1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 
       

       

       

 ЦВЕТЫ ЗЛА      

       CIX

   РАЗРУШЕНЬЕ      

       

       

Меня преследует Злой Дух со всех   сторон;      

Неосязаемо вокруг меня витая,      

Нечистым пламенем мне грудь сжигает   он;      

Я им дышу, его вдыхая и глотая.      

       

То, образ женственно-пленительный   приняв,      

Когда душа полна святого вдохновенья,      

Весь – лицемерие средь мерзостных   забав,      

Мои уста сквернит напитком   преступленья;      

       

То истомленного от взоров Бога прочь      

В пустыни мертвые, где скука, страх и   ночь,      

Уводит силою таинственной внушенья,      

       

То вдруг насмешливо являет предо мной      

Одежд нечистых кровь и ран разверстых   гной,      

И час кровавого готовит Разрушенья.      

       

       

       CX

   МУЧЕНИЦА      

       

       КАРТИНА НЕИЗВЕСТНОГО   ХУДОЖНИКА      

       

Где над флаконами нависли складки   тканей,      

Где платья пышные влачатся по земле,      

Где кресел чувственных и строгих   изваяний      

Недвижен смутный строй в   полупрозрачной мгле;      

       

Где в душном воздухе искусственной   теплицы      

Подстерегает Смерть и дышит верный   яд,      

Где, заключенные в стеклянные   гробницы,      

Букеты льют, как вздох предсмертный,   аромат –      

       

Простерт безглавый труп: кровавою   струею      

Подушки напитав, как будто берега,      

Он вспрыснул простыни багровою росою,      

Как свежей влагою иссохшие луга.      

       

Как сонмы в сумраке кишащих   привидений,      

Чья бледность странная приковывает   взор,      

Сверкая множеством роскошных   украшений      

На груде черных кос, закрученных в   узор,      

       

Немая голова, как лютик, возле ложа      

Поставлена на стол,   бессмысленно-мертва,      

И смутно-беглый взгляд, как сумрак,   грудь тревожа,      

Случайно вырвавшись, горит едва-едва.      

       

На ложе брошен труп, бесстыдно и   небрежно      

Раскрыв сокровища таинственных   красот:      

Природы пышный дар, чья прелесть   неизбежно,      

Как роковой закон, к погибели влечет.      

       

Как память прошлого, ей ногу облекает      

Расшитый золотом, чуть розовый чулок,      

И в сумрак комнаты подвязка устремляет      

Алмазный, острый взор, как   вспыхнувший зрачок.      

       

Все говорит: и труп,   бесстыдно-одиноко      

На ложе брошенный, затопленный в   крови,      

Портрета мрачного предательское око –      

О черном призраке чудовищной любви,      

       

О дикой оргии, когда при взрывах   смеха      

Огонь лобзания воспламеняет ад,      

И им в ответ звучит сочувственное эхо      

Тех падших ангелов, что в складках   штор кружат.      

       

Как тонки линии плеча, где   дерзновенно      

Отпечатлели след кровавые струи!      

Как в чуткой талии красив изгиб   мгновенно      

Развившихся колец встревоженной змеи!      

       

Как молода она!.. Душой опустошенной      

Вся – скуки тягостным объятьям   предана,      

Порывам похоти и страсти   исступленной,      

Быть может, отдалась, безумствуя,   она?      

       

Иль нечестивец тот, в любви всегда   упорной      

Не истощив до дна ненасытимый пыл,      

Ее холодный труп, недвижный и   покорный,      

Страстей безмерностью бесстыдно   осквернил?      

       

Скажи, нечистый труп, ужель своей   рукою      

Он эту голову за пряди кос поднял,      

Ужель лобзания, не дрогнувши душою,      

Губами жаркими с холодных губ собрал!      

       

Вдали от шуток злых толпы и поруганья,      

От любопытного и праздного судьи,      

Вкушая вечный мир, спи, странное   созданье,      

В могиле роковой, в холодном забытьи!      

       

Он обойдет весь мир, но всюду к   изголовью      

Приникнет образ твой, тревожа смутный   сон,      

И не изменит он тебе, такой любовью      

С тобою, верная до гроба, обручен!      

       

       

       CXI

   ОСУЖДЕННЫЕ      

       

       

Как тварь дрожащая, прильнувшая к   пескам,      

Они вперяют взор туда, в просторы   моря;      

Неверны их шаги, их руки льнут к   рукам      

С истомой сладостной и робкой дрожью   горя.      

       

Одни еще зовут под говор ручейков      

Видения, полны признанья слов   стыдливых,      

Любви ребяческой восторгов боязливых,      

И ранят дерево зеленое кустов.      

       

Те, как монахини, походкой величавой      

Бредут среди холмов, где призрачной   гурьбой      

Все искушения плывут багровой лавой,      

Как ряд нагих грудей, Антоний[104], пред   тобой;      

       

А эти, ладонку прижав у страстной   груди,      

Прикрыв одеждами бичи, среди дубрав,      

Стеня, скитаются во мгле ночных   безлюдий,      

С слюною похоти потоки слез смешав.      

       

О девы-демоны, страдалицы святые,      

Для бесконечного покинувшие мир,      

Вы – стоны горькие, вы – слезы   пролитые,      

Вы чище Ангела, бесстыдней, чем   сатир.      

       

О сестры бедные! скорбя в мечтах о   каждой,      

В ваш ад за каждою я смело снизойду,      

Чтоб души, полные неутолимой жаждой,      

Как урны, полные любви, любить в аду!      

       

       

       CXII

   ДВЕ СЕСТРИЦЫ      

       

       

Разврат и Смерть, – трудясь, вы   на лобзанья щедры;      

Пусть ваши рубища труд вечный   истерзал,      

Но ваши пышные и девственные недры      

Деторождения позор не разверзал.      

       

Отверженник-поэт, что, обреченный   аду,      

Давно сменил очаг и ложе на вертеп.      

В вас обретет покой и горькую усладу:      

От угрызения спасут вертеп и склеп.      

       

Альков и черный гроб, как два родные   брата,      

В душе, что страшными восторгами   богата,      

Богохуления несчетные родят;      

       

Когда ж мой склеп Разврат замкнет   рукой тлетворной,      

Пусть над семьею мирт, собой чаруя взгляд,      

Твой кипарис[105], о Смерть, вдруг   встанет тенью черной!      

       

       

       CXIII

   ФОНТАН КРОВИ      

       

       

Струится кровь моя порою, как в   фонтане,      

Полна созвучьями ритмических рыданий.      

Она медлительно течет, журча, пока      

Повсюду ищет ран тревожная рука.      

       

Струясь вдоль города, как в замкнутой   поляне,      

Средь улиц островов обозначая грани,      

Поит всех жаждущих кровавая река      

И обагряет мир, безбрежно широка.      

       

Я заклинал вино – своей струей   обманной      

Душе грозящий страх хоть на день   усыпить;      

Но слух утончился, взор обострился странно;      

       

Я умолял Любовь забвение пролить;      

И вот, как ложем игл, истерзан дух   любовью,      

Сестер безжалостных поя своею кровью.      

       

       

       CXIV

   АЛЛЕГОРИЯ      

       

       

To – образ женщины с осанкой   величавой,      

Чья прядь в бокал вина бежит волной   курчавой,      

С чьей плоти каменной бесчувственно   скользят      

И когти похоти, и всех вертепов яд.      

Она стоит, глумясь над Смертью и   Развратом.      

А им, желанием все сокрушать объятым,      

Перед незыблемой, надменной Красотой      

Дано смирить порыв неудержимый свой.      

Султанша томностью, походкою – богиня;      

Лишь Магометов рай – одна ее святыня;      

Раскрыв объятья всем, она к себе   зовет      

Весь человеческий неисчислимый род.      

Ты знаешь, мудрая, чудовищная дева,      

Что и бесплодное твое желанно чрево,      

Что плоть прекрасная есть высочайший   дар,      

Что всепрощение – награда дивных чар;      

Чистилище и Ад ты презрела упорно;      

Когда же час пробьет исчезнуть в ночи   черной,      

Как вновь рожденная, спокойна и   горда,      

Ты узришь Смерти лик без гнева, без   стыда.      

       

       

       CXV

   БЕАТРИЧЕ[106]      

       

       

В пустыне выжженной, сухой и   раскаленной      

Природе жалобы слагал я,   исступленный,      

Точа в душе своей отравленный кинжал,      

Как вдруг при свете дня мне сердце   ужас сжал:      

Большое облако, предвестье страшной   бури,      

Спускалось на меня из солнечной   лазури,      

И стадо демонов оно несло с собой,      

Как злобных карликов, толпящихся   гурьбой.      

Но встречен холодно я был их скопом   шумным;      

Так встречная толпа глумится над   безумным.      

Они, шушукаясь, смеялись надо мной      

И щурились, глаза слегка прикрыв   рукой:      

       

«Смотрите, как смешна карикатура эта,      

Чьи позы – жалкая пародия Гамлета,      

Чей взор – смущение, чьи пряди ветер   рвет;      

Одно презрение у нас в груди найдет      

Потешный арлекин, бездельник, шут   убогий,      

Сумевший мастерски воспеть свои   тревоги      

И так пленить игрой искусных поз и   слов      

Цветы, источники, кузнечиков, орлов,      

Что даже мы, творцы всех старых   рубрик, рады      

Выслушивать его публичные тирады!»      

       

Гордец, вознесшийся высокою душой      

Над грозной тучею, над шумною толпой,      

Я отвести хотел главу от жалкой   своры;      

Но срам чудовищный мои узрели взоры..      

(И солнца светлая не дрогнула стезя!)      

Мою владычицу меж них увидел я:      

Она насмешливо моим слезам внимала      

И каждого из них развратно обнимала.      

       

       

       CXVI

   ПУТЕШЕСТВИЕ НА ОСТРОВ ЦИТЕРУ[107]      

       

       

Как птица, радостно порхая вкруг   снастей,      

Мой дух стремился вдаль, надеждой   окрыленный,      

И улетал корабль, как ангел,   опьяненный      

Лазурью ясною и золотом лучей.      

       

Вот остров сумрачный и черный… То –   Цитера,      

Превознесенная напевами страна;      

О, как безрадостна, безжизненна она!      

В ней – рай холостяков, в ней скучно   все и серо.      

       

Цитера, остров тайн и праздников   любви,      

Где всюду реет тень классической   Венеры,      

Будя в сердцах людей любовь и грусть   без меры,      

Как благовония тяжелые струи;      

       

Где лес зеленых мирт свои благоуханья      

Сливает с запахом священных белых   роз,      

Где дымкой ладана восходят волны   грез,      

Признания любви и вздохи обожанья;      

       

Где несмолкаемо воркуют голубки!      

– Цитера – груда скал, утес   бесплодный, мглистый,      

Где только слышатся пронзительные   свисты,      

Где ужас узрел я, исполненный тоски!      

       

О нет! То не был храм, окутанный   тенями,      

Где жрица юная, прекрасна и легка,      

Приоткрывая грудь дыханью ветерка,      

В цветы влюбленная, сжигала плоть   огнями;      

       

Лишь только белые спугнули паруса      

Птиц возле берега и мы к нему   пристали,      

Три черные столба нежданно нам   предстали,      

Как кипарисов ряд, взбегая в небеса.      

       

На труп повешенный насев со всех   сторон,      

Добычу вороны безжалостно терзали      

И клювы грязные, как долота, вонзали      

Во все места, и был он кровью   обагрен.      

       

Зияли дырами два глаза, а кишки      

Из чрева полого текли волной   тлетворной,      

И палачи, едой пресытившись позорной,      

Срывали с остова истлевшие куски.      

       

И морды вверх подняв, под этим трупом   вкруг      

Кишели жадные стада четвероногих,      

Где самый крупный зверь средь стаи   мелких многих      

Был главным палачом с толпою верных   слуг.      

       

А ты, Цитеры сын, дитя небес   прекрасных!      

Все издевательства безмолвно ты   сносил,      

Как искупление по воле высших сил      

Всех культов мерзостных и всех грехов   ужасных.      

       

Твои страдания, потешный труп, –   мои!      

Пока я созерцал разодранные члены,      

Вдруг поднялись во мне потоки желчной   пены,      

Как рвота горькая, как давних слез   ручьи.      

       

Перед тобой, бедняк, не в силах   побороть      

Я был забытый бред среди камней   Цитеры;      

Клюв острый ворона и челюсти пантеры      

Опять, как некогда, в мою вонзились   плоть!      

       

Лазурь была чиста, и было гладко   море;      

А мозг окутал мрак, и, гибелью дыша,      

Себя окутала навек моя душа      

Тяжелым саваном зловещих аллегорий.      

       

На острове Любви я мог ли не узнать      

Под перекладиной свое изображенье?..      

О, дай мне власть, Господь, без дрожи   отвращенья      

И душу бедную и тело созерцать!      

       

       

       CXVII

   АМУР И ЧЕРЕП[108]      

       

       СТАРИННАЯ ВИНЬЕТКА      

       

Амур бесстыдно и проворно      

   На череп мира сел,      

Как царь на троне, и задорно      

   И беззаботно смел;      

       

Хохочет он – и выдувает      

   Рой круглых пузырей,      

И каждый в небо уплывает,      

   К другим мирам, скорей.      

       

Но каждый хрупкий шар, сверкая,      

   Высоко вознесен,      

Вдруг лопнет, душу испуская,      

   Как золотистый сон.      

       

И каждый раз, вздохнув глубоко,      

   Печалится мертвец:      

– Игре веселой и жестокой      

   Настанет ли конец?      

       

Иль ты, палач, не замечаешь,      

   Что в воздух вновь и вновь      

Мой мозг безумно расточаешь      

   И плоть мою и кровь!      

       

       

       

 МЯТЕЖ      

       CXVIII

   ОТРЕЧЕНИЕ СВ. ПЕТРА[109]      

       

       

Творец! анафемы, как грозная волна,      

Несутся в высь, к твоим блаженным   серафимам.      

Под ропот их ты спишь в покое   нерушимом,      

Как яростный тиран, упившийся вина!      

       

Творец! затерзанных и мучеников крики      

Тебе пьянящею симфонией звучат;      

Ужель все пытки их, родя кровавый   чад,      

Не переполнили еще твой свод великий?      

       

Исус! Ты помнишь ли свой Гефсиманский   сад?[110]      

Кому молился ты, коленопреклоненный?      

Тому ль, кто хохотал, заслышав   отдаленный      

Позорный стук гвоздей, твоим мученьям   рад?      

       

Когда божественность безумно   осквернялась      

Развратом стражников и гнусной сворой   слуг,      

Когда шипы венца вонзились в череп   вдруг,      

Где человечество несметное вмещалось,      

       

Когда повиснул ты, и тела тягота      

Двух рук раскинутых вытягивала жилы,      

Когда кровавый пот струил твой лоб   унылый,      

И стал посмешищем вид твоего креста:      

       

Тогда мечтал ли ты о той поре   счастливой,      

Когда, свершая свой божественный   обет,      

Ослицей нежною ты был влеком, твой   след      

Цветами убран был и ветками оливы;      

       

Когда ты весь был гнев, когда рука   твоя      

Всех этих торгашей безжалостно   разила?      

Боль угрызения не раньше ли пронзила      

Твое ребро, Исус, чем острие копья[111]?      

       

– Я брошу этот мир без слез, без   огорчений:      

Здесь бьется жизнь, с мечтой деянье   разлуча;      

Пусть, обнажив свой меч, я сгибну от   меча, –      

О Петр, клянусь, ты прав в безумьи   отречений!      

       

       

       CXIX

   АВЕЛЬ И КАИН[112]      

       

       

       I      

Род Авеля! ты ешь и пьешь,      

Твой взор согрет улыбкой Бога;      

       

А ты, род Каинов, ползешь,      

И смерть в грязи – твоя дорога!      

       

Род Авеля! твой щедрый дар      

У Серафима нос щекочет;      

       

Род Каина! проклятых кар      

Твоих убавить Бог не хочет!      

       

Род Авеля! твой сев возрос,      

Твой тучен скот – и пышны оба;      

       

Род Каина! как старый пес,      

В тебе рычит твоя утроба!      

       

Род Авеля! зимой очаг      

Тебя согреет в должной мере;      

       

Род Каина! ты вечно наг,      

Ты, как шакал, дрожишь в пещере.      

       

Род Авеля! и плоть и кость      

Твои, любя, потомство множит;      

       

Род Каина, весь – страсть и злость,      

Чужой восторг лишь видеть может!      

       

Род Авеля! в лесах клопы      

С тобой поспорят в размноженьи;      

       

Род Каина! не все ль тропы      

Тебе сулят изнеможенье?      

       

       II      

Род Авеля! Твой труп пожрут      

Земли дымящиеся недра;      

       

Род Каина! за гнет и труд      

Твой враг тебе заплатит щедро!      

       

Род Авеля! в последний миг      

       

Что меч, коль вкруг рогатин много?      

       

Род Каина небес достиг      

И наземь низвергает Бога!      

       

       

       CXX

   ЛИТАНИЯ[113]   САТАНЕ      

       

       

О ты, всех Ангелов мудрейший, славный   гений,      

О Бог развенчанный, лишенный   песнопений!      

       

  Мои томления помилуй, Сатана!      

       

Владыка изгнанный, безвинно   осужденный,      

Чтоб с силой новою воспрянуть,   побежденный!      

       

  Мои томления помилуй, Сатана!      

       

Ты, царь всеведущий, подземных стран   владыко,      

Целитель душ больных от горести   великой!      

       

  Мои томления помилуй, Сатана!      

       

Для всех отверженцев, всех парий,   прокаженных      

Путь указующий к обителям блаженных!      

       

  Мои томления помилуй, Сатана!      

       

Любовник Смерти, Ты, для нас родивший   с нею      

Надежду, – милую, но призрачную   фею!..      

       

  Мои томления помилуй, Сатана!      

       

Ты, осужденному дающий взор холодный,      

Чтоб с эшафота суд изречь толпе   народной!      

       

  Мои томления помилуй, Сатана!