1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
    
– Капитана второго ранга Бубнова за оставление в море «Страшного» отдать под суд! – приказал Макаров Дукельскому.
    
Между тем японцы опять стали сближаться с русской эскадрой. Невдалеке от «Петропавловска» вскинулось несколько водяных столбов.
    
– Первый японский привет сегодня! – проговорил Молас. – Надо перебраться в боевую рубку, ваше превосходительство.
    
– Не хочу. Тесно и хуже видно, – заупрямился Макаров. – Прикажите усилить артиллерийский огонь!
    
Как только подошли остальные броненосцы, вся эскадра двинулась на сближение с японцами, которые поспешили отойти. Прошло около часу. Русская эскадра постепенно стала нагонять старые японские броненосцы «Чин-Иен» и «Мацушиму». Вся эскадра сосредоточила на них огонь. Было видно, как на одном из них вспыхнул пожар. В это время на горизонте из тумана стали появляться один за другим многочисленные японские корабли. Макаров понял, что перед ним весь японский флот, и разгадал ловушку, в которую его хотел заманить адмирал Того, выдвинув в качестве приманки свои старые броненосцы. Пользуясь превосходством хода, японцы хотели отрезать русскую эскадру от Артура и, окружив ее, принудить к бою в невыгодных условиях.
    
Адмирал приказал немедленно лень на обратный курс. Эскадра, отстреливаясь от японцев, двинулась к Артуру. «Петропавловск» теперь шел в голове кильватерной колонны броненосцев.
    
– Передайте на Золотую гору: «Береговым батареям приготовиться к открытию огня!» – приказал Макаров.
    
Японцы, пользуясь преимуществом хода, пытались, идя параллельным курсом, обогнать русских. Артиллерийский огонь опять усилился. Один из снарядов попал в «Петропавловск». Осколки зазвенели по броне, кого-то ранило, на палубе мелькнули белые халаты санитаров; возник было пожар, но тотчас же был потушен. Макаров перешел в боевую рубку. Тут с ним были Молас, Дукельский, флагманские штурман и артиллерист, командир броненосца Яковлев и матрос-сигнальщик. Затем неожиданно откуда-то вынырнул великий князь. Он был взволнован и с трудом переводил дух. Один из осколков только что порвал его шинель.
    
– Счастливо отделался! – громко проговорил он. – На вершок ближе – и я был бы без ноги!
    
– Вы, ваше высочество, изволили только что проснуться? – спросил Макаров.
    
– Представьте – ничего не слышал, даже стрельбы!
    
– Счастливый сон! Зато я сегодня ночью почти не спал!
    
Князь сделал вид, что не понял намека адмирала.
    
По мере приближения к Артуру японцы стали отставать, оставаясь вне досягаемости береговых батарей. Стрельба почти прекратилась. Поравнявшись с Тигровой горой, эскадра по приказанию адмирала сбавила ход и пошла вдоль берега.
    
Был подан сигнал: «Крейсерам и миноносцам идти в гавань!«
    
Постепенно сбавляя ход, «Петропавловск» медленно двигался в голове эскадры. Напряженность боя прошла, Пробили отбой. Матросы высыпали на палубу, разминаясь и разглядывая еще маячившую на горизонте японскую эскадру.
    
– Ваше высочество желали видеть меня? – обратился Макаров к великому князю, выходя из боевой рубки.
    
– Да, мне хотелось срочно переговорить с вами, ваше превосходительство, по некоторым вопросам, но вы не сочли возможным немедленно повидать меня! – ответил князь.
    
– Чем же я могу быть вам полезен сейчас? – в упор спросил адмирал, останавливаясь на палубе.
    
Наглый тон великого князя опять задел его, и он, сердито посапывая, пристально смотрел в лицо великому князю.
    
Заметив раздражение Макарова, Кирилл Владимирович счел за лучшее отложить разговор: он знал резкость Макарова а минуты гнева и побаивался его.
    
– Поговорим потом, на свободе, когда вернемся в порт, – ответил князь.
    
– Как будет угодно вашему императорскому высочеству, – сухо ответил Макаров. – Но все же должен заметить, что тревожить командующего флотом в три часа ночи по пустякам, даже вам, не следует!
    
– Позвольте, адмирал… – начал было князь начальственным тоном, но вдруг раздался страшный грохот, блеснул столб огня, и мгновенно все заволокло дымом. Броненосец подбросило вверх. На палубу обрушилась масса воды. Макаров вскрикнул, как от боли, и закрыл лицо руками.
    
– Спускать шлюпки! Остановить эскадру! – скомандовал он в следующее мгновение, но его уже никто не слушал. Из всех люков и со всех трапов на палубу хлынули перепуганные люди.
    
В это время один за другим последовали еще два взрыва под правым бортом. По палубе пронесся крик, и с искаженными от ужаса лицами, ничего более не видя и не соображая, матросы и офицеры кинулись к левому борту.
    
Макаров понял свое полное бессилие что-либо сделать в эту минуту и, скинув теплое пальто и калоши, попытался добраться до борта. По дороге он споткнулся об лежащего на палубе с окровавленным лицом Верещагина. Тут же на палубе валялись рассыпанные рисунки из альбома. Адмирал быстро нагнулся, стараясь поднять художника, но тот только глухо простонал:
    
– Спасайтесь сами, Степан Осипович, а мое дело конченое.
    
В этот момент Макаров упал от нового взрыва, поднялся, ухватился было за поручни, но тут же потерял точку опоры на стремительно опускавшейся палубе и полетел в воду спиною вниз.
    
Дукельский взрывом был отброшен далеко в сторону. Упав на палубу, он тотчас вскочил, стараясь разглядеть сквозь густой дым, что творится на корабле. Палуба быстро уходила у него из-под ног. Он бросился к борту. Перед ним мелькнула фигура падающего с корабля Макарова. Он хотел было подхватить адмирала, но его обдало вырвавшимся из машинного отделения горячим паром. Закричав от нестерпимой боли, он прыгнул вниз и потерял сознание…
    
    
Ночь на батарее Электрического Утеса прошла спокойно. Только под утро матрос-сигнальщик Денисенко разбудил Звонарева, дежурного по батарее, и доложил, что с моря слышна сильная стрельба.
    
Быстро одевшись, прапорщик вышел наружу. Светало. Откуда-то из-за Ляотешаня доносились глухие раскаты стрельбы. Вскоре в том направлении пронесся «Баян», а за ним стала выходить и остальная эскадра. Звонарев вызвал людей к орудиям и послал за Жуковским. Эскадренный бой шел вне досягаемости батареи, и артиллеристы, поеживаясь от утренней прохлады, высыпав на бруствер, с тревогой наблюдали за ним.
    
Когда эскадра стала возвращаться и на Золотой горе был поднят сигнал: «Береговым батареям быть готовым к открытию огня», – Жуковский приказал зарядить орудия.
    
– Что за катавасия такая? – подошел к Жуковскому Борейко. – Никак, Того гонится за нашей эскадрой? – проговорил он, глядя в бинокль.
    
– По-видимому, так, – ответил капитан. – Надо быть готовыми как следует встретить японцев, если только до них можно будет достать.
    
Но японцы не рискнули приблизиться к берегу. Между тем эскадра подошла уже к Артуру. «Петропавловск» медленно двигался перед Электрическим Утесом. Из-за облаков выглянуло яркое солнце, темное море сразу засеребрилось, и на его фоне четко вырисовывался силуэт флагманского корабля. В бинокль можно было даже видеть людей на палубе и мостике.
    
– Где-то тут должен быть и Дукельский, – сказал Звонарев Борейко, показывая рукой на «Петропавловск».
    
– Вероятно, около адмирала, – отвечал поручик, глядя в бинокль.
    
Вдруг на броненосце высоко в воздух взметнулся столб огня и желтого дыма.
    
«Должно быть, залп из носовой башни», – подумал Звонарев, но тотчас же увидел еще огонь и огромные клубы густого черного дыма, вырвавшиеся, как ему показалось, из середины корабля.
    
Дым закрыл весь броненосец, затем хлынул белый пар. Корма броненосца поднялась из воды, обнажив лопасти винтов, и корабль исчез с поверхности моря. Только не успевшее еще разойтись облако пара и дыма указывало место, где минуту назад был «Петропавловск».
    
– Да что же это такое? – испуганным голосом вскричал Жуковский.
    
– Ой, батюшки, беда! Несчастье-то какое! – раздались встревоженные голоса в толпе солдат, стоящих на бруствере. – Да, никак, потонул!
    
– Первый взвод, за мной! – закричал Борейко и бросился вниз. Солдаты устремились за ним.
    
Сбежав к морю, Борейко приказал спустить на воду лежащие на берегу рыбачьи лодки. Звонарев хотел было побежать за Борейко, но новый взрыв под броненосцем «Победа» привлек его внимание к эскадре. Еще минуту назад стройная колонна судов теперь была совершенно нарушена. Корабли беспорядочно сгрудились у входа в гавань. Одни двигались вперед, другие поворачивали в сторону, третьи давали задний ход. На одном из судов раздался выстрел, за ним другой, и вдруг загремела вся эскадра. Стреляли прямо в воду, вокруг себя, по невидимому врагу. Всплески воды смерчами вырастали около кораблей. Часть снарядов падала в место гибели «Петропавловска», убивая и калеча барахтавшихся в воде людей.
    
– Что за стрельба? Ведь это сумасшествие, они друг друга перебьют! – отчаянно кричал Жуковский, как будто на кораблях могли его слышать.
    
Звонарев кинулся к берегу. За ним побежали оставшиеся на батарее солдаты. Батарея опустела. Жуковский, проследив за японской эскадрой, которая по-прежнему держалась за пределами досягаемости огня, издали наблюдая за происходящим у Артура, также пошел на берег.
    
Здесь на берегу столпилась уже вся рота. Ротный фельдшер Мельников тут же развернул свой перевязочный пункт. Шурка Назаренко хлопотала около носилок. От берега торопливо отплывали две большие лодки. Неопытные гребцы с трудом преодолевали береговой накат. На корме одной лодки высилась фигура Борейко, на другой стоял Денисенко.
    
Звонарев нервно бегал по берегу. То же чувство беспокойства охватило и солдат. Они переговаривались друг с другом, вздыхали, нервно тянули махорку, ругались неизвестно по чьему адресу и с нетерпением вглядывались в удаляющиеся от берега лодки. К месту катастрофы со всех кораблей устремились шлюпки. С берега было видно, как матросы то и дело вытаскивали из воды какие-то темные предметы: не то людей, не то вещи.
    
– Что же произошло в конце концов? – обратился Звонарев к подошедшему Жуковскому.
    
– Ума не приложу! Вероятно, «Петропавловск» налетел на японскую мину, поставленную прошлой ночью.
    
Солдаты, сгрудившись около офицеров, прислушивались к их разговорам.
    
– Адмирал Макаров, должно, погиб, – заметил наводчик Кошелев.
    
– Типун тебе на язык! Может, и выплыл. Видишь, сколько народа барахтается в воде! – оборвал Кошелева взволнованный Лепехин.
    
– Где уж ему, старику, выплывать в такой передряге! – грустно проговорил Звонарев.
    
С моря дул резкий, холодный ветер. Озябшие солдаты стали разводить костры из морской водоросли и плавника.
    
Прошло с полчаса, пока наконец первая лодка подошла к берегу. Сильный прибой мешал ей причалить. Десятка два солдат вошли в воду и вытащили лодку на песок. Все столпились около нее, с боязливым любопытством разглядывая лежащие в ней тела. Первыми сняли три матросских трупа. Солдаты обнажили головы и закрестились.
    
– Отвоевались, бедняги! – сказал один из солдат.
    
Трупы отнесли в сторону и уложили на землю. Старший писарь Пахомов стал обыскивать покойников, чтобы установить их фамилий. За трупами осторожно вынесли громко стонавшего молодого чернявого матроса с разорванным животом. На сером заострившемся лице раненого темнели глубоко запавшие, полуоткрытые глаза. Матрос временами громко вскрикивал и опять впадал в забытье. Осмотрев его, фельдшер безнадежно махнул рукой.
    
Выгрузив раненых, лодка опять ушла в море. Солдаты столпились у берега, дожидаясь подхода второй лодки, которая была так сильно перегружена, что с трудом вытащили на берег.
    
– Ну и натерпелись же мы! – проговорил Бортейко, соскакивая на берег. – Волна захлестывает, плавает на воде тьма всякой всячины, не разглядишь среди нее людей. Чуть не перевернулись. Дукельского подобрали на обратном пути. Он совсем уже под воду уходил! Плох!
    
Когда Дукельского вынесли на берег, то в этом обожженном, искалеченном полумертвеце трудно было узнать еще недавно молодого, красивого, полного жизни и веселья лейтенанта. Он был без сознания. Мельников неторопливо, но основательно перевязал все раны, превратив его в живой сверток из марли, ваты и бинтов. За Дукельским вынесли труп незнакомого черноволосого мичмана с раздробленным затылком. По найденной в кармане визитной карточке установили, что это был мичман Бурачок. Затем вынесли еще трех раненых матросов, бывших без сознания. После искусственного дыхания и растираний они пришли в себя и с удивлением рассматривали склонившиеся над ними лица солдат.
    
– Ожили! – обрадованно загудели солдаты. – Не все, знать, там погибли. Может, еще и адмирала спасут!
    
Все трое были легко ранены, их перевязали и вслед за Дукельским унесли на батарею. Лодка, на которой был Борейко, опять ушла в море, но уж под командой Родионова.
    
– Боюсь, не выживет Дукельский! – озабоченно проговорил Звонарев. – Какое несчастье для Ривы! Ведь мы сегодня званы к ней на обед! – вспомнил он вдруг некстати.
    
– Обедать-то некому будет! Моряки сообщили нам, что на рассвете японцы потопили «Страшного» и никто с него не спасся! – проговорил Борейко.
    
– Как! Так это утром вел бой «Страшный»?! – воскликнул пораженный Звонарев.
    
– Очевидно, он! Беда, Макарова до сих пор найти не могут! – продолжал Борейко. – Пальто его выловили, а самого нет, должно быть, погиб.
    
– Ох, господи! Как же наш флот будет без Макарова? – в ужасе воскликнул Жуковский.
    
– Пришлют другого, – пробурчал Звонарев.
    
– Но другого Макарова не пришлешь! Адмиралов-то много, а Макаров у нас в России был один, – грустно ответил Борейко. – Незаменимая потеря!
    
– Сколько несчастий сразу: и «Страшный», и «Петропавловск», и адмирал… – покачал печально головой Жуковский.
    
– Великого князя, говорят, спасли. Он только уши себе обварил да перепугался.
    
– Дукельского надо сейчас же отправить в город на линейке и вызвать из Управления артиллерии повозки для раненых матросов, – распорядился Жуковский. – Сергей Владимирович, возьмите это на себя, – обратился он к Звонареву.
    
– Слушаюсь!
    
Звонарев поднялся на батарею. Дукельского поместили в одной из комнат Жуковского. Он постепенно приходил в себя.
    
– Как ты себя чувствуешь, Жорж? – спросил его Звонарев.
    
– Очень плохо! Должно быть, умру! Адмирал погиб! – чуть слышно проговорил лейтенант. – Риве скажи: все, что у нее есть, – все ей. – И Дукельский в изнеможении замолчал.
    
– Как он? – тихо спросил Звонарев подошедшего фельдшера.
    
– До вечера не доживет! – ответил Мельников.
    
Через полчаса Звонарев уже шагал рядом с экипажем, на котором лежал укутанный в одеяло Дукельский.
    
    
Вера Алексеевна Стессель во главе шестнадцати денщиков и сирот-воспитанниц была занята генеральной уборкой квартиры после пасхальных праздников. В домашнем капоте, с пыльной тряпкой в руках, она летала по комнатам, щедро раздавая оплеухи своим воспитанницам и грозно покрикивая на денщиков, своих помощников.
    
Было около полудня, когда в передней раздался звонок. Не ожидавшая гостей, Вера Алексеевна сама пошла отворять дверь. К своему ужасу она увидела перед собой плечистую фигуру генерала Никитина.
    
– Владимир Николаевич! – смутилась генеральша. – Простите, ради бога, мой домашний костюм, – я никак не ожидала вас видеть сейчас у себя. У меня дым идет коромыслом.
    
– Прошу у вас прощения, Вера Алексеевна! Никогда бы не осмелился вас побеспокоить в столь ранний час, если бы не чрезвычайные новости. Грешен, не утерпел и забежал с вами поделиться, – ответил Никитин, целуя руку генеральши.
    
– Что же приключилось? – встревоженно спросила генеральша.
    
– Потоп главный самотоп! – выпалил генерал и сам громко захохотал своей остроте.
    
– Какой, какой самотоп?
    
– Да этот, адмирал их, Макаркин, что ли?
    
– Какой ужас! Какое несчастье! – схватилась за голову Вера Алексеевна. – Такой видный, красивый мужчина, и вдруг погиб! Господи, сколько бед приносит эта война! Царствие ему небесное, бедняжечке! – закрестилась генеральша.
    
– Не стоит о нем особенно и убиваться, Вера Алексеевна! Подленькой души был человек, гнусные интриги плел против Анатолия Михайловича. Мне ваш муж сейчас показал письмо, только что полученное от Куропаткина. Оказывается, этот самый Макаркин, ни много ни мало, требовал подчинения ему крепости и вашего супруга! Подумайте, какая наглость! – возмущался генерал. – Хотя Куропаткин своевременно обо всем узнал и разбил все эти козни, но все же в письме предупреждает Анатолия Михайловича, чтобы он с этим самым гнусным самотопом держал ухо востро и палец бы ему в рот не клал!
    
– Вот уж не ожидала от него такой низости! Исподтишка за спиной требовать подчинения себе крепости! Чтобы крепость, сухопутная армия, подчинялась какомуто адмиралу, который и эскадрой-то командовать как следует не умеет! Выйдет в море и, как только завидит японцев, сейчас же бежит под защиту крепостных батарей. Уж подлинно не стоит особенно горевать о его смерти, – возмутилась генеральша. – Да что я вас держу в передней! Пойдемте хотя бы в столовую, там уже почти прибрано. Рассказывайте же по порядку, как и что произошло, – просила Вера Алексеевна.
    
– Вышли это наши калоши в море. Прогулялись малость, да тут откуда ни возьмись появился Того. Ну, у Макаркина, конечно, со страху душа ушла в пятки, и он наутек в Артур, Того за ним. Тут что-то произошло, и против Электрического Утеса «Петропавловск» взорвался и утонул!
    
– «Петропавловск» погиб? Один из лучших наших броненосцев? Весьма тяжелая утрата для нашего флота! И так нам на море не, везет, а тут еще вдруг потеряли самый большой корабль!
    
– Я, матушка Вера Алексеевна, думаю, что это скорее счастье для нас, чем несчастье! Чем скорее мы от этих калош избавимся, тем это будет лучше. Толку от них никакого – только в порту стоят, да моряки на берегу пьянствуют, а стоят государству дорого и воображают о себе невесть что. Николе-угоднику рублевую свечку поставлю, когда последняя наша дырявая калоша отправится на дно морское! Пока цела наша армия, нам никакие япошки не страшны, а без флота мы и обойтись можем.
    
– Но, кроме Макарова, верно, погибло еще много народу. Бедные матросики, как мне их жаль.
    
– Да, погибло свыше шестисот человек матросов и тридцать офицеров. Но и тут виден господень перст! Великий князь Кирилл Владимирович, бывший на броненосце рядом с Макаровым, спасен и уже доставлен на берег без, ран и контузий. Он получил только общее потрясение.
    
– Велик бог земли русской! Да не оставит он нас и дальше своею благостью! – набожно крестясь, проговорила Вера Алексеевна. – Надо сейчас же одеваться и ехать с поздравлением к князю, а затем в церковь: отслужить по этому случаю молебен, поблагодарить господа бога за великую его милость к нам.
    
– Ума у вас палата, матушка Вера Алексеевна! Нам с Анатолием Михайловичем и в голову не пришло о молебствии. Обо всем подумали, а об этом забыли.
    
– Бог прежде всего! – наставительно проговорила Вера Алексеевна. – Нужно отслужить торжественный благодарственный молебен, с салютом, в присутствии всего гарнизона. А телеграмму-то об этом государю уже послали?
    
– Послали, матушка! Дмитриевский сочинил столь трогательную и верноподданническую, что даже слеза прошибает, когда читаешь.
    
Новый звонок возвестил о прибытии самого Стесселя.
    
– Ты уж здесь? – удивился он при виде Никитина. – Вот уже действительно пострел везде поспел!
    
– Не мог не известить Веру Алексеевну о столь радостных событиях, как гибель самотопа и спасение великого князя.
    
– Слыхала, какой гусь оказался этот Макаров? – обратился Стессель к жене. – А ты еще всегда за него заступалась!
    
– Истинно говорят, что из хама не сделаешь пана! Нехорошо говорить дурно о покойнике, но нельзя не сказать – неблагородный был человек, – сокрушенно ответила генеральша.
    
– Теперь нужно немедленно переодеться в парадную форму и ехать на вокзал, где в своем поезде находится сейчас великий князь, – начал Стессель.
    
– Анатоль, нужно отслужить сейчас же молебен о спасении князя!
    
– Да, да, Анатолий Михайлович! Совсем мы с тобой это упустили из виду. Давай сейчас приказ по гарнизону набросаем и срочно разошлем в части, – поддержал Никитин. – Не жена у тебя, а золото, ума палата, не нам с тобой чета! Вера Алексеевна, пожалуйте вашу ручку! Восторгаюсь! Потрясен!
    
– Пока мне там парадные причиндалы приготовят, мы с тобой, Владимир Николаевич, приказ настрочим, – решил Стессель и перешел с Никитиным в свой кабинет.
    
Через четверть часа, когда Вера Алексеевна зашла туда, оба генерала с торжеством показали ей уже написанный приказ.
    
– Ты, Верунчик, послушай, может, мы что-нибудь опять пропустили, – попросил жену Стессель.
    
     
Приказ по крепости Порт-Артур
     
№ 291
     
31 марта 1904 года
     
п. 1 
     
В ознаменование чудесного спасения Его Императорского Высочества великого князя Кирилла Владимировича при гибели броненосца «Петропавловск» 31 сего марта, в 1ч час, утра, приказываю: в гарнизонной церкви отслужить в 3 часа дня благодарственный молебен с провозглашением многолетия всему царствующему дому.
     
п. 2 
     
От всех частей гарнизона к 2 ч. 30 м, дня выслать по взводу в 30 рядов при офицере для присутствия на богослужении. 
     
п. 3 
     
Всем свободным от службы гг, генералам, штабе – и обер-офицерам также прибыть на молебствие. 
     
п. 4 
     
Распоряжением командующего 4-й Восточносибирской стрелковой артиллерийской бригадой полковника Ирмана обеспечить производство салюта во время провозглашения многолетия царствующему дому в 21 выстрел. 
     
п. 5 
     
Форма одежды – парадная. 
     
п. 6 
     
Общее наблюдение за порядком возлагаю на исп, должность штаб-офицера для поручений при мне ротмистра Водягу.
    
    
– Ну как, ничего не пропустили? – спросил жену Стессель.
    
– Как будто все в порядке! Надо только приказ поскорее разослать по частям, – ответила Вера Алексеевна.
    
– С нарочными, с конными вестовыми отправлю! – поспешил заверить ее генерал.
    
Не прошло и получаса, как запряженная парой серых жеребцов коляска Стесселя подкатила к стоящему на запасных путях поезду великого князя. Из коляски вышла разодетая Вера Алексеевна в сопровождении мужа и Никитина в полной парадной форме.
    
В вагоне-салоне, служившем приемной князя, их принял брат Кирилла Владимировича Борис – в гусарской форме, совсем еще юноша, но уже с мешками под глазами, изжелта-бледный и невыспавшийся. Борис приложился к ручке Веры Алексеевны и, довольно небрежно поздоровавшись с генералами, предложил гостям присесть.
    
– Мы пришли, ваше высочество, – начала Вера Алексеевна, – чтобы принести наши поздравления по поводу чудесного избавления вашего августейшего брата от смертельной опасности! Просим ваше высочество почтительнейше довести об этом также до сведения их императорских высочеств – ваших родителей.
    
– Тронут вашим вниманием и выражением сочувствия и обязательно напишу об этом в Питер, – вежливо ответил Борис. – Надеюсь, что брат скоро очухается.
    
– Как самочувствие его высочества?
    
– Сейчас он спит. Сперва было немного нервничал, но затем выдул бутылку коньяку и успокоился. Откровенно говоря, по-моему, ему даже полезна была эта холодная ванна. Приятно освежиться после хорошего кутежа, а кутнули мы с ним на пасхе знатно! – сладко позевывая и прикрывая рот рукой, ответил князь.
    
Вера Алексеевна была шокирована выражениями великого князя, но с видимым интересом продолжала его расспрашивать.
    
– Какой ужас! Каким надо быть героем, чтобы спастись при этом! Какое должно быть присутствие духа у его высочества, чтобы не растеряться в такой момент! Воистину, ваш брат, ваше высочество, показал себя достойным членом нашей обожаемой царской семьи! – разливалась генеральша. – Анатоль! Ты должен об этом подробнейше донести его императорскому величеству.
    
– Как же, как же! Почту своей священной обязанностью довести обо всем до сведения государя императора и буду ходатайствовать о награждении его высочества Георгиевским крестом! – поспешил поддакнуть жене молчавший до сего времени Стессель.
    
Отсидев положенное приличием время, гости удалились.
    
С вокзала коляска с их превосходительствами направилась на Казачий плац, где находилась гарнизонная церковь.
    
Там уже собрались офицеры в парадных мундирах и ожидали прибытия Стесселя.
    
Генеральша любезно побеседовала с Кондратенко; дружески, по-родственному поздоровалась с Белыми, с которыми состояла в свойстве через своего сына, женатого на дочери Белого; суховато приветствовала Фока, добродушно улыбнулась Тахателову, который, как всегда отдуваясь от жары, с медвежьей грацией приложился к ее ручке; прочих удостоила лишь общим поклоном.
    
Вместе с родителями приехала и Варя. Увидев Борейко, девушка поспешила к нему.
    
– Неужели нет никакой надежды, что дедушка спасся? – спросила она прерывающимся от рыданий голосом.
    
– По-моему, как это ни печально, Макаров погиб, – вздохнул Борейко.
    
Варя отошла к родителям. Ее заплаканное, расстроенное лицо составляло резкий контраст с оживленными, радостными лицами Стесселя и его окружения.
    
– Даже неприлично, Варя, так плакать, когда великий князь волею божией цел и невредим, – сердито пробурчала Вера Алексеевна, обернувшись к девушке.
    
Белый подошел к Кондратенко.
    
– Как же мы теперь будем без Степана Осиповича?
    
– Большей утраты для обороны Артура нельзя себе и представить. Постараемся хоть проводить в жизнь заветы покойного адмирала: теснее сплотимся с флотом; оборонять Артур будем прежде всего на дальних подступах, и главное – будем непоколебимо верить в геройскую силу русского солдата. И да поможет нам в этом бог, – взволнованно ответил Кондратенко.
    
Дьякон нетерпеливо выглядывал из алтаря в ожидании начала службы.
    
Как только Стессель появился в церкви, поп, одетый в праздничные светлые одежды, с умиленно-радостным выражением лица вышел на амвон.
    
– Во имя отца и сына и святого духа! Любезные во Христе братия и сестры! Господу богу угодно было совершить великое чудо: во время гибели «Петропавловска» десницей всевышнего был спасен царственный отрок – великий князь Кирилл Владимирович, на радость всем истинно русским людям, беззаветно преданным своему державному монарху! Вознесем же благодарственное моление отцу небесному за ниспосланное нам чудо.
    
Богослужение началось. Прочувственно произносил ектений дьякон, стройно пели певчие, синие облака ладана носились под потолком, чинно стояли солдаты, сдерживая кашель и вздохи, да тихо всхлипывала Варя. Когда служба дошла до «млоголетия», то с батарей и кораблей грянул такой салют, что едва не вылетели стекла из окон, дьякон поперхнулся на полуслове, священник чуть не выронил из рук крест, хор сбился с тона.
    
– Этот Ирман всегда перестарается! – рассерженно шепнула Вера Алексеевна мужу. – Пошли Водягу унять его, а то в церкви целых стекол не останется!
    
Бравый ротмистр поспешил выйти, чтобы угомонить не в меру расстаравшихся артиллеристов. Этот эпизод несколько расстроил благолепие службы, что очень огорчило генеральшу.
    
Борейко, стоявший в глубине церкви вместе с солдатами, чувствовал все нарастающее раздражение. Весь этот торжественный молебен, после того, что пришлось видеть утром, казался ему издевкой – над, случившимся несчастьем. Парадная обстановка церковной службы, умильно-радостное выражение лица, попа и, наконец, салют усилили его раздражение. Оглядываясь на солдат, он видел их сумрачные, опечаленные лица, слышал тяжелые вздохи, так не вязавшиеся с радостным богослужением, и чувствовал, что они также недовольны происходящим. В голове его быстро созрел план небольшой демонстрации против начальства. Как только кончился молебен и все пошли прикладываться к кресту, он обратился к солдатам и полушепотом, слышным на всю церковь, проговорил:
    
– Кто желает, может остаться на панихиду по морякам, а кто не желает, может после креста идти домой.
    
Затем он протолкался к священнику и обратился к нему с просьбой отслужить панихиду по погибшим на «Петропавловске» и «Страшном». Поп удивленно посмотрел на него, испуганно озираясь на еще не ушедшего Стесселя, и пробормотал что-то невнятное. Зато генерал сразу же обратился к нему.
    
– Кто это выдумал панихиду служить? – спросил он Борейко.
    
– Единодушное желание солдат! – не сморгнув глазом, ответил поручик.
    
– С каких это пор у вас считаются с «желаниями» солдат? Это что за распущенность! Солдат ничего не может и не должен «желать». Его дело исполнять приказание начальства, а не высказывать какие-то пожелания. Что же, по-вашему, я не знаю, что нужно делать: служить ли молебен или панихиду? По-видимому, вы считаете, что жизнь великого князя менее драгоценна, чем жизнь Макарова и матросов? – громко и раздраженно проговорил генерал.
    
– Мои солдаты сегодня принимали участие в спасении погибающих, пережили много скорбных минут и хотят помянуть умерших воинов, – отрезал Борейко.
    
– Солдаты и «переживания»! Да что они у вас, институтки, что ли, чтобы «переживать»? Что это за воины, которые при виде смерти раскисают и начинают «переживать»? – издевался Стессель. – Все это вздор! Ведите солдат обратно! Когда нужно, я сам распоряжусь о панихиде!
    
– Слушаюсь! – вытянулся Борейко и приказал солдатам выходить из церкви.
    
– Неужели вы уйдете? – подлетела к нему Варя, которая издали следила за переговорами Борейко. Поручик сумрачно посмотрел на нее и крикнул:
    
– Белоногов! Снеси попу десятку и предупреди, что мы сейчас вернемся! Шагом марш! – скомандовал он солдатам, когда они выстроились.
    
Не успели солдаты отойти от церкви, как их обогнала коляска Стесселя. Едва она скрылась за углом, Борейко повернул солдат обратно. Причт уже поджидал их. Дьякон подошел к Борейко.
    
– Отец настоятель сомневается – можно ли служить панихиду. Как бы генерал Стессель не разгневался!
    
– Сколько добавить? – в упор спросил Борейко, вынимая кошелек.
    
– Четвертную бы уж положили!
    
– Хватит, дьяче, двух красненьких!
    
Дьякон сразу повеселел.
    
– Сейчас батюшку спрошу! – проговорил он, пряча деньги в карман.
    
Церковь быстро наполнялась. Весть о панихиде по погибшим морякам дошла до окрестных обитателей, и они поспешили прийти. Все это был простой рабочий люд, ютящийся в маленьких хибарках этой части города. Тут были и матросские вдовы, жены, матери с детьми, портовые рабочие и мелкие служащие. Здесь много было неподдельной глубокой скорби о погибших моряках. Тут было подлинное народное горе.
    
Борейко поместился на клиросе, чтобы подпевать певчим, и, глухо прокашливаясь, нетерпеливо топал ногой.
    
Наконец царские врата отворились, и появился поп, теперь уже в траурных черных ризах. На лице его была написана глубокая скорбь, как будто не он полчаса назад был преисполнен радости.
    
«Из него недурной актер вышел бы! – подумал Борейко.
    
С рыданием в голосе, как живое воплощение скорби, поп повествовал о гибели «Петропавловска», «Страшного», а вместе с ними – Макарова, Верещагина, офицеров и нескольких сот матросов.
    
– Помолимся же, возлюбленные братия и сестры, о новопреставленных воинах православных, душу свою на поле брани положивших за веру, царя и отечество, – закончил поп и смахнул дежурную слезу.
    
Дьякон, только что пропустивший косушку, растроганный от волнения и водки, начал службу приглушенным печальным голосом, усиленно размахивая кадилом. Певчие, состоявшие в большинстве из окрестных жителей, разделяя общее настроение, с особым чувством выводили траурно-скорбные погребальные напевы. Когда же дьякон провозгласил вечную память «новопреставленному рабу божию Степану, Василию, воину Ермию, Константину, Павлу и иным, имена их ты, господи, веси», все молящиеся разразились громкими рыданиями.
    
Борейко, суровый и печальный, с клироса осматривал молящихся. Он понимал искренность горя этих людей, которым никакого дела не было до ничтожного великого князя и которые были кровно связаны с погибшими моряками. Заунывно звонил колокол, возвещая о постигшем народ несчастье. Церковь все больше наполнялась. Пришли мужчины, женщины, рабочие, по десятку лет не заглядывавшие в церковь, пришли и китайцы из сочувствия к горю русских.
    
Когда панихида кончилась, Борейко едва смог выбраться из церкви. К нему подходили, жали руки, кланялись, благодарили «за то, что он не забыл наших упокойников». Плачущая Варя тоже с большим чувством пожала ему руку. Выйдя на паперть, солдаты, молчаливые и сурово сосредоточенные, быстро построились и пошли за Борейко, мрачно шагавшим впереди в тяжком раздумье.
    
У доков дорогу артиллеристам загородили два пьяных рабочих. Один из них упирался и не хотел идти за своим товарищем.
    
«Нашли время напиваться», – возмущенно подумал Борейко.
    
– Ты думаешь, почему я сегодня пьян? – как бы отвечая поручику, проговорил упиравшийся рабочий. – С горя! Душа у меня болит! Поминки по адмиралу справляю, царство ему небесное! Понятие ты должен иметь о моем горе и не препятствовать.
    
– Смотри, как бы тебе на зад сотню не положили в память по адмиралу. Пойдем лучше от греха домой, – уговаривал другой.
    
– Нет, ты мне ответь, – продолжал первый рабочий, – почему адмирал потонул, а князь выплыл?
    
– Кому какая планида дадена! Кому тонуть, а кому плавать!
    
– И вовсе не так! Потому, что золото завсегда в воде тонет, а дерьмо поверху плавает! – И рабочий зло захохотал.
   
   
    
     
Глава девятая
    
    
Второго апреля японская эскадра вновь появилась перед Артуром. Русская эскадра, стоявшая на внутреннем рейде, начала спешно перетягиваться, укрываясь со стороны моря Золотой горой и Тигровым полуостровом. Адмирал Того, ожидавший, как это всегда бывало при Макарове, выхода эскадры в море, был на этот раз изумлен бездействием русских моряков и решил воспользоваться сложившейся благоприятной для него обстановкой.
    
Уже с дистанции в восемьдесят кабельтовых флагманский броненосец «Микаса» открыл огонь по батарее Утеса. Жуковский вызвал своих солдат к орудиям и приготовился к бою. С командирского пункта он в бинокль разглядывал неприятельские суда.
    
– Никак, к нам сегодня пожаловала вся броненосная эскадра: шесть броненосцев и шесть броненосных крейсеров, – проговорил капитан, обращаясь к подошедшим офицерам, – Наша эскадра, по-видимому, не собирается выходить из гавани, то есть сегодня отдуваться придется одним береговым батареям, в частности нам. Борис Дмитриевич, вы станете на второй и третий взводы, а вы, Сергей Владимирович, на первый. Следите за тщательностью наводки, ибо сегодня будет жарко.
    
Офицеры разошлись по своим местам.
    
– Прицел триста, квадрант сорок два-сорок! Целик лево два! – донеслась команда с командного пункта.
    
Прапорщик и фейерверкер пошли проверять наводку орудий.
    
Наводчик первого орудия Кошелев уже припал к прорези на прицеле.
    
– Левей! Левей! – командовал он двум штурвальным, перекатывающим раму лафета по чугунной дуге.
    
Замковые вытаскивали тяжелый клиновой затвор, квадрантщик устанавливал квадрант на нужном делении.
    
– Первое готово!
    
– Второе готово!
    
– Первый взвод готов!
    
– Шесть тысяч двести! Шесть тысяч сто пятьдесят! Шесть тысяч сто! – доносилось из дальномерной будки.
    
– Второй и третий взводы готовы!
    
– Залпом! – скомандовал Жуковский. – Пли!
    
Орудия откатились назад, и пять снарядов с резким свистом и урчанием понеслись в море.
    
В тот же момент на японских кораблях вспыхнули огни выстрелов.
    
– Закройсь, – приказал Жуковский, и почти тотчас же десять пли двенадцать снарядов обрушились на батарею. Мгновенно все заволоклось дымом и пылью, едко запахло шимозой, и осколки забарабанили по орудийным щитам, по брустверу и около орудий.
    
– Все в порядке? – спросил Звонарев, выходя из-за укрытия.
    
– В первом орудии все в порядке! – доложил фейерверке?
    
– Во втором один осколок застрял в орудийном щите, остальное в порядке.
    
Звонарев подошел к этому орудию. Солдаты столпились слева от пушки, разглядывая торчащий из щита стальной осколок величиной вершков в шесть, с острыми зазубренными краями.
    
– Не было бы щита, небось кого-нибудь убило бы, – проговорил Родионов.
    
– Меня, Софрон Тимофеевич! – отозвался наводчик. – Как он трахнул по щиту, я аж присел. Взглянул, а он через щит просовывается. Мать свою вспомнить не успел, а он уж застрял. – И наводчик широко улыбнулся своим скуластым лицом.
    
Осмотрев оба орудия, Звонарев убедился в их полной исправности и доложил об этом Жуковскому.
    
– Здорово они, сейчас накрыли батарею! Я думал, половина людей и материальной части выбудет из строя, а на деле мы не понесли даже повреждений, – возбужденно радостно проговорил капитан. – Постараемся сейчас отплатить им сторицей.
    
Батарея опять загрохотала залпами. Японцы легли на обратный курс и, несколько приблизившись к берегу, продолжали обстреливать Утес. Но поднявшееся на небе солнце мешало точности их наводки, и снаряды делали то недолеты, то перелеты. То же солнечное освещение теперь помогало Электрическому Утесу. Со второго залпа вышел из строя крейсер «Токива». Около него задержались и другие суда. Это дало возможность Жуковскому дать три залпа при одном и том же прицеле. Сразу вспыхнули пожары еще на трех кораблях. Японцы поспешили опять вытянуться в кильватерную колонну, но тут вступили в бой батареи Золотой горы, Стрелковая и расположенные на Тигровке, которые ранее бездействовали вследствие дальности расстояния.
    
Попадания в неприятельские корабли участились, и адмирал Того поспешил отойти в море, упорно продолжая все же обстреливать Электрический Утес.
    
На вершине Золотой горы, в прочном бетонном каземате, собралось все порт-артурское начальство: только что приехавший наместник, который после смерти Макарова принял на себя командование флотом, Стессель с Никитиным и Белый. Тут же была и Варя. Превосходительные собеседники время от времени рисковали выглядывать наружу и с высоты птичьего полета наблюдать за обстрелом Электрического Утеса. До него было более версты, но даже и отсюда жутко было смотреть, «как батарея то и дело окутывалась гигантскими фонтанами черного дыма. Телефонная связь с Утесом давно была прервана, и поэтому действительное положение дел на нем не было известно, разворачивающаяся же картина жестокого обстрела заставляла предполагать наличие на нем больших потерь.
    
– Все орудия целы, – громко заявила Варя при очередном залпе, – я отчетливо видела пять взблесков.
    
– Зато люди-то уж, наверное, далеко не все целы, – угрюмо заметил Никитин. – Но какие молодцы, ваше превосходительство! Одна батарея против всего японского флота. Почему бы нашей эскадре не выйти и не помочь ей?
    
– После гибели «Петропавловска» она настолько слабее японской, что мы должны беречь ее как зеницу ока, – наставительно проговорил Алексеев.
    
– Тогда лучше всего ее отправить на хранение в Морской музей в Питер, – не унимался Никитин.
    
Видя, что разговор принимает неприятный характер, Стессель поспешил отослать своего друга.
    
– Владимир Николаевич, я попрошу тебя позаботиться о восстановлении связи с Электрическим Утесом.
    
– Слушаюсь! Сию минуту. – И Никитин отошел.
    
– Он, кажется, малость того? – недовольно спросил Стесселя наместник, вращая пальцем около своего лба.
    
– Редкого мужества человек, но есть у него грешок – любит за галстук заложить.
    
– Оно и заметно: до адмиральского часа еще далеко, а он уже на взводе.
    
Варя решила сегодняшний день ознаменовать какимлибо героическим поступком. В ее пылкой голове проносились картины, одна фантастичнее другой. То она воображала себя отважно перевязывающей «его» под градом японских снарядов, то оба они гибли от одной и той же бомбы, то, наконец, она героически исправляла телефонные провода (чего, однако, делать не умела) и получала из рук наместника Георгиевскую медаль. Она потихоньку спустилась вниз, где за прикрытием стояла ее Кубань, и, вскочив на нее, вскачь понеслась по дороге на Утес.
    
С Золотой горы ее заметили только тогда, когда она проскакала больше половины дороги.
    
– Ваше превосходительство! – сообщили Белому. – Ваша дочь поехала на Электрический Утес.
    
– Сумасшедшая девчонка! Чего ее туда понесло? – сердито проговорил Белый и поспешил наверх. За ним тронулись и остальные.
    
– Казачья кровь сказывается, Василий Федорович! – произнес Стессель, обращаясь к Белому. – Даром что женщина, а в бой так и рвется!
    
Алексеев только качал головой, не то от удивления и восхищения, не то в знак порицания и осуждения.
    
Сверху было прекрасно видно скачущую всадницу, но вот около нее взметнулось несколько столбов дыма, и она скрылась из глаз. Белый вздрогнул и нервно затеребил свои усы. Остальные испуганно ахнули. Порыв ветра отнес дым в сторону, и вместо растерзанного трупа все увидели бешено мчавшуюся наездницу.
    
– Браво! Браво! Вас можно поздравить с такой дочкой, – одобрил наместник.
    
Благополучно добравшись до Утеса, Варя подъехала к кухне, около которой копошился кашевар Заяц, и, бросив ему поводья, взбежала на батарею. Она ожидала бурных проявлений восторга по поводу ее храбрости, восхищения ее героизмом, но на нее никто не обратил ни малейшего внимания. Когда же она попалась навстречу Борейко, то он сердито пробурчал:
    
– Только вас тут еще не хватало! Отправляйтесь на перевязочный пункт, он там, в первом каземате. – И поручик рукой указал ей дорогу.
    
– Но я хотела… – начала было Варя.
    
– Марш на место, сестра! – так рявкнул Борейко, что ноги Вари сами быстро понесли ее в нужном направлении.
    
В довершение всего, когда она проходила мимо Звонарева, тот ее даже не заметил. Рассерженная Варя добралась до перевязочного пункта – и тут, обливаясь слезами, упала в объятия Шурки Назаренко, которая одна оценила по достоинству ее поступок.
    
– Сестра Назаренко, – официальным тоном произнес Мельников, – накапайте сестре Белой двадцать капель тинктуры валериани-эфири.
    
Варя явилась единственным лицом, которому в этот день была оказана медицинская помощь на Электрическом Утесе.
    
Выпустив около двухсот тяжелых снарядов, японцы скрылись за Ляотешанем. На батарее все облегченно вздохнули.
    
– Отбой, – скомандовал Жуковский. – Сергей Владимирович, осмотрите все орудия и составьте дефектную ведомость!
    
– Пробанить сейчас же орудия, пока пороховой нагар не затвердел, – добавил от себя Борейко.
    
После пережитых волнений солдаты весело бросились осматривать свои пушки.
    
– Небось ты не раз сегодня своего ангела-хранителя вспоминал? – спросил Кошелева один из солдат.
    
– Не ангела-хранителя, а адмирала Тогова матом вспоминал почитай целый час без передышки.
    
– Поди икалось ему сегодня!
    
– Не только икалось, но и до ветру не раз, должно, бегал, как ты в его орудию свою наводил!
    
Осмотрев орудия, Звонарев доложил, что только в двух из них пробиты небольшими осколками щиты, в одном перебит трос от снарядного кокора и в одном разбит блок подъемной стрелы. На всех щитах много вмятин и царапин от камней и осколков.
    
– Дешево отделались! После полуторачасового обстрела всей эскадрой можно было ожидать больших поражений, – сказал Жуковский. – Интересно, сколько по нас было выпущено снарядов?
    
– Пахомов, сидя в погребе, насчитал полтораста упавших непосредственно у батареи, а всего не меньше двухсот, – сообщил Борейко. – Мы же израсходовали всего ею двенадцать снарядов! Почти вдвое меньше.
    
– Результат: у нас повреждений на батарее нет, если не считать выбитых стекол и разбитой черепицы, а у них один крейсер совсем выбыл из строя и четыре корабля получили повреждения, – подводил итоги Жуковский.
    
– Мы в очевидном и большом барыше, – заметил Звонарев.
    
– Для меня совершенно ясно, что, несмотря на высокую технику артиллерии, в японском флоте пользоваться ею не умеют. Дали бы мне их двенадцатидюймовки, так сегодня ни один бы корабль от Артура дальше морского дна не ушел! – похвалялся Борейко.
    
– Ваше высокоблагородие, кто-то до нас едет, – показал дальномерщик на приближающийся экипаж.
    
Борейко вскинул бинокль к глазам.
    
– В переднем Стессель и еще кто-то, чуть ли не Алексеев, а во втором Белый и Никитин, – сообщил он.
    
Радостно возбужденное настроение Жуковского мигом исчезло. Он побледнел и сразу заволновался.
    
– Немедленно надо выстроить роту, послать подмести осколки стекла и черепицы на дворе, – засыпал он приказаниями. – Вот уж истинная напасть на мою голову это начальство! Сколько оно мне портит крови!
    
– Значительно больше, чем японцы, – иронически заметил Борейко.
    
– Конечно. Того ни выговора не закатит за плохое состояние роты, ни от должности не отрешит.
    
– Только убьет или искалечит!
    
– От судьбы не уйдешь!
    
– Начальство – это тоже судьба, злой рок, если хотите!
    
– Во сто раз хуже! Судьба слепа, а генералы весьма зрячи и очень придирчивы! – волновался капитан.
    
– Ничего не надо делать, Николай Васильевич! Будем продолжать чистить пушки и ничего не станем убирать. Пусть увидят наш обычный вид после боя, – уговаривал Борейко. – Да и не успеем мы красоту навести, как они будут здесь.
    
– Пусть хоть канониры приведут себя в приличный вид, а то, смотрите, шинели на земле валяются, солдаты без поясов и фуражек, потные. Стессель, ведь вы сами знаете, на внешний вид больше всего обращает внимание.
    
– Сложить шинели в порядок, надеть портупеи, смотреть орлами! Сам наместник к нам едет! Отвечать ему – ваше высокопревосходительство! – прокричал на всю батарею Борейко.
    
– Я прошу вас, Борис Дмитриевич, скомандовать, когда подъедут экипажи, а то я голос во время стрельбы надорвал. Отрапортую уж я сам.
    
Все сошло как нельзя лучше: Борейко оглушил Алексеева своим басом, Жуковский отрапортовал дрожащим от волнения голосом, но все же начальством был обласкан. Превосходительные гости были удивлены обилием осколков на батарее, брали некоторые из них в руки и уверяли, что они еще теплые; они сами себя чувствовали до некоторой степени героями, прибыв на Электрический Утес тотчас после боя.
    
Белый справился о дочке, но Шурка Назаренко, смущаясь, сообщила, что «они были очень расстроеными и уже уехали по другой дороге».
    
Поблагодарив Жуковского и солдат, наместник зашел на кухню попробовать обед. Заяц с Белоноговым поднесли начальству наваристый борщ и тающую во рту гречневую кашу.
    
– Прекрасно! Очень, очень вкусно, – хвалил адмирал. – Когда же ты успел сварить обед? Неужели во время сегодняшнего боя?
    
– Так точно! В аккурат, как япошка по Утесу бил. Я боялся, чтобы в борщ осколков он не накидал.
    
– Спасибо за службу! На тебе, братец, от меня трешку в награду. – И Алексеев протянул Зайцу зеленую бумажку.
    
– Рад стараться! Покорнейше благодарим! – поспешно отвечал солдат.
    
Когда наконец начальство уехало, Жуковский снял шапку и набожно перекрестился.
    
– Слава богу, главная опасность благополучно миновала! – радостно произнес он. – Пойдем обедать, господа, если наши денщики такие же герои, как Заяц.
    
    
На другой день Звонарева вызвали к телефону из Управления артиллерии.
    
– Хотя вы мерзкий, гадкий, противный и невоспитанный мальчишка и я с вами вовсе не хочу говорить, но все же решила сообщить вам, что сегодня в пять часов вечера похороны погибших на «Петропавловске», в том числе и дедушкиного адъютанта, как его?
    
– Дукельского, – подсказал Звонарев.
    
– Его самого! Борейко, кажется, был его другом. Что же касается вас, то, как всем известно, вы давно неравнодушны к Ривочке, которая теперь в великой печали. Вам представляется прекрасный случай утешить и одновременно завоевать ее любвеобильное сердце, – не могла не подпустить шпильки Варя.
    
– Благодарю вас, мы, конечно, будем на похоронах, – сухо ответил прапорщик и повесил трубку.
    
Явившись на кладбище, Борейко и Звонарев застали уже расходившиеся толпы провожающих.
    
Около кладбищенской ограды они встретили Желтову с обеими учительницами и Стахом. Прапорщик подошел к ним и, поздоровавшись, представил Борейко. Пробасив свою фамилию, поручик почтительно пожал им руки. С особенной осторожностью он заключил в свою огромную ладонь длинную, тонкую ручку Оли, которая во все глаза глядела на великана.
    
– Гора, а не человек, – шепнула она Леле, когда Борейко отошел от них.
    
– Вы не знаете, где похоронили Дукельского? – спросил Звонарев у Стаха.
    
– В дальнем конце у стены! – пояснила Оля. – Я вам покажу.
    
С трудом проталкиваясь через толпу, они прошли мимо братских могил, вокруг которых стояли на коленях плачущие женщины и дети. Несколько попов в черных траурных ризах на разные голоса служили панихиды, усиленно кадя ладаном.
    
– Вот отсюда начинаются офицерские могилы, – показала Оля на ряд свеженасыпанных земляных холмиков.
    
Около некоторых стояли офицеры и дамы в трауре. У крайней могилы была видна одинокая, стоящая на коленях женская фигура, в скорбном порыве припавшая лицом к земле. Неподалеку, в черном плаще, с парадной треуголкой в руках, стоял Сойманов.
    
– Это, верно, Рива плачет! – догадался Звонарев, и они вдвоем пошли вперед, а Оля осталась стоять на месте.
    
Возложив на могилу принесенный с собой венок, Борейко положил земной поклон, Звонарев последовал его примеру. Рива подняла голову. Звонарев едва ее узнал, так она изменилась за эти несколько дней. Щеки обтянулись, большие глаза глубоко провалились, нос заострился, и целая сеть мелких морщинок покрывала все лицо. Рива устало улыбнулась, узнав своих друзей и начала подниматься с колен, но тут силы ей изменили. Звонарев и Сойманов подхватили ее и повели к одной из скамеек.
    
Риве смочили голову, и она стала успокаиваться.
    
– Вам лучше? – участливо спросила ее Оля. – Не волнуйтесь, мы сейчас отведем вас домой.
    
– Я сама дойду, вы только проводите меня! Я и так вам всем доставила такую массу хлопот.
    
– Все это пустяки! Вам пришлось пережить много горя за эти дни, вот вы и ослабли.
    
– С тридцать первого я не была дома, все время находилась около Жоржика. Он умер прошлой ночью.
    
– Сильно мучился перед смертью? – спросил Сойманов.
    
– Раз только пришел в сознание, а то все время был в забытьи! Андрюша, – он лежал в той же палате, – все время бредил и бросался. Но сегодня с утра пришел в сознание и расплакался, узнав о гибели Макарова, – рассказывала Рива.
    
Борейко с Соймановым вели Риву под руки. Оля с Звонаревым шли впереди. К ним у ограды присоединились Желтова и Леля со Стахом. Женщины наперебой предлагали свою помощь Риве.
    
– Вас нельзя в таком состоянии оставлять одну в квартире! Я останусь с вами! – решительно заявила Оля.
    
– Постой, может быть, мадемуазель Рива хочет остаться одна, и ты ей будешь только мешать!
    
– О нет, я, по правде сказать, боюсь сейчас одиночества. Уж слишком живо все там будет мне напоминать о моей потере.
    
– Тогда идемте к нам в школу, – предложила Оля.
    
– Туда я не доберусь! Лучше всего, если бы вы смогли остаться у меня хоть только на одну сегодняшнюю ночь, – просила Рива.
    
Медленно, шаг за шагом, вся компания двигалась по улицам города.
    
– Вот я и дома! – проговорила Рива, останавливаясь у своего крыльца.
    
На стук вышла растрепанная Куинсан и радостно бросилась Риве на шею.
    
– Моя жди, моя много слушай! Никто не ходи, моя бойся! – лепетала она.
    
Все вошли в столовую. Здесь все уже было чисто прибрано. Рива с женщинами ушла в спальню, а мужчины остались в гостиной. Куинсан поспешила приготовить чай для гостей.
    
– Пропал наш Жорж не за понюх табаку! – вздохнул Борейко.
    
– Главное – погиб Макаров, – отозвался Соймаиов. – Видели вы, как мы вчера от японцев за горы прятались, вместо того чтобы вступить в бой?
    
– На своих боках чувствовали. Одни сражались с целой эскадрой! – вставил Звонарев.
    
– Сегодня приказом по флоту наместник отменил всякие выходы эскадры в море, пока не будут починены «Ретвизан», «Цесаревич» и «Паллада». В общем, у нас сразу все изменилось.
    
– Почему, собственно, погиб «Петропавловск»? – спросил Борейко.
    
– По мнению комиссии, расследовавшей причины гибели броненосца, он натолкнулся на минную банку, состоявшую из нескольких связанных ударных мин. Взрыв вызвал детонацию внутри броненосца. Как раз накануне было принято на «Петропавловск» несколько десятков мин заграждения. Они и детонировали при взрыве. Он раскололся изнутри и мгновенно утонул, – пояснил Сойманов.
    
– Рива несколько успокоилась и уснула, – объявила Мария Петровна, появляясь в гостиной. – Оля останется ночевать, а мы тронемся домой, на дворе уже совсем темно.
    
Распрощавшись с Олей и Куинсан, все двинулись к дверям.
    
– Не успел погибнуть Макаров, а уже все его начинания рушатся одно за другим, – с грустью проговорила Желтова. – Сегодня утром мне объявили в Управлении портом, что лекции матросам и рабочим решено прекратить. Рабочие же мне говорили, что им предложено очистить казенные квартиры в казармах. Хотят снять их и с довольствия!
    
– Тогда работы по починке кораблей, несомненно, сорвутся, – проговорил Звонарев.
    
– Нашим адмиралам это только на руку. Чем дольше мы будет стоять в порту, тем им спокойнее, – вставил Сойманов. – В море, не дай бог, еще утонуть можно, а в порту в случае чего и с берега помогут.
    
– Слушаю я вас и не понимаю, кто же больше доволен гибелью Макарова – японцы или наши адмиралы с генералами? – заметил Борейко. – Выходит, что он всем поперек дороги стал. Стессель рад, князь поди тоже рад, адмиралы вздохнули свободно, офицеры загуляли на берегу. Сразу всем масленица настала.
    
– Зато матросам да рабочим – великий пост, – проговорила Леля.
    
– И нам, артиллеристам, тоже! Изволь теперь один на один с японцами воевать, – добавил Звонарев.
    
– Кого прочат вместо Макарова? – справился Борейко.
    
– Не то Рожественского, не то Скрыдлова. Оба в подметки не годятся Макарову! Мы потеряли не только адмирала. Степан Осипович был душою флота, и заменить его в этом отношении никто не может.
    
– И для армии он был душою обороны. Глядя на него, мы знали, что помимо Стесселя у нас есть еще и Макаров, и были спокойны за дело обороны, – пылко проговорил Борейко.
    
– Все честные люди в России пожалеют о покойном адмирале, – вздохнула Мария Петровна.
    
Когда они подошли к школе, китаец-сторож протянул Желтовой бумагу. Прочтя ее при свете спички, Мария Петровна взволнованно объявила:
    
– Школа для взрослых и вечерние курсы с завтрашнего дня закрыты по распоряжению Стесселя. Здание занимается под лазарет.
    
– А куда мы денемся? – спросила Леля.
    
– Право, не знаю, – растерянно проговорила Мария Петровна.
    
– Поступите сестрами в лазарет, только и всего! – успокоил Стах.
    
– Но мы к этому не готовы, нам надо еще учиться самим, – горячилась Леля.
    
– Поступайте завтра же на сестринские курсы, хотя бы к той же Варе Белой, – пробасил Борейко.
    
– Это неплохой совет, – согласилась Мария Петровна.
    
На Электрическом Утесе Борейко целыми днями возился с артельным хозяйством. Солдаты с увлечением занимались этими работами, напоминавшими им родные деревни. Вечерами они собирались около казарм, обсуждая события минувшего дня, делясь надеждами на будущее.
    
В один из таких вечеров Борейко подошел к ним. Солдаты вскочили и вытянулись.
    
– Садитесь и дайте мне табуретку. Разговор у нас будет длинный, – проговорил поручик.
    
Солдаты уселись около него прямо на землю.
    
– Сидим мы у моря, а рыбы не видим. Это все равно что жить в лесу и не иметь дров. Лодки у нас есть, значит, дело за сетями, но их можно достать. Кто у нас рыбачил до службы? – спросил Борейко.
    
– Я, ваше благородие, – отозвался матрос-сигнальщик Денисенко.
    
– И я! И я! – отозвалось еще несколько голосов.
    
– Рыбаки, значит, есть. За старшего в рыбацкую команду поставим Денисенко. Он моряк и к морскому делу привык. Теперь о другом. Надо вокруг Утеса расчистить, где можно, площадки и устроить на них огороды, посеять лук, чеснок и другие овощи. Смотришь, к осени и соберем урожай. Кто у нас огородники?
    
– Ярцев, Снитков, Глубин, – начали перечислять солдаты.
    
– Тебя, сказочник, я и поставлю за старшего по огородной части, – обернулся к Ярцеву поручик.
    
– А теперь запевай, Белоногов, «Ермака», – приказал он, вставая с места.
    
Воспользовавшись затишьем на море, Звонарев отпросился в город и решил зайти на квартиру к Риве. Здесь он застал Андрюшу Акинфиева.
    
– Привет храброму артиллеристу, – встретил он прапорщика.
    
– Рад тебя видеть на ногах. Ривочка, скажите, завоевал ли Андрюша ваше сердце? – спросил Звонарев.
    
– Не смущайте моего мальчика. Ему не до сердец. Еле-еле душа в теле, – улыбнулась в ответ Рива.
    
– Неправда, я совсем здоров, – запротестовал Андрюша.
    
Поболтав с ними, Звонарев отправился в Управление артиллерии. Когда он проходил мимо «Этажерки», то увидел группу спорящих морских и стрелковых офицеров.
    
– Мы настолько слабы по сравнению с японцами, что не можем выйти в море, – объясняли стрелкам моряки, но те не хотели слушать.
    
Около Управления артиллерии прапорщик встретил писаря Севастьянова.
    
– Слыхали новости, ваше благородие? Японцы начали высадку у Бидзиво. В ближайшие дни Артур будет отрезан от России и Маньчжурии. Наместник поспешно выехал в Мукден, бросив все свое имущество. Даже с генералом Стесселем не попрощался, – сообщил писарь.
    
– Почему же флот не помешал высадке десанта? Это просто безобразие, – возмутился Звонарев, начиная понимать причину споров на «Этажерке».
    
– Совсем наша эскадра заслабла после смерти адмирала Макарова, боится в море выходить. Теперь японец быстро заберет Артур. Крепость-то с сухого пути совсем не укреплена, войска у нас мало, с провиантом плохо, – сокрушался Севастьянов.
    
– Ничего, нам из Маньчжурии помогут, – подбодрил собеседника Звонарев, хотя и не верил своим словам.
    
– Приходил сюда Блохин, просил перевести его на Утес, совсем его замордовал Вамензон. Я тут от вашего имени заготовил генералу рапортишку с просьбой о переводе Блохина. Подпишите, доброе дело сделаем, человека от истязаний спасем.
    
Звонарев подписал бумагу и заторопился с новостями на Утес.
    
– Честь имею явиться, ваше благородие, – прохрипел Блохин, подойдя к Звонареву, разговаривавшему с Борейко во дворе казарм на Электрическом Утесе.
    
– Здорово, Блоха! – приветствовал его Борейко и хлопнул по плечу.
    
– Здравия желаю! Ой! – скривился солдат.
    
– Что с тобой? По чиряку, что ли, попал? – спросил поручик.
    
– Никак нет! Это Зон на прощание мне шкуру отполировал.
    
– Какой такой Зон?
    
– Капитан Вамензон.
    
– Вамензон! За что же он тебя так отодрал?
    
– Характер мой хотел переломить В бараний рог сулился согнуть, да не вышло, хотя я и без шкуры остался.
    
– А ну-ка, покажи, как он тебя изукрасил?
    
– Соромно при людях, ваше благородие!
    
– Ишь ты какой застенчивый стал! Пойдем к Мельникову, там и разденешься
    
Звонарев внимательно посмотрел на Блохина. Он еще более похудел, глаза ввалились. На две головы ниже Борейко, он был как же широк в плечах, как и поручик, что придавало его фигуре квадратный вид. Длинные руки кончались огромными кистями, в которых чувствовалась большая сила.
    
Когда Блохин разделся, то вся его спина оказалась покрытой багровыми рубцами и кровоподтеками.
    
– Плохо твое дело, Блоха! Знатно тебя отделал Зон. Придется тебя дня на три-четыре освободить от работы.
    
– Мне бы спирту стаканчик, ваше благородие, живо бы все как рукой сняло! – попросил Блохин.
    
– Буянить начнешь с непривычки. Дай ему, Мельников, немного.
    
– Покорнейше благодарю! – радостно сказал Блохин.
    
– Пойдем на рыбалку, – предложил Борейко Звонареву.
    
Пользуясь отсутствием японской эскадры, рота вышла на хозяйственные работы. Все мало-мальски пригодные под огороды площадки на склонах Золотой горы были очищены от камней, вспаханы и теперь засаживались различными овощами. Около сотни солдат, под руководством Яраева, усердно высаживали рассаду. Одетые уже по-летнему, в белых рубахах и белых фуражках, солдаты с увлечением занимались этой работой.
    
– Как прикоснулся рукой к теплой землице, прямо дрожь пробирает! Теперь бы у себя в деревне за сохой походить! Самое время землю-матушку пахать да бороновать! – восторженно говорил Булкин, разминая в руках комок глинистой, неплодородной артурской земли.
    
– Бывало, я дома как вспашу да пробороню разокдругой – земля как пух делается, – вторил ему Кошелев. – Зерно в ней как дите малое в люльке лежит!
    
– Уродились бы только кавуны! Давно их не едал! – вздыхал Воловой. – У нас если бахчу засадишь, то земли от кавунов не видать! И все наливные, по пуду без малого весом, что наши бомбы!
    
– Придет японец да своими бомбами все наши огороды и бахчи перекопает, – опасливо заметил Гнедин.
    
– А ты лучше орудию свою наводи, чтобы враз всех японцев потопить, – советовали ему.
    
– Ведмедь не допустит! Япошка его страх боится. Тогов, адмирал японский, награду по флоту объявил, кто Ведмедя нашего убьет.
    
– Убьешь такого! Разве цельный снаряд попадет.
    
– И тот поди отскочит.
    
– Здорово, огородники! – рявкнул, подражая Борейко, незаметно подошедший Заяц.
    
Солдаты вскинулись и хотели было уже отвечать, но, увидев Зайца, крепко выругались по его адресу.
    
– Спужались поди? – обрадованно проговорил Заяц, заметив смещение солдат. – Работай, работай, ребята, бог труды любит, зимой с овощами да капустой будем.
    
– Гречу бы посеять, а то без нее скушно!
    
– Не растет здесь греча, жарко ей. Заместо ее чумиза произрастает.
    
– Чумиза – еда китайская, нам не с руки, как и рис: брюхо набьешь, а сыт не бываешь!
    
– Рис – еда барская, его господа очень даже одобряют!
    
– Потому и одобряют, что не работают!
    
– А китаец день-деньской спину гнет, а, кроме рису, ничего не ест.
    
Солдаты продолжали свою работу. На берегу больше всех хлопотал Денисенко. Купленную сеть надвязали, увеличили крылья, сменили веревки и сегодня решили попробовать ловить рыбу. Отплыли в море на двух лодках и, раскинув почти стосаженную сеть, поволокли ее к берегу. Когда лодки подошли, солдаты начали выбирать крылья, В неводе засверкала серебристая рыбешка. Ее быстро вынимали и бросали в заранее приготовленные на берегу бочки.
    
– Как бы нам акулы не вытащить, а то за ноги еще схватит, – боязливо заметил Белоногов.
    
– Акула не собака, по земле бегать не может! – успокоил его Денисенко. – Она бы всю сеть давно изорвала.
    
– Черт с ней, с акулой, не вытралить бы нам ненароком мину! Это похуже всякой акулы будет! – проговорил Борейко. – Смотри, ребята, в оба, не видать ли в неводе металлического предмета, – предупредил он солдат.
    
Невод шел все тяжелее, и когда наконец был вытащен на берег, то оказался набитым самой разнообразной рыбой.
    
– Рыбу, что покрупнее, тащу сюда – чистить да солить будем. Которая сонная да вялая, на уху пойдет, а мелочь да погань всякую морскую кидай обратно в воду, чтобы не протухла и не завоняла! – командовал Назаренко.
    
Денисенко выбрал одну рыбу покрупнее и выбросил ее далеко в море.
    
– Сдурел ты, что ли, добро выкидывать зазря? – набросился на него Назаренко
    
– Морскому царю жертва, чтобы и впредь хорошо ловилась рыба, – ответил матрос.
    
– Сам-то Христос из рыбаков, слыхать, был, должен поэтому нам содействовать! – вставил Лебедкин.
    
– Замолчи, Лебедкин, командиру доложу про такие слова!
    
– Да я из Егангелия, Денис Петрович!
    
Всего выловили свыше сочни пудов. Пудов двадцать оставили на обед, а остальное решили засолить. Тут проявил свое искусство Блохин, когда-то работавший на рыбных промыслах на Каспии. Он устроил ряд столов, расставил за ними солдат и показал, как потрошить и засаливать рыбу.
    
– Оказывается, ты блоха морская, – смеялся Борейко, глядя на него, – а я тебя считал за земляную.
    
– И по земле и по воде прыгать приходилось помалости, ваше благородие!
    
Перед самым обедом на Утес неожиданно приехал Белый вместе с новым комендантом крепости генералом Смирновым[108]. Солдат наскоро построили около казармы. Комендант подошел к ним петушиной прыгающей походкой и, вытянувшись перед фронтом в струнку, отрекомендовался:
    
– Комендант крепости Порт-Артур, генерал-лейтенант Смирнов!
    
Часть солдат, приняв это обращение за приветствие, гаркнула было: «Здрав…», – но, не поддержанная другими, тут же сконфуженно замолчала. Генерал сердито бросил Белому:
    
– Плохо дисциплинированны и не понимают русского языка!
    
Насупившись и поглаживая рукой закрученные вверх седенькие усы и жиденькую эспаньолку, он молчаливо прошел по фронту.
    
– Это еще что такое? Что у вас в роте, солдаты или рыбаки? – накинулся он на Жуковского, заметив на некоторых солдатах рыбью чешую.
    
Капитан от волнения лишился языка и только мигал глазами.
    
– Сегодня день постный, и солдаты чистили рыбу на обед, – вместо Жуковского ответил Борейко.
    
– Вы адвокатом, что ли, состоите при вашем ротном командире? – спросил его Смирнов.
    
– Поверенным в делах, ваше превосходительство! – отрезал Борейко.
    
– Поручик Борейко исполняет должность старшего офицера в роте, и так как капитан Жуковский заикается от волнения, то поручик и отвечает вам за него, – пояснил Белый.
    
Смирнов с сожалением взглянул на Жуковского, с недоумением на Белого и, не сказав более ни слова, пошел дальше. Белый за его спиной пригрозил пальцем едва сдерживающему смех Борейко. Но тут внимание генерала привлек сложенный в штабеля уголь.
    
– Что это, батарея или угольный склад? – обернулся он к Белому.
    
Борейко объяснил ему происхождение угля и указал, что им снабжаются и соседние батареи.
    
– Убрать отсюда весь уголь! – приказал комендант.
    
Потом его неудовольствие вызвали огороды, разведенные около Утеса.
    
– Солдат должен быть солдатом, а не огородником, – заявил генерал.
    
– А дурак должен быть дураком, а не комендантом, – буркнул Борейко, обращаясь к Звонареву.
    
Увидя на батарее щиты при орудиях, комендант совсем вышел из себя.
    
– Этим вы понижаете боевой дух солдат.
    
– Но сохраняем его плоть, – возразил Белый.
    
– Плоть может быть немощна, но дух бодр, – настаивал генерал.
    
– Это хорошо для монахов, а у солдат всегда в здоровом теле бывает и здоровый дух, – возражал Борейко.
    
– У вас, поручик, не по чину слишком длинный язык.
    
– Слушаюсь! – смиренно заметил Борейко, сраженный генеральской логикой.
    
Осмотрев батарею, Смирнов зашел на электрическую станцию.
    
– Кто заведует? – спросил он.
    
Звонарев вышел вперед.
    
– Почему у вас грязно и плохо пахнет? – допрашивал генерал.
    
– Так запылились, а пахнет обыкновенным машинным маслом. Это обычный запах около паровых машин.
    
– Я окончил две академия – артиллерийскую и военную, но не слыхал, чтобы на электрических станциях пахло маслом. Убрать, проветрить и впредь не допускать! – кричал генерал.
    
В котельной внимание Смирнова привлек манометр.
    
– Сколько же у вас давления?
    
– Сто двадцать футов на один квадратный дюйм.
    
– Почему так мало? Увеличить до ста шестидесяти футов.
    
– Котел может не выдержать.
    
– Обязан выдержать, раз я приказываю! – отрезал генерал и вышел из котельной.
    
– Это еще что за чудак такой? – спросил у Звонарева Лебедкин, вытирая паклей руки.
    
– Комендант новый! Окончил две академии.
    
– То-то и видать, что учился и переучился!
    
Когда наконец генералы отбыли и Жуковский опять обрел дар речи, он разразился упреками Борейко:
    
– Борис Дмитриевич! И зачем вы гусей дразните? Смирнов мне теперь вовек сегодняшнего посещения не забудет. Надо немедленно убрать уголь, снять с орудий щиты, прекратить рыбную ловлю и ликвидировать огороды.
    
– Заодно отравить вас в нервную больницу, – докончил Борейко. – Пусть Смирнов чудит как хочет, а у нас все должно остаться по-старому.
    
– Вы меня без ножа режете, Борис Дмитриевич. Меня отрешат от командования ротой! – плакался капитан.
    
Тем не менее после генеральского посещения на Утесе все пошло по-прежнему, и только Жуковский иногда боязливо поглядывал на дорогу: не видно ли на ней страшного «врага внутреннего с красными отворотами на шинели».
    
Рыбная ловля давала хорошую свежую пищу и позволяла сделать запасы на зиму. Огороды зеленели на радость всей роте. Борейко ежедневно обходил свое хозяйство и весело покрикивал на солдат.
    
В один из таких дней Блохин вернулся из города сильно пьяным и забуянил. Он накинулся на фельдфебеля с руганью, а потом налетел на Борейко.
    
– Ты где нализался? Марш в казарму! – приказал ему офицер.
    
– Ах ты, я доберусь до тебя… – бросился было солдат к поручику, но тут же был сбит с ног ударом кулака.
    
Подоспевшие солдаты связали его веревками и посадили в пустой пороховой погреб для вытрезвления.
    
– Никому не рассказывать о происшествии, – предупредил поручик солдат.
    
Поняв, что он хочет замять дело, артиллеристы обещали молчать.
    
На следующее утро Борейко приказал позвать к себе Блохина.
    
– Здорово, Блоха! – приветствовал он солдата.
    
– Здравия желаю, – прохрипел бледно-зеленый с перепою солдат.
    
– Здорово башка гудит?
    
– Так и трещит, вашбродие.
    
– Ступай проспись, а потом я тебе, курицыну сыну, придумаю наказание, – уже добродушно проговорил Борейко.
    
На этом инцидент был исчерпан. Солдаты были удивлены таким исходом дела и усиленно судачили между собою по этому поводу.
    
– Медведь человека нутром чувствует, кто ему друг, а кто враг. Блоха теперь по гроб жизни должен быть благодарен поручику за то, что спас его от тюрьмы, а то и расстрела.
    
Почти ежедневно перед Артуром появлялась японская эскадра. Она проходила вдоль берега вне досягаемости береговых батарей и, выпустив по крепости несколько выстрелов, скрывалась за горизонтом. Борейко каждый раз по дальномеру замерял путь движения вражеских кораблей и наносил их на карту. Звонарев с недоумением наблюдал, как тщательно вычерчивалась ежедневно новая кривая на большой карте в комнате поручика.
    
– Что ты, Боря, колдуешь? – спросил он.
    
– Выясняю степень глупости адмирала Того, – ответил поручик, еще более озадачив Звонарева.
    
Наконец как-то вечером он позвал Звонарева в комнату и, ткнув пальцем в карту, на которой красовались почти совпадающие линии движения вражеской эскадры, пробурчал:
    
– Того большой таки дурак, и мы его хорошенько хлопнем за глупость.
    
– Мы же до него не достанем, – недоумевал Звонарев.
    
– Достанем! Не сверху, так снизу. Поставим на пути японцев букеты из мин, авось какой-нибудь броненосец и напорется на них, как наш «Петропавловск».
    
– План твой, Боря, не лишен остроумия, насчет мин надо сговориться с моряками. После смерти Макарова не знаю, с кем из адмиралов можно говорить!
    
– А мы обойдемся без адмиралов, переговорим с командирами миноносцев или минных транспортов и обдумаем, как подстроить добрую шкоду. Помнить будут поручика Борейко!
    
Через полчаса – оба друга, отпросившись у Жуковского, шагали по городу. Сначала они заглянули на «Баян», стоявший у стенки, и посвятили Павлика Сойманова в свой план.
    
– Боренька, тебе бы эскадрой командовать вместо Вили! – восторженно обнял поручика Сойманов.
    
– Только вам надо обратиться не на миноносцы, а на минные транспорты. На миноносцах много мин не увезешь, а транспорт поднимает сразу несколько сот, – советовал лейтенант.
    
– Командиры транспортов штаб-офицеры, а я никого не знаю из этого высокого общества, – с сомнением говорил Борейко. – Да и мозги тут нужны посвежее, не заросшие мхом.
    
Сойманов предложил сейчас же побывать на минном транспорте «Амур», у капитана второго ранга Иванова.
    
Там он представил своих друзей Иванову и рассказал о цели их посещения. Капитан, высокий худощавый полуседой шатен, с тонким умным лицом, молчаливо их выслушал, затем хитренько улыбнулся и вынул из шкафа свернутую рулоном карту. Когда она была развернута, то на лицах всех трех друзей появилось глубокое удивление: вдоль берега были прочерчены такие же точно линии, как и на карте Борейко.