1 2 3 4 5 6 7 8 9 
Тоже неверная цитата.
      
      
Официально война – в Европе то есть – закончилась в первых числах мая. Лору только это и занимало.
      
Она позвонила через неделю. Утром, через час после завтрака, рассчитав, что Ричарда дома нет. Я её не узнала, я давно устала ждать. Я сначала решила, что звонят от портнихи.
      
– Это я, – сказала она.
      
– Где ты? – осторожно спросила я. Как ты помнишь, она уже превратилась для меня в неизвестную величину – и, возможно, переменчивую.
      
– Здесь, – ответила она. – В городе. – Она не сказала, где остановилась, но назвала перекресток, откуда я её заберу. Тогда выпьем чаю, сказала я, решив отвести её в кафе «Диана». Безопасно, народу мало – в основном, женщины; меня там знали. Я сказала, что приеду на машине.
      
– О, у тебя теперь машина?
      
– Можно сказать. – Я описала автомобиль.
      
– Прямо колесница, – беспечно сказала она.
      
      
Лора стояла на углу Кинг и Спадина-авеню, где и обещала. Не самый приятный район, но Лору, похоже, это не смущало. Я посигналила, она помахала, подошла и села в машину. Я поцеловала её в щеку. И тут же почувствовала себя предательницей.
      
– Не могу поверить, что ты здесь, – сказала я.
      
– И тем не менее.
      
Неожиданно я поняла, что сейчас разревусь; она же казалась беззаботной. Только щека прохладная. Прохладная и худая.
      
– Надеюсь, ты не сказала Ричарду. Что я здесь. Или Уинифред. Что то же самое.
      
– С чего бы? – ответила я. Она промолчала.
      
Я вела машину, и не могла на Лору посмотреть. Пришлось сначала парковать автомобиль, идти в кафе, садиться за столик напротив неё. Тут наконец я могла вдоволь наглядеться.
      
Та и не та Лора, какую я помнила. Старше, конечно, – как и я, – но дело не в этом. Аккуратно, даже строго одета – серо-голубое простое платье с лифом в складку и пуговичками спереди; волосы сильно стянуты на затылке. Похудела, даже усохла, поблекла, но при этом как-то просвечивала: словно острые лучики пробивали кожу изнутри, словно шипы света вырывались наружу в колючей дымке, словно чертополох тянулся к солнцу. Трудно описать. (Да и доверять моему впечатлению не стоит: у меня уже портилось зрение, мне требовались очки, но я об этом ещё не знала. Туманный свет вокруг Лоры – возможно, просто оптический обман.)
      
Мы сделали заказ. Она предпочла кофе, а не чай. Кофе будет плохой, предупредила я, из-за войны в таких местах хорошего кофе не бывает.
      
– Я привыкла к плохому кофе, – сказала она.
      
Воцарилось молчание. Я не знала, с чего начать. Я не была готова спросить, что она делает в Торонто. Где она была все это время? – спросила я. Чем занималась?
      
– Сначала жила в Авалоне, – ответила она.
      
– Но он же закрыт! – Дом не открывали всю войну. Мы не были там несколько лет. – Как ты туда проникла?
      
– Ну, знаешь, мы всегда попадали, куда нам хотелось.
      
Я подумала об угольном лотке, о непрочном замке на двери погреба. Но все это давно починили.
      
– Разбила окно?
      
– Да зачем? У Рини остался ключ. Только никому не говори.
      
– Но там же нельзя топить. Наверное, холод собачий, – сказала я.
      
– Да, не жарко, – ответила Лора. – Зато много мышей. Принесли кофе. Он пахнул подгоревшими корками тостов и жареным цикорием – неудивительно, в него все это и кладут.
      
– Хочешь пирожное или ещё что-нибудь? – спросила я. – Здесь неплохо пекут. – Лора была такая худая – я подумала, пирожное не повредит.
      
– Нет, спасибо.
      
– Так чем же ты занималась?
      
– Потом мне исполнился двадцать один, я получила немного денег – тех, папиных. И поехала в Галифакс.
      
– В Галифакс? Почему в Галифакс?
      
– Туда приходят пароходы.
      
Я потеряла нить. Была какая-то причина, как всегда у Лоры, но я боялась её услышать.
      
– Но что ты делала?
      
– Разное, – ответила она. – Старалась быть полезной. – И ничего больше не прибавила. Наверное, опять благотворительная столовая или что-нибудь в этом духе. Уборка туалетов в больнице, такого рода занятия. – Ты не получала моих писем? Из «Белла-Виста»? Рини говорила, что нет.
      
– Нет, – сказала я. – Ни одного.
      
– Думаю, они их украли. И не разрешали звонить и меня навещать?
      
– Они говорили, это тебе навредит. Она коротко рассмеялась.
      
– Это навредило бы тебе, – сказала она. – Тебе не стоит жить в этом доме. Не стоит жить с ним. Он злодей.
      
– Я знаю, ты всегда так думала, но что мне сделать? Развода он не даст. А денег у меня нет.
      
– Это не оправдание.
      
– Возможно, для тебя. У тебя папины деньги, а у меня нет ничего. А как же Эйми?
      
– Ты можешь её взять с собой.
      
– Легко сказать. Может, она и не захочет. Она, между прочим, довольно сильно к Ричарду привязана.
      
– С чего это? – спросила Лора.
      
– Он её захваливает. Подарки дарит.
      
– Я тебе писала из Галифакса. – Лора сменила тему.
      
– Этих писем я тоже не получала.
      
– Думаю, Ричард читает твою почту, – сказала Лора.
      
– Я тоже так думаю.
      
Разговор принял неожиданный оборот. Я предполагала, что буду утешать Лору, сочувствовать, выслушивать печальную историю, а меня поучают. Как легко мы вернулись к прежним ролям.
      
– Что он про меня рассказывал? – спросила вдруг Лора. – О том, почему меня туда отправили?
      
Ну вот и приехали. Вот он, камень преткновения: либо Лора сошла с ума, либо Ричард лгал. Я не верила ни тому, ни другому.
      
– Кое-что рассказывал, – уклончиво ответила я.
      
– Что именно? Не волнуйся, я не обижусь. Просто хочу знать.
      
– Он сказал, что у тебя… ну, психические отклонения.
      
– Естественно. Он так и должен был сказать. А ещё что?
      
– Что ты считаешь себя беременной, но это мания.
      
– Я была беременна, – сказала Лора. – В этом все дело. Потому меня и упрятали так срочно. Он и Уинифред – они до смерти испугались. Позор, скандал! А как же его большое будущее?
      
– Да, я себе представляю. – И я хорошо себе представляла: конфиденциальный звонок от врача, паника, торопливые переговоры, скоропалительный план, И другая версия, лживая, состряпанная лично для меня. Я была довольно покладиста, но они понимали, что всему есть предел. Не знали, что я натворю, если они за предел выйдут.
      
– В общем, ребенка я не родила. Такое в «Белла-Виста» тоже проделывают.
      
– Тоже? – Я чувствовала себя полной дурой.
      
– Ну, помимо бормотания, таблеток и машин. Делают аборты, – объяснила она. – Усыпляют эфиром, как дантисты. Потом вынимают ребенка. Потом говорят, что ты все выдумала. А потом, если ты их обвиняешь, говорят, что ты опасна для себя и окружающих.
      
Так спокойна, так убедительна.
      
– Лора, – сказала я, – ты уверена? Насчет ребенка. Ты уверена, что он был?
      
– Конечно, уверена, – ответила она. – Зачем мне выдумывать?
      
Можно было сомневаться, но на этот раз я ей поверила.
      
– Как это случилось? – прошептала я. – Кто отец? – Такой вопрос – поневоле зашепчешь.
      
– Если ты ещё не знаешь, думаю, мне не следует говорить. Должно быть, Алекс Томас, решила я. Алекс – единственный мужчина, к которому Лора проявляла интерес, – не считая отца и Бога. Все во мне противилось этой мысли, но других кандидатур не было. Наверное, встречались, пока она прогуливала в первой торонтской школе, и после, когда перестала ходить в школу; когда она в своем благонравном ханжеском фартучке якобы ободряла немощных старых бедняков. Несомненно, фартучек его особенно возбуждал, – такие эксцентричные штрихи в его вкусе. Может, она поэтому и учебу бросила – чтобы встречаться с Алексом. Сколько ей тогда было – пятнадцать, шестнадцать? Как он мог?
      
– Ты его любила? – спросила я.
      
– Любила? – не поняла Лора. – Кого его?
      
– Ну… ты понимаешь… – У меня язык не поворачивался.
      
– Ох, нет, конечно, нет. Было ужасно, но мне пришлось. Я должна была принести жертву. Принять боль и страдания. Я пообещала Богу. Я знала, что это спасет Алекса.
      
– Что ты несешь? – Моя уверенность в Лорином здравом рассудке вновь пошатнулась – мы вернулись назад, в царство её абсурдной метафизики. – Спасет Алекса от чего?
      
– От преследования. Его бы расстреляли. Кэлли Фицсиммонс знала, где он, и рассказала. Рассказала Ричарду.
      
– Я не верю.
      
– Кэлли была стукачкой, – сказала Лора. – Так Ричард говорил – что Кэлли его информировала. Помнишь, её посадили в тюрьму, а Ричард её оттуда вытащил? Вот именно поэтому. Он был ей обязан.
      
Такое объяснение показалось мне просто захватывающим. И чудовищным, хотя имелась маленькая, крошечная вероятность, что это правда. Но, значит, Кэлли лгала. Откуда ей знать, где Алекс? Он постоянно переезжал.
      
Он, конечно, мог сам с ней общаться. Вполне мог. Наверное, Кэлли он доверял.
      
– Я выполнила свою часть сделки, – сказала Лора, – и все получилось. Бог не жульничает. Но потом Алекс ушел на войну. Уже после того, как вернулся из Испании. Так сказала Кэлли – я с ней говорила.
      
Я уже ничего не понимала. У меня голова шла кругом.
      
– Лора, – спросила я, – зачем ты сюда приехала?
      
– Потому что война кончилась, и Алекс скоро вернется, – терпеливо объяснила она. – Если меня тут не будет, как он меня отыщет? Он не знает о «Белла-Виста», не знает, что я ездила в Галифакс. Он меня найдет только по твоему адресу. И передаст мне весточку. – У неё была железная уверенность истинно верующего человека, и я пришла в ярость.
      
Мне захотелось её встряхнуть. Я на секунду закрыла глаза. Я увидела пруд в Авалоне, каменную нимфу, окунувшую ножку в воду; увидела жаркое солнце, сверкающее на зеленых листьях, что казались резиновыми; тот день после маминых похорон. Меня затошнило – слишком много сладкого. Лора сидела рядом на парапете, удовлетворенно напевая – в полной уверенности, что все хорошо, ангелы на её стороне, потому что у неё с Богом идиотский секретный договор.
      
У меня от злости зачесались руки. Я знала, что сейчас будет, Я столкну её с парапета.
      
      
Сейчас я перехожу к тому, что мучит меня по сей день. Мне следовало прикусить язык, не открывать рта. Из любви солгать или придумать что-нибудь – что угодно, только не правду. Никогда не трогай лунатика, говорила Рини. Шок его убьет.
      
– Лора, мне тяжело это говорить, – сказала я, – но что бы ты ни делала, это не спасло Алекса. Алекс погиб. Его убили на фронте полгода назад. В Голландии.
      
Её сияние померкло. Она страшно побледнела. Словно у меня на глазах застывал воск.
      
– Откуда ты знаешь?
      
– Я получила телеграмму, – сказала я. – Её прислали мне. Он указал меня как ближайшую родственницу. – Я ещё могла все изменить. Могла сказать: должно быть, это ошибка, должно быть, телеграмма предназначалась тебе. Но я сказала не это. Я сказала вот что: – Это было очень опрометчиво с его стороны. Не стоило так делать – из-за Ричарда. Но у Алекса нет семьи, а мы с ним были любовниками, понимаешь – втайне, уже довольно давно, – кому ещё он мог сообщить?
      
Лора молчала. Только смотрела на меня. Сквозь меня. Бог знает, что она видела. Тонущий корабль, город в огне, вонзенный в спину нож. Но я узнала этот взгляд: она так же смотрела в тот день, когда чуть не утонула в Лувето, в её глазах, когда она уходила под воду, был ужас, холод, исступление. Сверкание стали.
      
Через мгновение она встала, протянула руку и взяла со стола мою сумочку, быстро и как-то бережно, словно там лежало что-то хрупкое. Потом повернулась и вышла из кафе. Я не пошевелилась, не остановила её. Она застигла меня врасплох, а когда я встала из-за стола, Лоры и след простыл.
      
С оплатой счета получилось неудобно – деньги остались в сумке, которую сестра, – объяснила я, – взяла по ошибке. Я пообещала завтра же возместить. Все уладив, я чуть не бегом бросилась к машине. Она исчезла. Ключи тоже лежали в сумке. Я не знала, что Лора научилась водить машину.
      
Я прошла пешком несколько кварталов, изобретая истории. Правду я рассказать не могла: Ричард и Уинифред расценят случай с машиной как ещё одно свидетельство Лориной невменяемости. Скажу, что произошла авария, автомобиль отбуксировали в гараж, а мне вызвали такси. И только подъезжая к дому, я сообразила, что случайно оставила сумку в машине. Но беспокоиться не о чем, скажу я. Завтра утром я все улажу.
      
И я действительно вызвала такси. Миссис Мергатройд откроет дверь и расплатится.
      
Ричард не обедал дома. Уехал в клуб, ел скверную еду и говорил речи. Он теперь торопился – впереди маячила цель. Не только власть и богатство, как я теперь понимаю. Он хотел уважения – уважения, невзирая на то, что он из нуворишей. Он тосковал об этом, он этого жаждал; он хотел обладать уважением – не только молотом, но скипетром. Сама по себе эта цель презрения не вызывает.
      
В клуб, куда он сегодня отправился, допускались одни мужчины, иначе мне тоже пришлось бы идти, сидеть в заднем ряду, улыбаться, в конце речи аплодировать. А в такие дни я отпускала няню и сама укладывала Эйми спать. Купала её, читала на ночь, подтыкала одеяло. В тот вечер Эйми на редкость долго не засыпала – видимо, чувствовала, что я чем-то взволнована. Я сидела с ней, держала за руку, гладила ей лоб и смотрела в окно, пока она не задремала.
      
Куда Лора уехала, где она сейчас, что она сделала с моей машиной? Как мне найти её, что сказать, чтобы все исправить?
      
В окно бился привлеченный светом майский жук. Словно палец тыкался. Жук сердито, упрямо и беспомощно жужжал.
      
      

        Эскарп
      
      
Сегодня мозг сыграл злую шутку – арктическая мгла, точно снегом заволокло. Исчезло не имя – это обычное дело, – а слово: встало вверх тормашками и выплеснуло смысл, точно перевернутый бумажный стаканчик.
      
Слово эскарп. Откуда оно взялось? Эскарп, эскарп, повторяла я – может, и вслух, – но образа не возникало. Это что – предмет, занятие, душевное состояние, физический недостаток?
      
Полный ноль. Головокружение. Пошатываясь, я стояла на самом краю, хватаясь за воздух. В конце концов, полезла в словарь. Эскарп – вертикальное военное укрепление или крутой откос.
      
В начале было слово, когда-то верили мы. Знал ли Бог, как оно хрупко, как неустойчиво? Как неуловимо, как легко вычеркивается?
      
Может, это и случилось с Лорой – вполне буквально выбило ей почву из-под ног. Она так верила словам, строила из них свой карточный домик, считала такими надежными, а они вдруг свихнулись, открылись ей пустотой и разлетелись бумажными клочками.
      

        Бог. Доверие. Жертва. Справедливость.
      
      

        Вера. Надежда. Любовь.
      
      
Не говоря о сестре. Ну, да. Так всегда и бывает.
      
      
Назавтра после встречи с Лорой я все утро слонялась у телефона. Шли часы – никто не звонил. У меня был назначен обед с Уинифред и ещё двумя членами её комитета в «Аркадском дворике». С Уинифред лучше ничего не менять – иначе ей станет любопытно, – и я отправилась на обед.
      
Речь шла о её последнем проекте – кабаре для раненых ветеранов. Пение, пляски, девушки изобразят канкан, а нам следует дружно подключаться и продавать билеты. Что, Уинифред сама станет отплясывать в кружевной юбочке и черных чулках? Я очень надеялась, что нет. Она уже была кожа да кости.
      
– Ты какая-то замученная, Айрис, – Уинифред склонила голову набок.
      
– Правда? – весело отозвалась я. В последнее время она то и дело замечала, что я не в лучшем виде. Так она давала понять, что я могла бы усерднее поддерживать Ричарда в его походе к славе.
      
– Да, что-то бледненькая. Ричард измучил? Неутомимый мужчина. – Она была в прекрасном настроении. Наверное, её планы – её планы насчет Ричарда – продвигались, несмотря на мою вялость.
      
Но я особо не могла уделить ей внимание; я слишком беспокоилась о Лоре. Что делать, если она вскоре не объявится? Едва ли можно заявить, что автомобиль украден: я вовсе не хотела, чтобы Лору арестовали. И Ричард бы не хотел. Никто в этом не заинтересован.
      
Вернувшись домой, я узнала от миссис Мергатройд, что Лора приходила в мое отсутствие. Даже не позвонила в дверь – миссис Мергатройд случайно наткнулась на неё в коридоре. Такое потрясение – увидеть мисс Лору после стольких лет – все равно, что с призраком встретиться. Нет, адреса не оставила. Но кое-что сказала. Скажите Айрис, что я потом с ней поговорю. Кажется, так. Ключи от дома положила на поднос для писем; сказала, что взяла их по ошибке. Странно взять ключи по ошибке, добавила миссис Мергатройд, чей курносый нос почуял паленое. Она уже не верила в мою историю о гараже.
      
Мне стало легче: ещё не все потеряно. Лора по-прежнему в городе. Она со мной поговорит.
      
Так и случилось, хотя она, как и все мертвые, имеет привычку повторяться. Они говорят все, что и при жизни, редко что-то новенькое.
      
      
Я переодевалась после обеда; тут пришел полицейский и сообщил о несчастном случае. Лора свернула на оградительный щит и съехала с моста на авеню Сен-Клер прямо в глубокий овраг. Автомобиль смяло в лепешку, скорбно покачал головой полицейский. Лора была в моей машине – это они выяснили. Сначала подумали – естественно, – что найденная в обломках сгоревшая женщина – это я.
      
Вот была бы новость.
      
      
После ухода полицейского я тщетно пыталась унять дрожь. Надо держать себя в руках, нельзя терять самообладание. Коли запела – терпи музыку, говорила Рини, но какую она себе представляла музыку? Безвкусный духовой оркестр, какой-нибудь парад, и вокруг люди тычут пальцами и улюлюкают? А в конце сгорает от нетерпения палач.
      
Меня ждал перекрестный допрос Ричарда. Рассказ про машину и гараж можно не менять, только прибавить, что я встречалась за чаем с Лорой, а ему не рассказала, не желая волновать по пустякам перед ответственной речью. (У него теперь все речи ответственные: Ричард примеривался схватить удачу за хвост.)
      
Когда автомобиль сломался, Лора была со мной, скажу я; мы вместе ездили в гараж. Я забыла сумочку, Лора, наверное, её подобрала, а уж потом – пара пустяков явиться наутро вместо меня и забрать мою машину, расплатившись поддельным чеком из моей чековой книжки. Для правдоподобия вырву чек. Спросят, где гараж, скажу – забыла. Спросят ещё что-нибудь – расплачусь. Как я могу, скажу я, в подобный момент помнить такую мелочь?
      
Я пошла наверх переодеться. В морг нужны перчатки и шляпка с вуалью. Там уже могут быть репортеры, фотографы. Поеду на машине, подумала я, и вспомнила, что машина теперь – груда металлолома. Придется вызвать такси.
      
Еще нужно позвонить в контору и предупредить Ричарда. Едва поползет слух, на Ричарда тут же налетят трупные мухи. Он чересчур известен. Он, конечно, захочет подготовить заявление о том, как мы скорбим.
      
Я набрала номер. Трубку сняла нынешняя молодая секретарша. Я сказала, что дело срочное – нет, через неё не могу передать. Могу говорить только с Ричардом.
      
Какое-то время его искали.
      
– Что стряслось? – спросил он. Он не любил звонков на работу.
      
– Произошло ужасное несчастье, – сказала я. – С Лорой. Она была за рулем, и машина упала с моста.
      
Ричард молчал.
      
– Это была моя машина.
      
Ричард молчал.
      
– Боюсь, Лора погибла, – прибавила я.
      
– О боже. – Пауза. – Где она была все это время? Когда она вернулась? И что она делала в твоей машине?
      
– Я подумала, что лучше сказать тебе сразу, пока репортеры не сбежались, – сказала я.
      
– Да, – отозвался он. – Это мудро.
      
– А сейчас мне нужно ехать в морг.
      
– В морг? – спросил он. – В городской морг? За каким чертом?
      
– Её туда отвезли.
      
– Ну так забери её оттуда, – сказал он. – Перевези в какое-нибудь место поприличнее. Более…
      
– Закрытое, – сказала я. – Да, я так и сделаю. Я ещё должна сказать, что у полиции имеются подозрения – полицейский только что был здесь, – они предполагают…
      
– Что? Что ты им сказала? Что предполагают? – Он явно встревожился.
      
– Только лишь, что она сделала это нарочно.
      
– Чушь! Наверняка несчастный случай. Надеюсь, ты так и сказала.
      
– Конечно. Но были свидетели. Они видели…
      
– Она оставила записку? Если оставила, сожги.
      
– Их двое – юрист и кто-то из банка. На ней были белые перчатки. Они видели, как она вывернула руль.
      
– Обман зрения, – сказал он. – Или пьяные были. Я позвоню адвокату. Я все улажу.
      
Я положила трубку. Пошла в гардеробную – понадобится черное и носовой платок. Нужно сказать Эйми, подумала я. Скажу, все из-за моста. Скажу, он рухнул.
      
Я открыла ящик с чулками, – там они и лежали, пять тетрадок, перевязанных бечевкой, дешевых школьных тетрадок времен мистера Эрскина. На обложке – Лорино имя, печатными буквами; её детский почерк. А ниже: Математика. Лора ненавидела математику.
      
Старые классные работы, подумала я. Нет, старые домашние работы. Зачем она мне их оставила?
      
      
Тут я могла бы остановиться. Предпочесть незнание. Но я поступила, как ты – как ты, если ты досюда дочитала. Я предпочла знать. Как большинство из нас. Мы хотим знать, несмотря ни на что, мы готовы к увечьям, готовы, если надо, сунуть руку в огонь. И не только из любопытства: нами движет любовь или горе, отчаяние или ненависть. Мы неустанно шпионим за мертвыми: вскрываем их письма, читаем дневники, перебираем их мусор в поисках намека, последнего слова, объяснения от тех, кто покинул нас, кто оставил нас тащить эту ношу, что подчас оказывается гораздо тяжелее, чем мы думали.
      
А что сказать о тех, кто оставляет путеводные нити, чтобы мы в них путались? Что ими движет? Самовлюбленность? Жалость? Месть? Простое стремление существовать, вроде нацарапанных на стене туалета инициалов? Сочетание присутствия и анонимности – исповедь без наказания, истина без последствий, – в этом есть своя прелесть. Так или иначе, смыть с пальцев кровь…
      
Те, кто оставляет такие улики, едва ли вправе жаловаться, если потом придут чужаки и сунут нос во все, что когда-то их не касалось. И не только чужаки – ещё любовники, друзья, родственники. Мы все вуайеристы, абсолютно все. Почему мы уверены, будто нечто из прошлого принадлежит нам просто так, ибо мы его нашли. Все мы превращаемся в кладбищенских воров, едва вскрываем не нами запертые двери.
      
Но только запертые. Комнаты и все, что в них есть, не тронуто. Если бы покинувшие их желали забвения, им всегда оставался огонь.
    
    
      
        
XIV
      
      

        Золотистый локон
      
      
Надо торопиться. Я уже вижу конец, что мерцает впереди огнями мотеля в темную дождливую ночь. Последний шанс, послевоенный мотель, где не задавали вопросов, где в регистрационной книге ни одного подлинного имени, а деньги вперед. В конторе висят гирлянды с прошлого Рождества; за конторой кучка мрачных лачуг, подушки влажны от плесени. В лунном свете стоит бензоколонка. Бензина, правда, нет – кончился полвека назад. И вот здесь ты остановишься.
      

        Конец – теплая безопасная гавань. Где ты отдохнешь. Но мне ещё идти – я стара, устала, я иду пешком, хромая. Заблудилась в лесу, и не видать белых камешков, что укажут дорогу, и впереди – ненадежная почва.
      
Призываю вас, волки! Мертвые женщины с лазурными волосами и глазами, будто кишащие змеями бездонные колодцы, я обращаюсь к вам! Не оставьте меня и в конце! Направляйте трясущиеся артритные пальцы, липкую шариковую ручку, подержите на плаву протекающее сердце ещё несколько дней. Будьте мне спутниками, помощниками и друзьями; ещё один раз, прибавляю я, ибо разве в прошлом мы не были близко знакомы?
      
Всему свое место, как говорила Рини, а в дрянном настроении (беседуя с миссис Хиллкоут): цветы без дерьма не растут. Мистер Эрскин научил меня парочке полезных трюков. Если понадобится, правильно сформулированное обращение к фуриям может оказаться полезным. Главным образом, когда дело касается мести.
      
Вначале я верила, что хочу лишь справедливости. Думала, что сердце мое чисто. Нам нравится думать, что наши мотивы хороши, когда мы собираемся причинить вред кому-нибудь другому. Но, как замечал тот же мистер Эрскин, Эрос со своим луком и стрелами – не единственный слепой бог. Юстиция тоже слепа. Нескладные слепые боги с острым оружием: Юстиция держит меч, и в сочетании со слепотой это дает неплохой шанс поранить себя.
      
      
Ты, конечно, хочешь знать, что было в Лориных тетрадках. Они остались, как были, по-прежнему связаны грубой бурой бечевкой, ждут тебя в пароходном кофре вместе со всем остальным. Я их не трогала. Сама увидишь. Вырванные страницы – не моих рук дело.
      
Чего я ждала в тот полный ужаса майский день 1945 года? Признаний, упреков? Или дневника с рассказом о любовных свиданиях Лоры и Алекса Томаса? Конечно, конечно же. Я приготовилась к мучениям. И я их получила – пусть не те, что себе представляла.
      
Я разрезала бечевку, разложила веером тетради. Их было пять: Математика, География, Французский язык, История и Латынь. Книги знаний.
      

        Она пишет, как ангел, говорится о Лоре на задней обложке одного издания «Слепого убийцы». Американского издания, если не ошибаюсь, с золотым орнаментом на обложке; на ангелов они особенно упирали. Но ведь ангелы много не пишут. Ведут подсчет грехам, записывают проклятых и спасенных, или одинокая рука начертает предостережение на стене. А то послания – главным образом, неважные новости: Бог с тобою – не вполне благословение.
      
Имея все это в виду, можно сказать: да, Лора писала, как ангел. Другими словами, мало. Зато по сути дела.
      
      
Первой я открыла тетрадь по латыни. Большинство страниц чистые, кое-где – неровные края; наверное, Лора выдирала старые домашние задания. Оставила одно – свой перевод, сделанный с моей помощью и с помощью библиотеки в Авалоне, – заключительные строки Книги IV «Энеиды» Вергилия. Дидона закалывает себя на погребальном костре или алтаре, что сложила из вещей, как-то связанных с её пропавшим возлюбленным Энеем, который уплыл на войну, дабы исполнить свое предназначение. Дидона умирает не сразу, хотя истекает кровью, как заколотая свинья. Она ужасно корчится. Помнится, мистер Эрскин особенно любил это место.
      
Я помню тот день, когда Лора это писала. Вечернее солнце окрашивало мою спальню. Лора лежала на животе на полу, болтая ногой в носочке, и терпеливо переписывала к себе в тетрадь наше совместное творение. От неё пахло мылом «Айвори» и карандашной стружкой.
      
      
Тогда могущественный Юпитер пожалел её за эти долгие муки и трудный путь и послал с Олимпа Айрис, чтобы та вынула из тела страдающую душу, которая все ещё там пребывала. Это было необходимо, потому что Дидона умирала не естественной смертью и не от руки другого человека, а убив себя в порыве отчаяния. И Прозерпина не срезала ещё золотистый локон с её головы и не отправила в подземный мир.
      
И вот, в туманной дымке, с крыльями желтыми, точно крокус, оставляя за собой тысячи радужных цветов, сверкающих на солнце, Айрис слетела на землю и, склонившись над Дидоной, сказала:
      
Как мне приказано, я забираю то священное, что принадлежит Богу Смерти, и выпускаю тебя из тела. И тут же тепло ушло, и жизнь её растворилась в воздухе.
      
      
– А почему она должна была срезать локон? – спросила Лора. – Эта Айрис?
      
Я понятия не имела.
      
– Просто должна была – и все. Вроде жертвоприношения. Мне было приятно, что у меня имя одной из героинь. Значит, меня назвали не только в честь цветка, как я всегда думала. Ботанический мотив в именах девочек в семье матери был очень популярен.
      
– Это помогло Дидоне покинуть тело, – сказала Лора. – Она больше не хотела жить. И её страдания закончились, – значит, все правильно. Да?
      
– Ну, наверное. – Меня не очень интересовали этические тонкости. Странные вещи творятся в поэмах. Разбираться в них бессмысленно. Но мне было интересно, неужели Дидона блондинка; во всей этой истории она казалась мне брюнеткой.
      
– А кто такой Бог Смерти? Почему ему нужны волосы?
      
– Хватит уже про волосы, – сказала я. – Латынь мы сделали. Давай французский закончим. Мистер Эрскин много задал, как всегда. Итак: Il ne faut pas toucher aux idoles: la dorure en reste aux mains.
      
– Может, так: не имейте дела с ложными богами, перепачкаете руки золотой краской.
      
– Здесь не говорится о краске.
      
– Но имеется в виду.
      
– Ты знаешь мистера Эрскина. Ему плевать, что имеется в виду.
      
– Я его ненавижу. Я хочу, чтобы вернулась мисс Вивисекция.
      
– И я. Я хочу, чтобы мама вернулась.
      
– И я.
      
Мистер Эрскин невысоко оценил Лорин перевод. Весь исчеркал красным карандашом.
      
Как описать ту бездну горя, куда я теперь погружалась? Я не могу, потому и не пытаюсь.
      
      
Я пролистала остальные тетради. В Истории не было ничего, кроме вклеенного снимка: Лора и Алекс Томас на пикнике пуговичной фабрики; оба светло-желтые, а моя отрезанная голубая рука ползет к ним по лужайке. В Географии – только краткое описание Порт-Тикондероги, которое нам задал мистер Эрскин. «Этот небольшой город расположен у места слияния двух рек – Лувето и Жога, и знаменит ценными породами камней и многим другим» – первое Лорино предложение. Из Французского Лора вырвала все домашние работы и вставила забытый Алексом Томасом лист с непонятными словами, который она, как я теперь выяснила, так и не сожгла. Анхорин, берел, каршинил, диамит, эбонорт… Иностранный язык, это правда, но я научилась понимать его лучше, чем французский.
      
В Математике – длинный столбец цифр, напротив некоторых – слова. Я изучала их несколько минут. Потом поняла: это были даты. Первая совпадала с моим возвращением из Европы, последняя – где-то за три месяца до Лориного отъезда в «Белла-Виста». А слова были такие:
      
      
        
Авалон, нет. Нет. Нет. «Саннисайд». Нет. Ксанаду, нет.
        
«Куин Мэри», нет, нет. Нью-Йорк, нет. Авалон. Сначала нет.
        
«Наяда», X. «Одурманен».
        
Опять Торонто. X.
        
X. X. X. X.
        
О.
      
      
      
Вот и вся история. Теперь все выяснилось. Все происходило прямо у меня под носом. Как я могла не увидеть?
      
Значит, не Алекс Томас. Никакой не Алекс. Для Лоры Алекс оставался в другом измерении.
      
      

        Победа приходит и уходит
      
      
Проглядев Лорины тетрадки, я положила их в ящик с чулками. Все выяснилось, но ничего не докажешь. Уж это я понимала.
      
Но, как говорила Рини, есть много способов ободрать кошку. Не выходит напролом – иди в обход.
      
Я подождала кремации, потом – ещё неделю. Не хотелось делать резких движений. Рини ещё говорила: лучше осторожничать, чем жалеть. Сомнительное утверждение: часто одно не исключает другое.
      
У Ричарда случилась поездка в Оттаву – ответственная поездка в Оттаву. Он намекнул, что влиятельные люди заговорят о важном не в этот раз, так скоро. Я сказала ему, а заодно и Уинифред, что по такому случаю отвезу в Порт-Тикондерогу Лорин прах в серебряной шкатулке. Надо его развеять, сказала я, и договориться об ещё одной надписи на фамильной плите. Чтобы все как полагается.
      
– Не вини себя, – сказала Уинифред, надеясь, что этим я и занята: если я виню себя, значит, не стану искать других виноватых. – Некоторые мысли надо гнать. – А как их прогонишь? Ничего с ними не поделаешь.
      
Проводив Ричарда, я отпустила прислугу. Сказала, что буду сама держать оборону. Я часто так поступала, мне нравилось оставаться дома одной, когда Эйми спит, – и даже миссис Мергатройд ничего не заподозрила. Когда горизонт очистился, я действовала быстро. Я уже упаковала тайком кое-какие вещи – коробку с драгоценностями, фотографии, «Многолетние растения для сада камней», – а теперь собрала остальное. Мою одежду – конечно, далеко не всю, вещи Эйми – тоже далеко не все. Запихнула, что смогла, в пароходный кофр, где когда-то хранилось мое приданое, а остальное – в подходящий чемодан. Договорилась, с вокзала прислали за багажом людей. И на следующее утро мы с Эйми без труда сели в такси и уехали на Центральный вокзал, взяв лишь смену одежды на один день.
      
Я оставила Ричарду письмо. Я написала: учитывая, что он сделал, – то, что, как я теперь знаю, он сделал, – я никогда больше не хочу его видеть. Принимая во внимание его политические амбиции, я не стану требовать развода, хотя у меня имеются неопровержимые доказательства его непристойного поведения – Лорины дневники, которые – тут я слукавила – надежно спрятаны в сейфе. Если Ричарду придет в голову своими грязными лапами притронуться к Эйми, прибавила я, пусть он немедленно откажется от этой мысли, потому что я тогда устрою грандиозный скандал, каковой последует и в том случае, если он не удовлетворит мои финансовые требования. Они были скромны: я только хотела денег на покупку домика в Порт-Тикондероге и содержания для Эйми. Собственные потребности я обеспечу сама.
      
Подписалась я – искренне Ваша и, заклеивая конверт, задумалась, правильно ли написала слово непристойного.
      
За несколько дней до отъезда из Торонто я разыскала Каллисту Фицсиммонс. Она бросила скульптуру и занималась стенной росписью. Я обнаружила её в страховой компании – в центральной конторе, – где Каллиста трудилась над заказом. Тема панно – вклад женщин в победу – уже устарела, поскольку победа свершилась (и, хотя мы тогда этого не знали, панно вскоре закрасили обнадеживающей темно-серой краской).
      
Каллисте выделили одну стену. Три фабричные работницы в спецовках с задорными улыбками делали бомбы; девушка за рулем машины скорой помощи; две крестьянки с тяпками и корзиной помидоров; женщина в военной форме перед пишущей машинкой; внизу, в углу, мать в фартуке, достает из печи хлеб, а двое ребятишек одобрительно за ней наблюдают.
      
Увидев меня, Кэлли удивилась. Я её не предупредила: не хотела, чтобы она сбежала. Подвязав платком волосы и сунув руки в карманы, она командовала художниками, расхаживая в брюках цвета хаки и теннисных туфлях, с сигаретой, прилипшей к нижней губе.
      
О Лориной смерти она узнала из газет – такая милая девушка, такая необычная в детстве, какое горе. После этого вступления я передала ей Лорин рассказ и спросила, правда ли это.
      
Кэлли возмутилась. Херня говорилось через слово. Ричард действительно помог, когда её сцапали за агитацию, но она-то решила, что это просто ради прошлого и семьи. Она отрицала, что рассказывала Ричарду об Алексе, или о других красных и сочувствующих. Какая херня! Это же её друзья! Что касается Алекса – да, она его по первости выручала, когда он попал в переделку, но потом он исчез, кстати, ей задолжав, а потом она слышала, что он воюет в
      
Испании. Как она могла на него стучать, если сама ничего о нём не знала?
      
Я так ничего и не добилась. Может, Ричард Лоре соврал – он и мне часто врал. С другой стороны, может, врала Кэлли. Но тогда на что я рассчитывала?
      
      
Эйми в Порт-Тикондероге не понравилось. Она хотела к папе. Хотела привычной обстановки – как все дети. Хотела в свою комнатку. Ой, да как все мы.
      
Я объяснила, что пока нам придется пожить здесь. Объяснила – неправильное слово, потому что я ничего не объясняла. Что я могла сказать толкового восьмилетнему ребенку?
      
Порт-Тикондерога изменился: туда вторглась война. Несколько фабрик во время войны открывались – женщины делали взрыватели, – но теперь закрылись опять. Может, их переоборудуют под мирную продукцию, когда поймут, что нужно вернувшимся с фронта мужчинам, что они будут покупать домой, семьям, которые, без сомнения, теперь у них появятся. Пока же многие остались без работы, жили и ждали.
      
Но были и вакансии! Элвуд Мюррей больше не возглавлял газету: его новенькое сверкающее имя скоро появится на плите Военного Мемориала: Мюррей служил во флоте и убился, когда взорвался корабль. Любопытно: об одних говорили, что их убили, а о других – что они убились, – словно по неловкости или даже чуть-чуть нарочно – вроде как постриглись. Про таких в городе говорили затарился галетами. Наша местная идиома, и употребляли её, как правило, мужчины. Каждый раз задумываешься, о каком булочнике речь.
      
Муж Рини Рон Хинкс был не из тех, кто легкомысленно закупался смертью. О нём торжественно говорили, что он погиб на Сицилии вместе с другими ребятами из Порт-Тикондероги, которые записались в Королевский Канадский полк. Рини получала пенсию, правда, маленькую; сдавала комнату в своем домике и по-прежнему работала в кафе «У Бетти», хотя твердила, что спина её погубит.
      
Но, как я вскоре выяснила, погубила её не спина, а почки. Они завершили свое черное дело спустя полгода после моего возвращения. Если ты это читаешь, Майра, я хочу, чтобы ты знала: эта смерть была для меня тяжким потрясением. Я надеялась, что Рини будет рядом, – она же всегда была, – и вдруг её не стало.
      
А потом она постепенно стала проявляться снова – иначе кого же я слышу, когда мне по ходу дела нужно пояснение?
      
      
Конечно, я навестила Авалон. Трудное свидание. Все запущено, сад зарос, оранжерея – руины с выбитыми стеклами и высохшими растениями, по-прежнему в горшках. Что ж, некоторые высохли ещё при нас. На стражах – сфинксах – надписи из серии Джон любит Мэри; один опрокинут. Пруд с нимфой задыхался от мертвой травы и водорослей. Нимфа была на месте, только несколько пальцев отбили. И улыбка у неё прежняя – беззаботная, загадочная, отстраненная.
      
В дом вламываться не пришлось: ещё была жива Рини, она и дала мне потайной ключ. Дом выглядел печально: повсюду пыль и мышиный помет, на тусклом паркете – пятна от протечек. Тристан и Изольда по-прежнему взирали на пустую столовую, хотя у Изольды пострадала арфа, а против среднего витража ласточки свили пару гнезд. Но никакого в доме варварства: едва-едва, но дух Чейзов ещё витал, и я улавливала слабеющий аромат власти и денег.
      
Я обошла весь дом. Повсюду пахло плесенью. Заглянула в библиотеку: над камином из головы Медузы все ползли змеи. Бабушка Аделия тоже была на месте, хоть и покосилась: смотрела теперь с затаенным, но веселым лукавством. Спорим, ты все-таки погуливала, бабушка, подумала я, глядя на неё. Была у тебя своя тайная жизнь. Она и давала тебе силы.
      
Я порылась в книгах, выдвинула ящики стола и в одном из них обнаружила коробку с образцами пуговиц времен дедушки Бенджамина: костяные кружки, что в его руках превращались в золото, а теперь вновь стали простыми костяшками.
      
На чердаке я нашла гнездышко, что свила здесь Лора после «Белла-Виста»: она достала одеяла из сундуков, притащила простыни из своей спальни – бесспорная улика, если б её тут искали. Сухие апельсиновые корки, яблочный огрызок. Как обычно, убрать за собой она не подумала. В дубовом буфете – пакет осколков, припрятанных в лето «Наяды»: серебряный чайник, фарфоровые чашки и блюдца, ложки с монограммами. Щипцы для орехов в форме крокодила, одинокая перламутровая запонка, неработающая зажигалка, столовый прибор без графинчика.
      
Я ещё вернусь и заберу остальное, сказала я себе.
      
      
Ричард сам не приехал – это стало (для меня) доказательством его вины. Но прислал Уинифред.
      
– Ты что, рехнулась? – были её первые слова. (В кабинке кафе «У Бетти»: я не хотела видеть её в снятом домике, не хотела, чтоб она приближалась к Эйми.)
      
– Вовсе нет, – ответила я. – И Лора тоже. Во всяком случае, не до такой степени, как вы изображали. Я знаю, что делал Ричард.
      
– Не понимаю, о чем ты, – сказала Уинифред. Она сидела в накидке из блестящих норочьих хвостов и стягивала перчатки.
      
– Какая удачная сделка, эта его женитьба: две по цене одной. За понюшку табаку нас купил.
      
– Не говори глупостей, – сказала Уинифред, но напора у неё явно поубавилось. – Что бы там Лора ни болтала, Ричард совершенно чист. Просто первый снежок. Ты серьёзно заблуждаешься. Он передал, что готов это заблуждение простить. Вернись к нему – и он все простит и забудет.
      
– Но я не забуду, – ответила я. – Он не снежок. Совершенно другая субстанция.
      
– Тише ты, – зашипела Уинифред. – Люди оглядываются.
      
– Они все равно будут смотреть, – сказала я. – Потому что ты вырядилась, как лошадь леди Астор. Учти, этот зеленый тебе совсем не идет – особенно в таком возрасте. Вообще-то никогда не шел. У тебя как будто желчь разлилась.
      
Стрела попала в цель. Уинифред потеряла дар речи: ещё не привыкла к моему новому амплуа гадюки.
      
– Скажи, чего именно ты хочешь? – спросила она. – Разумеется, Ричард абсолютно ни в чем не виноват, но скандал ему ни к чему.
      
– Я уже сказала, чего именно. Очень ясно. А теперь мне нужен чек.
      
– Он хочет видеться с Эйми.
      
– Ни за какие коврижки в мире, – сказала я. – У него слабость к малолеткам. Ты знала это, всегда знала. Даже в восемнадцать я уже была старовата. А Лора под боком – слишком большой соблазн, я теперь понимаю. Он не мог её пропустить. Но до Эйми он своими грязными ручонками не дотянется.
      
– Не говори гадости. – Уинифред уже разозлилась, её лицо под макияжем пошло красными пятнами. – Эйми – его родная дочь.
      
Я чуть не сказала: «А вот и нет», но поняла, что это будет тактической ошибкой. По закону она его дочь; я не могла доказать обратное: тогда ещё все эти гены не придумали. Знай Ричард правду, он только упорнее старался бы отнять у меня Эй ми. Возьмет её в заложницы, а я утрачу все завоеванные преимущества. Какие-то кошмарные шахматы.
      
– Его ничто не остановит, – сказала я. – Даже кровное родство. А потом отправит её куда-нибудь за город делать аборт, как Лору.
      
– Не вижу смысла продолжать эту дискуссию, – заявила Уинифред, хватая норку, перчатки и сумочку из рептилии.
      
      
После войны все изменилось. Мы стали иначе выглядеть. Со временем исчезли шероховатая серость и полутона, их место заняли яркие полуденные краски – кричащие, отрицающие тень, простые. Ярко-розовые, резко-синие, красные и белые – словно мячи на пляже, ядовито-зеленый пластик, солнце слепит, точно прожектор.
      
На окраинах маленьких и больших городов без устали рычали бульдозеры и валились деревья; в земле открывались огромные воронки котлованов. Улицы – сплошь гравий и грязь. В кляксы черной земли высаживали тоненькие деревца, – особенной популярностью пользовались березы. Стало гораздо больше неба.
      
Мясо, громадные ломти, куски и глыбы мерцали в витринах мясников. Апельсины и лимоны, яркие, точно восход, горы сахара и желтого масла. Все только и делали, что ели. Запихивали в себя яркое мясо и остальную яркую еду, будто завтра уже не наступит.
      
Но завтра как раз было, просто сплошное завтра. Исчезло вчера.
      
      
Теперь у меня появилось достаточно денег – от Ричарда и кое-что из Лориного наследства. Я купила домик. Эйми все дулась, что я вырвала её из прежней жизни, гораздо богаче, но понемногу привыкала, хотя временами я ловила её холодный взгляд: она уже тогда считала меня неудачной матерью. Ричард же пользовался преимуществами далекого родителя, и теперь, когда его не было рядом,, представлялся ей просто блестящим. Но поток подарков сократился до ручейка – и что ей оставалось? Боюсь, я ожидала от неё чрезмерного стоицизма.
      
Тем временем Ричард готовился примерить мантию власти – по свидетельству газет, ему оставался только шаг. Конечно, я была некоторой помехой, но все разговоры о нашем расставании подавлялись в зародыше. Считалось, что я «за городом» – в некоторой степени это и к лучшему, пока я собираюсь там и оставаться.
      
Я не знала, что ходили и другие слухи – о моей неустойчивой психике: дескать, Ричард поддерживает меня деньгами, хотя я чокнутая, и вообще Ричард святой. Карту с полоумной женой можно разыграть без вреда для себя: супруги власть имущих несчастному обычно симпатизируют.
      
В Порт-Тикондероге я жила довольно тихо. Куда бы я ни шла, меня сопровождал уважительный шепот; при моем приближении голоса затихали и возобновлялись, когда я проходила мимо. По общему мнению, что бы там ни было с Ричардом, пострадала наверняка я. Меня обманули, но поскольку не бывает ни справедливости, ни милосердия, ничем тут не поможешь. Так дела обстояли, естественно, до появления книги.
      
Время шло. Я занималась садом, читала и так далее. Я даже стала – скромно, начав с продажи нескольких Ричардовых драгоценных зверюшек, – торговать в художественных салонах. Как выяснилось, это помогло мне устойчиво продержаться ещё десятилетия. Жизнь начала притворяться нормальной.
      
Но невыплаканные слезы могут отравить. И воспоминания тоже. И молчание. Пошли плохие ночи. Я не могла спать.
      
      
Лорино дело формально закрыли. Еще несколько лет – и о ней никто не вспомнит. Не стоило клясться, что буду молчать, говорила я себе. Чего я хотела? Ничего особенного. Какого-то мемориала. Но что такое мемориал, в конце концов, если не поминовение перенесенных ран. Перенесенных и не прощенных. Без памяти – не было бы мести.
      

        Да не забудем. Помни меня. Вам – из слабеющих рук. Крики страждущих призраков.
      
Я поняла, что нет ничего сложнее, чем понять мертвых, и ничего опаснее, чем ими пренебрегать.
      
      

        Груда камней
      
      
Я отослала книгу. Через некоторое время получила письмо. Ответила. И все пошло своим чередом.
      
Перед выходом книги прислали авторские экземпляры. Внутри на суперобложке – трогательная справка об авторе:
      
      
Когда Лора Чейз написала «Слепого убийцу», ей ещё не исполнилось двадцати пяти лет. Это был её первый роман и, как ни печально, последний: в 1945 году она трагически погибла в автокатастрофе. Для нас большая честь представить публике этот первый цвет молодой и одаренной писательницы.
      
      
А сверху фотография Лоры, неважная копия, точно засиженная мухами. Ну, все-таки кое-что.
      
      
Сначала о книге не писали ни слова. В конечном счете, это маленькая книжка, едва ли бестселлер; её хорошо приняли критики Нью-Йорка и Лондона, но у нас особо никто не заметил – поначалу, во всяком случае. Потом в неё вцепились моралисты, проповедники принялись стучать кулаками по кафедрам, подключились местные склочники, – и поднялся шум. Осознав, что Лора Чейз – свояченица Ричарда Гриффена, трупные мухи вдумчиво зашелестели страницами. К тому времени у Ричарда хватало политических врагов. Поползли намеки.
      
Опять всплыла удачно замятая в свое время версия Лориного самоубийства. Пошли разговоры, и не только в Порт-Тикондероге – во влиятельных кругах тоже. Если она и впрямь покончила с собой, то почему? Кто-то анонимно позвонил – кто бы это мог быть? – и открылась история с «Белла-Виста». Показания бывшего служащего (поговаривали, что одна газета ему щедро заплатила) привели к расследованию сомнительной деятельности клиники; в результате в «Белла-Виста» перекопали задний двор, а саму клинику закрыли. Я с интересом разглядывала фотографии: прежде это был особняк одного мебельного магната, в столовой неплохие витражи, хотя в Авалоне лучше.
      
Переписка Ричарда с директором клиники навредила особенно.
      
      
Иногда Ричард мне является – в мыслях или во сне. Серый, но в радужных переливах – точно бензин в луже. Смотрит подозрительно. Очередное укоризненное привидение.
      
Незадолго до того, как в газетах объявили, что Ричард отходит от политики, он мне позвонил – впервые после моего отъезда. Он был взбешен и безумен. Ему сказали, что по причине скандала партия не может выставить его кандидатуру на выборах, и с ним перестали знаться влиятельные люди. При встречах его обдавали холодом. Еле здоровались. Я это все нарочно сделала, сказал он, чтобы его уничтожить.
      
– Что сделала? – спросила я. – Ты не уничтожен. Ты по-прежнему очень богат.
      
– Книгу! Это диверсия! Сколько ты заплатила, чтобы её напечатали? Не могу поверить, что Лора написала этот грязный… этот кусок дерьма!
      
– Ты не можешь поверить, – отвечала я, – потому что был ею одурманен. Не можешь смириться с тем, что пока ты по ней ползал, её в постели не было – она была с другим, не с тобой, а с тем, кого любила. Книга же об этом, я правильно понимаю?
      
– Это тот красный? Тот ублюдок хренов – на пикнике? – Ричард, похоже, был вне себя – обычно он редко ругался.
      
– Откуда мне знать? – сказала я. – Я за ней не шпионила. Но я согласна – без пикника не обошлось. – Я не стала ему говорить, что было два пикника с Алексом: один с Лорой, а второй, спустя год, уже без неё – когда я встретила Алекса на Куин-стрит. Тот – с яйцами вкрутую.
      
– Она с ним встречалась назло, – сказал Ричард. – Мстила мне.
      
– Меня это не удивляет, – отозвалась я. – Она тебя, наверное, ненавидела. Иначе было бы странно. Ты вообще-то её изнасиловал.
      
– Это неправда! Я без её согласия ничего не делал!
      
– Согласия? Ты так это называешь? Я бы назвала шантажом. Он швырнул трубку. Семейная черта. До него звонила Уинифред – поорала на меня, а потом сделала то же самое.
      
      
Потом Ричард пропал, а потом нашелся на яхте «Наяда» – ну, это все ты знаешь. Видимо, прокрался в город, в Авалон, на яхту, которая, кстати, стояла в эллинге, а не у причала, как писали в газетах. Снова уловка: труп в яхте на воде – в общем, обычное дело, а в эллинге, – довольно странно. Уинифред не хотела, чтобы все решили, будто Ричард тронулся рассудком.
      
Что на самом деле произошло? Точно не знаю. Как только его нашли, Уинифред взяла все под контроль и представила события в самом выгодном свете. Инсульт – такая у неё была версия. Но рядом с ним нашли книгу. Я это знаю от Уинифред – она в истерике позвонила мне и рассказала.
      
– Зачем ты так с ним поступила? – кричала она. – Ты уничтожила его политическую карьеру, а потом уничтожила память о Лоре. Он любил её! Он её обожал! Он еле пережил её смерть!
      
– Рада слышать, что он раскаивался, – холодно ответила я. – Я бы не сказала, что тогда это было заметно.
      
Конечно, Уинифред винила меня. Началась война в открытую. Она сделала со мной худшее, что могла. Она отобрала Эйми.
      
      
Полагаю, тебя наставляли по кодексу Уинифред. По её словам, я пьяница, бродяга, шлюха, дрянная мать. Со временем я стала неопрятной ведьмой, чокнутой старой каргой, торговкой грязным хламом. Правда, сомневаюсь, что она тебе говорила, будто я убила Ричарда. Иначе ей пришлось бы сказать, откуда у неё такая мысль.
      

        Хлам – это неточно. Да, я покупаю дешево, а продаю дорого – а кто в антикварном промысле поступает иначе? – но у меня хороший вкус, и я никому не выкручивала руки. Одно время я много пила, я это признаю, но лишь когда у меня отобрали Эйми. Что касается мужчин – да, было несколько. Не любовь, нет, – скорее, эпизодическое зализывание ран. Я была от всего оторвана – не протянешь руку, не коснешься, – и при этом с меня будто содрали кожу. Я нуждалась в тепле другого тела.
      
Мужчин из прежнего окружения я избегала, хотя некоторые слетелись, как мухи на мед, пронюхав о моем одиночестве и, быть может, испорченности. Их могла подослать Уинифред; не сомневаюсь, так и было. Я предпочитала незнакомцев, встреченных в рейдах по соседним городам и городишкам в поисках товаров для коллекционеров, как их теперь зовут. Настоящего имени я никогда не называла. Но в итоге Уинифред меня переупрямила. Ей требовался один мужчина – его она и получила. Фотографии дверей номера в мотеле, мы входим, выходим, поддельные имена при регистрации, показания хозяина, который любил наличные. Вы можете бороться в суде, сказал мой адвокат, но я бы вам не советовал. Попробуем добиться посещений – это все, на что можно рассчитывать. Вы дали им козыри в руки, и они пойдут с козырей. Даже он смотрел скептически – не потому что я порочна, а потому что неуклюжа.
      
В завещании Ричард назначил Уинифред опекуншей, а также доверенной попечительницей весьма значительного имущества Эйми. Так что Уинифред и тут выиграла.
      
      
Что касается книги, Лора не написала в ней ни единого слова. Думаю, ты это уже поняла. Это я писала её долгими вечерами, пока ждала, когда Алекс вернется с войны, и после, когда знала, что он не вернется. Я не задумывалась, чем это я занимаюсь, – просто писала. Что-то помнила, что-то выдумывала, но это тоже правда. Я считала, это я записываю. Бестелесная рука, царапающая на стене.
      
Я хотела мемориала. Так все и началось. Алексу, но и себе тоже.
      
Ну а потом проще простого оказалось выдать Лору за автора. Ты, наверное, решила, что это из трусости или робости – я же не любила оказываться на публике. Или из благоразумия: мое авторство гарантировало, что я потеряю Эйми, которую я все равно потеряла. Но задним числом я считаю, что всего лишь восстановила справедливость: я бы не сказала, что Лора не написала ни единого слова. Технически – да, но в другом смысле – Лора сказала бы – в духовном смысле, – мы, можно сказать, соавторы. Ни одна из нас не есть подлинный автор: кулак больше суммы пальцев.
      
      
Я помню, как однажды Лора сидела в дедушкином кабинете в Авалоне, – ей тогда было лет десять-одиннадцать. Перед ней лежал лист бумаги, на нём она рассаживала всех в Раю.
      
– Иисус сидит по правую руку от Бога, – говорила она, – а кто сидит по левую?
      
– Может, у Бога нет левой руки, – поддразнила я. – Левая рука хуже правой, так что, может, у него только одна. Или он её на войне потерял.
      
– Мы созданы по образу и подобию Божьему, – возразила Лора, – а у нас левые руки есть. Значит, у Бога тоже должна быть. – Она пожевала кончик карандаша, изучая свой чертеж. – Я поняла! – закричала она. – Стол должен быть круглый! Тогда все сидят по правую руку от всех.
      
– И наоборот, – прибавила я.
      
Лора была моей левой рукой, а я – её. Мы написали книгу вместе. Это левая книга. Поэтому, как ни посмотри, одна из нас все время прячется.
      
      
Начав описывать Лорину жизнь – свою жизнь, – я не знала, зачем все это пишу, и кто будет читать, когда я закончу. Но теперь мне ясно. Я писала для тебя, дорогая моя Сабрина, потому что одной тебе – единственно тебе – это нужно.
      
Лора не та, кем ты её считала, и ты тоже не та, кем считала себя. Быть может, это потрясение, но и облегчение тоже. К примеру, ты не имеешь никакого отношения ни к Уинифред, ни к Ричарду. В тебе нет ни капли крови Гриффенов, с этой точки зрения ты чиста. Твой настоящий дед – Алекс Томас, а вот кем был его отец… версий – как звезд в небе. Богач, бедняк, нищий, святой, выходец из неизвестной страны, десяток несуществующих карт, сотни разоренных деревень – выбирай! Он оставил тебе в наследство царство безграничных домыслов. Ты можешь придумать себя какой угодно.
    
    
      
        
XV
      
      

        Слепой убийца. Эпилог: Другая рука
      
      
У неё есть только одна его фотография, черно-белый снимок. Она его бережет: кроме этого снимка, у неё мало что осталось. Фотография запечатлела их на пикнике – её и этого мужчину. На оборотной стороне так и написано карандашом: пикник, ни её имени, ни его – просто пикник. Имена ей и так известны – зачем писать?
      
Они сидят под деревом – под яблоней, что ли. На ней широкая юбка, подоткнутая под колени. Было жарко. Держа руку над фотографией, она и теперь чувствует от неё жар.
      
На мужчине светлая шляпа, надвинута на лоб, лицо в тени. Женщина улыбается вполоборота к нему – так она никому с тех пор не улыбалась. На фото она очень молода. Мужчина тоже улыбается, но поднял руку, словно защищается от камеры. Словно защищается от неё, которая из будущего на них смотрит. Или защищает её. В руке догорает сигарета.
      
Оставшись одна, она достает фотографию, кладет на стол и пристально всматривается. Она разглядывает каждую деталь: его потемневшие от табака пальцы, выцветшие складки одежды, зеленые яблоки на ветках, жухлую траву на первом плане. Свое улыбающееся лицо.
      
Фотографию разрезали; не хватает трети. В нижнем левом углу – рука на траве, отхваченная по запястье. Рука другого человека, того, что всегда на фотографии, видно его или нет. Рука, что все расставит по местам.
      
Как могла я быть такой невежественной? – думает она. Такой глупой, такой невидящей, такой опрометчивой? Но как жить без этой глупости, этой опрометчивости? Если знать, что тебя ждет впереди, что с тобой случится, к чему приведут твои поступки, – ты обречена. Опустеешь, как Бог. Окаменеешь. Не будешь есть, пить, смеяться, вставать по утрам. Никого не полюбишь – никогда. Не осмелишься.
      
Теперь утонуло все – дерево, небо, ветер, облака. Ей остался один снимок. И его история.
      
На снимке счастье, в истории – нет. Счастье – застекленный сад, откуда нет выхода. В Раю не бывает историй, ибо не бывает странствий. Что движет историю вперед по извилистому пути? Утраты, сожаления, горе и тоска.
      
      

        «Порт-Тикондерога Геральд энд Бэннер», 29 мая 1999 года
      
      
НЕЗАБВЕННАЯ АЙРИС ЧЕЙЗ ГРИФФЕН
      
МАЙРА СТЕРДЖЕСС
      
В прошлую среду у себя дома в возрасте 83 лет скоропостижно скончалась миссис Айрис Чейз Гриффен. «Она ушла от нас тихо, когда сидела в саду за домом, – сказала миссис Майра Стерджесс, давний друг семьи. – Эта смерть не стала неожиданностью, поскольку у миссис Гриффен было больное сердце. Она была яркой личностью, исторической фигурой и поразительным для своего возраста человеком. Нам всем будет её не хватать, и мы никогда её не забудем».
      
Миссис Гриффен – сестра известной писательницы Лоры Чейз, дочь капитана Норвала Чейза, которого всегда будут помнить жители нашего города, и внучка Бенджамина Чейза, основателя «Чейз индастриз», который построил Пуговичную фабрику и многое другое. Миссис Гриффен была женой покойного Ричарда Э. Гриффена, известного промышленника и политика, и золовкой скончавшейся в прошлом году благотворительницы Уинифред Гриффен Прайор из Торонто, завешавшей щедрое пожертвование нашей школе. У миссис Гриффен осталась внучка Сабрина Гриффен, которая только что вернулась из-за границы и, вероятно, вскоре посетит наш город, чтобы разобраться с делами бабушки. Не сомневаюсь, что она найдет здесь теплый прием и получит любую необходимую помощь.
      
Согласно желанию миссис Гриффен, похороны состоятся скромные, прах будет погребен на кладбище «Маунт-Хоуп» в фамильной могиле Чейзов. Тем не менее в память о многих благих деяниях семьи Чейз в следующий вторник в 3 часа дня в похоронном зале «Джордан» будет отслужена панихида, а затем в доме Майры и Уолтера Стерджесс будут поданы закуски. Приглашаются все желающие.
      
      

        Порог
      
      
Сегодня дождь, теплый весенний дождь. Воздух опаловый. Шумят речные потоки, летят к обрыву, с обрыва – летят, будто ветер, только недвижный, как следы прибоя на песке.
      
Я сижу за деревянным столом на веранде, под навесом, и смотрю в глубь хаотичного сада. Почти стемнело. Расцвел дикий флокс – по-моему, это он; не могу разглядеть. Что-то голубое, оно мерцает в глубине – точно снег в тени. На клумбах пробиваются ростки – будто карандаши: алые, бирюзовые, красные. Меня обволакивает запах сырой земли и свежей поросли, влажный, неуловимый с кисловатой примесью аромата коры. Так пахнет юность; так пахнет печаль.
      
Я кутаюсь в шаль: для весны вечер теплый, но я не чувствую тепла – только отсутствие холода. Здесь мне хорошо виден мир; здесь – это картина, что мелькает, когда смотришь с гребня волны, пока не накрыла следующая: такое голубое небо, такое зеленое море, такой совершенный пейзаж.
      
      
На столе – стопка бумаги, что я трудолюбиво наращиваю месяц за месяцем. Когда я закончу – когда допишу последнюю страницу, – поднимусь со стула, доковыляю до кухни, поищу эластичный бинт, кусок бечевки или старую ленту. Свяжу эти бумаги, подниму крышку пароходного кофра и суну их поверх всего остального. Там они тебя дождутся, если ты когда-нибудь вернешься. Ключ с распоряжениями я отдала адвокату.
      
      
Должна признаться, у меня есть про тебя одна мечта.
      
Однажды вечером в дверь постучат, и это будешь ты. Ты будешь в черном и с таким рюкзачком, которые теперь все носят вместо сумок. Будет дождь, как и сегодня, но ты будешь без зонтика, ты презираешь зонтики; молодым нравится, когда стихии овевают голову, молодых это бодрит. Ты будешь стоять на крыльце в дымке влажного света; блестящие темные волосы и одежда намокли, капли дождя блестками сверкают на лице и ткани.
      
Ты постучишь. Я услышу тебя, прошаркаю по коридору, распахну дверь. Сердце екнет и затрепещет. Я вгляжусь в тебя, потом узнаю тебя: мое заветное, мое последнее желание. Я подумаю, что не видела никого красивее, но вслух не скажу: не хочу, чтобы ты решила, будто я свихнулась. Я поздороваюсь, протяну к тебе руки, поцелую в щеку, коротко – неприлично забываться. Немного всплакну, но только немного, потому что глаза стариков – высохшие колодцы.
      
Я приглашу тебя войти. Ты войдешь. Я бы не советовала юной девушке переступать порог такого дома, да ещё с таким жильцом – старая женщина, пожилая женщина, что одиноко живет в ископаемом коттедже, с волосами, точно выгоревшая паутина, и садом, где сорняки и ещё Бог весть что. От таких созданий попахивает серой – может, ты даже слегка испугаешься. Но ты чуточку безрассудна, как и все женщины в нашем роду, и потому все равно войдешь. Бабушка, скажешь ты, и, услышав это слово, я пойму, что от меня больше не отрекаются.
      
Я усажу тебя за стол с деревянными ложками, плетеными венками и свечой, что никогда не горит. Тебя будет знобить, я дам полотенце, укутаю тебя в одеяло, приготовлю какао.
      
А потом я расскажу тебе историю. Вот эту самую историю: историю о том, как случилось, что ты оказалась здесь, сидишь у меня в кухне и слушаешь мою историю. Если бы каким-то чудом это произошло, не было бы нужды в этом бумажном кургане.
      
Что мне от тебя нужно? Не любви – я не осмелюсь просить так много. Не прощенья – ты не в силах его даровать. Значит, мне нужен слушатель; тот, кто поймет меня. Только, что бы ты ни делала, не вздумай меня сглаживать: я совершенно не желаю становиться разукрашенным черепом.
      
Но оставляю себя в твоих руках. А что мне делать? К тому времени, когда ты прочтешь эту последнюю страницу, если я где-то и буду, то разве что в ней.
      
      

        Благодарности
      
      
Я хотела бы поблагодарить: мою бесценную помощницу Сару Купер; ещё двух исследователей Э. С. Холла и Сару Уэбстер; профессора Тима Стэнли; Шэрон Мэксуэлл, архивариуса «Кьюнард-Лайн лимитед», библиотека Сент-Джеймса, Лондон; Дороти Дункан, исполнительного директора Исторического общества Онтарио; Архивы Гудзонова залива/Симпсонс, Виннипег; Фиону Лукас, Спадина-хаус, «Наследие Торонто»; Фреда Кернера; Терренса Кокса; Кэтрин Эшенбург; Джонатана Ф. Вэнса; Мэри Симе; Джоан Гэйл; Дона Хатчинсона; Рона Берн-стайна; Лорну Тулис и её сотрудников Мерриловского собрания научной фантастики, выдумок и фэнтези публичной библиотеки Торонто; Джэнет Инксеттер из «Эннекс-букс». Еще моих первых читателей: Элеанор Кук, Рэмсэя Кука, Ксандру Бингли, Джесса Э. Гибсона и Розали Эбелла. Моих агентов: Фиби Лармор, Вивьен Шустер и Диану Мэкей; и редакторов Эллен Селийман, Хизер Сэнгстер, Нэн Э. Тализ и Лиз Калдер. А также Артура Гелгута, Майкла Брэдли, Боба Кларка, Джин Голдберг и Роуз Торнато. И Грэма Гибсона и моих родных – как всегда.
      
      
Выражаю признательность за разрешение использовать ранее опубликованные материалы:
      
      

        Эпиграфы:
      
      
Ryszard Kapuscinski. Shah of Shahs © 1982 Ryszard Kapuscinski.
      
      
Надпись на карфагенской урне приписывают Заштар, мелкой аристократке (210 – 185 гг. до н. э.); цитируется пo: Emil F. Swardsward. Carthaginian Shard Epitaphs. Cryptic: The Journal of Ancient Inscriptions, том VII, № 9, 1963 г.
      
      
Sheila Watson. Deep Hollow Creek © 1992, Sheila Watson.
      
      

        Цитируемые песни :
      
      
      
«Дым все летит и летит в трубу» (The Smoke Goes Up the Chimney Just the Same). Народная.
      
«Дымчатая луна» (Smokey Moon). G. Damorda, Crad Shelley. Copyright © 1934 Sticks Inc./Skylark Music; © 1968 Chaggas Music Corporation.
      
      
«Ненастье» (Stormy Weather). Ted Koeler, Harold Arlen. Copyright © 1933 Mills Music Inc./S. A. Music Co./Ted Koeler Music/EMI Mills Music Inc./Redwood Music; © 1961 Arko Music Corp.
      
      

        Рассказ о первом плавании «Куин Мэри» позаимствован из:
      
      
      
«В поисках эпитета» (In Search of Adjective). J. Herbert Hodgins. Mayfair, July 1936.