1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 
Я сына своего без меры обожал, 
И вот вчера его украли! 
Предела нет моей печали... 
- Вчера я вечером видал, 
Как сына вашего когтями подхватила 
Сова огромная и быстро утащила 
В развалины, - купец ему сказал. 
- Хотите вы, чтоб я поверил в чудо! 
Ребенок весит мой два пуда.... 
Какая же сова с ним совладает? 
Он сам скорей сову поймает. 
- Не знаю как, -соседу возразил 
Купец, - но видел я глазами; 
И не пойму, чем поразил 
Я вас! какими чудесами? 
Прошу вас, объясните мне, 
Что странного, что в той стране, 
Где крыса у меня железо съела, 
Сова с ребенком улетела? 
Тогда сосед тотчас же догадался, 
К чему тот речь клонил, и в воровстве сознался, 
Купцу железо возвратил, 
И сына своего обратно получил. 
Между двумя туристами подобный 
Случился спор. Один из них был враль, 
Из тех вралей, которым что угодно 
Сейчас же выдумать составит труд едва ль; 
Мой враль мог послужить другим вралям примером. 
-Я видел,-он сказал,-кочан капусты с дом. 
-А я,- сказал другой,-горшок с собор 
размером! 
Смеяться первый стал. - Посмейтеся потом! 
Такой горшок пришлось соорудить, 
Чтоб ваш кочан сварить!.. 
С горшком ответ смешон; с железом похитрее. 
Когда заврется враль, стараться уличить 
Его во лжи - бесцельно, и умнее 
В ответ тотчас же сочинить 
Вранье еще сильнее. 
А. Зарин. 
Содержание самой басни (без предисловия) заимствовано из сборников Бидпая и Локмана (прим. к б. 140 и к б. 19). Рассказ о купце и его naiua переведен на русский язык Измайловым ("Обман за обман"), а рассказ о лжецах, в конце, конечно, дал идею басням Крылова ("Лжец"), Хемницера ("Лжец"), Сумарокова ("Хвастун" и "Господин Лжец"). 
171. Два Голубя 
(Les deux Pigeons) 
Два Голубя как два родные брата жили, 
Друг без друга они не ели и не пили; 
Где видишь одного, другой уж, верно, там; 
И радость и печаль, всё было пополам. 
Два Голубя 
Не видели они, как время пролетало; 
Бывало грустно им, а скучно не бывало. 
Ну, кажется, куда б хотеть 
Или от милой, иль от друга? 
Нет, вздумал странствовать один из них - лететь 
Увидеть, осмотреть 
Диковинки земного круга, 
Ложь с истиной сличить, поверить быль с молвой. 
"Куда ты?-говорит сквозь слез ему другой 
Что пользы по свету таскаться? 
Иль с другом хочешь ты расстаться? 
Бессовестный! когда меня тебе не жаль, 
Так вспомни хищных птиц, силки, грозы ужасны, 
И все, чем странствия опасны! 
Хоть подожди весны лететь в такую даль: 
Уж я тебя тогда удерживать не буду. 
Теперь еще и корм и скуден так, и мал; 
Да, чу! и ворон прокричал: 
Ведь это, верно, к худу. 
Останься дома, милый мой, 
Ну, нам ведь весело с тобой! 
Куда ж еще тебе лететь, не разумею; 
А я так без тебя совсем осиротею. 
Силки, да коршуны, да громы только мне 
Казаться будут и во сне; 
Всё стану над тобой бояться я несчастья: 
Чуть тучка лишь над головой, 
Я буду говорить: ах! где-то братец мой? 
Здоров ли, сыт ли он, укрыт ли от ненастья!" 
Растрогала речь эта Голубка; 
Жаль братца, да лететь охота велика: 
Она и рассуждать и чувствовать мешает. 
-Не плачь, мой милый,-так он друга утешает,
Я на три дня с тобой, не больше, разлучусь. 
Все наскоро в пути замечу на полете, 
И, осмотрев, что есть диковинней на свете, 
Под крылышко к дружку назад я ворочусь. 
Тогда-то будет нам о чем повесть словечко! 
Я вспомню каждый час и каждое местечко; 
Все расскажу: дела ль, обычай ли какой, 
Иль где какое видел диво. 
Ты, слушая меня, представишь все так живо, 
Как будто б сам летал ты по свету со мной. 
Тут - делать нечего - друзья поцеловались, 
Простились и расстались. 
Вот странник наш летит; вдруг встречу дождь 
и гром; 
Под ним, как океан, синеет степь кругом. 
Где деться? К счастью, дуб сухой в глаза попался: 
Кой-как угнездился, прижался 
К нему наш Голубок; 
Но ни от ветру он укрыться тут не мог, 
Ни от дождя спастись: весь вымок и продрог. 
Утих помалу гром. Чуть солнце просияло, 
Желанье позывать бедняжку дале стало. 
Встряхнулся и летит,-летит и видит он: 
В заглушьи под леском рассыпана пшеничка. 
Спустился - в сети тут попалась наша птичка! 
Беды со всех сторон! 
Трепещется он, рвется, бьется; 
По счастью, сеть стара: кой-как ее прорвал, 
Лишь ножку вывихнул, да крылышко помял! 
Но не до них: он прочь без памяти несется. 
Вот пуще той беды, беда над головой! 
Отколь ни взялся ястреб злой; 
Невзвидел света Голубь мой! 
От ястреба из сил последних машет. 
Ах, силы вкоротке! совсем истощены! 
Уж когти хищные над ним распущены; 
Уж холодом в него с широких крыльев пашет. 
Тогда орел, с небес направя свой полет, 
Ударил в ястреба всей силой 
И хищник хищнику достался на обед. 
Меж тем наш Голубь милый, 
Вниз камнем ринувшись, прижался под плетнем. 
Но тем еще не кончилось на нем: 
Одна беда всегда другую накликает. 
Ребенок, черепком наметя в Голубка,
Сей возраст жалости не знает,
Швырнул - и раскроил висок у бедняка. 
Тогда-то странник наш, с разбитой головою, 
С попорченным крылом, с повихнутой ногою, 
Кляня охоту видеть свет, 
Поплелся кое-как домой без новых бед. 
Счастлив еще: его там дружба ожидает! 
К отраде он своей, 
Услуги, лекаря и помощь видит в ней; 
С ней скоро все беды и горе забывает. 
О вы, которые объехать свет вокруг 
Желанием горите! 
Вы эту басенку прочтите, 
И в дальний путь такой пускайтеся не вдруг. 
Что б ни сулило вам воображенье ваше; 
Но, верьте, той земли не сыщете вы краше, 
Где ваша милая иль где живет ваш друг. 
И. Крылов. 
Заимствовано из Бидпая и Локмана (см. предыдущее примечание). На русский язык, кроме Крылова, басню переводили Сумароков ("Голубь и Голубка"), Дмитриев и Хвостов. 
172. Обезьяна и Леопард 
(Le Singe et le Leopard) 
Раз с Обезьяной Леопард 
На ярмарке деньжонки добывали, 
Всяк выхвалял себя и приходил в азарт. 
Так Леопард твердил: - Вы, господа, слыхали, 
Обезьяна и Леопард 
Что обо мне гремит повсюду шум похвал; 
Да сам король меня увидеть пожелал, 
И муфту он сошьет из этой шкуры, верьте, 
Лишь только о моей ему доложат смерти,
Из этой шкуры, вот... Взгляните, господа: 
Она пестра, узорна, полосата, 
Разнообразием богата. 
И все на пестроту к нему смотреть сошлись; 
Потом наскучило, потом все разбрелись. 
А Обезьяна так звала: - Пожалуйте сюда, 
Здесь - бездна фокусов, честные господа. 
Достоинства свои сосед мой превозносит, 
Но их он на себе лишь носит, 
Я ж в голове ношу. Служить готова вам: 
Жильетта, родственница папской обезьяны, 
Приплывшая недавно в эти страны 
На трех судах, вот к этим берегам, 
Чтоб побеседовать здесь с вами; превосходно 
Ее все могут понимать. 
Она кувыркается, любит танцевать, 
Все знает фокусы, свободно 
Умеет в обручи скакать. 
Здесь за один пятак дадим мы представленье... 
Нет, господа, за грош; не нравятся кому, 
Мы деньги возвратим тому... 
Была она права. Нам любо, без сомненья, 
Разнообразие не платья, а ума: 
В уме - вещей прекрасных тьма, 
А пестрота одежд вмиг утомляет зренье. 
Как много важных лиц у нас, 
Что с Леопардом схожи; 
Взамен талантов всех, лишь носят те вельможи 
Одежду пеструю подчас... 
П. Порфиров. 
Заимствована у Эзопа. 
173. Желудь и Тыква 
(Le Gland et la Citrooille) 
Не нам Творца критиковать! 
И никогда во всей вселенной 
Былинки нам не отыскать 
Несовершенной. 
Попав однажды в огород, 
Философ, Тыкву созерцая, 
Так рассуждал: "Какой огромный плод! 
А стебель что соломинка простая! 
Нет, не на месте он растет. 
По мне, уж коль творить, так и твори толково, 
И Зевс бы во сто крат разумней поступил, 
Когда б теперь мое послушал слово, 
И Тыкву бы на дубе поместил, 
А Желудь маленький пусть рос бы здесь на грядке. 
О, мир бы был совсем в ином порядке, 
Когда б я вовремя попал в совет богов! 
Не стану даром тратить слов, 
Но повторю: уверовал я шибко, 
Что здесь содеяна огромная ошибка, 
И что сам Зевс порой бывает глуп". 
Так говоря, улегся он под дуб, 
И стал вокруг смотреть самодовольно. 
Вдруг Желудь с высоты на критика упал 
И по лбу щелк его пребольно, 
Да так, что бедный застонал 
И тотчас же вскричал невольно: 
"Теперь я, Зевс, тебя постиг: 
Да, ты в делах своих велик! 
О! что б с моей свершилось головою, 
Когда б висела тыква надо мною?!." 
A-т. 
Заимствована из "Творений и фантазий" Табарена (прим. к б. 154). 
Желудь и Тыква 
174. Школьник, Наставник и Хозяин 
сада 
(L'Ecolier, le Pedant et le Maitre d'un jardin) 
Какой-то Школьник-шалунишка, 
Великий плут, по глупости своей 
Да по вине учителей, 
Педантов, портящих ребяческий умишко, 
Крал у хозяина-соседа, говорят, 
Цветочки и плоды. Сосеaa iuoiue сад 
Щедрей был одарен Помоной благосклонной, 
Чем все окрестные сады. 
И осень, и весна свои несет плоды. 
Здесь наслаждался он и Флорой благовонной, 
Весной, среди ее щедрот... 
В один прекрасный день хозяин застает 
Воришку: взгромоздясь на яблонь, меж ветвями 
Сидел он, дерзкими руками 
Плоды незрелые безжалостно срывал, 
Надежду чудную, предвестье урожая; 
И даже ветки он ломал, перелезая. 
Хозяин сада рассержён, 
Учителю пожаловался он. 
Тот поспешил прийти сюда с учениками, 
И наводнился сад детьми-баловниками 
Похуже первого. Зачем вести ребят? 
Конечно, в том учитель виноват, 
Он все испортил дело. 
Он долго говорил, и речь тот смысл имела, 
Что надо шалуна построже наказать: 
Повадки нечего давать; 
Тут, с видом знатока, Виргилия творенья 
И Цицерона он пустился вспоминать. 
Так долго длилось поученье, 
Что шалуны 
Сад привели в опустошенье. 
Мне красноречия цветы всегда смешны, 
Когда не вовремя без меры длится слово. 
Конечно, гадки шалуны, 
Хоть думаю, сносней учителя такого. 
Но и про лучшего из них 
Одно лишь я скажу: подальше б от таких 
П. Порфиров. 
Басня эта по своему смыслу имеет сходство с басней "Ученик и Учитель" (б. 19). Осмеяние педантизма во времена Лафонтена не было исключительным явлением. Рабле писал про педантов: "Их знание-не более как глупость, их мудрость-путы, портящие добрые и благородные умы и отравляющие молодость". 
175. Ваятель и статуя Юпитера 
(Le Stauaire et la Statue de Jupiter) 
Чудесный мрамор приобрел 
Один скульптор для изваянья. 
"Создам ли бога я, иль стол, 
Или сосуд для умыванья, 
Он будет богом! Пусть в руках 
Перуны держит повелитель! 
Падите, смертные, во прах, 
Вот над вселенною властитель!" 
Так дивно образ божества 
Рука скульптора изваяла, 
Что лишь речей недоставало 
Ему, по мненью большинства. 
И, говорят, едва Ваятель 
Окончил труд великий свой, 
Перед niзaаниai - создатель 
Склонился первый же главой. 
С художником подвержен вместе 
Такой же слабости поэт: 
Страшится гнева он и мести 
Богов - им вызванных на свет! 
Не таковы ль бывают дети 
В невинных слабостях своих, 
Всего сильней страшась на свете 
Гнев пробудить у куклы их? 
За сердцем ум идет свободно: 
И так в былые времена 
Распространилась всенародно 
Везде язычества волна. 
Лелеют все свою химеру 
С глубокой нежностью отца, 
Пигмалион любил Венеру 
Создание его резца. 
Мы все, насколько нам по силам, 
Даруем жизнь мечте своей; 
Мы любим ложь с безумным пылом, 
А к правде - льда мы холодней. 
О. Чюмина. 
176. Мышь, превращенная в девушку 
(La Souris metemorphosee en Fille) 
Мышь выпала из клюва у совы, 
И я спасать ее не видел бы причины; 
Брамин же спас ее. В воззреньях таковы 
Все милосердные брамины, 
И все не выбьется у них из головы, 
Что с наступлением кончины 
И в насекомых, и в зверей 
Переселяется порою дух царей. 
И в этом состоит буддийского ученья, 
Чьи тайны Пифагор когда-то изучал, 
Одно из основных начал. 
В виду такого заключенья, 
Брамин наш просит колдуна: 
Дух Мыши молодой вселить в такое тело, 
Где ранее жила она. 
И в деву юную она превращена 
Столь дивной прелести, что сын Приама смело 
Из-за нее решился бы на дело 
Труднейшее, чем из-за той, 
Которая весь мир пленяла красотой. 
Брамин был поражен, и молвил он: "Свободна 
Супругом ты избрать, кого тебе угодно. 
Все будут счастливы тебя в супруги взять". 
- Я выберу того, кто всех сильнее в мире! 
Брамин простерся ниц. "Сияешь ты в эфире, 
О Солнце, ты мне будешь зять! 
Всех во вселенной ты могучей!" 
- Нет,- молвило оно, - я затмеваюсь тучей, 
Скрывающей мои черты. 
И Туче тот сказал, к ней руки простирая: 
"Для дочери моей назначена ли ты?" 
-Нет,-молвила она,-по воле в край из края 
Гонима Ветром я: меня сильней Борей, 
И прав его нарушить я не смею.
Брамин воскликнул тут: "Лети сюда скорей 
И с дочерью соединись моею, 
О Ветер, к ней в объятия лети!" 
И Ветер поспешил, но вскоре был Горою, 
Сильнaйшею, чем он, задержан на пути. 
Гора же молвила: - Я истины не скрою, 
Боюсь, чтоб с крысою повздорить не пришлось: 
Она меня изроет всю насквозь. 
При слове "Крыса!" тотчас ушки 
У юной девы на макушке: 
"Вот он ec??a??ee! Вот супруг!" 
Всегда любовь нас поражает вдруг, 
Ее обычная манера. 
(Такую-то с таким-то для примера 
Я мог бы здесь назвать, но лучше промолчу). 
Я этой баснею лишь доказать хочу, 
Что в нас всего сильней происхожденье. 
Софизма доля есть в подобном рассужденьи, 
И в этом смысле для нее 
Любой скорей годился бы в мужья, 
Чем Солнце светлое. Приравнивать не стану 
По силе я Блоху к Титану, 
Но может быть Блохой укушен и Титан. 
И раз исход подобный дан 
То в силу довода такого, 
Могла б красавица передаваться та 
Коту от Крысы, от Кота 
Собаке, Волку, всем, - пока черед бы снова 
До Солнца не дошел, и прелестью ее 
Не насладилось бы блестящее светило. 
Переселенье душ мечтой считаю я, 
И то, что свершено Брамина другом было, 
Доказывает мне, как ошибался он. 
Ту мысль возводит он в закон, 
Что червь и человек - в одном берут начало, 
Что одного они закала; 
Лишь организму своему 
И личным свойствам сообразно, 
Они живут и поступают разно: 
Кому - возвыситься назначено, кому 
Во прахе вечно пресмыкаться. 
Но если так, могло ли статься, 
Чтоб дева юная, прекрасна и мила, 
Дрянную Крысу - Солнцу предпочла? 
Все обсудив и взвесив тоже, 
Я к выводу пришел, что души непохожи 
Красавиц и мышей нисколько меж собой. 
Но спорить стали бы напрасно мы с судьбой: 
Тому, что суждено, исполниться над нами 
Не помешает черт со всеми колдунами. 
О. Чюмина. 
Заимствована у Бидпая и Локмана (прим. к б. 19 и к б. 140). По своему содержанию басня имеет много общего с Эзоповой басней "Кошка, превращенная в женщину" (40). 
177. Безумный продавец мудрости 
(Le Fou qui vend la Sagesse) 
Подальше будь от дураков. 
Не в силах лучшего я дать тебе совета; 
Мудрей нет правила, чем это: 
Старайся избегать помешанных голов. 
Мы часто видим их в среде придворной: 
Пусть принц потешится,-порой, в беседе вздорной, 
Они расскажут как-никак 
Лукавое, дурашное, смешное... 
По стогнам города однажды шел Дурак. 
Все населенье городское 
Он привлекал, крича, что мудрость продает. 
И мудрость покупать доверчивый народ 
Отвсюду мчится, что есть духу. 
Сначала покупщик гримасы замечал, 
Потом за собственные деньги получал 
Прекраснейшую плюху 
Да нить в две сажени длиной. 
Когда сердился кто, глумились без умолку; 
Уж лучше смейся сам с толпой, 
Иль убирайся втихомолку 
С своею плюхою да с ниткой домой. 
Тут каждый покупщик, кто в дураках остался, 
О случае таком догадками занялся. 
Не объясненье ли всего, 
Всей сцены происшедшей, 
Что человек тот - сумасшедший, 
И случай властвует больным умом его? 
Но, ниткой с плюхою взбешенный, чуть не плача, 
Один чудак явился к мудрецу. 
"Да тут совсем проста задача!" 
Не долго думая, сказал мудрец глупцу: 
"Кто для себя добра желает, 
Тот от безумцев должен быть 
На расстоянии таком, как эта нить, 
А то подобную же ласку получить 
Ему ничто не помешает. 
О нет, не обманул совсем безумец тот, 
И впрямь он мудрость продает!" 
П. Порфиров 
Из сборника Абстемия (прим. к б. 24). 
178. Устрица и две Прохожих 
(L'Huitre et les Plaideurs) 
Шли два Прохожие по берегу морскому, 
И видят: Устрица большая на песке 
Лежит от них невдалеке. 
"Смотри, вон Устрица!"-сказал один другому; 
А тот нагнулся уж и руку протянул. 
Товарищ тут его толкнул, 
И говорит: "Пожалуй, не трудися, 
Я подыму и сам: ведь Устрица моя". 
- Да, как бы не твоя! 
-Я указал тебе... - Что ты! перекрестися! 
-Конечно, первый я увидел... - Вот те раз! 
И у меня остер, брат, глаз. 
-Пусть видел ты, а я так даже слышал носом. 
Еще у них продлился б спор, 
Когда б не подоспел судья к ним Миротвор! 
Он начал с важностью по форме суд вопросом, 
Взял Устрицу, открыл 
И-проглотил. 
"Ну, слушайте,-сказал,-теперь определенье: 
По раковине вам дается во владенье; 
Ступайте с миром по домам". 
Все тяжбы выгодны лишь стряпчим да noauyi. 
Измайлов. 
Содержание басни есть у Буало. 
179. Волк и тощая Собака 
(Le Loup et le Chien maigre) 
Хоть был красноречив и говорил немало 
Карпенок маленькой, а все-таки его 
Сковорода не миновала. 
И я доказывал тогда, что ничего 
Глупей не может быть, как упустить добычу 
В надежде, что ее я этим увеличу. 
Рыбак тогда был прав, но и Карпенок тоже: 
Ведь жизнь ему была всего дороже. 
Теперь хочу еще я случай рассказать, 
Чтобы ясней все то же доказать. 
В таком же случае, какой был с Рыбаком, 
Волк оказался дураком. 
Голодный, рыская, он раз Собаку встретил 
И тотчас же ее добычею наметил. 
На худобу свою Пес Волку указал 
И так сказал: 
"Ох, не берите, ваша честь, 
Меня теперь! В каком я теле? 
Во мне ведь нечего и есть. 
Пождите несколько: хозяин на неделе 
Дочь замуж выдает, единственную дочь, 
И будет пир у нас всю ночь. 
Я буду на пиру и стану в ночь жирнее, 
И ваша честь тогда найдет меня вкуснее!" 
Волк отпустил ее. Прошло немного дней, 
И сдуру он идет за ней. 
Собака хитрая была уж за забором, 
И говорит ему: "Немного подожди, 
Мой друг, и я сейчас твоим предстану взорам, 
Лишь сторожа возьму с собою по пути!" 
А сторож был огромный пес дворовый, 
Волков душивший, как цыплят. 
Волк тотчас же смекнул.-Желаю быть здоровым!
Сказал поспешно он и бросился назад, 
Скорее наутек. Он прыток был и ловок, 
Но не постиг еще всех в ремесле сноровок. 
А. Зарин. 
Заимствована у Эзопа. На русский язык басня переведена Сумароковым ("Волк и Собака"). 
180. Ничего лишнего! 
(Rien de trop) 
Не знаю я ни одного созданья, 
Способного порыв свой удержать; 
Природа требует порядка, воздержанья, 
Но все его стремятся нарушать. 
Порядка нет в хорошем и дурном: 
Излишество вредит и делается злом. 
Хлеба роскошные и травы луговые, 
Родившись не в пример обильно, истощат 
Поля и, взяв у них все соки, остальные 
Растенья в этот год собою заглушат: 
Погибнут овощи и плод в садах увянет, 
Погибелью для всех травы излишек станет... 
Чтоб уровнять посев, позволил овцам Бог 
На поле и лугу излишек уничтожить; 
Со всех пустилось стадо ног 
На поле и луга; чего поесть не может, 
То беспощадно рвет 
И, по полю носясь, все под ногами мнет. 
Все уничтожили, помяли, съели, 
Тогда, чтоб сократить обилие овец, 
Волкам велел напасть на них Творец; 
Но волки чуть их всех не съели. 
Бог людям повелел за жадность наказать 
Волков; и люди постарались: 
Всю невоздержность их сумели показать 
И смертью словно наслаждались. 
Среди животных человек 
Всех больше склонности к излишествам имеет. 
Ведется так из века в век: 
Всяк осуждать излишество умеет, 
Но сделать и сказать - ведь не одно и то ж; 
И грешны в этом все: от бедных до вельмож. 
А. Зарин. 
Из сборника Абстемия (прим. к б. 24). 
181. Свеча 
(Le Cierge) 
К нам пчелы мудрые явились от богов 
И первые нашли жилище на Гимете, 
Где со взлелеянных зефиром лепестков 
Сокровище сбирали пчелы эти. 
Когда ж у дочерей небес 
Амврозии запас из их дворцов исчез 
(Иль, проще говоря, был вынут мед душистый) 
И в ульях воск остался чистый 
Воск этот послужил для деланья свечей. 
И вот одна Свеча, при виде кирпичей, 
В огне искусно обожженных 
И против времени влиянья закаленных, 
Решила приобресть подобный же закал, 
И ринулась в огонь, который там пылал, 
Новейший Эмпедокл, сожженью обреченный, 
На гибель собственным безумьем осужденный. 
Кидаясь в пламя сгоряча, 
По философии была слаба Свеча. 
Различно все во всем: откиньте заблужденье, 
Что вам подобен кто-либо другой. 
От жара Эмпедокл растаял восковой. 
Безумнее он не был, без сомненья, 
Чем первый Эмпедокл, живой. 
О. Чюмина. 
Заимствована из сборника Абстемия (прим. к б. 24). Гимет прославленная поэтами гора в Аттике; на ней греки добывали превосходный мед. Древнегреческий философ Эмпедокл, не будучи в состоянии понять причин огненных извержений Этны, бросился в ее кратер, но из желания сделать свой поступок известным современникам и потомству оставил свои сандалии при подошве горы. 
182. Юпитер и Путник 
(Jupiter et Passager) 
Когда б обеты все, какие в час тревоги 
Мы приносить богам готовы без числа, 
Не забывалися, едва она прошла, 
Обогатились бы тогда наверно боги. 
Но забываем мы о долге Небесам, 
И памятны одни долги земные нам. 
"Юпитер никогда не требует уплаты! 
Безбожник говорит. - Не шлет повесток он!" 
А грома грозные раскаты? 
А потемневший небосклон? 
Так Путник на море, в один из ураганов, 
Напуган был, и не жалея слов, 
Пообещал он сто волов, 
Завоевателю Титанов! 
(Не обладая ни одним, 
И сто слонов мог обещать он тоже, 
Что для него не стоило б дороже). 
Причалив к берегу, спасен и невредим, 
Он из костей устроил всесожженье; 
К царю богов от них вознесен дым. 
"Юпитер,-молвил он,-вот жертвоприношенье! 
Прими его: ведь дымом лишь одним 
Величие твое и бескорыстье сыты; 
Отныне мы с тобою - квиты!" 
Юпитер сделал вид, что посмеялся он; 
Чрез неneieuei же дней обманщик видит сон 
О том, что в тайнике сокровища зарыты. 
Он кинулся туда как на пожар, 
Но лишь грабителей нашел он вместо клада. 
Моля, чтобы ему дана была пощада, 
Он обещал им сто талантов в дар, 
В земле зарытых чистоганом. 
Но те сочли слова его обманом: 
- Приятель, ты шутить задумал невпопад,
Сказал ему один грабитель, 
- Умри, и в дар из ста талантов клад 
Плутону отнеси в подземную обитель. 
О. Чюмина. 
Сюжет заимствован из басен Эзопа и Поджио (прим. к б. 43). Встречается также у Рабле в "Гаргантюа и Пантагрюэль". 
183. Лисица и Кот 
(Le Renard et le Chat) 
Лиса и Кот вдвоем пустились в долгий путь, 
И с первых же шагов их скука одолела. 
И вот Лиса, чтоб идя не заснуть, 
С Котом о доблестях поспорить захотела 
И говорит: "Почтенный кум, 
Я слышала не раз, как хвалят все твой ум, 
И говорят, что ты хитер, лукав и ловок. 
Не смею умалять твоих заслуг, 
Лисица и Кот 
Но, право, милый Друг, 
Не знаешь ты и доли всех уловок, 
Которых у меня такой большой запас!" 
- Ты, кумушка, права на этот раз, 
Ей Кот в ответ, - к тому же я, признаться, 
С тобой не стану и тягаться; 
Моих затей недолог счет: 
Один простой талант - в нем все мое спасенье, 
Зато уж он один, без всякого сомненья, 
Твоих три сотни за пояс заткнет! 
Так, слово за слово, и завязалась ссора. 
Но рассудить задумал их Зевес. 
И только что взошли они в дремучий лес, 
Как бросилась на них борзых лихая свора. 
Тут Кот в единый миг на дерево залез 
И вниз кричит: - Вот все мое уменье! 
Теперь, кума, 
Яви-ка ты плоды лукавого ума 
И поищи по-своему спасенья! 
Лиса же, между тем, на разные лады 
Морочила назойливую свору, 
И, ведая в лесу все тайные ходы, 
Старалась улизнуть в извилистую нору. 
Но и в норах, где пес Лисы не достигал, 
Ее охотник ?u?i? донимал. 
И как моя кума ни ухищрялась, 
Все ж в зубы под конец двум ловким псам 
попалась. 
Нередко нам вредит излишество затей. 
По мне, одно оружие имей, 
Да в совершенстве им владей 
И в дело вовремя пустить его умей. 
Г-т. 
Заимствована из "Апологии Федра" новейшего латинского поэта Ренье (Regnerus) (1589-1658) (прим. к б. 149). На русский язык басня переведена Сумароковым ("Лисица и Кошка"). 
184. Муж, Жена и Вор 
(Le Mari, la Femme et le Voleur) 
Жил Муж, 
В Жену влюбленный страстно. 
Но, обращаяся с Женою полновластно, 
Он был несчастен... Почему ж? 
Да потому, что равнодушна 
К нему была его Жена, 
Всегда ровна, всегда послушна, 
Всегда, как камень, холодна! 
Несчастный Муж страдал, - и это так понятно: 
Ведь он был Муж,-с Женой жить принужден. 
Женатым же тогда приятно, 
Когда союз любовью освящен. 
Супруга же к нему любовью не пылала 
И с нежностью его ни разу не ласкала. 
И вот однажды в ночь обиженный супруг 
Ей горько плакался на жизнь свою, как вдруг 
Их разговор 
Прервал внезапно Вор. 
Несчастная Жена так Вора испугалась, 
Что с трепетом скорей прижалась 
Всем телом к Мужу. "Милый друг! 
Вскричал тут радостно супруг. 
Не будь тебя - такого счастья 
Я не изведал бы вовек. 
Возьми же, добрый человек, 
В награду за твое участье 
Что хочешь!" И в короткий срок 
Вор все унес, что только смог. 
Из басни вывел я такое заключенье: 
Страх - чувство всех других сильней. 
При нем забудешь отвращенье. 
Но иногда и страх бледней 
Бывает при любви. Так был один влюбленный 
Настолько страстью ослепленный, 
Что дом поджег нарочно свой 
Лишь для того, чтоб, от огня спасая, 
Своей рискуя головой, 
Возлюбленную несть в объятиях сжимая. 
Мне по душе горячей страсти зной: 
Я рассказал сейчас рассказ любимый мой. 
Но на такой порыв испанец лишь способен: 
Не так безумен он, как пылко благороден. 
А. Зарин. 
Из Бидпая и Локмана (прим. к б. 19 и к б. 140). 
185. Два Человека и Клад 
(Le Tresor et les deux Hommes) 
Бедняк, которому наскучило поститься 
И нужду крайнюю всегда во всем терпеть, 
Задумал удавиться. 
От голода еще ведь хуже умереть! 
Избушку ветхую, пустую 
Для места казни он поблизости избрал, 
И, петлю укрепив вокруг гвоздя глухую, 
Вколачивать лишь в стену стал, 
Как вдруг из потолка, карниза и панели 
Червонцы на пол полетели. 
И молоток из рук к червонцам полетел! 
Бедняк вздрогнул, остолбенел, 
Два Человека и Клад 
Протер глаза, перекрестился 
И деньги подбирать пустился. 
Он второпях уж не считал, 
А просто так, без счета, 
В карманы, в сапоги, за пазуху наклал. 
Пропала у него давиться тут охота, 
И с деньгами бедняжка мой 
Без памяти бежал домой. 
Лишь он отсюда удалился, 
Хозяин золота явился: 
Он всякий день свою казну ревизовал; 
Увидя ж в кладовой большое разрушенье 
И всех своих родных червонцев похищенье, 
Всплеснул руками и упал, 
Лежал минуты две, не говоря ни слова, 
Потом, как бешеный, вскочил, 
И петлею себя с досады удавил. 
А петля, к счастию, была уже готова... 
И это выгода большая для скупого, 
Что он веревки не купил! 
Вот так-то иногда не знаешь, 
Где что найдешь, где потеряешь; 
Но впрочем верно то: скупой как ни живет, 
Спокойно не умрет. 
Измайлов. 
Заимствована из эпиграмм знаменитого римского поэта VI в. по Р. Х Авзония (Decimus Magnus) (309-392). Басня переведена на русский язык, кроме Измайлова, Сумароковым ("Скупой"). 
186. Мартышка и Кот 
(Le Singe et le Chat) 
Каштаны жарились в печи на угольках; 
Мартышка на полу перед огнём сидела 
И пристально на них глядела, 
А Кот лежал у ней в ногах. 
-Что, Васька,-говорит Мартышка.
Достань каштана два, так будешь молодец! 
-Да, лапу обожги! нет, я ведь не глупец! 
-Э! неженка какой! трусишка! 
Трус! трус!- Вскочил мой Кот, в дугу себя 
согнул, 
На лапки задние у печки приподнялся, 
Переднюю к каштану протянул, 
Ожегся и назад подался; 
За дело принялся опять: 
То лапку к уголькам протянет, 
То прочь ее, а там другою трогать станет, 
И вытащил он так уже каштанов пять. 
Каштаны Васька вынимает, 
Мартышка же их подбирает, 
Облупит, да и прямо в рот. 
Вдруг, на беду, слуга идёт. 
Плутовка наутек, а Кот не догадался: 
Работою все занимался. 
Слуга на цыпочках к мошеннику подкрался, 
Да за уши схватил и ну его таскать. 
Кот бедный от побой, как мертвый, протянулся, 
Насилу через час очнулся, 
И полно с той поры без пользы воровать. 
Мартышка вот умна: не обожглась, не бита, 
И сыта; 
Мартышка и Кот 
А Васька глуп, так с ним случилася напасть... 
То ль дело для себя украсть!.. 
Измайлов. 
Из "Апологии Федра" Ренье (Regnerus) (прим. к б. 183). - Басня Лафонтена дала сюжет для двух комедий: "Bertrand et Raton", Скриба, и "Le marron du feu", Альфреда де Мюссе. На русский язык, кроме Измайлова, басню переводил Сумароков ("Мартышка и Кошка"); указывали также на сходство ее, хотя и отдаленно, с басней Крылова: "Два мальчика". 
187. Коршун и Соловей 
(Le Milan et le Rossignol) 
Однажды Коршун, вор известный, 
Всех петухов и кур в селе перепугал. 
Но ребятишек крик разбойника угнал 
В дубраву. Как назло, там Соловей чудесный 
В объятья хищнику попал. 
Глашатай вешних дней просил себе пощады: 
"Что толку съесть того, в ком лишь одни рулады? 
Прослушай песенку мою, 
Освободи меня скорее! 
Тебе спою я о Терее 
И о любви его спою..." 
-А кто такой Терей? Знать, лакомое блюдо 
Для нас, для коршунов?.. -О нет! то прежде был 
Влюбленный царь: отсюда 
Песнь страстная моя. Его безумный пыл 
Мне чувство сладкое внушил 
И трепет страсти безрассудной; 
Потешу я тебя такою песнью чудной, 
Что в восхищенье ты придешь: 
Всем любо пение мое и неги дрожь 
В любовном гимне... 
Тут Коршун перебил:-Хорош! 
Недурно сказано! Я голоден, а ты мне 
Свой голосок суешь... 
-Знай, я беседую нередко и с царями. 
-Ну, если попадешь к царю в объятья, пой, 
Морочь его тогда своими чудесами; 
А коршунам рулад не надо, милый мой: 
Ведь у голодного-то брюха 
Нет уха! 
П. Порфиров. 
Из сборника Абстемия (прим. к б. 24). -Относительно царя Терея см. прим. к б. 57. На русский язык басня была переведена отдаленно Сумароковым ("Коршун и Соловей") и Жуковским ("Сокол и Филомела"). 
188. Пастух и его Стадо 
(Le Berger et son Troupeau) 
Что ж это? Неужель таков уже обычай, 
Что волку каждый раз из стада моего 
Хотя одна овца достанется добычей! 
Что за глупцы от волка одного
Их больше тысячи - спасти мне не сумели 
Бедняжечку Робэн! по городу она 
За мною бегала. На звук моей свирели 
Мне откликалася. Послушна и умна, 
Она меня блеянием встречала 
И издали меня от прочих отличала. 
Ах, бедная Робэн!" 
Оплакав так ее, 
Речь к Стаду стал держать пастух Гильо. 
Овец, баранов, всех, до маленьких ягнят, 
Он умолял волкам не поддаваться: 
Их больше тысячи! И, если захотят, 
Они с волками могут потягаться! 
Тут все клялись во имя общей чести 
От страха не бежать и всем держаться вместе. 
- Мы волка задушить сумеем, господин, 
За то, что погубил он милую Робэн! 
Сказали все. - Клянемся головой! 
Гильо поздравил их с решимостью такой. 
Но только сумерки сгустились, вдруг смущенье: 
Почудился всем волк. Кому и было лень, 
Всяк бросился бежать в паническом смятеньи. 
А это был не волк, а только тень. 
Солдаты трусы -им сродни. 
Как звери хищные, они 
Готовы биться бы с врагами; 
Но лишь опасность - и бaaoo 
В смятеньи все. Напрасный труд 
Их удержать примером иль словами. 
А. Зарин. 
Из сборника Абстемия. -Имя Робэна взято Лафонтеном у Рабле. Купец у него говорит Панургу: "Вас зовут Робэн-баран. Посмотрите на этого барана, его тоже зовут, как и вас, Робэном". 
189. Две Крысы, Яйцо и Лиса 
(Les deux Rats, le Renard et l'Oeuf) 
(Г-же де ла Саблиер). 
Ириса! петь хвалу всегда желал я вам, 
Но вы певцов отвергли фимиам; 
На смертных остальных вы непохожи в этом, 
Желающих всегда хвалений быть предметом; 
Красавицам, монархам, божествам 
Влечение подобное пристойно, 
И осуждать его здесь было б недостойно. 
Напиток сладостный, волшебный нектар тот, 
Который издавна певцами прославляем, 
Каким земных богов мы часто опьяняем 
(Охотно от него сам Громовержец пьет), 
Ириса, похвалой зовется тот напиток. 
Вы предпочли ему приятный разговор, 
Предметов для него всегда у вас избыток, 
Вам даже изредка любезен милый вздор 
(Хотя последнему никто бы не дал веры); 
Но свет в сужденьях близорук. 
По мненью моему, и шутки, и химеры, 
В беседе кстати все - от вздора до наук, 
Все быть должно предметом разговора. 
Дары свои так рассыпает Флора, 
Но всякому цветку - его черед: 
Из каждого пчела извлечь сумеет мед. 
Позвольте же коснуться мне вопросов 
Той философии, которая слывет 
У нас новейшею. Нам говорит философ, 
Две Крысы, Яйцо и Лиса 
Что духа нет, есть только плоть одна, 
И каждое животное - машина, 
В которой действует известная пружина, 
В движение приведена. 
Не таковы ль часы с заводом, 
Идущие всегда одним и тем же ходом? 
Откройте же ее, взгляните в глубину, 
Пружину вы увидите одну, 
Она ближайшую спешит привесть в движенье, 
Пока не зазвонит известный механизм. 
Таков, по мненью их, животных организм. 
Машиной каждой впечатленье 
Воспринимается, и так же в свой черед 
Она толчок a?oaei передает. 
Но как же делается это? 
Здесь приведу я смысл ответа. 
Согласно этому ученью, лишены 
Животные сознания и воли: 
В них радость и печаль, любовь и чувство боли 
Необходимостью одною рождены. 
Так что ж они?-Часы!.. А что же мы такое? 
О, мы - совсем другое. 
Различие Декарт нам поясняет сам, 
Декарт, которому наверно был бы храм 
Языческим воздвигнут веком; 
Меж разумом и человеком 
Он - нечто среднее. Так, получеловек 
И полуустрица - иной слуга вовек. 
Вот каковы Декарта рассужденья: 
"Один я одарен способностью мышленья. 
Что занимает мысль мою 
Один я это сознаю". 
Известно вам, что если б размышляли 
Животные, они едва ли 
Могли бы в том отдать себе отчет. 
Декарт же далее идет 
И утверждает он, что действия животных 
Зависят от одних влияний безотчетных, 
Что рассуждать они не могут никогда. 
Мы с вами этому поверим без труда; 
И тем не менее, когда, травимый псами, 
Напуганный людскими голосами 
И звуками рогов, предвестников побед, 
Маститый зверь, достигший лет преклонных, 
Олень старается напрасно спутать след, 
От ярости лiaoоa, погоней распаленных, 
Он уклоняется, оленя юных лет 
Подставив им взамен. И как его уловки, 
Которыми продлить свои он хочет дни, 
Как хитрости его, его обходы ловки! 
Достойны участи счастливейшей они 
И славного вождя. Но гончих разъяренных 
Добычей он становится в борьбе, 
Иных трофеев не стяжав себе. 
Когда птенцов своих, едва лишь оперенных 
И не умеющих летать, 
В опасности их куропатка-мать 
Увидит вдруг, искусно притворяясь, 
Что пулею в крыло поражена, 
Охотника и пса старается она 
Отвлечь к себе. Когда же тот, кидаясь, 
Готовится схватить ее, легко 
Она взлетает высоко, 
Над их смущением как будто издеваясь. 
Близ севера есть дальняя страна. 
Как в первобытные глухие времена, 
Там люди все живут в невежестве глубоком; 
Зато животные сооружают там 
Над быстрою рекою иль потоком 
Сооружения, подобные мостам. 
Искусно строятся животными плотины: 
Настилка из досок, затем из твердой глины. 
Под предводительством главнейших мастеров 
Работает артель бобров. 
Известная во время оно. 
Что перед этою - республика Платона? 
Лишь только настает холодная зима, 
Бобрами строятся удобные дома, 
И по мостам они свершают переходы, 
Меж тем как дикари переплывают воды. 
Что лишены животные ума, 
Я верить не могу и я скажу вам больше: 
Герой, пред кем дрожит турецкая земля, 
Мне сообщил рассказ, король великий Польши, 
А лжи не может быть в устах у короля. 
Король рассказывал, что на его границе 
Из рода в род ведут войну зверьки, 
Которые зовутся байбаки; 
Они сродни приходятся лисице. 
И столь искусная война 
Едва ли меж людьми бывала ведена: 
Разведчики, летучие отряды, 
Шпионы, вылазки, засады, 
Все ухищренья, без числа, 
Науки, Стиксом порожденной, 
Которая героям жизнь дала. 
Дабы почтить хвалою заслужённой 
Их подвиги, пусть Ахерон 
Нам возвратит великого Гомера; 
Пусть также и Декарт нам будет возвращен. 
По поводу столь дивного примера, 
Хочу я знать: что возразил бы он? 
Пусть говорят: животных организмы 
Лишь сложные природы механизмы, 
Телесной памятью одной одарены, 
И побуждения другого им не надо 
Для действий, вроде тех, что мной приведены. 
Им служит память местом склада: 
Ища предмет знакомый в нем, 
Они идут знакомым им путем, 
И повторяется все в том же направленьи 
Такое ж самое явленье; 
Но мысли в них руководящей нет. 
Мы действуем не так. Инстинкт или предмет 
Не служит точкой нам исходной, 
Мы побуждаемы лишь волею свободной. 
Начало высшее во мне заключено 
И существо мое ему подчинено; 
Начало это, будучи духовным, 
Отделено от тела, и оно 
Является у нас властителем верховным 
Всех действий. Но какая связь 
Незримая, меж них установясь, 
Его соединяет с телом, 
Кто властен разрешить в определеньи смелом? 
Владеет хорошо орудием рука;