1 2 3 4 5 6 7 8 9 
     

* * *    

     

Полковник  Шрёдер вызвал на совещание всех офицеров маршевого батальона. Он ждал этого совещания  с нетерпением, чтобы иметь возможность высказаться. Кроме того, надо было  принять какое-нибудь решение по делу вольноопределяющегося Марека, который  отказался чистить отхожие места и как бунтовщик был послан полковником Шрёдером  в дивизионный суд.    

Из  арестантского отделения дивизионного суда он только вчера ночью был переведён  на гауптвахту, где и находился под стражей. Одновременно в полковую канцелярию  была передана до невозможности запутанная бумага дивизионного суда, в которой  указывалось, что в данном случае дело идёт не о бунте, так как  вольноопределяющиеся не обязаны чистить отхожие места, но тем не менее в этом  усматривается нарушение дисциплины, каковой проступок может быть искуплен им  примерной службой на фронте. Ввиду всего этого обвиняемый вольноопределяющийся  Марек опять отсылается в свой полк, а следствие о нарушении дисциплины  приостанавливается до конца войны и будет возобновлено в случае нового проступка  вольноопределяющегося Марека.    

Предстояло  ещё одно дело. Одновременно с вольноопределяющимся Мареком из арестантского дивизионного  суда был переведён на гауптвахту самозванец взводный Тевелес, который недавно  появился в полку, куда был послан из загребской больницы. Он имел большую  серебряную медаль, нашивки вольноопределяющегося и три звёздочки. Он  рассказывал о геройских подвигах шестой маршевой роты в Сербии и о том, что от  всей роты остался один он. Следствием было установлено, что с шестой маршевой  ротой в начале войны действительно отправился какой-то Тевелес, который,  однако, не имел прав вольноопределяющегося. Была затребована справка от  бригады, к которой во время бегства из Белграда 2 декабря 1914 года была прикомандирована  шестая маршевая рота, и было установлено, что в списке представленных к награде  и награждённых серебряными медалями никакого Тевелеса нет. Был ли, однако,  рядовой Тевелес во время белградского похода произведён во взводные – выяснить  не удалось, ввиду того что вся шестая маршевая рота вместе со всеми своими  офицерами после битвы у церкви св. Саввы в Белграде пропала без вести. В  дивизионном суде Тевелес оправдывался тем, что действительно ему была обещана  большая серебряная медаль и что поэтому он купил её у одного босняка. Что  касается нашивок вольноопределяющегося, то их он себе пришил в пьяном виде, а  продолжал носить потому, что пьян был постоянно, ибо организм его ослабел от  дизентерии.    

Открыв  собрание, прежде чем приступить к обсуждению этих двух вопросов, полковник  Шрёдер указал, что перед отъездом, который уже не за горами, следует почаще  встречаться. Из бригады ему сообщили, что ждут приказов от дивизии. Солдаты  должны быть наготове, и ротные командиры обязаны бдительно следить, за тем,  чтобы никто не отлучался. Затем он ещё раз повторил всё, о чём говорил вчера.  Опять сделал обзор военных событий и напомнил, что ничто не должно сломить  боевой дух армии и отвагу.    

На столе  перед ним была прикреплена карта театра военных действий с флажками на булавках,  но флажки были опрокинуты и фронты передвинулись. Вытащенные булавки с флажками  валялись под столом.    

Весь  театр военных действий ночью до неузнаваемости разворотил кот, которого держали  в полковой канцелярии писаря. Кот нагадил на австро-венгерский фронт и хотел  было зарыть кучку, но повалил флажки и размазал кал по всем позициям, оросил  фронты и предмостные укрепления и запакостил армейские корпуса. Полковник  Шрёдер был очень близорук.    

Офицеры  маршевого батальона с интересом следили за тем, как палец полковника Шрёдера  приближался к этим кучкам.    

– Путь  на Буг, господа, лежит через Сокаль, – изрёк полковник с видом прорицателя  и продвинул по памяти указательный палец к Карпатам, но при этом влез в одну из  тех кучек, с помощью которых кот старался сделать рельефной карту театра  военных действий.    

– Was  ist das, meine Herren?[163] – с удивлением обратился он к офицерам, когда что-то  прилипло к его пальцу.    

– Wahrscheinlich  Katzendreck, Herr Oberst[164]  – очень вежливо сказал за всех капитан Сагнер.    

Полковник  Шрёдер ринулся в соседнюю канцелярию, откуда послышались громовые проклятия и  ужасные угрозы, что он заставит всю канцелярию вылизать языком оставленные  котом следы.    

Допрос  был краток. Выяснилось, что кота две недели тому назад притащил в канцелярию младший  писарь Цвибельфиш. По выяснении дела Цвибельфиш собрал свои манатки, а старший  писарь отвёл его на гауптвахту и посадил впредь до дальнейших распоряжений  господина полковника.    

Этим,  собственно, совещание и закончилось. Вернувшись к офицерам, весь красный от  злости, полковник Шрёдер забыл, что следовало ещё потолковать о судьбе  вольноопределяющегося Марека и лжевзводного Тевелеса.    

– Прошу  господ офицеров быть готовыми и ждать моих дальнейших приказаний и инструкций, –  коротко сказал он.    

Так и  остались под стражей на гауптвахте вольноопределяющийся и Тевелес, и когда позднее  к ним присоединился Цвибельфиш, они могли составить «марьяж». а после марьяжа  стали приставать к своим караульным с требованием, чтобы те выловили всех блох  из тюфяков.    

Потом к  ним сунули ефрейтора Пероутку из тринадцатой маршевой роты. Вчера, когда  распространился по лагерю слух, что отправляются на позиции, Пероутка исчез и  утром был найден патрулём в Бруке у «Белой розы». Он оправдывался тем, что  хотел перед отъездом посмотреть знаменитый стекольный завод графа Гарраха у  Брука, а на обратном пути заблудился и только утром, совершенно измождённый,  добрёл до «Белой розы» (в действительности же он спал с Розочкой из «Белой  розы»).    

     

* * *    

     

Ситуация  по-прежнему осталась неясной. Поедут они или не поедут? Швейк по телефону в  канцелярии одиннадцатой маршевой роты выслушал самые разнообразные мнения:  пессимистические и оптимистические. Двенадцатая маршевая рота телефонировала,  будто кто-то из канцелярии слышал, что предварительно будут производиться  упражнения в стрельбе по движущейся мишени и что поедут потом. Этого  оптимистического взгляда не разделяла тринадцатая маршевая рота, которая  телефонировала, что из города вернулся капрал Гавлик, слышавший от одного  железнодорожного служащего, будто на станцию уже поданы вагоны.    

Ванек  вырвал у Швейка трубку и в ярости закричал, что железнодорожники ни хрена не  знают и что он сам только что пришёл из полковой канцелярии.    

Швейк с  истинным удовольствием дежурил у телефона и на вопросы: «Что нового?» – отвечал,  что ничего определённого пока не известно.    

Так он  ответил и на вопрос поручика Лукаша.    

– Что  у вас нового?    

– Ничего  определённого пока не известно, господин обер-лейтенант, – стереотипно  ответил Швейк.    

– Осёл!  Повесьте трубку.    

Потом  пришло несколько телефонограмм, которые Швейк после всяческих недоразумений  наконец принял.    

В первую  очередь ту, которую ему не могли продиктовать ночью из-за того, что он уснул,  не повесив трубку. Телефонограмма эта касалась списка тех, кому была сделана и  кому не была сделана противотифозная прививка.    

Потом  Швейк принял запоздавшую телефонограмму о консервах. Вопрос этот был уже выяснен  вчера.    

Затем  поступила телефонограмма всем батальонам, ротам и подразделениям полка.    

     

«Копия  телефонограммы бригады № 756992. Приказ по бригаде № 172.    

При  отчётности о хозяйстве полевых кухонь следует при наименовании нужных продуктов  придерживаться нижеследующего порядка: 1 – мясо, 2 – консервы, 3 – овощи  свежие, 4 – овощи сушёные, 5 – рис, 6 – макароны, 7 – крупа, 8 – картофель, –  вместо прежнего порядка: 4 – сушёные овощи, 5 – свежие овощи».    

     

Когда  Швейк прочёл всё это старшему писарю, Ванек торжественно заявил, что подобные  телефонограммы кидают в нужник.    

– Какой-нибудь  болван из штаба армии придумал, а потом это идёт по всем дивизиям, бригадам, полкам.    

Затем  Швейк принял ещё одну телефонограмму: её продиктовали так быстро, что он успел  лишь записать в блокноте что-то вроде шифра: «In der Folge genauer eriaubt  gewesen oder das Selbst einern hingegen immerhin eingeholet werden»[165].    

– Всё  это лишнее, – сказал Ванек после того, как Швейк страшно удивился тому,  что он написал, и трижды вслух прочёл всё. – Одна ерунда, хотя – чёрт их  знает! – может быть, это шифрованная телефонограмма. У нас нет в роте  шифровального отделения. Это также можно выбросить.    

– Я  тоже так полагаю, – сказал Швейк, – если я объявлю господину  обер-лейтенанту, что in der Folge genauer eriaubt gewesen Oder das selbst  einern hingegen immerhin eingeholet werden, он ещё обидится, пожалуй.    

– Попадаются,  скажу я вам, такие недотроги, что прямо ужас! – продолжал Швейк, вновь  погружаясь в воспоминания. – Ехал я однажды на трамвае с Высочан в Прагу,  а в Либни подсел к нам некто пан Новотный. Как только я его узнал, я пошёл к  нему на площадку и завёл разговор о том, что мы, дескать, земляки, оба из  Дражова, а он на меня разорался, чтобы я к нему не приставал, что он якобы меня  не знает. Я стал ему всё объяснять, чтобы он припомнил, как я, ещё маленьким  мальчиком, ходил к нему с матерью, которую звали Антония, а отца звали Прокоп, и  был он стражником в имении. Но он и после этого не хотел признаться, что мы  знакомы. Так я ему привёл в доказательство ещё более подробные сведения:  рассказал, что в Дражове было двое Новотных – Тонда и Иосиф, и он как раз тот  Иосиф, и мне из Дражова о нём писали, что он застрелил свою жену за то, что она  бранила его за пьянство. Тут он как замахнётся на меня, а я увернулся, и он  разбил большое стекло на передней площадке перед вагоновожатым. Ну, высадили  нас и отвели, а в комиссариате выяснилось, что он потому так щепетилен, что  звали его вовсе не Иосиф Новотный, а Эдуард Дубрава, и был он из Монтгомери в  Америке, а сюда приехал навестить родственников.    

Телефонный  звонок прервал рассказ Швейка, и чей-то хриплый голос из пулемётной команды  опять спросил, поедут ли? Об этом будто бы с утра идёт совещание у господина  полковника.    

В дверях  показался бледный как полотно кадет Биглер, самый большой дурак в роте, потому  что в учебной команде вольноопределяющихся он старался отличиться своими  познаниями. Он кивнул Ванеку, чтобы тот вышел в коридор. Там они имели  продолжительный разговор.    

Вернувшись,  Ванек презрительно ухмыльнулся.    

– Вот  осёл! – воскликнул он, обращаясь к Швейку. – Нечего сказать,  экземплярчик у нас в маршевой роте! Он тоже был на совещании. Напоследок при  расставании господин обер-лейтенант распорядился, чтобы взводные произвели  осмотр винтовок со всей строгостью. А Биглер пришёл спросить меня, должен ли он  дать распоряжение связать Жлабека за то, что тот вычистил винтовку  керосином. – Ванек разгорячился. – О такой глупости спрашивает, хотя  знает, что едут на позиции! Господин обер-лейтенант вчера правильно сделал, что  велел отвязать своего денщика. Я этому щенку сказал, чтобы он поостерёгся  ожесточать солдат.    

– Раз  уж вы заговорили о денщике, – сказал Швейк, – вы кого-нибудь  подыскали для господина обер-лейтенанта?    

– Будьте  благоразумнее, – ответил Ванек, – времени хватит. Между прочим, я  думаю, что господин обер-лейтенант привыкнет к Балоуну, Балоун разок-другой ещё  что-нибудь у него слопает, а потом это пройдёт, когда попадём на фронт. Там  скорее всего ни тому, ни другому жрать будет нечего. Когда я ему скажу, что  Балоун остался, он ничего не сможет поделать. Это моя забота, господина  обер-лейтенанта это не касается. Главное: не торопиться! – Ванек опять лёг  на свою койку и попросил: – Швейк, расскажите мне какой-нибудь анекдот из  военной жизни.    

– Можно, –  ответил Швейк, – только я боюсь, что опять кто-нибудь позвонит.    

– Так  выключите телефон: отвинтите провод или снимите трубку.    

– Ладно, –  сказал Швейк, снимая трубку. – Я вам расскажу один случай, подходящий к  нашему положению. Только тогда вместо настоящей войны были манёвры, а паника  началась точь-в-точь такая же, как сегодня: мы тоже не знали, когда выступим из  казарм. Служил со мной Шиц с Поржича, хороший парень, только набожный и робкий.  Он представлял себе, что манёвры – это что-то ужасное и что люди на них падают  от жажды, а санитары подбирают их, как опавшие плоды. Поэтому он пил про запас,  а когда мы выступили из казарм на манёвры и пришли к Мнишеку, то сказал: «Я  этого не выдержу, ребята, только господь бог меня может спасти!» Потом мы  пришли к Горжовицам и там на два дня сделали привал, потому как из-за какой-то  ошибки мы так быстро шли вперёд, что чуть было вместе с остальными полками, которые  шли с нами по флангам, не захватили весь неприятельский штаб. И осрамились бы,  потому что нашему корпусу полагалось про…ать, а противнику выиграть: у них там  находился какой-то эрцгерцогишка-замухрышка. Шиц устроил такую штуку. Когда мы  разбили лагерь, он собрался и пошёл в деревню за Горжовицами кое-что себе  купить и к обеду возвращался в лагерь. Жарко было, к тому же выпил он тоже здорово,  и тут увидел он при дороге столб, на столбе был ящик, а в нём под стеклом  совсем маленькая статуя святого Яна Непомуцкого. Помолился он святому Яну и  говорит: «Вот, чай, жарко тебе, не мешало бы тебе чего-нибудь выпить. На самом  ты солнцепёке. Чай, всё время потеешь?» Взболтал походную фляжку, выпил и  говорит: «Оставил я и тебе глоток, святой Ян из Непомук». Потом спохватился,  вылакал всё, и святому Яну из Непомук ничего не осталось. «Иисус Мария! –  воскликнул он. – Святой Ян из Непомук, ты это мне должен простить, я тебя  за это вознагражу. Я возьму тебя с собой в лагерь и так тебя напою, что ты на  ногах стоять не сможешь. И добрый Шиц из жалости к святому Яну из Непомук  разбил стекло, вытащил статуйку святого, сунул под гимнастёрку и отнёс в  лагерь. Потом святой Ян Непомуцкий вместе с ним спал на соломе. Шиц носил его с  собой во время походов в ранце, и всегда ему страшно везло в карты. Где ни  сделаем привал, он всегда выигрывал, пока не пришли мы в Прахенско.  Квартировали мы в Драгеницах, и он вконец продулся. Утром, когда мы выступили в  поход, на груше у дороги висел в петле святой Ян Непомуцкий. Вот вам и анекдот,  ну, а теперь повешу трубку.    

И  телефон снова начал вбирать в себя судороги нервной жизни лагеря. Гармония  покоя была здесь нарушена.    

В это  самое время поручик Лукаш изучал в своей комнате только что переданный ему из  штаба полка шифр с руководством, как его расшифровать, и одновременно тайный  шифрованный приказ о направлении, по которому маршевый батальон должен был  двигаться к границе Галиции (первый этап).    

     

7217–1238–475–2121–35  – Мошон.    

8922–375–7282  – Раб.    

4432–1238–7217–375–8922–35  – Комарно.    

7282–9299–310–375–7881-298–475–7979  – Будапешт.    

     

Расшифровывая  эти цифры, поручик Лукаш вздохнул:    

– Der  Teufel soll das buserieren[166].