1 2 3 4 5 6 7 8 9
— Калгурли конец! — мрачно вещали спекулянты. Они предрекали, что Калгурли, подобно Кулгарди, превратится скоро в безлюдный захолустный городок, с разбросанными кое-где по окраинам хибарками рудокопов. Уже некоторые из рудников Золотой Мили, о сокровищах которой биржевики протрубили когда-то на весь мир, стояли заброшенные, словно груды никому не нужного хлама; машины ржавели под навесами, и сотни безработных рудокопов бродили по улицам, собирались кучками у трактиров или вокруг игроков в ту-ап.
Кое-кто из безработных застолбил участки и рыл россыпное золото, другие ушли на разведку. Партия рудокопов работала в одном из заброшенных рудников, и говорили, что дела у них идут неплохо. Каждый рудокоп, каждый старатель, каждый человек, знавший страну, и каждый лавочник, понимающий скрытые причины кризиса, верил в прииски: знал, что Калгурли возродится снова, что золото есть — и здесь, в глубине рудников, и в не открытых еще месторождениях обширных неисследованных просторов страны.
Калгурли, говорили они, страдает от жульнических махинаций золотопромышленников, от беззастенчивого выпуска дутых акций и оголтелой спекуляции, которые создали дурную славу приискам Запада и препятствуют успешной разработке менее богатых руд.
Жизнь тех, кто уже свил себе прочное гнездо здесь, на приисках, шла своим заведенным порядком. Салли и Мари, как и сотни других женщин их круга, с утра до ночи стряпали и стирали, сражались с тучами мух и красной пыли, всегда висевшей в воздухе, дрожали над скудными запасами воды и жаловались на редкие посещения ассенизаторов.
Доставать свежие продукты или овощи было по-прежнему трудно. Правда, Салли и Мари завели коз; кроме того, у них теперь были погребки с водяным охлаждением. Эта вода шла затем на мытье полов, после чего ее можно было еще использовать для поливки виноградных лоз или помидоров, худосочные кустики которых росли в тени дерюжных щитов.
Салли целыми днями стряпала, обшивала ребят и неустанно боролась за чистоту в доме. Покончив с делами, Салли и Мари нередко навещали друг друга; сидя на веранде в тихих душных сумерках, они занимались шитьем или вышиваньем и болтали.
Борьба старателей за россыпное золото длилась больше двух лет. Дик и Том уже ходили в школу, а Ларри только что исполнилось два года, когда Салли обнаружила, что она опять беременна. Она радовалась атому ребенку: ей казалось, что он знаменует ее воссоединение с Моррисом и как бы подводит итог всему, из чего складывалась теперь их жизнь. Они уже не меч" тали покинуть прииски и были довольны, что у них есть кров и кусок хлеба для себя и для детей.
Когда Динни бывал в городе, в дом всегда стекались его приятели, чтобы повидаться с ним. Мужчины, покуривая трубки, засиживались за полночь. Если приходил Мэллоки О’Дуайр или кто-нибудь из старателей, принимавших участие в борьбе за россыпи, разговор вертелся вокруг злободневных политических вопросов и последних событий. Когда забегали старожилы, все начинали вспоминать былое.
Суд над А. К. Бейли и де Стедингом в Лондоне и ликвидация Акционерного общества освоения богатств Западной Австралии разоблачили махинации, при помощи которых дутые компании очищают карманы сотен мелких пайщиков. Жульнические приемы разных проходимцев, которые уговаривали людей вкладывать деньги в несуществующие рудники, суля огромные дивиденды и зная наперед, что не выплатят ни пенса, вызвали бурю негодования.
Когда Бейли был обвинен в присвоении обманным путем шестидесяти тысяч фунтов стерлингов, репутация Фриско, тесно связанного с этим акционерным обществом, оказалась сильно подмоченной. Слушание дела откладывалось раз десять, но в конце концов Бейли был приговорен к пяти годам каторжных работ.
— Куда как много выиграют от этого те несчастные простофили, которых он обобрал! — заметил как-то раз Динни. Был вечер, и на веранде собрались Мэллоки О’Дуайр, Майк Бэрк, Билл Брей и Пэт Хьюз. — Любой жулик будет считать, что Бейли не в накладе.
— Есть такие, что нажились еще больше и вовсе вышли сухими из воды, — напомнил ему Майк. — Например, все воротилы компаний и управляющие рудниками.
— А молодчики из «Большого Боулдера», заключившие контракт с обогатительной компанией, чем они лучше?
— А чем пахнет на Объединенном?
— Дирекция обвиняет управляющего в составлении раздутых смет и непроизводительных затратах, — иронически заметил Мэллоки. — А тот обвиняет директоров в том, что они заставляли его хищнически выкачивать из рудника все высокосортные руды. Говорят, они пропивали по двадцать — двадцать пять тысяч фунтов стерлингов в месяц, а рудник довели до полного упадка.
— Француз Ландо, новый председатель правления, считает, что они выкачали из рудника двести тысяч унций золота, — отозвался Билл Брей. — А пайщики получили шиш с маслом.
— Да, кто-то огреб не мало.
— Это уж как пить дать.
— Говорят, на Большом Боулдере открыта новая залежь на глубине четырехсот футов, — сказал Пэт Хьюз. — Богатейшая жила, если верить одному парню, который там работает. А хозяева держат все в тайне, и акции продолжают падать. Ничего, они еще подскочат, и дела на приисках снова пойдут на лад.
— В свое время, когда братья Брукмены застолбили участки наугад, Большой Боулдер был такой же авантюрой, как десятки других, — напомнил Динни. — А потом оказался настоящим золотым дном. Акции подскочили вдруг от одного фунта до семнадцати. Этот рудник принес уже больше трех миллионов.
— А еще недавно можно было купить акцию Большого Боулдера за пять шиллингов.
— Я сам видел, как ставили в ту-ап сотни две акций против пяти фунтов.
— Жаль, что не я их выиграл! — рассмеялся Майк. — Большой Боулдер не подведет, уж поверьте мне. Он всегда был красой наших приисков. Будьте покойны, биржевые воротилы опять раззвонят о нем, как только это станет им выгодно. Уже ходят слухи о залежах на глубине ста тридцати футов, и акции начинают подниматься; скоро они опять подскочат.
— Ну и что же! — Динни сплюнул. — Нам-то какая от этого польза? Нет, нашему городу нужно прежде всего покончить с аферами на рудниках. Золота там хватит. Рудники могут прокормить вдвое больше народу, чем сейчас в Калгурли, и создать сносные условия жизни для рабочих — нужно только, чтобы дела велись честно. Пусть господа капиталисты, черт с ними, получают прибыль на свои проклятые деньги, но пусть они помогают развитию страны, а не высасывают из нее все соки, пока мы тут маемся от жары и дохнем с голоду.
— «Управлять страной, говорит Вольтер, — это значит отбирать у одной части населения для того, чтобы отдавать другой», — пробормотал Крис Кроу.
— Что бы с нами теперь было, если бы не россыпное, — задумчиво проговорил Пэт Хьюз.
— Это верно, — подтвердил Майк. — Россыпное золото, в сущности, только и поддерживает сейчас жизнь города. Промышленники чего добивались? Думали воспользоваться кризисом, стакнуться с правительством и положить нас на обе лопатки. Просчитались малость — не все здесь станут плясать под их дудку.
Задумчиво посасывая трубки, старатели удовлетворенно усмехались, вспоминая свою борьбу и победу.
— Сейчас они подняли страшный вой — кричат, что их обкрадывают, — заметил кто-то. — На миллионы фунтов золото сбывается, дескать, налево. Это они имеют в виду те крупинки, которые рабочим удается пронести в своих сумках. Теперь хотят обыскивать рабочих после смены — заставить их стоять перед ними в чем мать родила.
— Ну, ребята этого не потерпят.
— Да уж, черта с два!
В те годы, когда производились первые поиски золота и осваивались первые месторождения, у нас, в Западной Австралии, никто и слышать не слышал ни о каких убийствах или ограблениях, говорили старожилы. А вот как стала развиваться промышленность и все старательские законы пошли насмарку, а по железной дороге понаехало на прииски видимо-невидимо всяких аферистов и бандитов, тут и пошли грабежи; прохожих душат на дорогах. Приисковый инспектор что ни день судит грабителей.
Грабежи особенно участились во время кризиса. Бандиты в масках напали на управляющего Хэннанским товариществом золотопромышленников в его собственном доме, заткнули ему кляпом рот и взломали сейф, где хранились золотые пробы. На Браун-Хилл подкупили ночного сторожа и вывезли весь золотоносный шламм. На Королевском был совершен налет на рудодробилку и похищена уйма золота. Однако арестов произведено не было.
Калгурли становится рассадником преступлений, порока, морального разложения! — кричала южная пресса. Население Калгурли отвергало эти обвинения. Все знали, что крупные компании выгребли на миллионы фунтов стерлингов золота из рудников и безнаказанно ограбили пайщиков, а теперь стараются задушить город, чтобы доказать свою силу. Богачи, нажившие состояние на рудниках, не видели связи между этими преступлениями: когда грабили их, они не помнили о том, как грабили сами. Рудокопам и старателям эта связь казалась очевидной. Никто из них не был причастен к налетам, но им доставляла некоторое удовлетворение мысль о том, что промышленникам помогают таким образом освободиться хоть от небольшой доли награбленного ими у народа золота.
Невесело, должно быть, было в эти дни в Горной палате и на бирже. Но в домах старожилов прииска, на глазах у которых шумный, беспорядочный золотоискательский лагерь превратился в заправский город, не унывали: какие бы трудности ни стояли на пути, здесь всегда можно было услышать веселую шутку или забавную историю.
Том Дойль по-прежнему оставался мэром города Кэноуны и по-прежнему был исполнен гордости и самодовольства.
Динни любил вспоминать, как Том, когда его впервые избрали мэром, весь раздувшись от важности, как индюк, преподнес эту новость своей жене:
«Ну, Кэт, я теперь, с божьей помощью, мэр этого города, а ты — госпожа мэрша».
«Господи спаси и помилуй! — ахнула Кэт, — в каком же родстве я теперь буду состоять с королевой английской?»
Дойль закатил знатную попойку жителям города. Это называлось балом, и Том, которому растолковали, как и что в таких случаях положено, одолжил у кого-то на вечер фрак. Том, как всем известно, здоровенный плечистый ирландец: рост шесть футов, черная борода с проседью, глаза так и горят; в общем, красивый мужик, хотя и смахивает на пирата. Последнее время Том уже начал отращивать брюшко, и фрачные брюки оказались ему так узки, что он мог натянуть их только на голое тело.
— Вот вам крест, это все истинная правда! — божился Динни. — Том, значит, уже на взводе, взопрел в своем фраке, как свинья, и отплясывает с мадам инспекторшей, и вдруг — бац! Ребята здорово натерли пол свечным воском, он и поскользнулся, а мадам инспекторша на него, а у Тома штаны возьми да и тресни по шву. Кэт бросается к нему — «Я, говорит, это тебе мигом улажу!» Выпихивает его в соседнюю комнату, отведенную для дам, и стаскивает с него штаны. Но тут кончается танец. Дамочки так и норовят влезть в комнату. Кэт тащит Тома к двери — думает впопыхах, что это дверь в заднюю комнату, толкает его туда — и вот вам, пожалуйста, — Том снова в бальном зале! Стоит себе, голубчик, во фраке и без штанов — ну просто старый петух какой-то — и топочет волосатыми ногами по полу к общему восторгу.
«Кэт, Кэт, христа-ради пусти меня обратно! — вопит он, — это же бальный зал!» Но гости так ревут от восторга, что Кэт ничего не слышит. Так он и стоял, стуча от страха голыми коленками, пока Кэт не выпроводила всех женщин из комнаты и не впустила его обратно, чтобы напялить на него штаны.
Но такой маленький конфуз не мог, конечно, отравить Тому Дойлю удовольствие, которое он получал от того, что стал мэром города. Он разгуливал по улицам с таким видом, словно город был его личной собственностью. В общем, наслаждался своим положением от души.
— В прошлом году мне довелось ехать вместе с ним на скачки, — вспоминал Тупая Кирка. — Видим, какой-то парень работает на дороге, а Боб Финей, секретарь городского управления, указывает ему, что и как.
«Эй, мистер секретарь городского управления, — говорит Том, — что такое делает здесь этот тип? Зачем он вскапывает дорогу?»
«Он роет сточную канаву, Том», — говорит Боб.
«Канаву? Он, значит, воображает, что это канава? Гони его к чертям, и пусть сделают приличную канаву, как подобает».
«Не могу, — говорит Боб, — у меня с ним соглашение».
«Какое такое соглашение?»
«Устное соглашение».
«Устное соглашение, — говорит Том величественно, — стоит не больше той бумаги, на которой оно написано. Гони в шею этого болвана. Я хочу, чтобы на моих дорогах все эти чертовы канавы выглядели прилично, будь они прокляты!»
Да, вечера всегда проходили весело, когда Сэм Маллет и Тупая Кирка, Эли Нанкэрроу и Тэсси Риган, да еще Жан Робийяр заглядывали на огонек.
Сэм знал забавную историю про Тома Дойля и Пэдди Кевана. Том одно время как-то ухитрялся держать гостиницу и вместе с тем исполнять обязанности управляющего на руднике рядом со старым Белым Пером, а мальчишке Пэдди хотелось получить на руднике работу.
— Пэдди повадился заходить к Тому в контору примерно раз пять на неделе, — рассказывал Сэм. — Развалится на стуле, вытянет ноги под столом и спросит: «Есть работа?» — «Нет», — говорит Том и без лишних слов выпроваживает Пэдди за дверь. Но он знал, что дня через два Пэдди появится снова и спросит, нахально ухмыляясь: «Есть работа?» И это бесило Тома.
«Вот что, молодой человек, — говорит Том. — Будь даже у меня работа, я бы вам ее все равно не дал. Не умеете просить».
«А как бы вы, к примеру, стали просить?» — говорит Пэдди.
«А вот так, — говорит Том, поднимаясь со стула. — Сейчас я покажу тебе, как бы я стал просить».
Том выходит из комнаты, а Пэдди усаживается на его место, берет со стола сигару, закуривает. Входит Том.
«Доброе утро, сэр, — говорит Том, приятно улыбаясь. — Разрешите узнать, не найдется ли у вас какой-нибудь работенки?»
«Нет, — говорит Пэдди, затягиваясь его сигарой. — Мы не принимаем на работу таких старых ослов. Слишком уж ты разжирел, братец. Проваливай!»
Эта история напоминает Жану Робийяру о том, как он получил свою первую работу в Хэннане. Жан — тихий, немногословный парень, и все знают, что его дни сочтены. «Пропылился» — говорят про него товарищи; по утрам его так бьет кашель, что кажется, он вот-вот задохнется.
Тут уж ничем нельзя помочь. Сотни людей, работавших на первых рудниках, платятся теперь жизнью за отсутствие вентиляции при сухом бурении. Вот и Тед Моллой тоже. Тед не встает с постели уже восьмой месяц и все харкает кровью, насмерть пугая ребятишек и свою хозяюшку. Каждый больной рудокоп знает, что ему предстоит долгая, изнурительная болезнь. Но Робби все еще на ногах, не хочет сдаваться и даже подыскивает себе какую-нибудь работу полегче. Еще недавно он работал по ремонту оборудования на Объединенном.
— Я пришел сюда из старого лагеря, когда дела здесь шли довольно туго, а мне позарез нужна была работа. — Робби говорит с легким иностранным акцентом, голос у него звучит глухо. — Помню, Тупая Кирка сказал мне, что следует попытать счастья на Браун-Хилле.
— Они все там, на Браун-Хилле были братьями во Христе, — не утерпев, вставляет Тупая Кирка, который видит, что Жану трудно говорить. — А штейгером был тогда преподобный Джо; он напал на хорошую залежь — прямо-таки настоящий клад. Но этот парень до того помешался на спасении душ, что держал на работе только тех, кто посещал его молитвенные собрания.
— Ну вот, Тупая Кирка и спрашивает меня, — откашлявшись, продолжал Робби. — «Умеешь ты петь гимны?» Нет, гимнов я петь не умел. «Ладно, — говорит он, — ступай на ихнее молитвенное собрание и говори «Восхвалим господа!» всякий раз, как только тебе вздумается. Я ходил на молитвенные собрания раза два-три и говорил «Восхвалим господа!» всякий раз, как мне вздумается. А потом попросил преподобного Джо принять меня на работу, и был принят безо всякой проволочки.
Робби говорит с трудом, отчетливо слышно его свистящее дыхание, но, сделав над собой усилие, он все же продолжает:
— На следующее утро спускаюсь я в шахту. Рудник был невелик, и рабочих на нем не так много. Вижу — сидит на корточках какой-то старикан с квадратной бородкой, как у корнваллийца, и ковыряет киркой породу в самом что ни на есть богатом местечке. Ну, я присел рядом и тоже принялся за работу. Тут подходит к нам штейгер.
«Восхвалим господа, брат, как идут дела?» — спрашивает преподобный Джо.
«Дела первый сорт, брат, восхвалим господа», — отвечает старикан, продолжая стучать киркой. И тут я замечаю, что он нет-нет, да и припрячет хороший образчик. Смотрю, а у него в сумке со жратвой таких «образчиков» целый мешочек.
«А ведь я думал, что набожные люди, вроде тебя, не занимаются такими делами», — говорю я ему.
«Какими это делами?» — спрашивает он.
«Да вот это самое — не воруют золото», — говорю я.
«Когда господь бог запихивал это золото в землю, — говорит старикан, — он хотел, чтобы из земли его добывало великое множество людей. Я имею столько же прав на это золото, как и преподобный Джо».
Все смеются; задыхаясь от кашля, смеется и Робби. Потом кто-нибудь начинает новую историю. Так в Дружеской беседе протекал не один тихий вечер на веранде у Гаугов.
Глава LXX
Со дня смерти Олфа минуло два года, когда Лора решила выйти замуж за Тима Мак-Суини.
Лора пришла проведать Салли. Неделю назад Тим Мак-Суини подарил Лоре обручальное кольцо и объявил всем, что свадьба состоится в конце месяца.
— Он хороший человек и очень меня любит, — как бы оправдываясь, говорила Лора. — Мне кажется, это лучшее, что я могу сделать, Салли. Должно быть, я не из тех женщин, которые умеют сами заботиться о себе. Слишком много мужчин хотят обо мне заботиться… А когда начинаешь пить вино — одному богу известно, к чему это может привести.
Лора еще больше пополнела за эти два года. Ее пышную фигуру облегал тугой корсет; голубое атласное платье было нарядно и богато. Красота ее становилась уже несколько перезрелой. Нежная белая кожа утратила свою свежесть, приобрела нездоровый оттенок, и хотя Лора разрумянилась от жары, в лице ее не было прежних живых красок. Под большими серо-голубыми глазами, которые все еще грустили об Олфе, появилась легкая припухлость, а дыхание чуть-чуть отдавало вином. Маленькие белые ручки как-то жалостливо, беспомощно лежали на коленях; на пальце сверкало бриллиантовое кольцо, подаренное Тимом Мак-Суини.
Покончив с объяснениями, Лора всплакнула.
— Кто бы мог подумать, что у нас с Олфом так все кончится! — всхлипывала она. — Как мы были влюблены друг в друга, когда поженились! Да и потом было то же самое. Мне казалось, что нас ничто не может разлучить. Как мог он меня оставить? Как мог он это сделать?
— Ну будет, будет, — старалась успокоить ее Салли. — Ведь почти у всех у нас так: в юности мы все мечтаем о каком-то необыкновенном счастье, а потом приходится мириться с тем, что есть.
— Да, да, вот именно, — горячо подхватила Лора. — Ты ведь понимаешь меня, Салли, верно? Я люблю Олфа. Никогда никого больше не полюблю. Но уж лучше мне выйти замуж за Тима Мак-Суини, чем просто пропадать так, зря. Боже мой, Салли, я никогда не думала, что могу стать дурной женщиной, понимаешь, совсем дурной, распутной. А так оно и будет, если я не выйду за кого-нибудь замуж и не возьму себя в руки. Иначе просто не знаю, что со мной станет. А ведь нужно подумать и об Эми.
— А почему, собственно, Мак-Суини, а не Фриско, не Ллойд Карсон или еще кто-нибудь? — спросила Салли.
Лора досадливо поморщилась:
— Фриско никогда не женится на мне. Если хочешь знать, ты единственная женщина, Салли, которая по-настоящему задела его сердце. Он вечно говорит про тебя. А Ллойд Карсон — старый ханжа и лицемер. Мак-Суини — самый порядочный и самый добрый из всех людей, с которыми мне приходилось иметь дело после смерти Олфа. И он действительно предан мне, Я чувствую, что могу ужиться с ним и обрести, наконец, покой.
— Если так, то тебе, конечно, лучше всего выйти замуж за мистера Мак-Суини, — сказала Салли.
— И он очень привязан к Эми, — нерешительно добавила Лора. — Обещал оставить ей после себя немного денег.
— Вот это хорошо, — сказала Салли. — Не плачь, Лора. В конце концов все наладится, я уверена.
— Ах, Олф, Олф! — всхлипнула Лора. — Разве я могу когда-нибудь примириться с его смертью, Салли? Зачем он меня покинул! Это он виноват в том, что я должна теперь стать женой Мак-Суини. Но ты понимаешь меня, правда, Салли? Это никак не помешает нашей дружбе, верно? Ты всегда позаботишься в случае чего об Эми — в память Олфа, правда ведь, скажи?
— Это нисколько не изменит моего отношения к тебе, Лора, — заверила ее Салли. — И Эми всегда будет принята в нашем доме, как дочь.
Лора высморкалась, вытерла слезы маленьким скомканным платочком и, подняв глаза, поймала свое отражение в зеркале, висевшем на стене напротив.
— Господи Иисусе, на что я похожа! — горестно вырвалось у нее. — Ну кто бы мог подумать, что эта толстая красномордая баба с мешками под глазами — это я, Лора Брайрли? И чего ради Тим хочет жениться на мне — просто не понимаю. Но он в самом деле хочет этого, и я решила сделать ему такое одолжение. Даже не ради его денег и его роскошного дома, а просто потому, что он «готов целовать землю, по которой я ступаю своими крохотными ножками», как он изволит выражаться. Мне необходимо, чтобы меня кто-то любил, Салли, без этого я не могу жить. Но как бы я хотела, чтобы мне не нужно было превращаться в миссис Мак-Суини!
Глава LXXI
В тот вечер, когда Тим Мак-Суини давал свадебный обед в «Звезде Запада» с бесплатной выпивкой в баре для всех желающих, Динни, Моррис и Салли с маленьким сыном, которому только что исполнилось две недели, сидели на своей веранде. Старик Кроу, как всегда, устроился немного в сторонке. Ни у Динни, ни у Морриса не хватило духу пойти на свадьбу Лоры, а у Салли был хороший предлог — новорожденный сын.
Моррис и Динни сидели молча, в той спокойной задумчивости, которая никогда не бывает тягостной в кругу старых друзей, но в этот вечер вид у обоих был подавленный. Вспоминают прошлое, Олфа вспоминают, догадывалась Салли.
Вечер был тих; в неподвижном воздухе еще висела пыль. Тусклая ущербная луна стояла в мглистом, отливавшем серебром небе. В садике торчали сухие, прямые, как палки, стебли растений с коричневыми, шуршащими, словно бумага, листьями.
За домом, вплоть до склона горного кряжа, простиралось голое пространство выжженной солнцем земли. Высохшее русло ручья, протекавшего некогда у подножия гор, не было видно с веранды, но вдоль берегов его темнели кусты — остатки древнего оазиса, стоянки афганских караванов. Вдали смутно белели хибарки Боулдерского поселка; там золотыми искорками мерцали кое-где огоньки — так же, как и на черной стене кряжа, по склону которого были разбросаны рудничные строения. Стрелы копров торчали на горизонте, как сухостойный лес. Белые клубы дыма из высокой трубы висели над рудником, отравляя воздух. За частоколом начиналось Боулдерское шоссе, которое шло через город Калгурли, расползавшийся по равнине у подножия горы, где Пэдди Хэнан когда-то застолбил первый участок. От света уличных фонарей и ярко освещенных окон домов, торговых зданий и гостиниц над городом стояло зарево.
Многие рудники прекратили работу, но кое-где на горном кряже продолжала стучать толчея. Глухие удары, скрежет и грохот неслись оттуда, где гигантские песты толкли, крошили руду, нарушая тишину ночи, тревожа разлитый вокруг покой и рождая смутный страх перед какой-то свирепой и беспощадной силой.
Но сюда, на веранду, долетал лишь смутный отдаленный гул, не тревоживший тех, кто его слышал изо дня в день. С равнины доносился звон козьих бубенчиков, а со двора — мрачное, заунывное пение, сопровождавшееся звуками, похожими на стук трещотки.
— Калгурла затосковала, хочет уйти к своим, — заметила Салли. — Она опять поет песню о том, как белые люди принесли гибель ее народу.
— Старая ведьма! — проворчал Моррис. — Понять не могу, как ты терпишь ее присутствие.
— Она всегда приходит, когда у меня должен родиться ребенок, — отвечала Салли устало. — И я рада ей — никто лучше ее не поможет мне со стиркой и уборкой.
— Эта порка туземцев на ферме у Марбл-Бара — одна из самых страшных историй, какие я только слышал, если не считать еще того, как их перестреляли в Менанкили, — задумчиво проговорил Динни.
— А что там произошло? — спросила Салли.
— Несколько туземцев убежали с овечьей фермы, которая принадлежит двум братьям Андерсонам, — ответил Динни. — Андерсоны разыскали туземцев и пригнали обратно. Держали их без воды и пороли веревками с узлами; пороли всех подряд—мужчин, женщин, детей… Две туземки и один туземец умерли под кнутом. Еще шесть туземцев тоже едва не отдали богу душу. Но одному удалось ускользнуть, и он все сообщил полиции.
— Я помню этот случай, — сказал Моррис. — Дело слушалось в суде несколько месяцев назад.
— Правильно, — подтвердил Динни. — Один из Андерсонов умер от лихорадки еще до суда, а другой был присужден к пожизненной каторге. Ты помнишь, как судья говорил о «бесчеловечном истязании девушек, почти детей» и как он крикнул этому негодяю: «Вы совершили страшное, отвратительное преступление — жестокое, преднамеренное убийство троих людей».
— Туземные расы знают нас главным образом по нашим преступлениям, — пробормотал Крис Кроу.
— А что сталось с Маританой? — спросил Динни, нарушая снова овладевшее всеми молчание.
— Маритана приходит иногда в город, — отвечала Салли, давая ребенку грудь. — Калгурла говорит, что она живет где-то около Маунт-Берджесса с каким-то белым — кажется, его зовут Фред Кэрнс. У них куча детей, лошадь и рессорная двуколка.
— Фред Кэрнс? Долговязый такой парень, похожий на сушеную рыбу?
— Да, да, он самый, — подтвердил Моррис угрюмо. — Неприятный тип.
— Бедная Маритана! — вздохнула Салли, вспоминая юное создание с прекрасными карими глазами, пугливое и грациозное, как серна. — Знаешь, Моррис, она называет себя метиской, и я уверена, что это так. Она сама рассказывала мне, как двое белых похитили ее мать, — вот почему в ней есть что-то, отличающее ее от других туземных женщин.
— Да, надо полагать, что солдаты из хэнтовской поисковой партии и беглые каторжники не особенно церемонились с местными женщинами, когда те попадались им в руки, — промолвил Динни.
— Это было еще до первого похода в Кулгарди, — заметил Моррис. — Много воды утекло с тех пор.
Разговор оборвался; Моррис и Динни погрузились в молчание, попыхивая трубками. О чем они сейчас думают? — спрашивала себя Салли, стараясь проникнуть в их мысли. Вероятно, о том, как все изменилось с тех пор, как впервые старательские партии вышли из Южного Креста и разбрелись в разные стороны в поисках золота. Какая здесь была глушь! Огромные неисследованные пространства безводной, заросшей кустарниками пустыни простирались тогда из края в край. Даже трудно поверить, что целые города успели вырасти с тех пор среди этой пустыни; вырасти, расцвести и, как Кулгарди, снова обезлюдеть.
Та же участь грозила и Калгурли, несмотря на железную дорогу и проект орошения, все еще суливший «реки чистой воды, которые потекут через прииски». Калгурли по-прежнему страдал от кризиса, хотя Моррис уверял, что на бирже появились некоторые признаки оживления. Но рудники закрывались один за другим, и на приисках были сотни безработных рудокопов, которые вместе со своими семьями влачили самое нищенское существование в жалких, полуразрушенных лачугах. А сотни старателей уехали искать счастья в Клондайк.
Немало было людей, которые сомневались в том, что кризис когда-нибудь кончится. Они предрекали, что очень скоро Калгурли превратится в такой же заброшенный рудничный поселок, как Кулгарди, и только ряды пустых домов, два-три трактира да несколько полуразрушенных рудников вокруг будут напоминать о том, как кипела когда-то жизнь в этом городе, который звался «жемчужиной приисков». Но старожилы не разделяли этого пессимизма. Они фыркали, слушая мрачные предсказания и не теряли веры в добрый старый Боулдерский кряж, опоясавший город Калгурли.
Моррис, словно желая подбодрить Салли, указал ей на грязные клочья дыма, медленно ползущие в тихом ночном воздухе, залитом неярким светом луны.
— Зэб Лейн говорит, что сейчас разрешается проблема сернистых руд, которой нас все время стращают, и что на Боулдере дела скоро опять пойдут на лад.
— Ему и книги в руки, — заметил Динни сухо. — Надо полагать, что дела пойдут на лад, как только это станет выгодно промышленникам. Но только прежнего не будет, Морри. Времена не те.
— И мы уже не те, — промолвила Салли.
— Вы правы, мэм, — и мы не те. — Во взгляде Динни, брошенном на Салли, промелькнуло участие. — Вот кой у кого из ребят достало ума на то, чтобы смотаться отсюда после продажи первого же хорошего участка. Билл Иегосафат, например, осел на землю. Уехал на Восток, как только они с Джонсом Крупинкой продали свое месторождение в Леоноре. У него теперь ферма где-то около Риверины.
— Старая эра золотоискательства на этих приисках кончилась, — сказал Моррис. — Начинается новая. Теперь будет укрепляться промышленность и подчинять все своим интересам. Нам в какой-то мере необходим экономический прогресс, который она с собой несет. Рост промышленности создал Калгурли — дал нам рудники и железную дорогу.
— Пусть так, — горячо возразил Динни, — но аферы и спекуляции, на которых она построена, довели нас, как видишь, черт знает до чего. Нет, нужно очистить прииски от всей этой грязи; мы должны бороться за свои права не покладая рук, если не хотим, чтобы на наших приисках обкрадывали народ. Я говорю не только о таких, как мы с тобой, не только о старых золотоискателях и рудокопах, — я говорю обо всех, кто тут живет и работает и для кого прииски — родной дом. На них держится вся жизнь приисков, а для промышленников они все равно что грязь на дороге.
Из глубины веранды донесся хриплый голос Криса:
— «Возмущение — это рост сознания нации, — говорит сэр Роберт Пиль.[15] — Народ должен возмущаться до тех пор, пока он не создаст справедливых законов».
— Кто же против этого спорит? — хмуро ответил Моррис Динни. — Черт возьми, как подумаешь обо всем том золоте, которое было добыто в нашей стране, о миллионах фунтов стерлингов, в которые оно превратилось, просто не верится, что тем, кто живет здесь, на приисках, достались такие жалкие крохи. Несмотря на злоупотребления, воровство, биржевые аферы, боулдерские рудники выплатили свыше трех миллионов дивидендов. А мы живем в этом проклятом пекле и погибаем от грязи, от недостатка воды, от отсутствия самых элементарных коммунальных услуг. Больница — все те же дощатые бараки и парусиновые палатки, где тифозные больные каждое лето мрут как мухи. А эти хибарки из железа и дерюги, в которых живут рудокопы, — это же черт знает что такое, смотреть тошно!
— А ты растешь, Морри, — ухмыльнулся Динни. — Уже совсем не тот заплесневелый консерватор, каким был когда-то.
— Я добываю хлеб своим трудом, так же как и все вы, — сказал Моррис. — А кирка и лопата научили меня разбираться в политике.
— Сколько старателей заработало кучу денег на первых заявках и тут же спустили все до последнего пенса, — проговорила Салли.
— Ну еще бы! — воскликнул Динни. — Душа-то воли просит! Ну и сходили с ума кто как умел. Арт Бейли так жил, что его в три года скрутило. Ведь как бывало: повезет парню — он продаст участок и месяца два-три живет, как король. А теперь многие из этих королей роются в отбросах, в мусорных ямах.
— Куда как много пользы принесло им золото! — с досадой проговорила Салли. — Это был мираж, за которым вы все гонялись… Воображали, что оно создаст вам рай на земле.
Старик Крис проговорил вполголоса:
…И этот желтый раб[16]
Религии создаст и сокрушит! И тех, кто проклят всеми, осчастливит,
И юности прикажет полюбить прогнивших стариков! И вознесет
Стяжателей, дав сан высокий им, и почести, и общие похвалы,
И на скамью одну с сенаторами поместит!
— И когда золота мало и когда слишком много — все скверно, мэм, — задумчиво проговорил Динни. — Помнишь, Морри, как ребята с Лондондерри пригнали целую повозку золота, а сотни старателей вернулись из того же похода не солоно хлебавши.
Моррис молча кивнул.
— А все-таки, — продолжал Динни, — каждый знал, что он не подохнет с голоду, пока у его товарища есть хоть корка хлеба или несколько пенсов в кармане. Парни с Лондондерри, как только сдали свое золото, тоже не пожалели денег для товарищей. А хорошее это было время и хороший народ, как вспомнишь, верно, Морри?
— Уж скажите сразу: первые старатели — лучшие люди на земле, — насмешливо проговорила Салли; она уже не раз слышала такие высказывания.
— А что вы думаете? Именно так оно и есть, мэм, — сказал Динни. — Это были хорошие, честные парни, — все до единого, а уж если попадался какой-нибудь прохвост, так на общих собраниях с ним не церемонились.
— А ты помнишь, как груды золота с первого участка Бейли лежали в старой лачуге из мешковины, которая была у нас и мясной лавкой и почтовой конторой? — спросил Моррис. — И никому даже в голову не приходило украсть это золото и смотаться с ним.
Динни фыркнул.
— Хотел бы я поглядеть, что бы у него из этого вышло! Нет, пока здесь не было ни рудников, ни железных дорог — не было и всех этих жуликов и бандитов, которые стреляют на дорогах и грабят прохожих. У нас дело доходило до стрельбы, только если очень уж перепьются.
— Черт побери, а ты помнишь, как новый констебль запер под замок приискового инспектора и старика Крукшэнкса за появление в нетрезвом виде и нарушение общественной тишины и порядка? Наутро инспектор уладил дело с констеблем и пошел к себе в суд, а старика Крукшэнкса оставил в гостинице в постели. Сидит он в своей старой палатке, на которой для всеобщего сведения написано: «Суд», и распекает каких-то двух пьянчуг, как вдруг появляется Крукшэнкс в одной нижней сорочке и с бутылкой в руке. «Эй ты, старый индюк, брось к черту этих несчастных недоносков, чего ты их мучаешь! Пойдем-ка лучше выпьем!» Инспектор объявляет, что слушание дела откладывается, и оба отправляются в трактир.
Моррис от души смеется рассказу Динни, хотя он уже слышал его в различных вариантах, по меньшей мере, раз десять.
— А вот еще занятная была история, когда два инспектора оказались проездом в одном городе — в Курналпи, что ли, или в Кэноуне, — припоминает Динни, которого хлебом не корми, а дай рассказать что-нибудь забавное. — Они бражничали в трактире всю ночь напролет и в конце концов подрались. Местный констебль не знал, кто они такие, и арестовал обоих. А наутро оказалось, что судить-то их некому. Тогда, чтобы дело не получило огласки, они решили судить друг друга, надеясь, так сказать, на взаимную поблажку. Инспектор этого округа взял слово первым и не захотел остаться в накладе. «Что вы можете сказать в свое оправдание? — спрашивает он бывшего собутыльника. — Вы — почтенный гражданин, и должны были бы служить примером для всех прочих граждан, а вы что делаете? Напиваетесь, как лошадь, и позорите себя своим непристойным поведением. Я присуждаю вас к штрафу в два фунта стерлингов с заключением под стражу на четырнадцать суток в случае неуплаты». Тогда судейское кресло занимает заезжий инспектор. — «Ну, — говорит он, — должен признаться, что я изумлен обвинением, которое против вас выдвинуто, мой друг: вы напились, как свинья, и безобразничали в общественном месте самым непозволительным образом. А главное — это уже второе дело такого сорта за одно только сегодняшнее утро! Сие отягчает вашу вину. За городом может установиться дурная слава. Поэтому я намерен судить вас по всей строгости законов, чтобы ваш случай послужил назидательным примером для потомков. Я присуждаю вас к штрафу в пять фунтов стерлингов с заключением под стражу на двадцать восемь суток в случае неуплаты!»
Эта история тоже была известна Моррису, но он смеялся вместе с Динни так, словно слышал ее впервые.
— Да, прииски были магнитом, который притягивал к себе людей всех возрастов и всех состояний, — вспоминал Моррис. — Английские аристократы рыли золото бок о бок с ирландскими повстанцами и вместе пьянствовали в трактирах.
— А были и такие, которые сражались когда-то на баррикадах Парижской коммуны, как, например, старый Фабр, — присовокупил Динни. — Но все-таки лучшими исследователями австралийской пустыни и разведчиками золота были сами австралийцы. Что ни говори, а мы умели постоять за себя, Моррис.
— Еще бы! Особенно — когда позволили заокеанским акулам проглотить все золото наших рудников.
— Ну, видишь ли, как-то нужно было разрабатывать прииски, — оправдывался Динни.
— Могли бы сами сделать это, если бы умели отстаивать свои национальные интересы.
— Что верно, то верно, — согласился Динни. — Но этого мы еще не умели, Морри. Наше золото и наши рудники всегда были легкой добычей для иностранных предпринимателей. Впрочем, так оно есть и по сей день. Но думаю, что федерация положит этому конец и защитит интересы Австралии.
Моррис промолчал, его мысли витали в прошлом.
— Вот уж когда мне до черта не повезло, так это когда я посеял акции Большого Боулдера. Хотел бы я знать, какая сволочь их подобрала.
— Да, в Хэннане народ был уже не тот, что в старом лагере, — заметил Динни.
— Не тот, — согласился Моррис. — Один раз за всю жизнь подвернулся шанс разбогатеть, так и то какой-то прохвост отнял его у меня, присвоив себе мои учредительские акции. Ему теперь живется неплохо, надо полагать.
Динни знал, что история с акциями — больное место Морриса. По-видимому, Моррис свято верил, что составил бы себе состояние, не пропади у него тогда акции Большого Боулдера. Впрочем, он и сейчас еще продолжал поигрывать на бирже.
— Странно, — промолвил Моррис, — как нам всем не повезло. И ты, Динни, и я, и Салли, и Робийяры, и Брайрли — вот уж сколько лет мы все здесь, на приисках, и никому из нас нет удачи.
— Олф пропал зазря, — горько сказал Динни, — и его жена тоже.
— Вы не должны осуждать Лору, — вступилась Салли.
— Я не осуждаю ее, — сказал Динни.
— А я осуждаю. — Моррис говорил решительно и жестко. — Зачем она отправила Эми в монастырь в Кулгарди? Не хотелось самой возиться с девочкой? А то, что она вышла замуж за этого Мак-Суини, я считаю просто оскорбительным для памяти Олфа.
— Это жестоко, Моррис, — пробормотала Салли.
— А ты могла бы так поступить? — спросил Моррис.
— Не знаю, может быть, — призналась Салли.
Динни решил, что пора переменить разговор.
— Говорят, Фриско опять пошел в гору в Лондоне, — сказал он, не подозревая, что новая тема выбрана им не совсем удачно. — Основал будто бы крупное акционерное общество и женился на какой-то богачке.
Салли была рада, что они сидели без света: Моррис мог бы заметить, как вздрогнула она, услышав эту новость.
— Да, кто-то говорил мне об атом, — равнодушно уронила она.
— Пэдди Кеван продал ему Золотое Перо, — сообщил Динни.
— Фриско и Пэдди Кеван — ну что вы скажете! — воскликнул Моррис. — Кто бы мог подумать, что они сделаются такими важными персонами на приисках.
Динни презрительно сплюнул.
— Важными персонами? Просто загребли кучу денег. Но только я уж лучше буду рыть золото, пока не сдохну, а наживаться таким способом, как они, не стану.
— Правильно, — согласился Моррис.
Наступило долгое молчание. Заунывное пение Калгурлы замерло где-то вдали, и только глухие удары толчеи нарушали тишину. Салли ушла в дом, чтобы уложить ребенка. Когда она вернулась на веранду, Моррис и Динни прервали разговор, словно он не был предназначен для ее ушей.
— Морри говорит, что никогда больше не пойдет искать золото, — сказал Динни, когда Салли подсела к ним.
— Не пойдешь, Моррис? — спросила Салли.
— Нет, — сказал Моррис, и в голосе его прозвучала горькая нотка. — Я не мечтаю больше о золоте и не жду никаких перемен в своей судьбе.
— Что говорить, тебе тогда крепко досталось, Морри, — согласился Динни. — Но знаешь, старатель всегда останется старателем, я так считаю. Золота в стране хоть пруд пруди. Пойдем со мной к Лейвертоновым холмам — глядишь, мы еще поймаем счастье за хвост.
— Нет, — повторил Моррис. — Я предпочитаю хоронить покойников.
— Ну что ж, — протянул Динни. — А мне нечего больше делать в этом городе. Самый воздух его мне противен и стук этих проклятых колотушек! Эх, вспомнишь, как шагали мы с Олфом по дорогам! Это была самая счастливая пора в моей жизни: каждый день ждешь, бывало, что принесет тебе судьба, ждешь своей великой удачи. Рудники погубили Олфа. Ну, а меня туда калачом не заманишь. Думаю, кстати, что ты прав, Морри, — рудники скоро опять заработают вовсю, и Калгурли и Боулдер расцветут снова. Но только я сердцем чую, что не найти здесь правды рабочему человеку до тех пор, пока мы не возьмем бразды правления в свои руки, как говорит Крис.
Динни встал и потянулся, словно сбрасывая с себя уныние, владевшее им весь вечер.
— А что, собственно, ты тут можешь сделать? — иронически спросил Моррис.
— Я? — проговорил Динни с коротким сухим смешком. — Не особенно много. Но думаю, что рабочие добьются своего, так же как они добились своего в борьбе за россыпное. Это одно из самых замечательных сражений австралийского рабочего класса, Морри. Оно изменило судьбу страны, оно заткнуло глотку правительству Форреста, которое противилось федерации, оно ввело наш Запад в ее состав. Все признают теперь, что во времена Эврики мой отец и его товарищи сослужили неплохую службу Австралии, а я думаю, что старатели наших приисков сделали не меньше, борясь за свои старательские права.
— А ведь и вы принимали в этом некоторое участие, Динни, — с улыбкой сказала Салли.
— Принимал, а как же! — весело воскликнул Динни, воспрянув духом от этой полувысказанной похвалы. — Но теперь мне тут больше нечего делать, мэм, — чувствую, что засиделся. На заре ухожу в разведку.
С минуту он стоял молча — маленький, отважный человечек, глядя вдаль, поверх залитых луной просторов, туда, где серые кустарниковые заросли уходят в глубь страны и струистые миражи дрожат на необъятном горизонте. Потом обернулся, широкая улыбка на мгновение озарила его обветренное лицо, кивнул и заковылял прочь:
— До скорого!
|
The script ran 0.019 seconds.