1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 
То, что ты строишь, есть цельность,
   
Эти основы глубоки
   
И далеко досягают,
   
В этом я нечто узнал.
   
Знание взяв за причину,
   
Мы еще все не у цели,
   
Но, понимая природу,
   
Все разветвленья ее,
   
Ты говоришь- мы свободны,
   
Вольности мы достигаем,—
   
В этом законе рожденья
   
Новый закон есть в зерне.
   
Душу соделавши чистой,
   
«Я» возведя в очищенье,
   
Ты говоришь мне, что в этом
   
Освобождения «путь.
   
Если причину мы встретим
   
С действием вместе,— в слияньи
   
Этом возврат есть к рожденью,
   
К сложным препонам его:
   
В семени скрытый зародыш
   
Может огнем и водою,
   
Может землею и ветром
   
Видимо быть истреблен,—
   
Встретя же, силой стеченья,
   
Благоприятность условий,
   
Он оживет, без причины
   
Явной, желаньем влеком.
   
Также и те, что достигли
   
Той предположенной воли,
   
В помысле «Я» сохраняя,
   
Мысль о живых существах,
   
Все не достигли до цели,
   
Нет им конечной свободы,
   
Прошлое тонко влияет,
   
Сердце — в несчетности лет.
   
Ты говоришь, что свобода
   
От ограниченной жизни
   
С нами, когда мы отбросим
   
Самую мысль о душе.
   
Как же распустишь веревки,
   
Душу связавшие прочно?
   
Если ты свойствами связан,
   
Где же тут вольность тогда?
   
Гуна и гуни — два слова,
   
Свойство, предмет — два понятья,
   
Разны они в представленьи,
   
Но по основе — одно.
   
Если ты скажешь, что можешь,
   
Свойства предмета отнявши,
   
Самый предмет не разрушить,
   
Это же вовсе не так.
   
Жар от огня ты отнимешь,
   
Нет и огня вместе с этим,
   
Плоскость отнявши у тела,
   
Где же и тело тогда?
   
Свойства есть плоскость; содвинешь —
   
Самый предмет исчезает,
   
Гуна — поверхность предмета,
   
Гуни без гуны не быть.
   
Освобождение это,
   
Речь о котором была здесь,
   
Не достигает свободы,
   
Тело, как прежде, в цепях.
   
Также еще говоришь ты —
   
Чистое знанье есть вольность,
   
Если есть чистое знанье,—
   
Значит, и знающий есть.
   
Если есть знающий,— как же
   
Освободиться он может
   
От единичного «Знаю»
   
И от отдельного «Я»?
   
Если без личности знанье,
   
Значит, тогда познающим
   
Может чурбан быть и камень,
   
Тем, кто свершает,— конец.
   
Что мне здесь Арада молвил,
   
Сердце не сделало сытым,
   
Мудрости нет здесь вселенской,
   
Лучшего должен искать».
   
Путь свой направил он к Удре,
   
«Я» было снова в беседе,
   
«Мысль» и «He-мысль» обсудили,
   
Топь безысходной была.
   
Если возможность возврата
   
Не устранить от живого,
   
Освобождения нет здесь,
   
В цепи — повторно звено.
   
Удру царевич оставил,
   
К поискам путь свой направил,
   
В Гайю пришел он на Гору,
   
Где умерщвляется плоть.
   
Было там место, чье имя —
   
Пыточный Лес Уравильва,
   
Пять там подвижников, Бхикшу,
   
Раньше сошлись до него.
   
Как этих пять он увидел,
   
Чувства свои обуздавших,
   
В роще подвижничеств точных
   
Путь совершающих свой,
   
Мирных, спокойных, довольных,
   
Над Найраньджаной-рекою
   
Место близ них Бодгисаттва
   
Выбрал и в мысли вступил.
   
Ведая, сколь он упорно
   
Сердцем искал избавленья,
   
Бхикшу ему предложили
   
Ряд преклоненных услуг.
   
Знаки вниманья приявши,
   
Истово занял он место,
   
Как человек, что намерен
   
В благоговеньи пребыть.
   
К средствам прилежно прибег он
   
Для избежанья болезни,
   
Путь, чтобы старости минуть,
   
Путь, чтобы смерть победить.
   
Сердце свое обратил он
   
На умерщвление плоти,
   
На воздержанье от страсти,
   
Мысли о пище отверг.
   
Пост соблюдал он, какого
   
Не соблюсти человеку,
   
Был в безглагольной он мысли,
   
Шесть продолжал так годов.
   
По конопляному только
   
Зернышку ел каждодневно,
   
Тело его исхудало,
   
Тонкий и бледный он стал.
   
Все он искал пресеченья
   
Необозримого моря,
   
Думал все глубже, как можно
   
Смерть и рожденье стереть.
   
Мудрости сеть расчленяя,
   
Делая путь совершенным,
   
Все же он в этом не видел
   
Освобожденья еще.
   
Духом был волен, а телом
   
Легок, воздушно-утончен,
   
Имя его воссияло,
   
Славой он был вознесен,—
   
В нежной лазури означась,
   
Серп новолуний так светит.—
   
Кумуда, цвет сокровенный,
   
Так изливает свой дух.
   
Был господин того места;
   
Дочери, девы-царевны,
   
Обе пришли, чтоб увидеть
   
Этот измученный лик.
   
Он был иссохший и тонкий,
   
Словно увядшая ветка,
   
Круг шестилетья свершился,
   
Точка замкнула тот круг.
   
Муку рожденья и смерти
   
Он созерцал неотступно,
   
Здесь не увидел он средства
   
Вызвать взнесенный восторг.
   
Путь умерщвления плоти
   
Не был и средством тем прежним:
   
Там он, под деревом Джамбу,
   
Час вознесенный узнал.
   
Это, он думал, есть верный
   
Путь к просветленью восторга,
   
Это — дорога иная,
   
Не умерщвленная плоть.
   
Должен искать я, скорее,
   
Силы и мощи телесной,
   
Должен напитком и яством
   
Члены свои освежить.
   
Этим достигши довольства,
   
Разуму дам отдохнуть я,—
   
Если мой разум в покое,
   
В лад я безгласный вступлю.
   
Лад призовет восхищенье,
   
Взвеян, увижу я правду,
   
Силу постигши закона,
   
Этим распутаю все.
   
Так, в совершенном покое,
   
Старость и смерть устраню я;
   
Пищею жизнь подкрепивши,
   
Светлый закон я свершу.
   
Тщательно это продумав,
   
В водах реки он купался,
   
Выйти хотел, и не мог он,
   
Столь истощенным он был.
   
Ветку к нему наклонивши,
   
Дух тут помог, небожитель,
   
Ветки рукой он коснулся,
   
Из Найраньджаны исшел.
   
Этой порою близ рощи
   
Главный пастух находился,
   
Старшая дочь его также,
   
Нандою звалась она.
   
Дэва, один, обратясь к ней,
   
Рек: «Бодгисаттва в той роще,
   
С благоговейным даяньем
   
Тотчас предстань перед ним».
   
С радостью Нанда Балада
   
К месту тому устремилась,
   
Из халцедонов браслеты
   
Млели на нежных руках.
   
Снежились те халцедоны,
   
Платье на ней голубело,
   
Спорили эти оттенки,
   
Как в пузыре водяном.
   
С сердцем простым и невинным,
   
Шла она быстрой стопою,
   
Пред Бодгисаттвой склонилась,
   
Рис благовонный неся.
   
Чистый тот дар предложила,
   
И не отверг Бодгисаттва,
   
Тотчас вкусил,— для нее же
   
Тотчас награда была.
   
Только поел, освежился,
   
Бодхи принять стал способен,
   
Члены его воссияли,
   
Сила еще возросла.
   
Сотни потоков, сливаясь,
   
Так устремляются в Море,
   
В яркости так прибывает
   
Первая четверть Луны.
   
Это пять Бхикшу, увидя,
   
Были объяты смущеньем,
   
Подозревая, что в сердце
   
Жар у него ослабел.
   
И, пятерых оставляя,
   
Был он один, как пошел он
   
К реву доброго знака,
   
К древу счастливой судьбы.
   
Там, под развесистым Бодхи,
   
Мог довершить он исканья,
   
Мог он достичь просветленья
   
В цельной его полноте.
   
Шел он по ровному месту,
   
Нежные травы сгибались,
   
Поступью львиною шел он,
   
И содрогалась земля.
   
И, пробудившись при этом,
   
Радостью был Каля Нага
   
Двигнут,— глаза открывая
   
Свету, воскликнул он так:
   
«В оное время, когда я
   
Видел, как Будды приходят,
   
Землетрясение было,
   
Знаменье то же теперь.
   
Доблести Муни столь мощны,
   
Так их величество грозно,
   
Что и Земля не способна
   
Выдержать их на себе.
   
Вот отчего в средоточьи
   
Долгие гулы проходят,
   
В Мире как Солнце восходит,
   
Ярким он блеском залит.
   
Голубоватые птицы
   
Мчатся, их вижу пять сотен,
   
Кружатся в лете направо,
   
Пересекая простор.
   
Льет освежающий ветер
   
Ласковость кротких дыханий,
   
Все эти дивные знаки
   
Те же, что в прежние дни.
   
Знаменья Будд миновавших!
   
Вижу я в том неоспорно,
   
Что Бодгисаттва достигнет
   
Мудрости высшей венца.
   
Вон от того человека,
   
Он от косца получает
   
Чистые гибкие травы,
   
Их возле древа простер.
   
Выпрямясь, там он садится,
   
Ноги скрестил под собою,
   
Их не небрежно кладет он,
   
В теле он весь закреплен.
   
Лик его твердый и четкий,
   
Как у небесного Наги,
   
И не покинет он места,
   
Замысел не довершив».
   
Так Каля Нага промолвил
   
Слово свое в подтвержденье,
   
Были небесные Наги
   
Радости полны живой.
   
Сдвинули веянье ветра,
   
Только тихонько он веял,
   
Стебли травы не дрожали,
   
Были недвижны листы.
   
Звери смотрели безгласно,
   
Взор их исполнен был чуда,
   
Это все знаменья были,
   
Что просветленье — придет.
  
  
   
    
13. МАРА
   
   
Сильный Риши, рода Риши,
   
Твердо сев под древом Бодхи,
   
Клятвой клялся — к воле полной
   
Совершенный путь пробить.
   
Духи, Наги, Сонмы Неба
   
Преисполнились восторгом.
   
Только Мара Дэвараджа,
   
Враг молитв, один скорбел.
   
Воин, царь пяти желаний,
   
Изощренный в деле битвы,
   
Враг всех ищущих свободы,
   
Справедливо назван — Злой.
   
Дочерей имел тот Мара,
   
Трех красивых и приятных,
   
Знала каждая, как в сердце
   
У мужей зажечь любовь.
   
Имя первой было Рати,
   
А звалась вторая Прити,
   
Третьей Тришна было имя,
   
Дэви высшая в любви.
   
Имя первой — Любострастье,
   
А второй — Услада мужа,
   
Имя третьей — Люборадость,
   
Три искусницы в любви.
   
Эти три, к отцу приблизясь,
   
Вместе все приблизясь к Злому,
   
Вопросили: «Чем смущен ты,
   
Чем ты ныне огорчен?»
   
И, свои смиривши чувства,
   
Дочерям отец промолвил:
   
«В мире ныне — мощный Муни,
   
Клятва — сильный шлем его.
   
Лук в руке его могучий,
   
В нем алмаз-стрела есть мудрость,
   
Овладеть он хочет миром,
   
Гибель царству моему.
   
С ним равняться не могу я,
   
Люди все в него поверят,
   
На пути его спасенья
   
Все прибежище найдут.
   
Будет пуст мой край богатый,
   
Но, пока закон нарушен,
   
Человеку нет защиты,
   
Око мудрости — не зрит.
   
И пока еще я силен,
   
Цель его я опрокину,
   
Я его стропила рину,
   
Он придет, а дом — пустой».
   
Взяв свой лук с пятью стрелами,—
   
С свитой женской и мужскою,—
   
Он пошел в ту рощу мира,
   
Чтоб лишить покоя плоть.
   
Видя, как спокойный Муни
   
Приготовился безгласно
   
Пересечь пустыню Моря,
   
Это Море трех миров,—
   
Лук он взял рукою левой
   
И, стрелу качнувши правой,
   
К Бодгисаттве обращаясь,
   
Молвил: «Кшатрия! Восстань!
   
Испугаться будет впору,
   
Смерть твоя в засаде близкой,
   
Воплощай свою молельность,
   
Свой же замысел оставь.
   
Не ищи освобожденья
   
Для других, будь милосердным,
   
Миротворь,— награду примешь,
   
Путь свершив свой, в Небесах.
   
Это — торная дорога,
   
Победители ходили,
   
Люди знатные, и Риши,
   
И цари — дорогой той.
   
Если ж ты сейчас не встанешь,
   
Осмотрительно подумай,
   
Свой обет отбрось, не жаждай,
   
Чтобы взвизгнула стрела.
   
Помнишь, Аида, внук Сомы,
   
Чуть стрела его коснулась,
   
Словно в вихре, сумасшедший,
   
Тотчас разум потерял.
   
Помнишь, Вимала, подвижник,
   
Чуть свистящую услышал,—
   
Потемнел в своей природе,
   
Изменился сам в себе.
   
Что же можешь ты, последыш?
   
Что ты можешь, запоздалый?
   
Как стрелы моей избегнешь?
   
Встань немедля! Прочь скорей!
   
Гнойный яд в стреле проворной,
   
Где ударит,— строит козни.
   
Вот, я целю! Что ж, еще ли
   
Будешь в лик беды глядеть?
   
Не боишься? Не трепещешь
   
Ты стрелы, несущей гибель?»
   
Так хотел, угрозой, Мара
   
Бодгисаттву устрашить.
   
Но меж тем у Бодгисаттвы
   
Сердце двигнутым не стало,
   
В сердце не было сомненья,
   
Страх над ним не тяготел.
   
И стрела, скользнув, мелькнула,
   
Впереди ж стояли девы,
   
Но не видел Бодгисаттва
   
Ни стрелы, ни этих трех.
   
Мара был смущен сомненьем
   
И воскликнул с бормотаньем:
   
«Дева снежных гор стреляла,
   
Магесвара ранен был,
   
Изменить был должен дух свой,
   
Бодгисаттва ж неподвижен,
   
На стрелу не смотрит даже,
   
Ни на трех небесных дев.
   
Хоть бы искра пробудилась
   
В нем любовного хотенья!
   
Нужно воинство собрать мне,
   
Силой страшной утеснить».
   
Только Мара так подумал,
   
Вот уж воинство явилось,
   
Так внезапно сгромоздилось,
   
Каждый в облике своем.
   
И одни держали копья,
   
У других мечи сверкали,
   
А иные, вырвав древо,
   
Помавали тем стволом.
   
У иных сверкали искры
   
От алмазных тяжких палиц,
   
У других иное было,
   
Лязг доспехов всех родов.
   
Голова одних свиная,
   
У других как будто рыбья,
   
Те — коням подобны быстрым,
   
Те — подобные ослам.
   
Лик иных был лик змеиный,
   
Лик быка, и облик тигра,
   
И подобные дракону,
   
Львиноглавые скоты.
   
На одном, иные, теле
   
Много шей и глав носили,
   
Глаз один на лицах многих,
   
Лик один, но много глаз.
   
С крутобрюхими телами,
   
А другие точно складка,
   
Весь живот как провалился,
   
Ноги тонкие одни.
   
У иных узлом колени,
   
Ляжки жирные раздулись,
   
У иных не ногти — когти,
   
Закорючены крючком.
   
Безголовые там были,
   
Те безгруды, те безлики,
   
Две ноги, а тел не мало,
   
Лики пепельней золы.
   
Грубы вздувшиеся лица,
   
Так разлезлись, что взирают
   
Не туда-сюда, а всюду,
   
Смотрит выпученный глаз.
   
Рядом с ликом цвета пепла
   
Лик звезды, всходящей утром,
   
Те — как пар воспламененный,
   
Те — ушами — точно слон.
   
Горб у тех горе подобен,
   
Те и наги, и мохнаты,
   
В кожи, в шкуры те одеты,
   
Ало-белый в лицах цвет.
   
Те глядят в змеиной коже,
   
Те — как тигр — готовы прыгнуть,
   
Те — в бубенчиках и кольцах,
   
Эти с волосом как винт.
   
Эти — волосы по телу
   
Словно плащ распространили,
   
Те еще — сосут дыханье,
   
Те еще — крадут тела.
   
Эти с воплями танцуют,
   
Эти пляшут, сжавши ноги,
   
Эти бьют один другого,
   
Эти вьются колесом.
   
Эти скачут меж деревьев,
   
Эти воют, эти лают,
   
Те — вопят охриплым вопом,
   
Те пронзительно кричат.
   
Дрожь идет в Земле великой
   
От смешения злых шумов,
   
Окружила древо Бодхи
   
Та бесовская толпа.
   
С четырех сторон уродство.
   
Над собою изогнувшись,
   
Тело рвут свое на части,
   
Эти жрут его сполна.
   
С четырех сторон окрестных
   
Изрыгают дым и пламя,
   
Вихри, бури отовсюду,
   
Сотрясается гора.
   
Пар, огонь и ветер с пылью
   
Тьму, как деготь, созидают,
   
Смоляные дышат мраки,
   
Все невидимо кругом.
   
Дэвы, склонные к закону,
   
Также Наги все и Духи,
   
Раздражась на войско Мары,
   
Кровью плакали, смотря.
   
И великим братством, Боги,
   
Видя это искушенье,
   
С несмущенными сердцами,
   
Состраданием горя,
   
Все пришли, чтобы увидеть
   
Бодгисаттву, как сидит он
   
Так светло-невозмутимо,
   
Окружен толпою бесов.
   
Несосчитанные злые,