1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
Время бочку выкатывать…
     
    
    
К прочим голосам прибавился голос Дервента. Из уголка губ небрежно торчала сигарета. Правая рука, обнимая за плечи женщину в саронге, деликатно и рассеянно ласкала ее грудь. Он пел, глядя на человека-собаку с веселым презрением.
    
— …банда вся собрала-ась…
    
Джек поднес бокал ко рту и тремя большими глотками осушил его. Прокатившись вниз по пищеводу, как грузовик по тоннелю, джин взорвался в желудке, рикошетом бросился в голову и там, в последнем приступе судорожной дрожи, вцепился в мозг Джека.
    
Когда это прошло, Джек почувствовал себя отлично.
    
— Повтори, будь добр, — сказал он и подтолкнул к Ллойду пустой стакан.
    
— Да, сэр, — ответил Ллойд, забирая его. Ллойд снова выглядел абсолютно нормально. Смуглый мужчина спрятал пистолет. Женщина справа от Джека опять смотрела в свой «сингапурский слинг». Одна грудь, полностью вывалившись из-под платья, лежала на кожаной обивке стойки. Из дряблого рта лились бессмысленные причитания. Снова, сливаясь и сплетаясь, послышалась невнятная речь.
    
Перед Джеком появилась новая порция спиртного.
    
— Мучас грасиас, Ллойд, — сказал он, взяв бокал.
    
— Всегда приятно услужить вам, мистер Торранс, — улыбнулся Ллойд.
    
— Ты, Ллойд, всегда был лучше всех.
    
— О, спасибо, сэр.
    
На этот раз Джек пил медленно, позволяя жидкости струйкой затекать в горло. На счастье он проглотил несколько орешков. Выпивка исчезла мгновенно, и он заказал еще. Мистер Президент, я встретил марсиан и рад доложить, что они настроены дружелюбно. Пока Ллойд занимался следующей порцией, Джек принялся искать по карманам четвертак, чтоб сунуть в музыкальный автомат. Он опять подумал про Дэнни — но теперь, к его радости, лицо Дэнни стало неясным, неразличимым. Однажды он причинил Дэнни боль, это случилось до того, как Джек научился справляться с выпитым… но эти дни миновали. Больше он никогда не обидит Дэнни.
    
Ни за что на свете.
   
   
    
     
44. Разговоры на вечеринке
    
    
Джек танцевал с прекрасной женщиной. Он понятия не имел, сколько сейчас времени, сколько он уже пробыл в «Колорадо» или здесь, в бальном зале. Время потеряло значение.
    
Джек смутно припоминал: вот он слушает человека, который некогда был преуспевающим радиокомиком, а потом, на заре эры телевидения, стал «звездой» варьете. Тот рассказывал страшно длинный и смешной анекдот про кровосмешение между сиамскими близнецами. Вот на глазах у Джека женщина в разукрашенном лифе и шальварах, медленно извиваясь, раздевается под несущийся из музыкального автомата стук и грохот (похоже, это была музыка Дэвида Роуза к «Стриптизерке»). Вот он идет по вестибюлю в компании еще двух человек, оба его спутника — в вечерних костюмах по моде конца десятых годов, и все трое распевают про засохшее пятнышко на панталонах Рози О’Греди. Кажется, Джек помнил, что выглянул из большой двустворчатой двери и увидел повторяющие изгиб подъездной дороги изящные округлые арки, очерченные гирляндами китайских фонариков. Они светились мягкими пастельными тонами, как тусклые драгоценные камни. На крыльце горел большой стеклянный светильник в виде шара, порхающие вокруг ночные насекомые бились о стекло, и какая-то частичка Джека — возможно, последняя крошечная искорка трезвости, — пыталась втолковать ему, что уже шесть часов декабрьского утра. Но время отменили.
    
(Доводы, опровергающие безумие, с мягким шорохом опадали, слой за слоем…)
    
Кто это? Какой-нибудь поэт, которого Джек читал на выпускном курсе? Какой-нибудь поэт-недоучка, который теперь торгует чистящими средствами в Уосоу или страховыми полисами в Индианаполисе? Может быть, это он сам придумал? Не важно.
    
(Ночь темна, звездный купол высок, изуродован сладкий пирог, и плывет он по небу ночному…)
    
Джек беспомощно хихикнул.
    
— Что смешного, милый?
    
Джек снова очутился в бальном зале. Горели канделябры, повсюду кружились пары, кто-то в костюмах, кто-то — нет, ровно играла какая-то послевоенная группа — но которая то была война? Можно ли сказать точно?
    
Нет, конечно, нет. Точно Джек мог сказать только одно: он танцует с прекрасной женщиной.
    
Высокая, с волосами цвета опавшей листвы, одетая в облегающий белый шелк, она танцевала близко-близко, легонько, приятно прижимаясь грудью к груди Джека. Белые пальцы сплелись с его пальцами. На ней была усыпанная блестками черная полумаска, а зачесанные на одну сторону волосы мягкой поблескивающей волной лились в ложбинку между их соприкасающимися плечами. Платье было длинное, до полу, но время от времени Джек касался ногой ее бедра и в нем крепла уверенность, что под платьем — гладкая, припудренная нагота.
    
(чтоб лучше почувствовать твою эрекцию, милый)
    
Ему же щегольнуть было нечем. Если это ее оскорбляло, она это хорошо скрывала, даже прижималась к нему теснее.
    
— Ничего смешного, прелесть моя, — сказал он, хихикнув.
    
— Ты мне нравишься, — прошептала она, и Джек подумал, что ее аромат напоминает аромат лилий, прячущихся в укромных расселинах, заросших зеленым мхом, куда солнце заглядывает ненадолго, а тени длинны.
    
— Ты мне тоже нравишься.
    
— Если хочешь, можно пойти наверх. Я должна быть с Гарри, но он даже не заметит. Он слишком занят тем, что дразнит бедняжку Роджера.
    
Мелодия закончилась. Раздался плеск аплодисментов, а потом музыканты почти без паузы рванули «Тональность индиго».
    
Джек посмотрел поверх обнаженного плеча партнерши и увидел Дервента, который стоял у стола с напитками. С ним была девушка в саронге. На покрытом белой скатертью столе выстроились в ряд ведерки со льдом, в них — шампанское. В руке Дервента пенилась бутылка. Смеясь, собралась группа людей. Перед Дервентом и девушкой в саронге на четвереньках выделывал нелепые антраша Роджер, за ним вяло волочился хвост. Роджер лаял.
    
— Голос, мальчик, голос! — кричал Горас Дервент.
    
— Р-гав! Р-гав! — отвечал Роджер. Все захлопали в ладоши, раздалось несколько свистков.
    
— А теперь служи. Служи!
    
Роджер присел на корточки. Морда его маски замерла в вечном оскале. Внутри дырок для глаз ворочались глаза Роджера, взволнованные, горящие безумным весельем. Он вытянул руки, согнув и свесив кисти.
    
— Гав! Гав!
    
Дервент перевернул бутылку шампанского, и та пенящейся Ниагарой низверглась на поднятую вверх маску. Роджер разразился неистовыми хлюпающими звуками. Все снова зааплодировали. Некоторые женщины визжали от смеха.
    
— Ну разве Гарри не чудак? — спросила партнерша Джека, опять прижимаясь теснее. — Все так говорят. Знаете, он бисексуал. А бедняжка Роджер просто гомик. Один раз он провел с Гарри уик-энд на Кубе… ну, это было месяцы назад… и теперь повсюду таскается за ним и виляет хвостиком.
    
Она хихикнула. Вверх поплыл тонкий аромат лилий.
    
— Но, конечно, Гарри никогда не вернется ко второму сорту… во всяком случае, там, где дело касается его гомосексуализма… а Роджер просто обезумел. Гарри сказал, если Роджер придет на бал-маскарад одетый песиком, хорошеньким песиком, он может передумать, а Роджер так глуп, что он…
    
Музыка умолкла. Снова аплодисменты. Музыканты гуськом спустились с эстрады, чтоб передохнуть.
    
— Извини, дорогуша, — сказала она. — Там кое-кто, кого я просто должна… Дарла! Дарла, девочка моя милая, где же ты пропадаешь?
    
Изворачиваясь, она протиснулась через жующую, пьющую массу, а Джек глупо глазел на нее, не в состоянии понять, как вообще вышло, что они танцевали вместе. Он не помнил. Все случившееся с ним, кажется, не было взаимосвязано. Сперва тут, потом бог знает где. Голова кружилась. Пахло лилиями и ягодами можжевельника. Теперь впереди, у стола с напитками, Дервент держал над головой Роджера крошечный треугольный сандвич и заставлял сделать обратное сальто, к общему веселью зевак. Собачья маска была повернута кверху. Серебристые бока костюма вздымались и опадали. Роджер вдруг подпрыгнул, подогнул голову под брюхо и попытался перевернуться высоко в воздухе. Однако он слишком устал, прыжок вышел недостаточно высоким и бедняга неловко приземлился на спину, как следует приложившись головой о кафельный пол. Из-под собачьей маски вырвался стон.
    
Первым зааплодировал Дервент.
    
— Попробуй-ка еще разок, песик! Еще разок!
    
Наблюдатели нараспев подхватили: еще разок, еще разок — и Джек неверным шагом отправился в другую сторону, смутно ощущая, что болен.
    
Наткнувшись на тележку с напитками, которую катил перед собой мужчина с низким лбом, в белом кителе официанта, он чуть не упал. Нога задела нижнюю хромированную полку тележки, и бутылки наверху дружно и мелодично зазвенели.
    
— Простите, — хрипло выговорил Джек. Ему вдруг показалось, что он заперт здесь, и, испытав чуть ли не клаустрофобию, Джек захотел выбраться. Ему захотелось, чтобы «Оверлук» снова стал таким, как прежде… свободным от незваных гостей. Ему, как подлинному открывателю пути, не оказали должных почестей — он оказался лишь одним из десяти тысяч веселящихся рядовых гостей, песиком, который по команде кувыркается и служит.
    
— Ничего-ничего, — ответил человек в белой куртке официанта. Вежливый, беглый английский в устах этого головореза звучал сюрреалистически. — Хотите выпить?
    
— Мартини.
    
За спиной Джека раздался еще один взрыв смеха: Роджер подвывал мелодии «Домой с войны». Кто-то уже подбирал аккомпанемент на классном «стейнвее».
    
— Прошу.
    
В ладонь Джеку втиснули холодный, как лед, стакан. Джек с благодарностью выпил, чувствуя, как джин пресекает и разносит в клочья первые поползновения трезвости.
    
— Все в порядке, сэр?
    
— Отлично.
    
— Спасибо, сэр.
    
Тележка поехала дальше.
    
Джек неожиданно протянул руку и коснулся плеча этого человека.
    
— Да, сэр?
    
— Простите… как вас зовут?
    
Его собеседник не выказал ни малейшего удивления.
    
— Грейди, сэр. Делберт Грейди.
    
— Но вы… я хочу сказать…
    
Официант вежливо посмотрел на него. Джек попробовал снова, хотя рот был полон джина и нереальности. Каждое слово казалось крупным, как кубик льда.
    
— Разве когда-то вы не работали тут смотрителем? Вы тогда… тогда… — Но закончить Джек не смог. Он не мог произнести это.
    
— Да нет, сэр. По-моему, нет.
    
— Но ваша жена… дочки…
    
— Жена помогает в кухне, сэр. Девочки, разумеется, спят. Для них уже слишком поздно.
    
— Вы были смотрителем. Вы…
    
Ну, говори же!
    
— Вы их убили.
    
Лицо Грейди осталось равнодушно вежливым.
    
— Я ничего такого не помню, сэр. — Стакан Джека был пуст. Грейди извлек его из несопротивляющихся пальцев и приготовился наполнить вновь. На тележке стояла белая пластиковая корзиночка, полная оливок. Они почему-то напомнили Джеку крошечные отрубленные головы. Грейди ловко подцепил одну, бросил в бокал и подал Джеку.
    
— Но вы…
    
— Смотритель — вы, сэр, — мягко сказал Грейди. — Вы всегда были смотрителем, сэр, я-то уж знаю. Я все время был тут. Нас нанял один и тот же управляющий, одновременно. Все в порядке, сэр?
    
Джек подавился оливкой. Голова шла кругом.
    
— Мистер Уллман…
    
— Не знаю никого с такой фамилией, сэр.
    
— Но он…
    
— Управляющий, — повторил Грейди. — Отель, сэр. Конечно же, вы понимаете, кто вас нанял, сэр.
    
— Нет, — хрипло сказал Джек. — Нет, я…
    
— По-моему, вы должны еще раз поговорить с сыном, мистер Торранс, сэр. Он все понимает, хотя вас в курс дела не ввел. Осмелюсь сказать, довольно некрасиво с его стороны, сэр. Фактически он обманывал вас чуть ли не на каждом шагу, правда? А ему еще и шести нет.
    
— Да, — согласился Джек. — Да.
    
Из-за спины накатила новая волна смеха.
    
— Мальчика следует наказать, если позволите так выразиться. Он нуждается в хорошем разговоре, сэр, а может быть, и кое в чем еще. Моих собственных девочек, сэр, сперва не заботил «Оверлук». Одна из них даже украла у меня коробок спичек и пыталась сжечь отель. Я их наказал. Наказал по возможности сурово. А когда жена пыталась помешать мне исполнить свой долг, я и ее наказал. — Он вежливо, бессмысленно улыбнулся Джеку. — Тот факт, что женщины редко понимают ответственность отца за своих детей, я нахожу грустным, но верным. Мужья и отцы несут определенную ответственность, не так ли, сэр?
    
— Да, — сказал Джек.
    
— Они не любили «Оверлук» так, как я, — продолжал Грейди, принимаясь готовить ему очередную порцию спиртного. В перевернутой бутылке джина поднялись серебристые пузырьки. — Точь-в-точь как его не любят ваши жена с сыном… во всяком случае, сейчас. Но они его полюбят. Вы должны указать им на ошибочность подобного отношения, мистер Торранс. Вы согласны?
    
— Да. Согласен.
    
Он действительно понял. Он был с ними слишком мягок. Мужья и отцы несут определенную ответственность. «Папа лучше знает». Они не понимают. Само по себе это не преступление, но они не понимают намеренно. Обычно Джек не был суров. И если его жена с сыном намеренно настраивают себя против его желаний, против того, что, по мнению Джека, было им только на пользу, тогда не обязан ли он…
    
— Неблагодарное дитя хуже ядовитой змеи, — сказал Грейди, подавая ему бокал. — Я совершенно уверен, что управляющий сумеет наставить вашего сына на путь истинный. Вскоре придет очередь и вашей жены. Вы согласны, сэр?
    
Джек вдруг растерялся:
    
— Я… но… если бы они просто могли уехать… я хочу сказать, в конце концов ведь управляющему нужен я? Иначе быть не может. Потому что… — Почему? Ему следовало знать, но Джек вдруг обнаружил, что не знает. Ах, как кружилась его бедная голова!
    
— Фу, какая собака! — громко говорил Дервент, заглушая общий смех. — Плохая собака, надула на пол лужу!
    
— Вы, конечно, знаете, — сказал Грейди, доверительно склоняясь к Джеку над тележкой, — что ваш сын пытался привлечь сюда сторону извне. У вашего мальчика огромный талант — управляющий мог бы использовать его на дальнейшее процветание «Оверлука», еще больше… ну, скажем, обогатить его? Но ваш сын пытается применить этот самый талант против нас. И делает это намеренно, мистер Торранс, сэр. Намеренно.
    
— Сторону извне? — тупо спросил Джек.
    
Грейди кивнул.
    
— Кого?
    
— Ниггера, — сказал Грейди. — Черномазого повара.
    
— Холлоранна?
    
— Да, сэр, по-моему, его зовут так.
    
За очередным взрывом смеха последовал ноющий протестующий голос Роджера, который что-то говорил.
    
— Да! Да! Да! — нараспев затянул Дервент. Его окружение подхватило, но не успел Джек расслышать, чего они теперь хотели от Роджера, как музыканты снова заиграли мелодию «Такседо джанкшн», в которой было много сочного саксофона, но не очень много «соул».
    
(«Соул»? «Соул» еще даже не придумали, или придумали?)
    
(Ниггер… черномазый повар…)
    
Джек открыл рот, собираясь заговорить и не зная, что может получиться. Вышло вот что:
    
— Мне сказали, вы не получили высшего образования. Однако вы говорите не как необразованный человек.
    
— Я действительно очень рано завершил организованное образование, сэр. Но управляющий заботится о своих служащих. Он считает, что это себя оправдывает. Образование всегда оправдывает себя, вы согласны, сэр?
    
— Да, — изумленно сказал Джек.
    
— Вы, например, выказали сильную заинтересованность в том, чтобы побольше узнать об отеле «Оверлук». Очень мудро с вашей стороны, сэр. Очень благородно. В подвале был оставлен известный альбом — чтобы вы нашли его…
    
— Кем? — быстро спросил Джек.
    
— Конечно, управляющим. Если пожелаете, в ваше распоряжение можно предоставить и иные материалы определенного рода…
    
— Желаю. Очень сильно. — Джек попытался справиться с жаром в голосе и самым жалким образом потерпел поражение.
    
— Да, вы настоящий ученый, — сказал Грейди. — Не бросаете тему, пока та не исчерпается. Истощаете все источники. — Нагнув низколобую голову, он оттянул лацкан белой куртки и костяшками пальцев стер невидимое Джеку пятнышко грязи. — И потом управляющий никак не ограничивает свою щедрость, — продолжал Грейди. — Никоим образом. Взгляните на меня — бросил школу в десятом классе. Подумайте, насколько вы сами могли бы продвинуться в организационной структуре «Оверлука». Возможно… в свое время… на самый верх.
    
— В самом деле? — прошептал Джек.
    
— Но ведь на самом деле это решать вашему сыну, верно? — спросил Грейди, приподняв брови. Деликатный жест странным образом сочетался с ними: брови были мохнатыми и создавали впечатление свирепости.
    
— Это решать Дэнни? — Джек нахмурился, глядя на Грейди. — Конечно, нет. Нет. Я не позволю своему сыну принимать решения, касающиеся моей карьеры. Еще не хватало. За кого вы меня принимаете?
    
— За преданного человека, — тепло сказал Грейди. — Возможно, я неудачно выразился, сэр. Давайте скажем так: ваше будущее здесь зависит от того, как вы решите поступить относительно своенравного сына.
    
— Свои решения я принимаю сам, — прошептал Джек.
    
— Но вам придется разобраться с мальчиком.
    
— Разберусь.
    
— Решительно.
    
— Решительно.
    
— Мужчина, не умеющий справиться с собственной семьей, представляет очень небольшой интерес для нашего управляющего. Если человек не в состоянии направлять жену и сына, вряд ли можно ожидать от него, что он сумеет выбрать правильный путь для себя — не говоря уже о том, чтобы принять на себя ответственный пост в столь значительной операции. Он…
    
— Я же сказал, что приструню его! — выкрикнул Джек, неожиданно впадая в ярость.
    
Только что закончилась «Такседо джанкшн», а новая мелодия еще не начиналась. Крик попал точнехонько в паузу, и разговоры за спиной Джека внезапно прекратились. Его вдруг бросило в жар. Он положительно уверился, что все до единого не сводят с него глаз. Они покончили с Роджером и теперь примутся за него. Кувырнись. Служи. Умри. Если будешь играть с нами, мы тоже поиграем с тобой. Ответственный пост. Они хотят, чтобы он принес в жертву своего сына.
    
(…А теперь он повсюду таскается за Гарри и виляет хвостиком…)
    
(Кувырнись. Умри. Отдай сына на заклание.)
    
— Пожалуйста, сюда, сэр, — говорил Грейди. — Кое-что, что может вас заинтересовать.
    
Разговор потек снова, он делался то громче, то тише, у него был свой ритм, он то вплетался в музыку, то выбивался из нее. Играли свинговую вариацию «Тикет ту райд» Леннона и Маккартни.
    
(Слыхал я и лучше — в супермаркете, из громкоговорителя.)
    
Джек идиотски хихикнул. Опустив взгляд к левой руке, он увидел там еще один полупустой бокал. И осушил его одним большим глотком.
    
Теперь он стоял перед каминной полкой, ноги согревал разожженный в камине потрескивающий огонь.
    
(огонь?.. в августе?.. да… и нет… время стало единым)
    
Между двумя слониками из слоновой кости стояли часы под стеклянным колпаком. Стрелки показывали без одной минуты полночь. Он затуманенными глазами уставился на них. Что, Грейди хотел показать ему вот это? Он повернулся, чтобы спросить, но Грейди его уже покинул.
    
Наполовину отыграв «Тикет ту райд», музыканты завершили мелодию медью фанфар.
    
— Пришло время! — объявил Горас Дервент. — Полночь! Маски долой! Маски долой!
    
Джек снова попытался обернуться, чтобы увидеть, какие известные лица окажутся под глянцем и красками масок, но оцепенел, не в силах отвести глаз от часов — их стрелки сошлись, указывая вертикально вверх. Гости продолжали скандировать:
    
— Маски долой!
    
Часы начали деликатно вызванивать полночь. Вдоль стального рельса под циферблатом навстречу друг другу поехали две фигурки — одна справа, другая слева. Джек смотрел, позабыв, что снимаются маски. Часы зажужжали. Зубцы повернулись, сцепились; тепло поблескивала латунь. Балансир исправно ходил из стороны в сторону.
    
Одна из фигурок изображала поднявшегося на цыпочки мужчину, в руках у него было зажато что-то наподобие крошечной клюшки для гольфа. Вторая — маленького мальчика, одетого в бумажный колпачок школьника-лодыря. Поблескивающие куколки были выполнены фантастически точно. Спереди на тулье бумажной шапочки малыша Джек прочел надпись: ДУРАК.
    
Фигурки скользнули на противоположные концы стальной палочки-оси. Откуда-то безостановочно неслись звенящие ноты вальса Штрауса. В голове Джека в такт мелодии закрутились слова бредовой рекламной песенки: «Купите корм для собак… гав-гав-гав-гав… купите корм для собак…»
    
В часах папочка опустил на голову мальчугана стальной молоточек. Сын рухнул вперед. Молоточек поднимался и опускался, поднимался и опускался. Воздетые вверх для защиты руки мальчика задрожали. Скорчившийся малыш упал навзничь. А молоточек все поднимался и опускался под легкую, звенящую музыку Штрауса; казалось, Джек видит лицо мужчины — вспухшие узлы мышц, сосредоточенность, зажатость — видит, как рот игрушечного папочки открывается и закрывается, пока он поливает руганью безжизненную обезображенную фигурку сына.
    
Изнутри на стеклянном колпаке появилось крошечное красное пятнышко.
    
Еще одно. Рядом шлепнулись еще два.
    
Теперь брызги красной жидкости летели вверх, подобно грязному дождю, они ударялись о стеклянные бока колпака и стекали по ним, мешая видеть, что делается внутри, а к ярко-алому примешались крошечные серые ленточки живой ткани, кусочки мозга и кости. И все равно Джек видел, как взлетает и падает молоток — ведь часовой механизм продолжал поворачиваться, зубцы по-прежнему цеплялись за рычаги и зубчики этой хитроумной машины.
    
— Маски долой! Маски долой! — визжал за его спиной Дервент, а где-то человеческим голосом выл пес.
    
(Но у часов не может идти кровь, часовой механизм не может кровоточить)
    
Кровь залила уже весь колпак. Джек разглядел клочки слипшихся волос — но и только, слава Богу, ничего больше он не видел, и все равно думал, что его стошнит, ведь он все еще слышал удары опускающегося молотка, слышал даже сквозь стекло, слышал не хуже, чем мелодию «Голубого Дуная». Но это было уже не механическое «тинк-тинк-тинк», когда механический молоток бьет по механической голове, удары стали мягкими, расплющивающими, глухими — воздух разрезал настоящий молоток, он с чавканьем опускался на губчатые грязные останки. Останки, некогда бывшие…
    
— МАСКИ ДОЛОЙ!
    
(…и над всем воцарилась Красная Смерть!)
    
В нем поднялся жалобный пронзительный вопль, Джек бросился прочь от часов, вытянув вперед руки, спотыкаясь; ноги, как деревянные, цеплялись друг за дружку. Он умолял остановить это — забрать его, Дэнни, Венди, забрать весь мир, если им так хочется, — только остановиться, не погружать его в полное безумие, оставить хоть крошечный огонек.
    
Бальный зал был пуст.
    
Стулья, растопырив ножки, покоились вверх дном на столах, закрытых от пыли кусками пластика. Красный с золотым узором ковер вернулся на танцевальную площадку, защищая полированный паркет. Эстрада пустовала, если не считать отсоединенной микрофонной стойки и пыльной гитары без струн, прислоненной к стене. Из высоких окон вяло падал холодный утренний свет — зимний свет.
    
У Джека по-прежнему кружилась голова, он все еще чувствовал опьянение, но, обернувшись назад к камину, мгновенно протрезвел. Там стояли только слоники… и часы.
    
Спотыкаясь, Джек пересек холодный, полный теней вестибюль и столовую. Нога зацепилась за ножку стола, тот с треском перевернулся, а Джек растянулся во весь рост, до крови разбив нос об пол. Он поднялся, шмыгая и промокая нос рукой. Добравшись до бара «Колорадо», Джек ввалился туда сквозь качающуюся дверь так, что створки отлетели назад и ударились о стены.
    
Пусто… но, слава Богу, бар был полон! В темноте тепло поблескивали стекло и серебряные каемки этикеток.
    
Однажды, вспомнил Джек, давным-давно он рассердился, что за полками нет зеркала. Сейчас он был этому рад. Поглядев в него, он увидел бы просто очередного пьяницу, который только что нарушил зарок не пить: расквашенный нос, расстегнутая рубаха, взъерошенные волосы, заросшие щеки.
    
(Вот каково, если сунуть в гнездо всю руку.)
    
Джека вдруг пронзило чувство полного одиночества. Он расплакался, чувствуя себя неожиданно несчастным, и от души желая умереть. Наверху от него заперлись жена и сын. Вечеринка закончилась.
    
Он снова потянулся вперед, к стойке.
    
— Ллойд, чтоб тебя, где ты? — заорал он.
    
Ответа не было. В этой прекрасно обитой
    
(камере)
    
комнате не было даже эха, которое вернуло бы его же слова и создало бы видимость компании.
    
— Грейди!
    
Никакого ответа. Только бутылки, стоящие по стойке смирно, все — внимание.
    
(Кувырнись. Умри. Апорт. Служи. Умри.)
    
— Наплевать, сделаю сам, черт вас дери.
    
Обойдя стойку наполовину, он потерял равновесие и упал вперед, глухо стукнувшись головой об пол. Он поднялся на четвереньки, вращая глазами (причем каждый глаз делал это независимо от второго), и что-то невнятно забормотал. Потом рухнул, повернув голову набок, и захрапел.
    
Снаружи ветер гнал перед собой сгущающийся снег, завывая все громче. Было 8.30 утра.
   
   
    
     
45. Аэропорт Стэплтон, Денвер
    
    
В 8.31 по горному времени женщина, летевшая рейсом № 196 авиакомпании ТВА, разрыдалась и принялась выплескивать свое личное мнение, которое, возможно, разделяла часть пассажиров (а коли на то пошло, даже экипаж), что самолет сейчас разобьется.
    
Женщина с резкими чертами лица подняла глаза от книги и выдала краткую характеристику:
    
— Дура, — после чего вернулась к чтению. За время полета она прикончила две порции водки с апельсиновым соком, но, похоже, не смягчилась.
    
— Мы разобьемся! — пронзительно причитала женщина. — Я знаю, знаю!
    
К пассажирке поспешила стюардесса, присела рядом с ней на корточки. Холлоранн подумал, что только стюардессы и очень молоденькие домохозяйки умеют присесть на корточки изящно в полном смысле этого слова. Редкий и чудесный дар. Так он размышлял, а стюардесса тем временем тихонько уговаривала женщину и мало-помалу успокаивала ее.
    
Насчет прочих пассажиров рейса № 196 Холлоранн был не в курсе, но сам он перепугался так, что чуть не наложил в штаны. За окошком виднелась только налетающая волнами белая пелена. Резкие порывы ветра, задувающего словно бы со всех сторон, бросали самолет с боку на бок, вызывая тошноту. Чтобы частично компенсировать это, завели моторы, и в результате пол под ногами затрясся. Несколько человек за их спиной стонали над «туристами», одна из стюардесс вернулась с охапкой чистых пакетов, а мужчина, сидевший на три ряда впереди Холлоранна, сделал «у-у-уп» в свой номер «Нэшнл Обсервер» и, извиняясь, улыбнулся девушке, которая подошла помочь ему почиститься.
    
— Все нормально, — успокоила она его, — я себя так чувствую, когда читаю «Ридерз дайджест».
    
У Холлоранна был достаточный летный опыт, чтоб предположить, что же произошло. Они почти все время летели против сильного ветра, над Денвером погода неожиданно ухудшилась, но теперь уже поздновато было заворачивать куда-то, где погода поприличнее. Ну, выноси, родимый!
    
(Дружок, это же не баба, а сигнал к кавалерийской атаке, язви ее в душу.)
    
Стюардесса, кажется, успешно обуздала истерику пассажирки. Та хлюпала и сморкалась в шелковый носовой платок, но перестала беспрепятственно сообщать пилотской кабине свои мысли насчет вероятного завершения полета. Стюардесса в последний раз похлопала ее по плечу и встала, но тут «Боинг» накренился совсем сильно, она попятилась, споткнулась и приземлилась на колени мужчине, которого недавно стошнило в газету. Взорам явилось прелестное, длинное, затянутое в нейлон бедро. Мужчина заморгал, а потом добродушно похлопал девушку по плечу. Она вернула улыбку, но Холлоранн подумал, что напряжение заметно. Нынче утром лететь было черт знает как трудно.
    
Раздался легкий щелчок, и вновь появилось предупреждение НЕ КУРИТЬ.
    
— Говорит командир экипажа, — сообщил негромкий голос с легким южным выговором. — Мы готовы начать снижение в международный аэропорт Стэплтон. Прошу извинить за трудный рейс. Посадка тоже может оказаться не слишком простой, но никаких серьезных осложнений мы не ожидаем. Пожалуйста, обратите внимание на предупреждающие надписи: ПРИСТЕГНУТЬ РЕМНИ и НЕ КУРИТЬ. Мы надеемся, вам понравится пребывание в Денверской зоне… Еще мы надеемся…
    
От очередного сильного толчка самолет подбросило, а потом швырнуло вниз, подобно несущемуся с головокружительной скоростью лифту. Желудок Холлоранна проплясал вызывающий тошноту «хорнпайп». Несколько человек — явно не только женского пола — завизжали.
    
— …что очень скоро встретимся с вами на одном из рейсов авиакомпании ТВА.
    
— Накося выкуси, — сказал кто-то позади Холлоранна.
    
— Как глупо, — заметила остролицая соседка Холлоранна, закладывая книгу оберткой от спичек и захлопывая ее, когда самолет начал снижение. — Когда человек видел ужасы грязной войны… как вы… или ощутил унизительную аморальность вторжения дипломатии доллара ЦРУ… как я… сложное приземление просто блекнет в своей незначительности. Я права, мистер Холлоранн?
    
— Как пить дать, мэм, — ответил он и затуманенным взором уставился в иллюминатор на бешено несущийся снег.
    
— Можно узнать, как на все это реагирует ваша стальная пластинка?
    
— О, голова у меня в полном порядке, — сказал Холлоранн. — Просто немного растрясло желудок.
    
— Стыдно. — Она снова раскрыла книгу.
    
Пока они снижались в непроницаемых снежных тучах, Холлоранн подумал про крушение, случившееся несколько лет тому назад в бостонском аэропорту Логан. Условия были похожими, только вместо снега — туман, снизивший видимость до нуля. Самолет врезался брюхом в подпорную стойку в конце посадочной полосы. То, что осталось от восьмидесяти девяти пассажиров, не слишком отличалось от рагу «Гамбургер Хелпер».
    
Будь дело только в Холлоранне, он бы не переживал так сильно. На свете у него теперь почти никого не осталось, и на его похороны пришли бы лишь те, с кем он вместе работал, да старый отступник Мастертон — тот по крайней мере выпьет за помин души Дика. Но мальчик… мальчик зависел от него. Может быть, он — единственная помощь, какую может ожидать мальчуган. К тому же Холлоранну не нравилось, как обрубили последний призыв малыша. У него не шло из головы, как передвигаются эти звери-кусты…
    
На его руку легла тонкая белая рука.
    
Женщина с резкими чертами сняла очки. Без них лицо казалось куда мягче.
    
— Все обойдется, — сказала она.
    
Холлоранн кивнул, изобразив улыбку.
    
Как и было объявлено, приземление прошло непросто. Силы, с которой самолет воссоединился с землей, хватило, чтобы выкинуть из переднего багажного отделения все вещи и заставить пластиковые подносы каскадом обрушиться на пол подсобки подобно огромным игральным картам. Никто не закричал, но Холлоранн услышал, как у нескольких человек сильно, словно цыганские кастаньеты, щелкнули зубы.
    
Потом взвыли турбины двигателей, тормозя самолет, и, когда вой затих, из системы внутренней связи раздался мягкий голос пилота-южанина:
    
— Леди и джентльмены, мы совершили посадку в аэропорту Стэплтон. Прошу оставаться на местах до тех пор, пока самолет окончательно не остановится. Спасибо.
    
Соседка Холлоранна закрыла книгу и протяжно вздохнула:
    
— Мы живем, чтобы давать бой каждому новому дню, мистер Холлоранн.
    
— Мэм, мы еще не разделались с этим.
    
— Верно. Очень верно. Не выпьете со мной в баре?
    
— Я бы не прочь, но у меня назначена встреча.
    
— Неотложная?
    
— Не то слово, — серьезно ответил Холлоранн.
    
— Надеюсь, она хоть чуть-чуть улучшит общее положение дел.
    
— Вот и я надеюсь, — с улыбкой отозвался Холлоранн. Она улыбнулась в ответ, отчего ее лицо тихо помолодело лет на десять.
    
    
Поскольку весь багаж Холлоранна состоял из дорожной сумки, Дик протолкался через толпу к стойке Герца этажом ниже. Сквозь затемненные оконные стекла он увидел, что снег и не думает перестать. Налетающий резкими порывами ветер носил из стороны в сторону белые снежные облака, и идущие к стоянке люди с трудом пробивались сквозь метель. Один мужчина потерял шляпу, она взлетела, описывая красивые широкие круги. Холлоранн посочувствовал. Мужчина пристально глядел вслед шляпе, и Холлоранн подумал:
    
(Да забудь ты о ней, мужик. Этот «хомбург» не приземлится, пока до Аризоны не долетит.)
    
Следом пришла другая мысль:
    
(Ежели в Денвере так гадко, каково ж тогда к западу от Боулдера?)
    
— Я могу вам помочь, сэр? — спросила девушка в желтой герцевской униформе.
    
— Ежели у вас есть машина, то можете, — широко ухмыляясь, ответил он.
    
За плату выше средней можно было нанять машину тоже не среднюю — серебристо-черный «бьюик-электра». Холлоранн думал скорее об извилистых горных дорогах, чем о стиле, — все равно где-нибудь по пути придется остановиться и поставить цепи. Без них далеко не уедешь.
    
— Плохо дело, а? — спросил он, когда девушка подавала ему на подпись договор о найме.
    
— Говорят, такой бури не бывало с шестьдесят девятого, — весело откликнулась она. — Вам далеко ехать, сэр?
    
— Дальше, чем хотелось бы.
    
— Если хотите, сэр, я могу позвонить на станцию «Тексако» у перекрестка дороги № 270. Они вам поставят цепи.
    
— Милочка, это было бы просто счастье.
    
Она сняла трубку и позвонила.
    
— Вас будут ждать, сэр.
    
— Огромное спасибо.
    
Отходя от стойки, он увидел, что в одной из образовавшихся у багажной карусели очередей стоит женщина с резкими чертами лица. Она по-прежнему читала книгу. Проходя мимо, Холлоранн подмигнул ей. Она подняла голову, улыбнулась и помахала рукой.
    
(сияет)
    
Улыбаясь, он поднял воротник пальто и переложил дорожную сумку в другую руку. Слабенькое сияние, но Холлоранн почувствовал себя лучше. Жаль, что он наплел ей про стальную пластинку в голове. Он мысленно пожелал ей всего доброго и, выходя в снег и воющий ветер, подумал, что она ответила тем же.
    
    
На станции обслуживания плату взимали умеренную, но Холлоранн сунул рабочему из гаража лишнюю десятку, чтоб хоть немного продвинуться в списке ожидающих. На дорогу он фактически вырвался уже в четверть десятого: поскрипывали дворники, цепи с шипами немузыкально, монотонно звенели на больших колесах «бьюика».
    
Автострада представляла собой кашу. Даже с цепями нельзя было ехать быстрее тридцати. Машины съезжали с дороги под сумасшедшими углами, а на нескольких полосах просто двигались с трудом, летние шины беспомощно проворачивались в плывущем рыхлом снегу. Здесь, в предгорье (если можно назвать предгорьем высоту в милю над уровнем моря), это была первая крупная буря за зиму, так сказать, первая ласточка. Многих она застала врасплох — дело обычное, и все равно, протискиваясь в дюйме от недотеп, косясь на залепленное снегом боковое зеркало, чтобы убедиться, что по левой полосе никто
    
(Не прорывается сквозь снег)
    
не подъезжает наподдать ему по черной заднице, Холлоранн обнаружил, что клянет их на чем свет стоит.
    
Ему снова не повезло: пришлось ждать у въезда на дорогу № 36. Дорога № 36, автострада Денвер — Боулдер, тоже идет на запад к Эстес-Парк, где соединяется с дорогой № 7. Седьмая дорога, известная также как Нагорное шоссе, проходит через Сайдвиндер, минует отель «Оверлук» и, наконец, спускается по Западному склону в штат Юта.
    
Въезд заблокировал перевернувшийся «семи». Фары ярко светили, разгоняя окружающий мрак, словно именинные свечи на каком-то идиотском детском пироге.
    
Холлоранн остановился и опустил окошко. Полицейский в натянутой на уши меховой казачьей шапке указал затянутой в перчатку рукой в сторону потока машин, которые двигались к северу по И-25.
    
— Наверх вам не попасть, — проорал он Холлоранну, заглушая ветер. — Проедете два выезда, выберетесь на девяносто первую и возле Брумфилда выедете на тридцать шестую!
    
— Думаю, я смогу объехать его слева! — прокричал Холлоранн в ответ. — Куда вы меня пихаете, это ж двадцать миль крюку!
    
— Я тебе сейчас твою долбаную башку спихну! — заорал фараон. — Этот въезд закрыт!
    
Холлоранн дал задний ход, подождал, пока в потоке машин появится просвет, и поехал дальше по дороге И-25. Указатели сообщили, что до Шейенны, Вайоминг, всего лишь сто миль. Не ищи Холлоранн свой въезд, он отправился бы сразу туда.
    
Он немного прибавил скорость, до тридцати пяти, но больше не посмел: снег уже грозил залепить дворники, а поток машин двигался совершенно безумно. Двадцатимильный крюк! Холлоранн выругался. В нем снова поднялось чувство, что у мальчика остается все меньше времени, оно затопило его, почти задушило своей безотлагательностью. И в то же время он ощущал обреченную уверенность, что не вернется из своего похода.
    
Он включил радио, покрутил и после рождественских объявлений нашел прогноз погоды.
    
— …уже шесть дюймов, но в зоне Денвера к вечеру ожидается еще фут. Местная полиция и полиция штата убедительно просят вас без крайней необходимости не выводить машины из гаража и предупреждают, что большинство горных дорог уже закрыто. Так что оставайтесь дома, смазывайте лыжи и слушайте…
    
— Спасибо, мама, — сказал Холлоранн и свирепо выключил приемник.
   
   
    
     
46. Венди
    
    
Около полудня, после того как Дэнни отправился в туалет, Венди вынула из-под подушки завернутый в полотенце нож, положила его в карман купального халата и пошла к двери ванной.
    
— Дэнни?
    
— Что?
    
— Я иду вниз приготовить нам что-нибудь на ленч. Угу?
    
— Угу. Хочешь, чтобы я спустился?
    
— Нет, я все принесу наверх. Как насчет омлета с сыром и супа?
    
— Согласен.
    
Она еще немного помедлила возле запертой двери.
    
— Дэнни, ты уверен, что все хорошо?
    
— Ага, — ответил он. — Только будь осторожна.
    
— Где отец? Ты знаешь?
    
В ответ донесся до странности невыразительный голос:
    
— Нет. Но все нормально.
    
Она подавила настойчивое желание продолжить расспросы, еще чуть-чуть прощупать границы проблемы. Проблема была, они с Дэнни знали, в чем она, и ковыряться в этом значило бы только еще сильнее напугать Дэнни… и себя.
    
Джек потерял рассудок. Когда около восьми утра буран, озлившись, принялся изо всех сил лупцевать отель, они с Дэнни сидели на его кровати и слушали, как внизу, спотыкаясь и что-то выкрикивая, бродит Джек. Основной шум вроде бы доносился из бального зала. Джек немузыкально исполнял обрывки песенок, вел спор с немым собеседником, один раз громко закричал, от чего они уставились друг на друга с застывшими лицами. Наконец стало слышно, как Джек, спотыкаясь, возвращается через вестибюль, и Венди подумала, что слышит громкий стук — как будто Джек упал или с силой распахнул настежь какую-то дверь. Примерно с половины девятого (то есть уже три с половиной часа) царило молчание.
    
Она прошла по короткому коридорчику, свернула в главный коридор второго этажа и направилась к лестнице. Остановившись на площадке, Венди поглядела вниз, в вестибюль. Он казался пустынным, но серый снежный день оставил в тени почти все длинное помещение. Возможно, Дэнни ошибается. Возможно, Джек окажется за стулом или диваном… а может, за стойкой… поджидая, чтоб она сошла вниз…
    
Она облизнула губы:
    
— Джек?
    
Никакого ответа.
    
Нащупав рукоятку ножа, Венди начала спуск. Она много раз представляла себе конец своего замужества — развод, гибель пьяного Джека в аварии (эта картина неизменно посещала ее в два часа темного стовингтонского утра), а иногда Венди грезила наяву, как ее отыщет другой человек — Галахад из мыльной оперы, — он закинет их с Дэнни на седло своего снежно-белого коня и умчит прочь. Но она ни разу не рисовала себе такой вот картины: чтобы она, подобно преступнице, вся — сплошные нервы, кралась по коридорам и лестницам, а в руке сжимала нож, уготованный для Джека!
    
От этой мысли Венди волной накрыло отчаяние. Пришлось остановиться на полпути, ухватившись за перила — от страха, как бы не подкосились ноги.
    
(Признайся, дело не только в Джеке — он-то здесь единственное реальное существо. Прицепиться можно и к другим вещам — тем, в которые ты не можешь поверить и в которые тем не менее тебя заставляют поверить: к кустам живой изгороди, к сувенирам с вечеринки, которые были в лифте, к маске)
    
Она попыталась оборвать мысль, но было слишком поздно.
    
(и к голосам.)
    
Потому что время от времени казалось, что внизу не одинокий безумец, который кричит и беседует с призраками, обитающими внутри его крошащегося рассудка. Время от времени Венди слышала (или только думала, что слышит) похожие на то замирающий, то усиливающийся радиосигнал другие голоса, и музыку, и смех. Вот к ней доносилась беседа Джека с кем-то по фамилии Грейди (имя было смутно знакомым, но откуда, она не могла сообразить): ее муж что-то утверждал, задавал вопросы, и, хотя царило молчание, его голос звучал громко, будто Джек хотел перекричать непрекращающийся шум на заднем плане. И тут же, вселяя ужас, раздавались иные звуки, как бы скользнувшие на место, — танцевальная музыка, аплодисменты, веселый и все же властный мужской голос, который, кажется, пытался убедить кого-то произнести речь. Эти звуки доносились периодами от тридцати секунд до минуты (достаточно, чтобы ослабеть от ужаса), а потом снова исчезали и слышался лишь голос Джека. Тон был приказным, а речь немного невнятной — ах, как хорошо Венди помнила эту разговорную манеру нетрезвого Джека! Но в отеле, кроме шерри для готовки, пить было нечего. Разве не так? Да, но если она сумела вообразить, что отель полон музыки и голосов, не мог ли Джек вообразить, что пьян?
    
Эта мысль ей не понравилась. Совершенно.
    
Венди добралась до вестибюля и осмотрелась. Бархатный шнур, отгораживающий бальный зал, сняли; стальная стойка, к которой он был прикреплен, перевернулась, как будто кто-то, проходя мимо, неосторожно задел ее. Из высоких, узких окон бального зала на ковер в вестибюле через открытые двери падал мягкий, приятный белый свет. Венди с колотящимся сердцем прошла к распахнутым дверям и заглянула. Пусто и тихо. Единственным звуком было то любопытное эхо, которое как бы задерживается во всех просторных помещениях — от величественных соборов до самых скромных гостиных, где играют в бинго.
    
Она вернулась к стойке и нерешительно постояла, прислушиваясь к вою ветра снаружи. Такого сильного бурана еще не бывало, и он продолжал набирать силу. Где-то на западной стороне со ставня сорвало замок, и ставень мотался из стороны в сторону с заунывным треском — так стреляет в тире одинокий посетитель.
    
(Джек, честное слово, тебе надо этим заняться. Прежде, чем внутрь что-нибудь проберется.)
    
Как поступить, если Джек накинется на нее прямо сейчас? — задумалась Венди. Вдруг он выскочит из-за темной глянцевитой регистрационной стойки со стопками бланков, где на серебряной подставке расположился маленький звонок? Выскочит, как некий кровожадный чертенок из табакерки, как ухмыляющийся чертик с огромным ножом в руке и глазами, лишенными всякого проблеска разума? Оцепенеет она от ужаса или в ней сохранилось достаточно от праматери, чтобы дать ему бой и ради сына бороться, пока один из них не погибнет? Венди не знала. Сама мысль вызывала дурноту, вся жизнь начинала казаться долгим спокойным сном, который убаюкал ее и, беспомощную, выбросил в этот кошмар наяву. Она расслабилась. Когда грянула беда, она спала. Прошлое Венди было самым обычным. Ее никогда не испытывали огнем, теперь настало время испытаний, но льдом, а не пламенем, и ей не позволят проспать его. Наверху ждет сын.
    
Покрепче сжав рукоять ножа, она заглянула за стойку и остановилась, чтобы, прежде чем заходить во внутренний офис, заглянуть туда. Потом, за следующей дверью, пошарила по стене в поисках блока кухонных выключателей, бесстрастно ожидая, что в любую секунду ее руку накроет чужая ладонь. Потом, тихонько загудев, загорелись лампы дневного света, освещая кухню мистера Холлоранна — теперь ее кухню, хорошо это или плохо, — бледно-зеленые кафельные плитки, блестящая посуда, фарфор без единого пятнышка, сияющие хромированные кромки. Она обещала мистеру Холлоранну держать кухню в чистоте и сдержала свое слово. Ей казалось, что это — одно из безопасных для Дэнни мест. Ее как будто окутывало и успокаивало присутствие Дика Холлоранна. Дэнни обратился к мистеру Холлоранну. Когда Венди в страхе сидела наверху рядом с сыном, а муж распевал, шумел и буянил внизу, казалось, что надежды почти нет. Но здесь, во владениях мистера Холлоранна, она почти поверила в его приезд. Может быть, сейчас он был уже в пути, стремясь добраться к ним, несмотря на буран. Может быть.
    
Она прошла на другой конец кухни к кладовке, отодвинула засов и зашла внутрь. Взяв жестянку томатного супа, Венди снова закрыла дверь и заперла ее на засов. Дверь плотно прилегала к полу. Если держать ее на замке, не придется беспокоиться, что в рисе, муке или сахаре обнаружится мышиный или крысиный помет.
    
Венди вскрыла консервную банку и — хлоп! — вывалила загустевшее содержимое в кастрюльку. Потом сходила к холодильнику взять молоко и яйца для омлета. Потом — в холодильную камеру за сыром. Все эти действия, такие обыденные, вошедшие в жизнь Венди еще до того, как там появился «Оверлук», помогли ей успокоиться. Она растопила на сковородке масло, развела суп молоком, а потом вылила на сковородку взбитые яйца.
    
Вдруг ее охватило чувство, что кто-то стоит у нее за спиной и тянется к горлу.
    
Венди резко обернулась, стискивая нож. Никого.
    
(Возьми себя в руки, девочка!)
    
Натерев в мисочку сыра от большого куска, Венди добавила его в омлет, сам омлет подбросила и убавила газ до чистого голубого пламени. Суп разогрелся. Кастрюльку она поставила на большой поднос, там уже лежало столовое серебро и стояли две глубокие тарелки, две мелкие, солонка и перечница. Когда омлет тихонько запыхтел, Венди переложила его на тарелку и накрыла второй.
    
(Теперь назад той же дорогой, что пришла. Выключи свет в кухне. Пройди через контору. Через воротца в стойке. Прихвати двести долларов.)
    
Пройдя через дверцу в стойке в вестибюль, Венди остановилась и поставила поднос рядом с серебряным звонком. Нереальность простиралась только до этого места. Какая-то сюрреалистическая игра в прятки…
    
Она стояла в полном теней вестибюле, хмурилась и размышляла.
    
(Ну, девочка, на этот раз посмотри фактам в лицо: хотя ситуация действительно бредовая, в ней есть определенные реальные моменты. Например, в этом нелепом сборище чувство ответственности не утратила только ты. У тебя сын пяти с хвостиком лет, за которым надо приглядывать, и муж — что бы с ним ни случилось и как бы опасен он ни сделался… может, отчасти ты и за него отвечаешь. А даже если нет, подумай-ка вот над чем: сегодня второе декабря. Если спасателю не случится проезжать мимо, ты можешь застрять тут еще на четыре месяца. Даже если они начнут удивляться, почему вы не выходите в эфир, сегодня никто сюда не соберется… может, не соберется еще несколько недель. Ты что, будешь целый месяц крадучись пробираться вниз за едой, с ножом в кармане, вздрагивая от каждой тени? Ты действительно полагаешь, что целый месяц сумеешь избегать Джека? Думаешь, тебе удастся целый месяц не впускать Джека в комнаты наверху, если он захочет войти? У него есть ключ ко всем дверям, а засов треснет от первого же сильного удара ногой.)
    
Оставив поднос на стойке, Венди медленно дошла до столовой и заглянула туда. Ни единой живой души. Стулья стояли только вокруг одного столика — того, за которым они пытались есть, пока пустота столовой не начала действовать им на нервы.
    
— Джек? — нерешительно позвала она.
    
В этот момент резкий порыв ветра швырнул снегом в закрытые ставни, но Венди почудилось, что она что-то слышит. Какой-то сдавленный стон.
    
— Джек?
    
На сей раз отклика она не получила, но наткнулась взглядом на какой-то предмет под дверью бара «Колорадо» — предмет, слабо блестевший в рассеянном свете. Зажигалка Джека.
    
Собравшись с духом, Венди прошла к дверям и, толкнув, открыла. Запах джина был так силен, что у нее перехватило горло. Его даже нельзя было назвать запахом — в баре воняло, иначе не скажешь. Где, скажите на милость, Джек нашел эту дрянь? Что, в глубине какого-то шкафа притаилась бутылка? Где?
    
Снова раздался тихий, неопределенный, но на этот раз отчетливо слышный стон. Венди медленно подошла к стойке.
    
— Джек?
    
Ответа не было.
    
Она заглянула за стойку: он оказался там, оцепенело распластавшись по полу. Судя по запаху, пьяный как сапожник. Должно быть, пытался перелезть прямо через стойку и потерял равновесие. Чудо, что не сломал себе шею. Венди вспомнилась старая поговорка: пьяному море по колено.
    
Но она не сердилась. Глядя на Джека сверху вниз, Венди думала: он похож на малыша, который пытался сделать слишком много, но страшно утомился и уснул на полу посреди комнаты. Он бросил пить, а взяться за старое решил не сам — здесь не было спиртного, чтобы Джек мог начать сызнова… так откуда же оно взялось?
    
Через каждые пять-шесть футов на изогнутой подковой стойке бара покоились оплетенные соломкой винные бутылки. Их горлышки были заткнуты свечами. По идее, решила Венди, это создает богемную обстановку. Подняв одну бутылку, она встряхнула ее, почти не сомневаясь, что услышит, как внутри плещется джин.
    
(новое вино в старых бутылях)
    
Но там ничего не было. Она поставила бутылку на место.
    
Джек пошевелился. Она прошла вдоль стойки, отыскала дверцу и, оказавшись по другую сторону, направилась туда, где лежал муж, задержавшись только, чтобы взглянуть на поблескивающие хромированные краны. Они были сухими, но, пройдя рядом, она уловила сырой и свежий запах пива, витавший в воздухе, как тонкий туман.
    
Когда она добралась к Джеку, он перекатился на спину, раскрыл глаза и посмотрел вверх, на нее. Через секунду абсолютно бессмысленный взгляд прояснился.
    
— Венди? — спросил он. — Ты?
    
— Да, — сказала она. — Как думаешь, ты доберешься наверх? Если обнимешь меня? Джек, где ты…
    
На ее щиколотке грубо сомкнулись пальцы Джека.
    
— Джек! Что ты…
    
— Поймал! — сказал он и расплылся в ухмылке. Витающий вокруг тяжелый запах джина и оливок словно бы поселил в Венди прежний ужас — куда более сильный, чем мог вселить любой отель как таковой. Некая ее отстраненная частичка подумала: самое плохое, что все свелось вот к чему — я да мой муж-пьяница.
    
— Джек, я хочу помочь.
    
— Ага, ага. Вы с Дэнни хотите просто помочь. — Теперь пальцы давили на щиколотку так, словно хотели стереть ее в порошок. Не выпуская ее, Джек стал на трясущиеся колени. — Вы хотели так напомогать, чтоб ноги нашей тут не было! Но теперь… ты… попалась!
    
— Джек, больно…
    
— Тебе еще не так больно станет, сука.
    
Слово до такой степени оглушило Венди, что, когда Джек выпустил ее лодыжку и неуверенно поднялся с колен на ноги, да так и остался стоять перед ней, пошатываясь, она даже не попыталась убежать.
    
— Ты меня никогда не любила, — заявил он. — Ты хочешь, чтоб мы уехали, потому что знаешь: тут-то со мной и будет покончено. Ты хоть раз подумала про мои о-о… обя… обяз… сти? Не-е, чтоб тебя, это тебе в голову не приходило. Вечно думаешь только одно: как бы спихнуть меня пониже. Точь-в-точь моя мамаша, ты сука бесхарактерная, тряпка!
    
— Прекрати, — велела Венди со слезами, — ты сам не знаешь, что говоришь. Ты пьян. Не знаю, как тебе это удалось, но ты напился.
    
— А-а, понял. Теперь я понял. Ты да он. Этот щенок наверху. Вы сговорились. Вы что-то задумали. Разве не так?
    
— Нет, нет! Ничего мы не задумали! Что ты…
    
— Ах ты врунья! — пронзительно закричал он. — О, я знаю, как ты это делаешь! Когда я говорю: «мы остаемся, я буду работать», ты говоришь: «да, милый» и он говорит: «да, папа», а потом вы начинаете замышлять. Вы надумали использовать снегоход. Сговорились. Но я понял. Я вычислил. Ты думала, я не соображу? Ты думала, я тупица?
    
Венди воззрилась на него, лишившись дара речи. Он собрался убить ее, а следом — Дэнни. Тогда, может быть, отель будет доволен и позволит Джеку убить себя. Как тому прежнему смотрителю. Как
    
(Грейди.)
    
Замирая от ужаса, Венди наконец сообразила, с кем это Джек беседовал в бальном зале.
    
— Ты восстановила против меня моего сына. Вот что хуже всего. — Лицо Джека обвисло от жалости к себе. — Мальчик мой. Теперь он тоже ненавидит меня. Ты позаботилась об этом. Вот что ты замышляла с самого начала, да? Ты всегда ревновала, что, не так? Прямо как твоя мамаша. Не могла успокоиться, пока не прибрала к рукам все. Не могла?
    
Слова не шли у Венди с языка.
    
— Ну, я тебя успокою, — пообещал он и попытался ухватить ее за горло.
    
Венди сделала шаг назад, потом еще один, и Джек качнулся к ней. Она вспомнила про нож в кармане халата и полезла за ним, но Джек обвил ее левой рукой, пригвоздив ее собственную руку к боку. На нее пахнуло резким запахом джина и кислым — пота.
    
— Придется наказать… — бурчал Джек. — Наказать… наказать… и жестоко.
    
Правой рукой он нащупал горло Венди.
    
Когда доступ воздуха прекратился, нахлынула чистой воды паника. К правой руке Джека присоединилась левая, теперь можно было свободно вытащить нож, но Венди забыла про него. Ее пальцы взлетели к горлу и беспомощно пытались отодрать руки мужа, которые были больше и сильнее.
    
— Мама! — пронзительно закричал откуда-то Дэнни. — Папа, перестань! Ты делаешь маме больно! — Мальчик пронзительно верещал, высокий чистый звук несся откуда-то издалека.
    
Перед глазами Венди, как балетные танцовщики, запрыгали красные вспышки света. В комнате потемнело. Она увидела, как сын вскарабкался на стойку и всем телом кинулся Джеку на плечи. Вдруг одна из ладоней, давивших ей на горло, исчезла — это Джек с рычанием отшвырнул Дэнни в сторону. Мальчик врезался спиной в пустые полки и, отключившись, свалился на пол. Ладонь вернулась на горло Венди. Красные вспышки стали чернеть.
    
Дэнни тихонько плакал. В груди у Венди горело. Джек выкрикивал ей в лицо:
    
— Я тебе покажу! Будь ты проклята, я тебе покажу, кто тут хозяин! Я тебе покажу…
    
Но все звуки растаяли и исчезли в длинном темном коридоре. Венди боролась все слабее. Одна рука выпустила пальцы мужа и стала медленно падать, пока вяло и бессильно не простерлась на стойке.
    
Пальцы коснулись бутылки, одной из оплетенных соломкой винных бутылок, служивших декоративными канделябрами.
    
Венди вслепую, из последних сил, потянулась к горлышку и нашла его — ладонь ощутила жирные потеки воска.
    
(О Господи, а вдруг выскользнет)
    
Она занесла бутылку и обрушила вниз, молясь, чтоб не промахнуться. Венди знала, если она попадет только в плечо или по руке, ей не жить.
    
Но бутылка опустилась точнехонько на голову Джека Торранса с такой силой, что стекло под соломкой разлетелось. Толстое, тяжелое донышко стукнулось о череп с таким же звуком, с каким падает на твердый пол пилюля. Джек покачнулся на каблуках, глаза закатились. Давление на горло ослабло, а потом исчезло совсем. Джек вытянул руки вперед, словно желая удержаться на ногах, а потом рухнул на спину.
    
Венди, всхлипнув, сделала глубокий вдох. Она и сама чуть не упала, но сжала край стойки и сумела удержаться. Сознание то уплывало, то возвращалось. Она слышала плач Дэнни, но не понимала, где мальчик. Как будто плач долетал из гулкой комнаты. Она неотчетливо видела капли крови размером с десятицентовик, падающие на поверхность стойки. «У меня из носа», — подумала Венди. Она откашлялась и сплюнула на пол. От этого снизу вверх по горлу прошла судорога, но спазм сменился равномерной давящей болью… вполне терпимой.
    
Мало-помалу ей удалось взять себя в руки.
    
Она выпустила стойку, обернулась и увидела, что Джек лежит, вытянувшись во весь рост, рядом — разбитая бутылка. Он напоминал поверженного гиганта. Дэнни скрючился под кассой, зажав рот обеими руками, и не сводил глаз с потерявшего сознание отца.
    
Венди подошла и коснулась его плеча. Дэнни съежился от страха.
    
— Дэнни, послушай…
    
— Нет, нет, — забормотал он хриплым старческим голосом. — Папа сделал тебе больно… ты сделала больно папе… папа сделал тебе больно… хочу спать. Дэнни хочет спать.
    
— Дэнни…
    
— Спать, спать. Баю-бай.
    
— Нет!
    
По горлу опять прошла волна боли. Венди поморщилась, но малыш открыл глаза. Они осторожно выглянули из обведенных темными кругами глазниц.
    
Неотрывно глядя мальчику в глаза, она заставила себя заговорить спокойным тоном. Голос был хриплым и тихим, почти шепот. Говорить было больно.
    
— Послушай, Дэнни, это не папа. Мне пытался сделать больно не папа. А я не хотела сделать больно ему. В него вселился отель, Дэнни. В твоего папу вселился «Оверлук». Ты понимаешь меня?
    
В глаза Дэнни вернулось что-то вроде понимания.
    
— Всякая Дрянь, — прошептал он. — Ее тут раньше совсем не было, правда?
    
— Нет. Это отель подсунул ее сюда. Это… — Приступ кашля прервал ее объяснения, и Венди выплюнула еще немного крови. — Это отель заставил его напиться. Ты слышал людей, с которыми папа разговаривал сегодня утром?
    
— Да… с людьми отеля…
    
— Я тоже слышала. А значит, отель набирает силу. Он хочет сделать больно всем нам. Но я думаю… я надеюсь… что он может сделать это только через папу. Отель сумел подловить только его. Ты понимаешь меня, Дэнни? Очень-очень важно, чтобы ты понял.
    
— Отель подловил папу, — он посмотрел на Джека и беспомощно застонал.
    
— Я знаю, что ты любишь папу. Я тоже. Нам надо помнить, что отель старается причинить ему такую же боль, как и нам.
    
Венди не сомневалась, что дело обстоит именно так. Более того, она думала, что на самом деле, может быть, отелю нужен Дэнни, вот почему он зашел так далеко… может быть, поэтому он сумел так продвинуться. Могло даже оказаться, что каким-то непонятным образом силы ему дает именно сияние Дэнни — так, как аккумулятор питает электрооборудование в машине, заводит ее. Выберись они отсюда, «Оверлук», возможно, унялся бы и вернулся к прежнему состоянию, когда ощущал окружающее только наполовину и мог лишь демонстрировать грошовые страшные картинки самым психически восприимчивым постояльцам из тех, что переступают его порог. Без Дэнни отель превращался из аттракциона «комната ужасов» всего лишь в «дом с привидениями», где гость-другой может услышать обрывки или призрачный шум бала-маскарада или иногда увидеть что-нибудь тревожащее. Но если бы «Оверлук» поглотил Дэнни… сияние Дэнни или его жизненную силу, или дух… называйте как угодно… вобрал это в себя — что тогда?
    
От этой мысли Венди вся похолодела.
    
— Хочу, чтоб папа поправился, — сказал Дэнни, и у него снова потекли слезы.
    
— Я тоже, — ответила она, крепко обнимая малыша. — Вот почему, милый, тебе придется помочь мне куда-нибудь перенести папу. В такое место, где отель не сможет заставить его обидеть нас и где папа не сможет повредить себе. Тогда… если приедет твой друг Дик или спасатель из парка, мы сможем увезти папу отсюда. И я думаю, он поправится. Наверное, у всех у нас все будет хорошо. Думаю, такая возможность еще есть… надо только быть сильными и храбрыми, как ты, когда прыгал ему на спину. Понимаешь? — Она умоляюще глядела на него и думала: как странно, он никогда еще не был так похож на Джека.
    
— Да, — сказал мальчик кивая. — Думаю… если мы сможем уехать отсюда… все станет, как раньше. Куда его можно перенести?
    
— В кладовку. Там еда, а снаружи — хороший крепкий засов. Там тепло. А мы сможем есть то, что в холодильнике и морозилке. Хватит всем троим до прихода помощи.
    
— Мы это сделаем сейчас?
    
— Да, прямо сейчас. Пока он не очнулся.
    
Дэнни поднял перегородку стойки кверху, а она тем временем сложила Джеку руки на груди и послушала дыхание. Оно было замедленным, но ровным. Пахло от него так, что Венди решила: должно быть, Джек выпил очень много… но ведь он оставил эту привычку. Наверное, подумала она, его вырубил не только удар бутылкой, но и спиртное.
    
Венди ухватила Джека за ноги и потащила его по полу. Она была замужем за ним уже почти семь лет, Джек лежал на ней несчетное число, наверное, тысячи раз, но никогда Венди не сознавала, какой он тяжелый. Воздух входил в травмированное горло и вырывался наружу с болезненным свистом. Тем не менее уже много дней Венди не чувствовала себя лучше. Она была жива. Смерть промелькнула так близко, что жизнь стала просто драгоценной. И Джек тоже был жив. Благодаря скорее слепому везению, чем размышлениям, они, возможно, отыскали единственный способ всем выбраться отсюда целыми и невредимыми.
    
Хрипло пыхтя, Венди на минуту остановилась, удерживая ноги Джека на уровне бедер. Обстановка напоминала ей вопль старого морского волка из «Острова сокровищ» после того, как слепой Пью передал ему Черную Метку: Мы им еще покажем! — но тут же она с некоторым беспокойством вспомнила, что буквально через несколько секунд старый пират упал замертво.
    
— Мам, ты в порядке? Он… он слишком тяжелый?
    
— Справлюсь. — Она снова принялась тащить. Дэнни шел рядом с отцом. Одна рука Джека свалилась с груди, и Дэнни осторожно, любовно вернул ее на место.
    
— Ты уверена, мам?
    
— Да. Это лучший выход, Дэнни.
    
— Все равно, что посадить его в тюрьму.
    
— Только ненадолго.
    
— Тогда ладно. Ты уверена, что справишься?
    
— Да.
    
Но дело это оказалось нелегким и кропотливым. Когда они перешагивали дверные пороги, Дэнни поддерживал голову отца руками, но, когда они входили в кухню, пальчики малыша соскользнули с сальных волос Джека. Тот ударился затылком о кафель и начал стонать и шевелиться.
    
— Придется воспользоваться дымом, — быстро пробормотал Джек. — Беги-ка принеси мне канистру с бензином.
    
Венди и Дэнни обменялись напряженным, испуганным взглядом.
    
— Помоги-ка, — тихо сказала она.
    
Секунду Дэнни не двигался с места, как будто отцовское лицо парализовало его, потом неровным шагом перебрался поближе к матери и помог держать левую ногу. Они проволокли Джека по кухонному полу, двигаясь медленно, как в кошмаре. Было тихо, только под потолком, будто насекомые, гудели лампы дневного света да слышалось их собственное затрудненное дыхание.
    
Когда они добрались до кладовки, Венди опустила ноги Джека и повернулась, чтобы неумело отодвинуть засов. Дэнни смотрел вниз на отца, который снова расслабился и вяло лежал на полу. Пока они тащили его, сзади из штанов выбился кончик рубашки. Дэнни подумал: «Интересно, папа так сильно напился, что ему не холодно, или нет?» Казалось, запирать папу в кладовку, словно дикого зверя, нельзя, неправильно, но Дэнни видел, что тот пытался сделать с мамой. Даже находясь наверху, он знал, что папа собирается сделать. Их перебранка звучала у него в голове.
    
(Если б только мы все смогли отсюда выбраться. Или это оказалось бы сном — я сплю в Стовингтоне и вижу сон. Если бы только.)
    
Засов не поддавался.
    
Венди тянула изо всех сил, но он не шевелился. Она не могла отодвинуть проклятую штуковину. Глупо и нечестно… когда она ходила в кладовку за банкой супа, то дверь открылась без всякого труда. Сейчас засов не желал двигаться, что же ей следовало делать? Они не могли засунуть Джека в рефрижератор — там бы он замерз и задохнулся насмерть. Но если они оставят его на свободе и он очнется…
    
Джек на полу снова пошевелился.
    
— Я об этом позабочусь, — пробормотал он. — Я понимаю.
    
— Мам, он просыпается! — предостерег Дэнни.
    
Всхлипывая, она вцепилась в засов обеими руками.
    
— Дэнни? — В тоне Джека сквозила какая-то пока неясная мягкая угроза. — Это ты, док, старина?
    
— Пап, ты поспи, — нервно сказал Дэнни. — Знаешь, уже пора спать.
    
Он поднял глаза на мать, которая все еще сражалась с засовом, и немедленно понял, что именно не так. Она забыла, что сперва надо повернуть засов, а уж потом пытаться вытащить его. Маленький язычок сидел в своем гнезде.
    
— Вот, — сказал он тихонько, отстраняя ее дрожащие руки своими, такими же трясущимися. Он выбил ладонью язычок, и засов легко отодвинулся.
    
— Быстрее, — сказал Дэнни, глядя вниз. Джек опять распахнул глаза, странно невыразительные, задумчивые, и на этот раз папа смотрел прямо на него.
    
— Ты списывал, — сказал ему папа. — Я знаю, что ты списывал. Но оно где-то здесь. И я его найду. Обещаю тебе. Я его найду… — слова снова стали неразборчивыми и затихли.
    
Толкнув дверь кладовки коленкой, Венди открыла ее, едва замечая густой запах сушеных фруктов, который поплыл оттуда. Она снова ухватила Джека за ноги и втащила его внутрь. Теперь она дышала хрипло, судорожно, из последних сил. Когда она дернула шнур выключателя, Джек опять раскрыл глаза.
    
— Ты что делаешь? Венди! Что ты делаешь?
    
Она перешагнула через него.
    
Джек оказался проворным, на удивление проворным. Он выкинул руку в сторону, и, чтобы увернуться, Венди пришлось вильнуть, поэтому за дверь она буквально вывалилась. Он все-таки ухватил ее за халат, тот порвался с громким треском. Джек поднялся на четвереньки, волосы падали на глаза. Он напоминал грузного зверя. Большую собаку или льва.
    
— Будьте вы оба прокляты. Знаю, чего вам надо. Но ни хрена у вас не выйдет. Этот отель… он мой. Ему нужен я. Я! Я!
    
— Дэнни, дверь! — крикнула она. — Запри дверь!
    
Дэнни толкнул тяжелую деревянную дверь, и та с треском захлопнулась в тот момент, когда Джек прыгнул. Когда она вошла в проем, Джек глухо ударился в нее, но тщетно.
    
Маленькие ручки Дэнни ухватились за засов. Венди была слишком далеко, чтобы помочь; вопрос о том, будет ли Джек заперт внутри или окажется на свободе, должен был решиться за пару секунд. Дэнни упустил засов, снова нашел его и пропихнул в скобы как раз тогда, когда дверь бешено затряслась. Потом ее перестали трясти, но раздалось несколько глухих ударов — это Джек бил в нее плечом. Стальной засов толщиной четверть дюйма держал крепко и не собирался поддаваться. Венди медленно перевела дух.
    
— Выпустите меня! — бушевал Джек. — Выпустите! Дэнни, паршивец, я твой отец и хочу выйти отсюда! А ну делай что тебе говорят!
    
Рука Дэнни машинально потянулась к засову. Венди перехватила ее и прижала к груди.
    
— Дэнни, с отцом надо считаться! Делай, как я сказал! Или я тебе так задам, что всю жизнь будешь помнить. Открой эту дверь, или я вобью в голову твои паршивые мозги!
    
Дэнни смотрел на мать, бледный, как оконное стекло.
    
Слышно было, как Джек тяжело дышит за полудюймом твердого дуба.
    
— Венди, выпусти меня! Сейчас же выпусти! Ах, ты, дешевка, сука фригидная! Выпусти меня! Слышишь! А ну, выпусти меня отсюда, тогда я все спущу на тормозах! А нет, так я из тебя котлету сделаю! Излуплю как сидорову козу, родная мать тебя не узнает! Сейчас же открой дверь!
    
Дэнни застонал. Венди посмотрела на него и увидела, что мальчик вот-вот потеряет сознание.
    
— Пошли, док, — сказала она, удивляясь спокойствию собственного голоса. — Помни, это говорит не папа. Это отель.
    
Джек накинулся на дверь, царапая ее ногтями. Послышался скребущий, раздирающий звук.
    
— Это отель, — повторил Дэнни. — Отель. Я помню.
    
Но он оглядывался, и перепуганное личико съеживалось.
   
   
    
     
47. Дэнни
    
    
Б ыло три часа пополудни длинного-предлинного дня.
    
Они сидели на большой кровати в своей квартире. Дэнни безостановочно крутил в руках модель лилового лимузина с чудовищем, высунувшимся через опущенный верх, и не мог перестать.
    
Пока они шли через вестибюль, было слышно, как папа сотрясает дверь; к ним долетали удары и хриплый, обиженно-раздраженный голос. Джек, подобно бессильному правителю, извергал поток обещаний покарать, изрыгал проклятия, обещал им обоим, что они будут жалеть о своем предательстве до самой смерти — ведь все эти годы он буквально надрывался ради них.
    
Дэнни думал, что наверху эти крики слышны не будут, однако яростные звуки во всей полноте доносились из шахты лифта для доставки еды. Мамино лицо было бледным, а на шее — на шее проступили ужасные коричневатые синяки. Там, где папа пытался…
    
Он все крутил и крутил в пальцах модель — ее подарил папа в награду за то, что Дэнни выполнил свои задания по чтению.
    
(…где папа пытался обнять маму слишком крепко.)
    
Мама поставила на проигрыватель какую-то тихую музыку, скрипучую и полную рожков и флейт. Она устало улыбнулась Дэнни. Он попытался улыбнуться в ответ и потерпел неудачу. Даже когда прибавили звук, мальчику казалось, что он слышит, как папа кричит на них и кидается на дверь кладовки, будто зверь в клетке зоопарка. Что, если папе понадобится в туалет? Что он тогда будет делать?
    
Дэнни заплакал.
    
Венди сразу же убавила звук проигрывателя и обняла мальчика, покачивая на коленях.
    
— Дэнни, миленький, все будет хорошо. Правда. Если твое послание не получит мистер Холлоранн, так получит кто-нибудь другой. Как только кончится буран. Все равно, пока он не утихнет, никто не сможет сюда добраться. Ни мистер Холлоранн, никто. Но когда буря кончится, все снова будет отлично. Мы уедем отсюда. И знаешь, что мы сделаем будущей весной? Все втроем?
    
Дэнни помотал головой, уткнувшись ей в грудь. Он не знал. Ему казалось, что весны не будет уже никогда.
    
— Мы поедем на рыбалку. Наймем лодку и поедем ловить рыбу. Как в прошлом году на озере Чэттертон. Ты, да я, да папа. Может быть, ты поймаешь нам на ужин окуня. А может, мы ничего не поймаем, но время проведем здорово. Это уж точно.
    
— Мамочка, я тебя люблю, — сказал мальчик и обнял ее.
    
— Ах, Дэнни, и я тоже люблю тебя.
    
Снаружи выл и визжал ветер.
    * * *
    
Около половины пятого, когда дневной свет начал убывать, крики прекратились.
    
Они в это время были погружены в тревожную дремоту. Венди по-прежнему обнимала Дэнни. Она не проснулась. Проснулся мальчик. Тишина почему-то показалась более страшной, более угрожающей, чем крики и удары в крепкую дверь кладовки. Что, папа снова заснул? Или умер? Или?..
    
(Или выбрался оттуда?)
    
Пятнадцатью минутами позже тишину нарушили громкий металлический скрип и дребезжание. Тяжелый скрежет, потом механический гул. Венди с криком проснулась.
    
Снова заработал лифт.
    
Они прислушивались к его гудению, широко раскрыв глаза, обнявшись. Лифт ездил с этажа на этаж, закрываясь, хлопала решетчатая дверца, с треском распахивалась латунная. Слышались смех, пьяные крики, иногда — визг и звуки поломки.
    
Вокруг них оживал «Оверлук».
   
   
    
     
48. Джек
    
    
Он сидел на полу кладовки, поставив между вытянутыми ногами коробку крекеров «Трискит», и смотрел на дверь. Крекеры он глотал, не разбирая вкуса, один за другим, просто потому, что следовало чем-нибудь подкрепиться. Когда он выберется отсюда, ему понадобятся силы. Все, до капли.
    
В данную конкретную секунду Джек думал, что еще ни разу в жизни не чувствовал себя таким жалким. Его разум и тело вместе представляли настоящий справочник боли. Голова раскалывалась, как с похмелья, боль накатывала приступами, вызывающими дурноту. Были налицо и прочие признаки похмелья: во рту ощущался мерзкий привкус, в ушах звенело, сердце билось сильней обычного, тяжелыми ударами, как тамтам. Вдобавок от того, что он кидался на дверь, ломило оба плеча, а горло от напрасных криков саднило, словно оно было ободрано. Он оцарапал о дверной замок правую руку.
    
Ну, вот он выберется отсюда и надает кой-кому пинков.
    
Джек жевал крекер за крекером, отказывая в передышке своему многострадальному желудку, который стремился вернуть все обратно. Он подумал про лежащий в кармане экседрин и решил подождать, чтобы желудок хоть немного успокоился. Нет смысла глотать обезболивающее, если собираешься тут же все выблевать. Придется пошевелить мозгами. Знаменитыми мозгами Джека Торранса. Разве ты не тот парень, который когда-то собирался зарабатывать на жизнь головой? Джек Торранс, автор бестселлеров. Джек Торранс, признанный драматург и обладатель награды Нью-Йоркского общества критиков. Джек Торранс, писатель, уважаемый мыслитель, в семьдесят лет получивший Пулитцеровскую премию за книгу мемуаров «Моя жизнь в двадцатом веке». Суть у этой ерунды была одна: зарабатывать на жизнь мозгами.
    
Зарабатывать на жизнь мозгами — значит всегда знать, где осы.
    
Он забросил в рот и разжевал еще один «трискит». На самом деле, считал Джек, все свелось к тому, что они перестали ему доверять. К их неспособности поверить в то, что Джек знает, что для них лучше всего и как этого добиться. Жена попыталась незаконно перехватить у него власть — сперва честными
    
(до некоторой степени)
    
средствами, а потом — бесчестными. Когда Джек хорошо обоснованными аргументами опрокинул ее намеки и пресек постоянное зудение на тему «я не согласна», Венди настроила против него сына, попыталась убить его бутылкой, а потом заперла — надо же куда! — в проклятую кладовку, язви ее!
    
И все-таки Джека поддразнивал негромкий внутренний голосок:
    
(Да, но откуда взялось спиртное? Разве не в этом собака зарыта? Ты знаешь, что бывает, когда ты напиваешься, знаешь это по собственному горькому опыту: когда ты пьешь, ты перестаешь соображать.)
    
Он швырнул коробку «трискитов» через всю комнатушку. Она стукнулась об полку с консервами и свалилась на пол. Джек проводил коробку взглядом, утер губы ладонью, а потом посмотрел на часы. Было почти полседьмого. Он пробыл здесь уже четыре часа. Запертый женой, он провел здесь уже несколько часов, так их растак.
    
Он уже мог посочувствовать своему отцу.
    
Джек теперь понял — он никогда не задавался вот каким вопросом: что довело его отца до пьянства. Да, правда… если опускаешься до состояния, которое его прежние ученики называли «вшивый алкаш»… разве дело не в женщине, на которой ты женат? Половая тряпка, а не баба, она всегда молча таскалась по дому с мученическим выражением лица. Ядро, прикованное цепью к отцовской щиколотке. Нет, не ядро на цепи. Она никогда не предпринимала активных попыток лишить отца свободы, а Венди поступила с ним именно так. Судьба отца Джека, вероятно, была скорее подобна судьбе дантиста Мактига из известного романа Фрэнка Норриса: прикован наручниками к мертвецу в пустыне. Да, это более удачное сравнение. Его мать, мертвая духовно и душевно, была скована с отцом наручниками их брака. И все-таки папа пытался поступить справедливо, волоча по жизни ее гниющий труп. Он пытался вырастить четверых детей так, чтоб они отличали хорошее от плохого, понимали дисциплину и прежде всего уважали своего отца.
    
И все они оказались неблагодарными, включая и самого Джека. За что он теперь и расплачивается — его собственный сын тоже оказался неблагодарным. Но оставалась надежда. Он как-нибудь выберется отсюда. И накажет — сурово накажет — обоих. Он подаст Дэнни пример, ведь мальчик повзрослеет… пусть же, когда придет день, Дэнни лучше Джека будет знать, как поступить.
    
Он вспомнил тот воскресный ужин, когда отец за столом избил мать тростью… как все они ужаснулись. Теперь Джек сумел понять необходимость этого, сумел понять, что отец лишь притворялся пьяным, а его ум все время оставался живым и острым, подстерегая малейший признак неуважения.
    
Джек подполз к крекерам и снова принялся за еду, усевшись возле двери, которую столь вероломно заперла Венди. Он задумался, что же именно заметил отец и как подловил мать своим притворством. Может, она потихоньку глумилась над ним? Показывала язык? Делала непристойные жесты? Или просто надменно и оскорбительно смотрела на него, убежденная, что он слишком отупел от выпитого, чтобы заметить это? Что бы она ни делала, отец застиг ее за этим и немедленно покарал. И теперь, двадцать лет спустя, Джек смог наконец оценить отцовскую мудрость.
    
Конечно, можно сказать, что самой большой глупостью, какую сделал отец, была женитьба на такой бабе — приковать себя к подобному трупу… уж коли на то пошло, к трупу, совершенно его не уважавшему. Но за поспешный брак молодые расплачиваются медленно. Может быть, и отец отца был женат на женщине такого же типа, так что отец Джека подсознательно выбрал в жены такую же — как и сам Джек. Вот только его жена вместо того, чтоб удовлетвориться тем, что пассивно загубила карьеру Джека на одном поприще и изуродовала — на другом, поставила себе задачу, требующую до отвращения активных действий: уничтожить последний шанс мужа стать одним из служащих «Оверлука» и, возможно, в свое время возвыситься… до поста управляющего. Она попыталась отнять у него Дэнни, который был его, Джека, пропуском. Конечно, это глупо — зачем нужен сын, если можно заполучить отца? — но наниматели частенько бывают привержены дурацким идеям, и таково поставленное ему условие.
    
Теперь Джек понял: он не намерен уговаривать ее. Он попытался урезонить Венди в баре «Колорадо», но она отказалась выслушать, и за все свои старания он получил бутылкой по голове. Но скоро ему представится другой случай. Он выберется отсюда.
    
Джек вдруг затаил дыхание и резко поднял голову. Где-то играли на пианино буги-вуги, а люди смеялись и хлопали в ладоши. Хоть тяжелая деревянная дверь и заглушала звуки, расслышать их было можно. Играли песенку «В старом городе сегодня будет пыль столбом».
    
Пальцы Джека беспомощно сжались в кулаки. Пришлось напрячься, чтобы удержаться от очередной атаки на дверь. Вечеринка началась снова. Спиртное, должно быть, льется рекой. Где-то с кем-то другим танцует девушка, которая под белым шелковым платьем казалась на ощупь такой одуряюще обнаженной.
    
— Вы за это заплатите! — взвыл он. — Чтоб вы провалились, вы оба за это заплатите! Вы свое получите, чтоб вас! Даю честное слово. Я…
    
— Ну, ну, — раздался за дверью негромкий голос. — Зачем же кричать, старина, я вас прекрасно слышу.
    
Джек вскочил на ноги:
    
— Грейди? Это вы?
    
— Да, сэр. Именно так. Кажется, вас заперли.
    
— Выпустите меня, Грейди. Быстро.
    
— Я вижу, что вы, сэр, вряд ли справитесь с делом, которое мы обсуждали. С тем, чтобы наказать жену и сына.
    
— Они-то меня здесь и заперли. Отодвиньте засов, ради Бога!
    
— Вы позволили им запереть вас здесь? — В тоне Грейди прозвучало благовоспитанное удивление. — Ах, Господи. Женщина вдвое меньше вас и маленький мальчик? Вряд ли это характеризует вас как человека, имеющего задатки занять один из самых высоких управленческих постов, верно?
    
В капиллярах сосудов на правом виске Джека запульсировала кровь.
    
— Выпустите меня, Грейди. Я о них позабочусь.
    
— Действительно, сэр? Не знаю, не знаю. — Благовоспитанное удивление сменилось благовоспитанным сожалением. — Очень больно говорить об этом, сэр, но я сомневаюсь. Я… и остальные, мы пришли к убеждению, что вы не вкладываете в это души, сэр. Это вам… не по зубам, сэр.
    
— Вкладываю! — заорал Джек. — Клянусь, вкладываю!
    
— Вы отдадите нам вашего сына?
    
— Да! Да!
    
— Ваша жена будет очень сильно возражать, мистер Торранс. Она, кажется… несколько сильнее, чем мы воображали. У нее, так сказать, больший запас прочности. Конечно же, все лучшее она взяла от вас. — Грейди поцокал языком. — Вероятно, мистер Торранс, вам следовало заняться ею с самого начала.
    
— Я отдам его, клянусь, — сказал Джек. Теперь он приблизил лицо к двери. Его прошиб пот. — Она не станет возражать. Клянусь, не станет. Она не сможет.
    
— Боюсь, вам придется убить ее, — холодно заметил Грейди.
    
— Я поступлю как должно. Только выпустите меня отсюда.
    
— Вы даете слово, сэр? — настаивал Грейди.
    
— Слово, обещание, клятву, что угодно, черт возьми. Если вы…
    
Засов с невыразительным щелчком отодвинулся. Дверь дрогнула и приоткрылась на четверть дюйма. У Джека захватило дух, а слова замерли на губах. На секунду ему показалось, что за дверью стоит сама смерть. Он прошептал:
    
— Спасибо, Грейди. Клянусь, вы не пожалеете. Клянусь.
    
Ответа не было. Он осознал, что все звуки умолкли, только за стенами отеля свистит холодный ветер.
    
Джек толкнул дверь, и та открылась. Слабо скрипнули петли.
    
Кухня была пуста. Грейди исчез. В холодном белом сиянии ламп дневного света все выглядело оцепеневшим, неподвижным. Взгляд Джека упал на большую разделочную доску, за которой они ели всей семьей.
    
Там стояли: бокал из-под мартини, пяток бутылок джина и пластиковое блюдце с оливками.
    
Здесь же был прислонен молоток для роке, который Джек видел в сарае.
    
Он долго глядел на него.
    
Потом откуда-то — отовсюду — раздался голос, куда более глубокий и властный, чем у Грейди… голос раздался внутри Джека.
    
(Держите же свое слово, мистер Торранс.)