1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 
Ни во что он жизнь не ставит, свой не выполнив обет».
     
     
      
И, смущенный, рассказал он все, что знал об Автандиле:
      
«Я любви его великой описать тебе не в силе..
      
Он настаивает, просит, льет он слезы в изобилье…
      
Гнев твой будет справедливым, что бы там ни говорили!»
     
     
      
У царя при этой вести затуманилось сознанье.
      
Будь тут люди, гнев владыки устрашил бы все собранье.
      
«Что сказал ты мне, безумец! — он вскричал в негодованье.—
      
Лишь злодей спешит повсюду злое выискать деянье!
     
     
      
Почему ты вдруг примчался, словно с радостью какой?
      
Лишь изменник вероломный нож готовит за спиной!
      
Как язык твой повернулся, чтоб нарушить мой покой?
      
Недостоин быть безумец ни вазиром, ни слугой
     
     
      
Почему ты с господином непочтителен при встрече?
      
Позволительно ли сдуру говорить такие речи?
      
Лучше б я оглох внезапно, видя дурня издалече!
      
Жаль, что смерть твоя, несчастный, грузом ляжет мне на плечи!
     
     
      
Если б не был ты подослан Автандилом, — бог свидетель,
      
Снес бы голову тебе я за такую добродетель!
      
Уходи же прочь отсюда, по чужим делам радетель!
      
Ах, как чудно ты устроил! Ах, какой ты благодетель!»
     
     
      
И нагнулся царь и стулом запустил в него тотчас,
      
Хорошо, что промахнулся: стул был крепок, как алмаз.
      
«Как ты смел сказать, что витязь покидает снова нас!»
      
И у старого вазира слезы хлынули из глаз.
     
     
      
Не посмев с владыкой Спорить и желая удалиться,
      
Старец выскочил за двери, как побитая лисица.
      
Во дворец вошел он смело; возвратясь, не стал гордиться…
      
Как вредим себе мы сами, враг вредить нам не решится!
     
     
      
Он сказал: «Создатель видит — во грехе живу едином,
      
Ослеплен я и обманут, счастья нет моим сединам!
      
Ведь любой, кто столь же дерзко обойдется с господином,
      
За грехи, как я, ответит по обычаям старинным!»
     
     
      
И, жестоко посрамленный, он ушел, покинув зал,
      
И, нахмурясь, Автандилу укоризненно сказал:
      
«Подослав меня к владыке, ты ли ждешь моих похвал?
      
Хорошо, что я, несчастный, головы не потерял!»
     
     
      
И напомнил он о взятке, намекнул о ней лукаво,
      
Как он мог сказать об этом, не могу понять я, право!
      
«Кто свое не держит слово — оскорбляет моурава!
      
Злато даже в преисподней все дела решает здраво!
     
     
      
Как бранил меня владыка, передать нельзя рассказом!
      
Он назвал меня злодеем, не моргнув при этом глазом!
      
Я утратил честь мужскую, потерял я прежний разум!
      
Не пошли творец терпенья, он со мной бы кончил разом!
     
     
      
Понимал и я, конечно, на какое дело шел.
      
Знал, что буду я несчастен, а владыка будет зол.
      
Но судьбу не переспоришь, и, как верный твой посол,
      
За твое благополучье я погибнуть предпочел!»
     
     
      
Автандил ему ответил: «Медлить мне не подобает.
      
Соловью грозит погибель, если роза увядает.
      
За целебною росою он тотчас же улетает,
      
И не знает он, что делать, коль ее не обретает.
     
     
      
Видишь сам: ни днем, ни ночью не имею я покоя.
      
Лучше мне блуждать, как зверю, угнетенному тоскою!
      
Зря меня владыка просит на врагов идти с войною.
      
Без слуги куда спокойней, чем с обиженным слугою!
     
     
      
Как ни сердится владыка, доложу ему опять,—
      
Он еще поймет, быть может, то, чего не мог понять.
      
Если он меня не пустит, я тайком покину рать.
      
Коль настало время смерти, ничего не жаль терять!»
     
     
      
Собеседники, поладив, заключили дело пиром,
      
И подарков там немало было роздано вазиром:
      
Дал он старым, дал он малым, дал богатым, дал и сирым.
      
Лишь когда садилось солнце, отпустил он гостя с миром.
     
     
      
И тогда сто тысяч злата вынул витязь из подвала,
      
Триста свертков аксамита, тоже стоящих немало,
      
Шестьдесят отличных лалов — что ни лал, то лучше лала,—
      
И послал их в дар вазиру, так, как это надлежало.
     
     
      
Он велел сказать вазиру: «За меня ты принял муку,
      
Как могу я соразмерно оплатить твою услугу!
      
Буду я твоим слугою, коль придет конец недугу,
      
И воздам тебе любовью, как защитнику и другу!»
     
     
      
Чтоб воспеть его щедроты, слов я ныне не найду!
      
Знать, ему немалый подвиг был написан на роду.
      
Так и мы должны с другими жить в согласье и в ладу
      
Верный друг не бросит друга, если тот попал в беду
     
    
    
   
   
    
     
БЕСЕДА АВТАНДИЛА С ШЕРМАДИНОМ ПЕРЕД ВТОРЫМ ТАЙНЫМ ЕГО ОТЪЕЗДОМ
    
    
    
     
      
И промолвил солнцеликий Шермадину в день прощанья:
      
«Ныне день моей надежды, исцеляющей страданья.
      
Он покажет, чем поможешь ты мне в годы испытанья».
      
Чтец поистине обязан славословить их деянья!
     
     
      
Он сказал: «О расставанье царь не хочет слышать слова,
      
Ведь ему непостижимо то, что свято для другого!
      
Я ж без друга не желаю ни скитания, ни крова,—
      
Не прощает человеку бог деяния дурного.
     
     
      
Я обдумал это дело и решился на уход.
      
Лишь изменник и предатель богохульствует и лжет.
      
Сердце здесь без Тариэла изнывает от забот,
      
Стонет, мечется, вздыхает, слезы горестные льет.
     
     
      
Доказательствами дружбы служат три великих дела:
      
Друг не может жить без друга, чтобы сердце не болело,
      
С ним он делится достатком, предан он ему всецело,
      
Если надобность случится, поспешит на помощь смело.
     
     
      
Но не буду многословен, приступая к порученьям.
      
Тайный мой уход отсюда мне послужит утешеньем.
      
Так прислушайся, молю я, ты к моим установленьям.
      
То, о чем тебя прошу я, исполняй с благоговеньем.
     
     
      
Первым делом — неподкупный государев будь слуга,
      
Докажи, что добродетель и в разлуке дорога.
      
Управляй моей дружиной, не щади в бою врага,
      
Будь защитником народа и родного очага.
     
     
      
Стереги мои границы, будь главой в моем отряде,
      
Пусть изменник вероломный не мечтает о пощаде.
      
Коль вернусь, тебя, как друга, награжу я службы ради, —
      
Послуживший господину не останется в накладе».
     
     
      
Шермадин, услышав это, отвечал ему, рыдая:
      
«В одиночестве все беды одолею без труда я,
      
Но коль тьма покроет сердце, что поделаю тогда я?
      
Был бы счастлив я безмерно, лишь с тобой одним блуждая.
     
     
      
Мы доселе не слыхали, чтобы верный раб в пути
      
Не обязан был владыку от опасностей спасти.
      
Что я, грешный, буду делать, если дам тебе уйти?»
      
Но ответил юный витязь: «Не возьму тебя, прости!
     
     
      
Помыкать твоей любовью не имею я предлога,
      
Но и взять тебя с собою не могу по воле бога,—
      
Коль не ты, то кто сумеет здесь блюсти порядок строго?
      
Не тебе, но мне, скитальцу, суждена теперь дорога.
     
     
      
Я — миджнур. Миджнур обязан в одиночестве скитаться.
      
Разве он не должен плакать без людей и убиваться?
      
Дальний путь — удел влюбленных. Им ли дома оставаться?
      
Уж таков наш мир мгновенный, в том не надо сомневаться.
     
     
      
В день, когда меня не будет, вспоминай, люби меня.
      
Сам себе слугой я буду, не страшна мне западня.
      
Неприлично удалому унывать средь бела дня.
      
Горе тем, кто дел позорных не боится, как огня!
     
     
      
Я из тех, кто жизнь не выше ценит гнили огуречной.
      
Смерть за друга я считаю лишь утехою сердечной.
      
И теперь, когда я снова в путь отпущен бесконечный,
      
Бросив дом, я не оставлю друга в жизни скоротечной.
     
     
      
Уходя, я завещанье оставляю для царя.
      
Я ему тебя вручаю, власть его боготворя.
      
Если я умру в разлуке, обо мне не сетуй зря,
      
Только плачь и сокрушайся, поминание творя».
     
    
    
   
   
    
     
ЗАВЕЩАНИЕ АВТАНДИЛА ЦАРЮ РОСТЕВАНУ
    
    
    
     
      
Витязь сел и, скорбный сердцем, так составил завещанье:
      
«Царь, к покинутому другу я спешу без колебанья.
      
Не могу его я бросить, он — души моей пыланье.
      
Будь ко мне добросердечен и прости мои деянья!
     
     
      
Не осудишь ты, я знаю, государь, мое решенье.
      
Мудрый друг не бросит друга, несмотря на все лишенья.
      
Вспомни, царь, Платон-философ нам оставил поученье:
      
«Ложь несет душе и телу бесконечные мученья».
     
     
      
Так как ложь — источник горя, то, покинув царский кров,
      
Ради страждущего друга ухожу я от пиров.
      
Для чего и мудрость людям, коль не чтить ее даров?
      
Знанья мудрых приобщают нас к гармонии миров.
     
     
      
О любви ты, верно, помнишь, что апостолы гласили,
      
Как в кимвалы ей бряцали, как в Писанье возносили?
      
«Возвышает человека лишь любовь!» — они твердили.
      
Прежде всех живущих в мире должен верить им не ты ли?
     
     
      
Тот, кто дал мне крепость тела и открыл мои зеницы,
      
Чьим могуществом незримым звери созданы и птицы,
      
Кто конечному созданью начертал его границы,—
      
Сто низводит к единице, сто творит из единицы.
     
     
      
То, что богу не угодно, — не случится на земле.
      
Вянут роза и фиалка, коль останутся во мгле.
      
Всякий взор к добру стремится, нет достоинства во зле.
      
Как могу я жить без друга с тяжкой думой на челе!
     
     
      
Как бы ни был ты разгневан, не лишай меня прощенья:
      
Я не в силах был исполнить твоего предназначенья.
      
Мне отъезд послужит средством от тоски и огорченья.
      
Пусть я буду жить в пустыне, лишь бы жить без принужденья.
     
     
      
Не найдешь ты утешенья, слезы горя проливая.
      
Ничего не в силах сделать против воли божества я.
      
Муж обязан быть вынослив, в тяжких бедах пребывая.
      
От судьбы уйти не может ни одна душа живая.
     
     
      
Что творец мне предназначил, то и сбудется сполна.
      
Коль вернусь назад, то в сердце потушу я пламена,
      
Встречусь радостно с тобою, как в былые времена…
      
Каково служенье дружбе, такова и мне цена.
     
     
      
Царь, коль кто меня осудит, осуди того всецело!
      
Неужели царским сердцем скорбь разлуки овладела?
      
Обмануть я и покинуть не способен Тариэла,
      
Он в лицо меня за гробом осрамит за это смело.
     
     
      
О друзьях иметь заботу никогда не вредно людям!
      
Презирая лицемеров, мы лжецов сурово судим.
      
Как же мог я, царь великий, стать предательства орудьем?
      
Хорошо ли, коль на помощь мы спешить к друзьям не будем?
     
     
      
Есть ли кто презренней труса, удрученного борьбой,
      
Кто теряется и медлит, смерть увидев пред собой?
      
Чем он лучше слабой пряхи, этот воин удалой?
      
Лучше нам гордиться славой, чем добычею иной.
     
     
      
Смерть сквозь горы и ущелья прилетит в одно мгновенье,
      
Храбрецов она и трусов — всех возьмет без промедленья.
      
И детей и престарелых ожидает погребенье.
      
Лучше славная кончина, чем постыдное спасенье!
     
     
      
Царь! Осмелюсь я напомнить: ничего не понимает
      
Тот, кто смерти ежедневно для себя не ожидает.
      
Ведь приходит днем и ночью та, что нас соединяет!
      
Не вернусь, так, значит, сердце снова боль претерпевает.
     
     
      
Если ж рок меня захочет погубить в чужой стране,—
      
Странник, я умру в дороге, сам с собой наедине.
      
Не сошьют друзья мне саван, не схоронят в тишине.
      
И тогда, незлобный сердцем, вспомни, царь мой, обо мне!
     
     
      
Многочисленным богатством я владел тебе в угоду.
      
Ты раздай богатство бедным, возврати рабам свободу.
      
Надели сирот несчастных, обреченных на невзгоду, —
      
Пусть я буду и по смерти дорог нашему народу.
     
     
      
Коль не все мои богатства пожелаешь взять в казну ты
      
Пусть на них мосты построят и сиротские приюты.
      
Раздавай мои именья, не колеблясь ни минуты,
      
Ибо только ты сумеешь погасить мой пламень лютый.
     
     
      
От меня, владыка, больше не получишь ты вестей.
      
Поручил тебе я душу доброй волею своей.
      
Сатанинские затеи не пойдут на пользу ей.
      
Опочившего прости ты и слезу о нем пролей!
     
     
      
И еще, о царь могучий, я молю за Шермадина.
      
Ныне, горечью объятый, он лишился господина.
      
Обласкай его, как раньше я ласкал простолюдина,
      
Пусть не точит слез кровавых у порога властелина!
     
     
      
Написавший завещанье, я его теперь кончаю.
      
Царь, отец и воспитатель! Вновь тебя я покидаю!
      
Я тебе желаю счастья! Я в тоске изнемогаю!
      
Не давай врагам отчизны угрожать родному краю!»
     
     
      
Кончил он и Шермадину завещание вручил:
      
«Доложить царю об этом у тебя довольно сил,
      
Ведь никто служить не может так, как ты мне послужил!»
      
И, обняв слугу, заплакал изнемогший Автандил.
     
    
    
   
   
    
     
МОЛИТВА АВТАНДИЛА ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ
    
    
    
     
      
Он воззвал: «Великий боже, господин и царь вселенной,
      
Воздающий по заслугам неразумной твари бренной,
      
Повелитель горних стражей, свет души неизреченный,
      
Укрепи во мне желанье послужить любви нетленной!
     
     
      
Боже, царь земли и неба, ты словам моим внемли!
      
Ты велел любить друг друга бедным жителям земли.
      
Ныне я один страдаю от возлюбленной вдали.
      
Не гаси любви, чтоб в сердце семена ее взошли!
     
     
      
Боже, боже милосердный, ты один — моя основа!
      
Не покинь меня в сраженье, не лиши в скитанье крова,
      
Защити меня от бури и от дьявола ночного!
      
Если я в живых останусь, послужу тебе я снова!»
     
     
      
Помолившись, из столицы витязь выехал один.
      
И, покинут Автандилом, горько плакал Шермадин.
      
Он точил слезами камни и сжигал песок долин.
      
Что слугу утешит в горе, если скрылся господин?
     
    
    
   
   
    
     
РОСTEBAH УЗНАЕТ О ТАЙНОМ ОТЪЕЗДЕ АВТАНДИЛА
    
    
    
     
      
Вот рассказ о Ростеване, преисполненном печали:
      
В этот вечер царь с царицей никого не принимали.
      
Утром царь проснулся мрачный, очи молнии метали,
      
И велел он, чтоб вазира во дворец к нему позвали.
     
     
      
И когда вазир явился и потупился уныло,
      
Царь сказал ему: «Не помню, что вчера со мною было!
      
Не твое ли сообщенье сердце мне ожесточило,
      
Если я тебя, вазира, поносил за Автандила?
     
     
      
Что такое он задумал, рассердив меня с утра?
      
Мудрость нам гласит: «Не ждите от рассерженных добра!»
      
Да и ты не будь беспечным! Образумиться пора!
      
Доложи теперь мне снова, что докладывал вчера».
     
     
      
И вазир ему вторично рассказал об этом деле.
      
Царь ему ответил кратко, гнев удерживая еле:
      
«Пусть я буду иудеем, коль не спятил ты доселе!
      
Не пытайся мне перечить: худо будет пустомеле!»
     
     
      
Поспешил вазир к спаспету, и ему сказали слуги,
      
Что хозяин их покинул и исчез из той округи.
      
«Не пойду к царю я больше, — прошептал старик в испуге, —
      
Пусть ему доложит смелый, я же в горе и недуге».
     
     
      
Царь, вазира не дождавшись, снарядил за ним гонца,
      
Но гонец не возвратился, разузнав про беглеца.
      
И внезапная догадка потрясла царя-отца:
      
«Тот, кого боялись сотни, верно, скрылся из дворца!»
     
     
      
Государь, склонившись долу, погрузился в размышленье
      
И рабу с тяжелым вздохом скоро отдал повеленье:
      
«Пусть ко мне лукавец этот вновь придет для объясненья!»
      
И когда вазир явился, стал он бледен от волненья.
     
     
      
Был вазир угрюм и скучен. Царь спросил его нежданно:
      
«Неужели наше солнце, как луна, непостоянно?»
      
И вазир ему в испуге все поведал без обмана:
      
«Не желая быть светилом, солнце скрылось средь тумана!»
     
     
      
Услыхав, что витязь скрылся, горя царь не превозмог:
      
«Неужели я навеки потерял тебя, сынок?»
      
Рвал он волосы от горя, говорил ему в упрек:
      
«Отчего ты, столп сиянья, ныне сгинул и поблек!
     
     
      
Ты бродягою не станешь, если ты в ладах с собою,
      
Но зачем ты, мой питомец, омрачил мой дом бедою?
      
Ты меня оставил сирым и покинул сиротою…
      
Для чего ж я так стремился постоянно быть с тобою!
     
     
      
Не видать тебя мне больше, прискакавшего с охоты,
      
Не видать, как ты с друзьями в мяч играешь без заботы
      
Не услышать сладкий голос, улетающий в высоты…
      
Для чего престол мне царский, коль уходишь от него ты
     
     
      
Ты от голода не сгинешь, где бы жить ни захотел,—
      
Верный лук тебя прокормит и стальные жала стрел,
      
Бог тебя спасет, быть может, положив беде предел,—
      
Но, коль ты умрешь в дороге, кто оплачет мой удел?»
     
     
      
Ко двору, внимая слухам, прибежала вся столица.
      
Рвали волосы вельможи и свои терзали лица,
      
Толковали меж собою: «Нам ли ныне веселиться,
      
Если мы достойны мрака и не светит нам денница!»
     
     
      
Увидав своих придворных, царь сказал им со слезами:
      
«Уж не светит нам светило, это видите вы сами!
      
Чем его мы прогневили? Как он мог расстаться с нами?
      
Кто из вас теперь сумеет управлять его войсками?»
     
     
      
Наконец иссякли слезы, и промолвил властелин:
      
«Расскажите, как ушел он — с провожатым иль один?»
      
В это время с завещаньем появился Шермадин,
      
Безутешный, полный страха, ибо скрылся господин.
     
     
      
Раб сказал: «В его покоях я нашел посланье это.
      
Там осталась только челядь, провожавшая спаспета.
      
Он один ушел в дорогу, связан узами обета.
      
Царь, пошли меня на плаху, чтобы я не видел света!»
     
     
      
Прочитавши завещанье, царь промолвил: «В этот год
      
Пусть не носят украшений ни дружина, ни народ.
      
Пусть усердно молят бога толпы нищих и сирот,
      
Чтобы он хранил скитальца от лишений и невзгод!»
     
    
    
   
   
    
     
ВТОРОЙ ТАЙНЫЙ ОТЪЕЗД АВТАНДИЛА К ТАРИЭЛУ
    
    
    
     
      
Лик луны вдали от солнца полон дивного сиянья.
      
Рядом с солнцем он сгорает, обречен на умиранье.
      
Но без солнца вянет роза — беззащитное созданье.
      
Так и мы в разлуке с милой умираем от страданья.
     
     
      
Лишь теперь я продолжаю мой рассказ об Автандиле.
      
Ехал он с кипящим сердцем, удержать тоску не в силе,
      
Образ девы солнцеликой узнавал в дневном светиле,
      
Отводя глаза от солнца, сеял слезы в изобилье.
     
     
      
Иногда, позабываясь, слова он сказать не мог.
      
Из очей, подобно Тигру, падал слез его поток.
      
Оборачиваясь к дому, тосковал он, одинок,
      
И не знал, куда несется без тропинок и дорог.
     
     
      
«О любимая! — рыдал он. — Как в разлуке не томиться!
      
Разум мой с тобой остался, и душа к тебе стремится!
      
Жаждет взор мой изнемогший на тебя взглянуть, царица,
      
Плохо сделает влюбленный, коль любви не подчинится!
     
     
      
Где искать мне утешенья, как прожить до новой встречи?
      
Уж давно б я закололся, чем вести такие речи,
      
Но тебя сразит известье, что скончался я далече…
      
Пусть же льются, словно реки, эти слезы человечьи!»
     
     
      
И воззвал он к солнцу: «Солнце! Ночи солнечной сиянье!
      
Ты есть образ всеблагого и его напоминанье!
      
Не ему ли хор созвездий служит в бездне мирозданья?
      
Примири меня с судьбою, не отринь мои рыданья!
     
     
      
Ты, в котором виден образ созидателя вселенной,
      
Помоги мне снять оковы, ибо я страдаю, пленный!
      
Потеряв свои агаты, я ищу рубин бесценный
      
И томлюсь один в разлуке, как когда-то с незабвенной!»
     
     
      
Так молился он и таял, как горящая свеча,
      
Но спешил на помощь другу, путь томительный влача.
      
Ночью сравнивал он деву с блеском звездного луча,
      
И беседовал он с небом, речи жаркие шепча.
     
     
      
Божьим именем скиталец заклинал луну, взывая:
      
«От тебя в сердцах миджнуров страсть пылает роковая!
      
Дай же мне терпенье сердца, чтоб не тратил зря слова я,
      
Чтобы лик, тебе подобный, вновь увидел, изнывая!»
     
     
      
День его терзал и мучил, ночь несла ему отраду.
      
Иногда, к реке спускаясь, он вдыхал ее прохладу.
      
Слезный ток его кровавый был подобен водопаду.
      
И, взнуздав коня поспешно, вновь скакал он до упаду.
     
     
      
Стройный станом, как алоэ, плакал он, угрюм и дик,
      
И, убив козу из лука, ел у скал береговых,
      
И, насытясь, снова ехал, ибо грудь пронзал Марих,
      
И твердил он: «Нет мне счастья без любимых роз моих!»
     
     
      
Передать слова скитальца я уже не в силах ныне,—
      
Как он жаловался звездам, как скитался по пустыне,
      
Как сжигал слезами очи, как терзал себя в кручине…
      
Наконец пещеры дэвов он заметил на чужбине.
     
     
      
И Асмат, увидев гостя, вышла к витязю поспешно,
      
И не знала, что ей делать, и рыдала безутешно.
      
Витязь спешился и деву обнял горестно и нежно,—
      
Люди радуются встрече — те, кто ждет ее прилежно.
     
     
      
Автандил спросил у девы: «Где твой брат и господин?»
      
Слезы девы покатились из агатовых стремнин.
      
«Без тебя, — она сказала, — он не мог страдать один.
      
Я не знаю, где он бродит средь ущелий и долин».
     
     
      
Содрогнулся юный витязь, словно грудь копье пронзило:
      
«О сестра, позор герою, коль его исчезла сила!
      
Как он мог, нарушив слово, позабыть про Автандила?
      
Для чего он мне поклялся, если трудно это было?
     
     
      
Ведь и я терпел лишенья, изнывая от разлуки!
      
Отчего ж он сумасбродом снова сделался от скуки?
      
Как он смел нарушить клятву, если мы пожали руки?
      
Мне ль, однако, удивляться, обреченному на муки!»
     
     
      
Но ему сказала дева: «Витязь, ты, возможно, прав,
      
Но не думай, мне внимая, будто мой угодлив нрав.
      
Мог ли он, лишенный сердца, клятвы выполнить устав?
      
А ведь он покончил с сердцем, счеты с жизнью оборвав!
     
     
      
Сердце, разум и сознанье цепью связаны одною.
      
Если сердце умирает, остальных берет с собою.
      
Человек, лишенный сердца, жизнью брезгает земною.
      
Ты еще не знаешь, витязь, каково ему, герою!
     
     
      
Не застав в пещере друга, был ты вправе рассердиться,
      
Я же толком не умею за миджнура заступиться:
      
Говорить язык устанет, сердце в пепел обратится,—
      
Рождена я, видно, в горе, чтобы с витязем томиться.
     
     
      
Муки этого миджнура столь безмерно велики,
      
Что страшатся даже камни, не стерпев его тоски.
      
Слезы витязя могли бы затопить русло реки…