1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 
Красота твоя,    

Бел-крупен жемчуг –    

Из очей твоих    

Слезы катятся…    

     

Велел родимый батюшка,    

Благословила матушка,    

Поставили родители    

К дубовому столу,    

С краями чары налили:    

«Бери поднос, гостей-чужан    

С поклоном обноси!»    

Впервой я поклонилася –    

Вздрогну̒ли ноги резвые;    

Второй я поклонилася –    

Поблекло бело личико;    

Я в третий поклонилася,    

И волюшка [70] скатилася    

С девичьей головы…    

     

«Так, значит, свадьба? Следует, –    

Сказал один из Губиных, –    

Поздравить молодых».    

     

«Давай! Начни с хозяюшки».    

«Пьешь водку, Тимофеевна?»    

     

– Старухе – да не пить?..    

     

 Глава II. Песни    

     

     

У суда стоять –    

Ломит ноженьки,    

Под венцом стоять –    

Голова болит,    

Голова болит,    

Вспоминается    

Песня старая,    

Песня грозная.    

На широкий двор    

Гости въехали,    

Молоду жену    

Муж домой привез,    

А роденька-то    

Как набросится!    

Деверек ее –    

Расточихою,    

А золовушка –    

Щеголихою,    

Свекор-батюшка –    

Тот медведицей,    

А свекровушка –    

Людоедицей,    

Кто неряхою,    

Кто непряхою…    

     

Все, что в песенке    

Той певалося,    

Все со мной теперь    

То и сталося!    

Чай, певали вы?    

Чай, вы знаете?..    

     

«Начинай, кума!    

Нам подхватывать…»    

     

Матрена    

     

Спится мне, младенькой, дремлется,    

Клонит голову на подушечку,    

Свекор-батюшка по сеничкам  похаживает,    

Сердитый по новым погуливает.    

     

Странники (хором)    

     

Стучит, гремит, стучит, гремит,    

Снохе спать не дает:    

Встань, встань, встань, ты –  сонливая!    

Встань, встань, встань, ты –  дремливая!    

Сонливая, дремливая, неурядливая!    

     

Матрена    

     

Спится мне, младенькой, дремлется,    

Клонит голову на подушечку,    

Свекровь-матушка по сеничкам    

похаживает,    

Сердитая по новым погуливает.    

     

Странники (хором)    

     

Стучит, гремит, стучит, гремит,    

Снохе спать не дает:    

Встань, встань, встань, ты –  сонливая!    

Встань, встань, встань, ты –  дремливая!    

Сонливая, дремливая, неурядливая!    

     

– Семья была большущая,    

Сварливая… попала я    

С девичьей холи в ад!    

В работу муж отправился,    

Молчать, терпеть советовал:    

Не плюй на раскаленное    

Железо – зашипит!    

Осталась я с золовками,    

Со свекром, со свекровушкой,    

Любить-голубить некому,    

А есть кому журить!    

На старшую золовушку,    

На Марфу богомольную,    

Работай, как раба;    

За свекором приглядывай,    

Сплошаешь – у кабатчика    

Пропажу выкупай.    

И встань и сядь с приметою,    

Не то свекровь обидится;    

А где их все-то знать?    

Приметы есть хорошие,    

А есть и бедокурные.    

Случилось так: свекровь    

Надула в уши свекору,    

Что рожь добрее родится    

Из краденых семян.    

Поехал ночью Тихоныч,    

Поймали, – полумертвого    

Подкинули в сарай…    

     

Как велено, так сделано:    

Ходила с гневом на сердце,    

А лишнего не молвила    

Словечка никому.    

Зимой пришел Филиппушка,    

Привез платочек шелковый    

Да прокатил на саночках    

В Екатеринин день [71],    

И горя словно не было!    

Запела, как певала я    

В родительском дому.    

Мы были однолеточки,    

Не трогай нас – нам весело,    

Всегда у нас лады.    

То правда, что и мужа-то    

Такого, как Филиппушка,    

Со свечкой поискать…    

     

«Уж будто не колачивал?»    

     

Замялась Тимофеевна:    

– Раз только, – тихим голосом    

Промолвила она.    

     

«За что?» – спросили странники.    

     

– Уж будто вы не знаете,    

Как ссоры деревенские    

Выходят? К муженьку    

Сестра гостить приехала,    

У ней коты [72] разбилися.    

«Дай башмаки Оленушке,    

Жена!» – сказал Филипп.    

А я не вдруг ответила.    

Корчагу подымала я,    

Такая тяга: вымолвить    

Я слова не могла.    

Филипп Ильич прогневался,    

Пождал, пока поставила    

Корчагу на шесток,    

Да хлоп меня в висок!    

«Ну, благо ты приехала,    

И так походишь!» – молвила    

Другая, незамужняя    

Филиппова сестра.    

     

Филипп подбавил женушке.    

«Давненько не видались мы,    

А знать бы – так не ехать бы!» –    

Сказала тут свекровь.    

     

Еще подбавил Филюшка…    

И всё тут! Не годилось бы    

Жене побои мужнины    

Считать; да уж сказала я:    

Не скрою ничего!    

     

«Ну, женщины! с такими-то    

Змеями подколодными    

И мертвый плеть возьмет!»    

     

Хозяйка не ответила.    

Крестьяне, ради случаю,    

По новой чарке выпили    

И хором песню грянули    

Про шелковую плеточку.    

Про мужнину родню.    

     

Мой постылый муж    

Подымается:    

За шелкову плеть    

Принимается.    

     

Хор    

     

Плетка свистнула,    

Кровь пробрызнула…    

Ах! лели! лели!    

Кровь пробрызнула…    

     

Свекру-батюшке    

Поклонилася:    

Свекор-батюшка,    

Отними меня    

От лиха мужа,    

Змея лютого!    

Свекор-батюшка    

Велит больше бить,    

Велит кровь пролить…    

     

Хор    

     

Плетка свистнула,    

Кровь пробрызнула…    

Ах! лели! лели!    

Кровь пробрызнула…    

     

Свекровь-матушке    

Поклонилася:    

Свекровь-матушка,    

Отними меня    

От лиха мужа,    

Змея лютого!    

Свекровь-матушка    

Велит больше бить,    

Велит кровь пролить…    

     

Хор    

     

Плетка свистнула,    

Кровь пробрызнула…    

Ах! лели! лели!    

Кровь пробрызнула…    

     

– Филипп на Благовещенье    

Ушел, а на Казанскую    

Я сына родила.    

Как писаный был Демушка!    

Краса взята у солнышка,    

У снегу белизна,    

У маку губы алые,    

Бровь черная у соболя,    

У соболя сибирского,    

У сокола глаза!    

Весь гнев с души красавец мой    

Согнал улыбкой ангельской,    

Как солнышко весеннее    

Сгоняет снег с полей…    

Не стала я тревожиться,    

Что ни велят – работаю,    

Как ни бранят – молчу.    

     

Да тут беда подсунулась:    

Абрам Гордеич Ситников,    

Господский управляющий,    

Стал крепко докучать:    

«Ты писаная кралечка,    

Ты наливная ягодка…»    

– Отстань, бесстыдник! ягодка,    

Да бору не того! –    

Укланяла золовушку,    

Сама нейду на барщину,    

Так в избу прикатит!    

В сарае, в риге спрячуся –    

Свекровь оттуда вытащит:    

«Эй, не шути с огнем!»    

– Гони его, родимая,    

По шее! – «А не хочешь ты    

Солдаткой быть?» Я к дедушке:    

«Что делать? Научи!»    

     

Из всей семейки мужниной    

Один Савелий, дедушка,    

Родитель свекра-батюшки,    

Жалел меня… Рассказывать    

Про деда, молодцы?    

     

«Вали всю подноготную!    

Накинем по два снопика», –    

Сказали мужики.    

     

– Ну то-то! речь особая.    

Грех промолчать про дедушку.    

Счастливец тоже был…    

     

 Глава III. Савелий,  богатырь святорусский    

     

     

С большущей сивой гривою,    

Чай, двадцать лет не стриженной,    

С большущей бородой,    

Дед на медведя смахивал,    

Особенно как из лесу,    

Согнувшись, выходил.    

Дугой спина у дедушки.    

Сначала все боялась я,    

Как в низенькую горенку    

Входил он: ну распрямится?    

Пробьет дыру медведице    

В светелке головой!    

Да распрямиться дедушка    

Не мог: ему уж стукнуло,    

По сказкам, сто годов,    

Дед жил в особой горнице,    

Семейки недолюбливал,    

В свой угол не пускал;    

А та сердилась, лаялась,    

Его «клейменым, каторжным»    

Честил родной сынок.    

Савелий не рассердится.    

Уйдет в свою светелочку,    

Читает святцы, крестится,    

Да вдруг и скажет весело:    

«Клейменый, да не раб!..»    

А крепко досадят ему –    

Подшутит: «Поглядите-тко,    

К нам сваты!» Незамужняя    

Золовушка – к окну:    

Ан вместо сватов – нищие!    

Из оловянной пуговки    

Дед вылепил двугривенный,    

Подбросил на полу –    

Попался свекор-батюшка!    

Не пьяный из питейного –    

Побитый приплелся!    

Сидят, молчат за ужином:    

У свекра бровь рассечена,    

У деда, словно радуга,    

Усмешка на лице.    

     

С весны до поздней осени    

Дед брал грибы да ягоды,    

Силочки становил    

На глухарей, на рябчиков.    

А зиму разговаривал    

На печке сам с собой.    

Имел слова любимые,    

И выпускал их дедушка    

По слову через час.    

…………………………………    

«Погибшие… пропащие…»    

…………………………………    

«Эх вы, Аники-воины! [73]    

Со стариками, с бабами    

Вам только воевать!»    

…………………………………    

«Недотерпеть – пропасть,    

Перетерпеть – пропасть!..»    

…………………………………    

«Эх, доля святорусского    

Богатыря сермяжного! [74]    

Всю жизнь его дерут,    

Раздумается временем    

О смерти – муки адские    

В ту-светной жизни ждут».    

…………………………………    

«Надумалась Корёжина [75],    

Наддай! наддай! наддай!..»    

…………………………………    

И много! да забыла я…    

Как свекор развоюется,    

Бежала я к нему.    

Запремся. Я работаю,    

А Дема, словно яблочко    

В вершине старой яблони,    

У деда на плече    

Сидит румяный, свеженький…    

Вот раз и говорю:    

«За что тебя, Савельюшка,    

Зовут клейменым, каторжным?»    

     

– Я каторжником был. –    

«Ты, дедушка?»    

     

– Я, внученька!    

Я в землю немца Фогеля    

Христьяна Христианыча    

Живого закопал…    

     

«И полно! шутишь, дедушка!»    

     

– Нет, не шучу. Послушай-ка! –    

И все мне рассказал.    

     

– Во времена досюльные    

Мы были тоже барские,    

Да только ни помещиков,    

Ни немцев-управителей    

Не знали мы тогда.    

Не правили мы барщины,    

Оброков не платили мы,    

А так, когда рассудится,    

В три года раз пошлем.    

     

«Да как же так, Савельюшка?»    

     

– А были благодатные    

Такие времена.    

Недаром есть пословица,    

Что нашей-то сторонушки    

Три года черт искал.    

Кругом леса дремучие,    

Кругом болота топкие.    

Ни конному проехать к нам,    

Ни пешему пройти!    

Помещик наш Шалашников    

Через тропы звериные    

С полком своим – военный был –    

К нам доступиться пробовал,    

Да лыжи повернул!    

К нам земская полиция    

Не попадала по́ году, –    

Вот были времена!    

А ныне – барин под боком,    

Дорога скатерть-скатертью…    

Тьфу! прах ее возьми!..    

Нас только и тревожили    

Медведи… да с медведями    

Справлялись мы легко.    

С ножищем да с рогатиной    

Я сам страшней сохатого,    

По заповедным тропочкам    

Иду: «Мой лес!» – кричу.    

Раз только испугался я,    

Как наступил на сонную    

Медведицу в лесу.    

И то бежать не бросился,    

А так всадил рогатину,    

Что словно как на вертеле    

Цыпленок – завертелася    

И часу не жила!    

Спина в то время хрустнула,    

Побаливала изредка,    

Покуда молод был,    

А к старости согнулася.    

Не правда ли, Матренушка,    

На очеп [76] я похож? –    

     

«Ты начал, так досказывай!    

Ну, жили – не тужили вы,    

Что ж дальше, голова?»    

     

– По времени Шалашников    

Удумал штуку новую,    

Приходит к нам приказ:    

«Явиться!» Не явились мы,    

Притихли, не шелохнемся    

В болотине своей.    

Была засу̒ха сильная,    

Наехала полиция,    

     

Мы дань ей – медом, рыбою!    

Наехала опять,    

Грозит с конвоем выправить,    

Мы – шкурами звериными!    

А в третий – мы ничем!    

Обули лапти старые,    

Надели шапки рваные,    

Худые армяки –    

И тронулась Корёжина!..    

Пришли… (В губернском городе    

Стоял с полком Шалашников.)    

«Оброк!» – Оброку нет!    

Хлеба не уродилися,    

Снеточки не ловилися… –    

«Оброк!» – Оброку нет! –    

Не стал и разговаривать:    

«Эй, перемена первая!» –    

И начал нас пороть.    

Туга мошна корёжская!    

Да стоек и Шалашников:    

Уж языки мешалися,    

Мозги уж потрясалися    

В головушках – дерет!    

Укрепа богатырская,    

Не розги!.. Делать нечего!    

Кричим: постой, дай срок!    

Онучи распороли мы    

И барину «лобанчиков» [77]    

Полшапки поднесли.    

Утих боец Шалашников!    

Такого-то горчайшего    

Поднес нам травнику,    

Сам выпил с нами, чокнулся    

С Корёгой покоренною:    

«Ну, благо вы сдались!    

А то – вот Бог! – решился я    

Содрать с вас шкуру начисто…    

На барабан напялил бы    

И подарил полку!    

Ха-ха! ха-ха! ха-ха! ха-ха!    

(Хохочет – рад придумочке.)