1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 
— Вы бы с удовольствием послали бы меня к чёрту, но вам бы потом это откликнулось, разве нет?
    
Городская сирена начала прорезать короткими свистками тёплый, застывший воздух.
    
— Кто-то подаёт сигнал о пожаре, — сказала Джулия. — Думаю, мы знаем где.
    
Они посмотрели на западный горизонт, где небесную синеву уже замазывало дымом. Барби подумал, что основная его масса поднимается с другой стороны Купола, но от жара небольшие возгорания почти наверняка должны были начаться и на Честерской стороне.
    
— Вам хотелось идей. Хорошо, есть одна. Я поищу Бренду, она может быть или дома, или вместе со всеми в «Диппере», и предложу ей руководить противопожарной операцией.
    
— А если она скажет «нет»?
    
— Я уверена, что не скажет. По крайней мере, сейчас, по эту сторону Купола нет серьёзного ветра, и там загорелась разве что трава и немного кустов. Она подключит несколько энергичных человек, она знает достойных. Таких, которых выбрал бы сам Гови.
    
— И ни кого из новых полицейских среди них, как я догадываюсь.
    
— Пусть решает сама, но я сомневаюсь, чтобы она позвала Картера Тибодо или Мэлвина Ширлза. Или Фрэдди Дентона. Он служит копом уже пять лет, но я знаю от Бренды, что Дюк планировал его уволить. Фрэдди каждый год выступает в роли Санта-Клауса в начальной школе, и дети его любят — у него чудесно выходит «о-го-го». И ещё у него в характере есть какая-то подлянка.
    
— Этим вы вновь насыплете соли на шкуру Ренни.
    
— Да.
    
— Месть может быть очень пакостной.
    
— Когда надо, я и самая умею быть пакостной. И Бренда тоже, если будет чувствовать поддержку.
    
— Тогда вперёд. И пусть она позовёт этого парня, Бэрпи. Когда речь идёт о пожаре в кустарниках, я бы лучше положился на Бэрпи, чем на любого лентяюгу из городской пожарной команды. К тому же в своём магазине он имеет всё, что надо.
    
Она кивнула.
    
— Это действительно, к чёрту, дельный совет.
    
— Вы уверены, что не хотите привлечь и меня?
    
— Вас ждёт ловля другой рыбы. Бренда выдала вам ключи от старого бомбоубежища?
    
— Выдала.
    
— Итак, этот пожар может послужить удобным для вас отвлекающим фактором. Разыщите этот ваш счётчик Гейгера, — она уже отправилась к своему «Приусу», но вдруг остановилась и вновь обернулась к нему. — Нахождение генератора — если он, конечно, существует — это, наверняка, наилучший шанс для этого города. Возможно, даже единственный. Эй, Барби?
    
— Я здесь, мэм, — деликатно улыбнулся он.
    
Она не поддержала его улыбки.
    
— Вам расхочется недооценивать Ренни после того, как услышите его публичные речи. Не беспричинно он у нас здесь такой долгоиграющий.
    
— Я понял, не следует его лишний раз раздражать, размахивая кровавой красной тряпкой.
    
— Да. Тем более, этой тряпкой может оказаться ваша рубашка.
    
Она поехала искать Бренду и Бэрпи.
   
   
    
     
2
    
    
Насмотревшись на провальную попытку военно-воздушных сил пробить Купол, зрители расходились из «Диппера» именно так, как это представлял себе Барби: медленно, со склонёнными головами, почти без болтовни. Многие шли, обнявшись за плечи, кое-кто плакал. Через дорогу от «Диппера» ждали три патрульные машины, и с полдесятка копов стояли, опираясь на них, готовые к беспорядкам. Но никаких беспорядков не было.
    
Зелёный автомобиль шефа стоял поодаль, на стоянке перед магазином «Брауни» (написанный вручную плакат в витрине сообщал: ЗАКРЫТО, ПОКА «СВОБОДА!» НЕ ПРИНЕСЁТ СВЕЖИХ ПОСТАВОК). В машине сидели шеф Рендольф и Джим Ренни, наблюдали.
    
— Ну вот, — с откровенным удовлетворением произнёс Большой Джим. — Думаю, теперь они счастливы.
    
Рендольф бросил на него удивлённый взгляд.
    
— Вам не хотелось, чтобы всё вышло?
    
Шевельнув плечом, Большой Джим скривился.
    
— Хотелось, конечно, но я и на мгновение не верил. А этот человек с девчачьим именем и его новая подружка Джулия сумели убедить всех, что всё выйдет, возбудили напрасные надежды, разве нет? Да-да. А знаешь ли ты, что она в том её печатном дерьме никогда не поддерживала меня в предвыборных гонках? Ни разу.
    
Он показал рукой на пешеходов, которые полились назад в город.
    
— Смотри внимательно, друг: вот к чему приводит отсутствие компетентности, фальшивые ожидания и излишняя информация. Сейчас они просто несчастны и разочарованы, но когда очухаются, они придут в неистовство. Нам надо ещё усилить полицейские силы.
    
— Ещё? У нас уже восемнадцать единиц, включая частично занятых и новых помощников.
    
— Этого недостаточно. Итак, мы должны…
    
Воздух начали прорезать короткие всхлипы городской сирены. Они посмотрели на запад и увидели там дым.
    
— Должны за это поблагодарить Барбару и Шамвей, — завершил фразу Большой Джим.
    
— Может, нам надо что-то делать с этим пожаром.
    
— Это проблема Таркер Милла. И правительства США, конечно. Это они привели к пожару своей никчёмной ракетой, пусть сами с ним управляются.
    
— Но если пожар зажёг что-то и с нашей стороны…
    
— Перестань орать, как старая баба, и отвези меня назад в город. Мне нужно найти Джуниора. Нам с ним надо кое-что обсудить.
   
   
    
     
3
    
    
Бренда Перкинс и преподобная Пайпер Либби стояли возле «Диппера» рядом с «Субару» госпожи Пайпер.
    
— Я и не верила, что выйдет, — произнесла Бренда. — Но я бы солгала, если бы сказала, что не разочарована.
    
— Я тоже, — согласилась Пайпер. — Горько. Я бы предложила подвезти тебя в город, но должна ещё заехать к кое-кому из моих прихожан.
    
— Не на Малой Суке, надеюсь? — спросила Бренда, кивая большим пальцем на задымлённое небо.
    
— Нет, это в другую сторону. Восточный Честер. Джек Эванс. Он потерял жену в День Купола. Дикий инцидент. Хотя сейчас все у нас здесь дикое.
    
Бренда кивнула.
    
— Я видела его на Динсморовском поле, он держал плакат с портретом своей жены. Бедный, бедный человек.
    
Пайпер подошла к открытому окну со стороны водительского сидения, где перед рулём сидел Кловер, рассматривая толпу, которая расходилась из «Диппера». Она порылась в кармане, дала псу какую-то вкуснятину, и тогда сказала:
    
— Двигайся, Кловер, сам знаешь, ты же вновь провалил экзамен на водителя. — И тогда, конфиденциально, к Бренде: — Он никак, к чёрту, не научится парковаться задом.
    
Пёс перепрыгнул на пассажирское сидение. Пайпер открыла дверцу машины и взглянула на дым.
    
— Вероятно, хорошенько горит лес в Таркер Милле, но нас не зацепит, — она невесело улыбнулась Бренде. — Мы под защитой Купола.
    
— Большое счастье, — произнесла Бренда. — Передавай Джеку мои соболезнования. И мою любовь.
    
— Конечно, обязательно, — ответила Пайпер и отъехала.
    
Бренда, засунув руки в кармане джинсов, уже выходила с парковки, думая, чем бы ей себя занять остаток дня, когда подъехала Джулия Шамвей и помогла ей решить эту проблему.
   
   
    
     
4
    
    
Ракеты, которые взрывались против Купола, не разбудили Сэмми Буши, вместо этого это сделал громкий деревянный треск и последующий за этим плач Малыша Уолтера.
    
Уходя, Картер Тибодо с приятелями забрали всю траву, которая хранилась в холодильнике, но её жилье они не обыскали, в результате чего обувная коробка, с нарисованными на ней черепом и перекрещенными костями, так и осталась в шкафу. Также и записка, нацарапанная неустойчивым, с наклоном влево почерком Фила Буши: МОЁ ДЕРЬМО! ТОЛЬКО ТРОНЬ — И УМРЁШЬ!
    
В коробке не было травы (Фил всегда фыркал в сторону марьиванны, называя траву «лекарством для коктейльной вечеринки»), а Сэмми в свою очередь не интересовалась коробкой с «кристаллами». У неё не было сомнений, что «попощники» радушно бы их выкурили, но сама считала, что кристаллы — это бешеное дерьмо для бешеных людей, потому что кто же другой станет вдыхать дым, в котором содержатся растворённые в ацетоне обрезки чиркалок со спичечных коробок? Однако там хранился и другой, маленький пакетик, в котором лежало с полдесятка «Лодочек мечты», и, когда Картер со своей стаей убрался прочь, она проглотила одну таблетку, запив тёплым пивом из бутылки, которая стояла спрятанная под кроватью, в которой Сэмми теперь спала сама… то есть кроме тех случаев, когда брала к себе Малыша Уолтера. Или затягивала Доди.
    
У неё промелькнула мысль, не проглотить ли все вместе «Лодочки мечты» и таким образом раз и навсегда закончить эту её несчастную говённую жизнь; она, наверное, так бы и сделала, если бы не Малыш Уолтер. Кто будет опекать его, если она умрёт? Он даже может умереть с голода в своей колыбели, вот такая ужасная мысль.
    
Хер с ним, с тем самоубийством, но никогда ещё в жизни она не чувствовала себя такой мрачной, подавленной. И запачканной. Её унижали и раньше, знает Бог, иногда Фил (который любил трахаться втроём под кайфом, пока совсем не потерял интерес к сексу), иногда кто-то другой, время от времени она сама унижалась — Сэмми Буши никогда так и не постигла простой истины, что можно быть самой себе наилучшей подругой.
    
Конечно, за плечами у неё были всенощные секс-развлечения, а однажды, ещё в средней школе, после того как «Уайлдкетс» выиграли чемпионат Малой баскетбольной лиги среди новичков, она пропустила через себя четверых участников подряд (пятый лежал без сознания в уголке). Это была её собственная идиотская идея. Она также приторговывала тем, что Картер, Мэл и Фрэнки Делессепс взяли у неё силой. Чаще всего обслуживала Фримэна Брауна, хозяина магазина «Брауни», где она чаще всего делала покупки, потому что Браун предоставлял ей кредит. Фримэн был старый, и пах не очень хорошо, но ебарь был ещё тот, и это уже ему плюс. Шесть штрыков на матрасе в задней кладовке — его обычный предел, потом стон и чвирк. Это никогда не принадлежало к ярчайшим событиям её недели, но утешало сознание того, что её кредит действует, особенно, когда в конце месяца она впадала в безденежье, а Малышу Уолтеру позарез нужны были свежие памперсы.
    
И мистер Браун никогда не делал ей больно.
    
Прошлой ночью случилось совсем другое. Делессепс ещё не так, а вот Картер, тот вошёл в неё, едва не пробив насквозь, и, начиная с него, у неё кровило снизу. Дальше хуже: когда с себя снял трусы Мэл Ширлз, у него оказался инструмент на подобие тех, что показывают в порнофильмах, которые любил смотреть Фил, пока его интерес к кристаллам окончательно не победил в нём заинтересованность сексом.
    
Ширлз вошёл в неё жёстко и, хотя она старалась припомнить то, чем за два дня до этого занимались они с Доди, это не помогло. Она оставалась сухой, как август без дождя. Правда, пока ей там все не изодрал Картер Тибодо. Тогда появилась смазка. Она ощутила, как из неё течёт что-то тёплое, липкое. На лице у неё тоже было что-то влажное, слезы ринулись по щекам, затекая ей во впадины ушей. Во время бесконечного метания Мэла Ширлза она подумала, что может так и умереть под ним. Если он убьёт её, что будет с Малышом Уолтером?
    
И через все это проходил трескучий, как у сороки, голос Джорджии Руа: «Трахайте, ебите её трахайте эту суку! Пусть орёт!»
    
Сэмми действительно орала. Громко и много, тоже самое делал и Малыш Уолтер в колыбели в соседней комнате.
    
Напоследок они предупредили, чтобы она держала рот на замке, и покинули её, истекающую кровью на диване, истерзанную, но живую. Она видела, как их фары мазнули по потолку гостиной и исчезли, когда они повернули в сторону города. Наконец Сэмми и Малыш Уолтер остались сами. Она ходила с ним туда-сюда, остановившись лишь раз, чтобы одеть трусики (не розовые, их она никогда больше не будет носить), промокнув перед тем влагалище туалетной бумагой. У неё были тампаксы, но сама мысль о том, чтобы что-то туда пихать, была ей отвратительна.
    
В конце концов, Малыш Уолтер наклонил головку ей на плечо, и она ощутила его слюну у себя на коже — надёжный признак того, что он на самом деле надолго заснул. Она вновь положила его в манеж (с мольбой, чтобы он проспал тихо всю ночь), и тогда уже вытянула из шкафа коробку. «Лодочки мечты» — что-то из рода мощных транквилизаторов, она не знала точно, что именно — сначала притушили ей боль Вот Там Внизу, а потом затуманили все. Сэмми проспала двенадцать часов.
    
А теперь это.
    
Вопли Малыша Уолтера казались вспышками ярких лучей среди сплошного тумана. Она встала с кровати и, пошатываясь, побежала в его спальню, понимая, что чёртова колыбель, которую Фил когда-то собрал в обдолбанном состоянии, наконец-то развалилась. Малыш Уолтер хорошенько расшатал её в прошлую ночь, когда «помощники» занимались ею. Колыбель, ослабла достаточно, чтобы теперь, когда он начал в ней крутиться…
    
Малыш лежал на полу среди обломков. Он пополз к ней, с разбитого лба у него капала кровь.
    
— Малыш Уолтер! — вскрикнула она и подхватила его на руки. Обернулась, перецепилась о выломанную планку, повалившись на колено, вскочила и бросилась к ванной с рыдающим ребёнком на руках. Открутила кран, но, конечно же, ничего оттуда не потекло: нет электричества, насос не качает воду со скважины. Она ухватила полотенце, промокла ребёнку личико, увидела рану — неглубокую, хотя длинную и рваную. Останется шрам. Она вновь прижала полотенце, сильно, насколько отважилась, стараясь не обращать внимания на мучительный скулёж испуганного Малыша Уолтера. Кровь капала ей на босые ступни каплями размером с десятицентовую монету. Бросив взгляд вниз, она увидела, что её голубые трусики, которые она одела после того, как ушились «помощники», промокли грязно-пурпурным цветом. Сначала она подумала, что это кровь Малыша Уолтера. Но на внутренних поверхностях бёдер у неё тоже были потёки.
   
   
    
     
5
    
    
Ей как-то удалось на минутку удержать Малыша Уолтера от барахтанья, чтобы залепить ему рану тремя полосками пластыря с картинками из «Губки-Боба»[224] и натянуть на него свежую сорочку и последний чистый комбинезон (лозунг на нагрудничке гласил: МАМЕНЬКИН ЧЕРТЁНОК). Пока Малыш Уолтер ползал кругами по полу в её спальне, она одевалась сама, тем временем его плач уменьшился до дряблого хныканья. Начала она с того, что выбросила в мусорную корзину окровавленные трусы и надела свежие. Потом сделала себе прокладку со свёрнутого бумажного полотенца и взяла ещё одно про запас. Из неё все ещё кровило. Не ливнем лило, но текло намного сильнее, чем в самый худший из её менструальных периодов. И так оно лило целую ночь. Вся постель промокла кровью.
    
Она собрала котомку с вещами Малыша Уолтера и взяла его на руки. Он был тежелехонький, и она вновь ощутила у себя боль Вот Там Внизу: типа того, как дёргает, когда съешь что-то нехорошее.
    
— Мы едем в амбулаторию, — произнесла она. — Ты не волнуйся, Малыш Уолтер, доктор Гаскелл залатает нас обоих. А шрамы — это ничто для ребят. Некоторые девушки даже считают это сексуальным. Я поеду как можно скорее, мы будем там мигом. — Она отворила двери. — Всё будет хорошо.
    
Но её старая ржавая «Тойота» находилась далеко не в лучшем состоянии. «Помощники» поленились в отношении задних колёс, зато прокололи оба передних. Сэмми довольно долго не могла оторвать глаз от машины, ощущая, как её охватывает отчаяние. Мелькнула мысль, непрочная, однако ясная — поделиться с Малышом Уолтером остатками «Лодочек мечты». Она их может растереть в порошок и засыпать в одну из тех его пластиковых бутылочек, которые он называл «мняки». Вкус можно замаскировать шоколадным молоком. Вместе с этой мыслью ей на память всплыло название одного из любимых альбомов Фила «Ничто не имеет значения, да хоть бы и имело?»[225]
    
Она откинула прочь эту мысль.
    
— Не из тех я мамаш, — объяснила она Малышу Уолтеру.
    
Он вытаращил на неё глаза, напомнив ей Фила, но по-хорошему: выражение, которое делало лицо её мужа-беглеца скудоумным, добавляло её сыночку бесхитростной обворожительности. Она поцеловала его в нос, он улыбнулся. Это была милая, родная улыбка, но пластырь у него на голове уже покраснел. Это нехорошо.
    
— Маленькая корректировка плана, — произнесла она, вновь возвращаясь в помещение. Сначала она не могла разыскать его рюкзачок, но потом увидела его за тем, что отныне решила называть своим «насильницким диваном». Как-то упаковала Малыша Уолтера в рюкзак, хотя её вновь пронзила боль, когда она его поднимала. По ощущениям, бумажное полотенце у неё в промежности уже вновь стал зловеще сырым, но, посмотрев, она не увидела пятен в том месте у себя на штанах. Уже хорошо.
    
— Готов к прогулке, Малыш Уолтер?
    
Малыш Уолтер только ещё крепче прижался щекой к углублению на её плече. Иногда его молчаливость её беспокоила — кое-кто из её подружек имел детей, которые в шестнадцать месяцев уже тарахтели длинными предложениями, а Малыш Уолтер имел в запасе не больше десятка слов, однако не этим утром. Этим утром ей и без того было о чём беспокоиться.
    
Как для последней недели октября, день выдался очень тёплым; небо вверху было того самого бледного из своих лазурных оттенков, и свет был как будто замутнённым. Чуть ли не сразу она ощутила, как у неё на лице и шее выступил пот, и в промежности пульсировала боль, казалось, сильнее с каждым шагом, а она же их успела сделать всего лишь несколько. Сэмми подумала: может, ей вернуться за аспирином, а впрочем, не усилится ли у неё от аспирина кровотечение? Кроме того, она не была уверена, есть ли он вообще в доме.
    
Было также кое-что другое, кое-что, в чём она боялась сознаться сама себе: если она вернётся домой, не факт, что у неё хватит силы духа выйти оттуда вновь.
    
Под левый «дворник» «Тойоты» была заткнута бумажка. С напечатанным сверху заголовком: Записочка от СЭММИ в обрамлении из маргариток. Листочек вырван из её собственного блокнота. Этот факт возбудил в ней дряблую злость. Под маргаритками было написано: «Скажешь кому-то — и не только колеса тебе будут порезаны. — А ниже, другой рукой: — Наверное, в следующий раз мы тебя перевернём и поиграемся с другой стороны».
    
— Помечтайте, уроды, — произнесла она бесцветным, уставшим голосом.
    
Она смяла записку, бросив её под спущенное колесо — бедная старая «Тойота Королла» выглядела почти такой же утомлённой и печальной, как Сэмми чувствовала себя внутри, — и преодолела подъездную аллею, остановившись в её конце на несколько секунд, чтобы постоять, опираясь на почтовый ящик. Металл отдавал тепло её коже, солнце жгло ей шею. И ни ветерка. Октябрь должен был бы быть прохладным, бодрящим. «Это, наверное, из-за глобального потепления», — подумала она. Ей первой пришла в голову эта идея, но не последней, и слово, которое, в конце концов, закрепилось, было не глобальное, а локальное.
    
Перед ней лежала Моттонская дорога, пустая и безрадостная. Где-то на расстоянии мили слева от неё начинались хорошие новые дома Восточного Честера, в которые представители высшего трудящегося класса Милла — работящие папы и мамы — приезжали, заканчивая свои дни в магазинах, офисах и банках округа Льюистон-Оберн. По правую сторону лежал центр Честер Милла. И амбулатория. — Ну что, готов, Малыш Уолтер?
    
Малыш Уолтер не ответил, готов он или нет. Он спал у неё на плече, пуская слюну на её майку «Донна Буффало»[226]. Сэмми глубоко вдохнула, стараясь не учитывать вспышки боли, которые транслировались из её Низовых Окраин, поддёрнула на себе рюкзак и отправилась в сторону города.
    
Когда сирена с крыши городского совета начала короткими сигналами извещать о пожаре, она сначала подумала, что это визжит у неё в голове, крайне странное было ощущение. Немного погодя она заметила дым, но тот поднимался где-то далеко на западе. Её с Малышом Уолтером это никак не касается… разве что, если бы появился кто-то, кому захочется посмотреть на пожар вблизи, тогда другое дело. В таком случае её бы наверняка по-дружески подбросили к амбулатории, по дороге к зрелищу.
    
Она начала напевать песню Джеймса Макмертри, которая была популярной прошлым летом, дошла до слов «мы сворачиваемся без четверти восемь, это маленький город, и пива вам продать не можем» и бросила. Очень сухо было во рту, чтобы петь. Она моргнула, увидев, что чуть не упала в канаву, и даже не у той обочины дороги, вдоль которой начала свой путь. Она всё время петляла по дороге, прекрасный метод, если хочешь, чтобы тебя сбили, вместо того, чтобы подобрали подвезти.
    
Она осмотрелась через плечо, надеясь хоть на какую-то машину. Не было ни одной. Дорога на Восточный Честер оставалась пустой, её асфальт ещё не разогрелся достаточно, чтобы мерцать.
    
Она вернулась на ту обочину, которую считала своей, теперь уже пошатываясь, ощущая ватность в ногах. «Пьяный матрос, — подумала она. — Что хочешь сделать с пьяным матросом с утра?»[227] Но сейчас уже не утро, уже перевалило за полдень, она проспала полдня, а, взглянув вниз, увидела, что её штаны в промежности стали пурпурными, точно как до этого трусики, которые она с себя сняла. «Это уже не выстираешь, а у меня осталась лишь пара брюк, которые на меня ещё налезают».
    
Потом она вспомнила, что одни брюки из той пары имеют большую дыру на заднице, и начала плакать. Слезы давали прохладу её раскрасневшимся щекам.
    
— Все хорошо, Малыш Уолтер, — произнесла она. — Доктор Гаскелл нас подлатает. Всё будет чудесно. Как новенькие. Хорошее, как…
    
И тут у неё перед глазами начала расцветать чёрная роза, и последние силы покинули её ноги. Сэмми ощутила, как силы уплывают, вытекают из её мышц, словно вода. Она опускалась, держась за единственную мысль: «На бок, на бок, не раздави ребёнка!»
    
Лишь только это она и была в состоянии сделать. Она лежала распластанная на обочине Моттонской дороги, недвижимая, под обвитым маревом, словно июльским солнцем. Проснулся и начал плакать Малыш Уолтер. Он старался выбраться из своего рюкзака, но не осилил; Сэмми застегнула рюкзак надёжно, и ребёнок застрял. Малыш Уолтер заплакал ещё сильнее. Муха села ему на лоб, отведать крови, которая сочилась сквозь нарисованные рожицы Губки-Боба и Патрика, потом улетела прочь. Наверное, доложить результаты своих проб в мушиной штаб-квартире и призвать подкрепление.
    
В траве стрекотали сверчки.
    
Верещала городская сирена.
    
Малыш Уолтер, в ловушке при своей сомлевшей матери, долго ревел посреди жары, потом затих и лежал молча, апатично водя глазами, и пот большими ясными каплями скатывался с его хороших, мягких волос.
   
   
    
     
6
    
    
Стоя перед забитой досками кассой кинотеатра «Глобус», под его истрёпанным козырьком («Глобус» закрылся пять лет назад), Барби хорошо видел горсовет и полицейский участок. Его добрый приятель Джуниор сидел на крыльце гнезда копов, массируя себе виски так, словно ритмичные завывания сирены резали ему мозг.
    
Из городского совета вышел и трусцой побежал на улицу Эл Тиммонс. Он был в своей серой дворницкой одежде, но на шее у него висел бинокль, а на спине переносная помпа с пустым, без воды, бачком, судя по тому, как легко он её нёс. Барби догадался, что именно Эл и включил пожарную сирену.
    
«Иди отсюда, Эл, — думал Барби. — Как тебе такое предложение?»
    
С полдесятка автомобилей проехали по улице. Два первых пикапа, а третий — панельный фургон. Все три было выкрашены таким жёлтым цветом, что глаза резало. На дверце пикапов надписи гласили: УНИВЕРМАГ БЭРПИ. На будке панельного фургона сиял легендарный лозунг ВСТРЕЧАЙ МЕНЯ СО СЛЕРПИ В БЭРПИ. Передней машиной управлял Ромео лично. В своей обычной причёске «Дедди Кул», той спирально наверченной чертовщине. Рядом с ним сидела Бренда Перкинс. В кузове пикапа лежали лопаты, шланги и новенький глубинный насос, на котором ещё были прилеплены транспортные наклейки производителя.
    
Ромео остановил машину возле Эла Тиммонса.
    
— Прыгай в кузов, партнёр, — позвал он, Эл так и сделал.
    
Барби отступил по возможности поглубже в тень козырька старого кинотеатра. Он не хотел, чтобы его включили в число борцов с пожаром на Малой Суке; у него были дела здесь, в городе.
    
Джуниор не покинул крыльца полицейского участка, и тереть себе виски не переставал, так и сидел там, обхватив голову. Барби подождал, пока исчезли машины, и тогда поспешно пересёк улицу. Джуниор не поднял головы, а через мгновение и совсем исчез с глаз Барби за массивным, обвитым плющом домом горсовета.
    
Барби поднялся по ступенькам, немного задержавшись, чтобы прочитать сообщение на доске объявлений: ГОРОДСКОЕ СОБРАНИЕ В ЧЕТВЕРГ в 19:00, ЕСЛИ КРИЗИС НЕ ЗАВЕРШИТСЯ. Припомнились слова Джулии: «Вам расхочется недооценивать Ренни после того, как услышите его публичные речи». Итак, имеем шанс вечером в четверг; Ренни будет рекламировать себя как лидера, который контролирует ситуацию. «И будет требовать себе больше власти, — произнёс голос Джулии в его голове. — Бесспорно, он этого хочет. На благо города».
    
Городской совет было построен из бутового камня сто шестьдесят лет тому назад, и в его вестибюле стояли прохладные сумерки. Генератор был отключён; какой смысл ему работать, когда здесь никого нет.
    
Однако кто-то все — таки там был, в главном зале. Барби услышал голоса, два из них детские. Высокие дубовые двери стояли распахнутые настежь. Он заглянул и увидел за столом президиума какого-то худого мужчину с седой шевелюрой. Напротив него сидела хорошенькая девочка лет десяти. Между ними лежала шахматная доска; седовласый «хиппи» опирался подбородком на кулак, обдумывая следующий ход. Внизу, в проходе между скамейками, молодая женщина игралась в «классики» с мальчиком лет пяти. Игроки в шашки сидели задумчивые; женщина с мальчиком смеялись.
    
Барби хотел, было, отступить назад, но опоздал. Молодуха подняла глаза.
    
— Привет! Вам кого? — И, подхватив мальчика на руки, двинулась к нему. Шашисты тоже поподнимали головы. Секретность пошла псу под хвост.
    
Женщина протянула ему свободную от поддерживания мальчика руку.
    
— Я Каролин Стерджес. А этот джентльмен мой друг, Терстон Маршалл. Этого маленького мужичка зовут Эйден Эпплтон. Поздоровайся, Эйден.
    
— Привет, — сказал Эйден тихим голоском и тут же всунул себе в рот большой палец. Он смотрел на Барби круглыми, синими, немного удивлёнными глазами.
    
По проходу подбежала девочка и встала рядом с Каролин Стерджес. Вслед за ней неспешно подошёл длинноволосый. Выглядел он измождённым и поникшим.
    
— Меня зовут Алиса Рейчел Эпплтон, — отрекомендовалась она. — Вынь палец изо рта, Эйди.
    
Эйди проигнорировал установку.
    
— Приятно с вами познакомиться, — произнёс Барби. Себя им он не назвал. Фактически, у него даже мелькнула мысль, как хорошо было бы сейчас иметь под носом фальшивые усы. Но ещё не все потеряно. Он был почти уверен, что эти люди не являются жителями города.
    
— Вы кто-то из официальных лиц? — спросил его Терстон Маршалл. — Если вы официальное лицо в этом городе, я желаю подать жалобу.
    
— Я здесь всего лишь вахтёр, — ответил Барби, тут же вспомнив, что они наверняка видели Эла Тиммонса. Черт, наверняка даже разговаривали с ним. — Вы, наверное, знакомы с Элом, другим.
    
— Я хочу к маме, — объявил Эйден. — Я очень соскучился за ней.
    
— Мы с ним знакомы, — сказала Каролин Стерджес. — Он нам рассказал, что по приказу правительства обстреляли ракетами какую-то штуку, которая нас здесь держит, но ракеты её не пробили, а только зажгли пожар.
    
— Это правда, — подтвердил Барби, но, прежде чем он успел продолжить, вновь вмешался Маршалл.
    
— Я хочу подать жалобу. Фактически, я хочу заявить иск. На меня напал один так называемый офицер полиции. Он ударил меня в живот. Мне несколько лет тому назад удалили желчный пузырь, и я боюсь, что теперь имею внутренние повреждения. Каролин также испытала устное унижение. Её обзывали словами, которые унижают её пол.
    
Каролин взяла его за руку.
    
— Прежде чем подавать какие-то иски, Терси, вспомни, у нас была ТРАВА.
    
— Трава! — воскликнула Алиса. — Наша мама иногда курит марьиванну, потому, что она помогает ей, когда у неё ПЕРИОД.
    
— О, — кивнула Каролин. — Правильно, — невыразительно улыбнулась она.
    
Маршалл выпрямился во весь свой немалый рост.
    
— Хранение марихуаны — это мелкое нарушение. А то, что они мне сделали, это уже нападение, уголовное преступление! У меня там ужасно болит!
    
Каролин бросила на него взгляд, в котором смешались сочувствие и раздражение. Барби вдруг понял, какие между ними отношения. Сексуальная госпожа Май встретила эрудированного господина Ноябрь, и теперь они неразлучны, в плену новоанглийского варианта «Безысходности»[228].
    
— Терси… Я не уверена, что суд согласится с определением мелкое правонарушение, — она извинительно улыбнулась Барби. — У нас её было довольно много. Они её забрали.
    
— Возможно, они сами же и выкурят доказательства, — сказал Барби. Она рассмеялась. Её сиволобый бойфрэнд — нет. Он продолжал хмурить свои густые брови.
    
— Всё равно я направлю жалобу.
    
— На вашем месте я бы не спешил, — произнёс Барби. — Здесь такая ситуация… ну, скажем, удар в живот не будет рассматриваться как что-то серьёзное, пока мы находимся под Куполом.
    
— Я считаю это серьёзным делом, мой юный друг, вахтёр. Теперь уже во взгляде молодухи читалось больше раздражения, чем сочувствия к нему.
    
— Терси…
    
— С другой стороны, хорошо то, что в этой ситуации никто не будет обращать внимания на какую-то там траву, — добавил Барби. — Может, это в масть, как говорят картёжники. А как вы познакомились с этими детками?
    
— Копы, которые застали нас в домике Терстона, увидели нас в ресторане, — объяснила Каролин. — Хозяйка сказала, что у них закрыто на обед, но смилостивалась, когда услышала, что мы из Массачусетса. Она подала нам сэндвичи и кофе.
    
— Сэндвичи с желе и арахисовым маслом и кофе, — уточнил Терстон. — Больше ничего не было, даже тунца. Я ей сказал, что арахисовое масло залипает у меня в верхнем мосту, но она ответила, что у них сейчас режим экономии. Вы когда-нибудь слышали что-то более идиотское?
    
Барби тоже считал это идиотским, но, поскольку идея рационирования принадлежала ему, он промолчал.
    
— Увидев, что туда заходят копы, я была готова к новым неприятностям, — продолжила Каролин. — Но Эйди с Алисой, похоже, как-то повлияли на их разум.
    
Терстон фыркнул:
    
— Разума у них не хватило, чтобы извиниться. Или, может, я пропустил эту часть?
    
Каролин вздохнула и вновь обратилась к Барби.
    
— Они сказали, что пастор Конгрегационной церкви, возможно, найдёт для нас пустой дом, чтобы мы могли пожить там, пока это не закончится. Я думаю, нам придётся стать названными родителями, на некоторое время.
    
Она погладила мальчика по голове. Терстон Маршалл явно был менее рад оказаться в роли названного отца, но он всё-таки обнял за плечи девочку и этим понравился Барби.
    
— Одного копа зовут Джууу-Ньер, — произнесла Алиса. — Он добрый. И милый. Фрэнки не такой хороший на вид, но он тоже был добр. Он дал нам батончик «Милки Вэй». Мама говорит, чтобы мы не брали конфет у чужих, но… — Она пожала плечами, показывая, что все теперь изменилось, все теперь иначе, похоже, этот факт они с Каролин понимали лучше Терстона.
    
— Перед тем они не были такими уж добрыми, — добавил Терстон. — Не были они добрыми, когда били меня в живот, моя дорогая.
    
— Горькие пилюли надо себе представлять конфетками, — философски заметила Алиса. — Так говорит моя мама.
    
Каролин рассмеялась. К ней присоединился Барби, а через какое-то мгновение и Маршалл также, хотя, смеясь, держался за живот и на свою подружку посматривал как-то неодобрительно.
    
— Я сходила в церковь, постучала в двери, — рассказывала Каролин. — Никто не отозвался, и я зашла вовнутрь, двери не были заперты, но внутри никого. Вы не знаете, когда вернётся пастор?
    
Барби покачал головой.
    
— На вашем месте я бы взял шахматную доску и пошёл в пасторат. Это сразу за углом. Пастор — женщина, её зовут Пайпер Либби.
    
— Шерше ля фам, — поддакнул Терстон.
    
Барби пожал плечами, потом кивнул.
    
— Она добрый человек, и пустых домов в Милле много. У вас даже есть выбор. Наверняка, найдёте и запасы в кладовках, там, где остановитесь.
    
Собственные слова возвратили его к мысли о бомбоубежище.
    
Тем временем Алиса собрала и распихала по карманам шашки, взяла в руки доску и подошла к ним.
    
— Мистер Маршалл каждый раз у меня выигрывает, — поведала она Барби. — Он говорит, что позволять выигрывать детям лишь потому, что они дети, это под-давки. Но я с каждым разом играю все лучше и лучше, правда, мистер Маршалл? — улыбнулась она ему. И Терстон Маршалл тоже ответил ей улыбкой. Барби подумал, что с этим разношёрстным квартетом всё должно быть о'кей.
    
— Юность имеет свои права, дорогая Алиса, — произнёс он. — Но их надо приобретать.
    
— Я хочу к маме, — пробормотал мрачно Эйден.
    
— Если бы был какой-то способ с ней связаться, — сказала Каролин. — Алиса, ты уверена, что не помнишь её электронный адрес? — И к Барби: — Их мама оставила свой мобильный в домике, это плохо.
    
— Горячий дядька, это всё, что я знаю о её почте, — сказала Алиса. — Иногда мама говорит, что сама была когда-то горячей женщиной, но папа об этом позаботился[229].
    
Каролин поглядела на своего бой-френда.
    
— Убираемся из этого ломбарда?
    
— Да. С тем же успехом мы можем перебазироваться в пасторат и надеяться, что и леди скоро вернётся со своей милосердной экспедиции, в которой она, наверняка, находится.
    
— Там должно быть незаперто, — сказал Барби. — Или поищите под ковриком на крыльце.
    
— Я не посмею, — сказал Маршалл.
    
— Я посмею, — хохотнула Каролин. На её смех откликнулся улыбкой мальчик.
    
— По-смею! — сказала Алиса и побежала по проходу, расставив руки, в одной из которых мотылялась шахматная доска. — По-смею, по-смею, пошли уже, по-смеем!
    
Терстон, вздохнув, отправился вслед за ней.
    
— Алиса, если поломаешь доску, ты никогда не сможешь у меня выиграть.
    
— А вот и нет! Я смогу, потому что юность имеет свои права! — сказала она в ответ. — Кроме того, мы её сможем склеить. Идём!
    
Нетерпеливо зашевелился Эйден на руках у Каролин. Она опустила его наземь, чтобы бежал за сестрой, и протянула руку.
    
— Благодарю Вас, мистер…
    
— Рад был помочь, — пожал её руку Барби и сразу же повернулся к Терстону.
    
Тот имел ладонь крепкую, как у рыбы живот, именно такую, которая у Барби ассоциировались с людьми, чей интеллект подавлял физическую активность.
    
Они отправились вслед за детьми. Перед двойными дверями Терстон Маршалл осмотрелся. Сноп притуманенного солнечного света через одно из высоких окон выхватил из полутьмы лицо этого человека, сделав на вид старше его настоящего возраста. Превратив его в восьмидесятилетнего.
    
— Я редактировал текущий выпуск «Лемехов», — поведал он. Голос его дрожал от негодования и обиды. — Это очень авторитетный литературный журнал, один из самых лучших в стране. Они не имели права бить меня в живот, насмехаться надо мной.
    
— Не имели, — согласился Барби. — Конечно, не имели. Проявите заботу о детях.
    
— Конечно, обязательно, — ответила Каролин, беря руку мужчины, сжимая его ладонь. — Идём, Терси.
    
Барби подождал, услышал, что внешние двери закрылись, и тогда пошёл искать ступеньки, которые ведут в зал заседаний и в кухню. Джулия говорила, что вход в бомбоубежище оттуда.
   
   
    
     
7
    
    
Первой мыслью Пайпер было: кто-то выбросил мешок с мусором на обочину дороги. Немного приблизившись, она увидела, что там лежит тело.
    
Затормозив, она выскочила из машины так быстро, что свалилась и забила себе колено. Встав, увидела там не одно тело, а два: женщину и грудного ребёнка. По крайней мере, ребёнок был ещё жив, потому что вяло шевелил ручонками.
    
Она подбежала к ним и перевернула женщину на спину. Молодая, знакомое лицо, но не из паствы Пайпер. Щека и лоб у неё были сильно разбиты. Пайпер высвободила дитя из сумки, и тогда прижала его себе к груди, погладила его вспотевшие волосы, он зашёлся хриплым плачем.
    
Веки женщины отреагировали на плач и раскрылись, и Пайпер заметила, что брюки у неё промокли от крови.
    
— Мал Вотер, — прохрипела она так, что Пайпер чётко не расслышала слов.
    
— Не волнуйтесь, в машине есть вода. Лежите спокойно. Ребёнка я подняла, с ним всё будет хорошо, — сама не зная, так ли оно будет. — Я о нём позабочусь.
    
— Мал Вотер, — вновь прохрипела женщина в окровавленных джинсах и закрыла глаза.
    
Пайпер побежала назад к машине, сердце у неё билось так сильно, что в глаза отдавало. Язык стал медным на вкус. «Бог, помоги мне, — молилась она и, неспособная больше ничего придумать, вновь повторяла: — Бог, о Боже, помоги мне, помоги этой женщине».
    
Её «Субару» имел кондиционер, но она его не включала, несмотря на знойный день, да и вообще редко им пользовалась. В её понимании это было не экологично. Но сейчас включила, и на полную мощность. Положила дитя на заднее сидение, подняла окна, приоткрыла дверцу, вновь отправилась к женщине, которая лежала в пыли, и тут же её поразила мысль: а что, если ребёнок как-то сумеет перелезть вперёд, нажмёт какую-нибудь кнопку и заблокируется в машине?
    
«Господи, я такая тупая, наихудшая в мире проповедников, когда случается настоящий кризис. Помоги мне перестать быть такой тупой».
    
Она бросилась назад, вновь отворила водительские двери, заглянула на сидение, увидела, что мальчик лежит там же, где она его оставила, только теперь сосёт свой большой палец. Он кротко взглянул на неё и тут же перевёл взгляд на потолок, словно увидел там что-то интересное. Воображаемые мультики, наверное. Его маечка насквозь промокла потом под комбинезоном. Пайпер крутила брелок электронного ключа в кулаке, пока он не оторвался от общего кольца. И тогда вновь побежала к женщине, которая уже старалась сесть.
    
— Не надо, — умоляла Пайпер стоя рядом на коленях, обнимая её одной рукой. — Не следует вам, я думаю.
    
— Мал Вотер, — прохрипела женщина.
    
«Черт, я забыла о воде! Боже, почему ты позволил мне забыть воду?»
    
Женщина уже старалась подняться. Пайпер это не понравилось, потому что это было против того, что она знала о первой помощи, но разве был другой выбор? Дорога пустая, а позволить ей оставаться лежать здесь, под палящим солнцем, будет ещё хуже, намного хуже. И, вместо того, чтобы принуждать женщину вновь прилечь, Пайпер помогла ей встать.
    
— Не спешите, — приговаривала она, поддерживая женщину за талию, стараясь по возможности ровнее направить её неустойчивую походку. — Неспешно и легко дойдём, неспешность и лёгкость побеждает в гонках. В машине прохладно. Там есть вода.
    
— Мал Вотер! — женщина закачалась, выровнялась, тогда попробовала пойти чуточку быстрее.
    
— Вода, — подтвердила Пайпер. — Конечно. И тогда я отвезу вас в больницу.
    
— К чёрту… блатория…
    
Это слово Пайпер поняла и решительно замотала головой.
    
— Да нет. Вам надо прямёхонько в госпиталь. Обоим, и вам, и вашему ребёнку.
    
— Мал Вотер, — прошептала женщина. Она стояла, пошатываясь, со склонённой головой, волосы свисали ей на лицо, пока Пайпер открывала передние двери и, наконец, усадила её в машину.
    
Пайпер взяла бутылку «Поланд Спринг» с передней панели и открутила пробку. Не успела передать воду женщине, как та выхватила бутылку у неё с руки и начала жадно пить, вода, переливаясь, капала у неё с подбородка, расплываясь тёмными пятнами на майке.
    
— Как ваше имя? — спросила Пайпер.
    
— Сэмми Буши.
    
И тут же от воды Сэмми скрутило желудок, и та самая чёрная роза вновь начала расцветать перед глазами. Бутылка выпала из её пальцев на коврик под ногами, булькая, и она вновь отключалась.
    
Пайпер гнала, как только могла, и это у неё выходило довольно быстро, поскольку Моттонская дорога оставалась пустой, но, добравшись до госпиталя, она узнала, что доктор Гаскелл умер ещё вчера, а помощника фельдшера Эверетта сейчас нет на месте.
    
Сэмми осмотрел и госпитализировал знаменитый медицинский эксперт Даги Твичел.
   
   
    
     
8
    
    
Пока Джинни старалась остановить у Сэмми Буши вагинальное кровотечение, а Твич ставил капельницу весьма обезвоженному Малышу Уолтеру, Расти Эверетт тихонько сидел на парковой скамейке с той стороны площади, где стояло здание горсовета. Скамейка пряталась под развесистыми ветвями высокой голубой канадской ели, и он думал, что её глубокая тень делает его почти невидимым. Пока он не двигался, так оно и было.
    
Интересные вещи приоткрывались ему для созерцания.
    
Он был намерен пойти прямо к складскому помещению за горсоветом (Твич назвал его сараем, но длинное деревянное здание, где также хранились четыре городских снегоочистителя, было гораздо крупнее, чем это определение) и проверить, как там обстоят дела с пропаном, но тут подъехал патрульный автомобиль с Фрэнки Делессепсом за рулём. С пассажирской стороны вылез Джуниор Ренни. Пару минут они о чём-то поболтали и после этого Делессепс вновь куда-то поехал.
    
Джуниор поднялся по ступенькам полицейского участка, но вместо того чтобы войти вовнутрь, он сел прямо там же и начал тереть себе виски, словно у него болела голова. Расти решил подождать. Ему не хотелось, чтобы кто-то увидел, как он проверяет городские запасы топлива, особенно, если этот кто-то сын второго выборного.
    
В какой-то момент Джуниор достал из кармана мобильный телефон, открыл, послушал, что-то сказал, вновь послушал, ещё что-то сказал и, наконец, закрыл. Снова принялся тереть себе виски. Что-то такое говорил доктор Гаскелл об этом юнце. Не о том ли, что у него мигрень? А очень было похоже на мигрень. Потому что он не просто тёр себе виски, он ещё и голову наклонил особым образом.
    
«Старается избежать света, — подумал Расти. — Наверное, забыл дома свои таблетки имитрекс или зомиг. Если, конечно, Гаскелл их ему выписывал».
    
Расти уже встал, собираясь, пересекая Коммонвелс-Лэйн, подойти к заднему фасаду городского совета (Джуниор явно был не в том состоянии, чтобы что-то заметить), но тут он заметил кое-кого другого и вновь сел на скамейку. Дейл Барбара, повар, которого, кажется, было возведено в полковники (как кто-то говорил, приказом самого Президента), стоял под козырьком кинотеатра «Глобус», в тени, ещё более глубокой чем та, где прятался сам Расти. К тому же Барбара, это было видно, держал в поле зрения Джуниора.
    
Интересно.
    
Очевидно, Барбара пришёл к тому же выводу, который чуть раньше сделал для себя Расти: Джуниор не наблюдает, а ждёт. Возможно, кого-то, кто его заберёт. Барбара поспешно перешёл улицу и, спрятавшись от потенциального взгляда Джуниора за зданием горсовета, задержался возле его дверей, чтобы прочитать объявление. А потом зашёл вовнутрь.
    
Расти решил ещё некоторое время посидеть на том же месте. Под деревом сиделось хорошо, к тому же ему стало интересно, кого это может ждать Джуниор. Люди все ещё тянулись из «Диппера» (кое-кто задержался бы там и подольше, если бы сейчас наливали выпивку). У большинства из них, как и у того молодчика, который сидел на ступеньках, головы были склонены. Но не из-за боли, догадывался Расти, а от подавленности. Хотя это почти то же самое. Тема стоящая серьёзного обдумывания.
    
И вот появился чёрный угловатый пожиратель бензина, хорошо знакомый Расти: «Хаммер» Большого Джима Ренни. Он нетерпеливо посигналил тройке горожан, которые шли посреди улицы, шугнув их в сторону, как овец.
    
«Хаммер» остановился перед полицейским участком. Джуниор поднял голову, но не встал. Открылись двери. Из-за руля вылез Энди Сендерс, Ренни вылез с пассажирской стороны. Как это он позволил Сендерсу управлять его любимой чёрной жемчужиной? У сидящего на скамейке Расти брови полезли вверх. Нет, он никогда не видел никого другого, кроме самого Большого Джима, за рулём этого монстра. «Может, он решил повысить Энди от лизуна пяток до ранга своего шофёра», — подумал он, но, увидев, как Большой Джим поднимается по ступенькам туда, где так и сидел его сын, Расти поменял мнение.
    
Как и большинство медиков-ветеранов, Расти был довольно точным внешним диагностом. Он никогда не назначал курс лечения, основываясь на этих наблюдениях, но это же нетрудно — по походке отличить человека, которому полгода назад была сделана имплантация бедра, от такого, который сейчас страдает геморроем; можно легко узнать растяжение шеи по тому, как женщина поворачивается всем корпусом, вместо того, чтобы просто оглянуться через плечо; ты можешь узнать ребёнка, который хорошенько нахватался вшей в летнем лагере по тому, как он чухает себе голову. Большой Джим поднимался по ступенькам, положив одну руку себе на свой немалый живот, классическая позиция для человека, который недавно вывихнул себе плечо, или потянул руку, или и то, и другое вместе.
    
Итак, не удивительно, почему Сендерсу было доверено пилотировать этого зверя.
    
Они втроём начали о чём-то говорить. Джуниор не привставал, вместо этого Сендерс присел около него, порылся у себя в кармане и достал оттуда что-то, что блеснуло в блеклом свете дня. У Расти было хорошее зрение, но он сидел по крайней мере в пятидесяти ярдах поодаль, и он не узнал, что это за вещь. Что-то или стеклянное, или металлическое, единственное, что он понял наверняка. Джуниор положил этот предмет себе в карман, потом они втроём ещё говорили. Ренни показал на «Хаммер» здоровой рукой, но Джуниор покачал головой. Потом Сендерс показал на «Хаммер». Джуниор вновь возразил, наклонил голову, и в который раз взялся обрабатывать себе виски. Двое мужчин переглянулись, причём Сендерс выгибал шею, потому что так и продолжал сидеть на ступеньках. В тени Большого Джима, что показалось Расти знаменательным. Большой Джим пожал плечами и развёл руки в жесте «что здесь поделаешь». И тогда уже Сендерс встал и оба мужчины зашли в полицейский участок, перед тем Большой Джим задержался на довольно продолжительное время, чтобы погладить сына по плечу. Джуниор на это никак не отреагировал. Так и сидел, где сидел, словно решил просидеть там все свои дни. Сендерс для Большого Джима выступил в роли швейцара, придержав ему двери, а потом уже зашёл внутрь сам.
    
Как только двое выборных исчезли в участке, из городского совета появился целый квартет: пожилой джентльмен, молодая женщина, девочка и мальчик. Девочка держала мальчика за руку, а во второй руке несла шахматную доску. Мальчик имел вид почти такой же неутешительный, как и Джуниор, подумалось Расти… и, чёрт побери, он тоже себе трёт висок свободной рукой. Четвёрка пересекла Комм-Лэйн и приблизилась к скамейке Расти.
    
— Привет, — весело произнесла девочка. — Я Алиса, а это Эйден.
    
— Мы будем жить в доме, где живёт пассия, — сурово сообщил малыш по имени Эйден. Он не переставал тереть себе висок и выглядел очень бледным.
    
— Это просто чудесно, — ответил Расти. — Мне тоже хочется оказаться в доме, где моя пассия.
    
Мужчина с женщиной догнали детей. Они держались за руки. Отец и дочь, решил Расти.
    
— На самом деле мы просто хотели бы поговорить с пастором Либби, — объяснила женщина. — Вы часом не знаете, она уже вернулась?
    
— Не имею понятия, — ответил Расти.
    
— Ну, тогда мы пойдём, подождём её там. В пасиянате, — на этом слове она улыбнулась пожилому мужчине. Расти решил, что они, наверное, никакие не дочь с отцом. — Так нам посоветовал вахтёр.
    
— Эл Тиммонс? — Расти видел, как Эл залезал в кузов пикапа «Бэрпи».
    
— Нет, другой, — уточнил пожилой мужчина. — Он сказал, что преподобная может помочь нам с жильём.
    
Расти кивнул.
    
— А этого зовут Дейл?
    
— Мне кажется, он так и не назвал нам своего имени, — сказала женщина.
    
— Идём! — мальчик отпустил руку сестрички, вместо этого схватившись за молодуху. — Я хочу поиграть в ту другую игру, о которой ты говорила.
    
Однако голос у него звучал скорее капризно, чем нетерпеливо. Шок средней степени, наверняка. Или какое-то физическое недомогание. Если последнее, Расти надеялся, что там что-то не страшнее усталости. Милл сейчас меньше всего нуждался во вспышке гриппа.
    
— Они потеряли свою мать, по крайней мере, временно, — объяснила женщина. — Мы их опекаем.
    
— Очень хорошо с вашей стороны, — сказал Расти искренне. — Сынок, у тебя что-нибудь болит?
    
— Нет.
    
— Горло не болит?
    
— Нет, — ответил мальчик по имени Эйден. Он изучал Расти своими серьёзными глазами. — А знаете что? Если мы даже в этом году не пойдём никого пугать и кричать «лакомство или козни» на Хэллоуин, мне это безразлично.
    
— Эйден Эпплтон! — вскрикнула девочка крайне шокированным тоном.
    
Расти немного вздрогнул на своей скамейке, просто не мог удержаться. И тогда улыбнулся.
    
— Неужели? А почему так?
    
— Потому что нас водит мамочка, а мамочка поехала за купками.
    
— Он хотел сказать за покупками, — извинительно объяснила девочка по имени Алиса.
    
— Она поехала за квасольками, — уточнил Эйден. Он был похож на маленького дедушку — маленького, обеспокоенного дедушку. — Мне страшно идти на Хэллоуин без мамочки.
    
— Идём, Каролин, — позвал мужчина. — Нам надо еще…
    
Расти встал со скамейки.
    
— Мэм, могу я с вами поболтать минутку? Только подойдите ко мне.
    
Каролин бросила на него удивлённый, настороженный взгляд, но сделала пару шагов в тень голубой ели.
    
— У мальчика не было каких-то судорожных проявлений? — спросил её Расти. — Например, не бросал ли он неожиданно то, чем радостно занимался… ну, знаете, просто стоит неподвижно какое-то время… или застывший взгляд… чавканье губами…
    
— Ничего подобного не было, — сказал мужчина, присоединяясь к ним.
    
— Конечно, — согласилась Каролин, но немного перепугано.
    
Это заметил мужчина и, насупив свои импозантные брови, обратился к Расти.
    
— Вы врач?
    
— Помощник доктора, фельдшер, я просто подумал, возможно…
    
— Конечно, мы вам признательны за ваше неравнодушие, мистер…
    
— Эрик Эверетт. Зовите меня Расти.
    
— Мы признательны вам за ваше неравнодушие, мистер Эверетт, но я считаю его неуместным. Помните о том, что эти дети сейчас без своей матери…
    
— Они двое суток провели сами, без еды, — добавила Каролин. — Они старались сами дойти до города, когда эти двое… офицеров, — она наморщила нос так, словно от этого слова дышало чем-то гадким, — их нашли.
    
Расти кивнул.
    
— Это многое объясняет, я думаю так. Хотя у девочки вполне нормальный вид.
    
— Дети по-разному реагируют. А нам уже пора идти. Они уже далеко забежали, Терси.
    
Алиса с Эйденом бежали через парк, пиная ногами цветные кучки опавшей листвы. Алиса махала шахматной доской и кричала: «Пасиянат! Пасиянат!» во всю силу своих лёгких. Мальчик не отставал от неё и тоже что-то кричал.
    
«У ребёнка просто было временное моторное возбуждение, вот и все, — думал Расти. — А остальное — случайное совпадение. И даже не так: какой американский ребёнок не думает о Хэллоуине в конце октября?» Единственное что не радовало: если этих людей позже спросят, они припомнят, где и когда видели Эрика Расти Эверетта. Вот тебе и секретность.
    
Седоволосый мужчина повысил голос:
    
— Дети! Подождите!
    
Молодая женщина измерила Расти взглядом, потом протянула руку.
    
— Благодарю вас за ваше участие, мистер Эверетт, Расти.
    
— Наверняка, излишнее. Профессиональные комплексы.
    
— Вас можно полностью простить. Это самый безумный уик-энд в истории мира. Спишем на это.
    
— Вы правы. А если я вам понадоблюсь, найдёте меня в больнице или в амбулатории. Он махнул рукой в сторону «Кэти Рассел», которую будет видно отсюда, когда осыплется остальная листва. Если листва осыплется.
    
— Или на этой скамейке, — улыбнулась она.
    
— Или на этой скамейке, да, — тоже улыбнулся он.
    
— Каролин! — позвал Терстон нетерпеливо. — Идём уже!
    
Она слегка помахала Расти — не более, чем шевельнула пальцами — и побежала догонять своих. Двигалась легко, грациозно. Расти стало интересно, знает ли Терси ту истину, что девушки, которые умеют бегать легко и грациозно, почти всегда убегают от своих стареющих любовников, рано или поздно. Вероятно, знает. Вероятно, с ним уже такое случалось раньше.
    
Расти смотрел, как они через площадь продвигаются в направлении шпиля церкви Конго. Потом деревья спрятали их из вида. Когда он вновь посмотрел на полицейский участок, Джуниора Ренни там уже не было.
    
Расти посидел ещё пару минут, барабаня пальцами себе по коленям. Наконец, принял решение и встал. Проверка городского склада в поисках исчезнувших госпитальных баллонов с пропаном может подождать. Теперь его больше интересовало, что один-единственный в Милле армейский офицер может делать в здании городского совета.
   
   
    
     
9
    
    
Что делал Барби в то мгновение, когда Расти через Комм-Лэйн направлялся к горсовету, так это изумлённо свистел сквозь зубы. Бомбоубежище было длинное, как вагон-ресторан, и полки в нём были доверху заставлены консервами. Большей частью рыбными: ящики сардин, ряды лосося и очень много чего-то с названием «Мелкие мальки моллюсков Сноу»[230], которых Барби искренне надеялся никогда не отведать в своей жизни. Стояли там также ящики с сухими продуктами, включая пластиковые контейнеры, на которых были надписи: РИС, ПШЕНО, МОЛОЧНЫЙ ПОРОШОК и САХАР. Высокие штабеля положенных горизонтально бутылок, обозначенных: ПИТЬЕВАЯ ВОДА. Он насчитал десять больших картонных коробок с трафаретом: ПРАВИТЕЛЬСТВО США. ФЕДЕРАЛЬНЫЙ ЗАПАС ПЕЧЕНЬЯ. Ещё на двух значилось: ПРАВИТЕЛЬСТВО США. ФЕДЕРАЛЬНЫЙ ЗАПАС ШОКОЛАДНЫХ БАТОНЧИКОВ. На стене висел пожелтевший плакат с лозунгом: «700 калорий в день убивает голод в пень».
    
— Помечтайте, — пробурчал Барби.
    
В дальнем конце виднелись какие-то двери. За ними оказалась египетская тьма, он, пощупав стену, нашёл выключатель. Ещё одна комната, не такая большая, но и не маленькая. На вид старая, покинутая, но не грязная — Эл Тиммонс должен был знать о её существовании, потому что кто-то же вытирал пыль с полок и заметал пол, — хотя и полузабытая. Запасы воды хранились в стеклянных бутылках, он таких не видел со времён своего короткого пребывания в Саудовской Аравии.
    
В этой, второй, комнате хранилась где-то дюжина складных кроватей, простые синие одеяла и матрасы в прозрачных пластиковых мешках также ждали своего использования. И несколько десятков коробок с надписями: САНИТАРНЫЕ КОМПЛЕКТЫ и ПРОТИВОГАЗЫ. Тут же стоял генератор небольшой мощности. Он работал — вероятно, завёлся, когда Барби включил свет. Сбоку от генератора были две полки. На одной стоял радиоприёмник, который, наверное, выглядел новинкой в то время, когда свежим хитом была песня Си Дабл'ю Макколла «Конвой»[231]. На другой полке стояли две газовых плитки и металлический бокс яркого жёлтого цвета. Логотип на нём был тех времён, когда CD[232] означало что-то другое, чем компакт-диск. Это было как раз то, зачем он сюда пришёл.
    
Барби потянул бокс и чуть его не упустил — тежеленный. Впереди на нём была шкала с надписью ИМП./СЕК. Надо было включить прибор и направить на что-то его сенсор, тогда стрелка могла остаться на зелёном поле, перейти на жёлтое в центре шкалы… или заскочить на красное. В последнем случае, подытожил Барби, хорошего было мало.
    
Он включил прибор. Крохотная лампочка питания осталась тёмной, а стрелка — невозмутимой — на цифре 0.
    
— Аккумулятор сдох, — произнёс голос позади его. Барби чуть из собственной шкуры не выскочил. Обернувшись, он увидел в дверях, которые соединяли две комнаты, высокого, упитанного блондина.
    
На мгновение имя выскочило у него из головы, хотя этот мужчина почти каждое воскресенье утром посещал ресторан, иногда вместе с женой, и всегда с двумя своими дочурками. Тогда память включилась, и он произнёс:
    
— Расти Эверс, не так ли?
    
— Близко к цели, то есть Эверетт, — протянул руку вошедший. Барби, немного с опаской, подошёл и пожал её. — Увидел, как вы сюда заходили. А это, — он кивнул на счётчик Гейгера, — вероятно, неплохая идея. Оно должно от чего-то питаться. — Расти не уточнил, что имел в виду под оно, но в этом не было потребности.
    
— Рад, что мы с вами думаем одинаково. Вы напугали меня едва ли не до инфаркта. Однако в таком случае именно вы бы мне и смогли помочь, как я догадываюсь. Вы же врач, да?
    
— ПД, — уточнил Расти, — это означает…
    
— Я понимаю, помощник доктора, фельдшер.
    
— О'кей, вы выиграли этот кухонный прибор, — Расти показал на счётчик Гейгера. — Он, вероятно, питается от шестивольтовых батареек. Я уверен, что видел такие в Бэрпи. Но не уверен, что там сейчас кто-то есть. Итак… может, разведаем здесь рядом?
    
— Где именно вы предлагаете разведывать?
    
— На складе позади горсовета.
    
— И нам это надо, ради того чтобы…
    
— Зависит от того, что мы там найдём. Если то, что пропало у нас из больницы, мы с вами сможем обменяться кое-какой информацией.
    
— Не хотите сначала сообщить, что именно у вас пропало?
    
— Пропан, браток.
    
Барби оторопел.
    
— Что за чертовщина? Идём, посмотрим.
   
   
    
     
10
    
    
Джуниор стоял возле подножия ступенек, которые вели вверх вдоль боковой стены аптеки Сендерса, не зная, способен ли он по ним взобраться, когда у него так болит голова. Возможно. Вероятно. В то же время он боялся, что на полдороги вверх его череп может взорваться, как новогодняя хлопушка. Снова у него перед глазами плавало пятнышко, дёргаясь туда-сюда с каждым ударом сердца, но оно не было больше белым. Оно стало ярко-красным.
    
«В темноте мне станет хорошо, — думал он. — В кладовке, с моими подружками».
    
Если здесь всё пройдёт надлежащим образом, он сможет пойти туда. Сейчас кладовка в доме Маккейнов на Престил-Стрит казалась ему самым желанным местом на земле. Конечно, там лежал ещё и Коггинс, ну и что? Джуниор запросто может убрать прочь этого сраного гимнослогателя. Но Коггинса надо придержать ещё какое-то время. Джуниора меньше всего интересовала судьба его отца (его ни удивило и ни встревожило то, что тот сделал; Джуниор всегда знал, что его отец способен на убийство), но он был очень заинтересован в том, чтобы утопить Дейла Барбару в нужнике.
    
«Если мы сделаем все надлежащим образом, мы не просто уберём его с нашего пути, — объяснял Большой Джим этим утром. — Мы используем его для объединения нашего города перед лицом кризиса. И эту никчёмную газетчицу тоже. В отношении неё у меня тоже есть идея. — Он положил свою рыхлую, мясистую ладонь Джуниору на плечо. — Мы одна команда, сынок».
    
Возможно, не навсегда, возможно, только теперь, но сейчас они действительно тянули один плуг. Итак, они должны позаботиться о Бааарби. Джуниору взбрело на ум, что это Барби виновен в том, что у него болит голова. Если Барби действительно побывал за океаном — в Ираке, ходили слухи — он мог привезти со Среднего Востока кое-какие чёртовы сувениры. Скажем, яд. Джуниор обедал в «Розе-Шиповнике» множество раз. Барбара легко мог подбросить ему кое-что в пищу. Или в кофе. А если Барбара даже не лично это сделал, он мог подговорить Рози. Эта пизда полностью находится под его чарами.
    
Джуниор медленно побрёл вверх, останавливаясь через каждые четыре ступеньки. Голова у него не взорвалась, и, добравшись до верхней площадки, он полез в карман за ключом от помещения, который ему вручил Энди Сендерс. Сначала он никак не мог нащупать ключ, и уже подумал, что потерял, но, наконец, пальцы наткнулись на него под мелкими монетами в глубине кармана.
    
Он осмотрелся вокруг. Несколько человек шли по улице, возвращаясь с сеанса в «Диппере», но никто не посмотрел вверх, не увидел его на лестничной площадке перед помещением Барбары. Ключ повернулся в замке, и Джуниор проскользнул внутрь.
    
Он не включал света, хотя генератор Сендерса, наверняка, подпитывал и эту квартиру. Полутьма делала менее видимым пятно, пульсирующее перед его глазами. Он начал заинтересованно осматриваться. Тут были книги: полки и полки книг. Или Бааарби бросил их на произвол судьбы, когда убегал из города, или договорился с кем-то — скорее всего с Петрой Ширлз, которая работает внизу, в аптеке, — чтобы их куда-нибудь ему переслали? Тогда он, вероятно, договорился и об этом ковре, который лежит на полу гостиной — произведение каких-то верблюжьих жокеев, который Барби, несомненно, подцепил на тамошнем базаре в своё свободное от пыток подозреваемых и лишения невинности маленьких мальчиков время.
    
Нет, он не договаривался о пересылке своего имущества, решил Джуниор. Не было потребности, потому что он и не собирался на самом деле покидать город. Только ему прострелила эта идея, как Джуниор уже удивлялся, почему он не додумался до этого раньше. Бааарби здесь нравится, он никогда не покинет этот город по собственной воле. Ему здесь классно, как червю в собачьей блевотине.
    
«Найди что-то, от чего он не сможет отбрехаться, — инструктировал его Большой Джим. — Что-то такое, что может принадлежать только ему. Ты понимаешь, о чём я говорю?»
    
«Отец, я что, по-твоему, глуп? — подумал сейчас Джуниор. — Если я глуп, как это так вышло, что именно я спас твою сраку в прошлую ночь?»
    
Но у отца была мощная рука, он временами так ужасно замахивался на него, когда бесился, что заедаться не следовало бы. Он ни разу не ударил Джуниора по жопе, не дал ему пощёчины, когда тот был маленьким, Джуниор всегда относил это на счёт окультуривающего воздействия своей покойной матери. Теперь он подозревал, что причина заключалась в том, что отец глубоко в душе понимал: если начнёт, вряд ли сможет остановиться.
    
— Каков отец, таков и сын, — произнёс Джуниор и захохотал. Голова отозвалась болью, но он всё равно хохотал. Как там говорится, в старой прибаутке: смех — наилучшее лекарство?
    
Он вошёл в спальню Барби, увидел аккуратно заправленную кровать и подумал, как было бы классно наложить на ней прямо посредине большую кучу. Да ещё и подтереться подушкой. «Тебе нравится, Бааарби?»
    
Вместо этого он открыл комод. В верхнем ящике трое или четверо джинсов и пара шорт хаки. Под шортами нашёлся мобильный телефон, и он на мгновение подумал, что телефон — именно то, за чем он сюда пришёл. Но нет. Дешёвый аппарат с распродажи, типа тех, что дети в колледже называют «разовыми» или «выкидышами». Барби всегда может сказать, что это не его вещь. Во втором ящике лежало с полдесятка трусов и пар пять чисто-белых спортивных носков. Третий ящик был пуст.
    
Он заглянул под кровать, в голове загудели колокола — кажется, ему совсем не полегчало. Там ничего не было, даже пыли. Вот же Бааарби, такой аккуратист. Джуниор подумал, не достать ли с кармана-пистончика имитрекс, но не стал этого делать. Он уже проглотил пару пилюль, и абсолютно без всякого эффекта, кроме металлического привкуса на задней стенке горла. Он знал, какое лекарство ему нужно: тёмная каморка на Престил-Стрит. И компания его подружек.
    
Тем временем он все ещё здесь. И должен здесь найти хоть что-то.
    
— Что-то такое, — прошептал он. — Должен найти что-то такое.
    
Он уже хотел вернуться в гостиную, как вдруг, смахивая влагу из уголка своего дрожащего левого глаза (не зная, что он налился кровью), застыл, поражённый одной идеей. Он вернулся к комоду, вновь выдвинул ящик с трусами и носками. Носки были скручены в мячики. Джуниор, когда ещё учился в школе, иногда прятал траву или таблетки в своих скрученных носках; а однажды даже ажурные трусики Адриетты Недо. Носки — удобная вещь для тайника. Он начал перебирать пару за парой скрученные носки и внимательно прощупывать.
    
В третьем «мячике» он что-то нащупал, что-то наподобие плоского куска металла. Нет, два куска. Он раскрутил носки и вытряс оттуда наверх комода находку.
    
Армейские личные жетоны Дейла Барбары. И, несмотря на свою бешеную головную боль, Джуниор улыбнулся.
    
«Бааарби, ты влип, — подумал он. — Ты, козел, теперь уже точно влип».
   
   
    
     
11
    
    
По ту сторону Купола около дороги Малая Сука ещё изобиловали зажжённые ракетами «Фастхок» возгорания, но к наступлению тьмы они потухнут; пожарные команды четырёх городов, усиленные смешанными подразделениями армейской и морской пехоты, над этим работали, и очень успешно. Все погасили бы даже раньше, размышляла Бренда, если бы тамошним пожарным не противостоял ещё и порывистый ветер. Здесь, со стороны Милла, они не имели такой проблемы. Сегодня это благословение. Позже это может стать проклятьем. Нет смысла заранее что-то знать.
    
Сегодня Бренда не позволяла себе задумываться над этим вопросом просто потому, что ей было хорошо. Если бы утром кто-то у неё спросил, когда, по её мнению, она сможет вновь почувствовать себя хорошо, Бренда могла бы ответить: «Наверное, в следующем году, а может, и никогда». Однако она обладала достаточной мудростью для понимания того, что это чувство не будет продолжаться долго. Полтора часа напряжённой работы очень поспособствовали; физические упражнения освобождают эндорфины, неважно, какие эти упражнения: хоть бег трусцой, хоть прибивание горящих кустов лопатой. Но здесь было что-то большее, чем эндорфины. Здесь было управление важным делом, таким, с которым управиться могла только она.
    
На дым прибыли и другие волонтёры. Четырнадцать мужчин и три женщины стояли по обе стороны Малой Суки, кто-то держал в руках лопаты и резиновые коврики, которыми они гасили языки пламени, кто-то с портативными помпами, которые они таскали на спинах, а теперь поскидывали их с себя, и те стояли на твёрдом грунте немощенных обочин. Эл Тиммонс, Джонни Карвер и Нелл Туми сматывали шланги, запихивая их назад в кузов пикапа «Бэрпи». Томми Андерсон из «Диппера» и Лисса Джеймисон — хотя и крохотная нью-эйджерка, но сильная, словно лошадь, — тащили в другую машину глубинный насос, которым они качали воду из ручья Малая Сука. Вокруг звучал смех, и Бренда понимала, что не только она наслаждается выбросом эндорфинов.
    
Заросли по обе стороны дороги стояли чёрными и ещё тлели, пропало несколько деревьев, но это и все. Купол задерживал ветер и помог им также в другом смысле, частично заблокировав ручей, он превратил эту местность в разрастающееся болото. Пожар по другую сторону барьера выглядел совсем иначе. Люди, которые боролись с ним там, казались мерцающими призраками, едва видимыми сквозь пламя и сажу, которая скапливалась на поверхности Купола.
    
Ёрнической походкой к ней приблизился Ромео Бэрпи. В одной руке он держал мокрую метлу, во второй — резиновый коврик. На нижней стороне коврика так и остался висеть ценник. Надпись на нём была закопчена, но ещё читалась: КАЖДЫЙ ДЕНЬ РАСПРОДАЖИ В БЕРПИ! Он бросил коврик на землю и протянул ей измазанную сажей руку.
    
Бренда удивилась, но ответила. Она крепко пожала протянутую руку.
    
— За что это, Ромми?
    
— За вашу замечательную гоботу здесь, — ответил он.
    
Она рассмеялась неловко, но удовлетворённо.
    
— Любой бы мог сделать её в таких условиях. Огонь был лишь поверхностным, а под ногами здесь так плещет, что пожар мог бы, наверняка, ещё до ночи потухнуть сам собой.
    
— Возможно, — сказал он, и тогда показал рукой сквозь деревья на проделанную вырубку, через которую вилась полуразваленная каменная изгородь. — А возможно, огонь добрался бы до той высокой тгави, потом перешёл на деревья на другой стороне, а тогда хоть из дома убегай. Гореть могло бы неделю, а то и месяц. Особенно при отсутствии чёртовой пожарной бригады. — Он отвернулся и сплюнул. — Даже и без ветра огонь чудесно горит, пока ему есть что жрать. Там, на юге, есть шахты, где пожары длятся уже по двадцать-тридцать лет. Я об этом читал в «Нешнл Джеографик». А под землёй никакого ветра. И откуда нам знать, что ветер вдруг не поднимется? Мы и на волос не знаем, на что способна эта штука.
    
Они вместе посмотрели на Купол. Копоть и пепел сделали его видимым — до какой-то меры — на высоту почти сотни футов. Из-за этого также неважно стало видно, что делается по ту сторону, и Бренде это не нравилось. Она не хотела об этом глубоко задумываться, особенно когда такие мысли могут свести на нет её хорошее настроение от сегодняшней работы, однако серьёзно — ей почему-то это очень не нравилось. Это возвращало её к воспоминанию о вчерашнем странном, расплющенном закатном солнце.
    
— Дейл Барбара должен позвонить по телефону этому своему приятелю в Вашингтон, — произнесла она. — Сказать ему, когда там погасят пожар, они должны помыть из брандспойтов это что-то со своей стороны. А мы сделаем то же самое со своей.
    
— Хорошая идея, — согласился Ромео. Но было и ещё что-то у него в мыслях. — Мадам, вы заприметили что-то в вашей команде? Потому что я да.
    
Бренда всполошилась:
    
— Я никому здесь не командир.
    
— Да нет. Вы отдавали приказы, и поэтому вы командир, а они ваша команда. Вы видите среди них кого-то из копов?
    
Она пригляделась.
    
— Никакого, — продолжал Ромео. — Ни Рендольфа, ни Генри Моррисона, ни Фрэдди Дентона или Рупи Либби, ни Джорджа Фредерика… и также никого из новичков. Тех пацанов.
    
— Возможно, они заняты с… — она не знала, что сказать.
    
Ромео кивнул.
    
— О-ля-ля. Заняты чем? Вы не знаете, я тоже не знаю. Но чем бы они там себе не занимались, я не уверен, что мне это нравится. И ещё меньше уверен, что оно того стоит. На вечер четверга назначено городское собрание, и если у нас здесь так и будет это продолжаться, думаю, должны произойти какие-то, — он сделал паузу. — Может, я лезу поперёд батьки в пекло, но, я считаю, вы должны стать шефом пожарной команды и полиции.
    
Бренда задумалась об этом. Вспомнила найденную ей папку под названием ВЕЙДЕР, и уже тогда медленно покачала головой.
    
— Ещё очень рано для чего-то подобного.
    
— А что, если бы пгосто шефом пожарных? Что в отношении только этого? — льюистоновский говор ещё сильнее прорезался в его голосе.
    
Бренда оглянулась вокруг на закопчённые кустарники и обожжённые деревья. Конечно, отвратительное зрелище, словно фотокарточка с поля битвы времён Первой мировой войны, но больше не опасное. Люди, которые прибыли сюда, получили боевое крещение. Они команда. Её команда.
    
Она улыбнулась.
    
— Над этим я подумаю.
   
   
    
     
12
    
    
Впервые, начиная с того времени, как Джинни Томлинсон начала ходить по госпитальным коридорам, она беспрерывно бегала, бросаясь на громкое визжание вызовов, которые звучали, как плохие новости, и сейчас у Пайпер не было возможности поболтать с ней. Она и не старалась даже. Она просидела в приёмной достаточно долго, чтобы представить себе картину: трое людей — двое медиков и одна волонтёрка по имени Джина Буффалино — управляют целой больницей. Они справлялись, однако, не полностью. Когда Джинни наконец-то вернулась, шла она медленно. С опущенными плечами. В одной руке у неё мотылялась чья-то медицинская карточка.
    
— Джинни? — спросила Пайпер. — Все хорошо?
    
Пайпер подумала, что Джинни сейчас огрызнётся, но, вместо ворчания, та подарила ей вымученную улыбку. И села рядом.
    
— Хорошо. Только устала, — она помолчала. — И ещё, Эд Карти только что умер.
    
Пайпер взяла её за руку.
    
— Мне очень жаль это слышать.
    
Джинни сжала её пальцы.
    
— Не надо. Ты знаешь, как женщины говорят о родах? Эта легко рожала, а та тяжело.
    
Пайпер кивнула.
    
— Смерть очень похожа на это. Мистер Карти долго тужился, а теперь он разродился.
    
Пайпер эта идея показалась красивой. Она подумала, что могла бы использовать её в проповеди… хотя тут же осознала, что людям не захочется слушать проповедь о смерти в это воскресение. То есть если Купол никуда не денется.
    
Некоторое время они просто сидели. Пайпер старалась придумать, как ей лучше всего спросить о том, о чём она должна была спросить. Но вопросы не понадобились.
    
— Её изнасиловали, — произнесла Джинни. — Скорее всего, не один раз. Я боялась, что Твичу придётся подвергнуть себя испытанию в наложении швов, но у меня как-то получилось остановить кровотечение вагинальным тампоном, — она помолчала. — Я плакала. По счастью, девушка не была полностью в сознании, чтобы это заметить.
    
— А дитя?
    
— В общем-то, здоровое восемнадцатимесячное создание, но оно тоже доставило нам хлопот. Небольшие судороги. Наверное, из-за чрезмерного пребывания на солнце. Плюс обезвоживание… голод… ну, и, собственно, ранение, — Джинни провела рукой наискось себе по лбу.
    
В коридоре появился Твич и присоединился к ним. Вид он имел такой, словно на световые года отдалился от себя бывшего, бойкого говоруна.
    
— Люди, которые её изнасиловали, также ранили дитя? — голос Пайпер звучал ровно, но в её уме зияла тонкая красная трещина.
    
— Малыша Уолтера? Думаю, он просто упал, — произнёс Твич. — Сэмми что-то говорила, что там развалилась колыбель. Я с её слов не все разобрал, но почти уверен, что это была просто случайность. То есть эта часть истории.
    
Пайпер удивлённо посмотрела на него:
    
— Так вот что она приговаривала. А я думала, она водички просит.
    
— Я уверена, что она хотела пить, — сказала Джинни. — Но у её мальчика действительно двойное имя — Малыш Уолтер. Они его назвали так в честь блюзмена, кажется, тот играл на губной гармошке. Она с Филом… — Джинни показала жестами, как затягиваются травой и задерживают в лёгких дым.
    
— О, Фил, это было что-то большее, чем простое курении марьиванны, — сказал Твич. — Когда речь шла о наркотиках, он был многоцелевой личностью.
    
— Он умер? — спросила Пайпер.
    
Твич пожал плечами.
    
— Я его не видел где-то с весны. Если и так, то, наконец, избавилась.
    
Пайпер посмотрела на него неодобрительно.
    
— Извиняюсь, преподобная, — слегка поклонился ей Твич и обернулся к Джинни. — А есть ли вести от Расти?
    
— Ему надо немного отдохнуть, — ответила она. — Я приказала ему уйти прочь. Он скоро вернётся, я уверена.
    
Пайпер сидела между ними, на вид спокойная. Но внутри неё расширялась красная трещина. Во рту поселился кислый привкус. Она вспомнила тот вечер, когда отец запретил ей пойти на скейт-арену на моле из-за того, что она наговорила грубостей матери (тинэйджеркой, грубости сыпались из Пайпер Либби, как из дырявого мешка). Она пошла наверх, позвонила подружке, с которой договаривалась встретиться, и сообщила той — абсолютно приятным и ровным голосом, — что, дескать, планы изменились, кое-что случилось, и она не сможет с ней увидеться. На следующий уик-энд? Конечно, ага, конечно, счастливо поразвлекаться, нет, со мной все хорошо, бай. А потом устроила погром в своей комнате. Закончила тем, что содрала со стены любимый плакат «Оазиса»[233] и изорвала его в клочья. На тот момент она уже хрипло плакала, не из жалости, а в очередном припадке той злости, которые прокатывались через её юношеские года, как ураганы пятой категории. Где-то посреди этого безумия наверх поднялся отец и стоял в дверях, внимательно глядя на неё. В конце концов, заметив его, она начала задиристо смотреть ему в глаза, задыхаясь от мысли, как она его ненавидит. Как она ненавидит их обоих. Если бы они умерли, она бы жила со своей тёткой Рут в Нью-Йорке. Тётка Рут умела жить весело. Не то, что некоторые. Он протянул к ней руки, протянул с открытыми ладонями. Это был какой-то такой жест, от которого рассосалась её злость, и едва не распалось на куски её сердце.
    
— Если ты не будешь контролировать свой гнев, твой гнев будет контролировать тебя, — произнёс он, и тогда ушёл, ступая по коридору со склонённой головой. Она не громыхнула за ним дверьми. Она прикрыла их, очень-очень тихо.
    
Это был тот год, когда она определила частые вспышки гнева для себя приоритетом номер один. Убить их полностью означало убить часть себя, но она чувствовала, что, если у ней не получится в чём-то фундаментально измениться, она останется пятнадцатилетней надолго, очень-очень надолго. Она начала учиться самоконтролю, и в большинстве случаев это удавалось. Когда чувствовала, что контроль выскальзывает, она вспоминала отцовские слова и те его открытые ладони, и то, как он медленно шёл по коридору верхнего этажа в доме, где она выросла. Через девять лет, когда он умер, во время траурной службы она произнесла: «Мой отец сказал мне самую важную в моей жизни вещь». Она не уточнила, что именно он ей когда-то сказал, но мать знала; она сидела на передней скамье в церкви, настоятелем которой теперь была её дочь.
    
За последние двадцать лет, когда она чувствовала страшное желание наброситься на кого-то — и часто это желание было на границе контроля, потому что люди умеют быть такими глупыми, такими упрямо тупыми, — она обращалась к отцовским словам: если ты не будешь контролировать своего гнев, твой гнев будет контролировать тебя.
    
Но сейчас красная трещина распространялась, и она чувствовала старое желание бросаться чем-нибудь. Царапать кожу до кровавого пота.
    
— Ты не спрашивала её, кто это сделал?
    
— Конечно же, спрашивала, — ответила Джинни. — Она не говорит. Потому что напугана.
    
Пайпер вспомнила, как, увидев мать с ребёнком на обочине, она подумала, что там лежит кем-то брошенный мешок с мусором. И именно так их и воспринимали те, кто это сделал. Она встала.
    
— Я пойду с ней поболтаю.
    
— Прямо сейчас это не очень удачная идея, — сказала Джинни. — Она на седативах, к тому же…
    
— Пусть попробует, — произнёс Твич. Лицо у него было бледное. Руки сцеплены между колен. Непрерывно потрескивал костяшками пальцев. — И удачи вам, преподобная.
   
   
    
     
13
    
    
Глаза у Сэмми были полузакрыты. Она их медленно открыла, когда Пайпер села рядом с её кроватью.
    
— Вы… та, кто…
    
— Да, — взяла её за руку Пайпер. — Меня зовут Пайпер Либби.
    
— Спасибо вам, — сказала Сэмми, и её глаза вновь затуманились, начали закрываться.
    
— Отблагодаришь мне тем, что назовёшь тех, кто тебя изнасиловал.
    
В полузатемненной комнате — тёплой, потому что госпитальный кондиционер был отключён — Сэмми покачала головой.
    
— Они сказали, что сделают мне плохо. Если я расскажу. — Она поглядела на Пайпер. Коровьим взглядом, преисполненным тупой покорности. — Они могут сделать плохо и Малышу Уолтеру тоже.
    
Пайпер кивнула.
    
— Я понимаю, тебя напугали. Но скажи мне, кто они были. Назови их имена.
    
— Вы что, меня не слышите? — Она смотрела теперь мимо Пайпер. — Они сказали, что сделают плохо…
    
Пайпер не имела на это времени, девушка могла отключиться в любой миг. Она ухватила Сэмми за запястья.
    
— Мне нужны их имена, и ты мне их назовёшь.
    
— Я не смею, — у Сэмми вновь начали сочиться слезы.
    
— Тебе нужно, потому что, если бы я тебя не подобрала, ты бы сейчас уже была мёртвой, — она помолчала, а потом начала вгонять нож ещё глубже. Позже она может пожалеть об этом, но не сейчас. Сейчас эта девушка в кровати была препятствием между Пайпер и тем, что она желала знать. — Не говоря уже о твоём сыне. Он бы тоже умер. Я спасла тебе жизнь, спасла его, я требую их имена.
    
— Нет, — однако, девушка всё более слабела, и какой-то частицей своей души преподобная Пайпер Либби этому радовалась. Позже ей станет противно; позже она будет думать о себе: «Ты ничем не отличаешься от тех мужиков, насилие есть насилие». Но сейчас здесь присутствовало наслаждение, как наслаждение было в том, чтобы сдирать со стены и рвать в клочья драгоценный плакат, конечно же.
    
«Мне это нравится, потому что от этого больно, — думала она. — Больно в моём сердце».
    
Она наклонилась над заплаканной девушкой.
    
— Прочисти себе уши, Сэмми, потому что тебе нужно услышать, что я тебе скажу. Они сделали это раз, они сделают это вновь. И тогда, когда появится другая женщина с кровоточащим влагалищем, а то ещё и беременная дитятей кого-то из тех насильников, я приду к тебе, и я скажу…
    
— Нет! Перестаньте!
    
— Что ты поспособствовала этому. Это ты была там и подстрекала их.
    
— Нет! Это не я, это Джорджия! Джорджия их подстрекала, — зарыдала Сэмми.
    
Пайпер сразу ощутила холод. Женщина. Какая-то женщина была там. В голове её красная трещина разошлась ещё шире. Скоро она начнёт изрыгаться лавой.
    
— Назови мне имена, — повторила она.
    
И Сэмми назвала.
   
   
    
     
14
    
    
Джеки Веттингтон и Линда Эверетт сидели в машине перед «Фуд-Сити». Магазин, вместо восьми, сегодня должен был закрыться в пять часов. Их сюда послал Рендольф, потому что считал, что раннее закрытие может послужить причиной беспорядков. Неумная идея, потому что в супермаркете было почти пусто. На парковке стояло с десяток машин, а несколько клиентов, которые ещё делали покупки, двигались вяло, словно одновременно смотрели какой-то общий глупый сон. Обе полицейские видели только одного кассира, подростка по имени Брюс Ярдли. Вместо кредитных карточек, мальчик принимал только денежную наличность и расписки. Мясной прилавок выглядел убого, однако цыплят там было ещё полно, а большинство полок с консервами и сухими продуктами были плотно затарены жестянками и коробками.
    
Они ждали, пока супермаркет покинут последние покупатели, когда зазвонил телефон Линды. Она взглянула на экран и ощутила укол страха в животе. Звонила Марта Эдмандс, которая присматривала за Дженнилл и Джуди, пока Линда и Расти были на работе — а на работе они находились почти беспрерывно с той поры, как опустился Купол.
    
— Марта? — спросила она, молясь, чтобы там ничего не случилось, чтобы Марта просто спросила её, нормально ли, если она сводит девочек на площадь, или ещё что-нибудь такое. — Марта, у вас все хорошо?
    
— Ну… да. В целом, в общем, — Линду поразила тревожность, которую она расслышала в голосе Марты. — Но… ты знаешь о тех судорогах?
    
— О Господи… У неё был припадок?
    
— Думаю, да, — сказала Марта, и поспешила добавить: — Они сейчас в полном порядке, разрисовывают картинки в соседней комнате.
    
— Что случилось? Расскажи мне!
    
— Они сидели на качелях. Я занималась моими цветами, готовила их к зиме…
    
— Марта, прошу! — вскрикнула Линда, и Джеки дотронулась до её руки.
    
— Извини. Начала лаять Одри, и я обернулась. Я спросила: «Солнышко, с тобой все хорошо?» Она не ответила, просто слезла с качели и села под ней, ну там, знаешь, где ямка, которую вытоптали ногами? Она не падала, ничего такого, просто сама села. И смотрит прямо перед собой и чавкает губами, как вот вы меня предупреждали, что такое может быть. Я подбежала… ну, чуточку её встряхнула… а она и говорит… сейчас, вспомню…
    
«Вот оно, — подумала Линда. — Остановите Хэллоуин, вы должны остановить Хэллоуин».
    
Но нет. Там было кое-что другое.
    
— Она говорит: «Розовые звезды падают. Розовые звезды падают. За ними остаются полосы». И тогда ещё: «Здесь так темно, здесь так плохо дышать». После чего она очухалась и сейчас у нас все в порядке.
    
— Слава тебе, Господи, — произнесла Линда, и тогда уже переключилась мыслями на пятилетнюю дочурку. — А с Джуди все обстоит благополучно? Это её не напугало?
    
В телефоне зависла длинная пауза, а потом Марта сделала выдох:
    
— Ох.
    
— Что ох? Что должен означать этот твой ох?
    
— Так это было с Джуди, Линда. Не с Дженнилл. На этот раз это случилось с Джуди.
   
   
    
     
15
    
    
— Я хочу поиграть в ту другую игру, о которой ты говорила, — говорил Эйден Каролине Стерджес, когда они остановились на площади поболтать с Расти. Другая игра, которую она имела в виду, называлась Красный Свет, хотя Каролин почти не помнила её правил — не удивительно, если последний раз играла в неё, когда ей самой было лет шесть или семь.
    
Однако, как только они оказались перед деревом в просторном дворе «пасияната», правила ей тут же припомнились. И, как не удивительно, вспомнил их также Терстон, который не просто готов был поиграть, но, как показалось, к этому стремился.
    
— Помните, — поучал он детей (которые сами каким-то чудом никогда не были знакомы с наслаждением от игры в красный свет), — она может считать до десяти с любой скоростью, как ей захочется, но если она, обернувшись, поймает кого-то в движении, тот должен вернуться туда, откуда начал.
    
— Меня она не поймает, — заявила Алиса.
    
— И меня, — решительно произнёс Эйден.
    
— Вот и увидим, — сказала Каролин и отвернулась лицом к дереву. — Раз, два, три, четыре… пять, шесть, семь… восемь-девять-десять КРАСНЫЙ СВЕТ! — резко обернулась она.
    
Алиса застыла с улыбкой на лице и одной ногой, задранной для прыжка. Терстон, также с улыбкой, растопырив руки, стоял в позе «Призрака оперы»[234]. Она заметила небольшое движение у Эйдена, но даже не подумала отсылать его на стартовую позицию. Он светился счастьем, а ей отнюдь не хотелось лишать его радости.
    
— Хорошо, — согласилась она. — Хорошенькие статуи. А теперь второй раунд.
    
Она вновь отвернулась лицом к дереву и начала считать, наслаждаясь тем полузабытым детским страхом от того, что кто-то движется у тебя за спиной.
    
— Раздватри, четырепять, шестьсемьвосемьдевятьдесять. КРАСНЫЙ СВЕТ!
    
Крутнулась. Алиса застыла уже чуть ли не рядом. В десяти шагах позади неё дрожал, стоя на одной ножке, Эйден, чётко было видно болячку у него на коленке. Терси стоял позади мальчика, положив одну руку себе на грудь, словно какой-то оратор, и улыбался. Похоже на то, что выиграет Алиса, вот и хорошо; она встанет на это место, и тогда выиграет её братец. Каролин с Терстоном об этом позаботятся.
    
Она вновь обернулась к дереву.
    
— Раздватричеты…
    
И тут закричала Алиса.
    
Обернувшись, Каролин увидела, что Эйден Эпплтон лежит на земле. На мгновение ей показалось, что он продолжает игру. Колено — то, на котором была царапина — было задрано вверх так, словно он продолжал бежать, лёжа на спине. Широко раскрытые глаза смотрели в небо. Рот его сложился в маленькое, морщинистое О. На шортах у него расплывалось тёмное пятно. Каролин бросилась к малышу.
    
— Что с ним? — спросила Алиса. Каролин увидела, как все переживания последних ужасных дней отразилась у девочки на лице. — С ним все хорошо?
    
— Эйден? — проревел Терстон. — Ты в порядке, мальчик?