1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
   
  
  
   
    
Краткий некролог и некоторые произведения, не включавшиеся в собрание сочинений Козьмы Пруткова
   
   
    
     
Краткий некролог
    
    
Ужасное горе постигло семейство, друзей и ближних Кузьмы Петровича Пруткова, но еще ужаснее это горе для нашей отечественной литературы… Да, его не стало! Его уже нет, моего миленького дяди! Уже не существует более этого доброго родственника, этого великого мыслителя и даровитейшего из поэтов; этого полезного государственного деятеля, всегда справедливого, но строгого относительно своих подчиненных!.. Драгоценнейший мой дядюшка Кузьма Петрович Прутков всегда ревностно занимался службой, отдавая ей большую часть своих способностей и своего времени; только часы досуга посвящал он науке и музам, делясь потом с публикой плодами этих трудов невинных. Начальство ценило его ревность и награждало его по заслугам: начав службу в 1816 году юнкером в одном из лучших гусарских полков, Кузьма Петрович Прутков умер в чине действительного статского советника, со старшинством пятнадцати лет и четырех с половиною месяцев, после двадцатилетнего (с 1841 года) безукоризненного управления Пробирной Палаткой! Подчиненные любили, но боялись его. И долго еще, вероятно, сохранится в памяти чиновников Пробирной Палатки величественная, но строгая наружность покойного: его высокое, склоненное назад чело, опушенное снизу густыми рыжеватыми бровями, а сверху осененное поэтически всклоченными, шантретовыми с проседью волосами; его мутный, несколько прищуренный и презрительный взгляд; его изжелта-каштановый цвет лица и рук; его змеиная capкастическая улыбка, всегда выказывавшая целый ряд, правда, почерневших и поредевших от табаку и времени, но все-таки больших и крепких зубов; наконец — его вечно откинутая назад голова и нежно любимая им альмавива… Нет, такой человек не может скоро изгладиться из памяти знавших его!
    
Кузьма Петрович Прутков на 25-м году жизни соединил судьбу свою с судьбою любезной моей тетушки Антониды Платоповны, урожденной Проклеветантовой. Неутешная вдова оплакивает своего мужа, от которого имела множество детей, кроме находящихся в настоящее время в живых четырех дочек и шести сыновей. Дочки ее, любезные моему сердцу племянницы, отличаются все приятной наружностью и высоким образованием, наследованным от покойного отца; они уже в зрелых летах и — смело скажу — могут составить несомненное счастье четырех молодых людей, которым посчастливится соединить свою судьбу с их судьбою! Шесть сыновей покойного обещают твердо идти по следам своего отца, и я молю небо о даровании им необходимых для этого сил и терпения!..
    
Кузьма Петрович, любезный и несравненный мой дяденька, скончался после долгих страданий на руках нежно любившей его супруги, среди рыдания детей его, родственников и многих ближних, благоговейно теснившихся вокруг страдальческого его ложа… Он умер с полным сознанием полезной и славной своей жизни, поручив мне передать публике, что «умирает спокойно, будучи уверен в благодарности и справедливом суде потомства; а современников просит утешиться, но почтить, однако, его память сердечной слезою»… Мир праху твоему, великий человек и верный сын своего отечества! Оно не забудет твоих услуг. Нет сомнения, что недалеко то время, когда исполнится пророческий твой стих:
    
     
      
И слава моя гремит, как труба,
      
 И песням моим внимает толпа
      
Со страхом…
      
Но вдруг я замолк, заболел, схоронен,
      
Землею засыпан, слезой орошен,
      
И в честь мне воздвигли семнадцать колонн
      
Над прахом!..
     
     («Соврем.» 1852 г.)
    
    
Всеми уважаемый мой дядюшка умер на шестидесятом году своей жизни, в полном развитии своего замечательного таланта и своих сил, 13-го сего января в два и три четверти часа пополудни… Славные художники профессор Бедеман и Лев Жемчужников поразительно верно передали замечательную его наружность на портрете, который предназначен для украшения полного собрания сочинений покойного. Я уверен, что, по отпечатании этого собрания, оно будет раскуплено нарасхват образованною частью публики; иначе, впрочем, и быть не может!
    
В портфелях покойного дяденьки найдено много неизданных его сочинений, не только стихов, философских изречений и продолжения исторического труда, столь известного публике под заглавием «Выдержки из записок моего деда», по также и драматических произведений. В особом портфеле, носящем золотую печатную надпись: «Сборник неконченого (d'inacheve)», находится множество весьма замечательных отрывков и эскизов покойного, дающих полную возможность судить о неимоверной разносторонности его дарования и о необъятных сведениях этого, столь рано утраченного нами поэта и мыслителя! Из этих-то последних отрывков я извлекаю пока один и возлагаю его на алтарь отечества, как ароматический цветок в память драгоценного моего дядюшки… Надеюсь и вполне уверен, что из груди каждого патриота вырвется невольный крик удивления при чтении этого отрывка и что не одной слезой благодарности и сожаления почтится память покойного!.. Вот этот отрывок.
    
<Далее следует «Опрометчивый турка, или: Приятно ли быть внуком?» — Ред.>
    
Здесь рукопись прерывается… К сожалению, смерть не допустила Кузьму Петровича Пруткова вполне развить и довести до конца это в высшей степени замечательное произведение, вплетающее новую роскошную ветвь в лавровый венок моего бессмертного дядюшки!..
    
Произведение это помечено так: «11-го декабря 1860 года (annus, i)». Исполняя духовное завещание покойного, я поставлю священным для себя долгом объяснить, для сведения будущих библиографов, что Кузьма Петрович Прутков родился 11-го апреля 1801 года, недалеко от Сольвычегодска, в деревне Тентелрвой; поэтому большая часть его сочинений, как, вероятно, заметили сами читатели, носит пометку 11-го числа какого-либо месяца. Твердо веря, подобно прочим великим людям, в свою звезду, достопочтенный мой дяденька никогда не заканчивал своих рукописей в другое число, как в 11-е. Исключения из этого весьма редки, и покойный не хотел даже признавать их.
    
Искреннейший племянник Кузьмы Петровича Пруткова и любимейший родственник его:
    
Калистрат Иванович Шерстобитов.
   
   
    
     
Проект: О введении единомыслия в России
    
    
Этот черновой проект, написанный Козьмою Прутковым в 1859 г., был напечатан в журнале «Современник» лишь по смерти К. Пруткова, в 1863 г., кн. IV. В подлиннике, вверху его, находится надпись: «Подать в один из торжественных дней, на усмотрение».
    
    
Приступ. Наставить публику. Занеслась. Молодость; науки; незрелость!.. Вздор!.. Убеждения. Неуважение мнения старших. Безначалие. «Собственное» мнение!.. Да разве может быть собственное мнение у людей, не удостоенных доверием начальства?! Откуда оно возьмется? На чем основано? Если бы писатели знали что-либо, их призвали бы к службе. Кто не служит, значит: недостоин; стало быть, и слушать его нечего. С этой стороны еще никто не колебал авторитета наших писателей: я — первый. (Напереть на то, что я — первый. Это может помочь карьере. Далее развить то же, но в других выражениях, сильнее и подробнее.)
    
Трактат. Очевидный вред различия во взглядах и убеждениях. Вред несогласия во мнениях. «Аще царство на ся разделится» и пр. Всякому русскому дворянину свойственно желать не ошибаться; но, чтоб удовлетворить это желание, надо иметь материал для мнения. Где ж этот материал? Единственным материалом может быть только мнение начальства. Иначе нет ручательства, что мнение безошибочно. Но как узнать мнение начальства? Нам скажут: оно видно из принимаемых мер. Это правда… Гм! нет! Это неправда!.. Правительство нередко таит свои цели из-за высших государственных соображений, недоступных пониманию большинства. Оно нередко достигает результата рядом косвенных мер, которые могут, по-видимому, противоречить одна другой, будто бы не иметь связи между собою. Но это лишь кажется! Они всегда взаимно соединены секретными шолнерами единой государственной идеи, единого государственного плана; и план этот поразил бы ум своею громадностью и своими последствиями! Он открывается в неотвратимых результатах истории. Как же подданному знать мнение правительства, пока не наступила история? Как ему обсуждать правительственные мероприятия, не владея ключом их взаимной связи? — «Не по частям водочерпательщицы, но по совокупности ее частей суди об ее достоинствах». Это я сказал еще в 1842 г. и доселе верю в справедливость этого замечания. Где подданному уразуметь все эти причины, поводы, соображения; разные виды, с одной стороны, и усмотрения, с другой?! Никогда не понять ему их, если само правительство не даст ему благодетельных указаний. В этом мы убеждаемся ежедневно, ежечасно, скажу: ежеминутно. Вот почему иные люди, даже вполне благонамеренные, сбиваются иногда злонамеренными толкованиями; у них нет сведений: какое мнение справедливо? Они не знают: какого мнения надо держаться? Не могу пройти молчанием… (Какое славное выражение! Надо чаще употреблять его; оно как бы доказывает обдуманность и даже что-то вроде великодушия.) Не могу пройти молчанием, что многие признаны злонамеренными единственно потому, что им не было известно: какое мнение угодно высшему начальству? Положение этих людей невыразимо тягостное, даже смело скажу: невыносимое!
    
Заключение. На основании всего вышеизложенного и принимая во внимание: с одной стороны, необходимость, особенно в нашем пространном отечестве, установления единообразной точки зрения на все общественные потребности и мероприятия правительства; с другой же стороны — невозможность достижения сей цели без дарования подданным надежного руководства к составлению мнений — не скрою (опять отличное выражение! Непременно буду его употреблять почаще) — не скрою, что целесообразнейшим для сего средством было бы учреждение такого официального повременного издания, которое давало бы руководительные взгляды на каждый предмет. Этот правительственный орган, будучи поддержан достаточным, полицейским и административным, содействием властей, был бы Для общественного мнения необходимою и надежною звездою, маяком, вехою. Пагубная наклонность человеческого разума обсуждать все происходящее на земном круге была бы обуздана и направлена к исключительному служению указанным целям и видам. Установилось бы одно господствующее мнение по всем событиям и вопросам. Можно бы даже противодействовать развивающейся наклонности возбуждать «вопросы» по делам общественной и государственной жизни; ибо к чему они ведут? Истинный патриот должен быть враг всех так называемых «вопросов»!
    
С учреждением такого руководительного правительственного издания даже злонамеренные люди, если б они дерзнули быть иногда несогласными с указанным «господствующим» мнением, естественно, будут остерегаться противоречить оному, дабы не подпасть подозрению и наказанию. Можно даже ручаться, что каждый, желая спокойствия своим детям и родственникам, будет и им внушать уважение к «господствующему» мнению; и, таким образом, благодетельные последствия предлагаемой меры отразятся не только на современниках, но даже на самом отдаленном потомстве.
    
Зная сердце человеческое и коренные свойства русской народности, могу с полным основанием поручиться за справедливость всех моих выводов. Но самым важным условием успеха будет выбор-редактора для такого правительственного органа. Редактором должен быть человек, достойный во всех отношениях, известный своим усердием и своею преданностью, пользующийся славою литератора, несмотря на свое нахождение на правительственной службе, и готовый, для пользы правительства, пренебречь общественным мнением и уважением вследствие твердого убеждения в их полнейшей несостоятельности. Конечно, подобный человек заслуживал бы достаточное денежное вознаграждение и награды чинами и орденскими отличиями. Не смею предлагать себя для такой должности по свойственной мне скромности. Но я готов жертвовать собою до последнего издыхания для бескорыстной службы нашему общему престол-отечеству, если только это будет согласно с предначертаниями высшего начальства. Долговременная и беспорочная служба моя по министерству финансов, в Пробирной Палатке, дала бы мне, между прочим, возможность благоприятно разъяснять и разные финансовые вопросы, согласно с видами правительства. Разъяснения же эти бывают часто почти необходимы ввиду стеснительного положения финансов нашего дорогого отечества.
    
Повергая сей недостойный труд мой на снисходительное усмотрение высшего начальства, дерзаю льстить себя надеждою, что он не поставится мне в вину, служа несомненным выражением усердного желания преданного человека: принести посильную услугу столь высоко уважаемой им благонамеренности.
    
1859 года (annus, i)
    
    
Примечание: в числе разных заметок на полях этого проекта находятся следующие, которые Козьма Прутков, вероятно, желал развить в особых проектах: 1) «Велеть всем редакторам частных печатных органов перепечатывать руководящие статьи из официального органа, дозволяя себе только их повторение и развитие», и 2) «Вменить в обязанность всем начальникам отдельных частей управления: неусыпно вести и постоянно сообщать в одно центральное учреждение списки всех лиц, служащих под их ведомством, с обозначением противу каждого: какие получает журналы и газеты. И не получающих официального органа, как не сочувствующих благодетельным указаниям начальства, отнюдь не повышать ни в должности, ни в чины ~и не удостаивать ни наград, ни командировок».
    
Вообще в портфелях покойного Козьмы Пруткова, на которых отпечатано золотыми буквами: «Сборник неоконченного (d'inacheve)», содержится весьма много любопытных документов, относящихся к его литературной и государственной деятельности. Может быть, из них еще будет что-либо извлечено для печати.
   
   
    
     
К толпе
    
    
     
      
Клейми, толпа, клейми в чаду сует всечасных
      
Из низкой зависти мой громоносный стих:
      
Тебе не устрашить питомца муз прекрасных.
      
Тебе не сокрушить треножников златых!..
      
Озлилась ты?! так зри ж, каким огнем презренья,
      
Какою гордостью горит мой ярый взор,
      
Как смело черпаю я в море вдохновенья
      
Свинцовый стих тебе в позор!
      
Да, да! клейми меня!.. Но не бесславь восторгом
      
Своим бессмысленным поэта вещих слов!
      
Я ввек не осрамлю себя презренным торгом,
      
Вовеки не склонюсь пред сонмищем врагов;
      
Я вечно буду петь и песней наслаждаться,
      
Я вечно буду пить чарующий нектар.
      
Раздайся ж прочь, толпа!., довольно насмехаться!
      
Тебе ль познать Пруткова дар?!
      
Постой!.. Скажи-ка: за что ты злобно так смеешься?
      
Скажи: чего давно так ждешь ты от меня?
      
Не льстивых ли похвал?! Нет, их ты не дождешься!
      
Призванью своему по гроб не изменя,
      
Но с правдой на устах, улыбкою дрожащих,
      
С змеею желчною в изношенной груди,
      
Тебя я наведу в стихах, огнем палящих,
      
На путь с неправого пути!
     
    
   
   
    
     
Эпиграмма № III
    
    
     
      
Пия душистый сок цветочка,
      
Пчела дает нам мед взамен;
      
Хотя твой лоб — пустая бочка,
      
Но все же ты не Диоген,
     
    
   
   
    
     
Пятки некстати
     
(Басня)
    
    
     
      
У кого болит затылок,
      
Тот уж пяток не чеши!
      
Мой сосед был слишком пылок,
      
Жил в деревне он, в глуши.
      
Раз случись ему, гуляя,
      
Головой задеть сучок;
      
Он, недолго размышляя,
      
Осердяся на толчок,
      
Хвать рукой за обе пятки —
      
И затем в грязь носом хвать!..
     
    
   
   
    
     
* * *
    
    
     
      
Многие привычки гадки,
      
Но скверней не отыскать
      
Пятки попусту хватать!
     
    
   
   
    
     
К друзьям после женитьбы
    
    
     
      
Я женился, небо вняло
      
Нашим пламенным мольбам;
      
Сердце сердцу весть подало,
      
Страсть ввела, нас в светлый храм.
      
О друзья! ваш страх напрасен;
      
У меня ль не твердый нрав?
      
В гневе я суров, ужасен,
      
Страж лихой супружних прав.
      
Есть для мести черным ковам
      
У женатого певца
      
Над кроватью, под альковом,
      
Нож, ружье и фунт свинца!
      
Нож вострей швейцарской бритвы;
      
Пули меткие в мешке;
      
А ружье на поле битвы
      
Я нашел в сыром песке…
      
Тем ружьем в былое время
      
По дрохвам певец стрелял
      
И, клянусь, всегда им в темя
      
Всем зарядом попадал!
     
    
   
   
    
     
От Козьмы Пруткова к читателю в минуту откровенности и раскаяния
    
    
     
      
С улыбкой тупого сомненья, профан, ты
      
Взираешь на лик мой и гордый мой взор;
      
Тебе интересней столичные франты,
      
Их пошлые толки, пустой разговор.
      
Во взгляде твоем я, как в книге, читаю,
      
Что суетной жизни ты верный клеврет,
      
Что нас ты считаешь за дерзкую стаю,
      
Не любишь; но слушай, что значит поэт.
      
Кто с детства, владея стихом по указке,
      
Набил себе руку и с детских же лет
      
Личиной страдальца, для вящей огласки,
      
Решился прикрыться, — тот истый поэт!
      
Кто, всех презирая, весь мир проклинает,
      
В ком нет состраданья и жалости нет,
      
Кто с смехом на слезы несчастных взирает, —
      
Тот мощный, великий и сильный поэт!
      
Кто любит сердечно былую Элладу,
      
Тунику, Афины, Ахарны, Милет,
      
Зевеса, Венеру, Юнону, Палладу, —
      
Тот чудный, изящный, пластичный поэт!
      
Чей стих благозвучен, гремуч, хоть без мысли,
      
Исполнен огня, водометов, ракет,
      
Без толку, но верно по пальцам расчислен, —
      
Тот также, поверь мне, великий поэт!..
      
Итак, не пугайся ж, встречайся с нами,
      
Хотя мы суровы и дерзки на вид
      
И высимся гордо над вами главами;
      
Но кто ж нас иначе в толпе отличит?!
      
В поэте ты видишь презренье и злобу;
      
На вид он угрюмый, больной, неуклюж;
      
Но ты загляни хоть любому в утробу, —
      
Душой он предобрый и телом предгож.
     
    
   
   
    
     
К месту печати
     
(М. П.)
    
    
     
      
Люблю тебя, печати место,
      
Когда без сургуча, без теста,
      
А так, как будто угольком,
      
«М. П.» очерчено кружком!
      
Я не могу, живя на свете,
      
Забыть покоя и мыслете,
      
И часто я, глядя с тоской,
      
Твержу: «мыслете и попой»!
     
    
   
  
  
   
    
Плоды раздумья, не включавшиеся в собрание сочинений Козьмы Пруткова
   
   Мысли и афоризмы
   
1
   
Добродетель служит сама себе наградой; человек превосходит добродетель, когда служит и не получает награды.
   
2
   
Вред или польза действия обусловливается совокупностью обстоятельств.
   
3
   
Не будь цветов, все ходили бы в одноцветных одеяниях!
   
4
   
Ветер есть дыхание природы.
   
5
   
На беспристрастном безмене истории кисть Рафаэля имеет одинаковый вес с мечом Александра Македонского.
   
6
   
Не покупай каштанов, но бери их на пробу.
   
7
   
Смерть и солнце не могут пристально взирать друг на друга.
   
8
   
Сократ справедливо называет бегущего воина трусом.
   
9
   
Весьма остроумно замечает Фейербах, что взоры беспутного сапожника следят за штопором, а не за шилом, отчего и происходят мозоли.
   
10
   
Друзья мои! идите твердыми шагами по стезе, ведущей в храм согласия, а встречаемые на пути препоны преодолевайте с мужественною кротостью льва.
   
11
   
Стремись уплатить свой долг, и ты достигнешь двоякой цели, ибо тем самым его исполнишь.
   
12
   
Правда не вышла бы из колодезя, если бы сырость не испортила ее зеркала.
   
13
   
Глупец гадает; напротив того, мудрец проходит жизнь как огород, наперед зная, что кой-где выдернется ему репа, а кой-где и редька.
   
14
   
Век живи — век учись! и ты наконец достигнешь того, что, подобно мудрецу, будешь иметь право сказать, что ничего не знаешь.
   
15
   
Сребролюбцы! сколь ничтожны ваши стяжания, коли все ваши сокровища не стоят одного листка из лаврового венка поэта!
   
16
   
Огорошенный судьбою, ты все ж не отчаивайся!
   
17
   
Дознано, что земля, своим разнообразием и великостью нас поражающая, показалась бы в солнце находящемуся смотрителю только как гладкий и ничтожный шарик.
   
18
   
Соразмеряй добро, ибо как тебе ведать, куда оно проникает? Лучи весеннего солнца, предназначенные токмо для согревания земляной поверхности, нежданно проникают и к месту, где лежат сапфиры!
   
19
   
Человек довольствует вожделения свои на обоих краях земного круга!
   
20
   
Не уступай малодушно всеобщим желаниям, если они противны твоим собственным; но лучше, хваля оные притворно и нарочно оттягивая время, норови надуть своих противников,
   
21
   
Чиновник умирает, и ордена его остаются на лице земли,
   
22
   
Прихоти производят разнородные действия во нраве, как лекарства в теле.
   
23
   
Поздравляя радующегося о полученном ранге, разумный человек поздравляет его не столько с рангом, сколько с тем, что получивший ранг толико оному радуется.
   
24
   
Не всякий генерал от природы полный.
   
25
   
Отнюдь не принимай почетных гостей в разорванном халате!
   
20
   
Не завидуй богатству; французский мудрец однажды остроумно заметил, что сетующий господин в позлащенном портшезе нередко носим веселыми носильщиками.
   
27
   
Бывает, что усердие превозмогает и рассудок.
   
28
   
Никто, по Сенекину сказанию, не может оказать добродетели в другом случае, как в несчастии.
   
29
   
Перочинный ножичек в руках искусного хирурга далеко лучше иного преострого ланцета.
   
30
   
Незрелый ананас, для человека справедливого, всегда хуже зрелой смородины.
   
31
   
Одного яйца два раза не высидишь!
   
32
   
Пробка шампанского, с шумом взлетевшая и столь же мгновенно ниспадающая, — вот изрядная картина любви.
   
33
   
Начиная свое поприще, не теряй, о юноша! драгоценного времени!
   
34
   
Стоящие часы не всегда испорчены, а иногда они только остановлены; и добрый прохожий не преминет в стенных покачнуть маятник, а карманные завести.
   
35
   
Ничто существующее исчезнуть не может, — так учит философия; и потому несовместимо с Вечною Правдой доносить о пропавших без вести!
   
36
   
И самый последний нищий, при других условиях, способен быть первым богачом.
   
37
   
Не поступай в монахи, если не надеешься выполнить обязанности свои добросовестно.
   
38
   
Лжет непростительно, кто уверяет, будто все на свете справедливо! Так, изобретший употребление сандарака может быть вполне убежден, что имя его останется неизвестно потомству!
   
39
   
Даже летом, отправляясь в вояж, берите с собой что-либо теплое, ибо можешь ли ты знать, что случится в атмосфере?
   
40
   
Некоторые образцом непостоянства выставляют мужчину, другие женщину; но всякий умный и наблюдательный петербуржец никогда не согласится ни с теми, ни с другими; ибо всего переменчивее петербургская атмосфера!
   
41
   
Иногда слова, напечатанные курсивом, много несправедливее тех, которые напечатаны прямым шрифтом.
   
42
   
Укрываться от дождя под дырявым зонтиком столь же безрассудно и глупо, как чистить зубы наждаком или сандараком.
   
43
   
Пустая бочка Диогена имеет также свой вес в истории человеческой.
   
44
   
Гони любовь хоть в дверь, она влетит в окно.
   
45
   
У всякого портного свой взгляд на искусство!
   
48
   
Не всякому офицеру мундир к лицу.
   
47
   
Одна природа неизменна, но и та имеет свои: весну, лето, зиму и осень; как же хочешь ты придать неизменность формам тела человеческого?!
   
48
   
Трудись, как муравей, если хочешь быть уподоблен пчеле.
   
49.
   
Что есть хитрость? — Хитрость ость оружие слабого и ум слепого.
   
50
   
Мудрость, подобно черепаховому супу, не всякому доступна.
   
51
   
Знай, читатель, что мудрость уменьшает жалобы, а не страдания!
   
52
   
Военные люди защищают отечество.
   
53
   
Светский человек бьет на остроумие и, забывая ум; умерщвляет чувства.
   
54
   
Имея в виду какое-либо предприятие, помысли, точно ли оно тебе удастся.
   
55
   
Коэффициент счастия в обратном содержании к достоинству.
   
56
   
Люди не перестали бы жить вместе, хотя бы разошлись в разные стороны.
   
57
   
Легче держать вожжи, чем бразды правления.
   
58
   
Неискусного вождя, желающего уподобиться Атилле, смело назову «нагайкой» провидения.
   
59
   
Дружба согревает душу, платье — тело, а солнце и печка — воздух.
   
60
   
Приятно поласкать дитя или собаку, но всего необходимее полоскать рот.
   
61
   
И мудрый Вольтер сомневался в ядовитости кофе!
   
62
   
Питомец рангов нередко портится.
   
63
   
Люби ближнего, но не давайся ему в обман!
   
64
   
Настоящее есть следствие прошедшего, а потому непрестанно обращай взор свой на зады, чем сбережешь себя от знатных ошибок.
   
65
   
Степенность равно прилична юноше и убеленному сединами старцу.
   
66
   
Не печалуйся в скорбях, — уныние само наводит скорби.
   
67
   
Исполнение предприятия приятно щекочет самолюбие.
   
68
   
Не всякая щекотка доставляет удовольствие!
   
69
   
Не прибегай к щекотке, желая развеселить знакомую, — иная назовет тебя за это невежей.
   
70
   
Говоря с хитрецом, взвешивай ответ свой.
   
71
   
Не во всякой игре тузы выигрывают!
   
72
   
Детям, у коих прорезываются зубы, смело присоветую фиалковый корень!
   
73
   
Купи прежде картину, а после рамку!
   
74
   
Благополучие, несчастие, бедность, богатство, радость, печаль, убожество, довольство суть различные явпения одной гисторической драмы, в которой человека репетируют роли свои в назидание миру.
   
75
   
Чужой нос другим соблазн.
   
76
   
Благочестие и суеверие — две разницы!
   
77
   
Начинай от низшего степени, чтобы дойти до высшего; другими словами: не чеши затылок, а чеши пятки.
   
78
   
Человек! возведи взор свой от земли к небу, — какой, удивления достойный, является там порядок!
   
79
   
От малых причин бывают весьма важные последствия; так, отгрызение заусенца причинило моему знакомому рак.
   
80
   
Англичанин не любит мяса, которое не вполсыро.
   
81
   
Ценность всего условна: зубочистка в бисерном чехле, подаренная тебе в сувенир, несравненно дороже двух рублей с полтиной.
   
82
   
Почти всякое морщинистое лицо смело уподоблю груше, вынутой из компота.
   
83
   
Без надобности носимый набрюшник — вреден.
   
84
   
Двое несчастных, находящихся в дружбе, подобны двум слабым деревцам, которые, одно на другое опершись, легче могут противиться бурям и всяким неистовым ветрам.
   
85
   
Моменты свидания и разлуки суть для многих самые великие моменты в жизни.
   
80
   
Если хочешь быть покоен, не принимай горя и неприятностей на свой счет, но всегда относи их на казенный.
   
87
   
Не всякий капитан — исправник!
   
88
   
И в самых пустых головах любовь нередко преосгрые выдумки рождает.
   
89
   
Разум показывает человеку не токмо внешний вид, красоту и доброту каждого предмета, но и снабдевает его действительным оного употреблением.
   
90
   
И египтяне были в свое время справедливы и человеколюбивы!
   
91
   
Есть ли на свете человек, который мог бы объять необъятное?
   
92
   
Отыщи всему начало, и ты многое поймешь,
   
93
   
Новые сапоги всегда жмут.
   
94
   
Если бы вся вселенная обратилась в одно государство, то как не установить повсюду одинаковых законов?
   
95
   
Пруссия должна быть королевством,
   
96
   
Если бы хоть одна настоящая звезда упала на заслуженную грудь, то не осталось бы ни того человека, ни даже самых отдаленных его единомышленников!
   
97
   
Когда народы между собой дерутся, это называется войною.
   
98
   
Полиция в жизни каждого государства есть.
   
99
   
У человека для того поставлена голова вверху, чтобы он не ходил вверх ногами.
   
100
   
Прусак есть один из наиболее назойливых насекомых.
   
101
   
Верующий не боится напастей, по при невзгоде судьбы не отчаивается.
   
102
   
В спертом воздухе при всем старании не отдышишься.
  
  
   
    
Дмитрий Жуков
    
Классик, которого не было
   
   
Директор Пробирной Палатки и поэт, драматург, философ Козьма Прутков — фигура вымышленная, но так основательно утвердившаяся в русской литературе, что ему мог бы позавидовать иной реально существовавший писатель.
   
Вымышленное творчество Пруткова неотделимо от его вымышленной биографии, как неотделимы от них его внешность, черты характера… Он «смотрится» только в целом, неразделенном виде, таким его воспринимали современники, таким он дожил до наших дней.
   
Случаев мистификаций и создания литературных масок не счесть. Но все они были обречены на короткую жизнь и в лучшем случае известны лишь литературоведам. Козьма Прутков завоевал народное признание.
   
По разнообразию жанров, в которых он работал, Козьма Петрович Прутков превзошел своих предтеч и современников: Рудого Панька, Ивана Петровича Белкина, Ивана Чернокиижникова, Конрада Лилиеншвагера, Якова Хама, Аполлона Капелькина и других. Стихами оп писал басни, эпиграммы, лирику, баллады. Не чужды ему были драматические жанры: комедия, водевиль, драма, мистерия, естественно-разговорное представление… В его прозе можно усмотреть автобиографический, публицистический, исторический и эпистолярный жанры. Он писал полемические статьи и проекты. И наконец, своими афоризмами прославился как философ.
   
До сих пор неясно, писал ли Козьма Прутков пародии, подражал ли знаменитым поэтам или был совершенно оригинальным писателем. Только настроишься на одну из этих трех его ипостасей, как тут же попадаешь впросак — по форме вроде бы одно, по содержанию другое, а пораскинешь умом, познакомишься поближе со всякими обстоятельствами его эпохи, и окажется там и третье, и четвертое, и пятое… Вот, казалось бы, дошел до дна, аи нет — не одно оно у произведения достопочтеннейшего Козьмы Петровича, а столько, что и со счету собьешься и уж не знаешь, то ли смеяться, то ли плакать над несовершенством бытия и человеческой натуры, начинаешь думать, что глупость мудра, а мудрость глупа, что банальные истины и в самом деле полны здравого смысла, а литературные изыски при всей их занятности оборачиваются недомыслием. Литературное тщеславие рождает парадоксы и выспренности, за которыми кроется все та же банальность, и даже в любом литературном абсурде и безумии есть своя логика.
   
Человеку свойственно обманывать себя, и литератору — особенно. Но в минуты прозрения он видит ярче других собственные недостатки и горько смеется над ними. Себе-то правду говорить легко, другим — сложнее… Потому что горькой правды в чужих устах никто не любит. И тогда появляется потребность в Козьме Пруткове, в его витиеватой правде, в мудреце, надевшем личину простака…
   
Один из афоризмов Козьмы Пруткова гласит: «Не совсем понимаю, почему многие называют судьбу индейкою, а не какою-либо другою, более на судьбу похожего птицею».
   
Творческую судьбу самого Козьмы Пруткова иначе как счастливою не назовешь. Употребляя в шутку и всерьез изречения писателя, иные не знают даже, кто породил эти меткие слова, потому что они теперь уже неотторжимы от нашей повседневной речи. Использование же афоризмов Козьмы Пруткова в газетных заголовках и статьях политических обозревателей и фельетонистов стало обычаем.
   
Басни. Крылова и бессмертная комедия Грибоедова «Горе от ума» обогатили русский язык. Это известно из школьного курса литературы. Козьму Пруткова в школе «не проходят», а ведь он может соперничать с Крыловым и Грибоедовым глубоким проникновением в родную речь плодов своего творчества.
   
Вот ты, читатель, обронишь иной раз мудрую фразу: «Что имеем, не храним; потерявши — плачем» — и сам того не знаешь, что повторил ее вслед за Козьмой Прутковым.
   
Ты жалуешься, что у тебя остался «на сердце осадок».
   
Ты предупреждаешь: «Держись начеку!»
   
Ты рассуждаешь: «Все говорят, что здоровье дороже всего; но никто этого не соблюдает».
   
А о Козьме Пруткове не думаешь!!!
   
Разве что, заметив: «Нельзя объять необъятное», — добавишь: «Как сказал Козьма Прутков». Да и то не всегда.
   
Другое дело — где собирал писатель эти плоды. В народе, разумеется. И, обогатив народную мудрость художественной формой, он возвратил ее народу.
   
Литературная деятельность Козьмы Пруткова протекала в пятидесятые — начале шестидесятых годов XIX века, в период острой политической и литературной борьбы. И хотя Козьма Петрович, в силу служебного положения и некоторых свойств своей личности, предпочитал стоять «над схваткой», он, как утверждал один из его создателей, «удостоился занять в литературе особое, собственно ему принадлежащее место».
   
Создатели Козьмы Пруткова решили объявить о его кончине в 1883 году. Но прижизненная и посмертная слава его была так велика, что — уже в 1873 году Н. В. Гербель включил стихотворения Пруткова в хрестоматию «Русские поэты в биографиях и образцах», отметив, что они «отличаются тем неподдельным, чисто русским юмором, которым так богата наша литература, справедливо гордящаяся целым рядом таких сатириков, как Кантемир, Фонвизин, Нарежпый, Грибоедов, Гоголь, Казак-Луганский (Даль), Основьяненко (Квитка) и Щедрин (Салтыков)».
   
Успех Козьмы Пруткова вызывал множество подражаний. Появились Козьмы Прутковы-младшие, его «дети» и проч. В дальнейшем же, вплоть до наших дней, было несметное число сыновей, внуков и даже правнуков Козьмы Пруткова. Уже первые подделки были расценены как безнадежное эпигонство.
   
Важной вехой в судьбе творческого наследия Козьмы Пруткова, призванной оградить его, защитить от подделок, было издание «Полного собрания сочинений» с портретом автора. Оно вышло в 1884 году.
   
Первый тираж (600 экземпляров) был раскуплен сразу же. В 1916 году вышло двенадцатое издание. В наше время насчитываются десятки изданий — от академических до иллюстрированных и карманных.
   
Еще «при жизни» Козьма Прутков был чрезвычайно популярен. О нем писали Чернышевский, Добролюбов, Аполлон Григорьев и многие другие критики. Писали иногда в шутку, а иногда и всерьез. Его имя неоднократно упоминал в своих произведениях Достоевский.
   
Салтыков-Щедрин любил цитировать Пруткова, создавать афоризмы в его духе, проекты, притчи. В шестидесятые годы прошлого века Козьму Пруткова охотно цитируют в письмах и произведениях Герцен, Тургенев, Гончаров и другие русские писатели.
   
Позднее радикальные «Отечественные записки» пытались уверить читателя, раскупившего первое издание сочинений Пруткова: «Прошло время, когда читатель мог удовлетвориться беспредметным и бесцельным смешком, остроумием для остроумия. Общество доросло до идей — их оно прежде всего и требует от писателя».
   
Однако это недопонимание сущности замечательной выдумки сменилось «эпохою реставрации» Пруткова. Он полноправно фигурирует в «Историях русской литературы» различных авторов. Его цитируют в полемике представители всех направлений, независимо от политической окраски. Козьма Прутков становится классиком. Академик Н. А. Котляревский торжественно объявляет: «Козьма Прутков — явление единственное в своем роде: у него нет ни предшественников, ни последователей». В 1898 году в «Энциклопедическом словаре» (изд. Брокгауза и Ефрона) появилась большая статья о Козьме Пруткове. С тех пор имя Козьмы Пруткова неизменно входит во все энциклопедии. И не только в нашей стране.
   
Марксисты сразу приняли Козьму Пруткова на вооружение в полемике со своими противниками. Плеханов, например, любил высмеивать их утверждения при помощи прутковских афоризмов и стихов. Ленин включил сочинения Козьмы Пруткова в список книг, которые пожелал иметь в своей библиотеке в 1921 году. Впоследствии В. Д. Бонч-Брусвич вспоминал:
   
«В. И. Ленин очень любил произведения Пруткова как меткие выражения и суждения и очень часто, между прочим, повторял известные его слова, что «нельзя объять необъятного», применяя их тогда, когда к нему приходили со всевозможными проектами особо огромных построек и пр. Книжку Пруткова он нередко брал в руки, прочитывал ту или иную его страницу, и она нередко лежала у него на столе» (Вл. Бонч-Бруевич. Изучение лаборатории творчества В. И. Ленина. — РАПП, 1931, № 3, с. 170).
   
Уже в начале двадцатых годов появилось много работ о Пруткове и публикаций его произведений, не напечатанных до революции по цензурным и иным соображениям. Однако некоторые деятели Пролеткульта относились к творчеству поэта более чем настороженно.
   
«Пролетарскому писателю у него, собственно, учиться нечему», — утверждал В. Десницкий в предисловии к собранию сочинений Пруткова, изданному в 1927 году. Следует отметить, что оп пересмотрел свои взгляды и в 1951 году уже писал иное:
   
    
«…Я до известной степени преуменьшал значение этой учебы. И напрасно. Задача поднятия на высоту мастерства в области искусства слова — одна из насущных задач советской литературы в условиях бурного расцвета культуры в нашей стране».
   
   
Сам Прутков тоже учился у многих и многих. Он перенял у некоторых людей, пользовавшихся успехом, самодовольство, самоуверенность, даже, извините, наглость, и считал каждую свою мысль истиной, достойной оглашения. Он считал себя сановником в области мысли. И это понятно. Он был сановником в жизни — директором Пробирной Палатки в системе министерства финансов.
   
Его издатели и друзья уверяли, что, «будучи умственно ограниченным, он давал советы мудрости; не будучи поэтом, он писал стихи и драматические сочинения; полагая быть историком, оп рассказывал анекдоты; не имея образования, хоть бы малейшего понимания потребностей отечества, оп сочинял для него проекты управления».
   
Прошел век, и стала очевидной некоторая поспешность их оценок. Да, он был «сыном своего времени, отличавшегося самоуверенностью и неуважением препятствий». Но давно, очень давно стали замечать, что он, как говорят в народе, «дурак-дурак, а умный». Поэт не поэт, а писал стихи так — дай боже всякому. Не историк, а в исторических анекдотах у него больше от духа и языка эпохи, чем в иных увесистых томах. Образования не имел, а в своих проектах был прозорлив…
   
К. П. Прутков очень любил славу. Он печатно сознавался, что «хочет славы», что «слава тешит человека». Но подлинного признания он добился лишь в наши дни. Его творчество тщательно изучается. Исследователи разыскивают в архивах его неопубликованные произведения. Его творчеству посвящено несколько монографий и множество статей [68].
   
Редко делались попытки определить сущность и приметы русского юмора. Юмор вообще с трудом поддается исследованию. Козьма Прутков — одно из воплощений нашего национального юмора. Он настолько своеобразен, так крепко привязан реалиями к родной земле, что при переводе его на другие языки встают порой неодолимые трудности.
   
Когда-то Козьма Прутков был еще смешнее. Да, время стерло во многом его злободневность, но остались тонкости языка, высшая культура его, приобретаемая не учением, а рождением в русской среде и крещением в купели русской языковой стихии.
   
Трудно всерьез «разбирать» образ Пруткова. Смешное исчезает тотчас, как над ним нависает перо исследователя. Такова его биография, таковы его произведения…
   
Козьма Петрович Прутков родился в начале XIX века. День рождения известен — 11 апреля. Год рождения его еще точно не установлен, как и многих других исторических личностей. Например, Аввакума, Суворова, Грибоедова… Один из его биографов называет 1803-й, другой — 1801 год.
   
Он появился на свет в деревне Тентелевой Сольвычегодского уезда, входившего в то время в Вологодскую губернию, и происходил из незнатного, но весьма замечательного дворянского рода. Дед его, отставной премьер-майор и кавалер Федот Кузьмич Прутков, оставил потомству знаменитые «Гисторические материалы», которые, при всей их старомодности и неуклюжести слога, обладают несомненными достоинствами, содержат глубокие и остроумные мысли. Будучи уже зрелым литератором, Козьма Прутков опубликовал записки деда, обработав их с подлинной научной добросовестностью — проделав большую текстологическую работу, удостоверив атрибуцию «материалов» и установив дату их написания. И уже благодаря одной этой публикации никогда не будут преданы забвению имена таких героев, как Александр Македонский, философ Декарт, писатель Иван Яков де Руссо и английский министр Кучерстон.
   
Великий русский писатель Ф. М. Достоевский в своих «Зимних заметках о летних впечатлениях» восторженно приветствовал публикацию К. П. Пруткова, отметив его «непостижимую скромность» и с негодованием отвергнув измышления о том, «что это надувание, вздор, что никогда такого деда и на свете не было».
   
Причастен к литературе был и Петр Федотыч Прутков, отец писателя, создавший оперетту «Черепослов, сиречь Френолог», веселость, живость, острота и соль которой, по словам Козьмы Пруткова, одобрены были такими крупными поэтами, как Державин, Херасков, Шишков, Дмитриев и Хмельницкий, а Сумароков даже составил на нее эпиграмму.
   
И становится попятной та неодолимая страсть к сочинительству, отличавшая Козьму Пруткова до конца дней его. Теперь бы мы сказали: наследственность, гены, молекулы. Сам он выражался проще: «Отыщи всему начало и многое поймешь».
   
При крещении будущую знаменитость нарекли Кузьмой, но впоследствии сам он переименовал себя в Козьму и даже в Косьму, чем подтвердил еще один собственный афоризм о том, что «всякая вещь есть форма проявления беспредельного разнообразия».
   
Образование Козьма Петрович получил домашнее, освоив науки с помощью приходского священника Иоанна Пролептова. Отметим, что по упражнению на счетах Кузьма получил у своего учителя отметку «смело-отчетливо», а по русской словесности — «назидательно, препохваянно». Именно это предрекало успех Пруткова на избранных им впоследствии поприщах. Тому же способствовала и строгость родителей. Отец его был суров, да и мать частенько прикладывала тяжелую ладонь к мягким частям Кузькиного тела, внушая сыну: «Единожды солгавши, кто тебе поверит», и эта истина запечатлелась в юном мозгу навсегда. Кузькина мать была справедливой, но строгой женщиной, и в этом последнем ее достоинстве следует, очевидно, искать корни столь распространенного русского выражения, непереводимого на иностранные языки.
   
Изучая афоризмы Козьмы Пруткова, мы находим в них отражение некоторых событий его жизненного пути. «Если хочешь быть красивым, поступи в гусары», — писал он, и это обстоятельство, возможно, побудило его начать службу юнкером в одном из лучших гусарских полков. Однако уже через года три он оставил службу, увидев во сие голого бригадного генерала в эполетах. Сон этот оказал большое влияние на всю жизнь Козьмы Пруткова и послужил объектом пристального внимания многих исследователей жизни и творчества поэта, в том числе и зарубежных [Barbara H. Monter. Koz'ma Prutkov, The Art of Parody. The Hague — Paris, 1972, p. 53.].
   
Тотчас после отставки, последовавшей в 1823 году, К. П. Прутков определился на службу по министерству финансов, в Пробирную Палатку, и оставался в ней до смерти. Как известно, начальство отличало и награждало его. «Здесь, — писали его первые биографы, — в этой Палатке, он удостоился получить все гражданские чины, до действительного статского советника включительно, а потом и орден св. Станислава 1-й степени…»
   
Всего этого К. П. Прутков добился без особой протекции, руководствуясь принципом, что «усердие все превозмогает». Впоследствии он писал: «Мой ум и несомненные дарования, подкрепляемые беспредельною благонамеренностью, составляли мою протекцию».
   
Благонамеренность его, а также литературный талант особенно ценились тайным советником Рябовым, давно принявшим Пруткова под свое покровительство и сильно содействовавшим, чтобы открывшаяся в 1841 году вакансия начальника Пробирной Палатки досталась ему. Этому благоволению не следует удивляться, так как музы не были чужды даже высшим чиновникам того времени. Достаточно вспомнить поэта Владимира Григорьевича Бенедиктова, который имел такой же шумный успех в литературе, как и впоследствии Козьма Петрович Прутков. Бенедиктов тоже служил в министерстве финансов и тоже благодаря усердию, аккуратности, памяти на цифры и верности в счете сделал карьеру, достигнув чина действительного статского советника.
   
Все биографы отмечают безукоризненное управление К. П. Прутковым Пробирной Палаткой. Подчиненные любили, но боялись его. поскольку он был справедлив, но строг.
   
Козьма Петрович Прутков проживал вместе со всей своей многочисленной семьей в Петербурге в большой казенной восемнадцатикомнатиой квартире в доме № 28 на Казанской улице, что берет свое начало от Невского проспекта у Казанского собора. Именно там и находилась всегда Пробирная Палатка Горного департамента министерства финансов [69].
   
Пробирное дело было заведено в России еще в допетровскую эпоху. Но настоящие пробы (определение примесей в драгоценных металлах и нанесение специальных знаков на изделия из них) были введены указом Петра I от 13 февраля 1700 года. За наложение клейм взималась пробирная пошлина. Этим-то, а также пробирным надзором и занималась Пробирная Палатка. В этой связи небезынтересно было бы-отметить, что прямым предшественником К. П. Пруткова в пробирном деле был Архимед.
   
Как повествует легенда, сиракузский царь Гиерон, подозревая золотых дел мастера в том, что тот из корыстных видов подмешал в изготовленную золотую корону серебра, поручил своему родственнику Архимеду открыть обман. Долго и безуспешно трудился Архимед, пока наконец не решил искупаться. В ванне он и открыл основной гидростатический закон, отчего пришел в такой восторг, что голый с криком «Эврика!» побежал из купальни домой и, сделав опыт, изобличил вора.
   
Козьма Прутков не мог не знать предыстории своего достославного учреждения, и тут невольно напрашивается одно наблюдение, ускользнувшее от весьма ученых исследователей жизни и творчества директора Пробирной Палатки и поэта.
   
Широко известно его стихотворение «Мой портрет», вобравшее в себя наиболее характерные черты творчества и духовного облика поэта.
   
    
     
Когда в толпе ты встретишь человека,
     
Который наг[70],
     
Чей лоб мрачней туманного Казбека,
     
Неровен шаг;
     
Кого власы подъяты в беспорядке,
     
Кто, вопия,
     
Всегда дрожит в нервическом припадке, —
     
Знай — это я!..
     
Кого язвят со злостью, вечно новой,
     
Из рода в род;
     
С кого толпа венец его лавровый
     
Безумно рвет;
     
Кто ни пред кем спины не клонит гибкой, —
     
Знай — это я;
     
В моих устах спокойная улыбка,
     
В груди — змея!..
    
   
   
Анализируя вторую часть стихотворения, нельзя не обратить внимания на сходство некоторых черт характеров Козьмы Пруткова и его великого предтечи, сказавшего некогда: «Дайте мне точку опоры, и я переверну землю».
   
Следы тщательного изучения Прутковым творческого наследия Архимеда мы находим в известпом стихотворении «Поездка в Кронштадт».
   
    
     
Море с ревом ломит судно,
     
Волны пенятся кругом;
     
 Но и судну плыть нетрудно
     
 С архимедовым винтом…
    
   
   
Однако если Архимед предавался занятиям механикой с таким усердием и самопожертвованием, что забывал о существенных жизненных потребностях, и не раз рабы обязаны были принуждать его воспользоваться их услугами, то Козьма Прутков оправдывал свое увлечение литературой словами: «Специалист подобен флюсу: полнота его одностороння».
   
Состоя продолжительное время начальником Пробирной Палатки, К. П. Прутков руководствовался принципом: «Усердный в службе не должен бояться своего незнания, ибо каждое новое дело он прочтет». В те далекие времена от руководителя не требовали специальных знаний, главным мерилом служебного соответствия была благонамеренность.
   
Свой служебный досуг Прутков посвящал большей частью составлению различных проектов, в которых постоянно касался всяких нужд и потребностей государства. Особенное внимание начальников привлек его проект о сокращении переписки, а следовательно, об экономии бумаги, и записки о сокращении штатов, что поселило в них мнение о замечательных его дарованиях как человека государственного.
   
«При этом я заметил, — вспоминал К. П. Прутков, — что те проекты выходили у меня полнее и лучше, которым я сам сочувствовал всею душою. Укажу для примера на те два, которые, в свое время, наиболее обратили на себя внимание: 1) «о необходимости установить в государстве одно общее мнение» и 2) «о том, какое надлежит давать направление благонамеренному подчиненному, дабы стремления его подвергать критике деяния своего начальства были в пользу сего последнего».
   
Официально оба проекта, как известно, приняты тогда не были, «но, встретив большое к себе сочувствие во многих начальниках, не без успеха были многократно применяемы на практике».
   
Но ни служба, ни составление проектов, открывавших ему широкий путь к почестям и повышениям, не уменьшали в нем страсти к поэзии.
   
Очевидно, еще в ранний период его творчества было написано стихотворение «К месту печати», раскрывающее неподдельность и свежесть чувств многообещающего молодого чиновника:
   
Люблю тебя, печати место, Когда без сургуча, без теста, А так, как будто угольком, «М. П.» очерчено кружком!..
   
Необходимо отметить мощное влияние Пушкина на молодое дарование («Люблю тебя, Петра творенье…»), а также то важное обстоятельство, что накладывание сургуча на бумагу и печати на сургуч, по свидетельству современников, было своего рода искусством: надо было следить, чтобы сургучная печать лежала тонким слоем, не коптилась, не прожигала бумаги.
   
Писал К. П. Прутков много, но ничего не печатал. И кто ведает, знали бы мы славное имя Козьмы Пруткова, который поразил мир своей необыкновенной литературной разнообразностью, если бы не один случай, повлекший за собой весьма полезное для него знакомство.
   
Однажды, году в 1850-м, Козьма Петрович взял продолжительный служебный отпуск, собирался поехать за границу и, в частности, посетить Париж. Ради экономии средств на дорожные расходы, а также ради того, чтобы иметь рядом человека, хорошо владеющего иностранными языками [К. Прутков владел французским и даже козырял иностранными словечками, там и сям раскиданными по его сочинениям, по, очевидно, не слишком надеялся на свои знания], он поместил в «Северной пчеле» объявление о том, что ищет попутчика с долею расходов на экипаж и пр.
   
И вот как-то ночью, в четвертом часу, Козьма Петрович Прутков был поднят с постели своим слугой, объявившим ему, что четверо каких-то господ требуют его превосходительство для сообщения ему важнейшего известия. Возможно, они из самого дворца, поскольку двое из них — в придворных мундирах.
   
Козьма Петрович так спешил, что как был в фуляровом колпаке, так и появился в прихожей своей казенной квартиры, лишь накинув халат. При свете свечи, которую держал слуга, он и в самом деле разглядел золотое шитье мундиров и еще два щегольских фрака. Все четверо были молоды и красивы. Один из них представился графом Толстым, остальные но очереди склоняли головы и, щелкая каблуками, произносили:
   
— Жемчужников.
   
— Жемчужников.
   
— Жемчужников.
   
Расчетливый путешественник не без основания решил, что они братья, и что-то знакомое забрезжило в его сонной голове.
   
— Чему обязан, ваше сиятельство, господа?
   
— Скажите, пожалуйста, ваше превосходительство, — спросил один из них, — не ваше ли это объявление в третьеводнишнем нумере «Северной пчелы»? О попутчике-с?
   
— Мое…
   
— Ну так вот, ваше превосходительство… Мы приехали, чтобы известить вас, что ехать с вами в Париж мы никак не можем…
   
Молодые люди откланялись и вышли.
   
Нетрудно представить себе негодование, охватившее Козьму Петровича. Он понял, что стал жертвой, как тогда говорили, практического шутовства. Остаток ночи он ворочался в постели, обдумывая, как немедля же, поутру, доложит по начальству об этой оскорбительной шутке, и додумался даже до жалобы на высочайшее имя.
   
Но утром природное благоразумие все-таки взяло верх над ночными скоропалительными решениями. Он, наконец, вспомнил, что граф Алексей Константинович Толстой считается другом наследника престола. И по своему придворному званию, согласно табели о рангах, как и Козьма Петрович, принадлежит к числу особ первых четырех классов. Старший из братьев Жемчужниковых, Алексей Михайлович, — камер-юнкер и служит в государственной канцелярии, младших — Александра и Владимира Михайловичей ждет блестящая карьера хотя бы потому, что отец их — тайный советник, сенатор, бывший гражданский губернатор Санкт-Петербурга…
   
В тот же день к вечеру Козьма Петрович снова увидел у себя ночных знакомцев, явившихся с извинениями. Они были так любезны и столь мило шутили, что Прутков сменил гнев на милость. Оказалось, что вчера они были допоздна на придворном балу, чем и объяснялся костюм двоих из них. Идея же шутки принадлежала Александру Жемчужникову, случайно заглянувшему на страницы «Северной пчелы».
   
Козьма Петрович распространил свою милость так далеко, что прочел гостям некоторые из своих стихов, чем привел их в неописуемый восторг. Они долго убеждали его, что, не публикуя своих произведений, оп зарывает талант в землю.
   
В дальнейшем дружба К. П. Пруткова, А. К. Толстого и Жемчужниковых, двоюродных братьев последнего, стала настолько тесной, что в позднейших литературоведческих трудах было уже принято говорить о «прут-ковском кружке».
   
Новые друзья Пруткова славились своими проделками, которые молва постепенно стала приписывать и директору Пробирной Палатки. Почетный академик Н. Котляревский на исходе прошлого века прямо указывал на «проделки Кузьмы Пруткова, проделки невинного, но все-таки вызывающего свойства».
   
Вот что он сообщал: