1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 
    
И вот наконец…
    
Да, это был он. Его настоящее имя было Верной Дж. Смит, и он оказался моложе, чем ожидал Маркус. Видимо, служба в ЦРУ изнашивает человека быстрее, чем следует.
    
Маркус вышел в туалет, кофе требовал своего. Он чувствовал облегчение, но, вернувшись за стол, уже не был настолько уверен в своей находке.
    
Продолжая листать, он через три страницы нашёл ещё одного человека, который выглядел так, как мог бы выглядеть в юности Чарльз У. Таггард. Некий Адриан Уитон.
    
Что дальше? Он заложил бумажками найденные страницы и продолжил поиск. Он пролистает все ежегодники, какие есть, а какой ещё выход? Времени у него до двадцати двух часов. И если этого не хватит, то библиотека открыта и в воскресенье.
    
Осуществить это героическое решение на деле Маркусу не пришлось, потому что уже в следующем томе нашёлся Чарльз Уокер Таггард. Он сравнил его фото с предыдущими кандидатами и увидел разницу. Это, без сомнения, был тот самый мужчина, которого он встретил в Саудовской Аравии. Агент ЦРУ. И он оказался старше, чем оценивал его Маркус.
    
Он раскрыл свою записную книжку и стал переписывать имена однокурсников Таггарда и всё, что могло помочь в его розыске.
    
    
Боевые действия в Саудовской Аравии набирали силу. Исламские вожди и проповедники призывали к борьбе, причём теперь уже не только против «американских агрессоров», но и против королевского дома Саудов, которые уже давно продавали страну и её богатства «неверным». Полиция охраняла все дворцы, но поскольку дворцов было много, а наличный состав уменьшился, то отряды, представляющие государственную власть, не казались внушительными. Что именно происходило на улицах саудовских городов, понять на экране телевизора уже было невозможно. Беспорядки. Раненые. Убитые. Мужчины, грозяшие кулаками. Люди в масках, вооружённые до зубов. Безоружные швырялись камнями. Разгорались пожары, взрывались бутылки из-под колы. И при этом танки третьей пехотной дивизии США упорно продвигались вперёд.
    
Поначалу репортёры западных СМИ передавали друг другу слухи, которые не отваживались включать в свои репортажи, настолько они казались недостоверными. Потом появились картинки, показанные в открытую всеми телевизионными компаниями, даже «Аль-Джазирой»: семейство Саудов, то есть королевский дом, бежало из страны, носившей его имя.
    
Все увидели, как король поднимается в самолёт, покидающий Эр-Рияд в неизвестном направлении. Прочие знатные члены семейства последовали за ним – кто в маленьких бизнес-самолётах, кто в больших боингах, которые, как выяснилось, принадлежали им. Ни одному репортёру не удалось подойти к выходу на посадку ближе, чем на пятьдесят метров, и из официальных источников не последовало никаких комментариев.
    
    
– Смешно, – сказал Абу Джабр. – Подлая пропаганда западных СМИ. Абсурд. Абсолютно немыслимо. Кто может поверить их басням?
    
В конце концов, он смолк. Потрясённый, поскольку картинки не прекращались.
    
– Саид предупреждал меня, – тихо произнесла Васима. – Он сказал, что такое может произойти.
    
Абу Джабр посмотрел на свою невестку.
    
– Что именно? Что на нас обрушат такую ложь?
    
Васима потупила взгляд.
    
– Нет. Он сказал – может так случиться, что нашей семье придётся бежать. Он даже считал, что это весьма вероятно.
    
– Что? Но… Как он мог дойти до такого?
    
– Он уже несколько лет твердит, что господство королевской семьи продержится недолго. – Она встретила его взгляд и продолжила: – И большинство думают так же, как он. Потому они и жили так – будто нет никакого завтра.
    
Абу Джабр невольно закашлялся.
    
– Как Саид мог дойти до таких мыслей?
    
– Он говорит, что дом Саудов покупает свою власть. Простите, Абу, это его слова. Мы бросаем народу столько денег, сколько можем, сказал он, но народ становится всё недовольнее и считает, что мы недостойны руководить страной, охраняющей священные города. Мы даём им деньги, и они пока молчат, но как только иссякнет нефть – откуда брать деньги?
    
– Нефть? Но… ведь она ещё течёт.
    
Васима достала ключ и протянула его Абу Джабру.
    
– Это ключ от имения в Марокко. Саид называет его «наше соколиное гнездо». Он сказал, если… случатся непредвиденные вещи, которые помешают нам вернуться, то мы должны ехать туда.
    
– В Марокко?
    
– Это имение находится в горах. Там очень хорошо, сказал Саид. Правда, там я никогда не бывала.
    
– Крепость для бегства?
    
– Да.
    
Абу Джабр взял ключ, сжал в ладони холодный металл.
    
– Так вот в кого превратила нас нефть. В лишённых совести, одуревших от роскоши люмпенов. Жалких беженцев, которым теперь приходится покидать собственную родину.
    
    
Остаток дня Маркус провёл в Интернет-кафе, где имелись и закрытые телефонные будки.
    
Удалось отыскать нескольких однокурсников Таггарда. Миф, который рассказывал Маркус в обоснование своего звонка, гласил: мужчина, о котором он знает только то, что его зовут Чарльз Таггард и что тот учился в университете штата Огайо, помог ему, когда он перевернулся на машине в пустынном месте. Благодаря его помощи он сделал бизнес своей жизни и вот теперь разыскивает этого человека, чтобы отблагодарить его и вернуть ему положенную долю. Не поверил в этот миф лишь один человек, объяснив, что не видит причины отвечать незнакомому человеку по телефону на вопросы личного характера, и положил трубку. Все остальные были в восторге от этой истории, с готовностью рылись в своей памяти или в старых записных книжках, и, да, он всегда с готовностью приходил на помощь, Чарльз Таггард.
    
– Если бы не он, я бы вылетел ещё на первом курсе, – поведал один. – Вообще приятный человек. Изрядного ума, получал отличные оценки. Вот только с женщинами ему не везло, трагически. Будто над ним тяготело какое-то проклятье.
    
Но никто при этом не знал, где он живёт. Все отвечали, что, к сожалению, давно потеряли с ним контакт.
    
Один знал, что по окончании учёбы Чарльз Таггард устроился в какую-то консалтинговую компанию. «Евроконтакт» или что-то в этом роде. Но это, правда, было уже давно.
    
Другой, однако, вспомнил, что родители Таггарда жили в Блумингтоне, в соседнем штате Иллинойс.
    
– Разумеется, я не знаю, живы ли они ещё, – уточнил он, листая старую адресную книжку. – То есть им ведь уже лет за восемьдесят. Но, с другой стороны, это вполне реально, да? Мой отец ещё жив, а ему девяносто один. А, вот, я нашёл. Действительно. К сожалению, только адрес.
    
– Это поможет мне в дальнейшем поиске, – сказал Маркус.
    
– Хорошо. Есть у вас чем записать?
    
– Я готов.
    
После этого звонка Маркус вернулся к компьютеру и порылся в телефонном справочнике Иллинойса. Нашёл: адрес ещё существует, есть и телефонный номер.
    
Он позвонил, но трубку никто не снял.
    
Ничего. Он поедет туда. Он дал задание дорожной компьютерной программе составить ему план поездки. Она займёт ровно семь часов. Хорошо, тогда завтра к вечеру он уже сможет быть на месте. Как раз вовремя, чтобы напроситься на кофе с пирогом, если повезёт.
   
   
    
     
Глава 33
    
    
До усадьбы Анштэттера им пришлось ехать двести километров. Она находилась среди лесистой, довольно безлюдной местности севернее Штутгарта. Друг Вернера Фолькер прислал ему по и-мейл описание дороги, оно содержало такие, например, пассажи: «На выезде из этого местечка установить счётчик дневного пробега на 0; когда на счётчике будет 2,1, свернуть направо и ехать по просёлку километра 2».
    
До просёлка они добрались, но там не было ни таблички, ни указателя, ни ящика для писем. Трясясь по ухабам на заросшей травой колее, Доротея спрашивала себя, каким же образом человек, живущий на таком отшибе, получает почту. Уж на газеты Анштэттеры наверняка не подписываются.
    
– Хорошо, что мы поехали на джипе, – сказал Вернер.
    
– Да, – кивнула Доротея. – Но как же его дети добираются до школы?
    
Километра через два лес неожиданно расступился. Дорога повела через большое запущенное поле, на котором не росло ничего, кроме бурьяна. Над полем висел лёгкий туман. Дорога шла под уклон, в низину, сформированную, видимо, ручьём, и на середине этого склона стояла усадьба, обнесённая оградой.
    
Она состояла из нескольких строений: пары древних хижин из каменного лома, крытых гонтом, с крохотными окошками, одного большого нового дома, деревянного сарая и двух теплиц. И кроме того…
    
– Смотри-ка, – сказал Вернер, – он сделал себе автономное электропитание.
    
Кровли дома и сарая были целиком покрыты панелями солнечных батарей. Не того типа, что производил Фридер, но всё же. В настоящий момент бездействующие – из-за пасмурного неба, – эти приборы странным образом усиливали отталкивающее впечатление, которое производила усадьба. Казалось, всё здесь говорило: «Отстаньте, вы мне не нужны».
    
Они остановились перед воротами, сбитыми из бруса и усаженными поверху железными шипами. Пахло навозом, под ногами была грязь. Где-то хрюкала свинья, а когда Вернер дернул за верёвочку, приводящую в движение настоящий старинный колокольчик, испуганно закудахтали куры.
    
– О Боже, какой ужас! – пробормотал он. Доротее показалось, что ему не по себе.
    
По дороге сюда они спорили, как начать разговор. Вернер искал пути, как объяснить их внезапный приезд – ибо, по настоянию Доротеи, они не предупредили о нём заранее – и как подойти к вопросу, который ими двигал, а именно: почему Анштэттеры на самом деле продали свой дом? Доротея же, напротив, была за то, чтобы начать без обиняков. Поэтому именно она несла под мышкой коробку с бумагами, найденную Юлианом.
    
Бумаги были тут уже не все. Те, что Юлиан исписал, они оставили себе, а ещё полную распечатку всего доклада.
    
Послышались шаги. Открылось смотровое оконце, и в нём показалась голова Ахима Анштэттера, подстриженная так коротко, что от волос осталась только тень на черепе.
    
– О! – воскликнул он. – Это вы?
    
– Мы кое-что нашли в подвале, это ваше, – сказала Доротея, указывая на коробку. – И решили привезти.
    
– Подождите, я открою. – Вид у него был отнюдь не обрадованный.
    
Ворота заскрипели. Во дворе стоял невзрачный грузовик, а рядом телега. Вокруг жужжали мухи. За штакетником лошадь пережёвывала сено и смотрела в их сторону, будто только того и ждала, что её запрягут. На помосте лежал плуг, лемехами вверх.
    
И стояли бочки для дождевой воды. На каждом углу по бочке.
    
– Автономно вы, однако, здесь устроились, – сказал Вернер, пожимая Анштэттеру руку.
    
Жилистый мужчина в грязном комбинезоне тонко улыбнулся.
    
– Назад к природе, мой девиз.
    
Разговор грозил перейти в благожелательный трёп. Пора уже было проявить немного враждебности.
    
– Господин Анштэттер, – начала Доротея, – мой сын нашёл эту коробку в подвале. Мы посмотрели эти бумаги и хотели бы знать, что они означают.
    
Анштэттер пожал плечами.
    
– Ну, я теперь и не помню, что за бумаги…
    
– Наброски доклада о нефтяном поле. Мы их прочитали и разошлись с мужем во мнениях. У меня такое впечатление, что вы, будучи инженером-нефтяником, узнали, что нефть в скором времени станет непомерно дорогой, и стали искать дурачка, который купит у вас дом с дорогим отоплением. Одним словом, нас…
    
– Доро… – ощущая мучительное неудобство, пролепетал Вернер.
    
Мужчина помедлил, затем сказал:
    
– Не хотите ли зайти в дом? Там будет удобнее говорить. А это всё довольно трудно объяснить.
    
– Время у нас есть, – ответила Доротея.
    
– Как скажете, – кивнул Анштэттер.
    
Он провёл их в одну из каменных хижин, что-то вроде кухни или хозяйственного помещения. Тёмные, затхлые бочки штабелем громоздились у стены, на верёвке висели пучки сушёных трав, а у мойки сушились стеклянные банки для домашнего консервирования. Скамья и стол были сколочены из грубых досок давным-давно.
    
– Это верно, я был инженером-нефтяником, – подтвердил Анштэттер, когда Доротея вручила ему коробку с бумагами.
    
– И поэтому вы знаете, что нефть будет дорожать?
    
Тема была ему явно неприятна.
    
– Скажем так, у меня есть теория. Которая побудила меня изменить мою жизнь… Нашу жизнь, поскольку это касается и моей семьи… И я решил рискнуть, бросить всё и начать с начала.
    
Доротее стало тревожно. Что-то он ходил вокруг да около.
    
– Господин Анштэттер, почему вы продали дом?
    
– Там бы у меня этого не получилось. Вы же видите.
    
– Потому что нужно слишком много топлива?
    
– Это лишь одна деталь. Там и земля неподходящая, на ней ничего не растет, кроме травы. И прикупить земли нельзя, потому что вокруг – заповедная зона. – Он поставил коробку на стол, посмотрел на неё и заговорил тише. Почти виновато. – Мне нужны были деньги, чтобы купить нечто вроде этой усадьбы. Я требовал от маклера, чтобы всех потенциальных покупателей он предупреждал о недостатках дома. Он уверял меня, что вас он тоже о них предупредил.
    
– Да, – кивнул Вернер. – Он предупреждал.
    
– Но это прозвучало бы иначе, если бы он сказал, что нефть подорожает, – добавила Доротея. Лишь бы не сползать в доброжелательный тон. Вернер снова кивнул, не желая никого обидеть.
    
– Сомневаюсь, что мне удалось бы заставить его сделать это. Кроме того, это только теория. Даже мы, авторы, не смогли прийти к единому мнению, насколько серьёзно к этому относиться. – Анштэттер включил тусклую электрическую лампочку, висевшую над столом, и поднял крышку коробки. – Под конец я работал в Саудовской Аравии, на королевскую нефтяную компанию «ARAMCO». Там хорошо зарабатывают. Но для этого вы должны подписать договор, который запрещает вам разглашать информацию об отдельных нефтяных полях. Статистика – государственная тайна. Если хочешь прочитать доклад, написать статью или что-то такое, ты должен предоставить текст комитету при «ARAMCO» и еще в одно место в саудовском министерстве нефти, и они вычеркнут всё, что может указывать на какие-то конкретные географические детали. Когда я отказался вычеркнуть название нефтяного поля, вышла ссора, и я решил уйти.
    
– Гхавар? – спросил Вернер.
    
Анштэттер кивнул.
    
– Кстати, произносится не так. Сочетание «гх» в арабской транскрипции произносится как гуттуральное[34]«р». – Он продемонстрировал, закатив звук далеко в гортань. – Не спрашивайте, почему, система идёт от англичан. Как бы то ни было, поле называется Равар.
    
Едва услышав это слово, Доротея вспомнила:
    
– О, тот звонок!
    
Мужчины посмотрели на неё с недоумением.
    
– Что-что? – спросил инженер-нефтяник.
    
– Некоторое время назад звонил человек, он хотел поговорить с вами. На ломаном немецком. Имени не назвал, но просил передать вам, что вы были правы. И потом он сказал, что Равар на последнем издыхании. – Она посмотрела на Анштэттера. – Он имел в виду нефтяное поле, не так ли?
    
– Да.
    
– А я тогда подумала, что речь идёт о человеке. И у меня не было номера вашего телефона.
    
Анштэттер потёр шею.
    
– Это мог быть только Гиоргос. Один из моих соавторов, киприот. Он остался в Саудовской Аравии. Наши расчёты казались ему чистой спекуляцией… Вы не помните, когда это было?
    
– Помню. Это было в тот день, когда я узнала об аварии моего брата. Четырнадцатого сентября.
    
Анштэттер задумчиво смотрел себе под ноги.
    
– Тогда это уже не теория, – сказал он. – Тогда случилось то, чего я и боялся.
    Далёкое прошлое
    
Мысль, что нефть когда-то кончится, не нова. Она сопровождает человека с тех пор, как он впервые нашёл нефть.
    
Первые промышленно эксплуатируемые источники в Пенсильвании истощились быстро. Учёные, пересчитав опытные данные первых десятилетий и приложив их к месторождениям, известным в 1920 году, пришли к чрезвычайно пессимистическому прогнозу относительно нефти как источника энергии.
    
Но едва эта дискуссия началась, как в восточном Техасе, а позднее в Персидском заливе открыли нефтяные поля столь гигантских размеров, что все прогнозы оказались просто смешными. Нефтяная индустрия бурно развивалась, потребление нефти росло, но каждый год находили нефти больше, чем были в состоянии добыть. И тот момент, когда все это может кончиться, больше не просматривался.
    
Человек, которому предстояло выяснить, как на самом деле рассчитать будущее нефти, родился в октябре 1903 года в Техасе, неподалёку от центра тогдашней нефтяной индустрии. Его звали Марион Кинг Хубберт. Ещё ребёнком его притягивали такие предметы, как телефон или паровая машина, и он решил выбрать себе научную карьеру. Он изучал геологию, математику и физику в Чикаго, а в 30-е годы увлёкся геофизикой в университете Колумбия, Нью-Йорк. Попутно он работал на Геологическую службу США, пока в 1943 году не возглавил исследовательскую лабораторию компании «Shell». В 1964 году он снова вернулся в Геологическую службу, на руководящий пост, который покинул лишь в возрасте семидесяти трёх лет.
    
Первым из его многочисленных вкладов в геофизику в 1937 году явилось математическое доказательство, что каждая порода, даже самая жёсткая и пористая, под достаточно высоким давлением может течь, то есть проявляет свойства приблизительно как у глины или грязи. Тем самым он разрешил парадокс относительно твёрдости породы, из которой состоит земная кора, являвшийся предметом долгих споров. В 50-е годы он нашёл доселе неизвестные геологические констелляции, которые под землёй могли заключать в себе жидкость. Это привело к развитию совершенно нового способа разведки и добычи нефти.
    
Однако самое значительное его открытие уходило корнями ещё в 1926 год. Тогда, будучи студентом в Чикаго, он выяснил, что добыча из типичного источника следует кривой в виде колокола. То есть совсем не так: пробуриваются в нефтяное поле, откачивают определённое количество нефти и прекращают, когда нефти больше нет. Нефтяное поле не походило на резервуар.
    
На самом деле эксплуатация нефтяного поля протекает следующим образом: вначале нефть находят, но пробными бурениями можно добыть лишь ограниченное количество. Однако при этом картографируют всё нефтяное поле и бурят следующие скважины, так что добыча возрастает; ещё и потому, что в первую очередь эксплуатируют те источники, которые легче освоить. Но с какого-то момента это становится труднее. Добываемое количество начинает снижаться, хотя бурят дополнительные скважины. Потом добыча останавливается, хотя нефть в земле ещё есть, но доставать её становится экономически невыгодно, а то и технически неосуществимо. Есть месторождения, из которых смогли извлечь лишь 40 процентов наличной нефти, а то и меньше.
    
Кривая, которую вывел М. Кинг Хубберт, была сходной для всех нефтяных полей, которые он обследовал. Разумеется, для большого нефтяного поля она была больше; разработка длилась дольше и достигала больших показателей. Но основная, математически описанная форма была всегда одной и той же.
    
И максимум добычи достигается, когда добыта ровно половина нефти, имеющейся в поле.
    
В 1949 году ему бросилось в глаза, что и разведка в целом следует той же кривой. Он взял за основу расчётов статистику известных запасов нефти и газа в мире, а также о растущем круто вверх их потреблении и на одной конференции American Petroleum Institute в 1956 году сделал прогноз, что добыча нефти в США, тогда самом крупном в мире производителе нефти, перешагнёт свой максимум между 1966-м и 1972-м годами, а потом снова начнёт падать.
    
Этот прогноз был встречен в штыки. Большинство специалистов считали, что такие прогнозы вообще невозможны.
    
Однако М. Кинг Хубберт оказался прав. В декабре 1971 года добыча нефти в США достигла своего максимума и с тех пор падает. Эта тенденция оказалась необратимой, вопреки всем стараниям: поля, которые ещё находили, были всё меньше, добываемые объёмы – тоже, зато затратность добычи повышалась. В 1975 году National Academy of Sciences подтвердила расчёты Хубберта и отреклась от своих собственных, более оптимистичных, прогнозов.
    
Хубберт между тем вычислял момент максимума глобальной добычи. Это намерение было сопряжено с бо́льшими неопределенностями, чем поиск максимума для США, поскольку остальной мир был и остаётся разведан не так подробно, как американские нефтяные поля. Хубберт пришёл к выводу, что глобальная кульминация добычи нефти, «пик нефти», придётся на период между 1990-м и 2000-м годами. Сам же он умер в 1989 году.
    
Это предсказание не подтвердилось. Осенью 2000 года мировая добыча нефти всё ещё росла, следуя при этом – из-за политических влияний и биржевых кризисов – кривой, которая лишь при развитой фантазии могла походить на кривую Хубберта.
    
Однако в 2001 году общая добыча нефти оказалась ниже, чем в предыдущем. А в 2002 году ниже, чем в 2001-м.
    
В 2003 году США напали на Ирак, диктатор Ирака Саддам Хуссейн был свергнут, и доступ американцев к закрытым на тот момент иракским запасам нефти в 115 миллиардов баррелей, по величине третьим в мире, снова снял напряжение.
    
Потребление нефти по-прежнему с каждым годом растёт. Ещё не было года, в который потребление оказалось бы ниже, чем в предыдущий.
    Настоящее
    
Анштэттер принёс бокалы и два кувшина, из которых налил им холодного, прозрачного белого вина и воды.
    
– Что именно вас так испугало? – спросила Доротея.
    
– Что с полем Равар случится коллапс.
    
– Что это значит?
    
Инженер-нефтяник достал несколько отпечатанных листов, потом снова положил их назад.
    
– Для этого я должен сначала объяснить вам, как добывают нефть в Саудовской Аравии. Полагаю, вы знаете, как выглядит буровая вышка – этот непрерывно кивающий железный динозавр? Такие и в Германии встречаются, в Шварцвальде, например. Ну, в кино-то вы их точно видели.
    
Вернер кивнул.
    
– В фильме с Джеймсом Дином. «Гиганты».
    
– Похоже на то, – согласился Анштэттер. – Однако в Саудовской Аравии нет ни одной такой вышки.
    
– Интересно… А как же они добывают нефть из-под земли?
    
– Она там под давлением и сама вытекает наружу. Нефтяная скважина в Саудовской Аравии – просто труба, которая торчит в земле и перекрывается вентилем. И действующих скважин не так уж много – по моей оценке, меньше двух тысяч. Все они соединяются с системой нефтепроводов общей длиной 17 тысяч километров, по которой нефть направляется прямиком к обогатительным установкам, нефтеперегонным заводам или в порты погрузки. Невероятное сооружение, если вы его увидите.
    
Доротея хотела возразить, что это уводит их слишком глубоко в детали, но Вернер, совершенно зачарованный (технарь он и есть технарь!), опередил ее:
    
– А давление, откуда берется давление? Ведь его, наверное, создаёт газ. Как удаётся его поддерживать? Если я правильно припоминаю, некоторые арабские нефтяные поля эксплуатируются довольно долго.
    
– «Довольно долго» – это мягко сказано. Девятнадцать процентов саудовской нефти добывается всего с шести полей, и все они уже эксплуатируются как минимум тридцать лет. Фактически в Саудовской Аравии после 1967 года не было разведано ни одного поля, заслуживающего упоминания, – сказал Анштэттер. – Чтобы поддерживать давление в месторождениях, туда закачивается вода.
    
– Вода?
    
– Морская вода. Из Персидского залива. Водозабор на побережье называется Курайях и является самым крупным из подобных сооружений в мире. Он берёт из моря свыше миллиарда литров воды в день, чтобы закачивать её в саудовские месторождения нефти. Больше нигде в мире такой системы нет.
    
Вернер был в восторге. Даже слишком, по мнению Доротеи.
    
– И всё получается? – воскликнул он.
    
– Под нефтеносными пластами, как правило, так и так залегает вода, которая давит наверх. Она и создаёт часть давления. Другая часть обусловлена газом, который скапливается поверх нефти.
    
– Извините, – вмешалась Доротея, – но я пока что поняла лишь одно: саудовские арабы вполне умеют управляться с нефтью.
    
Анштэттер кивнул.
    
– Они там профи, спору нет. Проблема в том, что хозяева страны – не профи.
    
– Хозяева редко бывают профи, – заметила Доротея.
    
Вернер достал из коробки верхний листок. На нём стояло название доклада.
    
– «The imminent collapse of the Ghawar oilfeld as a result of long-term overproduction», – прочитал он вслух. – Что это значит? «Предстоящий коллапс…» – хорошо, вы говорите, если ваш друг звонил из-за этого, то коллапс уже случился. А «как результат продолжительного перепроизводства» – что это значит?
    
– В конце девяностых, помните, резко упали цены на нефть? Поскольку в наши дни и Саудовская Аравия не может отказаться ни от доллара выручки, нефти тогда добывалось больше, чем могли выдержать нефтяные поля. – Анштэттер сцепил пальцы. – Видите ли, нефтяное поле – это не резервуар. И не подземное озеро. Нефть находится в пористом слое породы, и добываемое количество зависит от того, насколько проницаем этот слой – то есть как быстро в нём продвигается нефть. Чем проницаемее слой – тем доступнее в нём нефть.
    
– Хорошо, – сказал Вернер. – Но ведь саудовские поля не являются в этом смысле чем-то особенным?
    
– Ещё как являются. – Инженер-нефтяник, превратившийся в крестьянина, поискал листы с иллюстрациями и выложил их перед Вернером. – Поле Равар состоит из слоя породы Араб-Д, образовавшегося ещё в юрский период. Он подразделяется на четыре зоны, из которых зона 2-Б действующая. Она не только содержит нефть «Arab-Light-Crude» высшего качества, но и необычайно пористая, а также необычайно проницаемая. Маленькое геологическое чудо. Проницаемость обозначается в формулах буквой «К». В зоне 2-Б есть области такой высокой проницаемости, что правомерно введение понятия «Супер-К». Эти пласты в десятки, в сотни, а то и в тысячу раз проницаемее, чем вообще могут быть. Вот уже тридцать лет геологи и эксперты по месторождениям, в том числе и я, пытаются понять, что это за зоны Супер-К. Однако это так и остаётся загадкой. Но именно этим зонам саудовские нефтяные поля обязаны своими необычными свойствами.
    
Доротея потирала виски и размышляла, как ей остановить эти разглагольствования. Ведь они ни к чему не вели.
    
– Зона Супер-К – это почти резервуар, – продолжал Анштэттер. – Нефть может вытекать оттуда почти с любой скоростью – хотите быстро, хотите медленно. Вы даже можете временами закручивать вентиль, когда набрали достаточно, и открывать его, когда вам снова понадобится нефть. Большинство других нефтяных полей вам бы этого не простили. А Равар – поле с самыми большими и самыми лучшими слоями Супер-К. Только поэтому саудовцы могли все эти годы поднимать своё производство и снова уменьшать, когда требовалось.
    
– Тогда я не вижу, в чём проблема, – сказал Вернер.
    
«Я тоже не вижу», – подумала Доротея.
    
– Изначально мы с соавторами собирались, – серьёзно начал Анштэттер, – разработать метод, который бы помог отобразить прохождение зоны Супер-К внутри зоны 2-Б, при помощи сейсмологических исследований, компьютера, визуализации и так далее. При этом мы столкнулись с тем, что в некоторых местах вода была близка к тому, чтобы попасть в зону Супер-К. – Он смолк, как будто рассчитывал на аплодисменты.
    
– Вода? – непонимающе повторил Вернер.
    
– Да. Закачанная морская вода. Её нагнетали к нефтеносным пластам, чтобы повысить добычу, явно плотнее, чем прежде. И она была уже близка к тому, чтобы коснуться суперпроницаемой зоны.
    
– А это нехорошо…
    
– Совсем нехорошо. Если зоны Супер-К сверхпроницаемы для нефти, то уж для воды и подавно. У воды куда меньшая вязкость, поэтому она поневоле перегонит нефть по пути к скважине, а если это произойдёт, то оставшаяся нефть, считай, становится недоступной. Вода загородит ей выход.
    
Вернер медленно кивнул.
    
– Понятно. Но ведь при необходимости можно пробурить и новые скважины, так?
    
– На практике это несколько сложнее, чем я объяснил, – сказал Анштэттер. – Пласты Супер-К то и дело перемежаются нормальной породой… Это приведёт к тому, что оставшаяся нефть разделится на бесчисленные мелкие пузыри. Пара литров тут, бочка там – к каждому из этих резервуаров вам придётся буриться по отдельности. Можете забыть про это.
    
– Вы полагаете, именно это и случилось? – перебила Доротея, чтобы наконец подвести итог.
    
Анштэттер поник головой.
    
– Мы настойчиво советовали им прекратить закачивать морскую воду и снизить производительность. Это дало бы возможность нефти, склонной к более высокому сцеплению, чем вода, собраться и образовать род защитного слоя. Примерно так, как олифят дерево, чтобы сделать его водостойким. Но об этом никто и слышать не хотел.
    
– И как же такое могло не попасть в новости? – рассуждал Вернер. – Ведь там так много говорят о Саудовской Аравии.
    
– Думаю, они скрывали это сколько могли. – Инженер-нефтяник разглядывал свои мозолистые руки. – Само бегство семьи Саудов… Уже это странно.
    
Доротея нервно щёлкала костяшками пальцев.
    
– Боже мой! – воскликнула она. – Может, хоть кто-нибудь из вас объяснит мне сейчас в двух словах, что всё это означает практически?
    
Анштэттер посмотрел на неё.
    
– В двух словах? Что ж, извольте. Это означает начало конца нефтяной эры.
    
В его голосе было что-то, повергшее Доротею в ужас.
    
– А это что означает?
    
– Ну, это несколько преувеличено, не так ли? – глухо произнёс Вернер.
    
– Подумайте сами. – Анштэттер вдруг показался им очень усталым. – Нефть отапливает наши дома. На бензине ездят наши машины, грузовики, которые привозят в супермаркеты продукты, трактора, которые эти продукты добывают. Из нефти производят удобрения. Медикаменты. Пластик. Наша экономика функционирует только потому, что есть нефть, и потому, что она чёрт знает какая дешёвая. Если в этом хоть что-то изменится, всё рухнет. Именно это сейчас и произойдёт. Близится конец того мира, к которому вы привыкли.
    
– Вы говорите какую-то чепуху! – выкрикнул Вернер. – Извините. В мире есть ещё тысячи источников нефти, все они на разных стадиях эксплуатации. Нефть не может кончиться в один день.
    
– Я говорю не о нефти. Я говорю о дешёвой нефти. Разница как между небом и землёй. Дешёвая нефть очень даже может кончиться в один день. Вы правы в одном: в мире есть тысячи нефтяных полей. Их даже около 43 тысяч. Но, – сказал Анштэттер и подлил вина, – ни одно из них не может сравниться с Раваром. Равар – это самое большое нефтяное поле, когда-либо разведанное. Оно так велико, что поначалу думали, будто имеют дело с несколькими нефтяными полями. Поля Фазран, Хаин-Дар, Шедгум, Утманиях, Хавиях и Харадх – на самом деле лишь части Равара. Равар вдвое больше, чем Саарланд, и по прикидкам шестьдесят процентов всей нефти, когда-либо добытой в Саудовской Аравии, взяты из Равара. – Он посмотрел на Вернера. – Понимаете? Это не абы какое нефтяное поле. Без Равара богатой Саудовской Аравии крышка.
    
– Хорошо. И что? – Вернер достал из кармана несколько сложенных листков. – Что это изменит в общей картине? Уж не так много, чтобы из-за этого немедленно впадать в панику. – Он развернул свои листки. – Вот. Я тут кое-что посчитал. Это статистика по нефти за 2004 год. Согласно ей, нефти хватит до 2052 года. Без вашего Равара – может быть, до 2050-го или 2048-го. Всё равно это не причина, чтобы терять голову.
    
Анштэттер удостоил колонки цифр лишь беглого взгляда.
    
– Об этом можете забыть, – сказал он. – Всё это расчёты деревенской молочницы. Нефтяной бизнес функционирует не так просто.
    
– Ага. А как же?
    
– Во-первых, все данные об имеющихся запасах, которые дают страны ОПЕК, сомнительны и наверняка завышены. – Он сплёл руки на груди. – Страны ОПЕК на своих конференциях всегда бьются за более высокие квоты, потому что хотят собрать как можно больше денег. И важнейшим критерием в соглашениях картеля были резервы, которые может предъявить страна. Чем больше резервы страны, тем выше её доля в согласованной общей добыче. Так что эти страны исправно рапортуют об открытиях, которых на самом деле не было. С 1983 года Ирак, например, дважды считает большое поле к востоку от Багдада – сразу рост на 11 миллиардов баррелей. К сожалению, лишь на бумаге, но кого это интересует? В 1985 году Кувейт удвоил свои общие резервы, просто так. Вы не найдёте ни одного инженера-нефтяника, который знает, где находится это новое супернефтяное поле. То же самое в Венесуэле, в Эмиратах, Иране, Саудовской Аравии… Вы должны вычесть из вашей суммы самое меньшее триста миллиардов баррелей. Это нефть, которой никогда не существовало.
    
Вернер в замешательстве смотрел на свои цифры.
    
– Ничего себе!
    
– Чтобы скрыть эту практику, ОПЕК с 1983 года вообще больше не публикует данные по отдельным нефтяным полям. В противном случае кому-нибудь пришло бы в голову пересчитать. Я всегда удивлялся, почему это никогда не становилось темой обсуждения в новостях.
    
Доротея оцепенела, полная судорожного испуга, под тяжестью которого сердце её еле билось. Она-то надеялась на безобидное объяснение. Она-то боялась неприятного. Но теперь она догадывалась, что действительность была намного хуже, чем она могла себе представить.
    
– И всё же, – не сдавался Вернер. Он достал калькулятор, который всегда носил с собой, и стал тыкать в кнопки. – Допустим, ваш Равар выпадает, и допустим, он действительно давал шестьдесят процентов саудовской нефти – тогда это всё равно означает снижение количества доступной нефти лишь на шесть процентов. Шесть процентов, я вас умоляю.
    
Анштэттер отрицательно покачал головой.
    
– Неважно, сколько процентов. Главное то, что как только Саудовская Аравия перестаёт быть swing producer, пик нефти достигнут, то есть глобальный максимум добычи нефти перейдён. В последние годы все нефтедобывающие страны производили максимум, какой могли. Кроме Саудовской Аравии. Саудовцы всегда поставляли столько, сколько требовалось для того, чтобы держать цены стабильными. Если они больше не смогут это делать, мировая добыча нефти будет только падать, тогда как потребность в ней постоянно растёт. Вы можете себе представить, что будет с ценами? На нефть. На всё. Это мать всех кризисов, и мы к ней движемся.
    
– Другие страны повысят добычу. Если цена на нефть подтянется, станут рентабельными месторождения, которые до этого не были таковыми.
    
– В США всё это было сделано. И всё равно они уже не добывали больше, чем в декабре 1970 года.
    
Вернер отрицательно покачал головой и похлопал ладонью по своим цифрам.
    
– Да почему же? Нефть-то есть. Даже если потребность растёт, хорошо… Но нефти ещё очень много – миллиарды литров!
    
– Дело не в этом. Да, мы израсходовали пока лишь половину всей нефти, какая есть в мире. Но, – сказал Анштэттер и подался вперёд, – это была легкодоступная половина. Та, что остаётся, залегает глубоко внизу, добыть её труднее и затратнее, находится она в суровых, труднодоступных местностях. Ясно, что нефть будут продолжать доставать из-под земли. Но её станет меньше, и она будет дорожать. Окончательный предел будет достигнут, когда вам придётся затратить на добычу литра нефти больше энергии, чем можно получить из этого литра. С этого момента нефть перестанет быть источником энергии.
    
Вернер в замешательстве смотрел на него.
    
– Верно. Да. С этой точки зрения я на это ещё не смотрел.
    
– Как и большинство людей, – усмехнулся инженер-нефтяник. – А самое худшее то, что за неё будут биться. Мы не только более зависимы от нефти, чем когда-либо, но и нас самих так много никогда не было. Эта планета могла носить на себе шесть миллиардов человек только потому, что была нефть. Теперь её не будет. Как прокормить всех этих людей? Не говоря уже об одежде, лекарствах, кондиционерах, самолётах, всех этих удобствах, к которым мы привыкли.
    
Внезапно установилась тишина, холодная, ледяная тишина, словно эхо ужаса, который был слишком велик, чтобы воспринять его.
    
– Боже мой! – прошептал Вернер.
    
Доротея посмотрела на человека, который продал им дом их мечты.
    
– Всё это серьёзно, не так ли? – спросила она. – Поэтому вы и воздвигли себе эту… крепость? В расчёте на худшие времена.
    
Анштэттер подавленно кивнул.
    
– Да, вы правы. Я рассчитываю на худшие времена. Самое худшее то, что саудовцы умалчивали истинное положение дел. Управиться с пиком нефти было бы трудно, но к нему хотя бы можно было подготовиться. Технологии есть, пока ещё есть. Можно было б перейти на них, если бы вовремя начать, теперь уже поздно. Теперь этот пик ударит по нам как кузнечный молот.
    
    
В это утро Маркус наконец подумал, что надо бы дать о себе знать родным. Перед тем, как выписаться из отеля, он позвонил своей сестре. Застал он только Юлиана, который сказал, что родители уехали; куда, он точно не знал. Но они были чем-то встревожены.
    
– Тем, что я так внезапно исчез? – предположил Маркус.
    
– Не-а, – беззаботно ответил Юлиан. – К этому они уже привыкли.
    
– Да? – Трудно было сказать, приятно ли ему слышать это.
    
– Дядя Фридер говорит, что ты всегда поступал как хотел. И папа говорит, что ты в состоянии за себя отвечать, можно не беспокоиться. – Мальчик кашлянул. – Но мама всё равно беспокоится.
    
Ну, хотя бы это.
    
– Скажи ей, что у меня всё хорошо. Можешь передать?
    
– Конечно, – ответил Юлиан. – А где ты вообще?
    
– В Америке.
    
– Ах, вон что, – протянул он почти разочарованно. – Я и сам должен был догадаться. Ну и как, ты добрался до того человека, телефон которого прослушивается?
    
– Нет, – сказал Маркус. – К сожалению, нет.
    
– И что ты теперь делаешь?
    
Да, что он, собственно, теперь делает?
    
– Скажем, я занимаюсь поиском важных документов, которые у меня украдены.
    
– Что, правда? – удивился Юлиан. – Круто! И что это за документы?
    
– Не могу рассказать по телефону. Но если найду их, когда-нибудь покажу тебе.
    
– Обещаешь?
    
– Обещаю. Но это между нами, о'кей? Родителям скажи только, что я в США, что у меня всё хорошо и чтоб они за меня не волновались.
    
– О'кей, передам.
    
В этом отношении на племянника можно было положиться, Маркус это знал. Он закончил разговор и собрал свою сумку. Пора пускаться в путь.
    
Дело было уже к вечеру, когда он приехал в Блумингтон, Иллинойс. Над городом нависло пасмурное небо, пока он петлял по улицам в поисках Сансет-роуд. Деревья вдоль велосипедных дорожек были мокрыми. Из труб над крышами домов шёл дым.
    
В конце концов, он нашёл этот дом, одноэтажный, старый, обшитый деревянными панелями. Однако на почтовом ящике стояла другая фамилия, и когда он позвонил, ему открыл мужчина лет тридцати пяти, который во время разговора не переставал поедать чипсы из пакета. Таггард? Да, такая фамилия была у предыдущих владельцев дома. К сожалению, он с ними не познакомился, он знает лишь, что они умерли вскоре друг за другом: старик от рака, а его жена от сердца вроде бы.
    
– На этой улице за последние годы многие сменились, – добавил он, хрустя чипсами. – Соседи, которые мне рассказывали о Таггардах, тоже умерли. Вот оно как, да?
    
– Вообще-то говоря, я разыскиваю сына, – сказал Маркус. – Чарльза Таггарда.
    
Мужчина раздумывал на протяжении трёх чипсов.
    
– Да. Имя мне знакомо. Но у меня есть только его подпись на договоре купли-продажи, сам я его никогда не встречал. Всё оформлялось через маклера. «Black Bird Property». Отличные ребята. Если вам надо что-то подыскать…
    
– И когда же это было? – спросил Маркус.
    
На сей раз тот приостановил процесс хруста, так крепко задумался.
    
– В 1999 году. В декабре. Я купил дом, и маклер мне рассказал, что хозяева умерли в одно лето.
    
– И где теперь может быть сын, вы тоже не знаете?
    
– Нет. К сожалению. Я бы его даже не узнал, – он хохотнул. – Хе-хе, будь то даже вы, я бы и не заметил.
    
Маркус расстался со своей надеждой.
    
– О'кей, – сказал он. – Спасибо. И извините за беспокойство.
    
– Нет проблем, – беспечно ответил мужчина. – Хорошего дня.
    
Соседи тоже ничего не знали. Большинство и в самом деле жили здесь недавно, лишь одна старушка через три дома, с прямыми, как солома, волосами, ещё помнила молодого Чарльза Таггарда.
    
– Такой долговязый, всегда слишком худой для своего возраста. И вежливо всегда здоровался, да, помню.
    
– Где он теперь может быть?
    
– Этого я не знаю, – сожалела она. – Впрочем, погодите… Вашингтон. Я как-то слышала, что вроде он живёт там.
    
Маркус поблагодарил, но по лбу себя хлопнул, лишь вернувшись к машине и усевшись за руль. Вашингтон, конечно же! Логичное место жительства для агента ЦРУ, который числится офисным сотрудником какой-то там фирмы.
    
Нет, он и в самом деле был ещё далеко не в форме.
    
В городе он нашёл кафе с Интернет-терминалом. К моменту, когда принесли заказанный каппуччино, Маркус уже знал вашингтонский адрес и номер телефона Таггарда. Он наменял побольше четвертаков и зашагал к ближайшей телефонной будке.
    
После третьего гудка трубку сняли, но никто не ответил.
    
– Алло? – сказал Маркус.
    
– Кто говорит, простите? – спросил низкий голос, который уж точно принадлежал не Чарльзу Таггарду.
    
В воображении Маркуса промелькнула сцена из давнего шпионского фильма, где киллер сидел в квартире своей жертвы. И отвечал по телефону так же странно.
    
Маркус положил трубку и только после этого отважился снова выдохнуть.
   
   
    
     
Глава 34
    
    
На обратном пути в машине царила надорванная тишина. Только когда они снова выехали на асфальтированную дорогу и проехали по ней уже несколько километров, Доротея смогла спросить:
    
– Ты думаешь, он прав?
    
Вернер долго пережёвывал ответ. И потом выдал лишь скупое:
    
– Я тоже не знаю.
    
И снова молчание. Впервые Доротея заметила, как, вообще-то, шумно внутри такого джипа. Слышно было, как работает мотор. Сжигает бензин литрами, что вскоре станет недоступной роскошью.
    
Которой, может, и вообще не будет.
    
Представить себе невозможно.
    
    
И когда? – спросила она у Анштэттера. – Когда это произойдёт?
    
Скоро, – ответил он.
    
Что значит скоро? Через десять лет? Через пять? На будущий год?
    
Он отрицательно покачал головой.
    
Это уже началось, – сказал он. – Только мир ещё не знает об этом.
    
    
– Не знаю, – снова выдавил Вернер, – но мне всё равно это кажется большим преувеличением. Как-то… уж слишком фантастично. Хорошо, даже если это нефтяное поле испустило дух и предстоит нефтяной кризис, – но ведь нефтяные кризисы случались уже не раз. Первый, когда это было? В начале семидесятых. Мне тогда было лет пять или около того. Я помню, как подолгу все стояли в очереди на заправку и как нервничал отец. Наверное, мы были в отпуске, потому что он всё время говорил: «Что, если нам не хватит горючего? Как мы уедем домой?» – Он сухо засмеялся. – И ничего ведь, всё прошло.
    
– Был запрет на воскресные поездки, – вспомнила Доротея. – У нас дома в холле висело фото, на котором мои родители гуляют по совершенно пустому автобану В14. Мама тогда как раз была беременна Фридером.
    
– Да, точно. Знаменитый запрет на поездки по воскресеньям. Мы тоже гуляли однажды по трассе. И не мы одни. Мне даже нравилось.
    
Нахлынули воспоминания.
    
– Мой отец, – сказала Доротея, – всегда называл В14 наказанием судьбы за то, что Готлиб Даймлер изобрёл четырёхтактный двигатель в Каннштатте. Эта трасса проходила неподалёку от нас, и временами движение было такое, что мы задыхались. – Разговоры за столом часто превращались в доклады отца. Об истории техники. О том, как люди разрушают мир. – Я помню, что отец рассказывал о Берте Бенц: как она совершила первый настоящий автопробег. В 1888 году, из Маннгейма в Пфорцхайм. Я так гордилась, что на это отважилась женщина. Ей приходилось покупать бензин по дороге бутылочками в аптеках. Бензоколонок ещё не было. Бензин использовали только в качестве чистящего средства.
    
На некоторое время воцарилась задумчивая тишина, тогда как их машина, совершенный потомок тех первых моторизованных карет, катилась по широкой солидной дороге, каких в те давние времена даже и в помине не было.
    
– Мир с тех пор сильно изменился, – сказал Вернер.
    
Доротея кивнула.
    
– И всё только потому, что была нефть.
    
Их на умопомрачительной скорости обогнала машина.
    
– И такие лихачи изведутся, если Анштэттер прав, – позлорадствовал Вернер. – Вот это хорошо бы.
    
Некоторое время он предавался размышлениям.
    
– Надо ещё раз посмотреть, как утеплить наш дом. Ну, если топливный мазут подорожает… И мы могли бы заказать у твоего брата солнечные батареи – для бассейна, например. Как в той клинике, где лежал Маркус. А наш бассейн не такой большой, кое-что перепадёт и для дома.
    
Вот только в настоящий момент они не могли себе это позволить, даже со скидкой, какую Фридер наверняка сделал бы для них. А если всё подорожает… Доротея подумала о своём магазине. С ним тоже всё будет кончено. Надо закрыть его как можно скорее.
    
– Если бензин подорожает, – рассуждал Вернер, – дороги опустеют. А если вспомнить, что каждый стаканчик йогурта везут за тысячу километров, пока он окажется на полках магазина… Это ведь тоже ненормально. Или консервы везут из одного конца Европы в другой только для того, чтобы наклеить на них этикетки в какой-нибудь стране с дешёвой рабочей силой. Это же безумие. – Он усмехнулся. – Нам-то всё равно, я ведь заправляюсь у себя на фирме, где мне это не стоит ни цента…
    
Доротея повернула голову и разглядывала Вернера, не веря своим ушам. Как в дурном сне. Что такое он сейчас сказал? Нет, не может быть, чтобы она вышла замуж за человека, который перед лицом такой опасности не видит дальше собственного носа?
    
И всё же. Он это сказал. Он даже так считает.
    
– Вернер Утц, – произнесла она, – и это всё, до чего ты смог додуматься? Если нефть действительно кончится, то есть если она действительно придёт к концу, а весь мир от неё зависит, ты ведь не отделаешься своим «я заправляюсь на фирме». Фирма-то где его возьмёт, если его больше не будет, а?
    
– Вообще-то да… – сконфуженно пролепетал Вернер.
    
– А потом вспомни, чего только не производят из нефти. Пластик. Всю упаковку. Практически всё, что можно купить в супермаркете, упаковано в коробочку или в плёнку, это всегда пластик. Школьный завтрак я каждый день укладываю Юлиану в пластиковый пакет. И если всё подорожает, машины тоже станут дороже. Дорогие машины, дорогой бензин, это значит, что люди больше не будут покупать столько машин. И что тогда? Откуда тогда взяться твоей зарплате, например?
    
Вернер побледнел.
    
– Чёрт! – буркнул он. – Чёрт, да, ты права. Я и не подумал. Ведь я могу потерять работу.
    
Они молча ехали дальше, километр за километром. Страх, казалось, расползался внутри машины, словно дурной запах. Стрелка указателя топлива опускалась, это читалось как дурной знак.
    
– В Германии каждое второе рабочее место связано с автомобильной индустрией, – сказал Вернер. – Я даже думать об этом боюсь. Если то, что говорит Анштэттер, правда, то мы идём прямиком к катастрофе.
    
Доротея вслушивалась в звучание этих слов. Казалось, ландшафт снаружи на глазах мрачнел.
    
– Лучше про это не думать… – сказала она. – Может, то была ошибка.
    
    
И вот они сидели в VIP-зале аэропорта Франкфурта. Мандур прижимал к себе большую мягкую игрушку – зверя с толстыми лапами, которого медсестры отделения подарили ему на прощание. Васима держала в руках сумку с лекарствами, которые дал им с собой доктор Ругланд. Она отказалась сдать эту сумку в багаж. Багаж, сказала она, иногда теряется, а пока его снова найдут, ребёнок может задохнуться.
    
Она всё ещё ходила в головном платке и явно не собиралась снова надевать паранджу. В Марокко паранджа ей тоже не понадобится.
    
– Запад нас разложил и коррумпировал, – с горечью сказал Абу Джабр. – Хоть крестоносцы в своё время и потерпели поражение, зато американские торговцы со своими деньгами победили. Мы продали им нашу мораль, нашу веру…
    
Он даже вздрогнул, с такой страстью Васима воскликнула:
    
– Абу, пожалуйста, я больше не могу слышать этого!
    
– Васима!
    
Она закрыла глаза и сказала:
    
– Я. Больше. Не могу. Слышать. Этого. – Потом она снова открыла глаза и бешено сверкнула ими. – Я больше не могу слышать эти наши арабские стенания. Всегда-то, всегда-то мы найдём виноватого. Да, крестовые походы. Конечно, то была катастрофа, свинство высшего разряда – но, Абу, ведь с тех пор минула тысяча лет. Тысяча лет! Это уже не может служить объяснением того, что мы ни на что не способны.
    
– Ни на что не способны… Что ты говоришь, женщина?
    
– Попробуйте найти в Эр-Рияде простого мастерового, и вы поймёте, что я имею в виду. Если вы его и найдёте, это окажется пакистанец, а не араб. – Она сделала отметающий жест. – Мы контролируем нефть, но мы бессильны. Мы перессорились между собой. Согласно докладу ООН, мы всё дальше отстаём от остального мира по уровню образования, а возразить нам нечего, потому что это правда. Когда Мохаммед – благослови его Аллах и даруй ему спасение – принял Писание, Европа была тёмным, кровавым континентом, а в Америке индейцы с каменными копьями гонялись за бизонами. В цветущие времена Арабского халифата, во времена таких фигур, как Салах-аддин, Аль-Бируни или Ибн Хазм, арабские города были оплотом культуры и учёности, не было селения без библиотеки, Аравия была светочем свободы и терпимости посреди варварского мира. Никто тогда и подумать не мог, что Европа когда-нибудь будет что-либо значить.
    
Она говорила словно преподаватель университета. Абу Джабр с потрясением узнал, что его невестка – учёная.
    
– Известно ли вам, что привело к теперешнему различию? Европейцы учились у нас. Они переняли основы медицины, астрономии, математики. Они по сей день называют свои числа «арабскими», хотя вид у них давно совсем другой. Они до сих пор употребляют слова «алгебра», «алгоритм», «цифра» и так далее – всё арабские слова. Большинство самых ярких звёзд на небе носят имена, которые им дали арабские астрономы. Они у нас учились, вы понимаете, у нас и у других, а то, чему они научились, они развивали дальше, тогда как арабы остановились в своём развитии. Мы никогда не интересовались, что бы нам надо перенять у европейцев. Тысячу лет мы варимся в собственном соку. И если в наши дни араб получает Нобелевскую премию, то он гарантированно гражданин Америки. Мы… – Васима испуганно смолкла, прижала ладони к губам и посмотрела на него. – Простите, Абу! – сдавленно воскликнула она. – Я не хотела быть непочтительной к вам; простите меня. Аллах свидетель, я вас уважаю, Абу…
    
– Ничего-ничего, – тихо сказал Абу Джабр. – Ведь ты права. Но лучше помолчим.
    
И они молчали. За большим окном простиралось лётное поле, на котором маневрировали, взлетали и садились самолёты. Миллионы людей проходили через этот порт, день за днём. Как это было организовано, что каждый попадал туда, куда хотел, для Абу Джабра было непостижимо. Ясно было лишь одно: то, что он здесь видел, было проявлением культуры, господствующей во всём мире, культуры, в которую ни один араб давно уже не привносил ничего существенного.
    
Осознавать это было горько. Но он признавал правду этого утверждения. Учиться, да. Вот в чём ключ.
    
Их пригласили на посадку в самолёт на Марракеш. Как это горько: остаться без родины, оказаться беженцем в чужой стране, полагаясь на милость чужого короля. Но всё проходило гладко. Сиденья были удобными, Мандур, как всегда, был в восторге, что летит на самолёте, и заснул вскоре после взлёта, упершись лбом в стекло иллюминатора.
    
– Скажи, дочь моя, – начал Абу Джабр после того, как Васима уложила сына и укрыла его пледом, – вот что мне хотелось бы знать…
    
Она подняла на него глаза.
    
– Да?
    
– Что ты думаешь о солнечной энергии?
    
    
– Всё даже хуже, чем мы полагали, – сказал Вернер после того, как два часа собирал в Интернете соответствующую информацию.
    
Юлиан был уже в постели. Когда Доротея зашла к нему пожелать спокойной ночи, он спросил, уж не поссорились ли они: после их возвращения из поездки в доме такая странная атмосфера.
    
Она успокоила его, как могла. Нет, они не поссорились. Но есть неприятности, да. Юлиан не спросил, какие, только сказал, что неприятности случаются у всех, он это тоже знает. Временами он рассуждал пугающе по-взрослому. Самое время было бы родить ему братика или сестру. Но, с другой стороны, если с нефтью всё обстоит именно так, то это слишком рискованно…
    
И Маркус позвонил именно сегодня! С другой стороны – вполне понятно, воскресенье. Он наверняка надеялся застать их дома. Значит, он в США. Она почти так и думала. Жаль, что она не смогла с ним поговорить; она бы разузнала подробнее, что всё это значит.
    
Потом по лестнице спустился Вернер, держа в руках целую стопку распечаток, и она забыла о тревоге за брата.
    
– Анштэттер прав, из нефти делают и удобрения. – Он сел со своими заметками в кресло. – И пестициды, и инсектициды. Без применения этих средств урожай в восемь раз меньше. Чтобы вырастить одну голову крупного рогатого скота, требуется в целом тысяча литров нефти – на производство кормов, на приведение машин и механизмов в действие и так далее. Если нефти не будет, это значит, что даже в Европе могут снова возникнуть проблемы с продовольствием. Не говоря уже о странах третьего мира; там это приведёт к чудовищному голоду. – Взгляд его был устремлён в пустоту, и виделись ему страшные картины. – И к потокам беженцев. Они попытаются проникнуть к нам, в богатые страны. Когда человеку больше нечего терять… Можно себе представить. Но это значит, что мир распадётся. Начнутся войны… Хотя как воевать без горючего для танков, военных кораблей и самолётов?
    
От окна дохнуло холодом. Доротея выглянула наружу, в далёкую, лежащую в ночи долину, в которой светились тысячи огней. Огней, которые погаснут, если прогнозы сбудутся.
    
– Я не могу себе представить, – прошептала она. – Настолько это… по ту сторону всего.
    
Но это было именно то, о чём всю жизнь твердил её отец. «Однажды вся эта техническая цивилизация сломается от перегрузки», – говорил он.
    
– Другая проблема – медикаменты, – продолжал Вернер. – Я нашёл данные, что в одном крупном фармакологическом концерне производится 150 тысяч различных продуктов, и единственный, в котором нефть не играет решающей роли, это аспирин! Только представь себе: голод; топлива, чтобы доставить хоть немного продовольствия в затронутые районы, нет; а потом не будет и лекарств против болезней, которые начнутся. Это приведёт к эпидемиям, к настоящим пандемиям…
    
– Ни одноразовых шприцев, – сообразила Доротея, – ни трубок для переливания крови, ни пластиковых перчаток…
    
– И так до бесконечности. Краски, лаки, растворители производятся из нефти. Искусственные смолы. Синтетические волокна для одежды и покрытий пола – нейлон, перлон и как их там ещё. Консервирующие средства. Фотохимикаты. Моющие средства. Взрывчатые вещества. Печатающие порошки. Смазочные материалы. Изолирующие и влагостойкие материалы. Косметика. Сладости. Асфальт для дорожных покрытий! – Вернер расслабил воротник рубашки. – Наши новейшие модели транспортных средств больше, чем на сорок процентов, состоят из искусственных материалов. Неважно, найдутся ли на них покупатели, но произвести их мы будем уже не в состоянии.
    
– А как будут снабжаться супермаркеты? Без горючего и грузовиков?
    
– Это приведёт к скупке продуктов для спекуляции и к полному опустошению магазинов. – У Вернера началась одышка. – Мне и раньше становилось страшно, когда мои бабушки рассказывали о послевоенных жутких временах. Но всё это покажется цветочками по сравнению с тем, что начнётся потом.
    
Они переглянулись. Молча, но Доротея знала, что они подумали об одном и том же: это будет означать конец человечества.
    
Вернер вскочил и нервно принялся ходить по квартире.
    
– Надо подготовиться. Мы должны подумать, как нам обеспечить себя. В подвале ещё много места, хотя бы это преимущество. Мы можем сделать запасы на несколько месяцев, а то и на несколько лет. Мука, растительное масло, сахар, консервы. Продукты долгого хранения. Первое время будет хуже всего; если мы его переждём… – Тут он что-то вспомнил. – Раньше в телефонных книгах, в самом конце, всегда были указания, как подготовиться к катастрофам. Рекомендации гражданской обороны. Какие бывают сигналы сирены, какие документы должны быть под рукой и каков необходимый продовольственный запас. Не знаю, есть это сейчас или нет?
    
Доротея отрицательно покачала головой.
    
– У нас вообще нет телефонного справочника, только CD.
    
– Ну класс! Какой толк от диска, если тока не будет… – Вернер снова принялся метаться по комнате. – Свечи. Нужен запас свеч и спичек. Запас воды у нас есть, но нужно что-то ещё, чтобы отфильтровать хлор и так далее. – Он уставил в жену указательный палец. – К этому приступим на будущей неделе. Дай подумать… – Он остановился у настенного календаря. – Завтра совещание с руководством, во вторник совещание с группой… В среду после обеда я могу вырваться. Давай устроим большую закупку. Но прежде надо подумать, что именно. Запастись надо тем, что мы сможем постепенно употребить, если тревога окажется ложной…
    
От внезапного порыва ветра задрожали стёкла. Вернер смолк, провёл ладонями по лицу. Когда он поднял на неё глаза, в них стояло выражение бессилия.
    
– Или мы преувеличиваем?
    
Она беспомощно пожала плечами.
    
– Не знаю.
    
– Я вдруг вспомнил ту панику, которая царила из-за ожидания ошибок в 2000 году. Тогда тоже говорили, что это будет конец света. И всё звучало устрашающе логично. Якобы компьютеры подавятся датой, поскольку раньше год указывался двузначным числом, потом они вырубят ток, сотрут все банковские данные счетов, мировая финансовая система схлопнется или стартуют атомные ракеты. И что произошло на самом деле? Несколько 106-летних получили извещения, что должны записаться в школу. И все, кто запасся дизельными генераторами и оборудованием для выживания, оказались в дураках уже 2 января 2000 года.
    
– Мы тоже тогда хотели запастись продовольствием, – вспомнила Доротея. – Но не успели, потому что у тебя было много сверхурочной работы.
    
Вернер криво усмехнулся.
    
– Единственное, что я сделал вечером под Новый год, – это набрал про запас полную ванну воды.
    
– Да. Потом я поливала ею цветы.
    
Он потёр подбородок.
    
– Может, не так уж всё и страшно? Всегда ведь находятся люди, которые провозглашают конец света, – и что? Когда я учился, на нашем курсе был один тип, он всё носился с Нострадамусом. Он был убеждён, что мир погибнет ещё до того, как он успеет закончить учёбу. Соответственно, не особо напрягался и вылетел в третьем семестре.
    
Доротея поднялась и стала задёргивать шторы. Ей было холодно.
    
– Давай на всякий случай закупим мазут. Ещё раз заполним баки.
    
– Как раз сейчас дорого, как никогда, – возразил Вернер.
    
– И всё же давай, – попросила Доротея.
    
    
В понедельник утром Маркус ещё раз позавтракал в кафе с Интернет-терминалом. Он съел яичницу со шпиком, выпил кофе и между делом нашёл банк данных, который выдал ему, что соседа Чарльза Таггарда слева зовут Хамид Аль-Шамри, а справа – Кейт Сноу. Вместе с их телефонными номерами.
    
Он снова вошёл в телефонную будку. Сначала Кейт Сноу. Это звучит менее проблематично.
    
К телефону подошла его жена, которая оказалась на редкость словоохотливой. И даже была счастлива, что есть кому её выслушать. Маркус уверял, что он друг мистера Таггарда и вот уже несколько дней пытается до него дозвониться; но никто не отвечает, автоответчик тоже не включён, уж не случилось ли чего? Не знает ли она чего-нибудь?
    
Она даже не спросила, откуда у него вообще её телефон – видимо, давно уже знала об интернетных каталогах такого рода, – и тут же принялась рассказывать. Что всё это очень странно, она сама не видела Чарли уже целую вечность, а при этом вот уже несколько недель к нему шастают чужие люди.
    
– Они уже спрашивали моего мужа, представляете, не знает ли он, где может быть мистер Таггард. А другого соседа, детского врача из Бельтсвилла и вполне мирного человека, увезли с собой. И обращались с ним при этом грубо, насколько я могла видеть отсюда.
    
– Да, все это звучит тревожно, – сказал Маркус, чтобы внести в разговор и свою долю.
    
– Похоже на то, что мистер Таггард что-то совершил и теперь в розыске. Причём я даже в страшном сне не могу представить, что такого он мог сделать.
    
«А я и подавно», – подумал Маркус.
    
    
– Через две недели будете жалеть, – сказал водитель автоцистерны, перекачивая в баки топливный мазут. – А то и через неделю.
    
– Ничего, – ответила Доротея и пожалела, что не накинула тёплую кофту. Ветер дул сильнее, чем могло показаться изнутри, и был такой холодный, будто резал ножом.
    
– Самое позднее послезавтра американцы уже возьмут резервуары под контроль, – продолжал водитель. Тот же, что приезжал почти всегда, неуклюжий человек с красными прожилками на щеках и светлой бородой; он всегда казался Доротее заблудившимся моряком. Он уже назубок знал дорогу к их дому. – Тогда, скорее всего, цена на нефть вернётся на место, как это бывает теперь на бирже. Для этого даже не обязательно, чтобы танкеры начали загружаться. Загрузиться им недолго. Если американцы всё возьмут в свои руки, то не пройдёт и нескольких дней, как всё образуется.
    
Насос отключился, баки наполнились. Заправщик не торопился убирать шланг; сначала он хотел дорассказать, что заказов сейчас почти нет, все выжидают, когда цены снова нормализуются.
    
У неё пресеклось дыхание, когда он вручил ей квитанцию и она увидела итоговую сумму, за которую должна была расписаться. Сумма больше чем вдвое превосходила ту, которую она платила в последний раз!
    
– Я же говорил, что будете жалеть, – напомнил заправщик.
    
– Теперь о многом приходится жалеть, – вздохнула Доротея, – но дело уже совсем не в этом.
    
    
Повесив трубку, Маркус смотрел сквозь стекло телефонной будки и раздумывал, что теперь делать. Его взгляд зацепился за вывеску над маленькой витриной. «Black Bird Property». Не это ли название упоминал ему мужчина с чипсами? Точно. Агентство, у которого тот купил дом Таггарда.
    
Может, это сослужит ему какую-то службу?
    
Человека, сидевшего в агентстве, звали Питер Гуин. У него была вытянутая лошадиная физиономия, но он был готов к услугам.
    
– Таггард, да, конечно, припоминаю. Даже очень хорошо. То был дом его родителей, всё прошло без проблем, и пару месяцев назад он опять обратился ко мне. – Выдвинув ящик стола, он извлёк сложенную вдвое карточку, какие применяют врачи. Всё его агентство производило впечатление хорошо организованного, хотя в нём, кажется, не было даже компьютера. Самым современным прибором, какой углядел Маркус, был громоздкий факс.
    
– Точно. Он позвонил мне и спросил, не смогу ли я ему помочь. Он хотел купить летний домик в Монтане или где-то ещё. В глуши, как он выразился.
    
– Но это не совсем ваш регион. – Маркус мысленно представил себе карту США. Он и в школе с трудом запоминал расположение земель Германии. Монтана – это же почти на другой стороне континента.
    
Гуин располагающе улыбнулся. Улыбкой продавца, которой Маркус и сам когда-то владел.
    
– «Black Bird Property» – это сеть, освобождённая от налогов. Мы все хорошо знаем друг друга. Я переадресовал мистера Таггарда к коллеге в Айдахо, и тот мне потом рассказывал, что продал ему маленький домик в одном гнёздышке на краю света.
    
– А название этого гнёздышка вы случайно не знаете?
    
– А как же. – Он заглянул в свои талмуды. – Местечко под названием Bare Hands Creek. Только не спрашивайте меня, где это находится.
    
Выяснить это оказалось и на самом деле сложно. В Интернете ничего не находилось, не было и нового телефона Таггарда. Маркус перерыл два книжных магазина, прежде чем нашёл карту Айдахо в масштабе, который показывал бы и такие места, как Bare Hands Creek.
    
Местечко и впрямь находилось в глуши. Крохотная точка в национальном парке Пайетта, на границе с заповедником «River of no Return Wilderness Area».
    
При помощи своей дорожной карты Маркус прикинул расстояние. Добрых три тысячи километров. Полных три дня на машине.
    
Он решил выезжать немедленно.
   
   
    
     
Глава 35
    
    
Было почти двенадцать часов, когда Маркус наконец тронулся в путь. Руководствуясь соображением, что в дорогу длиной почти три тысячи километров в машину с пустыми руками не садятся, он обзавёлся снаряжением: тёплым одеялом, термосом, складным блюдом и, естественно, провиантом, хотя ему было ясно, что последнее – излишне в стране, где на любой дороге через каждые несколько миль попадается закусочная или кафе. Он решил было приобрести прибор навигации, но ни один из тех, что ему попались, не обнаружил местечка под названием Bare Hands Creek, и он оставил эту затею. Обойдётся и картой.
    
В половине третьего он добрался до границы с Айовой, час спустя был в Айова-Сити, где сделал короткий перерыв, чтобы заправиться и выпить кофе.
    
По сравнению с тем путём, который ему предстояло преодолеть, даже самые монотонные трассы Пенсильвании или Иллинойса были прямо-таки волнующим приключением. Ехать приходилось в основном прямо, справа и слева до самого горизонта простирались поля. Можно было закрепить руль в одном положении и подремать – и ничего бы не случилось.
    
Когда он добрался до Де Мойна, было уже темно и начался дождь. Из-за этого он не заметил поворота на трассу 80 и спохватился, лишь проехав изрядное расстояние к югу.
    
Развернулся, поехал назад. Миновал информационный щит, непонятно для чего оповещавший, что Айова в списке американских штатов по площади стоит на 23-м месте, но при этом превосходит Грецию.
    
Не доезжая до Консил Блафф, он сдался, нашёл мотель, оставил половину ужина нетронутой, лёг в постель и заснул тяжёлым сном без сновидений. Во вторник утром он проснулся рано, но чувствовал себя по-настоящему в форме, торопливо позавтракал и выехал.
    
В Небраске разрешённая скорость была выше 75 миль в час, что соответствовало хотя бы 120 километрам в час. К сожалению, это так и осталось в теории, потому что пошёл снег, и хотя он тут же таял, приходилось держаться умеренной скорости.
    
Пролетел мимо Гранд-Айленд. Ландшафт Небраски был, наверно, сказочный, только Маркус не видел ничего, кроме дороги. Точнее, трассы 80, которая постепенно стала казаться ему чем-то вроде его судьбы: будто он едет по ней от начала времён и проклят ехать по ней, пока не погаснут звёзды.
    
После полудня до добрался до Вайоминга – с головной болью, кашлем и прострелом в шее. Неподалёку от Шайенна – вернее, неподалёку от щита с этим названием, что парил в бесформенном тумане, в который смешались снег и морось, – он нашёл аптеку и купил там средство от простуды, самое сильное, какое только можно было купить без рецепта.
    
Вблизи Ларамье он закончил свой дневной пробег. Проехав больше 12 часов, он чувствовал себя разобранным на части. В последние часы он впадал за рулём в горячечное состояние. Есть не хотелось. Закрыл дверь своей комнаты в мотеле, проглотил максимальную дозу лекарства, лёг в постель и заснул, не успев коснуться головой подушки.
    
    
Доротея больше не могла переносить холод в доме и затопила. Голодное фырканье котла пугало её, но вместе с тем так хорошо было сидеть в гостиной и не мёрзнуть.
    
Вернер приехал раньше, чем обычно, совещание группы отменили. И они сидели вместе, смотрели новости и специальные репортажи, которые заполнили все каналы только одной темой: хаосом в Саудовской Аравии.
    
Между тем имелось с полдюжины духовных и прочих лидеров, которые претендовали на власть в пустынном государстве. Каждый из них имел своих приверженцев, которые боролись с приверженцами других. Даже в Мекке дошло до кровопролитных разборок, что заставило вмешаться и другие исламские страны, которые тревожились за святые места.
    
Самопровозглашённые лидеры были едины в протесте против американской военной акции. США должны были немедленно покинуть Саудовскую Аравию без всяких оговорок и больше не вмешиваться во внутренние дела королевства. Китай поддерживал эту позицию и постоянно вносил в Совет Безопасности ООН новые резолюции, которые там немедленно блокировались правом вето США. Американский президент в телевизионном обращении заявил, что никто из тех, кто сейчас претендует на власть в Саудовской Аравии, не имеет на неё права, а поскольку удары по саудовской нефтяной индустрии учащаются, США как традиционная держава-гарант призваны к тому, чтобы восстановить спокойствие и порядок в рамках своих возможностей и спасти от расхищения нефть, богатство саудовского народа. Кроме того, нефть – стратегически важное сырьё, и мировая экономика слишком зависит от него, чтобы можно было допустить её превращение в разменную монету противоборствующих клик.
    
Сразу после этого обращения военные силы США распространили в Саудовской Аравии по радио, телевидению, посредством листовок и громких объявлений ультимативные требования больше не оказывать сопротивления продвигающимся вперёд службам безопасности. Отныне это сопротивление будет подавляться всеми доступными средствами.
    
    
Маркус проснулся в такой мокрой постели, будто ночью кто-то вылил на него ведро воды, – так сильно он потел.
    
Хороший знак, решил он. И чувствовал себя неплохо. Большинство гостей уже покинули мотель; когда он вошел в зал для завтрака, там царила великолепная тишина. Телевизор, видимо, сломался: мрачный мужчина, раскрыв его, ковырялся внутри. Единственным недостатком этого нежданно солнечного утра было то, что в здании пахло бензином.
    
К обеду Маркус доехал до Утаха, коснувшись лишь его края. Он перебрался на трассу 84 и спустя два часа был в Айдахо. Он знал, что ехать ему ещё километров пятьсот, но у него всё равно было чувство, что он почти на месте.
    
И опять: ехать, ехать, ехать. Порывы снежного ветра сменялись дождливой моросью, но время от времени завесу прорывало, и открывался ландшафт настолько самобытный и величественный, что у Маркуса готово было остановиться сердце. Какая страна! Даже если он не найдёт Таггарда…
    
Нет. Эту мысль он себе запрещал. Он его найдёт.
    
Было уже темно, когда он добрался до Буа. Впервые появилась табличка, указывающая направление в национальный парк Пайетта.
    
Он хотел заправиться. Горючее в баке подходило к концу, но на двух бензоколонках на его пути стояли абсурдно длинные очереди, и он пока оставил эту мысль. На такую очередь могло уйти и несколько часов, а столько времени у него не было.
    
Теперь надо быть внимательнее. Вот Каскад. Он действительно был всё ближе к своей цели. Направление Мак-Колл, да, всё верно. Только надо свернуть в нужном месте. Между тем, он ехал как под гипнозом, будто им управляла какая-то сверхъестественная сила. Он сворачивал где надо, перестраивался, читал указатели, сверялся с картой, и всё было правильно. Вместо хайвэев он давно уже ехал по обычным дорогам, которые постепенно становились всё уже и извилистей и были не всегда исправны, но он ехал дальше, сквозь темноту, сквозь дождь со снегом, сквозь туман. На развилках без указателей он не раздумывая ехал по наитию, и потом оказывалось, что он выбрал верный путь. И это его даже не удивляло. Всё так и должно быть. Стрелка уровня горючего стояла уже на резерве, но и это его не беспокоило. Он найдёт Таггарда, в этом он был уверен. Таггарда и бумаги.
    
Лоб его горел и, казалось, бросал дополнительный свет на узкую асфальтовую дорогу, поднимавшуюся в гору.
    
И наконец: деревянная табличка. «Bare Hands Creek», – буквы вырезаны и залиты черной краской. Он доехал. Из темноты смутно выделялись приземистые деревянные хижины, деревья и сараи.
    
Он опустил стекло и заговорил с двумя мужчинами, которые шли по дороге в дождевиках и с ружьями в руках. Он сказал, что ищет Чарльза Таггарда.
    
Один показал ему:
    
– Доедете до перекрёстка, и там дом по правую руку.
    
Другой ткнул его за это кулаком в бок и потянул прочь.
    
    
И это тоже не удивило Маркуса. Он ехал себе дальше, остановился перед домом, вышел и постучал. И ему действительно открыл Таггард.
    
– Вы? – Он в изумлении поднял брови.
    
– У вас бумаги Блока, – заявил Маркус.
    
Худощавый человек из ЦРУ разглядывал его, затем сказал:
    
– Входите.
    
    
Размягчающее тепло охватило Маркуса, когда он вошёл в дом. Воздух был спёртый, пахло жареным мясом, потом, бельём, которое давно бы следовало постирать.
    
– Я знаю, какую игру вы ведёте, – объявил Маркус.
    
Таггард указал ему на диван.
    
– Садитесь же.
    
Маркус опустился на потёртую обивку. Стены изнутри были обшиты деревом. Тут и там висели выцветшие постеры с полуодетыми женщинами, которые теперь уже наверняка стали бабушками, или с горными ландшафтами.
    
– Вы нас прослушивали. Меня и Блока. В Дахране. После похищения Блока вы конфисковали его бумаги и уволились из ЦРУ, чтобы сделать на этом бизнес в одиночку.
    
Таггард сел в единственное кресло, над спинкой которого висело несколько предметов одежды.
    
– И какой же бизнес вы у меня здесь видите?
    
– Вам приходится скрываться. Поскольку ваши бывшие коллеги охотятся за вами. В вашей квартире в Вашингтоне они уже устроили засаду.
    
Таггард тонко улыбнулся.
    
– У них есть дела поважнее, чем ловить меня. Если б им это было нужно, они бы меня уже давно поймали. В конце концов, ведь вы же меня нашли.
    
Он сильно изменился с тех пор, как они виделись. Может, дело было в одежде лесоруба – красно-клетчатой рубашке и джинсах, – а может, в бородке, которую он отпустил.
    
– Вы выжидаете, – сказал Маркус. – Вы наблюдаете за тем, как развиваются события в Саудовской Аравии…
    
– Да уж развиваются, видит Бог, – сказал бывший агент ЦРУ.
    
– …и когда навоз созреет и задымится, когда цены на нефть подскочат до астрономической высоты и мировая экономика окажется на краю пропасти, тогда и явитесь вы с методом Блока. И снимете такую кассу, что Билл Гейтс по сравнению с вами будет выглядеть претендентом на социальное пособие.
    
Почему этот человек так странно смотрит на него? Почти с жалостью. Не было ни победной ухмылки, ни выражения лица человека, разоблачённого и пойманного с поличными…
    
Таггард разглядывал его – да, со скорбью в глазах.
    
– Можно, я вас чем-нибудь угощу? – спросил он. – Я вот только что чай приготовил; идеально для такой погоды. А хотите что-нибудь съесть?
    
Маркус недовольно пыхтел.
    
– Вы уходите от ответа.
    
– Вы плохо выглядите, если мне будет позволено такое замечание. Вид у вас прямо-таки больной.
    
– Бумаги Блока принадлежат мне. Он предполагал, что с ним что-нибудь сделают. Он много о чём догадывался. – Маркус откинулся на спинку дивана. Хорошо было сидеть. И что тепло, тоже хорошо. – Я даже спрашиваю себя, не имели ли вы отношения к его похищению?
    
Таггард резко встал, вышел в соседнюю комнату и вернулся с четырьмя пухлыми записными книжками в чёрном переплёте. Он бросил их на журнальный столик перед Маркусом.
    
– Вот, пожалуйста. Записки Блока.
    
Маркус в замешательстве смотрел на Таггарда. Что всё это могло значить? Он взял верхнюю записную книжку, ощутил под пальцами потёртый переплёт, раскрыл её. Страницы были исписаны так плотно, что потрескивали при перелистывании. Блок использовал шариковые ручки разного цвета, втискивал пространные таблицы, полные цифр, символов, плюсов и минусов. Списки подробно дифференцированных видов пород. Эскизы буровых вышек, машин, геологических пластов. Наброски карт, а к ним микроскопические замечания неразборчивым почерком. С первого взгляда Маркус ничего не понял, но без сомнения держал в руках кладезь новаторских познаний.
    
И потом внезапно, с болью понял:
    
– Вы меня не выпустите с этим. Не отдадите их мне.
    
И как он мог быть таким наивным? Причиной тому могла быть только простуда, которую он таскал в себе.
    
Таггард поднял руки.
    
– Сегодня я вас не отпущу, тут вы правы. А завтра отпущу только в том случае, если у вас есть с собой цепи для снега. Потому что сегодня ночью всё завалит снегом.
    
Маркус захлопнул записную книжку, положил её рядом с собой, взял другую.
    
– Вы, конечно, сняли копии. И тем не менее. Почему вы меня отпустите с этим?
    
– А почему нет?
    
– Вы же сами тогда сказали. Дело не только в деньгах, это может быть вопрос войны и мира. – Он положил ладонь на стопочку из четырёх книжек. – Мой бывший бизнес-партнёр, фирма «Peak Performance Pool» предъявила мне иск на возмещение ущерба в размере сто миллиардов долларов. Это минимум, которого стоят эти записки.
    
Таггард вздохнул.
    
– Мне очень жаль, но придётся вас разочаровать. Эти записки вообще ничего не стоят.
    
– Слабая попытка.
    
– После того, как мы их конфисковали… Да, мы вас прослушивали. Разумеется. Все старания вашего партнёра воспрепятствовать этому тоже были лишь слабой попыткой. Мы показали эти записи экспертам. Многим экспертам. Никто из них ничего не смог отсюда извлечь. Эти четыре записные книжки от первой до последней страницы заполнены абсолютно невразумительной чепухой.
    
Тут Маркус поневоле улыбнулся. Он даже поверил Таггарду. Оставалось лишь надеяться, что сам он сможет из этого что-то извлечь. И то, что Блок успел ему преподать, поможет ему усмотреть в этих заметках систему.
    
– Тогда мы дали этим экспертам, – продолжил Таггард, – прослушать записи ваших разговоров с Блоком. Ну, вы помните – бактерии, которые вырабатывают нефть, петролеонты. Это забавное словечко оказалось единственным, что было ново в этой теории.
    
Маркус невольно сглотнул.
    
– Да?
    
– Это вариант теории возникновения нефти, учение, преобладавшее в Советском Союзе. Блок, без сомнения, познакомился с ним во время одной из своих командировок. – Таггард подался вперед. – Это была теория, идеологически мотивированная, как и многое другое в коммунизме. В нефтяной индустрии вы не найдёте специалистов, приверженных этой теории, нет их и в России. С этой идеей покончено как минимум с тех пор, когда при помощи изотопов в нефти сумели точно проанализировать её происхождение.
    
Маркус прокашлялся. Его удивляло, как можно было так сильно натопить гостиную.
    
– Но… Блок ведь нашёл нефть. Он бурил на участке своего отца и нашёл нефть.
    
– Это он вам рассказал. И это даже правда, вот только результаты не столь эффектны, как вы, наверно, думаете. Если бы вы потратили на это некоторое время и навели справки по другим источникам, вы бы обнаружили, что в Австрии, а именно в окрестностях Штейра, нефть добывали ещё в тридцатые годы. В 1906 году неподалёку от Шердинга нашли месторождение тяжёлой нефти на глубине нескольких сот метров. Во времена «Третьего рейха» нефтяные поля Австрии эксплуатировались нещадно, и до 1960 года Австрия сама себя обеспечивала нефтью. Ещё и ныне в Австрии добывают по восемьсот тысяч тонн нефти в год, в основном в Венском бассейне, но также и в молассовых зонах, в формациях, которые тянутся под предгорьями Альп и к которым мог принадлежать также и маленький источник Блока. Предположительно одно из месторождений, известных уже полстолетия, промышленное использование которых, однако, экономически невыгодно. Да и Блок на этой нефти почти ничего не заработал. – Таггард сцепил пальцы, упершись локтями в колени. – Всего этого я тоже не знал. Мне рассказали об этом эксперты, к которым мы обратились.
    
Маркус изумлённо смотрел на него. Что это было? Да, конечно, очень стыдно, что он не перепроверил факты насчёт нефти в Австрии, но на это как-то всё не было времени…
    
Нет. Стоп. Всё чепуха.
    
– Ваши эксперты были уверены также, что нефти нет также и в Южной Дакоте. А Блок её там нашёл.
    
– В Южной Дакоте?
    
– Да, – торжествовал Маркус. – Доказательство, что метод Блока работает. Что бы ни говорили эксперты. И во что бы ни верили коммунисты.
    
Таггард сочувственно вздохнул.
    
– О'кей. Южная Дакота. Занятная история. Вы, может быть, помните – когда вы там бурили, все средства массовой информации цитировали подробные геологические исследования некоего Форда Раймонда Яспера?
    
– Который родился в тех местах и знал их как карман своей жилетки, – Маркус кивнул.
    
– Но в первую очередь он эти места любил. Его вдова – а он умер в 2000 году в Уайт-Ривере, – в конце концов рассказала нам, что исследования Яспера были поддельными.
    
– Поддельными?
    
О Боже, да что же здесь так жарко-то?
    
– Яспер, должно быть, ещё в начале шестидесятых в одиночку нашёл признаки большого нефтяного поля. Но поскольку он своими глазами видел, во что превращают местность нефтяные компании, когда бурят, он не только утаил свою находку, но годами продолжал исследования, выглядевшие настолько основательными, что никому и в голову не пришло усомниться в их результатах. Один из его тогдашних начальников ещё жив; он рассказывал, что Яспер то и дело приходил к нему и просил денег на новые измерения – прямо балаган какой-то. Чтобы все поверили, будто он одержим этой идеей. При том что он всего лишь хотел уберечь красоту своей родины. – Таггард растопырил пальцы. – Далее мы выяснили, что Яспер и Блок во время буровых работ в Нигерии жили в одном общежитии.
    
Маркус уставился на своего собеседника, и у него вдруг возникло странное чувство, будто гигантские маховики, вращавшиеся с незапамятных времён в его мозгу, вдруг остановились. Воспоминания всплывали и снова уходили, потянулась вереница внутренних видений… Он пытался найти аргументы для возражения. Но не находил их.
    
– Вы хотите сказать, Блок у него эту тайну…
    
– Выведал? Выкрал? Не знаю, – сказал бывший агент ЦРУ. – Может, Яспер разговаривал во сне, кто знает.
    
Маркус посмотрел на записные книжки и убрал свою руку.
    
– Значит, это было… надувательство?
    
Его собеседник откинулся назад.
    
– По тому, что удалось реконструировать, я выяснил следующее: незадолго до того, как вы встретились с Блоком, в Саудовской Аравии появились первые признаки того, что нефтяное поле Равар того и гляди «сковырнётся» из-за прорыва воды. Уместнее всего было бы резко снизить уровень добычи, но Равар ведь самое крупное из разведанных нефтяных полей, оно давало примерно половину добычи Саудовской Аравии, а государство зависело от доходов нефтяного бизнеса, поэтому добычу снизили лишь до критической отметки, образно говоря…
    
– Но ведь Саудовская Аравия сказочно богата? – возразил Маркус.
    
– Это было в семидесятые годы. Но то богатство не пошло им на пользу. Королевская семья проматывала деньги, народу тоже кое-что перепадало – подачки, чтобы он не возмущался. А перспективы давно уже были нерадостными, задолго до беспорядков. Саудовская Аравия имела самую высокую рождаемость, если не считать Африку, миллиардные долги и фантастическую безработицу. Внутренний валовой продукт на душу населения едва достигал половины самых бедных стран Организации экономического сотрудничества и развития. За все эти десятилетия они не удосужились выстроить, помимо нефтяной индустрии, какую-либо другую отрасль экономики хотя бы с мало-мальским оборотом. К тому же образовательные учреждения – целиком в руках духовенства. Из трёх выпускников университета два – специалисты исламского богословия, а если вам понадобится электрик, то вы пропали.
    
– Долги? У нефтяных шейхов?
    
– Страна уже много лет была припёрта к стенке. И тут явились вы.
    
– Мы?
    
– Удача Блока в Южной Дакоте понизила цены на нефть. Ирреальным образом, поскольку фактически добыча нефти ничуть не выросла. Пресловутый «нефтяной потоп» конца девяностых тоже был мифом, который держался только на слухах. Как бы то ни было, саудовцы оказались в цугцванге.[35] Блок представлял собой опасность, но и шанс. Они решили поставить на шанс и ангажировать его метод.
    
– Чтобы найти новые нефтяные поля.
    
– Именно так. На смену угрожающему гибелью Равару. Так как ваш партнёр постоянно подчёркивал, что это для него не проблема. – Таггард закинул ногу на ногу. – Саудовская «ARAMCO» в последние годы инвестировала огромные средства в разведку новых месторождений. Втайне, кстати; даже у нас на этот счёт имеются лишь обрывочные сведения. Информация по отдельным нефтяным полям тоже стала государственной тайной. Однако, насколько мы знаем, усилия нефтеразведки не привели к адекватным открытиям. Последним действительно крупным полем, найденным в Саудовской Аравии, было поле Шейбах. А это произошло в 1967 году.
    
– У нас с Блоком было такое чувство, что саудовцы сознательно саботируют нашу работу.
    
– Они хотели только одного: чтобы вы не узнали, насколько положение критическое. Геологи из «ARAMCO» – да, они-то вас точно не жаловали. Но нефтяной министр, я думаю, молился за ваш успех.
    
– И тогда он распорядился похитить Блока?
    
Таггард отрицательно покачал головой.
    
– Сначала случилось то, чего они все так боялись. Равар схлопнулся. Через пару дней из всех скважин шла одна вода с примесью нефти. А скважины, которые пробурил Блок, оставались сухими, как песок пустыни. Вас срочно вышвырнули из страны и начали буриться в ещё невскрытые поля. Чтобы выиграть время, нефтяной министр приказал взорвать порт Рас-Танура…
    
– Что?! – воскликнул Маркус. – Так они сделали это сами?