1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 
Колеблется синий
      
На нитке паук.
      
Колеблется воздух,
      
Прозрачен и чист,
      
В сияющих звездах
      
Колеблется лист.
      
И птицы, одетые в светлые шлемы,
      
Сидят на воротах забытой поэмы,
      
И девочка в речке играет нагая
      
И смотрит на небо, смеясь и мигая.
      
Петух запевает, светает, пора!
      
В лесу под ногами гора серебра.
     
    
    
1946
    
   
   
    
     
Читайте, деревья, стихи Гезиода
    
    
     
      
Читайте, деревья, стихи Гезиода,
      
Дивись Оссиановым гимнам, рябина!
      
Не меч ты поднимешь сегодня, природа,
      
Но школьный звонок над щитом Кухулина.
      
Еще заливаются ветры, как барды,
      
Еще не смолкают березы Морвена,
      
Но зайцы и птицы садятся за парты
      
И к зверю девятая сходит Камена.
      
Березы, вы школьницы! Полно калякать,
      
Довольно скакать, задирая подолы!
      
Вы слышите, как через бурю и слякоть
      
Ревут водопады, спрягая глаголы?
      
Вы слышите, как перед зеркалом речек,
      
Под листьями ивы, под лапами ели,
      
Как маленький Гамлет, рыдает кузнечик,
      
Не в силах от вашей уйти канители?
      
Опять ты, природа, меня обманула,
      
Опять провела меня за нос, как сводня!
      
Во имя чего среди ливня и гула
      
Опять, как безумный, брожу я сегодня?
      
В который ты раз мне твердишь, потаскуха,
      
Что здесь, на пороге всеобщего тленья,
      
Не место бессмертным иллюзиям духа,
      
Что жизнь продолжается только мгновенье!
      
Вот так я тебе и поверил! Покуда
      
Не вытряхнут душу из этого тела,
      
Едва ли иного достоин я чуда,
      
Чем то, от которого сердце запело.
      
Мы, люди, — хозяева этого мира,
      
Его мудрецы и его педагоги,
      
Затем и поет Оссианова лира
      
Над чащею леса, у края берлоги.
      
От моря до моря, от края до края
      
Мы учим и пестуем младшего брата,
      
И бабочки, в солнечном свете играя,
      
Садятся на лысое темя Сократа.
     
    
    
1946
    
   
   
    
     
Завещание
    
    
     
      
Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя
      
И, погасив свечу, опять отправлюсь я
      
В необозримый мир туманных превращений,
      
Когда мильоны новых поколений
      
Наполнят этот мир сверканием чудес
      
И довершат строение природы,—
      
Пускай мой бедный прах покроют эти воды,
      
Пусть приютит меня зеленый этот лес.
     
     
      
Я не умру, мой друг. Дыханием цветов
      
Себя я в этом мире обнаружу.
      
Многовековый дуб мою живую душу
      
Корнями обовьет, печален и суров.
      
В его больших листах я дам приют уму,
      
Я с помощью ветвей свои взлелею мысли,
      
Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли
      
И ты причастен был к сознанью моему.
     
     
      
Над головой твоей, далекий правнук мой,
      
Я в небо пролечу, как медленная птица,
      
Я вспыхну над тобой, как бледная зарница,
      
Как летний дождь прольюсь, сверкая над травой.
     
     
      
Нет в мире ничего прекрасней бытия.
      
Безмолвный мрак могил — томление пустое.
      
Я жизнь мою прожил, я не видал покоя:
      
Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я.
     
     
      
Не я родился в мир, когда из колыбели
      
Глаза мои впервые в мир глядели,—
      
Я на земле моей впервые мыслить стал,
      
Когда почуял жизнь безжизненный кристалл,
      
Когда впервые капля дождевая
      
Упала на него, в лучах изнемогая.
     
     
      
О, я недаром в этом мире жил!
      
И сладко мне стремиться из потемок,
      
Чтоб, взяв меня в ладонь, ты, дальний мой потомок,
      
Доделал то, что я не довершил.
     
    
    
1947
    
   
   
    
     
Я не ищу гармонии в природе
    
    
     
      
Я не ищу гармонии в природе.
      
Разумной соразмерности начал
      
Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе
      
Я до сих пор, увы, не различал.
     
     
      
Как своенравен мир ее дремучий!
      
В ожесточенном пении ветров
      
Не слышит сердце правильных созвучий,
      
Душа не чует стройных голосов.
     
     
      
Но в тихий час осеннего заката,
      
Когда умолкнет ветер вдалеке.
      
Когда, сияньем немощным объята,
      
Слепая ночь опустится к реке,
     
     
      
Когда, устав от буйного движенья,
      
От бесполезно тяжкого труда,
      
В тревожном полусне изнеможенья
      
Затихнет потемневшая вода,
     
     
      
Когда огромный мир противоречий
      
Насытится бесплодною игрой,—
      
Как бы прообраз боли человечьей
      
Из бездны вод встает передо мной.
     
     
      
И в этот час печальная природа
      
Лежит вокруг, вздыхая тяжело,
      
И не мила ей дикая свобода,
      
Где от добра неотделимо зло.
     
     
      
И снится ей блестящий вал турбины,
      
И мерный звук разумного труда,
      
И пенье труб, и зарево плотины,
      
И налитые током провода.
     
     
      
Так, засыпая на своей кровати,
      
Безумная, но любящая мать
      
Таит в себе высокий мир дитяти,
      
Чтоб вместе с сыном солнце увидать.
     
    
    
1947
    
   
   
    
     
Город в степи
    
    
    
     
      
1
     
     
      
Степным ветрам не писаны законы.
      
Пирамидальный склон воспламеня,
      
Всю ночь над нами тлеют терриконы —
      
Живые горы дыма и огня.
      
Куда ни глянь, от края и до края
      
На пьедесталах каменных пород
      
Стальные краны, в воздухе ныряя,
      
Свой медленный свершают оборот.
      
И вьется дым в искусственном ущелье,
      
И за составом движется состав,
      
И свищет ветер в бешеном веселье,
      
Над Казахстаном крылья распластав.
     
     
      
2
     
     
      
Какой простор для мысли и труда!
      
Какая сила дерзости и воли!
      
Кто, чародей, в необозримом поле
      
Воздвиг потомству эти города?
      
Кто выстроил пролеты колоннад,
      
Кто вылепил гирлянды на фронтонах,
      
Кто средь степей разбил испепеленных
      
Фонтанами взрывающийся сад?
      
А ветер стонет, свищет и гудит,
      
Рвет вымпела, над башнями играя,
      
И изваянье Ленина стоит,
      
В седые степи руку простирая.
      
И степь пылает на исходе дня,
      
И тень руки ложится на равнины,
      
И в честь вождя заводят песнь акыны,
      
Над инструментом голову склоня.
      
И затихают шорохи и вздохи,
      
И замолкают птичьи голоса,
      
И вопль певца из струнной суматохи,
      
Как вольный беркут, мчится в небеса.
      
Летит, летит, летит... остановился...
      
И замер где-то в солнце... А внизу
      
Переполох восторга прокатился,
      
С туманных струн рассыпав бирюзу.
      
Но странный голос, полный ликованья,
      
Уже вступил в особый мир чудес,
      
И целый город, затаив дыханье,
      
Следит за ним под куполом небес.
      
И Ленин смотрит в глубь седых степей,
      
И думою чело его объято,
      
И песнь летит, привольна и крылата,
      
И, кажется, конца не будет ей.
      
И далеко, в сиянии зари,
      
В своих широких шляпах из брезента
      
Шахтеры вторят звону инструмента
      
И поднимают к небу фонари.
     
     
      
3
     
     
      
Гомер степей на пегой лошаденке
      
Несется вдаль, стремительно красив.
      
Вослед ему летят сизоворонки,
      
Головки на закат поворотив.
      
И вот, ступив ногой на солончак,
      
Стоит верблюд, Ассаргадон пустыни,
      
Дитя печали, гнева и гордыни,
      
С тысячелетней тяжестью в очах.
      
Косматый лебедь каменного века,
      
Он плачет так, что слушать нету сил,
      
Как будто он, скиталец и калека,
      
Вкусив пространства, счастья не вкусил.
      
Закинув темя за предел земной,
      
Он медленно ворочает глазами,
      
И тамариск, обрызганный слезами,
      
Шумит пред ним серебряной волной.
     
     
      
4
     
     
      
Надев остроконечные папахи
      
И наклонясь на гриву скакуна,
      
Вокруг отар во весь опор казахи
      
Несутся, вьются, стиснув стремена.
      
И стрепет, вылетев из-под копыт,
      
Шарахается в поле, как лазутчик,
      
И солнце жжет верхи сухих колючек,
      
И на сто верст простор вокруг открыт.
      
И Ленин на холме Караганды
      
Глядит в необозримые просторы,
      
И вкруг него ликуют птичьи хоры,
      
Звенит домбра и плещет ток воды.
      
И за составом движется состав,
      
И льется уголь из подземной клети,
      
И ветер гонит тьму тысячелетий,
      
Над Казахстаном крылья распластав.
     
    
    
1947
    
   
   
    
     
Читая стихи
    
    
     
      
Любопытно, забавно и тонко:
      
Стих, почти непохожий на стих.
      
Бормотанье сверчка и ребенка
      
В совершенстве писатель постиг.
     
     
      
И в бессмыслице скомканной речи
      
Изощренность известная есть.
      
Но возможно ль мечты человечьи
      
В жертву этим забавам принесть?
     
     
      
И возможно ли русское слово
      
Превратить в щебетанье щегла,
      
Чтобы смысла живая основа
      
Сквозь него прозвучать не могла?
     
     
      
Нет! Поэзия ставит преграды
      
Нашим выдумкам, ибо она
      
Не для тех, кто, играя в шарады,
      
Надевает колпак колдуна.
     
     
      
Тот, кто жизнью живет настоящей,
      
Кто к поэзии с детства привык,
      
Вечно верует в животворящий,
      
Полный разума русский язык.
     
    
    
1948
    
   
   
    
     
Ходоки
    
    
     
      
В зипунах домашнего покроя,
      
Из далеких сел, из-за Оки,
      
Шли они, неведомые, трое —
      
По мирскому делу ходоки.
     
     
      
Русь моталась в голоде и буре,
      
Все смешалось, сдвинутое враз.
      
Гул вокзалов, крик в комендатуре,
      
Человечье горе без прикрас.
     
     
      
Только эти трое почему-то
      
Выделялись в скопище людей,
      
Не кричали бешено и люто,
      
Не ломали строй очередей.
     
     
      
Всматриваясь старыми глазами
      
В то, что здесь наделала нужда,
      
Горевали путники, а сами
      
Говорили мало, как всегда.
     
     
      
Есть черта, присущая народу:
      
Мыслит он не разумом одним,—
      
Всю свою душевную природу
      
Наши люди связывают с ним.
     
     
      
Оттого прекрасны наши сказки,
      
Наши песни, сложенные в лад.
      
В них и ум и сердце без опаски
      
На одном наречье говорят.
     
     
      
Эти трое мало говорили.
      
Что слова! Была не в этом суть.
      
Но зато в душе они скопили
      
Многое за долгий этот путь.
     
     
      
Потому, быть может, и таились
      
В их глазах тревожные огни
      
В поздний час, когда остановились
      
У порога Смольного они.
     
     
      
Но когда радушный их хозяин,
      
Человек в потертом пиджаке,
      
Сам работой до смерти измаян,
      
С ними говорил накоротке,
     
     
      
Говорил о скудном их районе,
      
Говорил о той поре, когда
      
Выйдут электрические кони
      
На поля народного труда,
     
     
      
Говорил, как жизнь расправит крылья,
      
Как, воспрянув духом, весь народ
      
Золотые хлебы изобилья
      
По стране, ликуя, понесет,—
     
     
      
Лишь тогда тяжелая тревога
      
В трех сердцах растаяла, как сон,
      
И внезапно видно стало много
      
Из того, что видел только он.
     
     
      
И котомки сами развязались,
      
Серой пылью в комнате пыля,
      
И в руках стыдливо показались
      
Черствые ржаные кренделя.
     
     
      
С этим угощеньем безыскусным
      
К Ленину крестьяне подошли.
      
Ели все. И горьким был и вкусным
      
Скудный дар истерзанной земли.
     
    
    
1954
    
   
   
    
     
Одинокий дуб
    
    
     
      
Дурная почва: слишком узловат
      
И этот дуб, и нет великолепья
      
В его ветвях. Какие-то отрепья
      
Торчат на нем и глухо шелестят.
     
     
      
Но скрученные намертво суставы
      
Он так развил, что, кажется, ударь —
      
И запоет он колоколом славы,
      
И из ствола закапает янтарь.
     
     
      
Вглядись в него: он важен и спокоен
      
Среди своих безжизненных равнин.
      
Кто говорит, что в поле он не воин?
      
Он воин в поле, даже и один.
     
    
    
1957
    
   
   
    
     
Футбол
    
    
     
      
Ликует форвард на бегу.
      
Теперь ему какое дело!
      
Недаром согнуто в дугу
      
Его стремительное тело.
      
Как плащ, летит его душа,
      
Ключица стукается звонко
      
О перехват его плаща.
      
Танцует в ухе перепонка,
      
Танцует в горле виноград,
      
И шар перелетает ряд.
     
     
      
Его хватают наугад,
      
Его отравою поят,
      
Но башмаков железный яд
      
Ему страшнее во сто крат.
      
Назад!
     
     
      
Свалились в кучу беки,
      
Опухшие от сквозняка,
      
Но к ним через моря и реки,
      
Просторы, площади, снега,
      
Расправив пышные доспехи
      
И накренясь в меридиан,
      
Несётся шар.
     
     
      
В душе у форварда пожар,
      
Гремят, как сталь, его колена,
      
Но уж из горла бьёт фонтан,
      
Он падает, кричит: «Измена!»
      
А шар вертится между стен,
      
Дымится, пучится, хохочет,
      
Глазок сожмёт: «Спокойной ночи!»
      
Глазок откроет: «Добрый день!»
      
И форварда замучить хочет.
     
     
      
Четыре гола пали в ряд,
      
Над ними трубы не гремят,
      
Их сосчитал и тряпкой вытер
      
Меланхолический голкипер
      
И крикнул ночь. Приходит ночь.
      
Бренча алмазною заслонкой,
      
Она вставляет чёрный ключ
      
В атмосферическую лунку.
      
Открылся госпиталь. Увы,
      
Здесь форвард спит без головы.
     
     
      
Над ним два медные копья
      
Упрямый шар верёвкой вяжут,
      
С плиты загробная вода
      
Стекает в ямки вырезные,
      
И сохнет в горле виноград.
      
Спи, форвард, задом наперёд!
     
     
      
Спи, бедный форвард!
      
Над землёю
      
Заря упала, глубока,
      
Танцуют девочки с зарёю
      
У голубого ручейка.
      
Всё так же вянут на покое
      
В лиловом домике обои,
      
Стареет мама с каждым днём...
      
Спи, бедный форвард!
      
Мы живём.
     
    
    
1926
    
   
   
    
     
Рубрук в Монголии
    
    
    
     
      
Начало путешествия
     
     
      
Мне вспоминается доныне,
      
Как с небольшой командой слуг,
      
Блуждая в северной пустыне,
      
Въезжал в Монголию Рубрук.
     
     
      
«Вернись, Рубрук!» — кричали птицы.
      
«Очнись, Рубрук! — скрипела ель.—
      
Слепил мороз твои ресницы,
      
Сковала бороду метель.
     
     
      
Тебе ль, монах, идти к монголам
      
По гребням голым, по степям,
      
По разоренным этим селам,
      
По непроложенным путям?
     
     
      
И что тебе, по сути дела,
      
До измышлений короля?
      
Ужели вправду надоела
      
Тебе французская земля?
     
     
      
Небось в покоях Людовика
      
Теперь и пышно и тепло,
      
А тут лишь ветер воет дико
      
С татарской саблей наголо.
     
     
      
Тут ни тропинки, ни дороги,
      
Ни городов, ни деревень,
      
Одни лишь Гоги да Магоги
      
В овчинных шапках набекрень!»
     
     
      
А он сквозь Русь спешил упрямо,
      
Через пожарища и тьму,
      
И перед ним вставала драма
      
Народа, чуждого ему.
     
     
      
В те дни, по милости Батыев,
      
Ладони выев до костей,
      
Еще дымился древний Киев
      
У ног непрошеных гостей.
     
     
      
Не стало больше песен дивных,
      
Лежал в гробнице Ярослав,
      
И замолчали девы в гривнах,
      
Последний танец отплясав.
     
     
      
И только волки да лисицы
      
На диком празднестве своем
      
Весь день бродили по столице
      
И тяжелели с каждым днем.
     
     
      
А он, минуя все берлоги,
      
Уже скакал через Итиль