1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 
– Робин  Гуд, друг Аллана Клера, – прошептала леди Кристабель.    

– Да,  Робин Гуд и его веселые лесные братья, – ответил наш герой и обвел  взглядом отряд лесников, незаметно окруживших людей сэра Тристрама.    

И в ту  же минуту к ногам леди Кристабель бросился изящно одетый молодой кавалер.    

– Аллан  Клер! Мой дорогой Аллан Клер! – воскликнула девушка, складывая руки. –  Да благословит вас Бог за то, что вы не забыли меня!    

– Ваше  преосвященство, – сказал Робин Гуд, подходя к епископу с почтительным  видом и обнаженной головой, – вы собирались против всех законов  человеческих и божеских соединить два существа, которым Небо не предначертало  жить под одним кровом. Посмотрите на эту юную девушку, посмотрите на человека,  которого из-за своей ненасытной жадности отец хотел дать ей в мужья. С раннею  детства леди Кристабель помолвлена с рыцарем Алланом Клером. Он, как и она,  молод, богат и знатен, он любит ее, и мы смиренно просим вас освятить их союз.    

– Я  возражаю против этого брака, – крикнул барон, пытаясь высвободиться из рук  Маленького Джона, на долю которого выпала забота его удерживать.    

– Тихо,  жестокосердый человек! – воскликнул Робин Гуд. – Ты еще смеешь что-то  говорить в святой церкви и отказываться от своего обещания, которое ты дал!    

– Я  не давал никаких обещаний, – прорычал лорд Фиц-Олвин.    

– Ваше  преосвященство, – повторил Робин Гуд, – угодно ли вам обвенчать этих  молодых людей?    

– Я  не могу этого сделать без согласия лорда Фиц-Олвина, – ответил епископ  Херефордский.    

– А  я согласия не дам никогда! – крикнул барон.    

– Ваше  преосвященство, – продолжал Робин, не обращая ни малейшего внимания на  вопли старика, – я жду вашего окончательного решения.    

– Я  не могу взять на себя ответственность удовлетворить вашу просьбу, –  ответил епископ, – оглашение не было сделано, а закон требует…    

    

– Мы  исполним закон, – сказал Робин. – Друг Маленький Джон, перелайте  сиятельного лорда на время одному из ваших людей, и сделайте оглашение.    

Маленький  Джон повиновался и трижды объявил о предстоящей свадьбе Аллана Клера и леди Кристабель  Фиц-Олвин. Но епископ снова отказался благословить их союз.    

– Это  ваше окончательное решение, ваше преосвященство? – спросил Робин.    

– Да, –  ответил епископ.    

– Пусть  будет так. Я это предвидел, и мы привезли с собой лицо, которое имеет право исполнять  священнические обязанности. Отец мой, – продолжал Робин, обращаясь к  старику, который скромно держался в стороне, – соблаговолите войти в  часовню, супруги последуют за вами.    

Пилигрим,  который помог освободить Уилла, медленно подошел к Робину.    

– Я  готов, сын мой, – сказал он, – я буду молить Господа помочь  страждущим и простить злым.    

Без  всякого шума, чему немало способствовало присутствие веселых братьев, свита  сэра Тристрама и барона вошла в церковь, и обряд начался. Епископ удалился;  лорд Тристрам жалобно стонал, а лорд Фиц-Олвин глухо бормотал какие-то угрозы.    

– Кто  отдает эту девицу в жены этому мужчине? – спросил старик, простирая  дрожащие руки над головой Кристабель, стоявшей перед ним на коленях.    

– Угодно  вам ответить, милорд? – спросил Робин Гуд.    

– Умоляю  вас, отец! – сказала девушка.    

– Нет,  тысячу раз нет! – закричал барон, совершенно вышедший из себя.    

– Поскольку  отец этой благородной девицы отказывается выполнить данное им клятвенное  обещание, его место займу я. Я, Робин Гуд, отдаю в жены рыцарю Аллану Клеру  леди Кристабель Фиц-Олвин.    

Вся  дальнейшая церемония прошла беспрепятственно.    

Как  только Аллан Клер и леди Кристабель были обвенчаны, в дверях церкви появилось семейство  Гэмвеллов.    

Робин  Гуд пошел навстречу Марианне и подвел ее к алтарю, а за ним подошли Уильям и  Мод.    

Проходя  мимо Робина, благоговейно опустившегося на колени рядом с Марианной, Уилл  шепнул ему:    

– Наконец-то,  друг мой Роб, настал счастливый день! Только взгляните на Мод: до чего же она  хороша! А как громко бьется ее сердечко!    

– Тише,  Уилл, молитесь, и да услышит нас Господь!    

– Да,  я буду молиться, буду молиться всей душой, – ответил молодой человек.    

Пилигрим  благословил обе новые пары и, воздев дрожащие руки, просил Господа простереть  над ними свою милосердную десницу.    

– Мод,  милая Мод, – вскричал Уильям, как только они вышли из церкви, –  наконец-то ты стала моей женой, моей любимой женой! Я был так огорчен всеми  этими задержками, что с трудом могу поверить в свое счастье. Я с ума схожу от  радости. Ты моя, только моя! Ты хорошо молилась, Мод? Ты просила Богоматерь,  чтобы она подарила нам во все дни нашей жизни такое же счастье, как сегодня?    

Мод и  смеялась и плакала; сердце ее было переполнено любовью и благодарностью к милому,  доброму Уильяму.    

Женитьба  Робина доставила такую радость веселым лесным братьям, что, выйдя из церкви,  они грянули дружное «ура».    

– Горлопаны! –  проворчал лорд Фиц-Олвин, с большой неохотой шагая за Маленьким Джоном, который  самым вежливым образом предложил ему покинуть церковь.    

Несколько  минут спустя церковь совсем опустела. Лорд Фиц-Олвин и сэр Тристрам, оставленные  без лошадей, грустно поддерживая друг друга, в совершенно расстроенных чувствах  медленно брели по дороге к замку.    

– Фиц-Олвин, –  сказал, ковыляя, старик, – вы вернете мне миллион золотых, которые я вам  доверил.    

– Ну  уж нет, сэр Тристрам, я в ваших несчастьях неповинен. Если бы вы послушались  моих советов, этой беды бы не случилось. Когда б вы обвенчались в часовне  замка, было бы обеспечено и ваше, и мое счастье. Но вы предпочли огласку тайне  и яркий свет – темноте, и вот вам итог. Глядите, этот негодяй уводит мою дочь!  И мне надо возместить убыток: миллион я оставлю себе!    

Возвращаясь  в Ноттингем таким же плачевным образом, как и их господа, слуги держались  позади них и тихо посмеивались над удивительным происшествием.    

Свадебный  же поезд в сопровождении веселых лесных братьев быстро исчез в глубине леса.  Старый лес как будто помолодел, принимая счастливых новобрачных, и деревья,  освеженные утренней росой, склоняли свои зеленые ветви к лицам гостей; между  вековыми дубами, раскидистыми вязами и стройными тополями были развешаны  длинные гирлянды из цветов и листьев. Время от времени из чащи выскакивал олень  с венком из цветов на рогах, как какое-то мифологическое божество, дорогу  перебегал олененок, украшенный лентами, а зеленую лужайку пересекала лань с  цветочной гирляндой на шее. На большой поляне был накрыт стол, все было подготовлено  для танцев и игр – одним слоном, сделано все, чтобы гости могли развлекаться в  свое удовольствие.    

Из  Ноттингема на праздник, устроенный Робин Гудом, пришло много хорошеньких девушек,  и среди собравшихся царила полная сердечность.    

Мод и  Уильям, обнявшись, прогуливались вдвоем по дорожке рядом с площадкой для танцев.  На душе у них было радостно, они улыбались друг другу, но тут перед ними  предстал брат Тук.    

– Ну,  так что, храбрый Тук, веселый Джилл, мой толстый брат, – смеясь,  воскликнул Уилл, – ты пришел сюда с намерением прогуляться вместе с нами?  Добро пожаловать, Джилл, друг мой любезный, и доставь мне удовольствие, взгляни  на сокровище души моей, мою любимую женушку, самое дорогое из всего, что у меня  есть. Взгляни на этого ангела, Джилл, и скажи мне, существует ли где-нибудь на  земле создание, обворожительнее моей милой Мод? Но сдается мне, дружище  Тук, – добавил молодой человек с интересом вглядываясь в озабоченное лицо  монаха, – сдается мне, что ты печален. Что с тобой? Расскажи нам о своих  печалях, я попробую тебя утешить. Мод, душенька, поговори с ним ласково; идем с  нами, Джилл, ты мне расскажешь, что с тобой, а я тебе расскажу о моей жене, и,  слушая мои сердечные тайны, ты и сам помолодеешь сердцем.    

– Мне  нечего рассказывать тебе, Уилл, – ответил монах, слегка запинаясь, –  и я счастлив, что ты получил все, что желал.    

– Это  не мешает мне, дружище Тук, с искренней грустью видеть, что лицо твое омрачено  печалью. И все же скажи мне, что с тобой?    

– Да  ничего, – ответил монах, – ничего, просто одна мысль взбрела мне и  голову; то искорка тлеет в моем мозгу, кошка скребет на сердце. Уж не знаю,  Уилл, должен ли я тебе об этом говорить: несколько лет тому назад я питал  надежду, что маленькая колдунья, которая так нежно прижимается сейчас к тебе,  будет моим лучиком солнца, радостью моей жизни, самой большой моей  драгоценностью.    

– Как,  бедняга Тук, ты так сильно любил мою красавицу Мод?    

– Да,  Уильям.    

– Ты  же знал ее еще до того, как с ней познакомился Робин, если я не ошибаюсь?    

– Да,  до того.    

– И  ты ее любил?    

– Увы! –  вздохнул монах.    

– Да  разве могло быть иначе? – нежно сказал Уилл, целуя руку своей жены. –  И Робин полюбил ее с первого взгляда, и я боготворю ее с того дня, как увидел;  и теперь, наконец-то, Мод, наконец-то ты моя!    

За этими  словами последовало молчание; монах опустил голову, а Мод, покраснев, улыбалась  мужу.    

– Надеюсь  все же, дружище Тук, – сердечно продолжал Уильям, – что мое счастье  не причиняет тебе страданий. Да, сегодня я счастлив, но я дорогой ценой купил  великое счастье называть Мод своей любимой женой. Ты же не знал мук отвергнутой  любви, не знал изгнания, не изнывал каждый день от тоски вдали от любимой, не  потерял на этом и силы, и здоровье, и покой!    

Перечисляя  все постигшие его горести, Уилл поднял глаза на красное лицо монаха, и им  овладел неудержимый смех.    

Брат Тук  весил по меньшей мере двести фунтов, а его круглое лицо напоминало полную луну.    

Мод  поняла причину хохота мужа и присоединилась к нему, а брат Тук простодушно разделил  их веселье.    

– Да,  я чувствую себя прекрасно, – сказал он с милым добродушием, – но это  не значит… короче, я знаю, о чем я говорю. Клянусь милостью Матери Божьей,  добрые друзья мои, – добавил он, беря огромными ручищами сплетенные руки  новобрачных, – что я вам желаю самого большого счастья. Но, если правду  говорить, ваши газельи глаза, прелестная Мод, уже давно перевернули мою душу.  Ну, что уж теперь об этом думать! Я сам себе по этому поводу сделал строгое  внушение, постарался найти утешение в своих жестоких горестях и нашел его.    

– Нашли  утешение? – в один голос воскликнули Уильям и Мод.    

– Да, –  с улыбкой ответил Тук.    

– Юную  черноглазую девушку, которая сумела вас оценить по заслугам, мастер  Джилл? – кокетливо спросила Мод.    

Монах  расхохотался.    

– Да,  у моей утешительницы, – ответил он, – глазки и вправду блестят, а  губки розовые. Вы спрашиваете меня, милая Мод, сумела ли она оценить меня по  достоинству? Трудно сказать, ведь это особа легкомысленная, и не мне одному она  отвечает поцелуем на поцелуй.    

– И  вы ее любите! – воскликнул Уилл с жалостью и осуждением.    

– Да,  люблю, – ответил монах, – хотя, как я уже сказал, она ни с кем не  скупится на милости.    

– Но  это недостойная женщина! – покраснев, воскликнула Мод.    

– Как,  Тук, – добавил Уилл, – такое храброе сердце, такой честный человек,  как ты, мог привязаться к подобной особе? Чем любить такую женщину, я бы  скорее…    

– Тсс!  Потише, потише, – прервал его брат Тук, – осторожнее, Уилл.    

– Осторожнее?  Почему?    

– Потому  что не следует отзываться дурно об особе, которую сам ты не раз целовал.    

– Вы  целовали эту женщину?! – с упреком воскликнула Мод.    

– Мод,  это ложь, это ложь, Мод! – закричал Уильям.    

– Вовсе  не ложь, – спокойно продолжал монах, – целовали и не раз или два, а  двадцать раз!    

– О!  Уилл! Уилл!    

– Не  слушайте его, Мод, он обманывает вас. Ну, Тук, говорите правду: я целовал ту,  которую вы любите?    

– Да,  и я могу вам это доказать.    

– Слышите,  Уилл? – сказала чуть не плача Мод.    

– Слышу,  но ничего не понимаю, – ответил молодой человек. – Джилл, во имя  нашей старой дружбы, заклинаю вас привести сюда эту девушку, посмотрим, хватит  ли у нее дерзости подтвердить ваши слова.    

– Лучшего  и не надо, Уилл, и я готов спорить с тобой, что ты не только вынужден будешь  признаться в своей привязанности к ней, но и дать ей новые доказательства своих  чувств, и поцелуешь ее.    

– Я  не хочу, – сказала Мод, вцепившись обеими руками в руку Уилла, – не  хочу, чтобы он разговаривал с этой женщиной!    

– Он  будет говорить с ней, и он ее поцелует, – со странной настойчивостью  заявил монах.    

– Это  невозможно, – возразил Уилл.    

– Совершенно  невозможно, – добавила Мод.    

– Покажите  мне вашу возлюбленную, мастер Джилл, где она?    

– Ну  зачем вам это, Уилл? – сказала Мод. – У вас не может быть желания ее  видеть, и к тому же… к тому же, Уильям, мне кажется, что особа, о которой идет  речь, неподходящее знакомство для вашей жены.    

– Ты  права, милая моя женушка, – сказал Уилл, целуя Мод в лоб, – она  недостойна даже один миг смотреть на тебя. Дорогой Тук, – продолжал  Уилл, – ты очень обяжешь меня, если прекратишь свои шутки, они неприятны  Мод; у меня нет ни желания, ни даже любопытства встретиться с той, которую ты  любишь, поэтому давай не будем больше говорить об этом.    

– И  все же, я дал честное слово, и ты должен увидеться с ней, Улл.    

– Не  надо, не надо! – воскликнула Мод. – Уильям вовсе не жаждет этой  встречи, и мне она неприятна.    

– А  я хочу вам ее показать, – упрямо возразил Джилл, – вот она!    

И с  этими словами Тук вытащил из-под рясы серебряную флягу и, поднеся ее к глазам  Уилла, сказал:    

– Ну,  взгляни на мою красавицу-бутылку, на мое утешение, и посмей только сказать, что  ты ее ни разу не целовал!    

Новобрачные  рассмеялись от души.    

– Каюсь,  грешен, брат Тук, – воскликнул Уилл, беря бутылку, – и прошу мою  милую женушку разрешения поцеловать свою старую подружку.    

– Разрешаю,  Уилл, выпей за наше счастье и благоденствие веселого брата Тука!    

Уилл  слегка отпил ярко-красного напитка и вернул флягу брату Туку, а тот в своем  восторге опустошил ее.    

Друзья  еще несколько минут гуляли втроем, держась за руки; потом их позвал Робин, и  они присоединились к остальным.    

Робин  представил Барбаре Мача и сказал, что это и есть тот жених, о котором он уже  давно говорил, но Барбара с самым лукавым видом встряхнула белокурыми локонами  и сообщила, что она пока замуж не собирается.    

Маленький  Джон, от природы очень сдержанный, был весь день любезен и предупредителен со  своей двоюродной сестрой Уинифред, и было видно, что у них есть о чем  поговорить вдвоем: они перешептывались, танцевали только друг с другом и,  казалось, ничего вокруг не замечали.    

Нежное  лицо Кристабель сияло от счастья, но она была еще так взволнована своим внезапным  разрывом с отцом, так ослаблена выпавшими на ее долю страданиями, что не могла  принять участие в играх и танцах. Она сидела рядом с Алланом Клером на  пригорке, покрытом сукном и украшенном цветами, и казалась юной королевой,  которая дает праздник своим подданным.    

Марианна,  с нежностью опершись на руку мужа, ходила среди танцующих.    

– Я  хотела бы жить вместе с вами, Робин, – говорила она, – и до того  счастливого дня, когда король помилует вас, я буду делить с вами все тяготы  вашей жизни изгнанника.    

– Было  бы разумнее, друг мой, остаться жить в Барнсдейле.    

– Нет,  Робин, сердце мое с вами, а жить без сердца я не могу.    

– Я  с гордостью принимаю твое мужественное самопожертвование, любимая моя, ненаглядная  моя жена, – с волнением ответил Робин, – и сделаю все, что от меня  зависит, чтобы ты в своей новой жизни была счастливой и довольной.    

Поистине,  день свадьбы Робин Гуда был счастливым и радостным.    

 IV    

     

Марианна  сдержала свое слово и, несмотря на слабое сопротивление Робина, поселилась в  старом Шервудском лесу. Аллан Клер, у которого, как мы уже сказали, был  прекрасный дом в долине Мансфилда, не смог уговорить сестру поселиться там  вместе с Кристабель, потому что Марианна твердо решила не расставаться со своим  мужем.    

Сразу  после свадьбы рыцарь предложил Генриху II продать короне свои поместья в Хантингдоншире  за две трети их стоимости, при том условии, что король подтвердит жалованной  грамотой его брак с леди Кристабель Фиц-Олвин. Алчный Генрих II, никогда не  упускавший случая присоединить к королевским владениям самые богатые поместья  Англии, согласился на это предложение и подтвердил особым указом законность  брака молодых людей. Аллан Клер действовал так ловко и быстро, а король так  обрадовался возможности заключить сделку бесповоротно, что, когда епископ  Херефордский и барон Фиц-Олвин прибыли ко двору, все уже было кончено.    

Само  собой разумеется, что прелат и норманнский вельможа сделали все от них  зависящее, чтобы гнев короля пал на Робин Гуда. По их настоятельной просьбе  Генрих II даровал епископу право схватить отважного разбойника и без  промедления и пощады казнить его.    

Пока эти  два норманна строили козни против Робин Гуда, сам он, достигнув вершины своих  желаний, спокойно и беззаботно жил в тени зеленых деревьев Шервудского леса.    

Красный  Уилл, добившийся наконец руки своей обожаемой Мод, чувствовал себя самым  счастливым человеком на свете. Наделенный от природы пылким воображением,  Уильям простодушно полагал, что высшее счастье – это обладание такой женщиной,  как Мод, которую он в своем простодушии наделял ангельскими совершенствами. Мод  понимала, насколько велика и лестна для нее любовь мужа, и старалась удержаться  на пьедестале, куда он ее вознес. Так же как и Робин Гуд с Марианной, Уилл с  женой жили в лесу, и жизнь их там протекала в радости и счастье.    

Робин  Гуд боготворил прекрасный пол и по природной склонности, и в честь прелестного  создания, носившего его собственное имя. Товарищи Робина также относились к  женщинам с уважением и симпатией, а потому любая девушка из окрестных селений  могла без всякого страха ходить по лесным тропам. Если случалось какой-нибудь  из хорошеньких путниц встретить одного из веселых лесных братьев, ее любезно  приглашали отобедать в их обществе, а после трапезы давали ей сопровождающих,  чтобы она могла спокойно пройти по лесу, и ни одна из девушек никогда на них не  жаловалась. Скоро слухи о любезном отношении лесных братьев к слабому полу  широко распространились в округе, и немало юных девиц с блестящими глазками, с  легкой походкой и столь же легким нравом отваживались ходить по лесным чащам и  долинам Шервуда.    

В день  свадьбы Робин Гуда на празднике присутствовало множество молодых девушек с  нежными и прелестными лицами, и сердца их воспламенялись при виде прекрасной  четы. Во время танцев белокурые дочери Евы бросали беглые взгляды на своих  любезных кавалеров и, казалось, сами удивлялись, как могли они их хоть  мгновение бояться, признаваясь себе в душе, что приятно было бы разделить с  такими смелыми парнями их полную приключений жизнь. По наивности своих юных  сердец они не сумели скрыть своих мыслей, а восхищенные лесные братья поспешили  немедленно извлечь из этого всю возможную пользу. И хорошеньким горожанкам Ноттингема  пришлось убедиться, что речи людей Робин Гуда не менее выразительны, чем их  взгляды.    

Результатом  же этого открытия стало то, что у брата Тука оказалось очень много работы, и он  с утра до вечера благословлял все новые и новые пары. В конце концов у доброго  монаха зародилось подозрение, что это своего рода заразная болезнь, и ему все  хотелось узнать, сколько еще молодых падет ее жертвой. Но на его вопрос никто  не мог ответить. Достигнув высшей точки, тяга к свадьбам стала ослабевать, они  случались уже реже; тем не менее любопытно, что симптомы заболевания оставались  все такими же бурными, и такими же они сохранились и по сей день.    

Итак,  небольшая лесная колония жила весело. Подземелье, о котором мы рассказывали,  было разделено на отдельные комнаты, которые служили, впрочем, только  спальнями. Гостиной и столовой были зеленые лужайки, и лишь зимой их устраивали  в подземном убежище. Трудно представить себе, насколько тихой и приятной была  жизнь этих людей. Почти все саксы, они были привязаны друг к другу как члены  одной семьи, а породнила их жестокость норманнских захватчиков.    

Данниками  веселых лесных братьев были два слоя общества – богатые норманнские сеньоры и  церковники: первые – потому, что они отняли у саксов титулы и наследие отцов;  вторые – потому, что они изо всех сил старались увеличить за счет народа свои  богатства, и без того уже немалые. Робин Гуд облагал норманнов данью, но эта  дань, надо правду сказать, достаточно большая, взималась без применения оружия  и кровопролития. Приказы молодого вожака строго выполнялись, потому что  ослушание влекло за собой смертную казнь. Строгая дисциплина создала отряду  Робин Гуда добрую славу, а сам он слыл человеком благородным и справедливым. Несколько  раз королевские войска пытались изгнать веселых лесных братьев из их убежища,  но напрасно, а потому, устав от бесплодных усилий, власти оставили это дело, и,  поскольку Генрих II проявлял к нему полное равнодушие, норманны в конце концов  были вынуждены смириться с опасным соседством.    

Марианне  жизнь в лесу понравилась даже больше, чем она могла предположить: молодая  женщина словно была создана для того (и она сама со смехом это признавала),  чтобы стать возлюбленной королевой этого веселого племени. Уважение,  преданность и любовь, которые веселые братья выказывали Робин Гуду, чрезвычайно  льстили самолюбию Марианны, и она гордилась, что у нее столь доблестный  защитник. И если терпением и дружбой Робину удалось завоевать и удержать любовь  и искреннюю преданность своих людей, то он умел и заставить их беспрекословно  повиноваться.    

Прекрасный  Шервудский лес давал Марианне возможность выбрать развлечение себе по вкусу: иногда  она бродила с мужем по живописным извилистым тропам в лесу, иногда с удовольствием  училась играм, которые тогда были распространены. Заботами Робина она собрала  редких и ценных ловчих птиц и уверенно и умело обучала их. Но самым любимым ее  развлечением была стрельба излука. С неустанным терпением Робин посвящал жену  во все тайны искусства лучников; Марианна оказалась прилежной, внимательной и  очень способной ученицей и скоро стала первоклассным стрелком. Робин и его  веселые братья любовались, когда, облачившись в куртку из зеленого  линкольнского сукна, Марианна стреляет в цель: ее величественный и гибкий стан  откидывался назад, левая рука держала лук, а правая, изящно согнувшись и локте,  оттягивала стрелу к самому уху. Когда Марианна постигла псе секреты искусства,  принесшего такую славу Робину, она стала не менее знаменитой лучницей.  Несравненная меткость молодой женщины вызывала искреннее восхищение и уважение  лесных братьев, а их друзья, жители Мансфилда и Ноттингема, сбегались толпами,  чтобы полюбоваться удивительным искусством Марианны.    

Так  прошел год, полный счастья, веселья и празднеств. Аллан Долинный (теперь мы  будем называть рыцаря по имени его поместья) стал отцом: Небо благословило его  брак дочерью; у Робина и у Уильяма появилось по чудесному сыну, и все эти  счастливые события были достойно отмечены.    

В одно  прекрасное утро Робин Гуд, Красный Уилл и Маленький Джон сидели под деревом,  которое называли Деревом Встреч, потому что под ним в случае надобности  собирался весь отряд; вдруг они услышали слабый шум.    

– Тише,  друзья, – живо сказал Робин, – я слышу, как с прогалины несется топот  копыт, сходите посмотрите, не посылает ли нам Бог сотрапезника; вы меня поняли,  Маленький Джон?    

– Конечно,  и я приведу вам этого всадника, если он заслуживает чести разделить с вами  трапезу.    

– И  он будет тем более желанным гостем, – смеясь, добавил Робин, – что я  начинаю испытывать голод.    

Маленький  Джон и Уилл пробрались через кусты к дороге, по которой ехал путешественник, и  встали так, чтобы видеть его.    

– Клянусь  святой мессой! У бедного малого довольно жалкий вид, – сказал, лукаво улыбнувшись,  Уильям, – и готов держать пари, что его кошелек не слишком оттягивает ему  карман.    

– Да,  признаюсь, вид у него и жалкий и подавленный, – ответил Маленький  Джон, – но, может быть, эта нищенская внешность просто ловкая игра?  Благодаря ей путник рассчитывал безнаказанно проехать через Шервудский лес. Мы  покажем ему, что если он умеет притворяться, то и мы хитростью не обижены.    

Хотя  всадник и был одет как рыцарь, с первого же взгляда он вызывал сочувствие.  Ветер развевал его плащ, капюшон был откинут, голова в глубокой задумчивости  опущена на грудь, и весь его вид говорил о глубоком горе, настолько поглотившем  его, что ему, по-видимому, было не до одежды. Внезапно низкий и громкий голос  вывел путника из задумчивости.    

– Здравствуйте,  сэр чужестранец, – крикнул великан Маленький Джон, появляясь перед ним на  дороге, – добро пожаловать и наш зеленый лес, нас с нетерпением ждут.    

– Меня  ждут? – спросил незнакомец, устремив печальный взгляд на радостное лицо Маленького  Джона.    

– Да,  сударь, – подтвердил Красный Уильям, – наш хозяин приказал искать вас  повсюду, и вот уже часа три, как он ждет вас, чтобы сесть за стол.    

– Меня  никто не может ждать, – встревоженно ответил путник, – вы ошибаетесь,  я не тот гость, которого ждет ваш хозяин.    

– Прошу  прощения, сударь, но он ждет именно вас; ему стало известно, что этим утром вы  проедете через Шервудский лес.    

– Это  невозможно, – повторил незнакомец.    

– Мы  говорим правду, – подтвердил Уилл.    

– И  кто же проявляет такую любезность к бедному путнику?    

– Робин  Гуд, – ответил Маленький Джон, стараясь скрыть улыбку.    

– Робин  Гуд, знаменитый разбойник? – с явным удивлением спросил незнакомец.    

– Он  самый, сударь.    

– Я  давно уже слышу разговоры о нем, – сказал путник, – и присущее его  действиям благородство внушает мне искреннее расположение. Я счастлив, что мне  представился случай встретиться с ним, это справедливый и честный человек. А  потому я с радостью принимаю его любезное приглашение, хотя и не могу понять,  каким образом он был предупрежден о моем проезде через его владения.    

– Он  сам с удовольствием вам все объяснит, – ответил Маленький Джон.    

– Тогда  да исполнится ваша воля, храбрый лесник, показывайте дорогу, я поеду за вами.    

Маленький  Джон взял лошадь под уздцы и повел ее по тропинке, ведущей к поляне, на которой  их ждал Робин. Красный Уилл замыкал шествие.    

Маленький  Джон ни на минуту не усомнился, что и горестный вид, и бедность – всего лишь  маска, которая должна была послужить путнику своеобразным пропуском в случае  опасной встречи, а Уильям полагал, и, может быть, более справедливо, что путник  – бедный человек и ничего от него не получить, кроме удовольствия хорошо  накормить его.    

Вскоре  незнакомец и его спутники увидели Робин Гуда. Тот поклонился путнику и, пораженный  его жалким видом, стал не без удивления рассматривать его, пока тот приводил  как мое и порядок свою бедную одежду. Но движения незнакомца носили печать  врожденного изящества, и постепенно Робин Гуд склонился к мнению Маленького  Джона, а именно: путник притворяется грустным и озабоченным и нарочно оделся  как можно беднее, чтобы сохранить свой кошелек.    

Тем не  менее, молодой атаман принял печального незнакомца с великой благожелательностью:  он предложил ему спешиться и приказал своим людям позаботиться о его лошади.    

На траве  накрыли великолепную трапезу, и, как говорится в старой балладе, В достатке  были там и хлеб, и мясо, и вино, И Робин гостя принимал, а с ним уж заодно На  пир явились птицы из полей и из лесов, И все вокруг звенело там от птичьих  голосов.    

Как мы  видим, несмотря на жалкий вид гостя, Робин оправдал свою славу гостеприимного  хозяина. И если горе способствует аппетиту, то мы должны признать, что  незнакомец был в большом горе. Он набрасывался на блюда так, как будто сутки не  ел, и запивал их огромными глотками вина, что доказывало превосходное качество  напитка, но скорее все же жажду гостя усиливало горе.    

Окончив  трапезу, Робин и его гость растянулись в тени высоких деревьев, и между ними  завязалась чистосердечная беседа. Мнения, которые рыцарь высказывал о людях и  вещах, Робину были близки, и, несмотря на жалкий вид сотрапезника, молодой  атаман не мог поверить, что нищета его была истинной. Из всех пороков больше  всего Робин ненавидел притворство, его честная и открытая натура не выносила хитрости.  Поэтому, хотя рыцарь и внушал ему настоящее уважение, он решил заставить его  щедро расплатиться за гостеприимство. И вскоре случай ему представился, потому  что, разбранив людскую неблагодарность, незнакомец добавил:    

– Я  так глубоко презираю этот порок, что он меня даже не удивляет, но могу  утверждать, что в нем я не был и не буду повинен. Позвольте мне, Робин Гуд, от  всего сердца поблагодарить вас за дружеский прием, и, если когда-нибудь  счастливый случай приведет вас в окрестности аббатства Сент-Мэри, не забудьте,  что в Равнинном замке вы найдете теплый и сердечный прием.    

– Сэр  рыцарь, – ответил молодой человек, – люди, которых я принимаю у себя  в зеленом лесу, никогда не испытывают докуки от моих ответных посещений. Тем,  кто действительно нуждается в еде и питье, я охотно даю место за моим столом,  но по отношению к тем, которые могут оплатить мое гостеприимство, я менее  великодушен. Я побоялся бы оскорбить гордость человека, к которому Фортуна была  щедра, если бы бесплатно угостил его дичью и вином. Я нахожу более достойным  нас обоих сказать ему: «Этот лес – харчевня, а я ее хозяин, мои же веселые  лесные братья – здешние слуги. Как человек благородный, заплатите щедро за то,  что вы получили». Рыцарь рассмеялся.    

– Вот, –  сказал он, – довольно занятный взгляд на вещи и остроумный способ взимать  налоги. Несколько дней назад мне с похвалой отзывались о том, как любезно вы  избавляете путешественников от избытка их доходов, но никогда не слышал таких  понятных разъяснений на этот счет.    

– Ну  что же, сэр рыцарь, я дополню эти объяснения. С этими словами Робин Гуд взял  свой рог и поднес его к губам. На его зов прибежали Маленький Джон и Красный  Уилл.    

– Сэр  рыцарь, – сказал Робин, – гостеприимство кончилось, соблаговолите  заплатить по счету, мои казначеи готовы принять деньги.    

– Поскольку  вы рассматриваете лес как постоялый двор, то счет расходов, несомненно, соответствует  обширности леса? – спокойно спросил рыцарь.    

– Точно  так, сударь.    

– И  вы за одну цену потчуете рыцаря, барона, герцога и пэра Англии?    

– Одинаково, –  ответил Робин Гуд, – и это справедливо; не хотите же вы, чтобы такой бедный  крестьянин, как я, даром кормил обладающего гербом рыцаря, графа, герцога или  принца: это нарушило бы правила этикета.    

– Вы  совершенно правы, дорогой хозяин, но вы составите себе довольно скверное мнение  о своем сотрапезнике, когда он признается вам, что все его состояние состоит из  десяти золотых.    

– Позвольте  мне поставить под сомнение это утверждение, сэр рыцарь, – ответил Робин.    

– Дорогой  хозяин, я прошу ваших товарищей обыскать мою одежду и убедиться, что это  суровая истина.    

Маленький  Джон, который редко упускал возможность показать, какое место он занимал в  обществе, поспешил воспользоваться этим предложением.    

– Рыцарь  сказал правду! – разочарованно воскликнул он. – У него в самом деле  всего десять золотых.    

– Эта  сумма в настоящую минуту представляет все мое состояние, – добавил  незнакомец.    

– Вы  промотали наследство? – со смехом спросил Робин Гуд. – Или оно было  невелико?    

– Нет,  я унаследовал значительное состояние, и я его не растратил, – ответил  рыцарь.    

– Как  же тогда случилось, что вы столь бедны? Ведь, признайтесь, ваше теперешнее положение  очень напоминает следствие расточительства.    

– Видимость  обманчива, и, чтобы вы поняли мое горе, мне нужно рассказать вам одну плачевную  историю.    

– Сэр  рыцарь, я слушаю вас с глубоким вниманием, и, если могу быть вам полезен, располагайте  мной.    

– Я  знаю, благородный Робин Гуд, что вы защищаете всех угнетенных и все они пользуются  вашим добрым вниманием.    

– Оставим  это, сударь, – прервал его Робин, – и вернемся к вашим делам.    

– Меня  зовут Ричард, – продолжал незнакомец, – и мой род ведет свое  происхождение от короля Этельреда.    

– Значит,  вы сакс? – спросил Робин.    

– Да,  и мое благородное происхождение послужило причиной многих моих несчастий.    

– Позвольте  пожать вашу руку как своему брату, – сказал, весело улыбаясь, Робин  Гуд, – саксов, богаты они или бедны, в Шервудском лесу принимают  бесплатно.    

Рыцарь  ответил на рукопожатие и продолжал:    

– Меня  прозвали сэр Ричард Равнинный, потому что замок мой лежит в обширной низине,  примерно в двух милях от аббатства Сент-Мэри. Еще в молодости я женился на  девушке, которую любил с раннего детства. Небо благословило наш союз и ниспослало  нам сына. Никогда еще отец и мать не любили так нежно своего ребенка, а тот не  был настолько достоин их любви, как наш Герберт. Мы поддерживали добрососедские  отношения с монастырем Сент-Мэри, и я был дружен со многими монахами. Однажды  один послушник, к которому я питал искреннюю приязнь, попросил у меня  разрешения побеседовать со мной несколько минут.    

«Сэр  Ричард, – сказал он мне, – я не сегодня-завтра приму постриг и  навсегда отрешусь от мирских дел, но я оставляю в мире могилу жены и дочь-сироту,  без средств к существованию, без всякой защиты. Я посвятил себя Богу и надеюсь,  что строгость монастырского существования позволит мне вынести тяготы жизни еще  несколько лет. Я пришел просить вас во имя божественного Провидения проявить  сочувствие к моей бедной дочери».    

«Дорогой  брат, – ответил я этому несчастному, – благодарю вас за доверие, и,  поскольку вы на меня понадеялись, я вашей надежды не обману и наша дочь станет  моей».    

Этот  человек был растроган до слез; он горячо поблагодарил меня за великодушие и по  моей просьбе послал за своей дочерью.    

Никогда  мне не приходилось испытывать такое волнение, как в ту минуту, когда я увидел  это дитя.    

Девочке  было двенадцать лет, она была высокой и стройной, чрезвычайно изящной, и на ее  хрупкие плечики падали шелковистые белокурые локоны. Войдя в зал, где я ее  ждал, она изящно поклонилась и посмотрела мне прямо в лицо огромными синими  печальными глазами. Вы сами понимаете, любезный мой хозяин, что эта прелестная  девочка сразу завладела моим сердцем; я взял ее ручки в свои и отечески поцеловал  ее в лоб.    

«Вы  видите, сэр Ричард, – сказал мне монах, – что это дитя достойно  защиты любящего человека».    

«Да,  брат мой, признаюсь, что в жизни не видел более очаровательного создания».    

«Лили  очень похожа на свою бедную мать, – ответил монах, – и, когда я вижу  ее, горе мое усиливается, удаляя мой дух от всего Небесного и заставляя думать  снова и снова о той, что спит вечным сном под холодной могильной плитой.  Удочерите мое дитя, сэр Ричард, вы не раскаетесь в своем милосердии: Лили  обладает редкими душевными качествами, у нее прекрасный характер, она  благочестива, ласкова и добра».    

«Я буду  ей отцом, и отцом нежным», – взволнованно ответил я.    

Бедная  девочка, изумленно слушала нас, беспокойно переводя взор с одного на другого, а  потом сказала:    

«Отец,  вы хотите…»    

«Я хочу  твоего счастья, мое любимое дитя, – ответил монах, – настало время  нам расстаться».    

Не стану  описывать, мой любезный хозяин, душераздирающую сцену, последовавшую за этими  словами; ребенок был в отчаянии, монах плакал вместе с ним, а потом по знаку  этого несчастного я взял Лили из его объятий и увез из монастыря.    

Первые  дни своей жизни в замке Лили казалась грустной и задумчивой, но постепенно  время и общество моего сына Герберта умерили ее печаль. Дети выросли вместе, и,  когда Лили сравнялось шестнадцать, а Герберту – двадцать лет, я понял, что они  любят друг друга нежнейшей любовью.    

«Их юные  сердца, – сказал я моей жене, сделав это открытие, – еще не ведали  горя, и избавим их от него. Герберт обожает Лили, а Лили нежно любит нашего  дорогого сына. Не важно, что Лили незнатного происхождения, пусть отец ее был  прежде бедным саксонским земледельцем, ныне он святой человек. Благодаря нашим  заботам Лили приобрела все качества, которые составляют достояние ее пола; она  любит Герберта и будет ему верной супругой».    

Моя жена  от всего сердца одобрила мое решение, в тот же день мы обручили детей.    

Приближался  уже и день, на который была назначена свадьба, как вдруг в аббатство приехал  один норманнский рыцарь, чье небольшое имение было расположено неподалеку в  Ланкашире. Этот норманн видел мое поместье, и оно ему очень понравилось. Ему  тут же захотелось завладеть им. Никак не проявляя своих намерений, он разузнал,  что у меня есть приемная дочь на выданье. Справедливо предполагая, что часть  своего имения я дам в приданое за Лили, норманн явился к воротам замка и под  тем предлогом, что он хочет осмотреть его, познакомился со всей семьей. Как я  вам уже сказал, Робин, Лили была очень хороша собой и пленила воображение моего  гостя; он приехал вторично и поведал мне, что любит невесту моего сына. Не отклоняя  лестных предложений норманна, я ответил, что девушка уже обещала свою руку, но  по-прежнему вольна распоряжаться собой.    

Тогда он  обратился прямо к ней.    

Лили  отказала ему в самых любезных выражениях, но бесповоротно: она любила моего  сына.    

Придя в  отчаяние, норманн покинул замок, поклявшись отомстить нам, как он выражался, за  нашу наглость.    

Сначала  мы просто посмеялись над его угрозами. Но последующие события показали нам,  насколько эти угрозы были серьезны.    

Два дня  спустя после его ухода старший сын одного из моих вассалов прибежал и сообщил  мне, что милях в четырех от замка он встретил незнакомца, приезжавшего до того  ко мне в гости, а теперь увозившего мою заплаканную дочь. Новость повергла нас  в отчаяние, я не мог этому поверить, но мальчик подтвердил свои слова:    

«Сэр  Ричард, – сказал он мне, – к сожалению, я говорю правду, и вот каким  образом я узнал, что мисс Лили похищена: я сидел на обочине дороги, когда в  нескольких шагах от меня остановился всадник, державший в объятиях рыдающую  женщину; за ним ехал оруженосец. Что-то разладилось в сбруе, и он с угрозами  потребовал, чтобы я ему помог. Подойдя к ним, я увидел, что мисс Лили в  отчаянии ломает руки. „Приведи в порядок удила“, – грубо приказал мне  всадник. Я повиновался, но незаметно перерезал подпругу седла, а потом,  наклонившись якобы для того, чтобы посмотреть, не потеряла ли лошадь подкову,  сумел сунуть камешек ей в копыто. После этого я побежал со всех ног  предупредить вас».    

Мой сын Герберт  не стал и слушать дальше; он побежал в конюшню, оседлал лошадь и понесся вдогонку  за похитителем.    

Хитрость  парня удалась. Когда Герберт догнал норманна, тот уже вынужден был спешиться.    

Этот  негодяй и мой сын долго и жестоко сражались, но справедливость победила, и мой  сын убил похитителя.    

Как  только о смерти норманна стало известно, за моим сыном был послан отряд солдат.  Я спрятал Герберта и отправил слезное прошение королю. Я сообщил его величеству  о недостойном поведении норманна и объяснил, что мой сын сражался со своим  врагом и убил его, лишь подвергаясь риску быть убитым самому. Король даровал  помилование Герберту, заставив нас заплатить большой выкуп. Я был так счастлив  спасению сына, что постарался тут же удовлетворить желание короля. Моя казна  была почти пустая, я обратился к вассалам, продал посуду и мебель. Я исчерпал  все свои возможности, но мне все же не хватало четырехсот золотых. Тогда  настоятель аббатства Сент-Мэри предложил мне одолжить нужную сумму под залог  моего недвижимого имущества; я, разумеется, согласился на его любезное  предложение. Условия займа были таковы: фиктивная продажа моего имения должна  была обеспечить ему получение дохода с него в течение года. Если в последний  день двенадцатого месяца этого года я не верну ему четыреста золотых, моя  собственность перейдет в его владение. Вот каково мое положение, любезный  хозяин, – закончил рыцарь, – день платежа приближается, а у меня  всего только и есть, что десять золотых.    

– И  вы полагаете, что настоятель аббатства Сент-Мэри не согласится дать вам  отсрочку? – спросил Робин Гуд.    

– К  несчастью, я уверен, что он не даст мне ни одного часа и ни одной минуты. Если  я не вручу ему в срок всю сумму до последней монеты, он сохранит мое имение за  собой. Увы! Я очень несчастен: у моей жены не будет крова, не будет хлеба у  моих бедных детей. Если бы мне пришлось страдать одному, я бы еще набрался  мужества, но видеть страдания тех, кого я люблю, выше моих сил. Я просил помощи  у людей, которые в дни моего благоденствия называли себя моими друзьями, но  одни отказали мне ледяным тоном, а другие проявили полное равнодушие. У меня  нет больше друзей, Робин Гуд, я один.    

Сказан  это, рыцарь закрыл лицо руками, и Робин Гуд услышал судорожные рыдания.    

– Сэр  Ричард, – сказал Робин, – ваша история печальна, но не следует  никогда терять надежду на Господне милосердие; Господь хранит нас, и я думаю,  что и нам Небо вот-вот пошлет помощь.    

– Увы! –  вздохнул рыцарь. – Если бы мне удалось получить отсрочку, я, быть может, сумел  бы расплатиться. К несчастью, я ничего не могу предложить в обеспечение, кроме  обета Пресвятой Деве.    

– Я  принимаю это обеспечение, – ответил Робин Гуд, – во имя Божьей  Матери, нашей Небесной защитницы, я одолжу нам четыреста золотых, которые нам  нужны.    

Рыцарь  вскрикнул.    

– Вы,  Робин Гуд? О, да будет над вами благословение Господне! И клянусь вам со всей искренностью  признательного сердца, а оно никогда не солгало, я вам честно верну все эти  деньги.    

– Надеюсь,  сэр рыцарь. Маленький Джон, – сказал Робин, – вы знаете, где лежат  деньги, потому что вы наш казначей, принесите мне четыреста золотых, а вы,  Уилл, сделайте мне одолжение и посмотрите, не найдется ли в моем гардеробе  одежды, достойной нашего гостя.    

– Вы  чересчур добры, Робин Гуд! – воскликнул рыцарь.    

– Помолчите,  помолчите, – смеясь, прервал его Робин Гуд, – мы с вами заключили  соглашение, и оно мне делает честь, потому что в моих глазах вы посланец Божьей  Матери. Уилл, добавьте к одежде несколько локтей хорошего сукна, а потом  наденьте новую сбрую на серую лошадь, которую доверил нашим заботам епископ  Херефордский, и, наконец, Уилл, друг мой, добавьте к этим скромным дарам все,  что ваше изобретательное воображение вам подскажет и что, по вашему мнению,  сможет пригодиться рыцарю.    

Маленький  Джон и Уилл поспешно кинулись выполнять поручение.    

– Братец, –  сказал Джон, – ваши руки половчее моих; вы отсчитайте деньги, а я отмерю  ткань, и мой лук будет меркой.    

– Ну, –  со смехом ответил Уилл, – можно быть спокойным, мера будет полной.    

– Конечно,  вот сейчас сами увидите.    

Маленький  Джон взял лук, развернул штуку сукна и принялся для видимости мерить отрез.  Уильям расхохотался.    

– Давайте,  давайте, дружище Джон, глядишь, штука и кончится: ваш локоть идет, считай, за  три.    

– Помолчите,  болтун! Вы что, не знаете, что Робин был бы еще щедрее, если бы он отмерял сам?    

– Ну,  тогда и я добавлю несколько золотых, – решил Уильям.    

– Несколько  пригоршней золотых, братец; мы их получим назад с норманнов.    

– Готово!    

Видя  щедрость Джона и великодушие Уилла, Робин улыбнулся и поблагодарил их взглядом.    

– Сэр  рыцарь, – сказал Уилл, подавая золото гостю, – в каждом свертке сотня  монет.    

– Но  их здесь шесть, мой юный друг!    

– Вы  ошиблись, любезный гость, – их только четыре, – возразил Робин. –  А впрочем, какое это может иметь значение? Спрячьте деньги в кошелек, и не  будем больше об этом говорить!    

– А  когда я должен их вернуть? – спросил рыцарь.    

– Через  год, день в день, если вас этот срок устраивает и если я буду еще на этом  свете, – ответил Робин.    

– Согласен.    

– Под  этим деревом.    

– Я  явлюсь на свидание точно, Робин Гуд, – сказал рыцарь, с признательностью  пожимая руку разбойника, – но, прежде чем мы расстанемся, позвольте  сказать вам, что все похвалы, которые люди расточают вашему благородству, ничто  по сравнению с теми, которые переполняют мое сердце: вы спасли больше чем мою  жизнь – вы спасли мою жену и детей.    

– Сударь, –  ответил Робин Гуд, – вы сакс, и уже поэтому имеете все права на мою дружбу,  а кроме того, у вас есть всемогущий заступник передо мной – ваше несчастье. Я  тот, кого люди называют разбойником и вором, пусть так, но если я вытряхиваю  кошельки богатых, я ничего не беру у бедняков. Я ненавижу насилие, не проливаю  крови; я люблю свою родину, а норманны мне омерзительны, потому что они не  только обездолили нас, но и тиранят. Не благодарите меня: я дал вам то, чего вы  не имели, – это только справедливо.    

– Что  бы вы ни говорили, вы вели себя по отношению ко мне благородно и великодушно;  вы сделали для меня, чужого вам человека, больше тех, кто называет себя моими  друзьями. Да благословит вас Бог, Робин, за то, что вы вернули моему сердцу  радость. Всегда и повсюду я буду с гордостью говорить, как я обязан вам, и молю  Небо ниспослать мне случай в один прекрасный день выказать вам свою  признательность. Прощайте, Робин Гуд, прощайте, мой настоящий друг, через год я  приеду сюда вернуть вам долг.    

– До  свидания, сэр рыцарь, – ответил Робин Гуд, дружески пожимая руку  гостя, – если когда-нибудь обстоятельства сложатся так, что мне  потребуется ваша помощь, я попрошу вас о ней с полным доверием и не стесняясь.    

– Да  услышит вас Бог! Самое большое мое желание – отплатить вам добром за добро.    

Сэр  Ричард пожал руку Уиллу и Джону и вскочил на серого в яблоках коня епископа Херефордского.  Собственную же лошадь, нагруженную подарками Робин Гуда, он вел на поводу.    

Глядя,  как его гость исчезает за поворотом дороги, Робин Гуд сказал своим товарищам:    

– Мы  помогли человеку обрести счастье: день прошел недаром.    

 V    

     

Марианна  и Мод уже месяц жили в замке Барнсдейл, и к прежнему образу жизни они должны  были вернуться только полностью восстановив свои силы: читатель, вероятно,  помнит, что обе молодые женщины стали матерями.    

Робин  Гуд не мог долго выносить отсутствие любимой супруги. В одно прекрасное утро он  с частью своих людей обосновался в Барнсдейлском лесу. Уильям, который,  естественно, последовал за своим атаманом, вскоре заявил, что подземное  убежище, наспех сооруженное в окрестностях замка, куда лучше убежища в  Шервудском лесу, и если в нем чего-то и не хватает для удобства обитания, то  это с лихвой возмещается близостью к поместью Барнсдейл.    

Итак, Робин  и Уильям были чрезвычайно довольны переменой жилья, и еще двое наших старых знакомцев  разделяли их чувства. Этих молодых людей звали Маленький Джон и Мач Кекл, сын  мельника. Робин скоро заметил, что они оба постоянно и без видимых поводов отлучаются  и ночью и днем. Это стало таким частым явлением, что Робин решил выяснить его  причины; он расспросил кого мог, и ему рассказали, что его двоюродная сестра  Уинифред очень любит прогулки, а потому просила Маленького Джона показать ей  самые живописные уголки Барнсдейлского леса. «Прекрасно, – сказал  Робин, – с Маленьким Джоном все ясно, а что же Мач?» Ему ответили, что  мисс Барбара, разделяя интерес сестры к красотам природы, хотела вместе с нею  погулять по окрестностям, но Маленький Джон проявил достойную всяческих похвал  осторожность и заявил девушке, что ответственность за одну женщину и так  достаточно велика, и потому он не может согласиться взять с собой двух и  принять на себя сопряженные с этим обязательства. Вследствие этого Мач  предложил спою защиту мисс Барбаре, и мисс Барбара согласилась. И теперь обе парочки  бродили по лесу, по самым тенистым и таинственным его уголкам, и, ведя беседы  Бог весть о чем, забывали полюбоваться красотами природы, на которые они пришли  смотреть, и не обращали никакого внимания ни на старые корявые дубы, ни на раскидистые  буки, ни на вековые вязы. И еще более странным было то, что обе парочки не  только не уделяли должного внимания великолепию леса, но и постоянно уклонялись  от торных троп, а потому встречались только у ворот замка, когда на вечернем  небе проступали первые звезды.    

Эти  ежедневные прогулки объяснили Робину постоянное отсутствие обоих его товарищей.    

Однажды  вечером, после жаркого дня, когда подул освежающий ветерок, Марианна и Мод, об  руку с Робином и Уиллом, вышли подышать душистым лесным воздухом на поляну, Уинифред  и Барбара составили им компанию, а Маленький Джон и его неразлучный Мач следовали  за сестрами как тени.    

– Здесь  хоть дышать можно, – сказала Марианна, подставляя ветру побледневшее  лицо, – мне кажется, что в комнатах недостает воздуха, и мне не терпится  снова очутиться в лесу.    

– Значит,  в лесу жить приятно? – спросила мисс Барбара.    

– Да, –  ответила Марианна, – там много солнца и света, много тени, много листьев и  цветов!    

– Мач  говорил мне вчера, – продолжала Барбара, – что Шервудский лес намного  красивее, чем Барнсдейлский; наверное, это просто чудо какое-то, ведь и здесь у  нас есть прелестные места.    

– Значит,  Барбара, вы считаете, что Барнсдейлский лес очень красив? – спросил Робин,  пряча улыбку.    

– Очарователен, –  живо ответила девушка, – здесь есть просто волшебные уголки.    

– И  какая же часть леса больше всего привлекает ваш взор, сестрица?    

– Я  не могу точно ответить на ваш вопрос, Робин. Однако, кажется, мне особенно  запомнилась одна долина, равную которой вы вряд ли найдете в старом Шервудском  лесу.    

– И  где же она находится?    

– Далеко  отсюда; но вы никогда не видели более свежего, тихого и благоуханного уголка.  Представьте себе, братец, большую лужайку, а вокруг зеленые склоны, на вершине  которых растут разные деревья. Листва их в солнечном свете кажется волшебной:  то перед вашими глазами изумрудный занавес, то многоцветная драпировка. Трава  похожа на зеленый ковер, и на нем нет ни складки. Под деревьями и по склонам  растут красные, лиловые и золотистые цветы, на дне оврага журчит прозрачный  ручеек – вот такой оазис есть в Барнсдейлском лесу. И потом, – продолжала  девушка, – в этом райском уголке так тихо, а воздух там так чист, что  сердце переполняет радость. В жизни я не видела такого восхитительного места.    

– И  где же эта волшебная долина, Барбара? – наивно спросила Уинифред.    

– А  разве вы не вместе всегда гуляете? – смеясь, спросил Робин.    

– Да,  конечно, – ответила Уинифред, – но только мы вечно теряем друг друга…  я хотела сказать часто… точнее, иногда. И вообще, я хочу сказать, что Маленький  Джон ошибается дорогой, и мы остаемся одни; мы ищем друг друга, но я уж не  знаю, как это получается, однако только нам никогда не удается друг друга  найти, пока мы не вернемся в замок. Но я вас уверяю, что все это происходит по  чистой случайности.    

– Конечно,  по чистой случайности, кто же думает иначе? – насмешливо откликнулся Робин. –  А потому, отчего вы краснеете, Барбара? А вы почему опустили глаза, Уинифред?  Поглядите-ка, ни Джон, ни Мач ничуть не смущены, они-то хорошо знают, что вы  сами не заметили, как заблудились в лесу.    

– Бог  ты мой, да, – ответил Мач, – и, зная любовь мисс Барбары к уединенным  и тихим местам, я и отвел ее в ту долину, которую она вам описала.    

– Придется  предположить, что Барбара очень наблюдательна, – заметил Робин, –  если она с первого раза запомнила все, о чем нам сейчас рассказывала. Но  скажите, Барбара, не встретилось ли вам в этом Барнсдейлском оазисе, как вы  изволили назвать открытую Мачем долину, чего-либо более привлекательного, чем  пестрые листья, зеленая трава, говорливый ручеек и яркие цветы?    

Барбара  покраснела.    

– Не  знаю, о чем вы говорите, братец.    

– Да  неужели? Я надеюсь, Мач лучше поймет меня. Ну-ка, Мач, скажите честно, не  забыла ли Барбара рассказать нам об одном интересном случае, происшедшем во  время вашего пребывания в этом земном раю?    

– О  каком случае, Робин? – сказал, чуть улыбаясь, молодой человек.    

– Мой  скромный друг, – ответил Робин, – а вы знали о том, что двое молодых  людей, влюбленных друг в друга, ходили одни в прелестный уединенный уголок, о  котором так тепло вспоминает Барбара?    

Мач  сильно покраснел.    

– Так  вот, – продолжал Робин, – двое хорошо знакомых мне молодых людей  несколько дней тому назад посетили этот зеленый рай. Придя на цветущий берег  прелестного ручейка, они сели рядышком. Сначала они любовались природой,  слушали пение птиц и несколько минут сидели молча; потом молодой человек,  которому уединенность места и легкий трепет, пробегавший по телу его спутницы,  придали смелости, взял ее белые ручки в свои. Девушка не подняла на него глаза,  она просто покраснела, и этого ее спутнику было достаточно. И тогда голосом, который  звучал для девушки слаще пения птиц и нежнее шелеста ветерка, юноша сказал ей:  «В целом мире нет никого, кого бы я любил так, как вас; и лучше мне умереть,  чем потерять вашу любовь; если вы согласитесь стать моей женой, я буду  счастливейшим из смертных». Скажите-ка, Барбара, – с улыбкой спросил  Робин, – вы не знаете, благосклонно ли девушка приняла просьбу своего поклонника?    

– Не  отвечайте на нескромные вопросы, Барби! – воскликнула Марианна.    

– Ответьте  вы за Барбару, Мач, – предложил Робин.    

– Вы  задаете нам очень странные вопросы, – ответил Мач, которому казалось, что  Робин присутствовал при его объяснении с Барбарой, – и я совершенно не  могу понять зачем.    

– Клянусь  честью, Мач, – сказал Уильям, – мне кажется, что Робин сказал чистую  правду; во всяком случае, если судить по вашему смущенному виду и яркому  румянцу моей сестрицы, вы и есть влюбленные из той долины. О Боже, Барбара,  меня называют Красным Уиллом из-за цвета волос, а тебя скоро будут называть  Красной Барби, потому что щеки твои так и пылают. Ведь правда, Мод?    

– Сэр  Уильям, – весьма недовольно сказала Барбара, – если бы я могла до  тебя дотянуться, я с удовольствием вырвала бы клок твоих мерзких волос!    

– Ты  бы имела на это право, если бы они росли на другой голове, – ответил  Уильям, взглянув на Мача, – а голова твоего брата не твое достояние, у нее  свой собственный хозяин, ведь так, Мод?    

– Да,  Уилл, но я вас никогда за волосы не таскала.    

– Ну,  и до этого дойдем, дорогая женушка!    

– Никогда, –  со смехом ответила Мод.    

– Так  значит, Мач, вы не хотите говорить, что ответила девушка?    

– Если  вы эту девушку где-нибудь случайно встретите, Робин, нужно будет у нее самой  спросить.    

– Не  премину. А вы, Маленький Джон, разве не знакомы с одним любезным молодым человеком,  который очень любит оставаться наедине с некоей очаровательной особой?    

– Нет,  Робин, но если вы хотите познакомиться с этой влюбленной парочкой, я постараюсь  ее найти, – простодушно ответил Маленький Джон.    

– Мне  пришла в голову одна мысль, Джон, – со смехом вмешался Уилл. – Эту  парочку, о которой говорил Робин, вы прекрасно знаете, и готов биться об  заклад, что тот парень, о ком идет речь, это мой двоюродный брат, а девушка –  прелестная особа, что идет с ним рядом.    

– Это  неправильная мысль, Уилл, – ответил Джон, – речь идет не обо мне.    

– И  правда, я не тот след взял, – согласился с улыбкой Уилл, – о вас речь  идти не может, брат: вы же никогда не были влюблены.    

– Прошу  прощения, – спокойно возразил великан, – но я давно и всем сердцем  люблю одну красивую, очаровательную девушку.    

– А-а! –  воскликнул Уилл. – Маленький Джон влюблен, это что-то новенькое!    

– А  почему бы и нет? – добродушно спросил Джон. – Мне думается, в этом  нет ничего необыкновенного.    

– Конечно,  мой храбрый друг; я люблю, чтобы все вокруг были счастливы, а счастье – это  любовь. Но, клянусь святым Павлом, я хотел бы познакомиться с дамой вашего  сердца.    

– С  дамой моего сердца? – воскликнул молодой человек. – Но кто же это  может быть, как ни ваша сестра Уинифред, братец Уилл? Ваша сестра, которую я с  детства люблю, как вы любите Мод, как Мач любит Барбару!    

Искреннее  признание Джона было встречено взрывом всеобщего смеха; все стали поздравлять Уинифред,  а девушка с нежным упреком смотрела на своего жениха.    

– Видите,  Мач, – вновь заговорил Робин, – рано или поздно, но истина всплывает.  Я правильно угадал в вас героя сцены, происшедшей в Барнсдейлском лесу.    

– Так  вы были ее свидетелем? – спросил Мач.    

– Да  нет, догадался, а точнее, вспомнил собственные впечатления. Год назад со мной  случилось то же самое: Марианна увлекла меня…    

– Как,  это я вас увлекла? – воскликнула молодая женщина. – Это вы сделали,  Робин, и если бы я тогда могла хотя бы предположить, что вы так будете  обращаться со мной после свадьбы…    

– То  что бы вы сделали, Марианна? – прервала ее вопросом Барбара.    

– Я  бы вышла замуж раньше, – ответила молодая женщина, улыбаясь Робину.    

– Вот  ответ, который должен, я надеюсь, подтолкнуть вас к признанию, тем более что вы  и так его невольно сделали, шалунья Барби. Давайте говорить откровенно, ведь  здесь только свои. Скажите нам, что вы любите Мача, а Мач нам признается в том  же.    

– Да,  признаюсь! – взволнованно воскликнул Мач. – И громко скажу: я люблю  всей душой Барбару Гэмвелл. И скажу всем, кто хочет знать: ее глаза для меня –  это свет дня, а голос – сладостное пение птиц. Я предпочту ее общество радостям  пиршества и упоению танцами на майском лугу; за ее улыбку, за нежный взгляд и  пожатие белой ручки я готов отдать все сокровища мира; я ей предан душой и  телом и скорее сам попрошу шерифа Ноттингема меня повесить, чем доставлю ей  хоть какую-нибудь неприятность. Я люблю эту белокурую девочку, друзья мои, и  молю ежечасно Небо благословить ее. Если она разрешит мне защищать ее и  принести в дар мою преданность и мое имя, я обещаю ей счастье и нежную любовь.    

– Ура! –  закричал Уилл, подбрасывая в воздух шапку. – Прекрасно сказано! Сестричка,  вытрите ваши прелестные глазки, и – я вам это разрешаю – подставьте поцелуям  вашего славного жениха свои розовые румяные щечки. Если бы я был не храбрым  парнем, а нежной девушкой и если бы уши мои услышали столь приятные признания,  я бы уже оказался в объятиях своего жениха. Разве ты бы не так сделала, Мод?  Ведь так, правда?!    

– Да  нет же, Уилл, скромность…    

– Мы  здесь в кругу семьи, и, следовательно, незачем стесняться столь естественных поступков.  Я уверен, Мод, что ты тоже так думаешь. Если бы я был Мачем, а ты – Барби, ты  бы уже была в моих объятиях и поцеловала бы меня от всего сердца.    

– Я  склоняюсь на сторону Уильяма, – сказал Робин, лукаво улыбаясь. –  Барбара должна дать нам доказательства своих чувств к Мачу.    

Девушка  вошла в середину веселого круга и робко произнесла:    

– Я  искренне верю в любовь Мача, я очень ему благодарна, и должна признаться, что и  я…    

–…что и  ты любишь его, как он тебя, – живо добавил Уилл. – Тебе сегодня,  видимо, трудно говорить, сестрица; я тебя уверяю, мне меньше времени  понадобилось, чтобы объяснить Мод, как я сильно ее люблю. Правда, Мод?    

– Да,  правда, Уилл, – ответила молодая женщина.    

– Мач, –  уже серьезно продолжал Уильям, – я отдаю вам в жены милую Барбару, у нее  доброе сердце, и вы будете с ней счастливы. Барби, любовь моя, Мач – порядочный  человек, храбрый сакс, надежный, как сталь; он не обманет твоих надежд и всегда  будет любить тебя.    

– Всегда!  Всегда! – говорил Мач, беря свою невесту за руки.    

– Поцелуйте  свою будущую жену, друг Мач, – предложил ему Уилл.    

Молодой  человек повиновался и, несмотря на притворное сопротивление мисс Гэмвелл,  коснулся губами ее разрумянившихся щек.    

Баронет  согласился на замужество дочерей, и тут же был назначен день этих двух свадеб.    

На  следующее утро Робин Гуд, Маленький Джон и Красный Уилл, а с ними еще человек  сто веселых братьев расположились на поляне под большими деревьями в  Барнсдейлском лесу, как вдруг появился молодой человек, проделавший, казалось,  неближний путь, и, подойдя к Робину, сказал:    

– Мой  благородный хозяин, у меня для вас есть добрые новости.    

– Прекрасно,  Джордж, – ответил Робин, – рассказывайте скорее, в чем дело.    

– А  дело в том, что его преосвященство епископ Херефордский с двумя десятками слуг  собирается сегодня проехать по Барнсдейлскому лесу.    

– Прекрасно!  Новость и в самом деле добрая. А не знаешь ли ты, в каком часу его преосвященство  собирается оказать нам честь своим присутствием?    

– Около  двух часов, атаман.    

– Превосходно!  А как ты узнал о поездке его преосвященства?    

– Один  из наших людей был в Шеффилде, и там ему сказали, что епископ Херефордский  собирается посетить аббатство Сент-Мэри.    

– Ты  славный малый, Джордж, и я благодарю тебя за то, что в голову тебе пришла такая  прекрасная мысль – известить меня о поездке его преосвященства. Ребята, –  продолжал Робин, – слушать внимательно мою команду! Сейчас мы с вами  славно посмеемся. Красный Уилл, ты возьмешь два десятка человек и пойдешь с  ними наблюдать за дорогой, которая проходит около замка твоего отца. Ты,  Маленький Джон, возьмешь столько же людей и пойдешь к дороге, проходящей по  северному краю леса. А вы, Мач, с остальными отправляйтесь к восточному краю. Я  же устроюсь на большой дороге. Мы не должны упустить его преосвященство, я хочу  его пригласить на королевский пир; мы угостим его на славу и счет выставим  соответственный. Ну а ты, Джордж, выбери лань поудачнее и косулю пожирнее, и  пусть они будут главным угощением на моем столе.    

Когда  все три его помощника со своими отрядами ушли, Робин приказал своим людям  нарядиться пастухами (на случай переодеваний у лесных братьев был целый склад  разнообразной одежды), а сам надел неприметную блузу. После этого над костром  подвесили лань и косулю, в костер подбросили сухого хвороста, и скоро мясо  зашипело на огне, распространяя вокруг соблазнительный запах.    

Около  двух часов, как и предупреждал Джордж, епископ Херефордский и его свита показались  на той дороге, которую занимал Робин и переодетые пастухами лесные братья.    

– Вот  и добыча на подходе, – смеясь, сказал Робин, – ну-ка, друзья веселые,  полейте жаркое жиром: наш сотрапезник явился.    

Епископ  и его свита продвигались быстро, и скоро вся эта компания оказалась рядом с пастухами.    

Увидев  гигантский вертел, медленно вращавшийся над костром, прелат гневно воскликнул:    

– Это  еще что? Негодяи, что это значит?    

Робин  Гуд поднял глаза, поглядел на епископа с непонимающим видом и ничего не ответил.    

– Вы  слышите меня, негодяи? – повторил епископ, – я спрашиваю, кому вы  готовите такое великолепное угощение?    

– Кому? –  переспросил Робин, великолепно изображая из себя глупца.    

– Да,  кому? Олени в этом лесу принадлежат королю, и вы отъявленные наглецы, раз осмелились  посягнуть на них. Отвечайте на мой вопрос: кому предназначена эта дичь?    

– Нам,  ваше преосвященство, – со смехом ответил Робин Гуд.    

– Вам,  болваны?! Вам?! Хорошенькие шутки! Я думаю, вы не станете убеждать меня, что  эта прорва мяса предназначена в пищу вам?!    

– Я  сказал правду, ваше преосвященство, мы очень проголодались, и, как только мясо  прожарится, сядем есть.    

– Из  какого вы имения? Кто вы?    

    

– Мы  простые пастухи, пасем стада. А сегодня нам захотелось оглохнуть от грудой и поразвлечься.  Вот мы и убили двух прекрасных косуль, которых вы видите.    

– Ах  вот как, поразвлечься хотели! Честный ответ! А скажите-ка мне, кто разрешил вам  охотиться на королевскую дичь?    

– Никто.    

– Ах,  никто, презренный! И вы надеетесь спокойно съесть так нагло украденную вами добычу?    

– Безусловно,  ваше преосвященство, но если и вы согласитесь ее отведать, мы будем польщены  такой честью.    

– Ваше  предложение оскорбительно для меня, дерзкий пастух, и я с негодованием отвергаю  его. Вы разве не знаете, что браконьерство карается смертной казнью? Ну, хватит  пустых слов. Сейчас вы будете препровождены в тюрьму, а оттуда на виселицу.    

– На  виселицу?! – воскликнул Робин, всем своим видом изображая отчаяние.    

– Да,  мой мальчик, на виселицу!    

– Но  у меня нет желания быть повешенным, – жалобно простонал Робин Гуд.    

– Убежден  в этом; но это не столь важно, ты и твои товарищи заслуживаете петли. Ну же,  придурки, собирайтесь и идите за мной, нет у меня времени с вами разговаривать.    

– Простите,  ваше преосвященство, тысячу раз простите, мы согрешили по неведению, будьте  снисходительны к несчастным беднякам, они достойны жалости, а не осуждения.    

– Несчастные  бедняки, которые едят такое славное жаркое, не заслуживают жалости. Вы,  молодчики, лакомитесь королевской дичью; хорошо, очень хорошо! Мы вместе  предстанем перед королем и посмотрим, дарует ли его величество вам прощение, в  котором отказываю я.    

– Ваше  преосвященство, – умоляюще сказал Робин, – у нас ведь есть жены,  дети, будьте милосердны, заклинаю вас слабостью женщины и невинностью детей;  что с ними станется без нас?    

– Меня  не волнуют ваши жены и дети, – жестко сказал епископ. – Схватить этих  негодяев, – приказал он, повернувшись к сопровождавшим его людям, – а  если они попробуют скрыться, убить без пощады.    

– Ваше  преосвященство, – сказал Робин Гуд, – позвольте дать вам добрый  совет: возьмите назад эти несправедливые слова, от них веет насилием, и нет в  них христианского милосердия. Поверьте мне, куда благоразумнее принять мое  предложение и разделить с нами трапезу.    

– Я  запрещаю вам обращаться ко мне! – гневно воскликнул епископ. –  Солдаты, схватить этих разбойников!    

– Не  подходить! – закричал Робин Гуд громовым голосом. – Или, Божьей  Матерью клянусь, вы в этом раскаетесь!    

– Хватайте  этих подлых рабов! – повторил епископ. – Не щадите никого!    

Слуги  прелата бросились на лесных братьев, и, если бы Робин не затрубил в рог,  пролилась бы кровь, но по этому сигналу с разных сторон появились остальные  разбойники: предупрежденные о том, что епископ уже здесь, они понемногу  подтянулись к этому месту.    

И  первое, что они сделали, – разоружили людей епископа.    

– Ваше  преосвященство, – сказал Робин епископу, который онемел от страха, поняв,  в чьи руки он попал, – вы были неумолимы, и мы тоже будем безжалостны. Что  мы сделаем с человеком, который хотел отправить нас на виселицу? –  обратился он к своим товарищам.    

– Одеяние,  которое он носит, заставляет меня смягчить строгость приговора, – спокойно  ответил Маленький Джон, – не надо причинять ему страданий.    

– Вы  проявили себя как честный человек, храбрый лесник.    

– Вы  полагаете, ваше преосвященство? – с прежней невозмутимостью отозвался  Маленький Джон. – Ну что же, я окончу свои миролюбивые речи: вместо того  чтобы подвергать страданиям ваши душу и тело и жечь вас на медленном огне, мы  просто отрубим вам голову.    

– Просто  отрубите голову? – еле слышно прошептал епископ.    

– Да,  готовьтесь к смерти, ваше преосвященство.    

– Сжальтесь  надо мной, Робин Гуд, заклинаю вас! – стал умолять епископ. – Дайте  мне хоть несколько часов, я не хочу умереть без покаяния…    

– Ваша  прежняя заносчивость сменилась смирением; но оно меня не трогает. Вы сами себя  приговорили: готовьте вашу душу предстать перед Господом. Маленький Джон, –  добавил Робин, делая своему другу условный знак, – проследи, чтобы все  произошло с подобающей случаю торжественностью. Соблаговолите следовать за  мной, ваше преосвященство, сейчас вы предстанете перед судом.    

Полумертвый  от страха епископ, шатаясь, поплелся за Робин Гудом.    

Когда  они дошли до Дерева Встреч, Робин Гуд усадил своего пленника на поросший травой  пригорок и приказал одному из своих людей принести воды.    

– Не  угодно ли вам, ваше преосвященство, освежить лицо и руки?    

Хотя  епископа подобное предложение и удивило, он подобострастно согласился. Когда  омовение было закончено, Робин продолжил:    

– Не  окажите ли вы мне любезность разделить со мной трапезу. Я собираюсь пообедать,  потому что не могу вершить правосудие натощак.    

– Я  пообедаю, раз вы этого требуете, – покорно ответил епископ.    

– Я  не требую, ваше преосвященство, а прошу.    

– Тогда  я соглашаюсь удовлетворить вашу просьбу, сэр Робин.    

– Ну,  что ж, прошу за стол, ваше преосвященство.    

И с  этими словами Робин отвел своего гостя в пиршественный зал, то есть на поросшую  цветами лужайку, где все уже было приготовлено к трапезе.    

Стол  ломился от яств, радуя взор, и это зрелище направило мысли священнослужителя в  более радостную сторону. Он ничего не ел со вчерашнего дня, а потому  почувствовал, что очень голоден, и от запаха дичи у него потекли слюнки.    

– Прекрасно  поджаренное мясо, – сказал он, усаживаясь за стол.    

– И  очень вкусное, – добавил Робин, выбирая для гостя кусок получше.    

К  середине обеда епископ забыл все свои страхи, а к десерту уже видел в Робине  просто приятного сотрапезника.    

– Дорогой  друг, – сказал он, – вино у вас восхитительное, оно согрело мне  сердце; только что я был болен, обеспокоен, опечален, а теперь я спокоен и  радостен.    

– Рад  слышать от вас такие слова, ваше преосвященство, потому что это похвала моему  гостеприимству. Обычно мои сотрапезники бывают довольны тем, как их здесь  принимают. Однако наступают неприятные минуты, когда нужно платить по счету:  все любят брать, но никто не любит давать.    

– Это  правда, истинная правда, – подтвердил епископ, даже не догадываясь, о чем  идет речь. – Да, так оно и есть на самом деле. Пожалуйста, налейте мне  еще, мне кажется, что у меня огонь в жилах. Ах, знаете ли, любезный хозяин, вы  здесь живете очень счастливо.    

– Потому-то  нас и называют веселыми лесными братьями.    

– Ах,  да, верно, верно. А теперь, сударь… не знаю вашего имени… позвольте попрощаться  с вами: мне нужно продолжить путь.    

– Совершенно  справедливо, ваше преосвященство. Расплатитесь по счету, прошу вас, и выпейте  на дорожку.    

– Заплатить  по счету?! – проворчал епископ. –. Разве я в харчевне? Я думал, что я  в Барнсдейлском лесу.    

– В  харчевне, ваше преосвященство, я хозяин заведения, а люди вокруг – мои слуги.    

– Как,  это все ваши слуги? Но их, по меньшей мере, человек сто пятьдесят – двести.    

– Да,  ваше преосвященство, это не считая отсутствующих. Вы же понимаете, что с таким  количеством челяди мне приходится взимать с гостей как можно большую плату.    

Епископ  тяжело вздохнул.    

– Дайте  счет, – сказал он, – и отнеситесь ко мне как к другу.    

– Как  к вельможе, любезный гость, как к знатному вельможе, – весело ответил  Робин. – Маленький Джон, – позвал он. – Представьте счет его  преосвященству епископу Херефордскому.    

Прибежал  Джон. Прелат взглянул на него и рассмеялся.    

– Ну  и ну! – воскликнул он. – Маленький?! И это маленький?! Да это же  целая жердь! Ну ладно, любезный казначей, давайте ваш счет!    

– Не  стоит, ваше преосвященство, скажите, куда вы кладете деньги, и я рассчитаюсь с  собой сам.    

– Наглец! –  воскликнул епископ. – Я запрещаю тебе запускать руку в мой кошелек!    

– Я  хотел избавить вас от труда считать деньги, ваше преосвященство.    

– Труд  считать деньги! Вы думаете, что я пьян? Пойдите принесите мой сундук с вещами,  я дам вам золотой.    

Маленький  Джон и не подумал повиноваться приказу прелата; он открыл сундук и нашел в нем  кожаный мешочек. Джон вытряхнул его: в нем было триста золотых.    

– Дорогой  Робин, – радостно закричал Джон, – благородный епископ заслуживает  благодарности: он нас сделал богаче на триста золотых!    

Епископ  Херефордский, полузакрыв глаза, слушал эти радостные восклицания Джона, не  понимая их смысла, а когда Робин сказал ему: «Ваше преосвященство, мы  благодарим вас за щедрость» – он и вовсе смежил веки и пробормотал нечто  нечленораздельное, так что Робин сумел разобрать лишь:    

– Аббатство  Сент-Мэри, немедленно…    

– Он  хочет уехать, – сказал Джон.    

– Прикажи  подать ему лошадь, – ответил Робин.    

По знаку  Джона один из лесных братьев подвел епископу оседланного коня, на голове которого  красовались цветы.    

Сонного  епископа с трудом посадили в седло, привязали, чтобы он не свалился, ибо падение  могло бы стать роковым для него, и и сопровождении своих людей, возвеселившихся  духом от вина и хорошей еды, он отбыл по дороге, ведущей в аббатство Сент-Мэри.    

Несколько  человек из лесных братьев, по-дружески смешавшихся с людьми прелата, проводили  их до ворот обители.    

Само  собой разумеется, позвонив в привратный колокол, они пустили лошадей галопом и  скрылись в лесу.    

Не будем  даже и пытаться описать изумление и ужас, охватившие святую братию при виде  епископа Херефордского: лицо его пылало, походка была неустойчива, а одежда  пребывала в страшном беспорядке.    

На  следующий день достойный священнослужитель чуть не сошел с ума от стыда, бешенства  и унижения; он много часов провел в молитвах, прося Господа простить его  прегрешения и защитить от презренного Робин Гуда.    

По  просьбе оскорбленного епископа настоятель вооружил полсотни человек и  предоставил их в распоряжение гостя. И вот, кипя сердцем от гнева, епископ во  главе своего маленького войска двинулся на розыски знаменитого разбойника.    

А Робин  Гуд в этот день решил своими глазами убедиться, каковы дела сэра Ричарда Равнинного,  и потому шел в одиночестве по тропинке, которая должна была вывести его на большую  дорогу. Тут его внимание привлек стук копыт множества лошадей; он поспешил в  том направлении, откуда доносился шум, и оказался лицом к лицу с епископом  Херефордским.    

– Робин  Гуд! – воскликнул епископ, мгновенно узнав его. – Это Робин Гуд! Сдавайтесь,  изменник!    

Понятно,  что у Робина не было ни малейшего желания поступить согласно приказу. Он был  окружен со всех сторон и не мог ни защищаться, ни позвать на помощь лесных  братьев; тем не менее он бесстрашно проскользнул между двумя всадниками, которые  делали вид, что хотят преградить ему путь, и быстрее лани побежал к маленькому  домику, видневшемуся в четверти мили от места его встречи с епископом.    

Солдаты  поскакали за ним вдогонку, но ехать напрямик они не могли и потому добрались до  дома, где Робин явно хотел скрыться, позже, чем он.    

Дверь  хижины была открыта. Робин вошел и принялся закладывать чем попало окна, несмотря  на крики старушки, сидевшей за прялкой.    

– Не  бойтесь ничего, матушка, – сказал Робин, заложив окна и дверь, – я не  вор, а попавший в беду человек, которому вы можете помочь.    

– Как  помочь? И кто вы? – спросила старушка не очень-то успокоенным тоном.    

– Я  изгнанник, матушка, зовут меня Робин Гуд; меня преследует епископ Херефордский,  покушаясь на мою жизнь.    

– Как?  Вы Робин Гуд?! – воскликнула крестьянка, молитвенно складывая руки. –  Благородный и великодушный Робин Гуд? Да будет благословен Господь за то, что  он позволил мне, бедной женщине, оплатить свой долг щедрому изгнаннику.  Посмотрите на меня внимательно, мой мальчик, вспомните тех, кого вы  облагодетельствовали, и, может быть, вы меня узнаете. Года два назад вас привел  сюда случай или, вернее, как с благодарностью скажу я, благое Провидение. Я  была одна, больна и без средств; я только что потеряла мужа, и мне оставалось  лишь умереть. Ваши ласковые слова утешили меня, вернули мне мужество, силы и  здоровье. На следующий день от вас пришел посланец и принес мне припасы, одежду  и деньги. Я спросила его, кто мой благодетель, и он ответил: «Его зовут Робин  Гуд». С этого дня я поминаю вас во всех своих молитвах. Мой дом – ваш дом, моя  жизнь принадлежит вам, располагайте мной как своей служанкой.    

– Спасибо,  матушка, – сказал Робин Гуд, сжимая дрожащие руки старушки. – Я прошу  вашей помощи не потому, что боюсь опасности, а потому, что не желаю напрасного  кровопролития. С епископом полсотни людей, и, как видите, борьба невозможна, я  один.    

– Если  ваши враги найдут вас, они вас убьют, – сказала старушка.    

– Не  беспокойтесь, матушка, до этой крайности дело не дойдет. Мы придумаем, как  этого избежать.    

– Избежать?  Говорите, дитя мое, я вас слушаю.    

– Не  поменяетесь ли вы со мной одеждой?    

– Поменяться  с вами одеждой? – воскликнула старушка, – боюсь, что эта хитрость не  удастся; как вы превратите женщину моего возраста в молодого кавалера?    

– Я  так переодену вас, матушка, – ответил Робин, – что мы сможем обмануть  солдат, ведь они, может быть, не знают моего лица. Вы сделаете вид, что пьяны,  а его преосвященство епископ Херефордский так торопится схватить меня, что  увидит только платье.    

Превращение  свершилось быстро. Робин надел серое платье и чепец старой женщины и помог ей  натянуть свои штаны, куртку и сапоги. Потом он старательно убрал седые волосы  старушки под свою изящную шляпу и опоясал ее своим оружием.    

Когда  солдаты подскакали к двери хижины, переодевание было закончено. Они стали колотить  в дверь, потом один из них предложил ее вышибить задними копытами своей лошади.    

Епископ  отнесся к этой мысли благосклонно. Всадник развернул лошадь и, чтобы заставить  ее пятиться, уколол ее копьем. Но это произвело на бедное животное действие  совершенно обратное тому, которое он ожидал: лошадь встала на дыбы и выбросила  его из седла. Падение солдата (а он летел со скоростью стрелы) имело печальные  последствия. Епископ, подошедший поближе, чтобы в тот миг, когда упадет дверь,  преградить дорогу Робин Гуду, если тот попытается бежать, получил сильнейший  удар шпорой в лицо.    

Боль  привела старика в такую ярость, что, ни на секунду не задумавшись о  несправедливости и жестокости такого деяния, он поднял посох, который носил в руке  как символ своего пастырского достоинства, и добил им несчастного,  распростертого на траве у ног взбунтовавшейся лошади.    

Пока он  предавался этому доблестному занятию, дверь хижины внезапно отворилась.    

– Сомкнуть  строй! – повелительно воскликнул епископ. – Сомкнуть строй!    

Всадники  беспорядочно толклись перед дверью.    

Епископ  стал спешиваться, но при этом одной ногой споткнулся об окровавленное тело  солдата и головой вперед влетел прямо в открытую дверь. Всеобщее  замешательство, последовавшее за этим происшествием, как нельзя лучше послужило  планам Робина. Оглушенный и задыхающийся епископ едва различил человека,  стоявшего неподвижно в самом темном углу комнаты.    

– Схватить  негодяя! – закричал он своим солдатам, указывая на старушку. –  Заткнуть ему рот кляпом, привязать к лошади, вы мне жизнью за него отвечаете;  если он сбежит, я вас всех повешу без всякого милосердия.    

Солдаты  бросились на человека, на которого с такой яростью указывал их предводитель, и,  не найдя, чем заткнуть пленнику рот, завязали ему лицо попавшимся им под руку  большим платком.    

Отважный  до дерзости Робин Гуд дрожащим голосом умолял пощадить пленника, но епископ  оттолкнул его и вышел из хижины, испытывая огромное удовлетворение от того, что  видит своего врага со связанными руками и ногами на спине лошади.    

Жестоко  страдая и почти ослепнув от раны, рассекшей ему лицо, его преосвященство снова  сел на коня и приказал своим солдатам следовать за ним к разбойничьему Дереву  Встреч, на самой высокой ветви которого он хотел вздернуть Робина. Достойный  епископ жаждал показать разбойникам, какая ужасная участь их ожидает, если они  будут продолжать вести тот же образ жизни, что и их презренный атаман.    

Как  только всадники скрылись в чаще леса, Робин Гуд вышел из хижины и побежал к Дереву  Встреч. Проходя через одну поляну, он заметил, хотя и довольно далеко от себя,  Маленького Джона, Красного Уилла и Мача.    

– Посмотрите-ка  туда, на поляну, – сказал Джон друзьям, – к нам приближается какое-то  странное существо, прямо колдунья старая, да и только. Клянусь Пречистой Девой,  если бы я думал, что у этой старой чертовки враждебные намерения, я бы в нее  всадил стрелу.    

– Да  твоя стрела в нее и не попала бы, – смеясь, сказал Уилл.    

– Почему  это, позволь узнать?! Ты что, сомневаешься в моей меткости?    

– Ничуть,  но если эта женщина, как ты полагаешь, колдунья, она твою стрелу в полете  остановит.    

– Черт  возьми, – проговорил Мач, все это время пристально следивший за необыкновенной  фигурой, – я склоняюсь к мнению Маленького Джона: эта особа мне кажется  очень странной: роста она огромного и ходит не так, как обычно ходят женщины, а  делает просто какие-то невероятные скачки; она меня страшит, и если вы  позволите, Уилл, мы посмотрим, настолько ли сильны ее колдовские чары, как это  представляется с виду.    

– Не  надо поступать легкомысленно, Мач, – ответил Уилл, – это жалкое  создание носит женское одеяние и, следовательно, требует к себе уважительного  отношения, да и я сам, вы это знаете, женщине вреда причинять не могу. Ну кто  вам сказал, что эта уродина колдунья? Не следует судить по внешнему виду; часто  кожура у плода грубая, а мякоть превосходная. Несмотря на смешной вид, эта  старушка, может быть, добрая женщина и благочестивая христианка. Пощадите ее и,  чтобы вам это было проще сделать, вспомните приказ Робина: он запретил нам всякие  враждебные и даже просто неуважительные действия по отношению к женщинам.    

Маленький  Джон сделал вид, что натягивает тетиву и собирается пустить стрелу в предполагаемую  колдунью.    

– Стойте! –  раздался сильный повелительный голос. (Трое молодых людей удивленно  вскрикнули.) – Я Робин Гуд, – добавил человек, так долго занимавший их  внимание; назвав свое имя, Робин сорвал с головы чепец, почти целиком  скрывавший его лицо. – Меня, значит, совсем нельзя было узнать? –  спросил он, подходя к товарищам.    

– Вы  были просто уродом, друг мой, – ответил Уилл.    

– А  зачем вам понадобилось такое малоприятное переодевание? – спросил Мяч.    

В  нескольких словах Робин рассказал друзьям о том, какое неприятное происшествие  с ним приключилось.    

– А  теперь, – закончил он свой рассказ, – подумаем о том, как мы будем  защищаться. Но для начала надо бы раздобыть мне какую-нибудь одежду. Мач,  дорогой, сделайте мне одолжение, сбегайте поскорее к нам на склад и принесите  мне что-нибудь подходящее. А вы, Джон и Уилл, за это время соберите к Дереву  Встреч всех, кто сейчас в лесу. Торопитесь, ребята: я обещаю вам, что мы с  лихвой отплатим епископу Херефордскому за все неприятности, которые он нам причиняет.    

Маленький  Джон и Уилл скрылись в лесу в противоположных направлениях, а Мач пошел за одеждой  для Робина.    

Через  час, одетый в живописный костюм лучника, Робин стоял поддеревом Встреч.    

Джон  привел шестьдесят человек, а Уилл – сорок.    

Робин  спрятал своих людей в густой поросли, со всех сторон окружавшей поляну, а сам  уселся под высоким деревом, на котором его преосвященство хотел его повесить.    

Не успел  он все это проделать, как послышался стук копыт: епископ появился в сопровождении  всего своего отряда.    

Когда  солдаты доскакали до середины поляны, в чистом воздухе разнеслось звонкое пение  рога, листва молодых деревьев задрожала и из-за этой зеленой изгороди появились  вооруженные до зубов люди.    

Лесные  братья возникли мгновенно и по знаку своего предводителя, которого епископ пока  не видел, изготовились к бою; епископ оцепенел от страха, с ужасом огляделся и  тут заметил молодого человека в красной куртке, отдающего приказы и  командующего отрядом разбойников.    

– Кто  этот человек? – указывая на Робина, спросил епископ у солдата, который  ближе всего стоял к пленнику, привязанному к лошади.    

– Этот  человек – Робин Гуд, – дрожащим голосом ответил пленник.    

– Это  Робин Гуд? – воскликнул епископ. – Тогда кто же ты, презренный?    

– А  я просто женщина, ваше преосвященство, бедная старуха.    

– Горе  тебе, мерзкая колдунья! – выведенный из себя закричал епископ. – Горе  тебе! Ну же, ребята, – сказал он, обращаясь к отряду, – вперед, не  бойтесь ничего; пробейтесь мечами через ряды этих подонков; вперед, храбрецы,  вперед!    

Храбрецы,  по-видимому, сочли, что приказ напасть на разбойников отдать легче, чем выполнить;  ни один из них не двинулся с места.    

По знаку  Робина лесные братья наложили стрелы и дружно, все как один, подняли луки;  меткость их была столь известна и ее так боялись, что солдаты епископа не  только не подумали нападать, но как можно ниже пригнулись в седлах.    

– Долой  оружие! – крикнул Робин Гуд. – Развяжите пленника!    

Солдаты  повиновались приказу разбойника.    

– Матушка, –  сказал Робин Гуд старухе, уводя ее с поляны, – возвращайся домой, а завтра  я пришлю тебе награду за доброе дело. Иди скорее, сегодня у меня нет времени  отблагодарить тебя как следует, но помни, что моя признательность тебе велика.    

Добрая  старушка поцеловала руки Робин Гуд и ушла в сопровождении одного из лесных  братьев.    

– Господи,  смилуйся надо мной! Смилуйся! – причитал епископ, ломая руки.    

Робин  Гуд подошел к своему врагу.    

– Добро  пожаловать, ваше преосвященство, – сказал он ласково, – разрешите  поблагодарить вас за то, что вы пришли. Я вижу, что мое гостеприимство так  очаровало вас, что вы еще раз решили от души повеселиться.    

Епископ  тяжело вздохнул и в отчаянии взглянул на Робина.    

– Вы,  кажется, чем-то опечалены, ваше преосвященство? – осведомился Робин. –  У вас какое-то горе? Вы не рады снова видеть меня?    

– Не  могу сказать, что я доволен, да и вряд ли это возможно в моем положении. Вы  ведь догадываетесь, зачем я сюда явился, и, естественно, с чистой совестью  отомстите мне, потому что видите во мне противника. И все же вот что я хочу вам  сказать: позвольте мне уехать, и я никогда, ни при каких обстоятельствах не  буду пытаться причинить вам вред; позвольте мне уехать с моими людьми, и вам не  придется отвечать перед Богом за смертный грех, каковым является покушение на  жизнь служителя святой Церкви.    

– Я  ненавижу убийство и насилие, ваше преосвященство, – ответил Робин  Гуд, – и мои каждодневные действия это доказывают. Я никогда не нападаю, а  довольствуюсь тем, что защищаю свою жизнь и жизнь тех храбрых людей, которые  мне доверились. Если бы в сердце моем, ваше преосвященство, было хоть малейшее  чувство ненависти к вам или жажда мести, вас бы ждала та же участь, какую вы  уготовили мне. Но это не так, и я никогда не мщу за зло, которое мне не сумели  причинить. Итак, я верну вам свободу, но с одним условием.    

– Говорите,  сударь, – учтиво ответил епископ.    

– Вы  дадите мне обещание уважать мою независимость, свободу моих людей и поклянетесь  мне, что никогда в будущем ни при каких обстоятельствах не будете  способствовать посягательству на мою жизнь.    

– Я  ведь по своей собственной воле обещал не причинять вам никакого зла, –  тихо ответил епископ.    

– Обещание  для человека без совести мало что значит, ваше преосвященство; я хочу, чтобы вы  поклялись.    

– Клянусь  святым Павлом, что не буду мешать вам жить так, как вы сами того хотите.    

– Прекрасно,  ваше преосвященство, теперь вы свободны.    

– Тысячу  раз благодарю вас, Робин Гуд. Прикажите собрать моих людей: они разошлись и уже  братаются с вашими.    

– Повинуюсь,  ваше преосвященство, через несколько минут солдаты будут на лошадях. А пока не  угодно ли вам будет в ожидании отъезда что-нибудь выпить?    

– Нет,  нет, я ничего не хочу, – поспешил ответить епископ, который пришел в ужас  только оттого, что услышал это опасное предложение.    

– Вы  ведь уже давно ничего не ели, ваше преосвященство, и ломтик пирога…    

– Ни  кусочка, любезный хозяин, ни одного кусочка!    

– Тогда  кубок вина?    

– Нет,  нет, сто раз нет!    

– Так  вы не хотите разделить со мной ни еды, ни питья, ваше преосвященство?    

– Я  не голоден и не испытываю жажды; я хочу только уехать отсюда. Не пытайтесь задержать  меня здесь далее, умоляю вас.    

– Пусть  исполнится ваша воля, ваше преосвященство. Маленький Джон, – обратился к  другу Робин, – его преосвященство желает нас покинуть.    

– Его  преосвященство в том полностью волен, – насмешливо ответил Джон, –  сейчас я ему представлю счет.