1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 
       

2 ноября 1921      

       

Элегия      

       

       

Деревья Кронверкского сада      

Под ветром буйно шелестят.      

Душа взыграла. Ей не надо      

Ни утешений, ни услад.      

       

Глядит бесстрашными очами      

В тысячелетия свои,      

Летит широкими крылами      

В огнекрылатые рои.      

       

Там всё огромно и певуче,      

И арфа в каждой есть руке,      

И с духом дух, как туча с тучей,      

Гремят на чудном языке.      

       

Моя изгнанница вступает      

В родное, древнее жилье      

И страшным братьям заявляет      

Равенство гордое свое.      

       

И навсегда уж ей не надо      

Того, кто под косым дождем      

В аллеях Кронверкского сада      

Бредет в ничтожестве своем.      

       

И не понять мне бедным слухом      

И косным не постичь умом,      

Каким она там будет духом,      

В каком раю, в аду каком.      

       

20–22 ноября 1921      

       * * *      

       

На тускнеющие шпили,      

На верхи автомобилей,      

На железо старых стрех      

Налипает первый снег.      

       

Много раз я это видел,      

А потом возненавидел,      

Но сегодня тот же вид      

Новым чем-то веселит.      

       

Это сам я в год минувший,      

В Божьи бездны соскользнувший,      

Пересоздал навсегда      

Мир, державшийся года.      

       

И вот в этом мире новом,      

Напряженном и суровом,      

Нынче выпал первый снег…      

Не такой он, как у всех.      

       

24 октября 1921      

 Март      

       

       

Размякло, и раскисло, и размокло.      

От сырости так тяжело вздохнуть.      

Мы в тротуары смотримся, как в   стекла,      

Мы смотрим в небо — в небе дождь и   муть…      

       

Не чудно ли? В затоптанном и низком      

Свой горний лик мы нынче обрели,      

А там, на небе, близком, слишком   близком,      

Все только то, что есть и у земли.      

       

30 марта 1922      

       * * *      

       

Старым снам затерян сонник.      

Все равно — сбылись иль нет.      

Ночью сядь на подоконник —      

Посмотри на тусклый свет.      

       

Ничего, что так туманны      

Небеса и времена:      

Угадай-ка постоянный      

Вид из нашего окна.      

       

Вспомни все, что так недавно      

Веселило сердце нам;      

Невский вдаль уходит плавно,      

Небо клонится к домам;      

       

Смотрит серый, вековечный      

Купол храма в купол звезд,      

И на нем — шестиконечный,      

Нам сейчас незримый крест.      

       

11 апреля 1922      

       * * *      

       

Не верю в красоту земную      

И здешней правды не хочу.      

И ту, которую целую,      

Простому счастью не учу.      

       

По нежной плоти человечьей      

Мой нож проводит алый жгут:      

Пусть мной целованные плечи      

Опять крылами прорастут.      

       

27 марта 1922      

       * * *      

       

Друзья, друзья! Быть может,   скоро —      

И не во сне, а наяву —      

Я нить пустого разговора      

Для всех нежданно оборву      

       

И, повинуясь только звуку      

Души, запевшей, как смычок,      

Вдруг подниму на воздух руку,      

И затрепещет в ней цветок,      

       

И я увижу и открою      

Цветочный мир, цветочный путь,—      

О, если бы и вы со мною      

Могли туда перешагнуть!      

       

25 декабря 1921      

 Улика      

       

       

Была туманной и безвестной,      

Мерцала в лунной вышине,      

Но воплощенной и телесной      

Теперь являться стала мне.      

       

И вот — среди беседы чинной      

Я вдруг с растерянным лицом      

Снимаю волос, тонкий, длинный,      

Забытый на плече моем.      

       

Тут гость из-за стакана чаю      

Хитро косится на меня.      

А я смотрю и понимаю,      

Тихонько ложечкой звеня:      

       

Блажен, кто завлечен мечтою      

В безвыходный, дремучий сон      

И там внезапно сам собою      

В нездешнем счастье уличен.      

       

7–10 марта 1922      

       * * *      

       

Покрова Майи потаенной      

Не приподнять моей руке,      

Но чуден мир, отображенный      

В твоем расширенном зрачке.      

       

Там в непостижном сочетанье      

Любовь и улица даны:      

Огня эфирного пыланье      

И просто — таянье весны.      

       

Там светлый космос возникает      

Под зыбким пологом ресниц.      

Он кружится и расцветает      

Звездой велосипедных спиц.      

       

23–24 апреля 1922      

       * * *      

       

Большие флаги над эстрадой,      

Сидят пожарные, трубя.      

Закрой глаза и падай, падай,      

Как навзничь — в самого себя.      

       

День, раздраженный трубным ревом,      

Небес раздвинутую синь      

Заворожи единым словом,      

Одним движеньем отодвинь.      

       

И, закатив глаза под веки,      

Движенье крови затая,      

Вдохни минувший сумрак некий,      

Утробный сумрак бытия.      

       

Как всадник на горбах верблюда,      

Назад в истоме откачнись,      

Замри — или умри отсюда,      

В давно забытое родись.      

       

И с обновленною отрадой,      

Как бы мираж в пустыне сей,      

Увидишь флаги над эстрадой,      

Услышишь трубы трубачей.      

       

26 июня — 17 июля 1922      

Рига — Берлин      

       * * *      

       

Гляжу на грубые ремесла,      

Но знаю твердо: мы в раю…      

Простой рыбак бросает весла      

И ржавый якорь на скамью.      

       

Потом с товарищем толкает      

Ладью тяжелую с песков      

И против солнца уплывает      

Далеко на вечерний лов.      

       

И там, куда смотреть нам больно,      

Где плещут волны в небосклон,      

Высокий парус трехугольный      

Легко развертывает он.      

       

Тогда встает в дали далекой      

Розовоперое крыло.      

Ты скажешь: ангел там высокий      

Ступил на воды тяжело.      

       

И непоспешными стопами      

Другие подошли к нему,      

Шатая плавными крылами      

Морскую дымчатую тьму.      

       

Клубятся облака густые,      

Дозором ангелы встают,—      

И кто поверит, что простые      

Там сети и ладьи плывут?      

       

19–20 августа 1922      

Misdroy      

       * * *      

       

Ни жить, ни петь почти не стоит:      

В непрочной грубости живем.      

Портной тачает, плотник строит:      

Швы расползутся, рухнет дом.      

       

И лишь порой сквозь это тленье      

Вдруг умиленно слышу я      

В нем заключенное биенье      

Совсем иного бытия.      

       

Так, провождая жизни скуку,      

Любовно женщина кладет      

Свою взволнованную руку      

На грузно пухнущий живот.      

       

21–23 июля 1922      

Берлин      

 Баллада      

       

       

Сижу, освещаемый сверху,      

Я в комнате круглой моей.      

Смотрю в штукатурное небо      

На солнце в шестнадцать свечей.      

       

Кругом — освещенные тоже,      

И стулья, и стол, и кровать.      

Сижу — и в смущенье не знаю,      

Куда бы мне руки девать.      

       

Морозные белые пальмы,      

На стеклах беззвучно цветут.      

Часы с металлическим шумом      

В жилетном кармане идут.      

       

О, косная, нищая скудость      

Безвыходной жизни моей!      

Кому мне поведать, как жалко      

Себя и всех этих вещей?      

       

И я начинаю качаться,      

Колени обнявши свои,      

И вдруг начинаю стихами      

С собой говорить в забытьи.      

       

Бессвязные, страстные речи!      

Нельзя в них понять ничего,      

Но звуки правдивее смысла,      

И слово сильнее всего.      

       

И музыка, музыка, музыка      

Вплетается в пенье мое,      

И узкое, узкое, узкое      

Пронзает меня лезвие.      

       

Я сам над собой вырастаю,      

Над мертвым встаю бытием,      

Стопами в подземное пламя,      

В текучие звезды челом.      

       

И вижу большими глазами —      

Глазами, быть может, змеи,—      

Как пению дикому внемлют      

Несчастные вещи мои.      

       

И в плавный, вращательный танец      

Вся комната мерно идет,      

И кто-то тяжелую лиру      

Мне в руки сквозь ветер дает.      

       

И нет штукатурного неба      

И солнца в шестнадцать свечей:      

На гладкие черные скалы      

Стопы опирает — Орфей.      

       

9–22 декабря 1921      

       

       

       

       * * *      

       

Слепая мудрость сердца! Что ты   значишь?      

    На что ты можешь   дать ответ?      

Сама томишься, пленница и плачешь:      

    Тебе самой исхода   нет.      

       

Рожденная от опыта земного,      

    Бессильная пред   злобой дня,      

Сама себя ты уязвить готова,      

    Как скорпион в   кольце огня.      

       

21 мая 1921      

Петроград      

       * * *      

       

Слышать я вас не могу.      

Не подступайте ко мне.      

Волком бы лечь на снегу!      

Дыбом бы шерсть на спине!      

       

Белый оскаленный клык      

В небо ощерить и взвыть —      

Так, чтобы этот язык      

Зубом насквозь прокусить…      

       

Впрочем, объявят тогда,      

Что исписался уж я,      

Эти вот все господа:      

Критики, дамы, друзья.      

       

7 ноября 1921      

Петроград      

       

Невеста      

       

       

Напрасно проросла трава      

На темени земного ада:      

Природа косная мертва      

Для проницательного взгляда.      

       

Не знаю выси я творца,      

Но знаю я свое мученье      

И дерзкой волею певца      

Приемлю дерзкое решенье.      

       

Смотри, Молчальник, и суди:      

Мертва лежит отроковица,      

Но я коснусь ее груди —      

И, вставши, в зеркало глядится.      

       

Мной воскрешенную красу      

Беру, как ношу дорогую, —      

К престолу Твоему несу      

Мою невесту молодую.      

       

Разгладь насупленную бровь,      

Воззри на чистое созданье,      

Даруй нам вечную любовь      

И непорочное слиянье!      

       

А если с высоты Твоей      

На чудо нет благословенья —      

Да будет карою моей      

Сплошная смерть без воскресенья.      

       

13–16 апреля 1922      

Петроград      

       

 Сборник «Европейская   ночь» (1927)      

       

Петербург      

       

       

Напастям жалким и однообразным      

Там предавались до потери сил.      

Один лишь я полуживым соблазном      

Средь озабоченных ходил.      

       

Смотрели на меня — и забывали      

Клокочущие чайники свои;      

На печках валенки сгорали;      

Все слушали стихи мои.      

       

А мне тогда в тьме гробовой,   российской,      

Являлась вестница в цветах,      

И лад открылся музикийский      

Мне в сногсшибательных ветрах.      

       

И я безумел от видений,      

Когда чрез ледяной канал,      

Скользя с обломанных ступеней,      

Треску зловонную таскал,      

       

И, каждый стих гоня сквозь прозу,      

Вывихивая каждую строку,      

Привил-таки классическую розу      

К советскому дичку.      

       

12 декабря 1925      

Chaville      

       * * *      

       

Жив Бог! Умен, а не заумен,      

Хожу среди своих стихов,      

Как непоблажливый игумен      

Среди смиренных чернецов.      

Пасу послушливое стадо      

Я процветающим жезлом.      

Ключи таинственного сада      

Звенят на поясе моем.      

Я — чающий и говорящий.      

Заумно, может быть, поет      

Лишь ангел. Богу предстоящий,—      

Да Бога не узревший скот      

Мычит заумно и ревет.      

А я — не ангел осиянный,      

Не, лютый змий, не глупый бык.      

Люблю из рода в род мне данный      

Мой человеческий язык:      

Его суровую свободу,      

Его извилистый закон…      

О, если б мой предсмертный стон      

Облечь в отчетливую оду!      

       

4 февраля — 13 мая 1923      

Saarow      

       * * *      

       

Весенний лепет не разнежит      

Сурово стиснутых стихов.      

Я полюбил железный скрежет      

Какофонических миров.      

       

В зиянии разверстых гласных      

Дышу легко и вольно я.      

Мне чудится в толпе согласных —      

Льдин взгроможденных толчея.      

       

Мне мил — из оловянной тучи      

Удар изломанной стрелы,      

Люблю певучий и визгучий      

Лязг электрической пилы.      

       

И в этой жизни мне дороже      

Всех гармонических красот —      

Дрожь, побежавшая по коже,      

Иль ужаса холодный пот,      

       

Иль сон, где, некогда единый,—      

Взрываясь, разлетаюсь я,      

Как грязь, разбрызганная шиной      

По чуждым сферам бытия.      

       

24–27 марта 1923      

Saarow      

 Слепой      

       

       

Палкой щупая дорогу,      

Бродит наугад слепой,      

Осторожно ставит ногу      

И бормочет сам с собой.      

А на бельмах у слепого      

Целый мир отображен:      

Дом, лужок, забор, корова,      

Клочья неба голубого —      

Всё, чего не видит он.      

       

8 октября 1922 Берлин      

10 апреля 1923 Saarow      

       * * *      

       

Вдруг из-за туч озолотило      

И столик, и холодный чай.      

Помедли, зимнее светило,      

За черный лес не упадай!      

       

Дай посиять в румяном блеске,      

Прилежным поскрипеть пером.      

Живет в его проворном треске      

Весь вздох о бытии моем.      

       

Трепещущим, колючим током      

С раздвоенного острия