1 2 3 4 5 6 7 8 9 
    
— Нет больше сил, Пан… мы не сможем…
    
Уткнувшись лицом в его мех, она сидела на снегу, раскачивалась и рыдала во весь голос.
    
— А если… если миссис Колтер доберется до Роджера первой, его все равно не спасти, она увезет его обратно в Больвангар или куда-нибудь хуже, а меня в отместку убьют… Почему они так поступают с детьми, Пан, неужели так ненавидят их, что хотят разорвать на части? Почему они так делают?
    
Но Пантелеймон не знал ответа; он только обнимал ее. Постепенно приступ страха утих, и она пришла в себя, снова стала Лирой, озябшей, испуганной, но прежней Лирой.
    
— И зачем только… — начала она и осеклась. Поздно было спрашивать «зачем?». Последний прерывистый вздох, и надо идти дальше.
    
Луна уже зашла, небо на юге было непроницаемо черным, и на нем, как алмазы на бархате, горели мириады звезд. Но в тысячу раз ярче горела Аврора. Ни разу еще Лира не видела ее такой яркой и красочной; с каждым колебанием и переливом новые световые дива зажигались в небе. А за трепетной пеленой света ясно вырисовывался другой мир, солнечный город.
    
Чем выше они взбирались, тем шире раскидывалась под ними безрадостная местность. На севере лежало замерзшее море, пересеченное торосами там, где ледяные поля налезли друг на друга, но в остальном плоское и белое, уходящее к самому полюсу и далеко за него, безликое, безжизненное и невыразимо угрюмое. На востоке и на западе возвышались горы, их острые зазубренные пики вонзались в небо, крутые снежные склоны были заточены ветром до сабельной остроты. А Лира с тоской смотрела на юг, туда откуда пришла, — не видно ли где милого друга Йорека Бирнисона и его воинов; но ничто не шевелилось на широкой равнине. Она не могла разглядеть даже обгорелых обломков дирижабля и красных пятен на снегу вокруг мертвых солдат.
    
Пантелеймон-сова взлетел в небо, а потом опустился ей на руку.
    
— Они прямо за вершиной! — сказал он.
    
— Лорд Азриэл разложил свои аппараты, а Роджер не может двинуться…
    
Сразу же вслед за этим Аврора замерцала и потускнела, как антарная лампа под конец жизни, а потом погасла совсем. Но во тьме Лира ощутила присутствие Пыли, словно сам воздух был полон темных намерений, смутных, еще не родившихся мыслей.
    
Из тьмы донесся детский крик:
    
— Лира! Лира!
    
— Иду! — закричала она в ответ и, спотыкаясь, оскальзываясь, падая, упрямо полезла вверх по бледному, призрачному снегу.
    
— Лира! Лира!
    
— Я уже близко, — прохрипела она.
    
— Я уже близко, Роджер!
    
Возбужденный Пантелеймон быстро менялся: лев, горностай, орел, дикий кот, заяц, саламандра, сова, леопард — все, что он знал, калейдоскоп форм среди Пыли…
    
— Лира!
    
Наконец она взобралась на вершину и увидела, что происходит. Метрах в пятидесяти, под звездами, лорд Азриэл скручивал два провода, тянувшиеся к наклонным саням, на которых были расставлены батареи, банки и какие-то аппараты, уже покрытые инеем. Он был в толстом меху, и лицо его освещала гарная лампа. Рядом с ним, как сфинкс, сидел и лениво возил хвостом по снегу его деймон, мускулистый и красивый, с лоснящейся от здоровья пятнистой шкурой.
    
В пасти у него был деймон Роджера.
    
Маленькое создание билось, извивалось, хлопало крыльями — то птица, то собака, то кошка, то крыса, потом снова птица — и все время звало Роджера, который был всего в нескольких метрах и силился разорвать путы, стянувшие сердце, и плакал от боли и холода. Он звал своего деймона, звал Лиру; потом подбежал к лорду Азриэлу, стал дергать его за руку, и лорд Азриэл отбросил его в сторону. Он снова подбежал к лорду Азриэлу и плакал, умолял его, а тот, не глядя, сшиб его на землю.
    
Они стояли на краю утеса. Под ними была непроглядная, бескрайняя тьма. И где-то внизу, в сотнях метров — застывшее море.
    
Все это Лира увидела при свете звезд; но потом лорд Азриэл соединил провода, и сразу же ярко вспыхнула Аврора. Как длинный голубой разряд, извивающийся между двумя шарами, только на тысячекилометровой высоте и в десять тысяч километров длиной, она вилась, взмывала, низвергалась сверкающим водопадом.
    
Он управлял ею…
    
Или качал из нее энергию — потому что с громадной катушки на санях провод уходил прямо в небо. Из тьмы спустился ворон, и Лира поняла, что это деймон ведьмы. Ведьма помогала лорду Азриэлу, это она унесла его провод в высоту.
    
И Аврора снова пылала.
    
Он был почти готов.
    
Он повернулся к Роджеру, поманил его, и Роджер покорно пошел, — плача, жалуясь, мотая головой, покорно пошел к нему.
    
— Нет! Беги! — крикнула Лира и кинулась вниз по склону.
    
Пантелеймон прыгнул на снежного барса и выхватил маленького деймона из его зубов. Снежный барс бросился за ним вдогонку, Пантелеймон выпустил друга, и оба молодых деймона, меняясь с неуловимой быстротой, вступили в схватку с большим пятнистым зверем.
    
Барс бил их когтистыми лапами, и его рычание заглушило даже крики Лиры. Оба ребенка тоже сражались с ним; вернее, с тенями темных замыслов, теснившихся в непроглядном воздухе, пронизанном потоками Пыли…
    
И Аврора колыхалась в небе, истаивала, открывая то здание, то озеро, то вереницу пальм, такие близкие, что казалось, можно шагнуть из этого мира в тот.
    
Лира прыгнула и схватила Роджера за руку.
    
Она тянула изо всех сил, они оторвались от лорда Азриэла и побежали, держась за руки, но Роджер плакал и корчился, потому что барс снова схватил его деймона; Лира знала эту раздирающую сердце боль и хотела остановиться…
    
Но они не могли остановиться.
    
Утес уходил у них из-под ног.
    
Весь пласт снега неудержимо съезжал вниз…
    
А внизу, в сотнях метров под ними, застывшее море…
    
— Лира!
    
Стук сердца…
    
Намертво сцепившиеся руки…
    
И дивное зрелище в вышине.
    
Будто копье пронзило черный небосвод, усеянный звездами.
    
Струя света, струя чистой энергии ударила ввысь, словно выпущенная из лука стрела. Многоцветный занавес Авроры разорвался надвое; громовый треск пронесся из конца в конец вселенной; по небесной тверди пролегла дорога…
    
Солнце!
    
Солнце осветило мех золотой обезьяны…
    
Снежный пласт остановился; может быть, его задержал невидимый каменный карниз, и Лира увидела, как на утоптанный снег вершины спрыгнула с воздуха золотая обезьяна. Она спрыгнула рядом с барсом, и Лира увидела, что шерсть на обоих зверях встала дыбом. Хвост обезьяны стоял прямо, а у барса ходил из стороны в сторону. Потом обезьяна нерешительно протянула к нему лапу, а барс грациозно наклонил голову, и они коснулись друг друга…
    
Лира отвела от них взгляд и увидела миссис Колтер в объятиях лорда Азриэла. Их озарял пляшущий свет, лучи и разряды могучей антарной энергии. Лира не могла представить себе, как это произошло: миссис Колтер преодолела пропасть и настигла ее здесь…
    
Ее родители, вместе!
    
И страстно обнимаются — немыслимо!
    
Глаза у нее расширились. Тело Роджера лежало у нее на руках, застывшее, неподвижное, мертвое. Она услышала их разговор.
    
Мать сказала:
    
— Они никогда этого не позволят… Отец сказал:
    
— Не позволят? Нам не нужны ничьи дозволения, мы не дети. Я сделал так, что перейти сможет всякий, кто захочет.
    
— Они запретят! Перекроют путь и отлучат всякого, кто попытается!
    
— Этого захотят слишком многие. Этому не удастся помешать. Это будет означать конец церкви, Мариса, конец Магистериума, конец всех этих темных веков! Повернись к свету — это солнце другого мира! Ощути его тепло своей кожей!
    
— Они сильнее всех, Азриэл! Ты не знаешь…
    
— Я не знаю? Я? Никто лучше меня не знает, как сильна церковь! Но тут ее сил не хватит. Пыль все изменит, так или иначе. Теперь этого не остановить.
    
— Этого ты хотел? Задушить нас всех, убить нас грехом и тьмой?
    
— Я хотел вырваться отсюда, Мариса! И добился этого. Посмотри, посмотри, как качаются пальмы на берегу! Ты чувствуешь этот ветер? Почувствуй его на волосах, на лице…
    
Лорд Азриэл стащил капюшон с головы миссис Колтер, повернул ее лицо к небу и погладил ее по волосам. Лира смотрела на них затаив дыхание и боялась пошевелиться.
    
Женщина припала к лорду Азриэлу, будто вдруг ослабев, и горестно покачала головой:
    
— Нет… нет… они идут, Азриэл… они знают, где я…
    
— Тогда идем со мной, прочь из этого мира!
    
— Я не смею…
    
— Ты? Не смеешь? Твой ребенок пошел бы. Твой ребенок посмел бы, он смелее своей матери.
    
— Тогда бери ее, и счастливого пути. Она больше твоя, чем моя, Азриэл.
    
— Неправда. Ты взяла ее к себе; ты хотела ее вылепить. Тогда она была нужна тебе.
    
— Она была слишком дикой, слишком упрямой. Я слишком поздно… Но где она теперь? Я шла по ее следам…
    
— Она еще нужна тебе? Ты дважды пыталась ее удержать, и дважды она уходила. На ее месте я бежал бы сломя голову, чтобы не дать тебе третьей попытки.
    
Он все еще держал ее обеими руками за голову и вдруг притянул к себе и жадно поцеловал. Лира подумала, что в этом было больше свирепости, чем любви, и оглянулась на их деймонов. Странное зрелище: барс, весь напрягшийся, сжимал в когтях золотую обезьяну, а она бессильно, блаженно лежала на снегу.
    
Миссис Колтер резко отстранилась от него и сказала:
    
— Нет, Азриэл… мое место в этом мире, не в том…
    
— Идем! — сказал он с силой.
    
— Идем со мной и будем работать вместе!
    
— Мы не сможем работать вместе, ты и я.
    
— Нет? Мы с тобой могли бы разобрать вселенную на части и сложить снова, Мариса! Мы нашли бы источник Пыли и задушили его навсегда! И тебе хочется участвовать в этом великом труде; не лги мне. Лги о чем хочешь, лги о Жертвенном Совете, лги о своих любовниках — да, я знаю о Бореале, и меня это не трогает, — лги о церкви, лги о нашем ребенке, но не лги мне о том, чего ты действительно хочешь…
    
И губы их соединились в жарком поцелуе. Их деймоны предавались буйной игре: снежный барс перекатился на спину, а обезьяна скребла когтями его шею, и он басовито рычал от удовольствия.
    
— Если я не пойду, ты постараешься меня уничтожить, — сказала миссис Колтер, оторвавшись от него.
    
— Зачем мне тебя уничтожать? — ответил он со смехом, и свет иного мира плескался вокруг его головы.
    
— Пойдем со мной, работай со мной, тогда мне будет не безразлично, жива ты или умерла. Останешься здесь — и ты меня больше не интересуешь. Не льсти себе: я о тебе даже не вспомню. Ну, идем со мной — или оставайся пакостничать в этом мире.
    
Миссис Колтер колебалась; глаза ее были закрыты, и она покачивалась, словно теряла сознание. Но она устояла на ногах и, открыв глаза, посмотрела на него с бесконечной печалью:
    
— Нет… Нет.
    
Их деймоны разошлись. Лорд Азриэл опустил руку и сильными пальцами ухватил мех барса. Потом повернулся к ней спиной и, не сказав ни слова, пошел прочь. Золотая обезьяна вспрыгнула на руки к миссис Колтер и с тихим плачем протягивала лапы к уходившему зверю. Лира увидела, что лицо миссис Колтер блестит от слез; слезы были настоящие.
    
Потом ее мать повернулась и, вздрагивая от безмолвных рыданий, стала спускаться по склону.
    
Лира холодно смотрела ей вслед и, когда она скрылась из виду, подняла глаза к небу.
    
Под сводом его висел дивный город.
    
Безмолвный и безлюдный, он словно только что родился и ждал обитателей — или спал и ждал, чтобы его разбудили. Солнце того мира светило в этот, оно золотило руки Лиры, растапливало лед на меховом капюшоне Роджера, пронизывало насквозь его бледные прозрачные щеки, блестело в открытых невидящих глазах.
    
Ее душило горе. И гнев — она готова была убить отца; если бы она могла вырвать у него сердце, то сделала бы это не задумываясь. Сотворить такое с Роджером. И с ней — обманул ее… Как он посмел?
    
Тело Роджера все еще лежало у нее на руках. Пантелеймон что-то говорил, но голова у нее пылала, и она не слышала его, пока он не впился кошачьими когтями в ее руку. Она моргнула.
    
— Что? Что?
    
— Пыль! — сказал он.
    
— О чем ты говоришь?
    
— Пыль. Он хочет добраться до источника Пыли и уничтожить его, да?
    
— Так он сказал.
    
— А Жертвенный Совет, и церковь, и Больвангар, и миссис Колтер, они тоже хотят ее уничтожить, да?
    
— Да… Или чтобы она не действовала на людей… Ну?
    
— Если все они думают, что Пыль плохая, значит, она хорошая.
    
Лира не ответила. У нее перехватило горло. Пантелеймон продолжал:
    
— Мы слышали, что они говорят о Пыли, они боятся ее, и знаешь? Мы им верили, хотя видели, что дела их неправильные, жестокие и злые… Мы тоже думали, что Пыль плохая, раз они так говорят — ведь они взрослые. А если это не так? Если она…
    
Лира закончила одним духом:
    
— Да! Если она хорошая…
    
В его зеленых кошачьих глазах отражалось ее волнение. У нее кружилась голова, будто весь мир поворачивался под ногами.
    
Если Пыль хорошая… Если ее надо искать, если надо радоваться ей и лелеять ее…
    
— Мы могли бы пойти за ней, Пан! — сказала она. Это Пантелеймон и хотел услышать.
    
— Мы могли бы прийти туда раньше него, — договорил он.
    
Оба умолкли, вдруг осознав огромность задачи. Она подумала о том, как малы они в этой огромной и величественной вселенной, как ничтожно их знание о ее необъятных тайнах.
    
— Мы сможем, — настаивал Пантелеймон.
    
— Смотри, сколько мы прошли, правда? Мы сможем.
    
— Мы будем одни. Йорек Бирнисон больше не поможет нам. И Фардер Корам, и Серафина Пеккала, и Ли Скорсби — никто.
    
— Значит, сами. Неважно. Мы ведь не одни, как…
    
Она понимала, что он хотел сказать: как Тони Макариос; как одинокие деймоны в Больвангаре; мы — одно существо; нас двое, и мы одно.
    
— И у нас есть алетиометр, — сказала она.
    
— Да. Мы пойдем туда и будем искать Пыль, а когда найдем, мы поймем, что надо делать.
    
Тело Роджера лежало у нее на руках. Она бережно опустила его на снег.
    
— И мы это сделаем, — сказала она.
    
Лира повернулась. Позади были боль, смерть, страх, впереди — сомнение, опасность и необъятная тайна. Но их было двое.
    
И Лира со своим деймоном отвернулась от мира, где они родились, подняла глаза к солнцу и взошла на небо.