонней  помощи, когда в дело вмешался ящик с лекарствами.    

– Нельзя  ли пригласить и мистера Бреффа присутствовать при том, что вы хотите  делать? – спросил он.    

– Не  только можно, но и должно. Я иду просить мистера Бреффа спуститься со мною  вниз.    

Беттередж  ушел за аптечкою, не сказав более ни слова. Я вернулся в комнату мистера Блэка  и постучал в дверь к стряпчему Бреффу. Он тотчас ее открыл, держа бумаги в  руке, весь поглощенный Законом и совершенно недоступный Медицине.    

– Мне  очень жаль, что я должен вас потревожить, – сказал я, – но я иду  приготовлять дозу лауданума для мистера Блэка и вынужден просить вас  присутствовать при этом и следить за тем, что я делаю.    

– Ага! –  заметил мистер Брефф, нехотя уделяя мне одну десятую долю своего внимания и оставив  девять десятых его сосредоточенным на бумагах. – Более ничего?    

– Я  должен просить вас вернуться со мною сюда и присутствовать при приеме  лекарства.    

– Более  ничего?    

– Еще  одно. Я вынужден обеспокоить вас просьбой перебраться в комнату мистера Блэка и  выжидать в ней последствий приема.    

– Очень  хорошо! – сказал мистер Брефф. – Моя это комната или мистера Блэка,  разница не велика; я могу сидеть над моими бумагами в любом месте.    

Разве  только вы, мистер Дженнингс, сочтете нужным воспротивиться этой небольшой  примеси здравого смысла в вашей процедуре?    

Прежде  чем я успел ответить, мистер Блэк крикнул ему с постели:    

– Неужели  вы хотите сказать этим, что нисколько не заинтересованы нашим опытом? Мистер  Брефф, у вас воображения не больше, чем у коровы!    

– Корова  – очень полезное животное, мистер Блэк, – ответил стряпчий. С этими  словами он вышел вслед за мною из комнаты, все еще держа в руках свои бумаги.    

Мы нашли  мисс Вериндер бледною и встревоженною; она взволнованно ходила из угла в угол в  своей гостиной. Возле стола в углу стоял Беттередж на страже у ящика с  аптечкою. Мистер Брефф опустился на первый попавшийся стул и, стараясь быть  полезным, немедленно опять углубился в свои бумаги.    

Мисс  Вериндер отвела меня в сторону и тотчас заговорила о том, что поглощало все ее  мысли, – о состоянии мистера Блэка.    

– Каков  он теперь? – спросила она. – Не нервничает ли? Не выходит ли из  терпения? Как вы думаете, удастся ли опыт? Уверены ли вы, что это ему по  повредит?    

– Совершенно  уверен. Идемте, я сейчас буду отмеривать лауданум.    

– Еще  минуту! Сейчас двенадцатый час. Сколько придется ждать, прежде чем будет результат?    

– Трудно  сказать. Около часа, пожалуй.    

– Я  думаю, в комнате должно быть темно, как было в прошлом году?    

– Обязательно.    

– Я  буду ждать в моей спальне, точь-в-точь как это было тогда. Дверь я оставлю  приоткрытой. В прошлом году она тоже была немного растворена. Я буду наблюдать  из-за двери гостиной, и как только она откроется, погашу свечу. Все именно так  и происходило в ночь после дня моего рождения. И сейчас ведь все должно  повториться точно так же, не правда ли?    

– Уверены  ли вы, что сможете владеть собою, мисс Вериндер?    

– Для  него я готова на все! – ответила она с горячностью.    

Взглянув  на ее лицо, я убедился, что на нее можно положиться. Я опять обратился к мистеру  Бреффу.    

– Мне  придется попросить вас отложить на минуту в сторону ваши бумаги, – сказал  я.    

– О,  конечно!    

Он  вскочил, будто я прервал его занятия в самом интересном месте, и подошел со  мною к аптечке. Тут же, лишенный своего профессионального интереса, он взглянул  на Беттереджа и устало зевнул.    

Мисс  Вериндер приблизилась ко мне с графином холодной воды, который она взяла со  стола.    

– Позвольте  мне налить воды, – шепнула она. – Я должна приложить к этому руку!    

Я  отмерил сорок гран из пузырька и вылил лауданум в стаканчик.    

– Наполните  его на три четверти водою, – сказал я, подавая стаканчик мисс Вериндер.    

Потом я  приказал Беттереджу запереть ящик с лекарствами, прибавив, что больше он не  понадобится. Лицо старого слуги просияло от невыразимого облегчения. Он, очевидно,  подозревал меня в замысле произвести медицинский опыт и над его молодой  госпожою.    

Налив  воду по моему указанию, мисс Вериндер уловила минуту, когда Беттередж запирал  ящик, а мистер Брефф опять вернулся к своим бумагам, и украдкою поцеловала край  стаканчика.    

– Когда  вы его подадите ему, – шепнула прелестная девушка, – подайте этой  стороною!    

Я вынул  из кармана стеклышко, которое должно было представлять алмаз, и подал его ей,  говоря:    

– И  к этому вы должны приложить руку. Спрячьте это стеклышко в то самое место, куда  в прошлом году спрятали Лунный камень.    

Она  отправилась к индийскому шкапчику и положила стеклышко, игравшее роль алмаза, в  ящик, в котором лежал в день ее рождения настоящий алмаз.    

Мистер  Брефф глядел на все это так же, как и на все остальное, – с явным  неодобрением. Но драматизм этого момента нашего опыта одержал верх (к  величайшему моему удовольствию) над самообладанием старика Беттереджа.    

Рука его  дрожала, когда он светил мисс Рэчель, и он шепнул ей с озабоченным видом:    

– Уверены  ли вы, мисс, что это тот самый ящик?    

Я снова  направился к двери с лауданумом и водою в руках. На пороге я остановился дать  последнее наставление мисс Вериндер.    

– Не  забудьте вовремя потушить свечи, – сказал я ей.    

– Я  потушу их тотчас, – ответила она, – буду ждать в своей спальне только  с одной свечой.    

Она  затворила за нами дверь гостиной. В сопровождении мистера Бреффа и Беттереджа я  вернулся в комнату мистера Блэка.    

Мы  застали его тревожно метавшимся на постели, он спрашивал себя с раздражением, дадут  ли ему наконец лауданум в эту ночь. В присутствии двух свидетелей я дал ему  дозу лауданума, поправил его подушки и посоветовал ему лежать тихо и ждать.    

Кровать  его со светлыми занавесками поставлена была изголовьем к стене так, чтобы с  обеих сторон был доступ свежему воздуху. Я опустил занавески с одной ее стороны  и в той части комнаты, которую он не мог видеть, поместил мистера Бреффа и  Беттереджа, которые должны были ожидать действия лауданума. В ногах кровати я  опустил занавес наполовину и поставил стул для себя так, чтобы иметь  возможность быть у него на глазах, или, если понадобится, скрыться от него,  дать или не дать ему заговорить со мною, смотря по обстоятельствам. Узнав  предварительно, что он всегда спал со светом, я поставил на столик у его  изголовья свечу, но так, чтобы свет не ударял ему в глаза. Другую свечу я отдал  мистеру Бреффу, свет ее смягчался опущенными у кровати занавесками. У окна были  подняты фрамуги, чтобы освежать воздух. Шел тихий дождь. В доме царила тишина.  На часах моих было двадцать минут двенадцатого, когда все приготовления были  закопчены, и я занял свое место на стуле в ногах кровати.    

Мистер  Брефф вернулся к своим бумагам и, казалось, углубился в них по-прежнему. Но,  взглянув на него теперь, я увидел некоторые признаки того, что юриспруденция  начинает утрачивать над ним свою власть.    

Захватывающий  интерес положения, в котором мы находились, брал понемногу свое и оказывал влияние  даже на его трезвый ум. Что касается твердых правил и достоинства в обращении  Беттереджа, они в настоящем случае были им утрачены. Он забыл, что я производил  "шарлатанский фокус" над мистером Фрэнклином Блэком; забыл, что я  перевернул весь дом вверх дном; забыл, что я не читал "Робинзона  Крузо" с тех самых пор, как был ребенком.    

– Ради  бога, сэр, – шепнул он мне едва слышно, – скажите, когда начнется  действие?    

– Не  раньше полуночи, – ответил, я также шепотом. – Не разговаривайте и  сидите тихо.    

Беттередж  снизошел до последней степени фамильярности со мною без малейшей борьбы за свое  достоинство. Он ответил мне одним кивком!    

Переведя  глаза на мистера Блэка, я увидел, что он все так же мечется в постели,  удивляясь, отчего лауданум все еще не производит никакого действия. Сказать  ему, при таком его состоянии, что чем больше он будет проявлять беспокойства и  нетерпения, тем дольше не наступит желанное действие лауданума, – не  повело бы ни к чему. Всего лучше было постараться отвести его мысли от опиума,  незаметно направив их на что-нибудь другое.    

С этой  целью я вовлек его в разговор, стараясь опять навести его на предмет, служивший  нам темою в начале вечера, – на алмаз. Я старался обратить его мысли на ту  часть истории Лунного камня, которая относилась к доставке камня из Лондона в  Йоркшир, на опасность, которой подвергался мистер Блэк, забрав его из банка во  Фризинголле, и на внезапное появление индусов в доме леди Вериндер в день  рождения ее дочери. Упоминая об этих событиях, я нарочно сделал вид, будто  неверно понял многое из того, что мистер Блэк мне рассказывал несколько часов  назад. Таким образом я заставил его заговорить как раз о том, чем нам нужно  было занять его мысли, конечно, не дав ему заметить, что я делаю это с  намерением.    

Мало-помалу  он так увлекся исправлением моих неверных представлений, что перестал метаться  по кровати. Он совершенно позабыл про опиум в тот важный момент, когда я по его  глазам впервые увидел, что опиум начинает действовать на его мозг.    

Я  взглянул на часы. Было без пяти минут двенадцать. Непривычный глаз еще не  заметил бы в нем никакой перемены. Но с каждою минутою наступающего утра  быстрые, хотя едва уловимые, успехи влияния лауданума начинали сказываться все  яснее. Восторженное опьянение опиумом заблистало в его глазах, легкий пот  выступил на его лице. Через пять минут он начал говорить бессвязно – мы все еще  продолжали наш разговор. Он упорно продолжал говорить об алмазе, но не  заканчивал своих фраз. Потом настала минута молчания. Вдруг он сел на постели.  Продолжая думать об алмазе, он заговорил опять, но не со мною, а с самим собой.  Это изменение показало мне, что первый результат опыта достигнут.  Возбудительное действие опиума овладело им.    

Было уже  двадцать три минуты первого. Следующие полчаса были решающими для нас: встанет  он с постели или нет, чтобы выйти из комнаты?    

Наблюдая  за ним с напряженным вниманием, – в невыразимой радости, что первый результат  опыта совпал и по существу, и даже почти точно по времени с тем, как я это  предвидел, – я совершенно забыл двух товарищей по моему ночному бдению.  Взглянув на них теперь, я увидел Закон, представленный бумагами мистера Бреффа,  небрежно брошенным на пол. Сам же мистер Брефф жадно смотрел сквозь щель между  неплотно задернутыми занавесями кровати. А Беттередж, забыв всякие сословные  различия, заглядывал через плечо мистера Бреффа.    

Заметив,  что я смотрю на них, они оба отскочили, как два мальчугана, пойманные школьным  учителем на место преступления. Я знаком пригласил их следовать моему примеру и  тихонько скинул ботинки. Если придется идти вслед за мистером Блэком, вам  необходимо сделать это без шума.    

Прошло  десять минут – и ничего не случилось. Вдруг он сбросил с себя одеяло. Он  спустил одну ногу с кровати. Он сидел в ожидании.    

– Напрасно  я забрал его из банка, – пробормотал он про себя. – Там он был в  безопасности.    

Сердце  мое сильно забилось, в висках застучало, как молотом. Сомнение насчет безопасности  алмаза опять завладело его мыслями! На этом одном сосредоточивался весь успех  опыта. Надежда, внезапно охватившая меня, оказалась слишком сильным потрясением  для моих расстроенных нервов. Я вынужден был отвести от него глаза, иначе бы я  не совладал с собою.    

Наступило  молчание.    

Когда я  позволил себе снова взглянуть на него, он уже стоял возле кровати. Зрачки его были  теперь сужены; глаза блестели при свете горевшей на столике свечи в то время,  когда он медленно покачивал головою из стороны в сторону. Он размышлял, он  сомневался; он заговорил снова:    

– Как  знать? Индусы, может быть, прячутся где-нибудь в доме!    

Он  замолк и медленно прошел на другой конец комнаты, остановился, постоял немного  и вернулся назад к кровати, говоря с собой:    

– Он  даже не заперт. Он в ее индийском шкапчике. И ящик не запирается.    

Он  присел на кровати.    

– Кто  угодно может его взять, – продолжал он.    

И опять  он встал и повторил свои первые слова:    

– Как  знать? Индусы, может быть, прячутся где-нибудь в доме!    

Он снова  был в раздумье. Я спрятался за занавесками кровати. Он окинул комнату бессознательным,  блестящим взглядом. Я притаил дыхание. Снова задержка, – в действии ли  лауданума, или в деятельности мозга – кто мог определить это? Все зависело от  того, что он сделает дальше.    

Он лег в  постель.    

Ужасное  сомнение мелькнуло у меня. Может быть, успокоительное действие опиума начинается  уже теперь? Это противоречило всем моим расчетам; но что такое расчет, когда  речь идет об опиуме? Едва ли найдутся два человека на свете, на которых он  действовал бы одинаково. Не было ли в организме мистера Блэка какой-либо  особенности, из-за которой и действие на него лауданума тоже должно быть  особенным? Неужели нас постигнет неудача в минуту окончательного успеха?    

Нет, он  внезапно опять встал.    

– Как  могу я спать с этим на душе?    

Он  взглянул на свечу, горевшую на столике у изголовья кровати. Через мгновенье он  взял в руку подсвечник.    

Я  погасил вторую свечу, горевшую по другую сторону занавески, и вместе с мистером  Бреффом и Беттереджем спрятался в самом дальнем углу за кроватью. Я знаком  показал им, чтобы они молчали, как будто бы от этого зависела их жизнь.    

Мы  ждали, не видя и не слыша ничего, скрытые занавесками.    

Свеча,  которую он держал в руке, вдруг двинулась с места. Он прошел мимо нас быстрыми  и неслышными шагами, не выпуская свечи.    

Он  отворил дверь и вышел из спальни. Мы последовали за ним по коридору.    

Мы  последовали за ним вниз по лестнице. Он ни разу не оглянулся, он ни разу не  остановился.    

Он  отворил дверь гостиной и вошел, не затворив ее. Подобно всем дверям в доме, она  была повешена на больших старинных петлях. Между дверью и косяком оставалась  большая щель. Я знаком подозвал моих спутников к этой щели, чтобы он не мог  заметить нас. Сам же стал тоже за дверью, по по другую ее сторону. По левую  руку от меня находилось углубление в стене.    

Туда я  мог тотчас спрятаться, если бы он вздумал выглянуть в коридор.    

Он дошел  до середины комнаты, все со свечою в руке, огляделся вокруг, по ни разу не  оглянулся назад.    

Дверь в  спальню мисс Вериндер была чуть приоткрыта. Она погасила у себя свечу. Она  мужественно владела собою. Смутное очертание ее белого легкого платья – вот  все, что я мог разглядеть. Никто бы не заподозрил, что в комнате живое  существо. Она стояла в тени, у нее не вырвалось ни слова, она не сделала ни одного  движения.    

На часах  было десять минут второго. В мертвом молчании я слышал тихий шум падающего  дождя и шелест деревьев от легкого ночного ветерка.    

Постояв  с минуту в нерешимости посредине комнаты, он прошел к углу, где находился индийский  шкапчик.    

Он  поставил свечу на шкап и стал выдвигать и задвигать один за другим ящики, пока  не дошел до того, где лежало стеклышко, игравшее роль алмаза.    

С минуту  он смотрел на ящик, потом вынул из него правой рукой стеклышко, а левой взял со  шкапчика свечу. После этого он вернулся на середину комнаты и опять  остановился.    

До сих  пор он с точностью повторял все то, что проделал в ночь после дня рождения.  Будут ли и последующие его действия точным повторением того, что он сделал в  прошлом году? Выйдет ли он из комнаты? Вернется ли он, как поступил, по моему  предположению, тогда, в свою спальню? Покажет ли нам, что он сделал с алмазом,  когда возвратился в свою комнату?    

Первое  его движение было не тем, какое он сделал после первого приема лауданума. Он  поставил свечу на стол и сделал несколько шагов к дальнему концу гостиной. Там  стоял диван. Он тяжело оперся на его спинку левой рукою, потом выпрямился и  опять возвратился на середину комнаты. Теперь я увидел его глаза. Они  становились тусклы, и веки отяжелели. Блеск зрачков быстро исчезал.    

Напряжение  этой минуты сказалось на нервах мисс Вериндер. Она сделала несколько шагов и  остановилась. Мистер Брефф и Беттередж взглянули на меня из-за двери в первый  раз. Предчувствие, что ожидания будут обмануты, овладело ими так же, как и  мною. Все же, пока он стоял на середине комнаты, надежда еще была. Мы ждали с  огромным нетерпением, что будет дальше.    

То, что  произошло дальше, – решило все. Он выпустил стеклышко из рук.    

Оно  упало на полу у двери и осталось лежать на виду. Он не сделал никакого усилия,  чтобы его поднять: он смотрел на него мутным взглядом, и вдруг голова его  опустилась на грудь. Он пошатнулся, пришел опять в себя на мгновение,  нетвердыми шагами направился к дивану и сел на него. Он сделал над собой  последнее усилие, попробовал встать, – и снова опустился на диван. Голова  его упала на подушки. Было двадцать пять минут второго. Я не успел еще спрятать  часы назад в карман, как он уже спал.    

Все было  кончено. Теперь он находился под снотворным влиянием лауданума; опыт пришел к концу.    

Я вошел  в комнату и сказал мистеру Бреффу и Беттереджу, что они могут идти за мною.  Теперь уже нечего было опасаться его потревожить. Мы могли свободно двигаться и  говорить.    

– Первое,  что нужно решить, – сказал я, – это вопрос, что нам теперь с ним делать.  Вероятно, он проспит часов семь или шесть по меньшей мере.    

Нести  его назад в спальню чересчур далеко. Будь я помоложе, я справился бы с этим  один, но сейчас здоровье и силы у меня не те, что прежде, и я боюсь, что  придется мне просить вашей помощи.    

Они не  успели ответить, как мисс Вериндер тихо позвала меня. Она стояла в дверях своей  спальни с легкою шалью и стеганым одеялом в руках.    

– Вы  будете сидеть при нем, пока он спит? – спросила она.    

– Да,  я не хочу оставлять его одного, так как не совсем уверен в действии на него  опиума.    

Она  подала мне шаль и одеяло.    

– Зачем  его тревожить? – шепнула она. – Постелите ему на софе. Я затворю  дверь и останусь в своей комнате.    

Это  бесспорно было и проще, и безопасней всего. Я передал это предложение мистеру  Бреффу и Беттереджу; оба его одобрили. Не прошло и пяти минут, как он уже  удобно лежал на софе, укрытый шалью и одеялом. Мисс Вериндер пожелала нам  доброй ночи и затворила за собою дверь. Я предложил нам троим, стоявшим посреди  комнаты, сесть вокруг стола, на котором горела свеча и лежали письменные  принадлежности.    

– Прежде  чем разойтись, – начал я, – мне нужно сказать два слова о  произведенном мною опыте. Имелись в виду две цели. Во-первых, надо было  доказать, что в прошлом году мистер Блэк вошел в эту комнату и взял Лунный  камень, действуя бессознательно и непроизвольно под влиянием опиума. После  виденного вами, вы, вероятно, теперь в этом убеждены.    

Оба они  без малейшего колебания ответили утвердительно.    

– Вторая  цель, – продолжал я, – заключалась в том, чтобы узнать, куда он дел  Лунный камень, когда вышел с ним из гостиной на глазах мисс Вериндер в ночь  после дня ее рождения. Достижение этой цели, конечно, зависело от того,  насколько точно повторит он все свои прошлогодние действия. Этого он не сделал,  и вторая цель опыта не достигнута. Не могу сказать, чтобы я не был огорчен  этим, но честно скажу – я нисколько этим не удивлен. Я с самого начала говорил  мистеру Блэку, что наш полный успех в этом деле зависит от точного  воспроизведения физических и нравственных условий, в какие он был поставлен в  прошлом году, и предупредил его, что достигнуть этого почти невозможно. Мы  воспроизвели эти условия только отчасти, и опыт удался, конечно, тоже только  отчасти. Быть может, я дал ему слишком большую дозу лауданума. Но, по-моему,  первая из указанных много причин и есть та настоящая причина, которой мы обязаны  и нашим успехом, и нашей неудачей.    

Сказав  это, я положил перед мистером Бреффом письменные принадлежности и спросил его,  не согласится ли он изложить подробно все, чему был свидетелем, и скрепить это  своею подписью. Он тотчас взялся за перо и составил отчет с привычной быстротой  дельца.    

– Этим  я отчасти могу загладить, как некоторой компенсацией, то, что произошло между  нами вечером, – сказал он, подписывая бумагу. – Прошу прощения у вас,  мистер Дженнингс, за недоверие к вам. Вы оказали Фрэнклину Блэку неоценимую  услугу. Говоря нашим юридическим языком, вы выиграли ваше дело.    

Извинение  Беттереджа было характерным для него.    

– Мистер  Дженнингс, – сказал он, – когда вы вновь прочтете "Робинзона  Крузо", – что я вам настоятельно советую, – вы увидите, что он  никогда не отказывался признавать свои заблуждения. Прошу вас, сэр, считайте  меня в настоящем случае идущим по стопам Робинзона Крузо.    

С этими  словами он в свою очередь подписал бумагу.    

Мистер  Брефф отвел меня в сторону, когда мы встали из-за стола.    

– Одно  слово об алмазе, – сказал он. – По-вашему, Фрэнклин Блэк спрятал  Лунный камень в своей комнате. По-моему, Лунный камень находится у банкиров  мистера Люкера в Лондоне. Не станем спорить, кто из нас прав.    

Ограничимся  вопросом: кому из нас первому удастся проверить свою теорию на практике?    

– Моя  проверка сегодня ночью была уже сделана и не удалась, – ответил я.    

– А  моя проверка, – возразил мистер Брефф, – еще только производится.    

Вот уже  два дня, как я поставил у банка сыщиков для наблюдения за мистером Люкером, и я  не сниму их до конца этого месяца. Я знаю, что он должен выкупить алмаз лично,  и рассчитываю на то, что человек, заложивший его мистеру Люкеру, заставит его  забрать алмаз из банка, выкупив его. В таком случае я мог бы наложить руку на  этого человека. Тут представляется возможность раскрыть тайну именно с того  места, где она стала для нас сегодня непроницаемой. Согласны ли вы с этим?    

Я,  разумеется, согласился.    

– Я  возвращаюсь в Лондон с десятичасовым поездом, – продолжал стряпчий.    

– Может  случиться, что я услышу по возвращении о каком-нибудь новом открытии, – и  чрезвычайно важно, чтобы Фрэнклин Блэк был поблизости от меня на случай  какой-либо надобности. Я намерен сказать ему, как только он проснется, что ему  надо ехать со мною в Лондон. После всего случившегося могу ли я рассчитывать на  ваше влияние, чтобы поддержать меня в этом?    

– Безусловно! –  ответил я.    

Мистер  Брефф пожал мне руку и вышел из комнаты. Беттередж последовал за ним.    

Я  подошел к софе, посмотреть на мистера Блэка. Он не шевельнулся с тех пор, как я  его уложил, – он лежал, погруженный в глубокий и спокойный сои.    

Пока я  смотрел на него, дверь спальни тихо растворилась. На пороге опять показалась  мисс Вериндер в своем нарядном летнем платье.    

– Окажите  мне последнюю услугу, – сказала она шепотом, – позвольте мне посидеть  возле него вместе с вами.    

Некоторое  время я колебался, имея в виду не соблюдение приличий, а ее ночной отдых. Она  подошла совсем близко и взяла меня за руку.    

– Я  не могу спать, я даже не могу сидеть спокойно у себя в комнате, – сказала  она. – О мистер Дженнингс! Если бы вы были на моем месте, подумайте  только, как вам хотелось бы сидеть возле и смотреть на него.    

Согласитесь!  Пожалуйста!    

Нужно ли  говорить, что я не устоял? Конечно, нет!    

Она  придвинула стул к дивану у его ног. Она глядела на него в безмолвном восторге,  пока от избытка счастья на глаза ее не навернулись слезы. Она вытерла их и  сказала, что пойдет за работой. Работу она принесла, по не сделала ни одного  стежка. Работа лежала у нее на коленях, – она же не в силах была отвести  от него глаз даже на мгновенье, чтобы вдеть нитку в иголку. Я вспомнил свою  молодость, вспомнил кроткие глаза, некогда обращенные с любовью на меня. Со  стесненным сердцем я обратился за облегчением к своему дневнику и записал в нем  то, что тут написано.    

Так  сидели мы молча вместе: один погруженный в свой дневник, другая поглощенная своею  любовью.    

Час  проходил за часом, а он все лежал в глубоком сне. Наступал день и становилось  все светлее и светлее, а он не выходил из своего оцепенения.    

Часам к  шести я почувствовал приближение своих обычных болей. Я вынужден был оставить  ее на время наедине с ним, под тем предлогом, что иду наверх взять для пего еще  подушку в спальне. Припадок мой длился на этот раз недолго. Вскоре я был в  состоянии вернуться и показаться ей опять.    

Я застал  ее у его изголовья. Когда я входил, она как раз коснулась губами его лба. Я покачал  головою с самым серьезным видом и указал ей на стул. Она взглянула на меня в  ответ с ясною улыбкою и пленительным румянцем на лице.    

– И  вы сделали бы это на моем месте! – сказала она мне шепотом.    

Ровно  восемь часов. Он начинает шевелиться.    

Мисс  Вериндер стоит на коленях возле дивана. Она выбрала такое место, чтобы взгляд  его, как только он откроет глаза, упал прямо на ее лицо.    

Оставить  их одних?    

Конечно!    

Одиннадцать  часов. Они все  уладили между собою; они все уехали в Лондон с десятичасовым поездом. Кончен  мой короткий сон счастья. Я опять пробуждаюсь к действительности моей печальной  и одинокой жизни.    

Не  решусь записать тут ласковые слова, сказанные мне, – особенно мисс  Вериндер и мистером Блэком. К тому же это и бесполезно. Слова эти всегда будут  вспоминаться мне в минуты одиночества и помогут перенести то, что еще предстоит  мне перенести перед концом. Мистер Блэк обещал писать и сообщить, что  произойдет в Лондоне. Мисс Вериндер вернется в Йоркшир осенью (к своей свадьбе,  вероятно); и я должен взять отпуск и стать гостем в их доме. Боже мой! Как  отрадно было сердцу, когда глаза ее, полные счастья и признательности, глядели  на меня и теплое пожатие ее руки говорило мне: "Это сделали вы!"    

     

     

    

     

 ПЯТЫЙ РАССКАЗ,

  написанный Фрэнклином Блэком    

     

Добавлю  со своей стороны несколько слов, чтобы дополнить рассказ, содержащийся в дневнике  Эзры Дженнингса.    

О себе я  могу только сказать, что проснулся утром двадцать шестого, ничего не подозревая  о том, что я говорил или делал под влиянием опиума, с минуты, когда действие  его овладело мною, и до того времени, когда раскрыл глаза на диване в гостиной  Рэчель.    

О том,  что случилось, когда я проснулся, не считаю себя вправе давать подробный отчет.  Скажу только, что Рэчель и я поняли друг друга прежде, чем хотя бы слово  объяснения было сказано с той или другой стороны.    

Но я не  прочь прибавить, что нас, наверное, застала бы миссис Мерридью, если бы не присутствие  духа Рэчель. Она услышала шелест платья почтенной дамы в коридоре и тотчас выбежала  ей навстречу. Я слышал, как миссис Мерридью сказала: "Что  случилось?", и ответ Рэчель: "Взрыв!" Миссис Мерридью тотчас  позволила взять себя за руку и увести в сад, подальше от предстоящего  потрясения. Возвращаясь в дом, она встретила меня в передней и объявила, что  прямо поражена огромными успехами науки с того времени, как она училась в  школе.    

– Взрывы,  мистер Блэк, несравненно тише, чем они были прежде. Уверяю вас, я почти не  слышала взрыва, произведенного мистером Дженнингсом, из сада. И запаха нет, по  крайней мере сейчас, когда мы вернулись в дом! Я, право, должна извиниться  перед вашим медицинским другом. Справедливость требует сказать, что он устроил  это великолепно.    

Итак,  победив Беттереджа и мистера Бреффа, Эзра Дженнингс покорил и миссис Мерридью.    

За  завтраком мистер Брефф не скрыл, по какой причине он хочет, чтобы я поехал с  ним в Лондон с утренним поездом. Слежка у банка и результат, который может  последовать, возбудили такое непреодолимое любопытство в Рэчель, что она тотчас  решила, – если миссис Мерридью не будет возражать, – ехать с нами в  Лондон, чтобы получить самые свежие сведения о наших действиях.    

Миссис  Мерридью оказалась сговорчивой и снисходительной после истинно деликатного  способа, с каким был проделан взрыв, и Беттереджу сообщили, что мы все четверо  возвращаемся назад с утренним поездом. Я ожидал, что он будет просить  позволения ехать с нами. Но Рэчель благоразумно поручила верному старому слуге  занятие, интересное для него. Ему было поручено докончить меблировку дома, и он  был слишком поглощен своей служебной ответственностью, чтобы почувствовать  "сыскную лихорадку", как он почувствовал бы ее при других обстоятельствах.    

Единственное,  о чем жалели мы, уезжая в Лондон, – это необходимость расстаться скорее,  чем хотелось бы нам, с Эзрой Дженнингсом. Невозможно было уговорить его ехать с  нами. Я мог только обещать ему писать, а Рэчель могла только настаивать, чтобы  он погостил у нее, когда она вернется в Йоркшир. Мы твердо надеялись увидеться  с ним через несколько месяцев, – и все же было что-то глубоко грустное для  нас в том, как наш лучший и дорогой друг остался одиноко стоять на платформе,  когда поезд тронулся.    

Не  успели мы приехать в Лондон, как к мистеру Бреффу подошел мальчик в курточке и  штанах из поношенного черного сукна, привлекавший внимание необыкновенной  величиною своих глаз. Они были выпуклые и так широко раскрыты, что вы испытывали  беспокойство, удержатся ли они в своих орбитах. Выслушав мальчика, мистер Брефф  попросил дам извинить нас, если мы не проводим их на Портлэнд-плейс. Я едва  успел пообещать Рэчель вернуться и рассказать все, что случится, как мистер  Брефф схватил меня за руку и торопливо потащил в кэб. Мальчик с огромными  глазами сел на козлы возле извозчика, и кэб покатился по направлению к  Ломбард-стрит.    

– Известия  из банка? – спросил я, когда мы тронулись.    

– Известия  о мистере Люкере, – ответил мистер Брефф. – Час назад видели, как он  выехал из своего дома в Лэмбете, в кэбе, вместе с двумя людьми, в которых мои  люди узнали переодетых полицейских офицеров. Если страх перед индусами заставил  мистера Люкера принять меры предосторожности, то вывод довольно ясен. Он едет забирать  из банка алмаз.    

– А  мы едем в банк посмотреть, что выйдет из этого?    

– Да,  или услышать, что вышло, если уже все будет кончено к этому времени. Вы  обратили внимание на мальчика – того, что сидит на козлах?    

– Я  обратил внимание на его глаза.    

Мистер Брефф  засмеялся.    

– У  меня в конторе зовут этого бедного мальчика Гусберри.[4] Он служит у меня рассыльным,  и желал бы я, чтобы на моих клерков, давших ему это прозвище, можно было  положиться так же, как на пего. Гусберри один из самых хитрых мальчишек в Лондоне,  мистер Блэк, несмотря на его глаза.    

Было без  двадцати минут пять, когда мы подъехали к банку на Ломбард-стрит, Гусберри  пытливо взглянул на своего хозяина, когда отворил дверцу кэба.    

– Ты  тоже хочешь войти? – ласково спросил мистер Брефф. – Ступай же и не  отходи от меня до дальнейших распоряжений. Он проворен, как молния, –  шепнул мне мистер Брефф. – Двух слов достаточно для Гусберри там, где для  другого мальчика понадобилось бы двадцать.    

Мы  вошли. Первая контора, с длинным прилавком, за которым сидели кассиры, была полна  народа; все ожидали своей очереди получить или уплатить деньги, прежде чем банк  закроется в пять часов.    

Два  человека из толпы подошли к мистеру Бреффу, как только он вошел.    

– Ну? –  спросил стряпчий. – Видели его?    

– Он  прошел здесь мимо нас полчаса назад, сэр, во внутреннюю контору.    

– Он  еще не выходил оттуда?    

– Нет  еще, сэр.    

Мистер  Брефф обернулся ко мне.    

– Подождем, –  сказал он.    

Тщетно  искал я глазами в толпе трех индусов. Их нигде не было видно.    

Единственный  человек с на редкость смуглым лицом был высокий мужчина в лоцманской одежде и в  круглой шляпе, похожий на моряка. Неужели это один из них, переодетый моряком?  Не может быть! Мужчина этот был выше всех индусов, а лицо его, там, где оно не  было закрыто косматой черной бородой, было вдвое шире лица любого из них.    

– Должно  быть, они имеют тут своего шпиона, – сказал мистер Брефф, в свою очередь  взглянув на смуглого моряка, – и может быть, он – этот самый и есть!    

Прежде  чем он успел произнести еще что-нибудь, его почтительно потянул за фалду сюртука  мальчик с огромными глазами. Мистер Брефф посмотрел туда, куда смотрел мальчик.    

– Шш! –  сказал он. – Вот мистер Люкер!    

Из  внутренних отделений банка вышел ростовщик, а за ним два полицейских из его охраны,  в штатской одежде.    

– Не  теряйте его из вида, – шепнул Брефф. – Если он передаст кому-нибудь  алмаз, то передаст его здесь.    

Не  замечая никого из нас, мистер Люкер медленно пробирался к двери то в густой, то  в редеющей толпе. Я ясно видел, как рука его шевельнулась, когда он прошел мимо  низенького плотного человека в приличном темно-сером костюме. Человек этот  слегка вздрогнул и посмотрел ему вслед. Мистер Люкер медленно пробирался сквозь  толпу. В дверях полицейские стали по обе стороны от него. За всеми тремя шел  теперь один из двух людей мистера Бреффа, и я более уже не видел никого из них.    

Я  оглянулся на стряпчего, а потом бросил многозначительный взгляд на человека в  темно-сером костюме.    

– Да, –  шепнул мне мистер Брефф, – я тоже заметил это!    

Он  обернулся, отыскивая другого своего человека. Но того нигде не было видно. Он  оглянулся назад, отыскивая мальчика. Но Гусберри тоже исчез.    

– Черт  побери! Что это значит? – сердито сказал мистер Брефф. – Оба оставили  нас в то время, когда более всего нужны нам.    

Пришла  очередь человека в темно-сером костюме занять место у прилавка.    

Он  оплатил чек, получил расписку и повернулся, чтобы уйти.    

– Как  теперь быть? – спросил мистер Брефф. – Мы не можем унизить себя до  того, чтобы идти за ним следом.    

– Я  могу! – ответил я. – Я не потеряю этого человека из виду и за десять  тысяч фунтов!    

– В  таком случае, – ответил мистер Брефф, – я не потеряю из виду вас и за  вдвое большую сумму. Прекрасное занятие для человека в моем положении! –  пробормотал он про себя, когда мы оба вышли вслед за незнакомцем из  банка. – Ради бога не говорите об этом никому! Я погибну, если об этом  станет известно.    

Человек  в сером костюме сел в омнибус, ехавший в западную часть Лондона.    

Мы сели  вслед за ним. Мистер Брефф сохранил еще следы юности. Я положительно утверждаю  это: когда он сел в омнибус, он покраснел.    

Человек  в сером костюме остановил омнибус и вышел на Оксфорд-стрит. Мы снова двинулись  за ним. Он вошел в аптеку.    

Мистер  Брефф вздрогнул.    

– Мой  аптекарь, – сказал он. – Боюсь, что мы сделали ошибку!    

Мы вошли  в аптеку. Мистер Брефф обменялся с ее хозяином несколькими словами по секрету и  с вытянутым лицом опять присоединился ко мне.    

– Это  делает нам большую честь, – сказал он, взяв меня за руку и выводя из  аптеки. – Хоть это служит утешением!    

– Что  именно делает нам честь? – спросил я.    

– То,  мистер Блэк, что мы оба самые плохие сыщики-любители, когда-либо подвизавшиеся  на этом поприще. Человек в сером костюме служит у аптекаря тридцать лет. Он был  послан в банк заплатить деньги по счету его хозяина, и он знает о Лунном камне  не более новорожденного младенца.    

Я  спросил, что теперь делать.    

– Вернемся  ко мне в контору, – сказал мистер Брефф, – Гусберри и другой мой  человек, очевидно, преследовали кого-нибудь другого. Будем надеяться, что хоть  у них-то, по крайней мере, зоркие глаза.    

Когда мы  доехали до конторы мистера Бреффа, второй его человек был уже там. Он ждал нас  более четверти часа.    

– Ну, –  спросил мистер Брефф, – какие у вас новости?    

– С  сожалением должен сказать, сэр, я сделал ошибку. Я готов был присягнуть, что  увидел, как мистер Люкер передал что-то пожилому джентльмену в светлом пальто.  Пожилой джентльмен оказался, сэр, весьма почтенным торговцем железными товарами  в Истчипе.    

– Где  Гусберри? – безропотно спросил мистер Брефф.    

Человек  вытаращил глаза.    

– Не  знаю, сэр. Я не видел его с тех пор, как вышел из банка.    

Мистер  Брефф отпустил его.    

– Одно  из двух, – сказал он мне, – или Гусберри убежал, или он следит за  кем-нибудь по собственному почину. Что вы скажете о том, чтобы пообедать здесь,  со мной, на случай, если мальчик вернется через час или два? У меня есть  хорошее вино в погребе, и мы можем взять кусок баранины из кофейной.    

Мы  пообедали в конторе мистера Бреффа. Прежде чем убрали скатерть, нам было доложено,  что какой-то человек хочет поговорить со стряпчим. Был ли это Гусберри? Нет, это  оказался человек, посланный следить за мистером Люкером, когда тот вышел из  банка.    

Донесение  и на этот раз не представляло ни малейшего интереса. Мистер Люкер вернулся  домой и там отпустил свою охрану. Он больше не выходил. В сумерки ставни его  дома были закрыты и дверь заперта на засов. Улицу перед домом и аллею позади  дома тщательно охраняли. Никаких следов индусов нигде не было видно, никто не  шатался около дома. Сообщив эти факты, человек пожелал узнать, не будет ли  дальнейших приказаний. Мистер Брефф отпустил его на ночь.    

Мы  прождали мальчика еще полчаса, и прождали напрасно. Мистеру Бреффу пора было  ехать в Хэмпстед, а мне вернуться к Рэчель на Портлэнд-плейс. Я оставил свою  карточку у конторского сторожа, написав на ней, что буду у себя на квартире в  половине одиннадцатого вечером. Эту карточку я поручил передать Гусберри, если  мальчик вернется.    

Есть  люди, умеющие никогда не опаздывать к назначенному сроку, другие имеют свойство  опаздывать. Я принадлежу к числу этих последних. Прибавьте к этому, что я  провел вечер на Портлэнд-плейс, сидя на одном диване с Рэчель, в комнате длиною  в сорок футов, на дальнем конце которой сидела миссис Мерридью. Удивит ли  кого-нибудь, что я вернулся домой в половине первого вместо половины одиннадцатого?  Если да, то у такого человека нет сердца! И как горячо надеюсь я, что мне  никогда не придется встретиться с таким человеком!    

Слуга  мой подал мне бумажку, когда отворил мне дверь. Я прочел слова, написанные четким  почерком юриста:    

"С  вашего позволения, сэр, мне ужасно хочется спать. Я приду опять завтра утром в  десятом часу".    

Из  расспросов выяснилось, что мальчик с необыкновенными глазами приходил, показал  мою карточку, ждал около часа, то и дело засыпал и снова просыпался, потом  написал мне несколько слов и ушел домой, с важным видом сообщив слуге, что  "он никуда не годится, если не выспится ночью".    

На  следующее утро в десять часов я был готов принять своего посетителя.    

В  половине десятого я услышал шаги за дверью.    

– Войдите,  Гусберри! – закричал я.    

– Благодарю  вас, сэр, – ответил серьезный и меланхолический голос.    

Дверь  отворилась. Я вскочил и очутился лицом к лицу – с сыщиком Каффом.    

– Я  вздумал заглянуть сюда, мистер Блэк, на случай, если вы в Лондоне, прежде чем  написать вам в Йоркшир, – сказал сыщик.    

Я  предложил ему позавтракать. Деревенский житель просто обиделся. Он завтракал в  половине седьмого, а ложился спать с курами и петухами.    

– Я  только вчера вечером вернулся из Ирландии, – сказал сыщик, приступая к  деловой цели своего посещения с обычным своим невозмутимым видом. – И  прежде чем лечь спать, прочел ваше письмо, рассказавшее мне обо всем, что  случилось после того, как мое следствие по поводу алмаза прекратилось в прошлом  году. Мне остается сказать только одно. Я совершенно не понял дела. Не берусь  утверждать, смог ли бы другой на моем месте увидеть вещи в их настоящем свете.  Но это не изменяет фактов.    

Сознаюсь,  что я напутал. Это была не первая путаница, мистер Блэк, в моей полицейской  карьере! Только в книгах сыщики никогда не делают ошибок.    

– Вы  приехали как раз в такое время, когда сможете исправить свою репутацию, –  сказал я.    

– Извините,  мистер Блэк, – возразил сыщик, – теперь, когда я вышел в отставку, я  ни на грош не забочусь о своей репутации. Я покончил со своей репутацией, слава  богу! Я приехал сюда, сэр, из уважения к памяти леди Вериндер, которая была так  щедра ко мне. Я вернусь к своей прежней профессии, если понадоблюсь вам и если  вы полагаетесь на меня, именно по этой, а не по какой другой причине. Мне не  нужно от вас ни единого фартинга. Это вопрос чести для меня. Теперь скажите,  мистер Блэк, в каком положении находится дело сейчас, после того как вы писали  мне.    

Я  рассказал ему об опыте с опиумом и о том, что случилось в банке на  Ломбард-стрит. Он был поражен опытом, – в его практике это было нечто  совершенно новое. Особенно заинтересовался он предположениями Эзры Дженнингса  насчет того, что я сделал с алмазом после того, как вышел из гостиной Рэчель.    

– Я  не согласен с мистером Дженнингсом, что вы спрятали Лунный камень, –  сказал сыщик Кафф, – но я согласен с ним, что вы должны были отнести его к  себе в комнату.    

– Хорошо!  А что же случилось потом? – спросил я.    

– Вы  лично не имеете никакого подозрения о том, что случилось, сэр?    

– Решительно  никакого.    

– И  мистер Брефф не подозревает?    

– Не  больше, чем я.    

Сыщик  Кафф встал и подошел к письменному столу. Он вернулся с запечатанным письмом.  На нем стояло "секретно", и оно было адресовано мне, а в углу была  подпись сыщика.    

– Я  подозревал в прошлом году не то лицо, – сказал он, – может быть, и  сейчас подозреваю не того. Подождите распечатывать конверт, мистер Блэк, пока  не узнаете правды, а тогда сравните имя виновного с тем именем, которое я  написал в этом запечатанном письме.    

Я  положил письмо в карман, а потом спросил его мнение о мерах, которые мы приняли  в банке.    

– Отличные  меры, сэр, – ответил Кафф, – это именно то, что следовало сделать.  Но, кроме Люкера, следовало присматривать и за другим человеком.    

– Названным  в письме, которое вы отдали мне?    

– Да,  мистер Блэк, за человеком, названным в этом письме. Теперь уже нечего делать. Я  кое-что предложу вам и мистеру Бреффу, сэр, когда наступит время. А сейчас  подождем и посмотрим, не скажет ли нам чего-нибудь нового мальчик.    

Было  около десяти часов, а Гусберри все еще не являлся. Кафф заговорил о других  вещах. Он спросил о своем старом друге Беттередже и своем старом враге  садовнике. Через минуту он перешел бы от них к своим любимым розам, если б  слуга мой не прервал нас, доложив, что мальчик ждет внизу.    

Когда  Гусберри ввели в комнату, он остановился на пороге и недоверчиво уставился на человека,  находившегося со мною. Я подозвал мальчика к себе.    

– Ты  можешь говорить при этом господине, – сказал я, – он здесь как раз  для того, чтобы помочь мне, и он знает все, что случилось. Сыщик Кафф, –  прибавил я, – ото мальчик из конторы мистера Бреффа.    

В  современном цивилизованном мире знаменитость, – какого бы она ни была  рода, – это рычаг, двигающий всем. Слава знаменитого Каффа дошла даже до  ушей маленького Гусберри. Бойкие глаза мальчика до того выкатились, когда я  назвал прославленное имя, что я подумал: уж не выпадут ли они на ковер.    

– Поди  сюда, мой милый, – сказал сыщик, – и давай-ка послушаем, что ты нам  расскажешь.    

Внимание  великого человека, героя многочисленных нашумевших в каждой лондонской конторе  историй, словно околдовало мальчика. Он вытянулся перед сыщиком Каффом и заложил  руки за спину, как новобранец, сдающий экзамен.    

– Твое  имя? – спросил сыщик, начиная допрос по всем правилам.    

– Октавиус  Гай, – ответил мальчик. – В конторе меня называют Гусберри из-за моих  глаз.    

– Октавиус  Гай, иначе Гусберри, – продолжал сыщик с чрезвычайной серьезностью. –  Тебя хватились вчера в банке. Где ты был?    

– С  вашего позволения, сэр, я следил за одним человеком.    

– Кто  это такой?    

– Высокий  мужчина, сэр, с большой черной бородой, одетый, как моряк.    

– Я  помню этого человека! – перебил я. – Мы с мистером Бреффом сочли его  шпионом, подосланным индусами.    

На  сыщика Каффа, по-видимому, не произвели большого впечатления наши предположения.  Он продолжал допрашивать Гусберри.    

– Почему  ты следил за этим моряком? – спросил он.    

– С  вашего позволения, сэр, мистер Брефф желал знать, не передаст ли чего-нибудь  мистер Люкер кому-нибудь по выходе из банка. Я видел, как мистер Люкер передал  что-то моряку с черной бородой.    

– Почему  ты не сказал мистеру Бреффу то, что ты увидел?    

– Я  не успел никому сказать об этом, сэр, моряк вышел очень быстро.    

– А  ты побежал за ним?    

– Да,  сэр.    

– Гусберри, –  сказал сыщик, гладя его по голове, – у тебя есть кое-что в голове – и это  не хлопчатая бумага. Я очень доволен тобой до сих пор.    

Мальчик  покраснел от удовольствия. Сыщик Кафф продолжал:    

– Ну,  что же сделал моряк, когда он вышел на улицу?    

– Взял  кэб, сэр.    

– А  ты что сделал?    

– Бежал  сзади.    

Прежде  чем сыщик успел задать еще вопрос, вошел новый посетитель – главный клерк из  конторы мистера Бреффа.    

Чувствуя,  как важно не прерывать допрос мистера Каффа, я принял клерка в соседней комнате.  Он пришел с дурными вестями от своего хозяина.    

Волнение  и суета последних двух дней оказались не под силу мистеру Бреффу.    

Он  проснулся в это утро с приступом подагры и не мог выйти из своей комнаты в Хэмпстеде,  а при настоящем критическом положении наших дел очень тревожился, что оставил  меня без совета и помощи опытного человека.    

Главный  клерк получил приказание оставаться в моем распоряжении и готов был приложить  все силы, чтобы заменить мистера Бреффа.    

Я  тотчас, чтобы успокоить старика, написал ому о приезде сыщика Каффа, прибавив,  что Гусберри расспрашивают в эту минуту, и обещая уведомить мистера Бреффа,  лично или письменно, о том, что может случиться днем.    

Отправив  клерка в Хэмпстед с моим письмом, я вернулся в комнату и увидел, что сыщик  Кафф, стоя у камина, собирается позвонить в колокольчик.    

– Извините  меня, мистер Блэк, – сказал сыщик, – я только что хотел послать к вам  слугу, сообщить, что хочу говорить с вами. У меня не осталось ни малейшего  сомнения, что этот мальчик, – славный мальчик, – прибавил он, гладя  Гусберри по голове, – следил именно за тем, за кем нужно. Драгоценное  время было потеряно, сэр, из-за того, что вы, к несчастью, не были дома в  половине одиннадцатого вчера вечером. Теперь остается только немедленно послать  за кэбом.    

Через  пять минут сыщик Кафф и я (Гусберри сел на козлы, показывать кучеру дорогу) ехали  в Сити.    

– Когда-нибудь, –  сказал сыщик, указывая на переднее окно кэба, – этот мальчик добьется  замечательных успехов в моей бывшей профессии. Давно я не встречал такого  бойкого и умного малого. Передам вам сущность того, мистер Блэк, о чем он  рассказал мне, когда вас не было в комнате. Кажется, еще при вас он упомянул,  что побежал вслед за кэбом?    

– Да.    

– Ну,  сэр, кэб поехал с Ломбард-стрит к Тауэрской пристани. Моряк с черной бородой вышел  из кэба и заговорил с баталером роттердамского парохода, который должен был  отправиться на следующее утро. Он спросил, может ли уже сейчас переночевать на  пароходе в каюте. Баталер сказал: нет.    

Каюты и  койки будут чистить в этот вечер, и пассажирам не позволялось занимать места до  утра на пароходе.    

Моряк  повернулся и ушел с пристани. Идя по улице, мальчик в первый раз заметил на противоположной  стороне человека, одетого ремесленником, по-видимому не терявшего из виду  моряка. Моряк остановился около ресторана и вошел в него. Мальчик не знал, что  ему делать, и вместе с другими мальчуганами стоял и смотрел на закуски,  выставленные в окне ресторана. Он подметил, что ремесленник ждет, как ждал и он  сам, по вес еще на другой стороне улицы. Через минуту медленно подъехал кэб и  остановился там, где стоял ремесленник. Мальчик мог ясно разглядеть в кэбе  только одного человека, высунувшегося из окна, чтобы поговорить с ремесленником.  Он сообщил мне, мистер Блэк, без всяких наводящих вопросов с моей стороны, что  этот человек был очень, очень смугл и похож на индуса.    

Было  ясно, что и на этот раз мы с мистером Бреффом ошиблись. Моряк с черной бородой  явно не был шпионом индусов. Неужели алмаз находился у него?    

– Через  некоторое время, – продолжал сыщик, – кэб отъехал. Ремесленник  перешел через улицу и вошел в ресторан. Мальчик ждал, пока его не одолели голод  и усталость, а потом, в свою очередь, вошел в ресторан. У него в кармане был  шиллинг; он великолепно пообедал, уверяет он, черным пудингом, пирогом с угрем  и бутылкой имбирного пива. Чего только не переварит желудок мальчугана? Все,  что только можно съесть!    

– Что  же он увидел в ресторане? – спросил я.    

– Он  увидел моряка, читавшего газету за одним столом, и ремесленника, читавшего  газету за другим. Стемнело, прежде чем моряк встал и вышел. На улице он  подозрительно осмотрелся вокруг. Мальчик (ведь это был только мальчик) был им  оставлен без внимания. Ремесленник еще не выходил. Моряк шел, оглядываясь по  сторонам и, видимо, еще не зная, куда ему пойти.    

Ремесленник  опять появился на противоположной стороне улицы. Моряк все шел, пока не дошел  до Берегового переулка, ведущего в улицу Нижней Темзы.    

Там он  остановился перед таверной под вывеской "Колесо Фортуны" и,  осмотревшись, вошел. Гусберри тоже вошел. У буфета было много народу, по  большей части вполне приличного. "Колесо Фортуны" – таверна очень  порядочная, мистер Блэк, знаменитая своим портером и пирогами со свининой.    

Отступления  сыщика раздражали меня. Он это заметил и стал строго придерживаться показаний Гусберри  в дальнейшем своем рассказе:    

     

    

– Моряк  спросил, может ли он получить койку. Трактирщик ответил: "Нет, все  заняты". Буфетчица возразила ему, что десятый номер пуст. Послали за  слугою, чтобы проводить моряка в десятый номер. Как раз перед этим Гусберри  приметил ремесленника между людьми, стоявшими у буфета. Он исчез прежде, чем  слуга появился на зов. Не зная, что ему делать дальше, Гусберри решил выждать и  посмотреть, не случится ли еще чего-нибудь. И кое-что случилось. Хозяина  позвали. Сердитые голоса послышались сверху.    

Трактирщик  вдруг появился, таща за шиворот ремесленника, который, к величайшему удивлению  Гусберри, выказывал все признаки опьянения.    

Трактирщик  вытолкал его за дверь, грозя послать за полицией, если он вернется. Пока они  спорили, выяснилось, что человек этот был найден в номере десятом и с упорством  пьяного объявил, что он занял эту комнату.    

Гусберри  был так поражен внезапным опьянением еще недавно трезвого человека, что не  выдержал и побежал за ним на улицу. Пока ремесленник был на виду у посетителей  таверны, он шатался самым неприличным образом. Но как только он завернул за  угол, к нему тотчас вернулось равновесие, и он стал таким трезвым членом  общества, что лучше и желать было нечего.    

Гусберри  вернулся в "Колесо Фортуны" в сильном недоумении. Он опять ждал, не  случится ли чего-нибудь. Ничего больше не случилось и ничего больше не было  слышно о моряке.    

Гусберри  решил вернуться в контору. Но как только он пришел к этому заключению, на  противоположной стороне улицы опять появился тот же ремесленник! Он смотрел на  одно из окон гостиницы, единственное, в котором был виден свет. Свет этот как  будто успокоил его. Он тотчас ушел. Мальчик вернулся в контору, получил вашу  карточку, но не застал вас. Вот в таком положении теперь дело, мистер Блэк.    

– Какого  вы мнения об этом?    

– Думаю,  что дело серьезное, сэр. Судя по тому, что видел мальчик, тут действуют индусы.    

– Да.  А моряк – это, очевидно, тот, кому мистер Люкер передал алмаз. Не странно ли,  что мистер Брефф, я и человек, нанятый мистером Бреффом, – все мы ошиблись  насчет того, кто этот моряк.    

– Вовсе  не странно, мистер Блэк. Принимая во внимание тот риск, которому подвергается  этот человек, мистер Люкер, вероятно, с умыслом, сговорившись с ним, направил  ваше внимание в другую сторону.    

– Как  понять то, что происходило в таверне? – спросил я. – Человек, одетый  ремесленником, был, разумеется, нанят индусами. Но я, так же как и Гусберри, не  могу объяснить его внезапного опьянения.    

– Думаю,  что могу угадать, что это значит, сэр, – ответил сыщик. – Если вы  хорошенько подумаете, вы поймете, что этот человек получил, должно быть, очень  строгие инструкции от индусов. Они сами слишком заметны для того, чтобы лично  показаться в банке или в таверне, – и они принуждены были поручить все это  своему поверенному. Очень хорошо! Поверенный услышал у буфета громко названный  номер той комнаты, которую моряк должен занять на ночь; в этой комнате, –  если мы не ошибаемся, – должен находиться в эту ночь и алмаз. Вы можете  быть уверены в том, что индусам очень важно иметь точное описание этой комнаты,  знать, в какой части дома она находится, – возможно ли проникнуть в нее  снаружи и тому подобное. Что должен был сделать человек, получив такое задание?  Именно то, что он сделал! Он побежал наверх взглянуть на комнату, прежде чем  туда приведут моряка. Его застали за осмотром, и он притворился пьяным, –  простейший способ выбраться из затруднения. Вот как я разрешаю загадку. После  того как он вышел из таверны, он, вероятно, отправился со своим донесением к тому  месту, где его ждали индусы. А те, без сомнения, послали его назад:  удостовериться, действительно ли моряк устроился в таверне на ночь. А что  случилось в "Колесе Фортуны" после ухода мальчика, нам следовало бы  знать еще вчера вечером. Сейчас одиннадцать часов утра. Постараемся узнать все,  что только возможно.    

Через  четверть часа кэб остановился в Береговом переулке, и Гусберри отворил перед  нами дверцу.    

– Все  ли в порядке? – спросил сыщик.    

– Все  в порядке, – ответил мальчик.    

Но в ту  минуту, когда мы входили в "Колесо Фортуны", даже для моих неопытных  глаз стало ясно, что в доме далеко не все в порядке.    

Единственное  лицо за прилавком, где стояли напитки, была растерянная служанка, которая совершенно  не понимала, в чем дело. Двое посетителей, ожидавшие утренней выпивки, нетерпеливо  стучали монетами по прилавку.    

Буфетчица  появилась из внутренних комнат, взволнованная и озабоченная. Она резко ответила  на вопрос сыщика Каффа о хозяине, что тот наверху и что ему никто не смеет  сейчас надоедать.    

– Пойдемте-ка  со мною, сэр, – сказал мне сыщик Кафф, хладнокровно поднимаясь на лестницу  и делая мальчику знак следовать за нами.    

Буфетчица  громко крикнула хозяину, что какие-то незнакомые люди врываются в дом. На  площадке нижнего этажа нам встретился трактирщик, в сильном раздражении  спешивший узнать, что случилось.    

– Что  вы за черти? Что вам здесь надо? – спросил он.    

– Придержите-ка  свой язык, – спокойно сказал сыщик. – Я вам скажу, кто я: я – сыщик  Кафф.    

Знаменитое  имя тотчас произвело свое действие. Сердитый трактирщик раскрыл дверь в  гостиную и попросил у сыщика извинения.    

– Дело  в том, что я раздражен и расстроен, сэр, – сказал он. – Сегодня утром  у нас в доме случилась неприятность. Человека моей профессии многое может  вывести из себя, мистер Кафф.    

– В  этом нет никакого сомнения, – сказал сыщик. – Я тотчас изложу, если  вы позволите, то, что привело нас сюда. Мы с этим джентльменом хотим  побеспокоить вас кое-какими расспросами о дело, интересующем нас обоих.    

– О  каком деле, сэр? – спросил трактирщик.    

– По  поводу одного смуглого человека, одетого моряком, который ночевал у вас  нынешней ночью.    

– Боже  мой! Да это именно тот человек, который перевернул вверх дном весь дом сегодня! –  воскликнул трактирщик. – Знаете ли вы или этот господин что-нибудь о нем?    

– Не  можем сказать наверное, пока не увидим его, – ответил сыщик.    

– Пока  не увидите его? – повторил трактирщик. – Никому не удается увидеть  его с семи часов утра. Вчера он велел разбудить его в это время. К нему пришли  и нельзя было добиться ответа, нельзя отворить дверь и посмотреть, что  случилось. В восемь часов попробовали опять, в девять опять. Бесполезно! Дверь  по-прежнему заперта, и в комнате не слышно ни звука! Меня не было сегодня дома;  я вернулся только четверть часа назад. Я сам стучался в дверь, и все было  напрасно. Послали сейчас за плотником. Если вы подождете несколько минут, мы  откроем дверь и посмотрим.    

– Не  был ли этот человек пьян вчера? – спросил сыщик.    

– Он  был совершенно трезв, сэр, иначе я не позволил бы ему ночевать в моем доме.    

– Он  заплатил за свою комнату вперед?    

– Нет.    

– Не  мог ли он выйти из своей комнаты, минуя дверь?    

– Комната  эта – чердак, – сказал трактирщик, – в потолке есть люк, ведущий на  крышу, а немного подальше на улице есть пустой дом, который сейчас ремонтируют.  Вы думаете, сыщик, что негодяй ускользнул, не заплатив?    

– Моряк, –  ответил сыщик Кафф, – легко мог это сделать рано утром, прежде чем на  улице появился народ. Он привык лазить, и голова у него не закружится на крыше  дома.    

Пока он  говорил, доложили о приходе плотника. Мы все тотчас поднялись на верхний этаж.  Я заметил, что сыщик был необыкновенно серьезен, серьезнее, чем обычно. Мне  показалось также странным, что он велел мальчику (которому разрешил следовать  за нами) ждать внизу, пока мы не вернемся.    

Молоток  и резец плотника справились с дверью в несколько минут. Но изнутри приставлена  была мебель, как баррикада. Толкнув дверь, мы опрокинули это препятствие и  вошли в комнату. Трактирщик вошел первым, сыщик – вторым, я – третьим.  Остальные присутствовавшие при этом лица последовали за нами.    

Все мы  взглянули на постель и вздрогнули.    

Моряк не  выходил из комнаты: он лежал одетый на постели, лицо его было закрыто подушкой.    

– Что  это значит? – шепнул трактирщик, указывая на подушку.    

Сыщик  Кафф подошел к постели, не отвечая ничего, и сбросил подушку.    

Смуглое  лицо моряка было бесстрастным и неподвижным. Черные волосы и борода слегка  растрепаны. Широко раскрытые тусклые глаза устремлены в потолок. Безжизненный  взгляд и неподвижное выражение привели меня в ужас.    

Я  отвернулся и отошел к открытому окну. Все остальные вместе с сыщиком Каффом стояли  у постели.    

– Он  в обмороке, – сказал трактирщик.    

– Он  умер, – возразил Кафф. – Пошлите за ближайшим доктором и за полицией.    

Так и  было сделано. Какие-то странные чары как будто удерживали сыщика Каффа у постели.  Какое-то странное любопытство как будто заставляло всех ждать и смотреть, что  будет делать сыщик.    

Я опять  отвернулся к окну. Через минуту я почувствовал, как меня тихо дернули за фалду,  и тоненький голос прошептал:    

– Посмотрите,  сэр!    

Гусберри  вошел в комнату. Его выпуклые глаза необычайно выкатились – не от страха, а от  восторга. Он тоже сделал открытие.    

– Посмотрите,  сэр, – повторил он, – и повел меня к столу, находившемуся в углу  комнаты.    

На столе  стоял маленький деревянный ящичек, открытый и пустой. По одну сторону ящика  лежала тонкая хлопчатая бумага, употребляемая для завертывания драгоценных  вещиц. По другую сторону – разорванный лист белой бумаги с печатью на нем,  частично разломанной, и надписью, которую легко можно было прочесть. Подпись  была такова:    

     

    

"Отдан  на сохранение господам Бешу, Лайсоту и Бешу Септимусом Люкером, жительствующим  на Мидлсекс-плейс, Лэмбет, маленькая деревянная коробочка, запечатанная в этом  конверте и заключающая в себе вещь очень высокой стоимости. Коробочка эта  должна быть возвращена господами Бешом и К? только в собственные руки мистера  Люкера".    

Эти  строки уничтожали всякое сомнение, по крайней мере, в одном отношении: Лунный  камень находился у моряка, когда он накануне вышел из банка.    

Я  почувствовал, что меня опять дернули за фалду. Гусберри все не отставал от  меня.    

– Воровство! –  шепнул мальчик с восторгом, указывая на пустой ящичек.    

– Вам  было велено ждать внизу, – сказал я, – ступайте вниз!    

– И  убийство! – прибавил Гусберри, указывая с еще большим наслаждением на  человека, лежавшего на постели.    

В  удовольствии, какое доставляла мальчику эта ужасная сцена, было что-то столь  отвратительное, что я схватил его за плечи и вытолкал из комнаты.    

В ту  минуту, когда я переступил порог, я услышал, как сыщик Кафф спрашивал обо мне.  Он встретил меня, когда я вернулся в комнату и принудил подойти с ним к  постели.    

– Мистер  Блэк, – сказал он, – посмотрите на лицо этого человека. Это лицо  загримированное, и вот вам доказательство.    

Он  указал пальцем на тонкую синевато-белую полосу над смуглым лбом покойника у корней  растрепанных черных волос.    

– Посмотрите,  что будет под этим, – сказал сыщик, вдруг крепко ухватившись рукою за  черные волосы.    

Мои  нервы не могли вынести этого, я опять отвернулся от постели.    

Первое,  что я увидел на другом конце комнаты, был неугомонный Гусберри, который взобрался  на стул и следил, задыхаясь от любопытства, через головы взрослых за всеми  действиями сыщика.    

– Он  стаскивает с него парик, – шептал Гусберри, жалея, что я единственный  человек в комнате, который не мог ничего видеть.    

Наступило  молчание, а потом крик удивления вырвался у людей, собравшихся около постели.    

– Он  сорвал с него бороду! – закричал Гусберри.    

Снова  наступило молчание. Сыщик Кафф попросил что-то. Трактирщик пошел к умывальнику  и вернулся к постели с тазом, наполненным водою, и с полотенцем.    

Гусберри  заплясал от восторга на стуле.    

– Идите  сюда ко мне, сэр! Он смывает теперь краску с его лица!    

Сыщик  вдруг растолкал толпу, окружавшую его, и с ужасом на лице приблизился ко мне.    

– Подойдите  к постели, сэр! – начал он. – Или нет…    

Он  пристально посмотрел на меня и продолжал:    

– Распечатайте  раньше письмо, которое я вам дал утром.    

Я  распечатал письмо.    

– Прочтите  имя, мистер Блэк, которое там написано.    

Я прочел  имя, которое он написал: Годфри Эбльуайт.    

– Теперь, –  сказал сыщик, – пойдемте со мною и посмотрите на человека, лежащего на постели.    

Я пошел  с ним и посмотрел на человека, лежащего на постели, – это был Годфри Эбльуайт.    

     

     

    

     

 ШЕСТОЙ РАССКАЗ,

  написанный сыщиком Каффом    

     

I    

     

Доркинг,  Серрей, июля 30, 1849.  Фрэнклину Блэку, эсквайру. Сэр, я должен извиниться перед вами, что задержал  донесение, которое обязался вам доставить. Я хотел сделать его более полным и,  однако, встречал там и сям препятствия, которые можно было преодолеть только с  некоторой затратой терпения и времени.    

Цель,  которую я поставил себе, теперь, я надеюсь, достигнута. Вы найдете на этих  страницах ответы на большую часть, если не на все вопросы, относящиеся к  покойному мистеру Годфри Эбльуайту, приходившие вам в голову, когда я имел  честь видеть вас в последний раз.    

     

II    

     

Итак,  прежде всего о смерти вашего кузена.    

Мне  кажется неоспоримо доказанным, что он был задушен (пока спал или тотчас после  своего пробуждения) подушкою с его же постели; что лица, виновные в умерщвлении  его, – три индуса; и что цель данного преступления состояла в том, чтобы  овладеть алмазом, называемым Лунным камнем.    

Факты,  на основании которых выведено это заключение, установлены отчасти при осмотре  комнаты в таверне, отчасти из показаний на следствии коронера.    

Когда  выломали дверь комнаты, нашли джентльмена мертвым, с подушкою на лице. Доктор,  осматривавший его, установил смерть от удушения – то есть убийство, – оно  было совершено каким-нибудь лицом или лицами, при помощи подушки, которую  держали на лице жертвы, пока не наступила смерть от прилива крови к легким.    

Теперь  перейдем к причине преступления.    

Небольшой  ящичек был найден открытым и пустым на столе в этой комнате.    

Мистер  Люкер опознал ящик, печать и надпись. Он объявил, что в этом ящике действительно  находился алмаз, называемый Лунным камнем, и что он отдал этот ящик,  запечатанный таким образом, мистеру Годфри Эбльуайту (в то время переодетому)  двадцать шестого июля. Вывод из всего этого тот, что причиною преступления была  кража Лунного камня.    

Теперь  рассмотрим, каким образом было совершено преступление.    

В  комнате (всего лишь семи футов вышиною) был найден открытым люк в потолке, ведущий  на чердак. Короткая лестница, по которой поднимались на чердак (обычно лежавшая  под кроватью), была найдена приставленной к люку, так что любой человек или  люди легко могли выйти из этой комнаты. В самой дверце люка обнаружено  квадратное отверстие, возле болта, запиравшего люк с внутренней стороны, вырезанное,  очевидно, каким-то необыкновенно острым инструментом. Таким образом, всякое  лицо снаружи могло отодвинуть болт, отпереть люк и спуститься (может быть, с  помощью какого-нибудь сообщника) в комнату, вышина которой, как было уже  указано, только семь футов. Что какое-нибудь лицо или лица должны были войти  именно таким образом, очевидно из наличия самого люка. Что касается того  способа, каким оно или они получили доступ к крыше таверны, надо заметить, что  соседний дом стоял пустой и ремонтировался, к его стене была приставлена  длинная лестница, которую накануне оставили рабочие; вернувшись на работу утром  двадцать седьмого, они нашли доску, которую привязали к лестнице, чтобы никто  не пользовался ею во время их отсутствия, снятою и брошенной на песок. Из  показаний ночного полисмена (который проходит по Береговому переулку только два  раза в час) явствует, что было вполне возможно подняться по этой лестнице,  пройти по крышам домов и опять незаметно спуститься.    

Показания  жителей также подтверждают, что Береговой переулок после полуночи самая тихая и  уединенная из лондонских улиц. Следовательно, тут опять можно с полным правом заключить,  что любой человек или люди могли подняться по лестнице и опять спуститься незамеченными,  проявляя необходимую осторожность и присутствие духа.    

Перейдем,  наконец, к лицу или к лицам, которыми преступление было совершено.    

Известно:  1) что индусы были заинтересованы в том, чтобы завладеть алмазом, во всяком  случае человек, похожий на индуса, которого Октавиус Гай видел в окне кэба  беседующим с ремесленником, был одним из трех индусских заговорщиков; 2)  несомненно, что человек, одетый ремесленником, следил за мистером Годфри  Эбльуайтом весь вечер 26-го и был обнаружен в его спальне (прежде чем мистера  Эбльуайта проводили туда) при обстоятельствах, заставляющих подозревать, что он  пробрался для осмотра комнаты; 3) кусочек золотой нитки был найден в спальне, и  эксперты утверждают, что это индийская мануфактура и что золотая нить такого  рода неизвестна в Англии; 4) утром 27-го три человека, наружность которых согласовалась  с приметами трех индусов, были замечены на улице Нижней Темзы и прослежены до  Тауэрской пристани; позднее их видели, когда они уезжали из Лондона на  пароходе, отправлявшемся в Роттердам.    

Такова  фактическая, если не юридическая, улика, что убийство было совершено индусами.    

Был или  нет человек, одетый ремесленником, сообщником этого преступления, сказать  трудно.    

Следствием  коронера было установлено умышленное убийство, совершенное неизвестным лицом  или лицами. Семейство мистера Эбльуайта предложило награду, и были употреблены  все усилия для того, чтобы найти виновных.    

Человек,  одетый ремесленником, бесследно скрылся. Следы индусов нашли.    

Относительно  надежды захватить этих последних мне остается сказать несколько слов в конце  этого донесения.    

А пока,  написав все необходимое о смерти мистера Годфри Эбльуайта, я могу перейти к  рассказу о его поступках до встречи с вами, во время встречи и после того, как  вы виделись с ним в доме покойной леди Вериндер.    

 III    

     

Жизнь  мистера Годфри Эбльуайта имела две стороны.    

С одной  стороны – показной – это был джентльмен, пользовавшийся заслуженной репутацией  оратора на благотворительных митингах и одаренный административными  способностями, которые он отдавал в распоряжение различных благотворительных  обществ, большей частью дамских. С другой стороны, – скрытой от  общества, – этот джентльмен представал в совершенно другом виде: а именно,  как человек, предававшийся удовольствиям, имевший виллу за городом, купленную  не на свое имя, а на имя дамы, жившей на этой вилле.    

При  обыске на этой вилле я увидел прекрасные картины и статуи, мебель, выбранную со  вкусом и чудной работы, оранжерею с редкими цветами, подобных которым нелегко  найти во всем Лондоне. В результате расследований, произведенных в доме, были  обнаружены бриллианты, не уступающие по своей редкости цветам; экипажи и  лошади, которые (заслуженно) производили впечатление в парке среди людей,  способных судить и о том, и о другом.    

Все это  было пока довольно обыкновенно. Загородная вилла и дама – предметы настолько  обычные в лондонской жизни, что мне следовало бы просить извинения в том, что я  упоминаю о них. Но не совсем обыкновенно, – насколько мне известно, –  то обстоятельство, что все эти вещи не только заказывались, но и оплачивались.  Следствие доказало, к моему неописуемому изумлению, что за картины, статуи,  цветы, бриллианты, экипажи и лошадей не числилось долгу и шести пенсов. А вилла  была куплена на имя дамы.    

Я мог бы  долго искать разгадку этой тайны, и искать напрасно, если бы смерть мистера  Годфри Эбльуайта не заставила произвести следствие.    

Следствие  обнаружило следующие факты.    

Мистеру  Годфри Эбльуайту была поручена сумма в двадцать тысяч фунтов, как одному из  опекунов некоего молодого джентльмена, который был еще несовершеннолетним в  тысяча восемьсот сорок восьмом году. Опекунство кончалось, и молодой джентльмен  должен был получить двадцать тысяч фунтов в день своего совершеннолетия, в  феврале тысяча восемьсот пятидесятого года. А до этого дня шестьсот фунтов  должны были выплачиваться ему его обеими попечителями по полугодиям – на  рождество и на Иванов день. Этот доход регулярно выплачивался главным опекуном  мистером Годфри Эбльуайтом.    

Двадцать  тысяч фунтов (с которых якобы получался этот доход), заключавшиеся в фондах,  были все растрачены, до последнего фартинга, в разные периоды, еще до тысяча  восемьсот сорок седьмого года. Полномочие поверенного, дававшее право банкирам  продавать цепные бумаги, и различные письменные приказания, сообщавшие, на  какую именно сумму продавать, были формально подписаны обоими попечителями. Но  подпись второго попечителя, отставного армейского офицера, жившего в деревне,  всегда подделывалась главным попечителем, – иначе сказать, мистером Годфри  Эбльуайтом.    

Вот чем  объяснялось благородное поведение мистера Годфри относительно уплаты долгов,  сделанных для дамы и для виллы, – и, как вы сейчас увидите, для многого  другого.    

Мы можем  теперь перейти ко дню рождения мисс Вериндер в тысяча восемьсот сорок восьмом  году – к двадцать первому июня.    

Накануне  мистер Годфри Эбльуайт приехал к отцу и попросил у пего, – как это я знаю  от самого мистера Эбльуайта-старшего, – взаймы триста фунтов.    

Заметьте  сумму и помните в то же время, что полугодовая выплата молодому джентльмену  производилась двадцать четвертого числа этого месяца, а также, что весь капитал  молодого джентльмена был истрачен его попечителем еще в конце сорок седьмого  года.    

Мистер  Эбльуайт-старший отказался дать сыну взаймы даже фартинг.    

На  следующий день мистер Годфри Эбльуайт поехал вместе с вами к леди Вериндер.  Через несколько часов мистер Годфри, – как вы сами сказали мне, –  сделал предложение мисс Вериндер. В этом, без сомнения, он видел, – если  его предложение будет принято, – конец всем своим денежным затруднениям,  настоящим и будущим. Но мисс Вериндер отказала ему.    

Вечером  в день рождения Рэчель финансовое положение мистера Годфри Эбльуайта было  следующее: он должен был достать триста фунтов к двадцать четвертому числу и  двадцать тысяч к февралю восемьсот пятидесятого года.    

Если б  он не успел достать этих сумм, он был бы погибшим человеком.    

При  подобных обстоятельствах что же случилось?    

Вы  раздражили мистера Канди, доктора, затронув его болезненную струнку – профессию  врача, и он отплатил вам шуткою, дав вам дозу лауданума. Он поручил мистеру  Годфри Эбльуайту дать вам эту дозу, приготовленную в маленькой склянке, –  и мистер Годфри сам признался в этом при обстоятельствах, которые сейчас будут  изложены вам. Мистер Годфри тем охотнее иступил в заговор, что он сам пострадал  от вашего острого языка в этот вечер. Он присоединился к Беттереджу, который  уговаривал вас выпить немного виски с водой, прежде чем вы ляжете спать. Он  тайком палил лауданум в холодный грог. И вы выпили его.    

Теперь  перенесем сцену, с вашего позволения, в дом мистера Люкера в Лэмбет. И позвольте  мне заметить, в виде предисловия, что мистер Брефф и я нашли способ принудить  ростовщика высказаться. Мы старательно обдумали показание, которое он дал нам,  и вот – оно к вашим услугам.    

 IV    

     

Поздно  вечером, в пятницу двадцать третьего июня сорок восьмого года, мистер Люкер был  удивлен посещением мистера Годфри Эбльуайта. Он был более чем удивлен, когда  мистер Годфри показал ему Лунный камень. Подобного алмаза, насколько было  известно мистеру Люкеру, не было ни у одного частного лица в Европе.    

Мистер  Годфри Эбльуайт сделал два скромных предложения по поводу этой великолепной  вещи. Во-первых, не купит ли ее мистер Люкер? Во-вторых, не согласится ли  мистер Люкер, – если сам не сможет купить, – взять ее на комиссию и  заплатить деньги вперед?    

Мистер  Люкер долго осматривал алмаз, взвешивал его и оценивал, прежде чем ответить.  Его опенка, принимая во внимание пятно на камне, была тридцать тысяч фунтов.    

Придя к  этому выводу, мистер Люкер снова задал вопрос:    

– Как  вам досталось это?    

Всего  четыре слова, а сколько в них значения!    

Мистер  Годфри Эбльуайт начал какую-то историю. Мистер Люкер снова заговорил и на этот  раз произнес только два слова:    

– Не  годится!    

Мистер  Годфри начал другую историю. Мистер Люкер не терял с ним более слов. Он встал и  позвонил слуге, чтобы тот отворил джентльмену дверь.    

Тогда  мистер Годфри вынужден был сделать усилие над собой и представить дело в новом  и более верном свете, – а именно:    

– Влив  лауданум в ваш грог, он пожелал вам спокойной ночи и пошел в свою комнату.  Спальня его находилась подле вашей, и обе комнаты были смежные и сообщались  дверью. Войдя к себе, мистер Годфри, как ему казалось, запер за собой эту  дверь. Денежные затруднения долго не давали ему заснуть. Он сидел в халате и  туфлях около часа, думая о своем положении. Когда же приготовился лечь в  постель, он вдруг услышал, как вы разговариваете сами с собой у себя в комнате  и, подойдя к двери, заметил, что не успел запереть ее, как полагал.    

Он  заглянул в вашу комнату, чтобы узнать, что такое с вами. Он увидел вас со  свечой в руке выходящим из спальни; услышал, как вы сказали себе голосом,  совершенно не похожим на ваш обычный голос:    

– Почем  я знаю? Может быть, индусы спрятались в доме.    

До этого  часа он просто думал, что, дав вам лауданум, участвует в невинной шутке над вами.  Теперь ему вдруг пришло в голову, что лауданум произвел на вас действие,  которого ни доктор, ни тем более он сам не предвидели. Опасаясь, как бы не  случилось чего-нибудь, он тихонько пошел за вами – посмотреть, что вы будете  делать.    

Он  следовал за вами до самой гостиной мисс Вериндер и видел, как вы вошли в нее;  вы оставили дверь за собою открытою. Он поглядел в щель между косяком и дверью,  прежде чем отважиться самому войти в комнату.    

Таким  образом, он не только видел, как вы вынули алмаз из шкапчика, но видел также  мисс Вериндер, молча наблюдавшую за вами в открытую дверь. Он видел, что и она  также заметила, что вы взяли алмаз.    

Перед  выходом вашим из гостиной вы несколько помедлили. Мистер Годфри воспользовался  этой нерешительностью, чтобы вернуться в свою спальню, прежде чем вы выйдете в  коридор и увидите его. Едва он успел вернуться, как и вы тоже вернулись. Должно  быть, вы заметили его именно в то время, когда он проходил мимо смежной двери.  Во всяком случае, вы позвали его странным сонным голосом.    

Он подошел  к вам. Вы посмотрели на него тупым и сонным взглядом. Вы сунули алмаз ему в  руку. Вы сказали ему:    

– Отвезите  его назад, Годфри, в банк вашего отца. Там он в безопасности, а здесь нет.    

Вы  нетвердыми шагами отошли от него и надели халат. Вы опустились в большое  кресло, стоявшее в вашей комнате. Вы сказали:    

– Я  не могу отвезти его в банк. Голова моя тяжела, как свинец, я не чувствую под  собою ног.    

Голова  ваша упала на спинку кресла, вы испустили тяжелый вздох – и заснули.    

Мистер  Годфри Эбльуайт вернулся с алмазом в свою комнату. Он уверял, что в то время  еще не пришел ни к какому решению, кроме того, что будет ждать и посмотрит, что  случится утром.    

Когда  настало утро, ваши слова и поступки показали, что вы решительно ничего не помните  из того, что говорили и делали ночью. В то же время слова и поведение мисс  Вериндер показали, что она, со своей стороны, решила ничего не говорить (из  сострадания к вам). Если бы мистеру Годфри Эбльуайту заблагорассудилось  оставить у себя алмаз, он мог бы сделать это безнаказанно. Лунный камень спасал  его от разорения. Он положил Лунный камень себе в карман.    

 V    

     

Вот  история, рассказанная вашим кузеном под давлением необходимости мистеру Люкеру.    

Мистер  Люкер поверил рассказу потому, что мистер Годфри Эбльуайт был слишком глуп для  того, чтобы выдумать его. Мистер Брефф и я согласились с мистером Люкером  относительно того, что на справедливость этого рассказа положиться можно  вполне.    

Следующий  вопрос заключался в том, что делать мистеру Люкеру с Лунным камнем. Он  предложил следующие условия, единственные, на которых соглашался вмешаться в  это – даже с его профессиональной точки зрения – сомнительное и опасное дело.    

Мистер  Люкер готов был дать мистеру Годфри Эбльуайту взаймы две тысячи фунтов, с тем,  чтобы Лунный камень дан был ему в залог. Если по истечении года мистер Годфри  Эбльуайт уплатит три тысячи фунтов мистеру Люкеру, он получит обратно алмаз,  как выкупленный залог. Если он не заплатит денег по истечении года, залог –  иначе Лунный камень – перейдет в собственность мистера Люкера, который в этом  последнем случае великодушно подарит мистеру Годфри все его векселя, выданные  им прежде и находившиеся теперь в руках ростовщика.    

Бесполезно  говорить, что мистер Годфри с негодованием отверг эти чудовищные условия.  Мистер Люкер вернул ему тогда алмаз и пожелал всего хорошего.