1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 
Просыпаемся на виражах,
     
На том свете почти, правым скатом.
    
    
     
На колесах наш дом, стол и кров за рулем
     
Это надо учитывать в сметах.
     
Мы друг с другом расчеты ведем
     
Общим сном в придорожных кюветах.
    
    
     
Земля нам пухом, когда на ней лежим,
     
Полдня под брюхом что-то ворожим.
     
Мы не шагаем по росе
     
Все наши оси, тонны все
     
В дугу сгибают мокрое шоссе.
    
    
     
Обгоняет нас вся мелкота, и слегка
     
Нам обгоны, конечно, обидны.
     
Но мы смотрим на них свысока,
     
А иначе нельзя из кабины.
    
    
     
Чехарда дней, ночей, то лучей, то теней…
     
Но в ночные часы перехода
     
Перед нами стоит без сигнальных огней
     
Шоферская лихая свобода.
    
    
     
Сиди и грейся, болтает, как в седле,
     
Без дальних рейсов нет жизни на земле.
     
Кто на себе поставил крест,
     
Кто сел за руль, как под арест,
     
Тот не способен на дальний рейс.
    
   
   Дорожная история
   
    
     
Я вышел ростом и лицом
     
(Спасибо матери с отцом),
     
С людьми в ладу — не понукал, не помыкал,
     
Спины не гнул — прямым ходил,
     
И в ус не дул, и жил, как жил,
     
И голове своей руками помогал.
    
    
     
Дорога, а в дороге «МАЗ»,
     
Который по уши увяз.
     
В кабине тьма, напарник третий час молчит.
     
Хоть бы кричал, аж зло берет:
     
Назад 500, вперед 500,
     
А он зубами «Танец с саблями» стучит.
    
    
     
Мы оба знали про маршрут,
     
Что этот «МАЗ» на стройке ждут,
     
А наше дело — сел, поехал — ночь, полночь!
     
И надо ж так — под Новый год,
     
Назад 500, вперед 500,
     
Сигналим зря, пурга, и некому помочь.
    
    
     
«Глуши мотор, — он говорит,
     
Пусть этот «МАЗ» огнем горит!
     
Мол, видишь сам, что больше нечего ловить,
     
Куда не глянь — кругом 500,
     
И к ночи, точно, занесет,
     
Так заровняет, что не надо хоронить!
    
    
     
«Я отвечаю: «Не канючь!»
     
А он за гаечный за ключ
     
И волком смотрит, он вообще бывает крут.
     
А что ему — кругом 500,
     
И кто кого переживет,
     
Тот и докажет, что был прав, когда припрут.
    
    
     
Он был мне больше чем родня,
     
Он ел с ладони у меня.
     
А тут глядит в глаза, и холод по спине.
     
А что ему — кругом 500,
     
И кто там после разберет,
     
Что он забыл, кто я ему и кто он мне.
    
    
     
И он ушел куда-то вбок.
     
Я отпустил, а сам прилег,
     
Мне снился сон про наш веселый оборот:
     
Что будто вновь кругом 500,
     
Ищу я выход из ворот,
     
Но нет его, есть только вход, и то не тот.
    
    
     
Конец простой — пришел тягач,
     
И там был трос, и там был врач,
     
И «МАЗ» попал, куда положено ему,
     
И он пришел — трясется весь,
     
А тут опять далекий рейс…
     
Я зла не помню, я опять его возьму.
    
   
   Черное золото
   
    
     
Не космос — метры грунта надо мною!
     
Здесь в шахте не до праздничных процессий.
     
Но мы владеем тоже внеземной
     
И самою земною из профессий.
     
Любой из нас — ну, чем не чародей?!
     
Из преисподней наверх уголь мечем.
     
Мы топливо отнимем у чертей
     
Свои котлы топить им будет нечем!
    
    
     
Взорвано, уложено, сколото
     
Черное надежное золото.
    
    
     
Да, сами мы, как дьяволы, в пыли.
     
Зато наш поезд не уйдет порожним.
     
Терзаем чрево матушки-земли,
     
Но на земле теплее и надежней.
     
Вот вагонетки, душу веселя,
     
Проносятся, как в фильме о погонях.
     
И шуточку: «Даешь стране угля!»
     
Мы чувствуем на собственных ладонях.
    
    
     
Взорвано, уложено, сколото
     
Черное надежное золото.
    
    
     
Воронками изрытые поля
     
Не позабудь — и оглянись во гневе!
     
Но нас, благословенная земля,
     
Прости за то, что роемся во чреве.
     
Не бойся заблудиться в темноте
     
И захлебнуться пылью — не один ты!
     
Вперед и вглубь! Мы будем на щите!
     
Мы сами рыли эти лабиринты.
    
    
     
Взорвано, уложено, сколото
     
Черное надежное золото.
    
   
   «Наш Федя с детства связан был с землею…»
   
    
     
Наш Федя с детства связан был с землею,
     
Домой таскал и щебень и гранит.
     
Однажды он домой принес такое,
     
Что мама с папой плакали навзрыд.
    
    
     
Студентом Федя очень был настроен
     
Поднять археологию на щит,
     
Он в институт притаскивал такое,
     
Что мы кругом все плакали навзрыд.
    
    
     
Привез он как-то с практики
     
Два ржавых экспонатика
     
И утверждал, что это древний клад.
     
Потом однажды в эллипсе
     
Нашел вставные челюсти
     
Размером с самогонный аппарат.
    
    
     
Диплом писал про древние святыни,
     
О Скифах, о языческих богах,
     
При этом так ругался по-латыни,
     
Что Скифы эти корчились в гробах.
    
    
     
Он древние строения
     
Искал с остервенением
     
И часто диким голосом кричал,
     
Что есть еще тропа пока,
     
Где встретишь питекантропа,
     
И в грудь себя при этом ударял.
    
    
     
Он жизнь решил закончить холостую
     
И стал бороться за семейный быт.
     
Я, говорил, жену найду такую
     
От зависти заплачете навзрыд.
    
    
     
Он все углы облазил
     
В Европе был и в Азии,
     
И вскоре раскопал свой идеал,
     
Но идеал связать не мог
     
В археологии двух строк,
     
И Федя его снова закопал.
    
   
   Тюменская нефть
   
    
     
Один чужак из партии геологов
     
Сказал мне, вылив грязь из сапога:
     
«Послал же бог на головы нам олухов!
     
Откуда нефть, когда кругом тайга?!
    
    
     
Сколь денег — в прорву!.. Лучше бы на тыщи те
     
Построить детский сад не берегу!
     
Вы ничего в Тюмени не отыщите,
     
В болото вы вгоняете деньгу!»
    
    
     
И шлю депеши в центр из Тюмени я:
     
«Дела идут, все боле-менее!
     
Мол, роем землю, но пока у многих мнение,
     
Что меньше «более» у вас, а больше «менее».
    
    
     
А мой рюкзак
     
Пустой на треть,
     
А с нефтью как?
     
— Да будет нефть!
    
    
     
Давно прошли открытий эпидемии,
     
И с лихорадкой поисков — борьба.
     
И дали заключенье в академии:
     
«В Тюмени с нефтью — полная труба!»
    
    
     
Нет бога нефти здесь — перекочую я.
     
Раз бога нет, то нет и короля.
     
Но только вот нутром и носом чую я,
     
Что подо мной не мертвая земля.
    
    
     
И шлю депеши в центр из Тюмени я:
     
«Дела идут, все боле-менее».
     
Мне отвечают, что у них сложилось мнение,
     
Что меньше «более» у нас, а больше «менее».
    
    
     
Пустой рюкзак
     
Доели снедь.
     
А с нефтью как?
     
— Да будет нефть!
    
    
     
И нефть пошла, мы, по болотам рыская,
     
Не на пол-литра выиграли спор!
     
Тюмень, Сибирь, земля Хантымансийская
     
Сквозила нефтью из открытых пор.
    
    
     
Моряк, с которым столько переругано,
     
Не помню уж, с какого корабля,
     
Все перепутал и кричал испуганно:
     
«Земля! глядите, братики, земля!»
    
    
     
И шлю депеши в центр из Тюмени я:
     
«Дела идут, все боле-менее».
     
Мне не поверили, и оставалось мнение,
     
Что меньше «более» у нас, а больше «менее».
    
    
     
Но подан знак:
     
«Бурите здесь!»
     
А с нефтью как?
     
— Да будет нефть!
    
    
     
И бил фонтан и рассыпался искрами.
     
При свете их я бога увидал,
     
По пояс голый, он с двумя канистрами
     
Холодный душ из нефти принимал.
    
    
     
И ожила земля, и помню ночью я
     
На той земле танцующих людей.
     
Я счастлив, что, превысив полномочия,
     
Мы взяли риск и вскрыли вены ей.
    
    
     
И шлю депеши в центр из Тюмени я:
     
«Дела идут, все боле-менее».
     
Что прочь сомнения, что есть месторождение,
     
Что больше «более» у нас и меньше «менее».
    
    
     
Так я узнал:
     
Бог нефти есть,
     
И он сказал:
     
«Да будет нефть!»
    
    
     
Депешами не простучался в двери я,
     
А вот канистры в цель попали, в цвет.
     
Одну принес под двери недоверия,
     
Другую внес в высокий кабинет.
    
    
     
Я доложил про смену положения:
     
Отрекся сам владыка тьмы и тли,
     
Вчера я лично принял отречение
     
И вышел в нефтяные короли!
    
   
   Песня о моряках
   
    
     
Лошадей двадцать тысяч в машины зажаты,
     
И хрипят табуны, стервенея, внизу.
     
На глазах от натуги худеют канаты,
     
Из себя на причал выжимая слезу.
    
    
     
И команды короткие, злые
     
Зимний ветер уносит во тьму:
     
«Концы за борт!», «Отдать носовые!»
     
И «Буксир, подработать корму!»
    
    
     
Капитан, чуть улыбаясь,
     
Все, мол, верно, молодцы,
     
От земли освобождаясь,
     
Приказал рубить концы.
    
    
     
Только снова назад обращаются взоры,
     
Крепко держит земля, все и так, и не так.
     
Почему слишком долго не сходятся створы,
     
Почему слишком часто моргает маяк?
    
    
     
Все в порядке, конец всем вопросам,
     
Кроме вахтенных, всем отдыхать.
     
Но пустуют каюты — матросам
     
К той свободе еще привыкать.
    
    
     
Капитан, чуть улыбаясь,
     
Молвил только: «молодцы!»
     
От земли освобождаясь,
     
Нелегко рубить концы.
    
    
     
Переход двадцать дней, рассыхаются шлюпки,
     
Нынче утром последний отстал альбатрос.
     
Хоть бы шторм! Или лучше, чтоб в радиорубке
     
Обалдевший радист принял чей-нибудь SOS.
    
    
     
Так и есть: Трое — месяц в корыте,
     
Яхту вдребезги кит разобрал.
     
Да за что вы нас благодарите?
     
Вам спасибо за этот аврал.
    
    
     
Капитан, чуть улыбаясь,
     
Бросил только: «Молодцы»,
     
Тем, кто, с жизнью расставаясь,
     
Не хотел рубить концы.
    
    
     
И опять будут Фиджи, и порт Кюрасао,
     
И еще черти в ступе, и бог знает что,
     
И красивейший в мире
     
Фиорд Мильфорсаун,
     
Тот, куда я ногой не ступал, но зато
     
Пришвартуетесь вы на Таити
     
И прокрутите песню мою,
     
Через самый большой усилитель
     
Я про вас на Таити спою.
    
    
     
Скажет мастер, улыбаясь,
     
Мне и песне: «Молодцы!»
     
Так, на суше оставаясь,
     
Я везде креплю концы.
    
    
     
И опять продвигается, словно на ринге,
     
По воде одинокая тень корабля.
     
В напряженьи матросы, ослаблены шпринги,
     
«Руль полборта налево!» — и в прошлом земля.
    
   
   Затяжной прыжок
   
    
     
Хорошо, что за ревом не слышалось звука,
     
Что с позором своим был один на один…
     
Я замешкался возле открытого люка
     
И забыл пристегнуть карабин.
    
    
     
Мне инструктор помог — и коленкой пинок
     
Перейти этой слабости грань.
     
За обычное наше «Смелее, сынок!»
     
Принял я его сонную брань.
    
    
     
И оборвали крик мой, и обожгли мне щеки
     
Холодной острой бритвой восходящие потоки.
     
И звук обратно в печень мне вогнали вновь на вдохе
     
Веселые, беспечные воздушные потоки.
    
    
     
Я попал к ним в умелые, цепкие руки.
     
Мнут, швыряют меня, что хотят, то творят.
     
И с готовностью я сумасшедшие трюки
     
Выполняю, шутя, все подряд.
    
    
     
Есть ли в этом паденьи какой-то резон,
     
Я узнаю потом, а пока
     
То валился в лицо мне земной горизонт,
     
То шарахались вниз облака.
    
    
     
И оборвали крик мой, и выбривали щеки
     
Холодной острой бритвой восходящие потоки.
     
И кровь вгоняли в печень мне, упруги и жестоки,
     
Невидимые встречные воздушные потоки.
    
    
     
Беспримерный прыжок из глубин стратосферы.
     
По сигналу «Пошел!» я шагнул в некуда.
     
За невидимой тенью безликой химеры,
     
За свободным паденьем, айда!
    
    
     
Я пробьюсь сквозь воздушную ватную тьму,
     
Хоть условья паденья не те,
     
Даже падать свободно нельзя, потому
     
Что мы падаем не в пустоте.
    
    
     
И обрывают крик мой, и выбривали щеки
     
Холодной острой бритвой восходящие потоки.
     
На мне мешки заплечные, встречаю, руки в боки,
     
Прямые, безупречьные воздушные потоки.
    
    
     
Ветер в уши сочится и шепчет скабрезно:
     
«Не тяни за кольцо, скоро легкость придет!»
     
До земли триста метров, сейчас будет поздно…
     
Ветер врет, обязательно врет.
    
    
     
Стропы рвут меня вверх, выстрел купола… стоп!
     
И как не было этих минут.
     
Нет свободных падений с высот, но зато
     
Есть свобода раскрыть парашют.
    
    
     
И обрывают крик мой, и выбривали щеки,
     
У горла старой бритвой уже снуют потоки.
     
И жгут костры, как свечи мне, в приземлился в шоке,
     
Бездушные и вечные воздушные потоки.
    
    
     
И рванул я кольцо на одном вдохновеньи,
     
Как рубаху от ворота или чеку.
     
Это было в случайном, свободном паденьи
     
Восемнадцать недолгих секунд.
    
    
     
А теперь некрасив я, горбат с двух сторон,
     
В каждом горбе спасительный шелк.
     
Я на цель устремлен, и влюблен я, влюблен
     
В затяжной, неслучайный прыжок.
    
    
     
Мне охлаждают щеки и открывают веки.
     
Исполнены потоки забот о человеке.
     
Глазею ввысь печально я, там звезды одиноки,
     
И пью горизонтальные воздушные потоки.
    
   
   Холода[40]
   
    
     
Холода, холода…
     
От насиженных мест
     
Нас другие зовут города,
     
Будь то Минск, будь то Брест…
     
Холода, холода…
    
    
     
Неспроста, неспроста
     
От родных тополей
     
Нас суровые манят места,
     
Будто там веселей.
     
Неспроста, неспроста…
    
    
     
Как нас дома ни грей,
     
Не хватает всегда
     
Новых встреч нам и новых друзей,
     
Будто с нами беда,
     
Будто с нами теплей.
    
    
     
Как бы ни было нам
     
Хорошо иногда,
     
Возвращаемся мы по домам.
     
Где же наша звезда?
     
Может, здесь… может, там…
    
   
   «Кто старше нас на четверть века…»
   
    
     
Кто старше нас на четверть века, тот
     
Уже увидел близости и дали.
     
Им повезло — и кровь, и дым, и пот
     
Они понюхали, хлебнули, повидали.
    
    
     
И ехали в теплушках, не в тепле,
     
На стройки, на фронты и на рабфаки.
     
Они ходили в люди по земле
     
И в штыковые жесткие атаки.
    
    
     
Но время эшелонное прошло.
     
В плацкартах едем, травим анекдоты.
     
Мы не ходили — шашки наголо,
     
В отчаянье не падали на ДОТы.
    
    
     
И все-таки традиция живет,
     
Взяты не все вершины и преграды.
     
Не потому ли летом каждый год
     
Идем в студенческие наши стройотряды.
    
    
     
Песок в глазах, в одежде и в зубах.
     
Мы против ветра держим путь на тракте,
     
На дивногорских каменных столбах
     
Хребты себе ломаем и характер.
    
    
     
Мы гнемся в три погибели, ну что ж,
     
Такой уж ветер. Только, друг, ты знаешь,
     
Зато ничем нас после не согнешь,
     
Зато нас на равнине не сломаешь.
    
   
   Канатоходец
   
    
     
Он не вышел ни званьем, ни ростом.
     
Не за славу, не за плату,
     
На свой необычный манер,
     
Он по жизни шагал над помостом
     
По канату, по канату,
     
Натянутому, как нерв!
    
    
     
Посмотрите! Вот он без страховки идет!
     
Чуть правее наклон — упадет. Пропадет!
     
Чуть левее наклон — все равно не спасти!
     
Но зачем-то ему очень нужно пройти
     
Четыре четверти пути!
    
    
     
И лучи его с шага сбивали,
     
И кололи, словно лавры,
     
Труба надрывалась, как две.
     
Крики «Браво!» его оглушали,
     
И литавры, а литавры
     
Как обухом по голове!
    
    
     
Посмотрите! Вот он без страховки идет!
     
Чуть левее наклон — упадет. Пропадет!
     
Чуть правее наклон — все равно не спасти!
     
Но спокойно. Ему остается пройти
     
Уже три четверти пути!
    
    
     
Ах! Как жутко… Как смело. Как мило!
     
Бой со смертью три минуты!
     
Раскрыв в ожидании рты,
     
Из партера глядели уныло…
     
«Лилипуты, лилипуты!» —
     
Казалось ему с высоты.
    
    
     
Посмотрите! Вот он без страховки идет!
     
Чуть правее наклон — упадет. Пропадет!
     
Чуть левее наклон — все равно не спасти!
     
Но спокойно. Ему остается пройти
     
Всего две четверти пути!
    
    
     
Он смеялся над славою бренной,