1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
    
— Конечно, — кивнул Сантадио. — Ты знаешь, я доверяю тебе больше, чем кому бы то ни было, и я восхищаюсь твоими способностями. Если ты говоришь, что сможешь за шесть месяцев все наладить, я тебе верю. Если ты говоришь, что через шесть месяцев отойдешь от дел, увидев, что ничего не получается, я тебе верю. Решение остается за тобой.
    
После совещания, когда Калли повез Сантадио в аэропорт, он услышал от гостя следующее:
    
— Держи ухо востро. Сообщай, что к чему. Если дела пойдут хуже, так долго мы ждать не сможем.
    
И Калли пришлось выдержать паузу, потому что в последующие шесть месяцев у Гронвелта значительно прибавилось сил. Но в отчетах, которые Калли посылал Сантадио, места для этого не нашлось. И по прошествии года он порекомендовал Сантадио отправить Гронвелта на покой.
    * * *
    
А потом племянника Сантадио, питбосса одного из казино на Стрип, обвинили в неуплате налогов, и федеральное Большое жюри передало дело в суд. Джонни Сантадио прилетел в Вегас, чтобы переговорить с Гронвелтом. Очевидно, о том, как помочь племяннику, но начал Сантадио с другой темы.
    
— До назначенного тобой срока осталось примерно три месяца, — напомнил он Гронвелту. — Ты еще не пришел к определенному решению насчет продажи мне своих акций?
    
Гронвелт взглянул на Калли, который отметил в лице босса грусть и усталость. Потом повернулся к Сантадио:
    
— А что думаешь ты?
    
— Меня больше беспокоит твое здоровье, чем отель. По моему разумению, тебе уже тяжело тянуть этот воз.
    
— Возможно, ты прав. Позволь мне все обдумать. На следующей неделе я должен пойти к своему врачу, и возможно, результаты обследования покажут, что надо уходить, хочу я этого или нет. Но как твой племянник? — переменил он тему. — Можем мы чем-нибудь помочь?
    
Впервые Калли увидел злого Сантадио.
    
— Так глупо! Глупо, а главное, зря! Мне в принципе наплевать, сядет он в тюрьму или нет, но обвинительный приговор — еще одно пятно на моем имени. Все будут думать, что за ним стою я или, во всяком случае, имею к этому отношение. Мне нужна помощь, но никаких идей у меня нет.
    
На лице Гронвелта отразилось сочувствие.
    
— Не так уж все безнадежно. У Калли есть подходы к судье, который будет вести этот процесс. Что скажешь, Калли? Судья Бранки у тебя в кармане?
    
Калли мгновенно все просчитал. Оценил, что из этого можно выжать. Дело для судьи трудное. Он попытается ускользнуть, но Калли при необходимости мог надавить на судью. Конечно, это опасно, но результаты могут оказаться весьма весомыми. Если он поможет Сантадио в таком сложном деле, то Сантадио наверняка поставит его во главе отеля, когда Гронвелт продаст свои акции. Свобода племянника укрепит его позиции. Он получит пост президента «Ксанаду».
    
Калли пристально посмотрел на Сантадио.
    
— Дело трудное. Будет стоить денег. Но, если вы действительно этого хотите, мистер Сантадио, я могу обещать, что в тюрьму ваш племянник не попадет.
    
— Ты хочешь сказать, что его оправдают? — уточнил Сантадио.
    
— Нет, этого я обещать не могу. Может, до приговора дело и не дойдет. Но я гарантирую, что в случае обвинительного приговора он получит условный срок. И велика вероятность того, что судья так поведет процесс и настроит присяжных, что ваш племянник соскочит с крючка.
    
— Это было бы отлично. — Сантадио крепко пожал Калли руку. — Сделай это для меня и тогда можешь просить о чем угодно.
    
И внезапно Гронвелт оказался между ними, положил свою руку сверху, словно благословляя их рукопожатие.
    
— Вот и отлично. Значит, все проблемы решены. А теперь пойдемте обедать и отпразднуем это дело.
    * * *
    
Неделей позже Гронвелт вызвал Калли в свой кабинет.
    
— Я получил результаты обследования. Доктор советует мне отойти от дел. Но прежде чем уйти, я хочу прокрутить один финт. Я попросил банк перевести миллион долларов на мой расходный счет и теперь собираюсь сыграть в других казино. Мне бы хотелось, чтобы ты побыл со мной, пока я проиграюсь или удвою свой миллион.
    
Глаза Калли вылезли из орбит.
    
— Вы собираетесь опровергнуть теорию вероятностей?
    
— Мне хочется тряхнуть стариной. В молодости я был классным игроком. Если кто-нибудь и может поспорить с теорией вероятностей, так это я. А если у меня не получится, значит, никому это не под силу. Мы отлично развлечемся, а я могу позволить себе расстаться с миллионом баксов.
    
Калли не верил своим ушам. Все годы, которые он знал Гронвелта, тот свято верил в теорию вероятностей. Калли вспомнился один черный период в истории «Ксанаду», когда столы для игры в кости три месяца подряд теряли деньги. Игроки богатели на глазах. Калли не сомневался, что дело нечисто. Уволил весь персонал секции. Гронвелт отдал кости на исследование в научную лабораторию. Ничего не помогало. Калли и менеджер казино пришли к выводу, что кто-то придумал некий прибор, контролирующий полет костей. Другого объяснения не было. Только Гронвелт сохранял спокойствие.
    
— Не волнуйся. Теория вероятностей сработает.
    
И действительно, три месяца спустя кости покатились в другую сторону. Три месяца каждый вечер столы приносили прибыль. И к концу года доходы даже превысили убытки. Гронвелт по этому поводу выпил с Калли шампанского и сказал:
    
— Можно потерять веру во все: религию и бога, женщин и любовь, добро и зло, войну и мир. Но теория вероятностей останется незыблемой.
    
И на следующей неделе, пока Гронвелт играл, эта фраза не выходила из головы Калли. А играл Гронвелт блестяще, Калли еще не доводилось видеть такого блестящего игрока. Ловил удачу на лету. Интуитивно чувствовал, когда надо ставить на Игрока, а когда переключаться на Банкомета. За столиком для блэкджека играл по пять баксов, когда дилеру шла карта, и ставил по максимуму, когда удача отворачивалась от него.
    
К середине недели Гронвелт выиграл пятьсот тысяч. К концу недели — шестьсот. И продолжал играть. Калли не отходил от него ни на шаг. Они вместе обедали, а потом играли до полуночи. Гронвелт говорил, что играть можно, только будучи в хорошей форме. То есть не перенапрягаясь, отсыпаясь каждую ночь, не переедая, не злоупотребляя женщинами.
    
К середине второй недели Гронвелт, несмотря на все свое мастерство, начал сдавать позиции. Теория вероятностей дробила его в пыль. К концу второй недели он расстался со своим миллионом. Поставив последние фишки и проиграв, он посмотрел на Калли и улыбнулся. Вроде бы радовался, но Калли расценил это как дурной знак.
    
— Только так и можно жить. С верой в теорию вероятностей. Все остальное — ерунда. Всегда помни об этом. В любых делах прежде всего опирайся на нее.
   
   
    
     
Глава 48
    
    
В свой последний приезд в Калифорнию, завершая работу над сценарием фильма, я столкнулся с Озано в баре отеля «Беверли-Хиллз». Меня так поразил его внешний вид, что поначалу я не заметил Чарли Браун. Озано прибавил как минимум тридцать фунтов, огромный живот буквально вываливался из-под старого пиджака. Лицо его раздулось, его покрывали белые жировые бляшки. Зеленые глаза, когда-то такие яркие, заметно обесцветились, стали чуть ли не серыми. А когда он шел ко мне, я заметил, что его еще сильнее заносит в сторону.
    
Мы выпили в «Поло лаундж». Как обычно, Чарли Браун притягивала взгляды всех мужчин. И не только красотой и невинным личиком. Такого добра в Беверли-Хиллз хватало. В ее одежде, походке, взгляде, которым она окидывала «Поло лаундж», читалась доступность. Так что на мужчин она действовала как зажженная лампа на мотыльков.
    
— Я выгляжу ужасно, не так ли? — спросил Озано.
    
— Бывало и хуже, — ответил я.
    
— Это точно, — вздохнул Озано. — Это ты ешь сколько влезет и не прибавляешь ни унции.
    
— Тут я Чарли не конкурент. — Я улыбнулся ей, она — мне.
    
— Мы улетаем во второй половине дня, — сообщил Озано. — Эдди Лансер думал, что сможет договориться о сценарии, но ничего не вышло, так что делать мне здесь больше нечего. Думаю, сяду я на диету, войду в норму и закончу роман.
    
— А как продвигается роман? — полюбопытствовал я.
    
— Отлично. Я перевалил за две тысячи страниц, осталось каких-то пятьсот.
    
Я не знал, что ему на это сказать. К тому времени он уже давно не сдавал в срок ни журнальные статьи, ни публицистические книги. Роман оставался его последней надеждой.
    
— Тебе надо сконцентрироваться на этих пяти сотнях страниц и добить эту чертову книгу. Тогда ты решишь все проблемы.
    
— Да, ты прав, — кивнул Озано. — Но торопить свое перо я не могу. Даже издатель не приветствует спешку. Ты же понимаешь, на кону стоит Нобелевская премия.
    
Я взглянул на Чарли, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели на нее слова Озано, но тут до меня дошло, что она и слыхом не слыхивала о Нобелевской премии.
    
— С издателем тебе повезло. Не каждый будет ждать книгу десять лет.
    
Озано рассмеялся.
    
— Да, это лучшее издательство Америки. Дали мне сто штук, не увидев ни страницы. Вот где ценят талант. Это тебе не гребаные киношники.
    
— Через неделю я возвращаюсь в Нью-Йорк, — добавил я. — Я тебе позвоню, и мы где-нибудь пообедаем. Какой твой новый номер?
    
— Он у меня не изменился.
    
— Я звонил, но никто не отвечал.
    
— Да, я был в Мексике, работал над книгой. Ел одну фасоль да пирожки. Поэтому так раздобрел. Чарли была со мной, но не прибавила ни унции, хотя ела в десять раз больше, чем я. — Он похлопал девушку по руке. — Чарли Браун, если ты умрешь раньше меня, я отдам твое тело врачам, чтобы они разрезали его и выяснили, почему ты совершенно не толстеешь.
    
Девушка нежно улыбнулась ему.
    
— Я, между прочим, голодна.
    
Я, конечно, заказал ленч. Себе — салат, Озано — омлет, Чарли Браун ограничилась гамбургером с жареным картофелем, стейком с овощами, салатом, тремя шариками мороженого и яблочным пирогом на десерт. Озано и я наслаждались, глядя, как люди таращатся на Чарли Браун. Они просто не верили тому, что видели. Двое мужчин в соседней кабинке громко комментировали аппетит Чарли Браун, надеясь втянуть нас в разговор и таким образом получить возможность поговорить с Чарли. Но и Озано, и Чарли их проигнорировали.
    
Я расплатился по чеку, а уходя, еще раз пообещал Озано, что позвоню ему, как только прилечу в Нью-Йорк.
    
— Вот и отлично, — ответил Озано. — Я согласился выступить на конгрессе феминисток, он пройдет в следующем месяце, и хотел бы, чтобы ты оказал мне моральную поддержку, Мерлин. Как насчет того, чтобы нам пообедать в тот вечер, а потом вместе отправиться на конгресс?
    
Я замялся. Всякие многолюдные сборища я не любил в принципе, а Озано отличался тем, что вечно впутывался в какие-то истории. И вызволять его в очередной раз мне не хотелось. Но все-таки я согласился.
    
Ранее ни один из нас не упомянул Джанель, но я не смог удержаться и спросил Озано:
    
— Ты не виделся с Джанель?
    
— Нет, — ответил он. — Мы давно не встречались.
    
Озано пристально посмотрел на меня. На мгновение его глаза вновь позеленели. Губы искривила грустная улыбка.
    
— Не следовало тебе отпускать такую женщину. Они встречаются раз в жизни. Точно так же, как за всю жизнь можно написать одну большую книгу.
    
Я пожал плечами, мы вновь обменялись прощальным рукопожатием. Я поцеловал Чарли Браун в щеку и отбыл.
    
Вторую половину дня я провел на совещании в «Три-калчур студиоз» с Джеффом Уэгоном, Эдди Лансером и режиссером Саймоном Беллфордом. Я всегда думал, что голливудские истории о том, как сценарист чуть ли не с кулаками набрасывается на продюсера и режиссера, при всей их забавности чистая выдумка. Но на том совещании я понял, что такое вполне возможно. Собственно, Джефф Уэгон и его режиссер приказывали нам писать их историю, а не отталкиваться от моего романа. Я в основном молчал, за нас обоих отдувался Эдди, но наконец и он не выдержал, бросив Уэгону:
    
— Слушай, я не говорю, что я умнее, чем ты, но, уж позволь сказать, я удачливее. И у меня четыре хита подряд. Почему бы тебе не прислушаться к моему мнению?
    
Мне казалось, что это чертовски убедительный аргумент, но на лице Уэгона и его режиссера отразилось недоумение. Они не понимали, о чем толкует Эдди, и я понял, что переубедить их невозможно. Эдди, похоже, пришел к такому же выводу.
    
— Мне очень жаль, парни, но, если вы будете стоять на своем, я буду вынужден уйти.
    
— Хорошо, — кивнул Джефф. — А ты, Мерлин?
    
— Я не вижу смысла писать под вашу диктовку, — ответил я. — Не думаю, что у меня получится.
    
— Это справедливо. Мне очень жаль. А теперь скажите, нет ли такого сценариста, который мог бы работать с нами над этим фильмом и при этом консультироваться с вами, поскольку основную работу вы уже сделали? Кого вы могли бы порекомендовать?
    
У меня тут же мелькнула мысль, что я мог бы подрядить на это дело Озано. Я знал, что он отчаянно нуждается в деньгах и что, согласись я консультироваться с Озано, он получил бы этот заказ. Но потом представил себе, как Озано на таком вот совещании выслушивает указания подонков вроде Джеффа Уэгона и режиссера. Озано оставался одним из величайших писателей Америки, и мне не хотелось, чтобы эти говнюки сначала унизили, а потом уволили бы его. Поэтому я промолчал.
    
И только вечером, перед тем как заснуть, я вдруг осознал, что не упомянул Озано, чтобы наказать его за связь с Джанель.
    
Наутро мне позвонил Эдди Лансер. Он только что встретился со своим агентом, тот сказал, что «Три-калчур студиоз» и Джефф Уэгон предлагают добавить к его гонорару еще пятьдесят тысяч долларов, если он продолжит работу над сценарием. Эдди спросил, что я думаю по этому поводу.
    
Я заверил Эдди, что меня устроит любое его решение, но сам я больше не буду иметь к этому никакого касательства. Эдди попытался меня переубедить:
    
— Я скажу им, что не вернусь, если они не возьмут тебя и не накинут тебе двадцать пять тысяч. Я уверен, что они никуда не денутся.
    
Вновь я подумал о том, чтобы помочь Озано, но у меня просто не повернулся язык.
    
— Мой агент сказал мне, — продолжил Эдди, — что студия, если я не вернусь, наймет других сценаристов, а потом попытается поставить в титрах их фамилии. Если нас не будет в титрах, мы потеряем наши проценты с прибыли как в кинопрокате, так и в телевизионном прокате, если телекомпании купят этот фильм. Не исключено, что фильм будет кассовым, так что речь может идти о больших деньгах. Но я не вернусь, если ты считаешь, что мы должны держаться вместе и постараться сохранить наш вариант.
    
— Насчет процентов мне наплевать, так же как и насчет упоминания в титрах, — ответил я. — И чего мне держаться этого сценария? Ты же знаешь, что это мусор. От моей книги в нем ничего не осталось. Но ты можешь с ними работать. Мне без разницы. Я серьезно.
    
— Хорошо, — ответил Эдди. — И я постараюсь защитить твои права. Я позвоню тебе, когда буду в Нью-Йорке, и мы пообедаем вместе.
    
— Отлично. Удачи тебе с Джеффом Уэгоном.
    
— Да, она мне не помешает.
    
Утро я провел в моем кабинете в «Три-калчур студиоз», собирая вещи, потом прошелся по магазинам. Я не хотел лететь в Нью-Йорк на одном самолете с Озано и Чарли Браун. Подумал о том, чтобы позвонить Джанель, но отказался от этой идеи.
    * * *
    
Месяц спустя Джефф Уэгон позвонил мне в Нью-Йорк. Сказал, что, по мнению Саймона Беллфорда, Фрэнка Ричетти должны включить в состав сценаристов вместе со мной и Лансером.
    
— Эдди Лансер работает над сценарием? — спросил я.
    
— Да.
    
— Хорошо. Удачи вам.
    
— Спасибо, — ответил Уэгон. — Буду держать тебя в курсе. Увидимся на церемонии вручения «Оскаров». — И в трубке раздались гудки отбоя.
    
Я рассмеялся. Они превращали фильм в кусок дерьма, а у Уэгона хватало наглости говорить об «Оскарах». Орегонской красотке следовало отхватить у него больший кусок яйца. Известие о том, что Эдди Лансер продолжил работу над фильмом, меня покоробило. Да, он был прирожденным сценаристом, но при этом он был и романистом от бога, а я знал, что он уже никогда не сядет за новую книгу.
    
Странно, конечно, что я все еще чувствовал обиду, поскольку, несмотря на все мои старания, сценарий становился все хуже и хуже, и я сам хотел уйти. Наверное, подсознательно я надеялся, что смогу вновь увидеться с Джанель, если вернусь в Калифорнию и продолжу работу над сценарием. Мы уже несколько месяцев не виделись и не разговаривали. Когда я позвонил ей в последний раз, мы немного поболтали, а потом она сказала:
    
— Я рада, что ты мне позвонил, — и замолчала, ожидая ответа.
    
— Я тоже, — после паузы выдавил я из себя.
    
Она рассмеялась.
    
— Я тоже, я тоже, — скопировала она мои интонации. — Ладно, неважно все это. — Опять серебристый смех. — Позвони, когда прилетишь в следующий раз.
    
— Хорошо, — пообещал я, зная, что не позвоню.
    
После звонка Уэгона прошел месяц, и мне позвонил Эдди Лансер. В ярости.
    
— Мерлин, они меняют сценарий, чтобы вычеркнуть тебя из титров. Этот Фрэнк Ричетти заново переписывает диалоги, выражая то же самое другими словами. Они меняют последовательность эпизодов, чтобы сцены выглядели иначе, и я слышал, как Уэгон, Беллфорд и Ричетти говорили о том, что вычеркнут тебя из титров и лишат процентов с прибыли. Эти мерзавцы словно и не замечали моего присутствия.
    
— Не волнуйся, — ответил я. — Я написал роман, и я написал исходный сценарий и зарегистрировал его в Гильдии сценаристов. Им придется как минимум указать в титрах, что я участвовал в подготовке сценария, и свои проценты я получу.
    
— Ну, не знаю, — в голосе Эдди слышалось сомнение. — Я просто предупреждаю тебя о том, что они собираются сделать. Надеюсь, ты сможешь найти действенные способы защиты.
    
— Спасибо. А как ты? Как работается над сценарием?
    
— Этот гребаный Фрэнк Ричетти не может связать и двух слов, и я не знаю, кто у нас больший мудак, Уэгон или Беллфорд. Возможно, этот фильм станет худшим из всех когда-либо снятых. Бедный Маломар, должно быть, переворачивается в могиле.
    
— Да, бедный Маломар, — повторил я. — А он всегда говорил мне, как велик Голливуд, какие там работают творческие и искренние люди. Такая жалость, что он умер.
    
— Это точно, — вздохнул Эдди. — Слушай, как только прилетишь в Калифорнию, позвони мне, и мы пойдем пообедать.
    
— Не думаю, что я когда-нибудь прилечу в Калифорнию, — ответил я. — Будешь в Нью-Йорке, звони.
    
— Обязательно позвоню, — пообещал мне Лансер.
    * * *
    
Годом позже фильм появился на экранах. В титрах сценаристами значились Эдди Лансер и Саймон Беллфорд. Я подал протест в арбитраж при Гильдии сценаристов, но проиграл. Ричетти и Беллфорд хорошо переработали сценарий, так что я остался без процентов с прибыли. Но особо горевать по этому поводу мне не пришлось. Фильм провалился с треском. Худшее, однако, заключалось в другом: в Голливуде, по словам Дорана Радда, сложилось мнение, что виной тому — мой роман. И на данный момент мои услуги никому не требовались. Надо отметить, меня это только радовало.
    * * *
    
Одну из самых разгромных рецензий на фильм написала Клара Форд. Она разнесла фильм в пух и прах, от А до Я. Даже игру Келлино. И я понял, что Келлино так и не удалось приручить Клару. А вот Холинэн сумел отыграться на мне. Распространил через одно информационное агентство заметку под заголовком: «РОМАН МЕРЛИНА ПРОВАЛИЛСЯ КАК ФИЛЬМ». Читая эти слова, я восхищенно качал головой.
   
   
    
     
Глава 49
    
    
Вскоре после выхода фильма я вместе с Озано и Чарли Браун попал в Карнеги-холл, где проходила конференция Национальной организации за освобождение женщин. В списке ораторов Озано был единственным мужчиной.
    
Перед этим мы пообедали в «Жемчужине», где Чарли Браун потрясла официантов, съев утку по-пекински, тарелку крабов, фаршированных свининой, устриц в черном фасолевом соусе, огромную рыбу, а потом подчистила то, что не доели я и Озано. И при этом даже не стерла помаду.
    
Когда мы вышли из такси перед зданием Карнеги-холла, я попытался уговорить Озано идти одному, с тем чтобы мы с Чарли Браун последовали за ним и женщины подумали бы, что она со мной. Выглядела Чарли как классическая шлюха, один вид которой мог бы вывести из себя радикально настроенных активисток женского движения. Но Озано, как обычно, заупрямился. Он желал, чтобы все знали, что Чарли Браун — его женщина. И когда мы входили в Карнеги-холл, я следовал за ними. Как обычно, изучал собравшихся. Одно обстоятельство поразило меня больше всего: вокруг были одни женщины. Мне случалось бывать в окружении исключительно мужчин: в армии, в сиротском приюте, на спортивных аренах. В последнем случае попадались считаные женщины. Но чтобы вокруг были одни женщины? Я словно перенесся в чужую страну.
    
Озано приветствовала группа женщин и повела его на сцену. Чарли Браун и я сели в первом ряду. Мне бы, конечно, хотелось сидеть в заднем, чтобы при необходимости быстренько скрыться. Я так волновался, что практически не слышал первые речи, и внезапно Озано подвели к кафедре и представили залу. Озано постоял в ожидании аплодисментов, которых, однако, не последовало.
    
Многих женщин оскорбили его пропитанные мужским шовинизмом статьи, которые он неоднократно публиковал в журналах. Некоторые видели в нем одного из выдающихся писателей современности и завидовали ему. А его истинные поклонницы аплодировать не решились, опасаясь, что его выступление не понравится участницам конференции.
    
Озано постоял в тишине, потом небрежно оперся о кафедру и медленно, чеканя каждое слово, произнес:
    
— Я с вами либо борюсь, либо вас трахаю.
    
Зал ответил недовольным гулом, свистом, шипением. Озано попытался продолжить. Я-то знал, что он начал с этих слов лишь для того, чтобы сразу завоевать внимание аудитории. В своей речи он собирался поддержать феминисток. Но произнести ее не сумел. Гул, свист и крики многократно усиливались, как только он пытался заговорить. Озано элегантно поклонился и спустился со сцены в зал. Мы поднялись и последовали за ним к выходу. Гул и свист сменились овацией. Женщины показывали Озано, что одобряют его действия. Не желали они его видеть.
    
Озано не пригласил меня к себе. Ему хотелось побыть с Чарли Браун. Но следующим утром он мне позвонил, чтобы попросить об услуге.
    
— Слушай, я собираюсь поехать в университет Дьюка[21] в Северную Каролину и пройти курс лечения в их клинике. Ты же знаешь об их рисовой диете. Вроде бы они добиваются потрясающих результатов в снижении веса да еще лечат и другие болезни. Мне давно пора похудеть, и врачи думают, что, возможно, у меня атеросклероз и все артерии сильно сужены. Рис как раз в этом помогает. Есть только одна проблема. Чарли хочет поехать со мной. Можешь себе представить, как бедная девочка два месяца ест один рис? Вот я и запретил ей ехать. Но я должен взять свой автомобиль, и я хочу, чтобы ты отвез меня туда. Мы сможем провести там несколько дней, может, и развлечемся.
    
Я думал с минуту, прежде чем согласился. Отъезд назначили на следующую неделю. Я сказал Валери, что уеду на три-четыре дня. Отвезу Озано на автомобиле, подожду, пока он устроится, и прилечу обратно.
    
— А почему он не может сесть за руль сам? — спросила Валери.
    
— Он действительно неважно выглядит, — ответил я. — Не думаю, что он вообще может сесть за руль. Не говоря уже о том, чтобы провести за ним восемь часов.
    
Валери мои объяснения вполне устроили, а вот у меня сомнения остались. Почему Озано не захотел посадить за руль Чарли? Он мог с тем же успехом отправить ее в Нью-Йорк через два-три дня. А довод, что он не хотел кормить девочку рисом, меня не убедил. Потом я подумал, что он, возможно, устал от Чарли и таким способом избавлялся от нее. За Чарли я не волновался. У нее хватало друзей, которые с радостью позаботились бы о ней.
    
В общем, я отвез Озано в клинику университета Дьюка на его «Кадиллаке», купленном четыре года тому назад. Озано был в отличной форме. Даже выглядел чуть получше.
    
— Нравится мне эта часть страны! — воскликнул он, когда мы въехали в южные штаты. — Нравится, как здесь занимаются бизнесом. В каждом маленьком городке семейные магазинчики, где покупатели одновременно и друзья. Все нормально зарабатывают, все довольны жизнью, все верят в бога. Задумываясь о своей жизни, я иной раз жалею о том, что стал писателем, а не религиозным лидером. Может, добился бы большего.
    
Я молчал. И слушал. Мы оба знали, что Озано не мог быть никем другим, кроме как писателем, и сейчас он фантазировал на свободную тему.
    
— Да, я собрал бы толпу горцев и назвал бы их «Говнодавы за Иисуса». Мне нравится их трепетное отношение к религии и, следовательно, радость и гордость за свою повседневную жизнь. Они что мартышки в питомнике. Никак не связывают действие с его последствиями. Но то же самое можно сказать о любой религии. Взять, к примеру, этих гребаных ортодоксов в Израиле. Они требуют, чтобы по святым дням не ходили ни автобусы, ни поезда. А эти гребаные католики в Италии вместе с их гребаным папой?.. Хотелось бы мне править в Ватикане. Я бы исходил из принципа: «Каждый священник — вор». Это было бы нашим девизом и нашей целью. Беда католической церкви в том, что честных священников в ней наперечет, а остальные все изгадили.
    
Следующие пятьдесят миль он говорил о религии. Потом переключился на литературу, взялся за политиков, а к концу поездки добрался до феминисток:
    
— Знаешь, самое забавное в том, что я полностью на их стороне. Я всегда думал, что женщина при любом раскладе остается в минусе и, конечно же, так продолжаться не может, но эти суки не дали мне сказать ни слова. В этом главная беда женщин. У них напрочь отсутствует чувство юмора. Неужели они не понимали, что я шутил, что это была затравка, а потом я собирался сказать им много теплых слов?
    
— А почему бы тебе не опубликовать свою речь, чтобы они об этом узнали? — предложил я. — «Эсквайр» наверняка ее возьмет.
    
— Безусловно, — согласился со мной Озано. — Знаешь, пока буду проходить курс лечения, может, и подредактирую ее, чтобы она хорошо смотрелась на бумаге.
    * * *
    
В итоге в Медицинском центре университета Дьюка я провел с Озано целую неделю. И за эту неделю увидел больше толстяков — я говорю о людях с весом за двести пятьдесят и даже за триста фунтов, — чем за всю свою жизнь. После той недели я уже с подозрением смотрел на любую девушку в широком плаще, потому что в клинике каждая девушка, переступившая за двести фунтов, скрывала свои истинные габариты под мексиканским одеялом или плащом французского жандарма. Отчего они напоминали надвигающегося на тебя переевшего Супермена или Зорро.
    
В Медицинском центре университета Дьюка к проблеме похудания подходили очень серьезно. Ставилась задача компенсировать урон, который долгие годы наносил организму избыточный вес. И каждый новый пациент прежде всего сдавал разные анализы и проходил обследования, включая рентген. Так что я оставался с Озано и следил за тем, чтобы он посещал только те рестораны, в которых готовили рекомендованные диетологами блюда из риса.
    
И впервые в жизни понял, какой же я счастливчик. Сколько бы я ни ел, мне не удавалось поправиться даже на фунт. В эту неделю я увидел незабываемые зрелища. Трех трехсотфунтовых девушек, прыгающих на батуте. Пятисотфунтового мужчину, которого пришлось везти на железнодорожную станцию, чтобы взвесить на грузовых весах. Я не мог смотреть на него без боли в сердце. В сумерках он очень напоминал слона, медленно бредущего на кладбище, где — он это знал — ему предстояло умереть.
    
Озано снял люкс в отеле «Холидей инн», неподалеку от Медицинского центра университета Дьюка. Многие пациенты центра останавливались в этом отеле, вместе гуляли, играли в карты, даже завязывали романы. А уж сплетен было не перечесть. Один юноша весом в двести пятьдесят фунтов на уик-энд увез свою трехсотфунтовую подружку в Новый Орлеан. К сожалению, в ресторанах Нового Орлеана так вкусно готовили, что они не вылезали из них все два дня и вернулись, набрав еще по десять фунтов. Среди пациентов Медицинского центра обжорство считалось куда более страшным грехом, чем прелюбодеяние.
    
Как-то вечером мы с Озано услышали дикие крики. Подбежав к окну, я увидел мужчину, который катался по траве, схватившись руками за живот. Узнал в нем пациента Медицинского центра, которому удалось похудеть до двухсот фунтов. Через несколько минут его увезли на машине «Скорой помощи». На следующий день мы узнали, что произошло. Пациент опустошил в отеле все автоматы, торгующие шоколадными батончиками. На траве, по которой он катался, подобрали сто шестнадцать оберток. Никто особо не удивлялся. Парню промыли желудок, и он продолжил курс лечения.
    
— Ты тут отлично проведешь время, — сказал я Озано. — Масса материала.
    
— Нет, — покачал тот головой. — Трагедии можно писать только о худых. Толстяки для этого не подходят. Кто будет сопереживать тремстам фунтам жира? Это, конечно, трагедия, но в искусстве с ней делать нечего.
    
Я собирался улететь вечером следующего дня, потому что днем Озано должен был получить результаты последних анализов. Держался он хорошо. Не нарушал рисовую диету и в основном пребывал в хорошем расположении духа благодаря моей компании. Когда Озано отправился в Медицинский центр за анализами, я начал паковать чемоданы.
    
Вернулся он только через четыре часа. Лицо сияло, зеленые глаза блестели, вернув свой цвет.
    
— Все в порядке? — спросил я.
    
— Будь уверен, — ответил Озано.
    
Честно говоря, в тот момент я ему не поверил. Слишком уж радостным, слишком счастливым он выглядел.
    
— Все отлично, не может быть лучше. Ты можешь улетать, и, должен сказать, ты настоящий друг. Никто другой не смог бы изо дня в день есть рис и смотреть на трехсотфунтовых телок, трясущих своими телесами. Если ты когда и согрешил против меня, я тебя прощаю. — На мгновение глаза его стали серьезными, а лицо очень добрым. — Я тебя прощаю. Помни это, потому что ты великий грешник, и я хочу, чтобы ты об этом знал.
    
А потом он вдруг обнял меня. Такое за все время нашего достаточно долгого знакомства случалось считаные разы. Он терпеть не мог, чтобы к нему прикасался кто-либо, кроме женщин, и ненавидел сентиментальность. Меня это удивило, а насчет своих грехов я задумываться не стал. Он был очень умен, гораздо умнее многих, если не всех, моих знакомых и, конечно, понял, по какой причине я не предложил его кандидатуру Джеффу Уэгону из «Три-калчур студиоз». Он мне это прощал, и я ничего не имел против. Он был действительно великим человеком. Да только я сам еще не мог себя простить.
    
В тот вечер я покинул университет Дьюка и улетел в Нью-Йорк. А через неделю мне позвонила Чарли Браун. Впервые я услышал по телефону ее голос, нежный, детский, невинный.
    
— Мерлин, ты должен мне помочь.
    
— Что случилось? — спросил я.
    
— Озано умирает, он в больнице. Пожалуйста, пожалуйста, приезжай.
   
   
    
     
Глава 50
    
    
Чарли уже привезла Озано в больницу Святого Винсента, поэтому мы договорились встретиться там. Приехав, я нашел Озано в отдельной палате, и Чарли сидела на кровати, чтобы Озано мог положить руку ей на колено. Ее рука покоилась на голом животе Озано. А разодранная в клочья больничная куртка валялась на полу. Должно быть, рвать куртку ему понравилось, потому что он полусидел, привалившись спиной к подушкам, и радостно улыбался. Мне показалось, что он и выглядит не так уж плохо. Более того, даже немного похудел.
    
Быстрым взглядом я окинул палату. Ни аппарата искусственного дыхания, ни капельниц, ни постоянно дежурящей медсестры. А шагая по коридору, я понял, что Озано поместили не в отделение интенсивной терапии. И даже удивился безмерности облегчения, которое испытал. Чарли, конечно же, ошиблась, и Озано не собирался умирать.
    
— Привет, Мерлин, — холодно приветствовал меня Озано. — Ты, должно быть, настоящий маг. Как ты узнал, что я здесь? Вроде бы это секрет.
    
Я не стал ходить кругами.
    
— Мне сказала Чарли Браун. — Возможно, Озано и запретил ей раскрывать рот, но врать не хотелось.
    
В ответ на хмурый взгляд Озано Чарли улыбнулась.
    
— Я же объяснил тебе: только ты и я или только я. На твой выбор. Никого больше.
    
— Я знаю, что тебе хотелось увидеть Мерлина, — рассеянно ответила Чарли.
    
Озано вздохнул.
    
— Ладно. Ты здесь торчишь целый день, Чарли. Почему бы тебе не пойти в кино, или с кем-нибудь трахнуться, или съесть шоколадное мороженое? Короче, у тебя ночь отдыха. Увидимся утром.
    
— Хорошо. — Чарли поднялась с кровати. Встала рядом с Озано, и он, скорее не похотливо, а как бы напоминая себе, что это такое, сунул руку ей под юбку и погладил по бедру. Она же наклонилась и поцеловала его.
    
После ухода Чарли Озано вновь вздохнул.
    
— Мерлин, поверь мне, в моих книгах, статьях, лекциях дерьма выше крыши. Но сейчас я скажу тебе правду. Манда — вот с чего все начинается и где заканчивается. Манда — это единственное, ради чего можно жить. Все остальное — фальшь, ложь и вообще дерьмо.
    
Я сел на стул у кровати.
    
— А как насчет власти? Ты всегда любил и власть, и деньги.
    
— Ты забыл творчество.
    
— Хорошо, — согласился я. — Добавим творчество. Как насчет денег, власти и творчества?
    
— Ничего не имею против. Никогда от них не отказывался. Пользы от них больше, чем вреда. Но необходимости нет. Они — шоколадная глазурь на торте.
    
Вот тут мне вспомнилась моя первая встреча с Озано, и я подумал, что уже тогда узнал о нем всю правду, хотя он бы от нее открещивался. И вот теперь он озвучивал мои тогдашние мысли, а я гадал, неужели Озано любил всех своих женщин? Он же однозначно заявлял, что, уходя, сожалеет не о деньгах, власти и творческих успехах.
    
— Ты выглядишь лучше, чем при нашей последней встрече. Так почему ты в больнице? Чарли Браун сказала мне, что на этот раз у тебя действительно серьезные проблемы. Но на умирающего ты не похож.
    
— Правда? — Чувствовалось, что мои слова пролились для него бальзамом. — Но ты знаешь, анализы, которые мне сделали в клинике для толстяков, не показали ничего хорошего. Я скажу тебе главное. Пенициллин, который я принимал всякий раз, перед тем как трахнуться, меня подвел. У меня был сифилис, но таблетки лишь смазывали картину болезни, а дозы, которые я принимал, не позволяли избавиться от нее. А может, эти гребаные спирохеты выработали устойчивость к пенициллину. Должно быть, сифилис я подцепил лет пятнадцать тому назад. И все это время спирохеты жрали мой мозг, кости, сердце. И теперь врачи дают мне от шести месяцев до года. А потом меня ждет полный паралич, если раньше не откажет сердце.
    
Его слова потрясли меня. Я просто не мог в это поверить. Он выглядел таким радостным. Зеленые глаза так ярко блестели.
    
— И ничего нельзя сделать?
    
— Ничего, — подтвердил Озано. — Но страшного ничего нет. Я отдохну здесь пару недель. Они исколют мне всю задницу, а потом у меня будет два-три нормальных месяца, и вот тут ты сможешь мне помочь.
    
Я не знал, что сказать. Я не знал, верить ему или нет. Давно уже я не видел его таким здоровым.
    
— Хорошо.
    
— Пока будешь навещать меня в больнице, потом — у меня дома. Я не хочу превращаться в растение, поэтому уйду, как только пойму, что пора. И хочу, чтобы в тот день ты составил мне компанию. Ты и Чарли Браун. А потом ты позаботишься о всех формальностях. — Озано пристально смотрел на меня. — Ты не обязан этого делать.
    
Теперь я ему верил.
    
— Конечно, сделаю. Я у тебя в долгу. Яд достанешь?
    
— Достану. Об этом можешь не беспокоиться.
    
Я переговорил с лечащим врачом Озано, и он сказал мне, что Озано еще долго не покинет больничную палату. Может, вообще из нее не выйдет. Я облегченно вздохнул.
    * * *
    
Я не сказал Валери о том, что случилось, не сказал, что Озано умирает. Два дня спустя вновь поехал к Озано в больницу. Он просил меня принести китайский обед, так что в больницу я пришел с большим пакетом из плотной бумаги, набитым контейнерами с едой. В коридоре я услышал вопли и крики, доносившиеся из палаты Озано. Меня это не удивило. Я поставил пакет на пол у стены и побежал по коридору.
    
В палате увидел врача, двух медсестер и старшую медсестру. Они все кричали на Озано. Чарли Браун наблюдала за происходящим из угла. В глазах у нее стояли слезы. Озано сидел на кровати в чем мать родила и орал:
    
— Принесите мне одежду! Ноги моей здесь больше не будет!
    
— Я не буду нести за вас никакой ответственности, если вы уйдете из больницы! Никакой ответственности!
    
Озано расхохотался.
    
— Какая, к черту, ответственность! Принесите мне одежду, и все дела.
    
Старшая медсестра, женщина чрезвычайно грозного вида, сердито фыркнула:
    
— Мне без разницы, знаменитость вы или нет. Я не позволю устраивать из этой больницы бордель!
    
Озано повернулся к ней:
    
— Пошла на хер! Пошла на хер из моей палаты! — Он встал, и тут я понял, что он действительно серьезно болен. Его сразу повело в сторону. Одна из сестер мгновенно подскочила, чтобы поддержать его, помочь, но Озано устоял на ногах, выпрямился. Заметил меня: — Мерлин, помоги мне выбраться отсюда.
    
Меня, надо отметить, удивило их негодование. Конечно же, им и раньше случалось заставать пациентов трахающимися. Я взглянул на Чарли Браун. Под короткой обтягивающей юбкой у нее определенно ничего не было. Она напоминала девочку-проститутку. Контраст с раздувшимся, гниющим изнутри телом Озано был очень уж разительным. Зрелище оскорбляло их эстетические чувства, а не моральные принципы.
    
Врач и медсестры повернулись ко мне.
    
— Я его выписываю. Под мою ответственность.
    
Врач начал было протестовать, потом повернулся к старшей медсестре:
    
— Принесите ему одежду. — Он сделал Озано укол. — Так вы легче перенесете дорогу.
    
В остальном проблем не возникло. Я расплатился по счету, подписал соответствующие бумаги, заказал по телефону лимузин с шофером, и мы отвезли Озано домой. Мы с Чарли уложили его в постель, он немного поспал, а потом позвал меня и рассказал, что произошло в больнице. Он попросил Чарли раздеться и лечь к нему в кровать, потому что очень плохо себя почувствовал и решил, что умирает.
    
Озано чуть отвернул голову.
    
— Знаешь, это самое ужасное в современной жизни. Умирать мы должны в полном одиночестве. Если ты в больнице и вокруг вся семья, никому и в голову не придет лечь в постель к умирающему. И дома, если ты умираешь, жена никогда не ляжет рядом с тобой. — Тут Озано посмотрел на меня и улыбнулся. — Такая уж у меня мечта. Я хочу, чтобы Чарли лежала со мной в постели, когда я умру, в тот самый момент, чтобы, уходя из этого мира, я мог чувствовать ее теплое тело и твердо знать, что жизнь у меня была не самая плохая и мне грех жаловаться даже на ее последние минуты. Символично, не так ли? Достойная смерть для романиста, да и критикам будет о чем написать…
    
— Но как ты узнаешь, что этот момент настал? — спросил я.
    
— Я думаю, уже пора, — ответил Озано. — Я думаю, тянуть смысла нет.
    
Вот тут меня охватил ужас.
    
— Почему бы не подождать хотя бы день? Может, завтра тебе полегчает. У тебя еще есть время. Шесть месяцев — не такой уж маленький срок.
    
— Тебя не воротит от моих намерений? Морального неприятия нет?
    
Я покачал головой.
    
— Я только не пойму, к чему такая спешка?
    
Озано задумчиво посмотрел на меня.
    
— Это не спешка. Я получил знак свыше, когда сегодня едва не упал, поднявшись с кровати. Слушай, я назвал тебя исполнителем литературной части моего завещания, все решения принимать будешь ты. Денег у меня не осталось, только авторские права, которые отойдут бывшим женам и, наверное, детям. Мои книги по-прежнему продаются, так что о них можно не беспокоиться. Я пытался что-то оставить Чарли Браун, но она не разрешила и, думаю, возможно, была права.
    
— Проститутка с сердцем из золота, — такие фразы крайне редко слетали с моих губ. — Как в книге.
    
Озано закрыл глаза.
    
— Знаешь, Мерлин, среди прочего я очень люблю тебя и за то, что ты никогда не произносил слово «проститутка». Может, я тебе это уже говорил, но вряд ли.
    
— Ты хочешь кому-нибудь позвонить? — спросил я. — С кем-нибудь встретиться? Может, выпить?
    
— Нет, — ответил Озано. — Хватит с меня этого дерьма. У меня семь жен, девять детей, две тысячи друзей и миллионы поклонников. Никто из них ничем не может помочь, и я никого не хочу видеть. — Он усмехнулся. — И поверь мне, я прожил счастливую жизнь. — Он покачал головой. — Люди, которых ты любишь больше всего, тебя и подводят.
    
Я присел у кровати, мы несколько часов говорили о книгах, которые прочитали. Он рассказал мне о женщинах, с которыми спал, попытался вернуться в прошлое, вспомнить девушку, которая заразила его. Не получилось.
    
— Могу сказать только одно: все они были красавицами. Все стоили того, чтобы их трахнуть. В общем, чего сейчас об этом говорить? Несчастный случай, ничего больше. — Озано протянул руку, я ее пожал, задержал в своей. — Скажи Чарли, чтобы пришла, а сам подожди. — Я уже открывал дверь, когда он крикнул вслед: — Эй, послушай! Одним творчеством сыт не будешь. Выбей это на моем гребаном надгробном камне.
    
Я долго ждал в гостиной. Иногда до меня доносились какие-то звуки, однажды я вроде бы услышал плач, потом все стихло. Я прошел на кухню, сварил кофе, поставил на стол две чашки. Вернулся в гостиную, подождал еще. Никто не кричал, не звал на помощь, не вопил от горя. Наконец я услышал нежный голосок Чарли. Она меня позвала.
    
Я вошел в спальню. На прикроватном столике стояла золотая коробочка от Тиффани, в которой он держал таблетки пенициллина. Открытая и пустая. Горел свет. Озано лежал в кровати, уставившись в потолок. Его глаза блестели и после смерти. Чарли прижималась к нему всем телом, златокудрая головка покоилась на его груди. Их наготу она прикрыла простыней.
    
— Тебе надо одеться, — сказал я.
    
Она приподнялась на локте, поцеловала Озано в губы. Долго смотрела в его мертвые глаза.
    
— Тебе надо одеться и уйти, — продолжил я. — Будет много шума, и, я думаю, Озано хотел, чтобы я уберег тебя от всего этого.
    
Я вышел в гостиную. Подождал. В душе потекла вода, пятнадцать минут спустя появилась Чарли.
    
— Ни о чем не волнуйся. Я обо всем позабочусь, — заверил я ее. Она подошла ко мне, мы обнялись. Впервые я ощутил ее тело и понял, почему Озано так долго любил ее. Пахло от нее удивительной свежестью и чистотой.
    
— Он хотел видеть только тебя, — прошептала Чарли. — Тебя и меня. Ты позвонишь мне после похорон?
    
Я пообещал позвонить, и она ушла, оставив меня наедине с Озано.
    * * *
    
Я дождался утра, а потом позвонил в полицию и сказал, что обнаружил Озано мертвым. И он, похоже, покончил с собой. Возникла у меня мысль скрыть самоубийство, спрятать золотую коробочку. Но Озано не поблагодарил бы меня, даже если бы мне удалось договориться и с полицией, и с прессой. Плевать он на это хотел. Поэтому я лишь напомнил им об известности Озано, с тем чтобы они как можно быстрее прислали труповозку. Потом я позвонил адвокатам Озано, чтобы те сообщили печальную новость женам и детям. Я позвонил издателям Озано, зная, что они захотят выпустить пресс-релиз, выразить соболезнования в «Нью-Йорк таймс» и подписаться под некрологом. Мне хотелось, чтобы Озано получил причитающиеся ему почести.
    
Полиция и окружной прокурор допрашивали меня с пристрастием, словно видели во мне потенциального убийцу. Но все обернулось как нельзя лучше. Издатели получили от Озано письмо, в котором тот сообщил, что не сможет закончить роман, поскольку намерен покончить с собой.
    
Похороны состоялись в Хэмптонсе. Пышные похороны. Озано предали земле в присутствии семи жен, девяти детей, литературных критиков из «Нью-Йорк таймс», «Нью-Йорк ревью оф букс», «Комментери», «Харперс» и «Нью-Йоркера». Целая группа друзей Озано приехала из Нью-Йорка на автобусе. Загрузились в него в баре «Элейн», взяв с собой бочонок пива. В автобусе был маленький бар. Так что на кладбище они прибыли в сильном подпитии. Озано был бы счастлив.
    
В последующие недели об Озано написали сотни тысяч слов. Его назвали первой культовой фигурой итальянского происхождения в истории страны. Озано этого бы не понял. Он никогда не считал себя италоамериканцем. Понравилось бы ему другое. Каждый критик счел необходимым отметить, что, доживи Озано до публикации романа, над которым работал, он наверняка получил бы за него Нобелевскую премию.
    * * *
    
Через неделю после похорон Озано мне позвонил его издатель и пригласил на ленч. Я согласился.
    
«Аркана паблишинг хауз» по праву считалось одним из лучших и уж точно самым литературным издательством страны. Среди его авторов значилось полдюжины лауреатов Нобелевской премии и десятки — Пулитцеровской и Национальной книжной. Издательство больше интересовали литературные достоинства книги, а не ее шансы попасть в список бестселлеров. Главный редактор Генри Сталз мог легко сойти за декана Оксфорда. Он сразу перешел к делу:
    
— Мистер Мерлин, я в восторге от ваших романов. Надеюсь, что со временем вы войдете в список наших авторов.
    
— Я ознакомился с литературным архивом Озано, — ответил я. — Как того требовало завещание.
    
— Отлично, — кивнул мистер Стайлз. — Возможно, вы этого не знаете, но мы выплатили мистеру Озано аванс в размере ста тысяч долларов за роман, над которым он работал. Так что право первой публикации остается за нами. Я просто хотел убедиться, что вы это понимаете.
    
— Конечно, — кивнул я. — И я знаю, что Озано хотел опубликовать свой новый роман у вас. Ему нравилось, как вы издаете его книги.
    
На губах мистера Стайлза заиграла благодарная улыбка. Он откинулся на спинку стула.
    
— Значит, никаких проблем нет? Как я понимаю, вы просмотрели его архив и нашли рукопись.
    
— Проблема как раз есть. Рукописи я не нашел. Романа нет, только пятьсот страниц заметок.
    
На лице Стайлза отразился ужас, и я без труда прочитал его мысли: гребаные писатели, сто тысяч псу под хвост, прошло столько лет, и какие-то паршивые заметки! Но он взял себя в руки.
    
— Вы хотите сказать, ни одной страницы рукописи?
    
— Да.
    
Я лгал, но знать он этого не мог. Шесть страниц Озано написал.
    
— Что ж, обычно мы этого не делаем, но у других издательств этот прием в ходу. Мы знаем, что вы помогали мистеру Озано писать статьи за его подписью, что вы отлично имитируете его стиль. Так почему бы вам за шесть месяцев не написать книгу мистера Озано и не опубликовать ее под его фамилией? Мы могли бы заработать приличные деньги. Вы понимаете, на эту книгу мы не можем заключить контракт, зато мы могли бы предложить вам очень выгодные условия по вашим будущим книгам.
    
Тут он меня, конечно, удивил. Самое респектабельное издательство Америки намеревалось провернуть трюк, достойный Голливуда или какого-нибудь вегасского казино. Но почему, собственно, я этому удивлялся? Речь ведь шла о все том же презренном металле.
    
— Нет, — ответил я. — И как литературный исполнитель завещания, я имею полное право запретить писать книгу по его заметкам. Если вы захотите опубликовать заметки, я соглашусь.
    
— Подумайте о нашем предложении, — гнул свое мистер Стайлз. — Мы об этом еще поговорим. Я очень рад, что познакомился с вами. — Он печально покачал головой. — Озано был гением. Такая жалость!
    
Я так и не сказал мистеру Стайлзу о первых шести страницах романа, написанных Озано. К ним он прикрепил адресованную мне записку:
    
«МЕРЛИН!
    
Это шесть страниц моей книги. Я оставляю их тебе. Посмотри, что можно из них сделать. На заметки не обращай внимания. Это полная чушь.
    
Озано».
    
Я прочитал эти шесть страниц и решил оставить их у себя. Вернувшись домой после встречи со Стайлзом, прочитал их вновь, очень медленно, слово за словом.
    
«Послушай меня. Я расскажу тебе правду о жизни мужчины. Я расскажу тебе правду о его любви к женщинам. О том, что он не может их ненавидеть. Ты уже думаешь, что меня занесло не туда. Останься со мной. Не пожалеешь… ведь я маг, волшебник.
    
Ты веришь в то, что мужчина может искренне любить женщину и постоянно предавать ее? Я не про бренную плоть — предавать и душой. Да, это нелегко, но для мужчин это обычное дело.
    
Ты хочешь знать, как женщины могут любить мужчин, закармливать их своей любовью, с тем чтобы отравить душу и тело и в конце концов уничтожить? Как страстная любовь сменяется у них абсолютным безразличием? Как при этом они кружат мужчинам голову? Невозможно? Для них это пара пустяков.
    
Но не убегай. Это не любовная история.
    
Благодаря мне ты почувствуешь трогательную красоту ребенка, животную страсть юноши, суицидальный настрой девушки. А потом (это самое трудное) я покажу тебе, как время заставляет мужчину и женщину пройти полный круг, полностью перемениться душой и телом.
    
И, разумеется, в моем повествовании найдется место ИСТИННОЙ ЛЮБВИ. Не уходи! Она существует или будет существовать благодаря мне. На то я и волшебник. Стоит ли она той цены, которую за нее просят? И как насчет сексуальной верности? Речь об этом? Это и есть любовь? Может, это извращение — совокупляться только с одним человеком? А если из этого ничего не выходит, получаешь ли ты какие-то блага за то, что пытался? Могут к этому стремиться оба? Разумеется, нет, тогда все было бы очень просто. И однако…
    
Жизнь — это комический театр, и нет ничего забавнее любви, шествующей сквозь время. Но истинный маг может заставить своих зрителей смеяться и плакать одновременно. Смерть — это другое дело. Со смертью мне не до фокусов. Тут я бессилен.
    
Со смертью я всегда настороже. Она не подкрадется ко мне. Я сразу замечу ее, хоть она и обожает приходить незаметно. В виде бородавки, которая вдруг начинает увеличиваться в размерах. В виде черной волосатой родинки, которая прорастает в кости. В виде лихорадочного румянца. А потом внезапно рядом возникает улыбающийся череп, захватывая жертву врасплох. Со мной у нее ничего не выйдет. Я жду ее. Я принял необходимые меры предосторожности.
    
В сравнении со смертью любовь — детский лепет, хотя мужчины больше верят в любовь, чем в смерть. Женщины — это другое дело. Они не воспринимают любовь серьезно и никогда не воспринимали.
    
Но, опять же, не уходи. Опять же, это не любовная история. Забудь о любви. Я покажу тебе, что есть власть над людьми. Сначала речь пойдет о бедном писателе. Тонко чувствующем ритмы жизни. Талантливом. Может, даже гении. Я покажу, на какие жертвы идет он ради искусства. И как потом он же станет хитрым и коварным преступником. Ах, какую радость испытывает творческий человек, превращаясь в преступника! Ему более нет нужды скрывать свою сущность. Нет нужды оглядываться на честь. Да, он сукин сын. Да, он строит и реализует зловещие планы. Да, он открыто воюет с обществом, не прячась за ширму искусства. Какое облегчение! Какое удовольствие! Просто блаженство. А как потом он снова становится честным человеком?.. Потому что быть преступником — нечеловечески тяжело.
    
Но только так можно принять общество, какое оно есть, и простить себе подобных. Никто не становится преступником, если только отчаянно не нуждается в деньгах.
    
Ты узнаешь об одном из самых великих триумфов в истории литературы. Увидишь изнутри жизнь гигантов нашей культуры. Особенно одного безумного мерзавца. Мир высшего света. Итак, нас ждут мир бедного гения, пробивающегося к славе, преступный мир, мир высших литературных сфер. Все эти миры щедро сдобрены сексом, в них бродят идеи, которые раньше не приходили тебе в голову, и, возможно, часть из них ты найдешь интересными. И, наконец, мы попадем в Голливуд, где нашего героя ждут награды, деньги, слава, прекрасные женщины. И… не уходи… не уходи… ты узнаешь, как все это обратится в прах.
    
Этого недостаточно? Ты обо всем этом слышал? Но помни, я — волшебник. Я могу оживить этих людей. Я могу показать их истинные мысли и чувства. Ты будешь оплакивать их, всех и каждого, это я тебе обещаю. А может, смеяться над ними. Во всяком случае, тебя ждет много интересного. И ты кое-что узнаешь о жизни. Хотя вряд ли это пойдет тебе на пользу.
    
Да, я знаю, о чем ты думаешь. Этот хитрец старается заставить меня перевернуть страницу. Но подожди, это лишь история, которую я хочу тебе рассказать. Что в этом плохого? Даже если я отношусь к ней серьезно, от тебя того же не требуется. Но уж время-то ты проведешь с толком.
    
Я хочу рассказать тебе историю, других целей я не преследую. Я не жажду успеха, славы или денег. Это просто, большинство мужчин, большинство женщин тоже их не жаждут. Более того, я не жажду и любви. В молодости некоторые женщины говорили, что любят меня за мои длинные ресницы. Я не спорил. Потом место ресниц заняло остроумие. Влиятельность и деньги. Талант. Наконец, мудрость. Ладно, я согласен на все. Пугает меня только одна женщина, которая любит меня таким, какой я есть. Но я знаю, что мне с ней делать. Я заготовил яды, кинжалы и сундуки в темных пещерах, чтобы спрятать в одном из них ее голову. Нельзя оставлять ее в живых. Прежде всего потому, что она верна мне, никогда не лжет и всегда ставит меня впереди всего остального.
    
Немалую часть этой книги занимает любовь, но это не любовная история. Эта книга о войне. Давней войне между мужчинами, которые считают себя близкими друзьями. Великой „новой“ войне между мужчинами и женщинами. Хотя нет, эта война стара как мир, но теперь она ведется в открытую. Феминистки думают, что они придумали что-то новое, но на самом деле они реорганизовали свои войска, превратили партизанские отряды в регулярную армию. Эти сладкие женщины всегда нападали на мужчин: у колыбелек, на кухне, в спальне. И на могилах детей, где не слышна просьба о пощаде.
    
Да, конечно, ты думаешь, что я затаил на женщин зло. Но я никогда не питал к ним ненависти. И все равно они выглядят у меня лучше мужчин, ты все увидишь сам. Однако, по правде говоря, несчастным я чувствовал себя только благодаря женщинам, причем с самого детства. Большинство мужчин могут подписаться под моими словами. И с этим ничего не поделаешь.
    
Какую я нарисовал картину! Я знаю, знаю, вроде бы устоять невозможно. Но будь осторожен. Рассказчик я не простой. Я принял меры предосторожности. У меня в рукаве заготовлено несколько сюрпризов.
    
Но достаточно. Позволь мне приступить к делу. Позволь мне начать и позволь закончить…»
    
Это и был весь великий роман Озано, книга, которая принесла бы ему Нобелевскую премию, увековечила бы его имя в истории литературы. Я жалел о том, что он не написал ее.
    
То, что он был великим мошенником, о чем ясно говорили эти шесть страниц, значения не имело. Это была лишь одна из сторон его гениальности. Он хотел поделиться своими внутренними мирами с окружающим миром, вот и все. И его последняя шутка состояла в том, что он отдал эти шесть страниц мне. Шутка, потому что мы были очень уж разными писателями. Его отличала щедрость. Меня, как я в тот момент понял, нет.
    
Я никогда не был в восторге от его работы. И не уверен, что действительно любил его самого. Но я любил в нем писателя. Вот я и решил, может, для удачи, может, для того, чтобы придать себе сил, может, чтобы смошенничать, использовать эти страницы как свои. Я бы изменил только одну строчку. «Смерть всегда удивляла меня. Заставала врасплох».
   
   
    
     
Глава 51
    
    
У меня нет прошлого. Этого никак не могла понять Джанель. Я начался с самого себя. У меня не было бабушек и дедушек, родителей, дядьев и теть, друзей семьи или кузенов. Не было детских воспоминаний об одном ни с чем не сравнимом доме, об одной особенной кухне. Не было родного города или деревни. Моя история началась с меня и моего брата Артура. А Валери, дети, семья, квартиры, дом, где мы жили, где я был мужем и отцом, стали моим реальным миром и моим спасением. Но я мог более не думать о Джанель. Я не видел ее больше двух лет, а со смерти Озано прошло уже три года.
    
Кого я не мог забыть, так это Арти. Слезы наворачивались у меня на глаза при одном упоминании его имени, но он был единственным, чья смерть заставила меня заплакать.
    
Последние два года я просидел в своем кабинете, читал, писал, исполнял роль идеального отца и мужа. Иногда обедал с друзьями, но мне нравилось думать, что наконец-то я стал серьезным писателем. Что все мои приключения остались в прошлом. Короче, молился о том, чтобы жизнь более не преподносила мне никаких сюрпризов. В безопасности и уюте своего кабинета, окруженный магическими книгами Остин, Диккенса, Достоевского, Джойса, Хемингуэя, Драйзера и, а как же, Озано, я чувствовал облегчение животного, которое, избежав множества ловушек, добралось-таки до своего логова.
    
Подо мной находился дом, который теперь стал моей историей. Я знал, что моя жена сейчас на кухне, готовит воскресный обед. А дети — в гостиной, смотрят телевизор или играют в карты. И осознание того, что они есть, помогало мне сносить тоску кабинета.
    
Я вновь перечитал все книги Озано. С самого начала он был великим писателем. Я пытался проанализировать неудачу его дальнейшей жизни, неспособность завершить свой великий роман. Он начал, изумленный чудесами окружающего его мира и живущих в нем людей. Он закончил, рассказывая всему миру, какой он чудесный и удивительный. Его главной заботой стало создание легенды собственной жизни. Он писал для мира, а не для себя. В каждой строчке требовал внимания к Озано, а не к его творчеству. Он хотел, чтобы все знали, какой он умный, даже гениальный. Он прилагал все силы к тому, чтобы характеры, которые он создавал, не позаимствовали у него даже толику его гениальности. Он напоминал чревовещателя, ревнующего к смеху, который вызывают создаваемые им звуки. Он попусту растратил себя. И все-таки я думал о нем как о великом человеке. Его жажда жизни, его блестящий ум не могли не вызывать восхищения. А общение с ним доставляло радость.
    
И как я мог говорить, что он был неудачником, если его достижения многократно превосходили мои? Я помнил, какое испытал изумление, когда, проглядев его бумаги, так и не смог обнаружить следов работы над великим романом. Я просто не мог заставить себя поверить, что он великий мошенник, что все эти годы он лишь создавал видимость, будто пишет роман, что от него остались никому не нужные записки. Но теперь я осознал, что на первых книгах он сгорел дотла. А все остальное обратил в шутку. Которая забавляла его и приносила много денег.
    
Он написал прекрасную прозу, выдвинул идеи, которыми руководствовалось современное ему поколение, но ему нравилась роль негодяя. Я прочитал все его заметки. На длинных желтых листах. Прекрасные заметки. Но ни о чем.
    
Архив Озано заставил меня задуматься о себе. О том, что я написал смертные книги, которым не суждено остаться в вечности. Менее удачливый, чем Озано, я пытался жить без иллюзий и риска. Я не обладал его любовью к жизни и его верой в жизнь. Я вспомнил, как Озано говорил о том, что жизнь всегда пыталась надуть его. Может, поэтому он жил так отчаянно, так яростно противостоял всем ударам и унижениям.
    
Давным-давно Джордан нажал на курок пистолета, приставленного к голове. Озано прожил полнокровную жизнь и ушел, когда другого выхода просто не было. А я, я пытался исчезнуть, надев магический колпак. Я подумал еще об одной фразе Озано: «Жизнь всегда путается под ногами». И я знал, о чем он. Мир для писателя — один из тех бледных призраков, которые с возрастом становятся все бледнее и бледнее. Может, по этой причине Озано и перестал писать.
    
За окнами моего кабинета валил снег. Белизна покрыла серые голые ветки деревьев, коричневую землю и зеленую траву лужайки. Будь я сентиментален, наверное, я бы без труда разглядел в падающих снежинках улыбающиеся лица Арти и Озано. Но я отказывался их увидеть. Я не испытывал ни ностальгии, ни жалости к себе. Я мог прожить без них. Их смерть не подорвала мою веру в себя, хотя, возможно, они на это и надеялись.
    
Нет, в своем кабинете я чувствовал себя в полной безопасности. Тепло и уютно. Завывающий ветер, бросающий снежинки в окно, не мог добраться до меня. Я не собирался покидать мое надежное убежище, во всяком случае, этой зимой.
    
Дороги покрыл лед, мою машину могло занести, я мог погибнуть в аварии. Простудные заболевания могли привести к воспалению мозга. А сколько бесчисленных опасностей, помимо смерти, таилось за стенами моего дома. И я знал, что шпионы смерти могут проникнуть в мой дом и даже в мой мозг. И строил против них оборонительные редуты.
    
На стенах моего кабинета я развесил графики. Графики моей работы, моего спасения, моей брони. Я готовил материалы к роману о Римской империи, чтобы укрыться в прошлом. Я готовил материалы к роману о двадцать пятом столетии, на случай, если у меня возникнет желание сбежать в будущее. Сотни книг лежали вокруг, чтобы загрузить мозги чтением.
    
Я пододвинул большое мягкое кресло к окну, чтобы с удобствами наблюдать за падающим снегом. Зазвенел звонок, кнопка которого находилась в кухне. Обед готов. Моя семья ждала меня — жена и дети. Что будет с ними после моего ухода? Я наблюдал за падающим снегом. Если не буран, то точно метель. Звонок не умолкал. Будь я живым, я бы встал и спустился вниз, в ярко освещенную столовую, чтобы отменно отобедать. Я смотрел на снег. Звонок звенел.
    
Я сверился с графиком работы. Я написал первую главу романа о Римской империи и десять страниц заметок для романа о двадцать пятом столетии. В эту минуту я решил, что буду писать о будущем.
    
Вновь раздалась долгая и настойчивая трель звонка. Я запер дверь кабинета и спустился вниз, в столовую, и, войдя, облегченно вздохнул.
    
Все на месте. Дети, которые уже выросли и скоро разъедутся. Валери, такая красивая, в домашнем платье и фартуке, с собранными на затылке в узел каштановыми волосами. Она раскраснелась, может, от жара плиты, а может, от предвкушения встречи со своим любовником? Возможно ли такое? Мне этого знать не дано. Но в любом случае от жизни стоит отгораживаться.
    
Я сел во главе стола. Пошутил с детьми. Поел. Улыбнулся Валери и похвалил приготовленные ею блюда. Я знал, что после обеда я вернусь в свой кабинет, чтобы работать и жить.
    
Озано, Маломар, Арти, Джордан, мне вас недостает. Но вы не сможете сломать меня. А вот мои самые близкие, собравшиеся за этим столом, смогут — вот о чем мне надо тревожиться.
    * * *
    
Во время обеда позвонил Калли. Попросил встретить его в аэропорту на следующий день. В Нью-Йорк он собрался по делам. Прошло больше года с тех пор, как я говорил с ним в последний раз, и по голосу я понял, что у него неприятности.
    * * *
    
В аэропорт я приехал заранее, купил несколько журналов и проглядывал их за кофе с сандвичем. Как только объявили о приземлении самолета, пошел в багажное отделение, где всегда ждал его. Как обычно, прошло двадцать минут, прежде чем на транспортере появились первые чемоданы. К тому времени большинство пассажиров уже стояли у транспортера, но Калли я среди них не заметил. Толпа начала редеть и наконец разошлась.
    
Я позвонил домой и спросил Валери, не было ли звонка от Калли. Она ответила, что нет. Я позвонил в службу информации авиакомпании «Ти-даблью-эй»[22] и спросил, прилетел ли Калли Кросс в Нью-Йорк. Мне ответили, что билет он забронировал, но не выкупил. Я позвонил в отель «Ксанаду», где меня связали с секретарем Калли. Она сказала, что, по ее информации, Калли улетел в Нью-Йорк. Она точно знала, что в Вегасе Калли нет и он должен вернуться лишь через несколько дней. Я не обеспокоился. Решил, что у Калли неожиданно возникли какие-то дела. По делам отеля он часто мотался и по стране, и по миру. Я решил, что в последний момент ему пришлось изменить свои планы, и нисколько не сомневался, что в самое ближайшее время он со мной свяжется. Но все-таки проскользнула мыслишка о том, что раньше он никогда меня не подводил и не заставлял понапрасну ехать в аэропорт и ждать его там. Однако прошла чуть ли не неделя, прежде чем я, не получив от него весточки и не найдя его, позвонил Гронвелту.
    
Гронвелт обрадовался моему звонку. Голос его принадлежал не больному старику, а крепкому, здоровому мужчине средних лет. Рассказав, почему я беспокою его, я спросил, не знает ли он, где Калли. «Это не телефонный разговор, — ответил Гронвелт. — Но почему бы вам не прилететь в Вегас на пару дней? Вы будете моим гостем, и я постараюсь вас успокоить».
   
   
    
     
Глава 52
    
    
Как только Калли пригласили подняться в кабинет Гронвелта, он позвонил Мерлину.
    
Калли знал, зачем он понадобился Гронвелту, и понимал, что пора готовить пути отхода. По телефону он сказал Мерлину, что завтра утром прилетит в Нью-Йорк, и попросил его встретить. Добавил, что дело важное и ему понадобится помощь.
    
Войдя в кабинет, Калли попытался «прочитать» лицо Гронвелта, но смог лишь отметить, сколь сильно изменилось это лицо за те годы, которые он проработал в «Ксанаду». После инсульта белки глаз покрылись красными прожилками, сосудики того же цвета проступили на щеках и даже на лбу. Холодные синие глаза словно припорошило инеем. Гронвелт никогда не мог похвастаться высоким ростом или шириной плеч, а в последние годы вообще ссохся. При всем этом Калли по-прежнему боялся его.
    
Как обычно, по просьбе Гронвелта Калли наполнил два стакана шотландским виски.
    
— Джонни Сантадио прилетает завтра, — напомнил Гронвелт. — Он хочет получить четкий ответ на один вопрос. Внесет ли Комиссия по играм его фамилию в лицензию казино или нет?
    
— Ответ тебе известен, — пробормотал Калли.
    
— Я думаю, что да, — кивнул Гронвелт. — Но я знаю, что ты обещал Джонни решить эту проблему. Сказал, что у тебя все схвачено. Это все, что я знаю.
    
— Лицензию он не получит. У меня ничего не вышло.
    
Гронвелт кивнул.
    
— Для человека с таким прошлым, как у Джонни, получить лицензию очень сложно. А как насчет ста штук?
    
— Лежат в кассе, — ответил Калли. — Он может забрать их в любое удобное для него время.
    
— Хорошо, — похвалил его Гронвелт. — Хорошо. Джонни будет доволен.
    
Они оба откинулись на спинки кресел, маленькими глотками пили шотландское виски, готовясь перейти к главной проблеме.
    
— Мы оба знаем, почему Джонни вдруг решил приехать в Вегас. Ты обещал договориться с судьей Бранки, обещал, что его племянник за неуплату налогов отделается условным сроком. Но вчера его племяннику вкатили пять лет. Надеюсь, у тебя есть ответ на этот вопрос.
    
— Нет у меня ответа, — покачал головой Калли. — Я заплатил судье Бранки сорок штук, полученных от мистера Сантадио. Это все, что я мог сделать. Впервые судья Бранки меня подвел. Может, я смогу вернуть деньги. Не знаю. Я пытался с ним связаться, но он, судя по всему, прячется от меня.
    
— Ты знаешь, что по многим вопросам, касающимся отеля, слово Джонни решающее, и если он скажет, что ты должен уйти, мне придется подчиниться. Тебе известно, что теперь я уже не обладаю прежним влиянием. Мне пришлось отдать немалую часть своих акций. Теперь я всего лишь мальчик на побегушках, ширма. Я не смогу тебе помочь.
    
Калли рассмеялся.
    
— Слушай, насчет увольнения я не беспокоился. Я боялся, что меня убьют.
    
— О, нет, нет. Все не столь серьезно. — Гронвелт по-отечески, как сыну, улыбнулся Калли. — Или ты действительно думаешь, что дело может зайти так далеко?
    
Впервые Калли чуть расслабился и большим глотком ополовинил стакан.
    
— Если меня просто уволят, я готов.
    
Гронвелт хлопнул его по плечу.
    
— Не настраивайся на худшее. Джонни знает, как хорошо ты поработал на отель за два последних года, прошедшие после моего инсульта. Ты добился великолепных результатов. Прибыль увеличилась на миллионы долларов. И это главное. Не только для меня, но и для таких, как Джонни. Да, без ошибок не обошлось. Да, они злятся, не могу этого не признать, особенно насчет племянника, которого упекли в тюрьму. Ты же сказал, что волноваться не о чем. Что судья Бранки у тебя в кармане. Они не могут понять, как ты мог такое сказать и не сдержать слова.
    
Калли пожал плечами.
    
— Я сам ничего не понимаю. Последние пять лет Бранки выполнял все мои просьбы, особенно после того, как я подложил ему эту блондиночку Чарли.
    
Гронвелт рассмеялся.
    
— Да, я помню ее. Очаровательная девочка. С добрым сердцем.
    
— Да, — кивнул Калли. — Судья был от нее без ума. Он брал ее с собой, когда уезжал порыбачить в Мексику. Говорил, что в ее компании лучше отдыхается. Отличная девочка.
    
Калли никогда не посвящал Гронвелта в подробности, которые сообщала ему Чарли. Не рассказывал о том, как Чарли частенько приходила в комнату судьи, тот объявлял перерыв, удалялся к себе, Чарли делала ему качественный отсос, после чего судья продолжал слушание дела. Не рассказывал о том, как однажды на яхте она уговорила шестидесятилетнего судью вылизать ей «киску». После этого судья помчался к буфету, схватил бутылку виски и прополоскал рот, чтобы убить всех микробов. Старик делал это впервые в жизни. Но Чарли Браун сказала, что, оторвавшись от «киски», он напоминал мальчишку, наевшегося мороженого. Калли улыбнулся, вспоминая рассказы Чарли, но голос Гронвелта вернул его в настоящее.
    
— Я думаю, у тебя есть способ все уладить. Не буду отрицать, Сантадио сейчас зол. Весь кипит, но, кажется, я смогу его успокоить. Мы должны задобрить его, и такая возможность у нас есть. В Японии нас ждут три миллиона. Доля Джонни — миллион баксов. Если ты привезешь их, как уже было, я полагаю, что за миллион долларов Сантадио тебя простит. Только помни: сейчас это еще опаснее.
    
Калли удивился и насторожился одновременно.
    
— Сантадио будет знать о моей поездке? — спросил он.
    
В случае утвердительного ответа он бы сразу же отказался, но услышал совсем другое.
    
— Это моя идея. — Гронвелт смотрел ему прямо в глаза. — И я думаю, что никто не должен об этом знать. Во второй половине дня отправляйся в Лос-Анджелес, там возьми билет до Токио, и ты окажешься в Японии до того, как Сантадио приедет сюда. Я ему скажу, что тебя в городе нет. А пока ты будешь в дороге, я договорюсь о том, чтобы для тебя подготовили деньги. С незнакомцами дело тебе иметь не придется. Будем действовать через нашего доброго друга Фуммиро.
    
Упоминание Фуммиро рассеяло последние подозрения Калли.
    
— Хорошо. Я согласен. Единственная загвоздка в том, что я собирался в Нью-Йорк, чтобы повидаться с Мерлином, и он будет ждать меня в аэропорту. Так что я должен ему позвонить.
    
— Нет, — возразил Гронвелт. — Ты же не знаешь, кто может прослушивать твой телефон и к кому попадет эта информация. Позволь мне об этом позаботиться. Я дам ему знать, что встречать тебя не нужно. Даже не отменяй бронь. Собьешь ищеек со следа. Я скажу Джонни, что ты улетел в Нью-Йорк. Лучшего прикрытия не найти. Лады?
    
— Лады, — кивнул Калли.
    
Гронвелт пожал ему руку, хлопнул по плечу.
    
— Обернись как можно быстрее. Если привезешь деньги, я гарантирую, что Джонни Сантадио не будет держать на тебя зла. Все твои волнения останутся в прошлом.
    * * *
    
Перед отлетом в Японию Калли позвонил двум женщинам. Обе подрабатывали проституцией. Одну, жену питбосса из соседнего казино, звали Кристин Лессо. Ее номер Калли набрал первым.
    
— Кристин, как насчет того, чтобы покувыркаться?
    
— С удовольствием. Сколько ты сбросишь с моего долга?
    
Обычно Калли удваивал сумму, то есть сбрасывал двести долларов. Но он летел в Японию, и кто знает, что там его ждет.
    
— Пять сотен.
    
На том конце провода ахнули.
    
— Господи, представляю себе, что это будут за кувырки. С кем мне предстоит сразиться на ринге? С гориллой?
    
— Не волнуйся. Жаловаться тебе еще не приходилось, так?
    
— Когда? — спросила Кристин.
    
— Приходи пораньше. Завтра утром мне улетать. Не возражаешь?
    
— Нет. Как я понимаю, обедом меня кормить не будут?
    
— Нет. У меня слишком много дел. Нет времени.
    
Положив трубку, Калли выдвинул ящик стола и достал стопку белых листков. Расписки Кристин на три тысячи долларов.
    
Калли не переставал удивляться женщинам. Красотке Кристин минуло двадцать восемь. К игорным столам ее тянуло как муху на мед. Два года тому назад ее долги достигли двадцати тысяч. Она позвонила Калли, договорилась о встрече. Сказала, что готова отработать эти двадцать тысяч своим телом. При условии, что клиентов ей будет подбирать лично Калли, в строжайшем секрете.
    
Калли попытался отговорить ее:
    
— Если твой муж узнает, он тебя убьет.
    
— Он убьет меня, если узнает о моих долгах. Так в чем разница? А кроме того, ты понимаешь, что играть я не перестану. Вот я и подумала, что некоторые из парней, под которых ты меня подложишь, позволят мне сделать ставку или по крайней мере поставят деньги и за меня.
    
Калли согласился. А кроме того, устроил ее секретарем в отдел, занимающийся снабжением отеля «Ксанаду» продуктами питания и напитками. Кристин ему нравилась, и по меньшей мере раз в неделю они проводили несколько часов в его люксе.
    
Калли взял расписку на пятьсот долларов и порвал ее. Потом, подчиняясь внезапному порыву, порвал все расписки Кристин и бросил их в корзинку для мусора. Решил, что разберется с этим, вернувшись из Японии. А если с ним что-то случится, он хотел, чтобы Кристин могла начать жизнь с чистого листа.
    
Приведя в порядок рабочий стол, Калли спустился в свой люкс, заказал ледяного шампанского и позвонил Чарли Браун.
    
Затем принял душ и надел пижаму. Очень красивую, из белого шелка, с красным кантом и его инициалами на нагрудном кармане.
    
Чарли Браун пришла первой, и он налил ей шампанского. Потом появилась Кристин. Они посидели, поболтали, выпили целую бутылку, прежде чем Калли повел их в спальню.
    
Женщины немного стеснялись друг друга, хотя и виделись в городе. Калли предложил им раздеться и сам скинул пижаму.
    
Втроем они забрались в кровать, опять поболтали. Калли шутил, целовал обеих, играл их грудью. А потом, обняв каждую за шею, сдвинул их лица. Они знали, чего от них ждут. Поцеловались.
    
Калли приподнял более легкую Чарли Браун, проскользнул под ней, чтобы женщины оказались рядом. Почувствовал резкий прилив желания.
    
— Вперед, — скомандовал он. — Вам это понравится. Вы знаете, что понравится.
    
Он сунул руку между ног Чарли, оставил ее там. Одновременно наклонился к Кристин и поцеловал ее в губы. А потом подтолкнул Чарли к Кристин.
    
Им потребовалось какое-то время, чтобы начать. Они словно не знали, как это делается. Такое случалось всегда. Калли отодвинулся от них, устроившись в изножье кровати. И с наслаждением наблюдал, как две женщины занимаются любовью. При всем его циничном отношении и к женщинам, и к любви он полагал, что ничего более прекрасного увидеть ему не дано. Роскошные тела, прекрасные лица и страсть, которую с ним они никогда не проявляли. Таким зрелищем он мог бы любоваться до скончания века.
    
Калли слез с кровати, удобно устроился в большом кресле. Женщины все более входили в раж. Их тела переплелись, губы прижались к «дырочкам» друг друга, наконец обе выгнулись в сладострастном оргазме и в изнеможении застыли.
    
Калли вернулся в кровать, лег между ними, нежно поцеловал каждую.
    
— Ничего не делайте. Давайте немного поспим.
    * * *
    
Он задремал, а когда проснулся, обе женщины, уже одевшись, щебетали в гостиной.
    
Он достал из бумажника пять сотенных, пять «пчелок», и протянул Чарли Браун.
    
Она поцеловала его и отбыла, оставив наедине с Кристин.
    
Калли сел на диван, обнял Кристин за плечи, нежно поцеловал.
    
— Я разорвал твои расписки. О них можешь не волноваться, и я прикажу в кассе выдать тебе фишек на пятьсот долларов, чтобы ты могла немного поиграть.
    
Кристин рассмеялась.
    
— Калли, я не могу в это поверить. Ты просто меня озолотил.
    
— Ерунда. Два года ты вела себя паинькой. Я хочу снять тебя с крючка.
    
Кристин прижалась к нему, а потом спросила:
    
— Калли, а почему ты называешь это «покувыркаться»? Я имею в виду — когда я занимаюсь этим с женщиной?
    
Калли рассмеялся.
    
— А разве вы не кувыркаетесь? Мне кажется, это слово достаточно точно отражает ваши телодвижения.
    
— Ты не презираешь меня за это, не так ли?
    
— Наоборот. Для меня это самое прекрасное зрелище на свете.
    
Кристин ушла, но Калли не смог заснуть. Спустился в казино. Увидел Кристин за столиком для блэкджека. Перед ней высилась горка стодолларовых фишек.
    
Она помахала ему рукой. Ослепительно улыбнулась.
    
— Калли, у меня счастливый вечер. Я выиграла двенадцать штук. — Она взяла пирамидку фишек, вложила в руку Калли. — Я хочу, чтобы ты их взял.
    
Калли сосчитал фишки. Десять. Тысяча долларов. Рассмеялся.
    
— Хорошо. Я придержу их у себя. Когда-нибудь тебе понадобятся деньги на игру.
    
В кабинете он бросил фишки в ящик стола. Вновь подумал о том, чтобы позвонить Мерлину, но решил, что не стоит.
    
Оглядел кабинет. Вроде бы никаких дел, но его не покидало ощущение, будто он что-то забыл. Словно просчитывал «башмак» и упустил какие-то важные карты. Но поезд уже ушел. Через несколько часов он будет в Лос-Анджелесе, где его ждал рейс в Токио.
    * * *
    
В аэропорту Калли взял такси, которое и доставило его в офис Фуммиро. Как обычно, многие пешеходы закрывали лица хирургическими масками, защищая легкие от сильно загрязненного воздуха. Даже строительные рабочие в ярко-красных комбинезонах и белых касках носили маски. По какой-то причине маски эти наводили Калли на неприятные мысли. Но причину он знал: вся эта поездка была ему не по душе. Фуммиро встретил его крепким рукопожатием и широкой улыбкой.
    
— Очень рад вас видеть, мистер Кросс. Мы позаботимся о том, чтобы вы хорошо провели время в нашей стране. Только скажите моему помощнику, что вам нужно.
    
В кабинете Фуммиро они могли говорить свободно.
    
— Чемодан я оставил в номере отеля, и мне хотелось бы знать, когда я смогу привезти его сюда.
    
— В понедельник, — ответил Фуммиро. — На уик-энд ничего сделать нельзя. Но завтра вечером я устраиваю прием у себя дома и надеюсь, что вы будете моим гостем.
    
— Премного вам благодарен, но я хотел бы отдохнуть. Я неважно себя чувствую, а путешествие было долгим.
    
— Да, я понимаю, — покивал Фуммиро. — У меня есть идея. В Йогаваре есть отличная сельская гостиница. Ехать туда час. Я пришлю за вами свой лимузин. Это одно из самых прекрасных мест в Японии. Там тихо и Покойно. Девушки сделают вам массаж, и я позабочусь о том, чтобы вас встретили там и другие девушки. Еда превосходная. Разумеется, японская. Многие известные в Японии люди приезжают туда на уик-энд со своими любовницами. Лишних глаз там нет. Вы отлично отдохнете, а в понедельник приедете ко мне другим человеком. Деньги уже будут вас ждать.
    
Калли обдумал его слова. Пока нет денег, ему ничего не грозит, а идея расслабиться в сельской гостинице ему приглянулась.
    
— Буду вам очень признателен. Когда вы пришлете за мной лимузин?
    
— В пятницу вечером всюду жуткие пробки, — ответил Фуммиро. — Поезжайте завтра утром. Сегодня выспитесь в отеле, потом проведете два дня на природе, а в понедельник встретимся здесь.
    
Выказывая гостю особое уважение, Фуммиро проводил Калли до лифта.
    * * *
    
Дорога до Йогавары заняла больше часа. Но, добравшись туда, Калли похвалил себя за то, что согласился на эту поездку. Здание гостиницы, построенное в японском стиле, отлично вписывалось в окружающий ландшафт.
    
Понравились Калли и отведенные ему комнаты. Слуги появлялись и исчезали, словно призраки. Других гостей он не заметил.
    
В одной из комнат стояла огромная ванна из красного дерева. Тут же имелся полный набор бритв, кремов для бритья, лосьонов и женской косметики. На все случаи жизни.
    
Две юные девушки наполнили ванну водой и обмыли его тело, прежде чем опустить в горячую ароматную воду. В ванне он мог чуть ли не плавать. И не доставал до дна. Он чувствовал, как снимается напряжение, как усталость уходит из тела. Наконец девушки помогли ему вылезти из ванны и отвели в другую комнату. Уложили на мат и начали массировать каждый палец, каждую мышцу. Такой качественный массаж ему еще никогда не делали.
    
Под голову Калли подложили футабу — маленькую жесткую квадратную подушку. И он тут же уснул. Проснулся чуть ли не на закате солнца и отправился в прогулку по окрестностям.
    
Гостиница стояла на холме, с которого открывался вид на зеленую долину. За долиной голубела бескрайняя гладь океана. Он обошел пруд с водяными лилиями, тропинка петляла между клумб с яркими экзотическими цветами. Цветы радовали глаз, свежий воздух пьянил. От недавней тревоги не осталось и следа. Конечно же, все будет хорошо. Он получит деньги у Фуммиро, привезет их в Гонконг, положит на счет в банке, Сантадио простит его, и он сможет вернуться в Вегас. Все образуется. Он станет президентом отеля «Ксанаду» и будет заботиться о Гронвелте, как сын — о престарелом отце.
    
Он вдруг пожалел о том, что не сможет до конца своих дней остаться в этом прекрасном месте, чтобы в полной мере насладиться тишиной и покоем. Ему вдруг почудилось, что он перенесся на пять столетий в прошлое. Калли никогда не хотелось быть самураем, но теперь он где-то им завидовал.
    
Начали сгущаться сумерки, по поверхности пруда забарабанили крошечные капельки дождя. Калли вернулся в свои апартаменты.
    
Нравился ему японский стиль жизни. Никакой мебели. Одни маты. Раздвижные двери-стены, при необходимости отгораживающие спальню. Все логично, все рационально.
    
Издалека донесся перезвон серебряных колокольцев. Через несколько минут двери раскрылись, и в комнату вошли две молодые девушки с огромным овальным блюдом длиной не меньше пяти футов. Блюдо вполне могло послужить столом. На нем разнообразные кушанья из рыбы, устрицы, крабы. Такого количества еды вполне хватило бы на пять человек.
    
Девушки поставили блюдо на низкий столик, устроили Калли на подушках. Сели по обе стороны и принялись кормить его.
    
Еще одна девушка принесла поднос с саке и стаканами. Она наливала водку и подносила стакан к губам Калли, чтобы он мог выпить.
    
Калли млел от восторга. После обеда он постоял у окна, любуясь долиной и океаном. Он слышал, как за его спиной девушки наводят порядок. По легкому шуршанию раздвижных дверей понял, что вновь остался один.
    
Мысли его перенеслись в недалекое будущее. В понедельник утром он получит деньги от Фуммиро, полетит на самолете в Гонконг, там доберется до банка. Попытался предугадать, какая ему может грозить опасность. Подумал о Гронвелте. Гронвелт мог предать его, или Сантадио, или даже Фуммиро. Почему предал его судья Бранки? Мог Гронвелт все это подстроить? И тут ему вспомнился один обед с Фуммиро и Гронвелтом. Чем-то им мешало его присутствие. Может, за этим что-то стояло? Не просчитанная им карта в «башмаке»? Но Гронвелт — больной старик, а длинная рука Сантадио не дотянется до Дальнего Востока. И Фуммиро — давний друг.
    
Да, удача всегда могла отвернуться от него. Да, он знал, что идет на риск. Но по крайней мере в его распоряжении был еще один чудесный день в Йогаваре, и не стоило его портить мыслями о грустном.
    
Вновь за его спиной раздвинулись двери. Две миниатюрные девушки повели Калли к ванне из красного дерева.
    
Опять обмыли его. Опять опустили в ароматную воду.
    
Потом помогли вылезти, уложили на мат, подсунули под голову футабу. Сделали массаж. На этот раз Калли почувствовал прилив плотского желания. Потянулся к одной из девушек, но она мимикой и движениями рук показала, что это не по их части. Что она пришлет другую девушку.
    
Вот тут Калли поднял два пальца, чтобы показать, что хочет двух девушек. Массажистки захихикали, и он задался вопросом: а не любят ли японки покувыркаться?
    
Он наблюдал, как они вышли из комнаты, сдвинули двери. Давно уже он не испытывал такой расслабленности. Даже задремал. Наконец услышал, как раздвинулись двери. Ага, идут, подумал он. Приподнял голову, чтобы посмотреть, какие они, в чем одеты, и, к своему полному изумлению, увидел приближающихся к нему двух мужчин, лица которых скрывали хирургические маски.
    
На мгновение он подумал, что массажистки его не поняли. Решили, что ему потребовались массажисты-мужчины. Но тут до него дошло, что в сельской местности маски никто не носил. Осознав, что означает появление незваных гостей, Калли закричал: «У меня нет денег! У меня нет денег!» Попытался встать, но мужчины уже нависли над ним.
    
Боли он не почувствовал. Словно нырнул в ароматную воду, наполнявшую ванну из красного дерева. Его глаза вылезли из орбит. И он вытянулся на мате с футабой под головой.
    
Мужчины завернули его тело в полотенца и молча вынесли из комнаты.
    * * *
    
На другой стороне океана Гронвелт в своем люксе наклонился над пультом управления, чтобы включить насос, подающий в игорный зал казино чистый кислород.
   
  
  
   
    
КНИГА VIII
   
   
    
     
Глава 53
    
    
Я прилетел в Вегас поздним вечером, и Гронвелт попросил меня пообедать с ним в его люксе. Мы выпили, официанты принесли стол с заказанным нами обедом. Я отметил, какие крошечные у Гронвелта порции. Он заметно постарел, сдал. Калли говорил, что он перенес инсульт, но, как мне представлялось, полностью оправился от него. Разве что двигался чуть замедленно и отвечал мне после небольшой паузы.
    
Я искоса глянул на пульт управления, которым пользовался Гронвелт, подавая в казино чистый кислород.
    
— Калли рассказал вам об этом? — поинтересовался Гронвелт. — Этого делать не следовало.
    
— Очень уж любопытная информация, грех не поделиться с другом, — ответил я. — А потом, он знал, что я никому ничего не расскажу.
    
Гронвелт улыбнулся.
    
— Поверите вы мне или нет, но я считаю, что делаю доброе дело. Дарю немножко надежды проигравшим. У них появляется возможность сделать последнюю ставку на свежую голову, а уж потом отправляться спать. Я жалею проигравших. Заснуть им ой как нелегко. А выигрывающим кислород не нужен. Им и так хорошо. Против них я, кстати, ничего не имею. Теория вероятностей на моей стороне, им ее не победить. И действует она как в игре, так и в жизни. Рассчитывать можно только на нее, а об удаче лучше забыть. Эта магия может и подвести.
    
Я согласно кивнул. Когда мы поели и выпили бренди, Гронвелт коснулся главной для меня темы:
    
— Я не хочу, чтобы вы волновались из-за Калли, поэтому расскажу о том, что с ним произошло. Помните ту поездку за деньгами в Токио и Гонконг? Так вот, по каким-то только ему ведомым причинам Калли решил предпринять вторую попытку. Я говорил ему, что делать этого не стоит. Предупреждал, что теория вероятностей работает против него, поскольку в первый раз все прошло очень уж гладко. Но Калли решил поехать.
    
— Он не мог поехать без вашей команды.
    
— Да. Я от этой поездки только выгадывал.
    
— Так что с ним случилось?
    
— Мы не знаем, — ответил Гронвелт. — Он уложил деньги в свой уникальный чемодан и исчез. Фуммиро думает, что он в Бразилии или Коста-Рике и живет как король. Но мы с вами знаем Калли лучше, чем он. Он может жить только в Вегасе.
    
— Так что, по-вашему, случилось с Калли? — повторил я.
    
Гронвелт улыбнулся.
    
— Помните, как писал Йетс? «Много солдат и матросов лежит вдали от родимых небес». Вот что случилось с Калли. Я думаю, он сейчас в Японии на дне пруда неподалеку от какого-нибудь домика гейш. И такой исход ему ужасно противен. Он-то хотел умереть в Вегасе.
    
— Вы что-нибудь предприняли? — спросил я. — Попытались поставить в известность полицию или японские власти?
    
— Нет, — ответил Гронвелт. — Это невозможно, и я думаю, вам тоже не стоит это делать.
    
— Конечно же, я последую вашему совету, — ответил я. — Может, Калли и объявится в самое ближайшее время. Войдет с деньгами в ваше казино как ни в чем ни бывало.
    
— Этому не бывать. Пожалуйста, не лелейте таких надежд. Я буду огорчен, если внушил вам тщетную надежду. Просто примите случившееся как данность. Думайте о нем как о еще одном игроке, которого теория вероятностей стерла в порошок. — Гронвелт помолчал, прежде чем добавить: — На этот раз он неправильно просчитал «башмак», — и улыбнулся.
    
Я все понял. Гронвелт говорил мне, что отправил Калли в поездку, из которой не возвращаются. И, глядя на старика, я видел, что сделал он это не из жестокости, не из желания отомстить, что доводы у него наверняка были серьезные. И смерть Калли служила интересам дела, которому он отдал всю жизнь.
    
— Во времени я вас не ограничиваю, — сказал мне Гронвелт, пожимая на прощание руку. — Живите сколько пожелаете. Люкс в полном вашем распоряжении.
    
— Спасибо, — поблагодарил его я. — Но я, скорее всего, улечу завтра.
    
— А вечером будете играть? — спросил Гронвелт.
    
— Пожалуй. Но немного.
    
— Что ж, удачи вам.
    
Проводив меня до двери, Гронвелт сунул мне в руку пирамидку из десяти черных стодолларовых фишек.
    
— Их нашли в столе Калли. Я уверен, он хотел бы, чтобы вы поставили их перед тем, как уйти из казино. Может, это счастливые деньги. — Он помолчал. — Жаль, что так вышло. Мне недостает Калли.
    
— Мне тоже, — ответил я, переступая порог.
   
   
    
     
Глава 54
    
    
В гостиной я уселся в удобное кресло. Играть не хотелось, идти в кино не было сил. Я сосчитал черные фишки — неожиданное наследство, доставшееся от Калли. Десять штук, одна тысяча долларов. Я подумал, что Калли был бы счастлив, если б я положил их в чемодан и увез из Вегаса. Решил, что мне это по силам.
    
Случившееся с Калли меня не удивило. Он был не из тех, кто мог примириться с неизбежным торжеством теории вероятностей. Прирожденный игрок, в глубине души он всегда верил в обратное. Конечно же, Гронвелту он был не чета. Гронвелт с его «железными» шансами мог сокрушить любого.
    
Уснуть мне не удалось. Позвонить Валери я не мог: в Нью-Йорке часы показывали час ночи. Я взял вегасскую газету, которую купил в аэропорту. Просматривая ее, увидел рекламу последнего фильма Джанель. У нее была женская роль второго плана, но сыграла она так здорово, что ее уже номинировали на «Оскара». В Нью-Йорке премьера состоялась месяц тому назад, я собирался посмотреть этот фильм и решил не откладывать на завтра то, что мог сделать сегодня. Хотя не виделся с Джанель с той ночи, когда она ушла из моего люкса в отеле «Беверли-Хиллз».
    * * *
    
Фильм мне понравился. Я наблюдал Джанель на экране и видел, что она не играла, а жила. Потому что поведение ее не отличалось от реальной жизни. То же самое она проделывала и со мной. На экране на ее лице отражались те же нежность, любовь, страсть, которые я лицезрел в нашей кровати. И, не отрывая глаз от экрана, я задавал себе вопрос: а где же реальность? Если она испытывала эти чувства со мной, как она могла столь точно имитировать их на съемочной площадке? В какой-то момент, после того как ее бросил возлюбленный, на лице Джанель явственно проступило то самое страдание (оно всегда рвало мне сердце), которое я видел в те моменты, когда ей казалось, что я к ней жесток и несправедлив. Меня поражало, сколь четко игра Джанель выражала тайные страсти, бушующие в ее душе. Играла ли она со мной, репетируя будущую роль, или ее игра выплеснулась из боли, которую мы разделили на двоих? Но я вновь едва не влюбился в Джанель и искренне порадовался тому, что для нее все хорошо закончилось. Что она добилась успеха, получила от жизни все, что хотела (или думала, что хотела). Хэппи-энд, думал я, бедный, отвергнутый любовник, наблюдающий издалека за удачей своей возлюбленной, и все жалели бы меня, будь я героем, потому что я так тонко все чувствовал и теперь страдал, в одиночестве кропая книги, тогда как она блистала в сверкающем мире кино. Мне бы хотелось, чтобы все так и было. Я обещал Джанель, что никогда не изображу ее потерпевшей поражение или вызывающей жалость, если она таки станет героиней моей книги. Как-то вечером мы досмотрели «Историю любви», и она пришла в ярость:
    
— Гребаные писатели, в конце девушки у вас всегда умирают. И знаешь почему? Потому что это самый легкий способ избавиться от них. Они вам надоедают, а вы не хотите показаться злодеями. Поэтому вы их убиваете, оплакиваете и предстаете перед всеми героями. Вы просто паршивые лицемеры. Вы всегда хотите бортануть женщин. — Она повернулась ко мне, ее огромные карие, с золотыми блестками глаза почернели от гнева. — Не смей меня убивать, сукин ты сын!
    
— Обещаю, — ответил я. — Но ты сама говоришь, что не доживешь до сорока. Что сгоришь как свеча.
    
Она действительно так говорила. И не раз. Нравилось ей окружать себя драматическим ореолом.
    
Я вышел из кинотеатра и отправился в долгий путь к «Ксанаду». Кинотеатр находился на противоположном конце Стрип, так что я оставлял за спиной отель за отелем, переливающиеся ярким неоновым многоцветьем, держа курс на темные невадские горы, в которые упиралась огненная змея Стрип. Думал я о Джанель. Я обещал, что, если и напишу о нас, она не потерпит поражения в схватке с жизнью, не вызовет у читателей жалости, они не будут лить слезы над ее несчастной судьбой. Она просила меня об этом, и я обещал, ради смеха.
    
Но все обернулось по-другому. Джанель отказалась остаться в глубинах моего сознания, в компании Арти, Маломара, Озано. Моя магия больше не срабатывала.
    
Потому что, когда я увидел Джанель на экране и вновь влюбился в нее, такую живую, такую страстную, она уже умерла.
    * * *
    
Джанель красилась, готовясь к празднованию Нового года. Она наклонилась к зеркалу, тщательно накладывая тени на веки. За ее спиной царил кавардак. Одежда на стульях и диванах, обувь на полу, грязные тарелки и чашки на кофейном столике, разобранная постель. Она решила, что встретит Джоэля у двери и в квартиру не пустит. Мужчина с «Роллс-Ройсом», как всегда называл его Мерлин. Временами, не очень часто, она спала с Джоэлем и знала, что уляжется с ним и сегодня. Все-таки Новый год. Поэтому она уже помылась, надушилась, воспользовалась вагинальным деодорантом. Одним словом, подготовилась. Она подумала о Мерлине, задалась вопросом, позвонит ли он ей сегодня. Он не звонил уже два года, но мог позвонить сегодня или завтра. Она знала, что вечером он звонить не станет. Подумала, а не позвонить ли самой, но решила, что он запаникует, трусишка. Он так оберегал свою семейную жизнь. Это величественное сооружение, которое он строил долгие годы и теперь использовал как костыль. Но она не считала, что ей его недостает. Он презирал себя за то, что позволил себе влюбиться, она это знала, тогда как она вспоминала случившееся с радостью. И плевать хотела на то, что они нанесли друг другу жестокие раны. Она давно простила его. А вот он — знала она и это — не простил, пребывая в полной уверенности, что потерял какую-то часть самого себя. Джанель же точно знала, что это неправда. Ни он, ни она ничего не потеряли.
    
Она перестала краситься. Вдруг почувствовала усталость, разболелась голова. Вернулась ненадолго отступившая депрессия, на Новый год иначе и не бывало: миновал еще один год, она стала старше на один год, а Джанель панически боялась старости. Она подумала о том, чтобы позвонить Элис, которая проводила рождественские каникулы с родителями в Сан-Франциско. Элис пришла бы в ужас, увидев весь этот беспорядок, но Джанель знала, что она прибралась бы, ни в чем не укоряя ее. Она улыбнулась, вспомнив слова Мерлина о том, что она эксплуатирует любовниц точно так же, как деспоты-мужья — своих жен. Теперь она признавала, что толика правды в этом есть. Из ящика комода она достала рубиновые сережки, которые подарил ей Мерлин, вставила в мочки. Сережки очень ей шли. Джанель улыбнулась собственному отражению.
    
Звякнул звонок. Джанель подошла к двери, открыла ее. Впустила Джоэля в квартиру. Плевать она хотела на то, что он увидит этот бардак. Головная боль не отпускала. Джанель приняла таблетку перкодана. Как обычно, Джоэль показал себя истинным джентльменом. Открыл ей дверцу автомобиля, дождался, пока она сядет, закрыл дверцу, только потом обошел «Роллс-Ройс» и сел за руль. Джанель подумала о Мерлине. Тот всегда забывал об этом, а если и вспоминал, то очень смущался. Пока она не сказала ему, что ей совсем не трудно самой открыть дверцу.
    * * *
    
Эта новогодняя вечеринка ничем не отличалась от других. Много музыки, много шума, много людей. На автостоянке слуги в красных ливреях едва успевали парковать «Мерседесы», «Роллс-Ройсы», «Бентли», «Порше». Джанель знала многих гостей. Весело флиртовала, заявляя, что приняла твердое решение как минимум месяц, начиная с первого января, вести целомудренную жизнь.
    
С приближением полуночи депрессия так усилилась, что это заметил Джоэль. Увлек ее в одну из спален и дал нюхнуть кокаина. Настроение Джанель стремительно улучшилось. А там ударили куранты, все начали целоваться и обниматься. Но внезапно ее сразила головная боль. Ничего подобного раньше с ней не случалось, голова буквально раскалывалась, и Джанель поняла, что пора ехать домой. Нашла Джоэля, сказала, что плохо себя чувствует. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять, что она говорит правду.
    
— Просто болит голова. Все будет хорошо. Но сейчас отвези меня домой.