1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
Он сосчитал до трех и со всех ног поковылял вперед сквозь плотные клубы пара.
   
Снова поскользнулся и, падая, вытянул руки.
   
Он чувствовал, что теряет контроль над собой. Слишком многими органами нужно было управлять. Даже без учета селезенки работа сердца и легких требовала слишком больших усилий…
   
– Топиари!
   
– Какого черта ты имеешь в виду?
   
– Топиари! Понял? Йо!
   
– У-ук!
   
Сдумс поднял затуманенный взор.
   
Ага. Видимо, контроль над мозгом он уже утратил.
   
Из тумана, кренясь и петляя, вылетела тележка, по бокам которой висели какие-то смазанные фигуры. Волосатая лапа и некая рука, которая давным-давно перестала быть рукой, ловко подхватили его и забросили в тележку. Четыре крошечных колесика занесло, тележка ударилась в стену, отскочила, выровнялась и заскрипела дальше.
   
Сдумс с трудом разбирал голоса.
   
– Давай, декан. Я знаю, ты давно мечтал об этом.
   
Это был аркканцлер.
   
– Йо!
   
– А ты ее точно убьешь? Полностью? Сомневаюсь, что нам захочется увидеть эту тварь в клубе «Начни заново». Не станет она активным общественником.
   
То был Редж Башмак.
   
– У-ук!
   
А это был библиотекарь.
   
– Не волнуйся, Сдумс. Декан сейчас сотворит что-нибудь военное. Во всяком случае, я на это надеюсь, – сказал Чудакулли.
   
– Йо! Хей!
   
– О боги.
   
Сдумс увидел, как мимо скользнула рука декана. В ней было зажато что-то блестящее.
   
– И что ты решил использовать? – спросил Чудакулли, пока тележка летела сквозь пар. – Сейсмический Реорганизатор, Точку Влечения или Зажигательный Сюрприз?
   
– Йо! – ответил довольный декан.
   
– Что? Все три разом?
   
– Йо!
   
– Не слишком ли далеко ты зашел? Кстати, декан, если еще хоть раз скажешь «йо!», я лично прослежу за тем, чтобы тебя вышвырнули из Университета и самые злобные за всю историю волшебства демоны загнали тебя на самый Край мира, разорвали там на куски, перемололи, превратили в смесь, напоминающую соус тартар, и вылили в собачью миску.
   
– И… – декан поймал на себе взгляд Чудакулли. – Да. Да? Да ладно тебе, аркканцлер. Мы управляем космическим равновесием, нам ведомы все тайны судьбы – и какая от всего этого польза, если ничего нельзя взорвать? Ну пожалуйста… Я уже все подготовил. Все три заклинания. Сам знаешь, какие последствия могут быть, если их подготовить, а потом не использовать…
   
Тележка взлетела на дрожащий склон и на двух колесах вписалась в поворот.
   
– Ну хорошо, – сдался Чудакулли. – Если это так много для тебя значит…
   
– И… прошу прощения.
   
Уже начав что-то торопливо бубнить себе под нос, декан вдруг издал страшный вопль:
   
– Я ослеп!
   
– Твой бонсай сполз тебе на глаза. Сдумс застонал.
   
– Как себя чувствуешь, брат Сдумс? – перед глазами Сдумса возникла жуткая харя Реджа.
   
– Знаешь, – ответил Сдумс. – По-разному…
   
Тележка опять отскочила от стены и рванула в другом направлении.
   
– Эй, декан, как там заклинания поживают? – сквозь зубы процедил Чудакулли. – Я с трудом управляю этой штуковиной.
   
Декан пробормотал еще несколько слов, потом театрально взмахнул руками. Октариновое пламя сорвалось с кончиков его пальцев и скрылось где-то в тумане.
   
– Йи-хо! – заорал он.
   
– Декан?
   
– Да, аркканцлер?
   
– То, что я недавно сказал тебе о словах на букву «и»…
   
– Да?
   
– Это относится и к «йи-хо». Декан повесил голову.
   
– Да, аркканцлер.
   
– А почему ничто не сделало «бум»?
   
– Я ввел небольшую задержку, аркканцлер. Решил, что нам стоит убраться отсюда, прежде чем все рванет.
   
– Хорошая мысль, мой друг.
   
– Мы скоро вывезем тебя, Сдумс, – сказал Редж Башмак. – Своих мы не бросаем. Послушайте, я что-то…
   
И тут пол перед ними взорвался. А потом – и за ними тоже.
   
Тварь, появившаяся из-под взломанных плит, производила двойственное впечатление. У нее либо вообще не было формы, либо, наоборот, было слишком много форм сразу. Она сердито извивалась и хлестала своими трубками.
   
Тележка, накренившись, остановилась.
   
– Декан, еще магия осталась?
   
– Э… нет, аркканцлер.
   
– И твои заклинания сработают?…
   
– В любой момент, аркканцлер.
   
– Значит, то, что случится с этой штуковиной, случится и с нами?
   
– Да, аркканцлер.
   
Чудакулли похлопал Сдумса по плечу.
   
– Ты нас извини…
   
Сдумс неловко развернулся, чтобы как следует рассмотреть тварь, преграждающую им путь.
   
За спиной Матки что-то двигалось. Оно походило на самую обычную дверь, которая ведет, к примеру, в вашу спальню. И дверь эта продвигалась вперед сериями маленьких шажков, как будто кто-то толкал ее перед собой.
   
– Что это? – удивился Редж.
   
Сдумс приподнялся в тележке, насколько это было возможно.
   
– Шлеппель?
   
– Да ладно… – отмахнулся Редж.
   
– Это Шлеппель, – сказал Сдумс и закричал: – Шлеппель! Мы здесь! Помоги нам выбраться отсюда!
   
Дверь остановилась. Потом чья-то решительная рука отбросила ее в сторону.
   
Перед ними стоял разложившийся в полный рост Шлеппель.
   
– Привет, господин Сдумс, привет, Редж. Все удивленно уставились на лохматое существо, угрожающе нависшее над ними.
   
– Э, Шлеппель… э-э… ты можешь расчистить нам дорогу? – дрожащим голосом спросил Сдумс.
   
– Нет проблем, господин Сдумс. Ради друга я на все готов.
   
Ладонь величиной с тачку скрылась в тумане и с невероятной легкостью проделала в стене проход.
   
– Эй, вы только посмотрите! – закричал Шлеппель. – А ведь вы были правы. Страшиле нужна дверь, как рыбе – велосипед! Говорю прямо и говорю громко, я – стра…
   
– А сейчас, пожалуйста, уйди с дороги.
   
– Конечно, конечно. Вот ведь пакость! – Шлеппель замахнулся на Матку.
   
Тележка рванулась вперед.
   
– Тебе будет лучше пойти с нами! – закричал Сдумс, когда Шлеппель скрылся в тумане.
   
– Ничего, пускай развлекается. Так будет лучше, – возразил аркканцлер, когда они понеслись дальше. – Поверь мне. Что это было?
   
– Страшила, – ответил Сдумс.
   
– А я думал, они водятся только в шкафах и под кроватями, – прокричал Чудакулли.
   
– Он нашел в себе силы выйти из шкафа, – гордо объявил Редж Башмак. – И наконец-то стал собой.
   
– Замечательно. Главное, чтобы он становился собой подальше от нас.
   
– Но мы не можем бросить его там…
   
– Еще как можем, – отрезал Чудакулли. Сзади раздался звук, похожий на выхлоп болотного газа. Мимо них заструился зеленый свет.
   
– Заклинания начали срабатывать! – завопил декан. – Скорее!
   
Тележка вылетела в прохладу ночи и понеслась дальше, отчаянно визжа колесами.
   
– Йо! – заорал Чудакулли, глядя, как толпа разбегается перед ними.
   
– Значит ли это, что я тоже могу крикнуть «йо!»? – спросил декан.
   
– Ну хорошо. Но только один разочек. Каждому разрешается один раз сказать «йо!».
   
– Йо!
   
– Йо! – отозвался Редж Башмак.
   
– Йо! – кивнул Ветром Сдумс.
   
– Йо! – сказал Шлеппель.
   
(Где-то в темноте, там, где толпа была пореже, изможденная фигура последнего оставшегося в этом мире привидения-плакальщика господина Банши бочком, стараясь не привлекать к себе внимания, подобралась к трясущемуся зданию и подсунула под дверь записку.
   
«ОООиииОООиииОООиии», – было написано там.)
   
Тележка резко остановилась. Но оглянуться никто не решался.
   
– Шлеппель, это ты? – медленно уточнил Редж Башмак. – И ты сейчас там, прямо у меня за спиной?
   
– Конечно, господин Башмак, – ответил Шлеппель счастливым голосом.
   
– Я вот думаю, что страшнее… Столкнуться с ним лицом к лицу? – спросил Чудакулли. – Или гораздо хуже знать, что он сейчас там, у тебя за спиной?
   
– Ха! – воскликнул Шлеппель. – Этот страшила больше не полезет ни в какие шкафы! Не дождетесь! Никаких подвалов, никаких кроватей!
   
– Очень жаль, – поспешно сказал Сдумс. – А у нас в Университете такие большие, шикарные подвалы.
   
Шлеппель на мгновение замолчал. А потом вкрадчивым голосом спросил:
   
– Что, очень большие?
   
– Просто гигантские.
   
– Да? И с крысами?
   
– О крысах и говорить нечего, там масса беглых демонов и прочих паразитов.
   
– Ты что несешь? – прошипел Чудакулли. – Ты ведь говоришь о наших подвалах!
   
– А ты предпочитаешь, чтобы он поселился у тебя под кроватью? – пробормотал Сдумс. – Или ходил за тобой следом?
   
Чудакулли быстро кивнул.
   
– О да, с этими крысами просто сладу нет, – громко пожаловался он. – Некоторые фута два в длину вымахали, верно, декан?
   
– Три фута, – уверенно сказал декан. – По меньшей мере.
   
– И жирные, как само масло, – добавил Сдумс.
   
Шлеппель задумался, но не надолго.
   
– Ну ладно, – с некоторой неохотой промолвил он. – Может быть, загляну как-нибудь, посмотрю на этих ваших крыс.
   
   
Большой магазин взорвался одновременно наружу и вовнутрь – а такого добиться практически невозможно, если, конечно, не выбить огромный бюджет на спецэффекты. Или не применить три заклинания, которые работают друг против друга. На месте здания возникло огромное облако, которое стремительно расширялось и вместе с тем неслось куда-то с такой бешеной скоростью, что общий эффект напоминал сжимающуюся точку. Стены вспучились и тут же всосались внутрь. С окрестных полей сорвало почву и затянуло в гигантскую воронку. Раздался отчаянный взрыв немузыки, который, впрочем, почти мгновенно стих.
   
И больше не осталось ничего. Кроме слякотного поля.
   
И тысяч белых хлопьев, падающих с утреннего неба, точно снежинки. Они бесшумно парили и легко оседали на толпу.
   
– Надеюсь, это не семена? – спросил Редж Башмак.
   
Сдумсу удалось поймать один из клочков. Это был грубый прямоугольник с рваными краями, весь заляпанный грязью.
   
МАЗАГИН ЗАКРЫТ
   
НИ СТУЧАТЬ
   
– Вот и здорово, – сказал Сдумс.
   
Он откинулся на спину и улыбнулся. Никогда не поздно наслаждаться жизнью.
   
Пользуясь тем, что все отвернулись, последняя оставшаяся в живых тележка Плоского мира печально ускрипела в сумеречную даль, всеми забытая и никому не нужная[17].
   
   
– Кук-а-крик-хрю!
   
Госпожа Флитворт сидела у себя на кухне.
   
С улицы доносилось унылое позвякивание. Это Нед Кекс и его подмастерье собирали искореженные останки Комбинированно-Уборочной Машины. Им помогали еще несколько человек – теоретически помогали, поскольку на самом деле они воспользовались удобным случаем проникнуть на ферму и поискать здесь те самые сокровища, о которых все говорят.
   
Госпожа Флитворт вынесла им поднос с чаем и вернулась в дом.
   
Она сидела, уперев подбородок в ладони, и смотрела в никуда.
   
В открытую дверь кто-то постучал, и в кухню заглянуло красное лицо Шпината.
   
– Прошу прощения, госпожа Флитворт…
   
– Гм-м?
   
– Прошу прощения, госпожа Флитворт, но у вас в амбаре скелет лошади! И он ест сено!
   
– Как?
   
– А оно из него вываливается!
   
– Правда? Тогда надо будет его оставить. По крайней мере, проблема с кормом решена.
   
Шпинат постоял еще немного на пороге, покрутил в руках шляпу.
   
– Госпожа Флитворт, с вами все в порядке?
   
   
– Господин Сдумс, с вами все в порядке? Сдумс смотрел в никуда.
   
– Сдумс! – позвал его Редж Башмак.
   
– Гм-м?
   
– Аркканцлер только что спросил, не хочешь ли ты чего-нибудь выпить.
   
– Он не отказался бы от стакана дистиллированной воды, – сказала госпожа Торт.
   
– Что? Простой воды? – не поверил своим ушам Чудакулли.
   
– Именно, – подтвердила госпожа Торт.
   
– Я бы не отказался от стакана дистиллированной воды, – сказал Ветром Сдумс.
   
Госпожа Торт выглядела крайне респектабельно. По крайней мере ее видимая часть, каковой являлась часть между шляпой и дамской сумочкой. Сумочка эта выступала противовесом шляпе и была настолько большой, что, когда она стояла на коленях, от госпожи Торт оставались только ноги, шляпа, ну и собственно сумочка. Узнав, что дочь пригласили в Университет, она решила тоже прийти. Госпожа Торт всегда считала, что приглашение дочери автоматически адресуется и ее матери. Такие матери встречаются повсеместно, и с этим ничего нельзя поделать.
   
Волшебники всячески пытались развлечь членов клуба «Начни заново», а те всячески пытались делать вид, что им это нравится. Это была одна из тех проблематичных встреч, которые до предела насыщены длинными паузами, нервным покашливанием и неловкими фразами типа: «Замечательная погода, не правда ли?»
   
– Сдумс, ты выглядишь как-то… отсутствующе, – сказал Чудакулли.
   
– Просто немного устал, аркканцлер.
   
– А я думал, что зомби не знают, что такое усталость.
   
– Как видишь, это не совсем так.
   
– Может, еще раз попробовать тебя похоронить? Или мы можем придумать еще что-нибудь. На этот раз все обставим как надо, не сомневайся.
   
– Спасибо, но нет. Наверное, я просто не создан для жизни после смерти. – Сдумс посмотрел на Реджа Башмака. – Извини. Понятия не имею, и как ты с этим справляешься, – неловко улыбнулся он.
   
– Ты имеешь полное право выбирать, кем тебе быть – живым или мертвым, – сухо произнес Редж.
   
– Один-Человек-Ведро говорит, что люди снова начали умирать как положено, – сказала вдруг госпожа Торт. – Может, и тебя наконец удостоят внимания.
   
Сдумс огляделся.
   
– Она повела выгуливать твоего пса, – ответила госпожа Торт.
   
– А где Людмилла? – спросил он.
   
Сдумс несколько неуклюже улыбнулся. Иногда разговоры с госпожой Торт были крайне утомительны.
   
– Я бы хотел, чтобы о Волкоффе кто-нибудь позаботился. Ну, после того как я… Не могли бы вы взять его к себе?
   
– Э-э… – несколько неопределенно выразилась госпожа Торт.
   
– Но он же… – начал было Редж, но, поймав взгляд Сдумса, быстро заткнулся.
   
– Честно говоря, нам собака не помешала бы, – сказала госпожа Торт. – Я очень беспокоюсь о Людмилле. Она юная девушка, а по городу болтается столько странных типов.
   
– Но ведь ваша до… – снова открыл рот Редж.
   
– Редж, заткнись, – велела Дорин.
   
– Вот и договорились, – кивнул Сдумс. – Кстати, штаны у вас есть?
   
– Что?
   
– У вас в доме есть какие-нибудь штаны?
   
– Ну, я полагаю, что да. После покойного господина Торта осталась пара брюк, но почему…
   
– Да это я так, о своем, – отвертелся Сдумс. – Иногда меня заносит. Сам не понимаю, что несу.
   
– А! – обрадовано воскликнул Редж. – Я понял. Это на тот случай, если он…
   
Дорин сильно ткнула его локтем в бок.
   
– О, простите. Не обращайте на меня внимания. Я бы даже собственную голову давно потерял, если бы она не была пришита.
   
Сдумс откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Он слышал случайные отрывки разговоров. Слышал, как Артур Подмигинс спросил у аркканцлера, кто оформлял Университет и у кого они закупают овощи. Слышал, как казначей жалуется на то, сколько денег потребует уничтожение оживших ругательств, которым каким-то образом удалось пережить недавние перемены и поселиться в темноте под крышей. Напрягая свой идеальный слух, Сдумс даже мог услышать радостные вопли Шлеппеля в далеких подвалах.
   
Он здесь больше не нужен. Наконец-то. Мир больше не нуждался в Ветром Сдумсе.
   
Он незаметно встал и направился к двери.
   
– Пойду прогуляюсь, – сказал он. – Может, задержусь, так что не волнуйтесь.
   
Чудакулли вяло кивнул ему и снова повернулся к Артуру, который упорно втолковывал аркканцлеру, как переменится Главный зал, если использовать обои «под сосну».
   
Сдумс закрыл за собой дверь и прислонился к толстой холодной стене.
   
Да, оставалась еще одна проблема…
   
– Ты здесь, Один-Человек-Ведро? – тихо спросил он.
   
– а как ты узнал!
   
– Ты всегда где-нибудь рядом.
   
– хе-хе, немало ты здесь понатворил. да, а знаешь, что произойдет в следующее полнолуние!
   
– Знаю. И мне почему-то кажется, что они тоже это знают.
   
– но он ведь превратится в человека.
   
– Да. А она – в волчицу. А потом они будут превращаться обратно и совпадут.
   
– но что это за отношения между мужчиной и женщиной, если они могут проводить вместе только одну неделю из четырех!
   
– Вполне возможно, что они будут куда более счастливы, чем большинство людей. Жизнь несовершенна, Один-Человек-Ведро.
   
– это ты говоришь Одному-Человеку-Ведру?
   
– А можно задать тебе личный вопрос? – спросил Сдумс. – Мне просто необходимо знать…
   
– что!
   
– В конце концов, астральный мир снова принадлежит тебе, и никто не подслушает…
   
– хау!
   
– Почему тебя называют Один-Человек…
   
– и все! а Один-Человек-Ведро думал, такой умный волшебник, как ты, сам мог догадаться, в моем племени детей называют по тому, что мать увидит первым, выглянув из вигвама после родов, короче говоря, это сокращенный вариант «Один-Человек-Выливает-Ведро-Воды-На-Двух-Собак».
   
– Печальный случай, – покачал головой Сдумс.
   
– все не так уж и плохо, – ответил Один-Человек-Ведро. – жалеть нужно моего брата-близнеца, ему она дала имя на десять секунд раньше.
   
Ветром Сдумс ненадолго задумался.
   
– Только не говори, ничего не говори, дай я сам догадаюсь, – взмолился он. – Две-Собаки-Дерутся?
   
– Две-Собаки-Дерутся? Две-Собаки-Дерутся? – переспросил Один-Человек-Ведро. – ха! да он бы правую руку отдал, чтобы его назвали Две-Собаки-Дерутся!
   
   
Однако история Ветром Сдумса заканчивается не сейчас, если «историей» можно назвать все, что он сделал, вызвал и привел в движение. Например, в одной деревушке, что высоко в Овцепикских горах, где правильно исполняют народные танцы, принято считать, что человека нельзя назвать окончательно мертвым, пока не успокоятся волны, которые он поднял в мире, пока не остановятся часы, которые он завел, пока не выбродит поставленное им вино и не будет собрано посаженное им зерно. Временная протяженность жизни, как утверждают жители деревушки, – это лишь ось, вокруг которой вращается все бытие.
   
Шагая по туманному городу на встречу, которой он ждал с самого момента рождения, Сдумс чувствовал, что может предсказать, чем все кончится.
   
Это случится через несколько недель, в полнолуние. Своего рода дополнение или приложение к жизни Ветром Сдумса, который родился в год Знаменательного Треугольника в столетие Трех Блох (он всегда предпочитал старый календарь с его древними названиями; в новом календаре с его дурацкими цифрами Сдумс постоянно путался) и умер в год Причудливой Змеи в век Летучей Мыши. Умер в физическом смысле.
   
По залитым лунным светом вересковым пустошам помчатся две фигуры. Не совсем волки и не совсем люди. Если им хоть немного повезет, в их распоряжении будут оба мира – и тот, и этот. Они будут не только чувствовать… но и знать.
   
Два мира лучше, чем один.
   
   
Скрестив пальцы перед лицом – или перед тем, что заменяло ему лицо, Смерть сидел в своем темном кабинете.
   
Иногда он раскачивался на стуле взад и вперед.
   
Альберт принес ему чашку чая и с дипломатичной беззвучностью удалился.
   
На столе оставался один жизнеизмеритель, и Смерть смотрел на него.
   
Взад-вперед, взад-вперед.
   
В прихожей тикали большие часы, убивающие время.
   
Смерть побарабанил костяными пальцами по испещренному царапинами дереву письменного стола. Перед ним, утыканные импровизированными закладками, лежали жизнеописания некоторых самых величайших любовников Плоского мира[18]. Эти жизнеописания не больно-то помогли.
   
Смерть встал, подошел к окну и уставился на свое темное царство. Пальцы за его спиной то сжимались, то разжимались.
   
Потом он схватил жизнеизмеритель и быстро вышел из кабинета.
   
Бинки ждала его в теплой духоте конюшни. Смерть быстро оседлал лошадь, вывел во двор и поскакал в ночь, по направлению к ярко мерцающей жемчужине Плоского мира.
   
На закате он мягко опустился во дворе фермы.
   
Он прошел сквозь стену.
   
Он подошел к лестнице.
   
Он поднял жизнеизмеритель и еще раз вгляделся в поток Времени.
   
Смерть немного помедлил. Нужно было кое-что прояснить. Билл Двер много чего узнал, и о своей жизни в качестве Билла Двера Смерть помнил все до мельчайших подробностей. Он мог рассматривать чувства, словно приколотых к пробке бабочек, тщательно засушенных и помещенных под стекло.
   
Билл Двер мертв, или, по крайней мере, его краткосрочное существование прекратилось. Но что это было? Человеческая жизнь – это не более чем ось, вокруг которой вращается бытие? Билл Двер ушел, но оставил эхо. И Смерть был кое-что должен памяти Билла Двера.
   
Смерть никогда не понимал, почему люди кладут на могилы цветы. Он не видел в этом ни малейшего смысла. Ведь мертвые уже не могут ощущать запах роз. Но сейчас… Нет, он этого так и не понял, но увидел зерно, достойное понимания.
   
В зашторенной темноте гостиной госпожи Флитворт шевельнулась некая тень. И направилась к трем сундучкам на комоде.
   
Смерть открыл один из маленьких сундучков. Он был полон золотых монет. Похоже, к ним давно никто не прикасался. Он открыл второй сундучок. Этот тоже был полон золота.
   
Он ожидал чего-то большего, но, вероятно, даже Билл Двер не смог бы сказать, чего именно.
   
И тогда Смерть открыл большой сундук.
   
Сверху лежал слой прокладочной бумаги. А под бумагой хранилось что-то белое и шелковое, напоминающее фату, пожелтевшее и хрупкое от времени. Он посмотрел на предмет непонимающим взглядом и отложил в сторону. Дальше он увидел белые туфли. Почему-то он понял, что эти туфли на ферме не самая практичная вещь. Неудивительно, что их убрали.
   
Еще один слой бумаги, пачка писем, перетянутая лентой. Он положил их поверх фаты. Какой смысл читать то, что один человек говорит другому? Язык был придуман именно для того, чтобы прятать истинные чувства.
   
А на самом дне он увидел маленькую коробочку. Смерть вытащил ее и повертел в руках. Потом отодвинул крошечный засов и откинул крышку. Заработал часовой механизм. Мелодия была не самой гениальной. Смерть слышал всю когда-либо написанную музыку, и почти вся та музыка, что он слышал, была много лучше этой мелодии. Плим-плям под ритм «раз-два-три».
   
В музыкальной шкатулке над отчаянно вращающимися шестеренками два деревянных танцора дергались в пародии на вальс.
   
Смерть наблюдал за ними, пока не кончился завод. Потом он увидел надпись. Это был подарок.
   
Жизнеизмеритель, стоящий рядом с ним, пересыпал частицы времени в нижний сосуд. Смерть не обращал на него ни малейшего внимания.
   
Когда завод кончился, он завел механизм снова. Две фигурки, танцующие сквозь время. А если музыка вдруг смолкает, нужно всего-навсего повернуть ключ.
   
Завод снова кончился. Посидев немного в темноте и тишине, Смерть принял решение.
   
Оставались считанные секунды. Для Билла Двера эти секунды имели огромное значение, потому что запас их был ограничен. Но для Смерти они ничего не значили, потому что в его распоряжении была вечность.
   
Он покинул спящий дом, сел на лошадь и взлетел.
   
Этот путь занял лишь мгновение, тогда как свету понадобилось бы три миллиона лет, чтобы преодолеть такое расстояние. Но Смерть путешествовал внутри пространства, там, где Время не имеет значения. Свет думает, что движется быстрее всех, но это не так. Он перемещается очень быстро, но темнота всегда оказывается на месте раньше и поджидает его.
   
В путешествии у Смерти были попутчики: галактики, звезды, ленты светящейся материи – все это, сливаясь в единую гигантскую спираль, вело к некоей отдаленной точке.
   
Смерть на своем бледном коне летел сквозь тьму, подобно легкому пузырьку, несущемуся по водному потоку.
   
И каждая река куда-нибудь да течет.
   
И вот внизу показалась равнина. Расстояние здесь имело не большее значение, чем время, но присутствовало ощущение огромности. Равнина могла находиться в миле или в миллионе миль от вас, и вся она была испещрена длинными долинами, расходящимися в разные стороны.
   
Смерть приземлился на равнину.
   
Он спешился и некоторое время стоял в полной тишине. Потом опустился на колено.
   
Смена перспективы. Покрытая гигантскими морщинами местность распространялась на колоссальные расстояния, но по краям она загибалась, превращаясь в кончик пальца.
   
Азраил поднял палец к лицу. Это лицо заполняло все небо, его освещало туманное свечение умирающих галактик.
   
Смертей – миллиарды, но все они являются воплощениями. Они – воплощения Азраила, Того, Кто Притягивает К Себе Все И Вся, Смерти Вселенных, начала и конца времени.
   
Большая часть вселенной состоит из темной материи, и только Азраил точно знает, кто там прячется.
   
Глаза, настолько огромные, что там могли бесследно потеряться целые галактики, обратились к фигурке, стоящей на огромной равнине кончика пальца. Рядом с Азраилом, в самом центре паутины измерений, висели, отмеряя ход времени, большие Часы. Звезды мерцали в глазах Азраила.
   
Смерть Плоского мира поднялся с колена.
   
– ГОСПОДИН, ПРОШУ ТЕБЯ…
   
Рядом возникли три прислужника забвения.
   
– Не стоит его слушать. Он обвиняется в превышении обязанностей, – сказал один.
   
– И в убийстве, – сказал один.
   
– И в гордыне. И в особо злостном выживании, – сказал один.
   
– И в заговоре с силами хаоса, нацеленном на свержение сил порядка, – сказал один.
   
Азраил удивленно поднял бровь.
   
Прислужники в предвкушении расступились.
   
– ГОСПОДИН, НАМ ИЗВЕСТНО, ЧТО МЫ ЕСМЬ ПОРЯДОК И МЫ ЕГО СОЗДАЕМ…
   
Выражение Азраила не изменилось.
   
– МЫ ЕСМЬ НАДЕЖДА. МЫ ЕСМЬ МИЛОСЕРДИЕ. И МЫ ЕСМЬ СПРАВЕДЛИВОСТЬ. НЕТ НИЧЕГО. ЕСТЬ ТОЛЬКО МЫ.
   
Темное, печальное лицо заполняло все небо.
   
– ВСЕ, ЧТО СУЩЕСТВУЕТ, ЭТО МЫ. НО МЫ ДОЛЖНЫ ЛЮБИТЬ. ИБО ЕСЛИ МЫ НЕ ЛЮБИМ, ЗНАЧИТ, НЕ СУЩЕСТВУЕМ. А ЕСЛИ МЫ НЕ СУЩЕСТВУЕМ, ЗНАЧИТ, НЕТ НИЧЕГО, КРОМЕ СЛЕПОГО ЗАБВЕНИЯ.
   
НО ДАЖЕ ЗАБВЕНИЕ КОНЕЧНО. ГОСПОДИН, МОЖЕШЬ ЛИ ТЫ ДАРОВАТЬ МНЕ НЕМНОГО ВРЕМЕНИ? ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ВЕРНУТЬ УТРАЧЕННОЕ РАВНОВЕСИЕ. ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ОТДАТЬ ТО, ЧТО БЫЛО ПОЛУЧЕНО. РАДИ УЗНИКА В БАШНЕ И ПОЛЕТА ПТИЦ.
   
Смерть сделал шаг назад. Выражение лица Азраила невозможно было прочесть. Смерть бросил взгляд на прислужников.
   
– ГОСПОДИН, НА ЧТО ОСТАЕТСЯ НАДЕЯТЬСЯ УРОЖАЮ, КАК НЕ НА ЛЮБОВЬ ЖНЕЦА?
   
Он чуть-чуть подождал.
   
– ГОСПОДИН? – сказал Смерть.
   
За время, которое занял ответ, успели развернуться новые галактики. Они покружились вокруг Азраила, как бумажные ленты, взорвались и исчезли.
   
А потом Азраил сказал:
   
   
   
Сквозь темноту к Часам устремился второй огромный палец.
   
Послышались яростные вопли прислужников, которые сменились отчаянным визгом понимания. А затем вспыхнули три синих огонька. Вспыхнули и исчезли.
   
Все другие часы, даже те часы без стрелок, что принадлежали самому Смерти, были лишь отражениями Часов. Отражениями, и не более. Они сообщали время вселенной, но Часы диктовали время самому Времени. Именно эти Часы порождали время.
   
А устроены Часы были так. На них было две стрелки. Большая – минутная и поменьше – секундная. Большая стрелка делала всего-навсего один оборот.
   
Стрелка поменьше, рождая на свет минуты, часы, дни, месяцы, годы, века и эпохи, беспрерывно крутилась по кругу; за ней, безнадежно отставая, гонялся свет. Но большая Вселенская стрелка делала всего лишь один оборот.
   
А потом механизм заводили, и она делала еще один оборот.
   
Смерть вернулся домой с горстью Времени.
   
   
На двери магазина зазвенел колокольчик.
   
Торговец цветами Друто Шест рассматривал букетик львиного зада и тут заметил, что между вазами с цветами кто-то стоит. Этот посетитель выглядел каким-то расплывчатым. Как бы там ни было, торговец мгновенно двинулся навстречу потенциальному покупателю, потирая руки.
   
На самом деле Друто так и не понял, кто именно заглянул в его магазинчик. Но разговор проистекал примерно так.
   
– Чем могу быть поле…
   
– ЦВЕТЫ.
   
Друто на мгновение растерялся, но почти сразу сориентировался в ситуации.
   
– Э-э, а могу я узнать назначение этих…
   
– ДЛЯ ДАМЫ.
   
– И что вы предпочи…
   
– ЛИЛИИ.
   
– Да? Но ведь лилии…
   
– МНЕ НРАВЯТСЯ ЛИЛИИ.
   
– Гм-м… понимаете ли, все дело в том, что лилии, на мой взгляд, несколько мрачноваты…
   
– МНЕ НРАВИТСЯ МРАЧН… Фигура замолкла на полуслове.
   
– А ЧТО ВЫ МОЖЕТЕ ПОРЕКОМЕНДОВАТЬ? Друто плавно перешел на другую передачу.
   
– Вот розы, они всегда воспринимаются крайне благосклонно. Или орхидеи. Многие господа говорили мне, что сейчас дамы предпочитают одну орхидею огромному букету роз…
   
– ДАЙТЕ МНОГО.
   
– Так что же вы возьмете – орхидеи или розы?
   
– И ТО И ДРУГОЕ.
   
Пальцы Друто нервно свились, словно угри в масле.
   
– Я могу предложить вам вот эти чудесные букеты «нервоуза глориоза»…
   
– ЭТИХ ТОЖЕ МНОГО.
   
– А если средства господина позволяют, я даже могу порекомендовать единственный экземпляр крайне редкой…
   
– ДА.
   
– И…
   
– ДА. ВСЕ ЭТО. С ЛЕНТОЙ.
   
Когда звякнул дверной колокольчик и покупатель покинул магазин, Друто наконец взглянул на монеты в руке. Многие из них были повреждены коррозией, все были странными, а одна или две – золотыми.
   
– Гм, – сказал он. – Этого вполне хватит, чтобы…
   
И тут он услышал мягкий шелестящий звук. Вокруг него, по всему магазину, опадали цветы, усыпая пол дождем из лепестков.
   
– А ЭТИ?
   
– Это наш ассортимент «де люкс», – гордо произнесла дама в шоколадной лавке.
   
То было высококлассное заведение, оно торговало не обычными сластями, а кондитерскими товарами, часто в форме индивидуальных кокетливых завитков в золотой фольге, которые причиняли вашему банковскому счету вред куда больший, нежели они причиняли вашим зубам.
   
Высокий, одетый во все черное покупатель взял в руки коробку площадью не меньше двух квадратных футов. На крышке, похожей на атласную подушку, была нарисована пара выглядывающих из сапога безнадежно косоглазых котят.
   
– А ЗАЧЕМ ЭТА КОРОБКА СДЕЛАНА МЯГКОЙ? ЧТОБЫ НА НЕЙ СИДЕТЬ? И ЭТИ КОНФЕТЫ СЛУЧАЙНО НЕ ИЗ КОТЯТ? – в тоне покупателя явно слышалась угроза. Он и раньше говорил как-то угрожающе, но сейчас эта угроза обрела конкретные очертания.
   
– Что вы, нет! Это наше Превосходнейшее Ассорти.
   
Покупатель отбросил коробку в сторону:
   
– НЕ ПОЙДЕТ.
   
Продавщица посмотрела по сторонам, потом открыла ящик под прилавком и, понизив голос до заговорщического шепота, произнесла:
   
– Конечно, это предназначено только для особых клиентов…
   
Коробка была небольшой. К тому же она была полностью черной – кроме названия содержимого, написанного маленькими белыми буквами. Кошек, даже в розовых бантиках, за милю бы не подпустили к такой коробке. Чтобы подарить такую коробку, фигуры, облаченные во все темное, рисковали жизнью, лазая по стенам домов, вместо того чтобы подняться по лестнице.
   
Темный незнакомец вгляделся в надпись.
   
– «ТЕМНОЕ ОЧАРОВАНИЕ», – произнес он. – МНЕ НРАВИТСЯ.
   
– Это для самых интимных моментов, – пояснила дама.
   
Покупатель задумался над услышанным.
   
– ДА, – кивнул он наконец. – ЭТО ВПОЛНЕ ПОДОЙДЕТ.
   
Продавщица просияла.
   
– Вам завернуть?
   
– ДА. С ЛЕНТОЙ.
   
– Еще что-нибудь, господин?
   
Этот невинный вопрос поверг покупателя в легкую панику.
   
– ЕЩЕ? А ДОЛЖНО БЫТЬ ЧТО-ТО ЕЩЕ? ЧТО ЕЩЕ НУЖНО СДЕЛАТЬ?
   
– Прошу прощения, господин?
   
– ЭТО ПОДАРОК ДАМЕ.
   
Такой поворот разговора застал продавщицу врасплох. Поэтому она обратилась к надежному, спасительному клише.
   
– Ну, говорят, лучший друг девушки – это бриллианты, – радостно сообщила она.
   
– БРИЛЛИАНТЫ? А. БРИЛЛИАНТЫ. И ЭТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ТАК?
   
Они мерцали, как осколки звездного света на черном бархате неба.
   
– Исключительно превосходный камень, – говорил торговец. – Позвольте обратить ваше внимание, как он переливается, исключительно…
   
– А НАСКОЛЬКО ОН ДРУЖЕСТВЕН?
   
Торговец замялся. Он знал о каратах, об алмазном блеске, о воде, об огранке и сверкании, но никто и никогда не просил его оценить камень с точки зрения общей приветливости.
   
– Достаточно ли он хорошо расположен? – рискнул он.
   
– НЕТ. НЕ ПОЙДЕТ.
   
Пальцы торговца схватили еще один осколок замороженного света.
   
– Тогда этот, – сказал он обычным уверенным тоном. – Он доставлен из знаменитых Шорт-шенковских копей. Позвольте обратить ваше внимание на утонченный…
   
Он почувствовал, как взгляд посетителя в буквальном смысле слова пронзает его насквозь.
   
– Но, честно говоря, дружелюбием он тоже не отличается, – неловко закончил продавец.
   
Темный незнакомец с неодобрением оглядел лавку. В полумраке сверкали драгоценные камни, защищенные решетками от троллей и похожие на глаза драконов, засевших в глубине пещеры.
   
– МОЖЕТ, ВОН ТЕ ДОСТАТОЧНО ДРУЖЕЛЮБНЫ? – спросил он.
   
– Господин, должен заметить, не боясь показаться противоречивым, что наша закупочная политика никогда не основывалась на дружелюбии камней, – признался торговец.
   
Его крайне тревожило некое обстоятельство. Он знал, что все идет не так, как надо, и где-то в подсознании понимал, почему именно, но мозг не давал ему возможности нанести последний штрих. Это действовало на нервы.
   
– А ГДЕ НАХОДИТСЯ САМЫЙ КРУПНЫЙ БРИЛЛИАНТ В МИРЕ?
   
– Самый крупный? О, это элементарно. Он называется «Слеза Оффлера» и находится в святая святых Затерянного Храма Страшного Суда Бога-Крокодила Оффлера, что в самом отдаленном уголке Очудноземья. Он весит восемьсот пятьдесят карат. И, господин, предвосхищая ваш следующий вопрос, отвечу – да. Я бы лично лег с этим бриллиантом в постель.
   
Быть жрецом Затерянного Храма Страшного Суда Бога-Крокодила Оффлера было хорошо и приятно – хотя бы потому, что можно было пораньше возвращаться домой с работы. Ибо храм был затерянным. Большинству верующих никак не удавалось найти сюда дорогу. И в этом им сильно везло.
   
Традиционно только два человека имели доступ в святая святых храма. Это были верховный жрец и второй жрец, не верховный. Оба служили здесь уже много лет и исполняли обязанности верховного жреца по очереди. Работа была не слишком сложной, учитывая тот факт, что большая часть возможных верующих была пронзена, смята, отравлена или порезана на ломтики хитроумными ловушками задолго до того, как им удавалось добраться до небольшого ящика и смешного изображения термометра[19] рядом с ризницей.
   
Удобно расположившись в тени усыпанной драгоценными камнями статуи Самого Оффлера, жрецы резались в дуркера, когда вдруг услышали далекий скрип главной двери.
   
Верховный жрец даже не поднял взгляда.
   
– Привет тебе, о входящий, – сказал он. – Ну вот, еще один попал под каток.
   
Послышался глухой удар, потом – скрип и скрежет. А затем еще один, уже окончательный, удар.
   
– Итак, – сказал верховный жрец. – Какая была ставка?
   
– Два камушка, – ответил низший жрец.
   
– Два камушка… – Верховный жрец внимательно изучил свои карты. – Ладно. Принимаю.
   
Послышался звук шагов.
   
– На прошлой неделе тот парень с кнутом добрался аж до больших острых пик, – заметил низший жрец.
   
Раздался звук, словно кто-то спустил воду в очень старом туалете. Шаги остановились. Верховный жрец довольно улыбнулся.
   
– Именно. Принимаю твои два и повышаю еще на два.
   
Низший жрец бросил карты.
   
– Двойной дурак, – возвестил он. Верховный жрец с подозрением изучил руку противника.
   
Низший жрец взглянул на клочок бумаги.
   
– Ты должен мне триста тысяч девятьсот шестьдесят четыре камушка.
   
Снова послышались шаги. Жрецы посмотрели друг на друга.
   
– Давненько никто не доходил до коридора с отравленными стрелами, – заметил верховный жрец.
   
– Ставлю пять, что этот дойдет, – предложил низший.
   
– По рукам.
   
Послышался звон отскакивающих от камней металлических наконечников.
   
– Мне даже как-то неудобно так обирать тебя на камушки.
   
Опять шаги.
   
– Хорошо, у нас есть еще… – Скрип, всплеск. – …Бассейн с крокодилами.
   
Шаги.
   
– Но никто и никогда не проходил грозного стража святилища…
   
Жрецы уставились друг на друга. Лица их исказил страх.
   
– Эй, – сказал тот, что не был верховным. – Уж не думаешь ли ты, что это…
   
– Здесь? Прекрати. Мы в самой середине жутких, непроходимых джунглей. – Верховный жрец попытался улыбнуться. – Это никак не может быть…
   
Шаги приближались.
   
От ужаса жрецы кинулись друг другу в объятия.
   
Двери распахнулись. Темный ветер ворвался в помещение, задул свечи и разбросал, словно клетчатые снежинки, все карты.
   
Жрецы услышали, как очень крупный бриллиант достают из его оправы.
   
– БЛАГОДАРЮ ВАС.
   
Спустя некоторое время, убедившись, что ничего страшного больше не произойдет, жрец, который не был верховным, сумел найти трутницу и после нескольких неудачных попыток зажег-таки свечу.
   
По стенам затанцевали тени статуи. Жрецы подняли взгляд к дыре, на месте которой совсем недавно сверкал самый крупный на Плоском мире бриллиант.
   
Еще через некоторое время верховный жрец вздохнул:
   
– Ладно, ничего страшного. Давай посмотрим на это с такой стороны: ну кто, кроме нас, об этом узнает?
   
– Да, а я как-то и не подумал… Послушай, а можно я завтра побуду верховным жрецом?
   
– Твоя очередь в четверг.
   
– Перестань… Тебе что, жалко? Верховный жрец пожал плечами и снял с головы тиару верховного жреца.
   
– Знаешь, что меня больше всего угнетает? – сказал он, взглянув на статую Оффлера. – Некоторые люди ну совсем не умеют себя вести в священных местах…
   
   
Смерть пересек весь мир и снова приземлился во дворе фермы. Когда он постучал в дверь кухни, солнце уже опускалось за горизонт.
   
Госпожа Флитворт открыла дверь, вытирая руки фартуком. Она близоруко прищурилась, рассматривая гостя, потом отшатнулась и сделала шаг назад.
   
– Билл Двер? Как ты меня напугал…
   
– Я ПРИНЕС ВАМ ЦВЕТЫ.
   
Она посмотрела на мертвые, высохшие стебли.
   
– А ТАКЖЕ ШОКОЛАДНОЕ АССОРТИ, ТАКОЕ ОЧЕНЬ ЛЮБЯТ ДАМЫ.
   
Она посмотрела на черную коробку.
   
– А ЕЩЕ У МЕНЯ ЕСТЬ БРИЛЛИАНТ, КОТОРЫЙ БУДЕТ ВАМ ЛУЧШИМ ДРУГОМ.
   
Камень поймал последние лучи заходящего солнца.
   
Госпожа Флитворт наконец обрела голос:
   
– Билл Двер, что ты замыслил?
   
– Я ПРИШЕЛ, ЧТОБЫ УВЕЗТИ ВАС ОТ ВСЕГО ЭТОГО.
   
– Да? И куда же?
   
Этого Смерть не предусмотрел.
   
– А КУДА ВЫ ХОТИТЕ?
   
– Сегодня я предполагала пойти на танцы, – твердо заявила госпожа Флитворт.
   
Такого поворота событий Смерть тоже не планировал.
   
– ЧТО ЭТО ЗА ТАНЦЫ?
   
– В честь уборки урожая. Ну, понимаешь? Это такая традиция. Когда урожай собран, начинается праздник, как День благодарения.
   
– БЛАГОДАРЕНИЯ КОМУ?
   
– Не знаю. По-моему, никому в особенности. Просто общая благодарность.
   
– Я СОБИРАЛСЯ ПОКАЗАТЬ ВАМ ЧУДЕСА. ПРЕКРАСНЫЕ ГОРОДА. ВСЕ, ЧТО ВЫ ЗАХОТИТЕ.
   
– Все?
   
– ДА.
   
– Значит, мы идем на танцы, Билл Двер. Я хожу туда каждый год. Люди надеются на меня. Ты меня понимаешь?
   
– ДА, ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ. Он взял ее за руку.
   
– Что, ты уже хочешь идти? – удивилась она. – Но я не готова…
   
– ПОСМОТРИТЕ.
   
Она посмотрела на свой внезапно появившийся наряд.
   
– Это не мое платье. Оно так сверкает… Смерть вздохнул. Великие любовники Плоского мира явно не встречались с госпожой Флитворт. Казанундер отдал бы кому-нибудь свою стремянку и ушел на пенсию.
   
– ЭТО – БРИЛЛИАНТЫ. ТАКИМ БРИЛЛИАНТАМ ПОЗАВИДОВАЛ БЫ ДАЖЕ КОРОЛЬ.
   
– Какой король?
   
– ЛЮБОЙ.
   
– Да ну?
   
Бинки легко скакала по дороге в город. После путешествия по бесконечности обычная пыльная дорога покажется приятным развлечением.
   
Сидящая за спиной Смерти госпожа Флитворт исследовала шуршащее содержимое коробки «Темного Очарования».
   
– Ну вот, – сказала она, – кто-то съел все трюфели с ромом. – Снова зашуршала бумага. – И с нижнего слоя тоже. Терпеть не могу людей, залезающих на нижний слой, когда первый еще не съеден. И наверняка это сделал ты, потому что на обратной стороне крышки есть маленький план, на котором показано, где должны лежать трюфели с ромом. Билл Двер?
   
– МНЕ ОЧЕНЬ СТЫДНО, ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ.
   
– А этот большой бриллиант чересчур тяжелый, хотя очень красивый, конечно, – неохотно признала она. – Где ты его взял?
   
– У ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ ДУМАЛИ, ЧТО ЭТО СЛЕЗА БОГА.
   
– А это не так?
   
– НЕТ. БОГИ НЕ ПЛАЧУТ. ЭТО ОБЫЧНЫЙ УГЛЕРОД, КОТОРЫЙ ПОДВЕРГСЯ ВОЗДЕЙСТВИЮ ОГРОМНОГО ДАВЛЕНИЯ И ВЫСОКОЙ ТЕМПЕРАТУРЫ, ВОТ И ВСЕ.
   
– Внутри каждого уголька есть бриллиант, которому не терпится выйти на свободу, да?
   
– ДА, ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ.
   
Некоторое время тишину нарушало только цоканье копыт Бинки.
   
Потом госпожа Флитворт сказала насмешливо:
   
– Я ведь знаю, что происходит. Я видела, сколько песка оставалось. Но ты, наверное, решил: «Она не такая плохая старушенция. Дам-ка я ей повеселиться последние несколько часов, а потом, когда она меньше всего будет ожидать, тут-то и будет нанесен последний удар косой». Я права?
   
Смерть промолчал.
   
– Я ведь права?
   
– ОТ ВАС НИЧЕГО НЕ УТАИШЬ, ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ.
   
– Тогда, учитывая обстоятельства, ты можешь опять называть меня Ренатой.
   
На лугу, рядом с полем для стрельбы из лука, горел костер. Его окружали люди. Редкие мучительные стоны говорили о том, что кто-то настраивает скрипку.
   
– Я всегда прихожу на танец урожая, – спокойно сказала госпожа Флитворт. – Не танцевать, конечно. На мне обычно еда, ну и тому подобное.
   
– ПОЧЕМУ?
   
– Кто-то ведь должен заботиться о еде.
   
– Я НЕ ТО ИМЕЛ В ВИДУ. ПОЧЕМУ ВЫ НЕ ТАНЦУЕТЕ?
   
– Потому что я уже старая, вот почему.
   
– ЧЕЛОВЕКУ СТОЛЬКО ЛЕТ, НА СКОЛЬКО ОН СЕБЯ ЧУВСТВУЕТ.
   
– Ха! Правда? Такие глупости люди твердят постоянно. Они всегда говорят: «Подумать только, как вы хорошо выглядите». А еще: «В этой старой кошелке еще достаточно жизни». Или: «Старая скрипка выводит хорошие мелодии». И все такое прочее. Какая глупость. Как будто старости можно радоваться! Как будто философским отношением к своему возрасту можно заслужить хорошие отметки! Да, моя голова может сколько угодно считать себя молодой, но вот коленкам это удается хуже. Или спине. Или зубам. Попробуй скажи моим коленкам, что они стары ровно настолько, на сколько себя чувствуют, – и что это тебе даст? Или им?
   
– СТОИТ ПОПРОБОВАТЬ.
   
К костру все стекались люди. Смерть увидел полосатые столбы с флагами.
   
– Деревенские парни обычно притаскивают пару дверей от амбаров и сколачивают их. Получается неплохая площадка, – заметила госпожа Флитворт. – На которой все и происходит.
   
– ВСЯКИЕ ТАНЦУЛЬКИ? – устало осведомился Смерть.
   
– Нет, что ты. У нас еще есть гордость.
   
– ПРОСТИТЕ.
   
– Эй, это же Билл Двер! – воскликнула появившаяся из темноты фигура.
   
– Старина Билл!
   
– Эй, Билл!
   
Смерть обвел взглядом радушные лица.
   
– ПРИВЕТ, ДРУЗЬЯ.
   
– А мы слышали, что ты уехал, – сказал Герцог Задник.
   
Он посмотрел на госпожу Флитворт, которой Смерть помогал сойти с лошади.
   
– Госпожа Флитворт, сегодня вы выглядите какой-то… искрящейся… – галантно заикаясь, оценил он.
   
В воздухе пахло теплой влажной травой. Самодеятельный оркестр под навесом все еще настраивал свои инструменты.
   
Столы на козлах были уставлены блюдами, к которым больше всего подходило определение «пир на весь мир»: пирогами со свининой, похожими на лакированные фортификационные сооружения; чанами с ядреными маринованными луковицами, картошкой в мундире, плавающей в холестериновом океане топленого масла. Некоторые местные старейшины уже расположились на принесенных скамейках и стоически, хоть и беззубо, жевали. У них был вид людей, решительно настроенных провести здесь всю ночь.
   
– Даже старики веселятся. Это приятно, – заметила госпожа Флитворт.
   
Смерть посмотрел на едоков. Большинство из них были моложе госпожи Флитворт.
   
Откуда-то из ароматной темноты доносились смешки.
   
– И молодежь тоже, – добавила госпожа Флитворт. – Об этом времени года у нас даже поговорку сложили. Сейчас вспомню… «Пшеница спелая, орехи зрелые, юбки…» И что-то там с юбками. – Она вздохнула. – Как время летит, да?
   
– ДА.
   
– Знаешь, Билл Двер, может, ты был прав насчет позитивного мышления. Сегодня я чувствую себя значительно лучше.
   
– ДА?
   
Госпожа Флитворт оценивающе посмотрела на площадку для танцев.
   
– В свою девичью пору я здорово танцевала. Могла перетанцевать кого угодно. Сначала всю ночь напролет, а потом весь день напролет.
   
Она развязала узел, стягивающий волосы на затылке в тяжелый комок, и дала им рассыпаться белым водопадом.
   
– Билл Двер, я приглашаю тебя на танец.
   
– ВЕСЬМА ПОЛЬЩЕН, ГОСПОЖА ФЛИТВОРТ.
   
Под навесом первый скрипач кивнул своим коллегам, поднял скрипку к подбородку и затопал ногой по доскам…
   
– Э-э, раз! Э-э, два! Раз-два-три-четыре…
   
Представьте себе пейзаж, заливаемый оранжевым светом месяца. Далеко внизу – маленький круг света от горящего в ночи костра. Были старые любимые танцы – кадриль, хоровод, кружение, во время которых танцоры, если бы они держали фонарики в руках, нарисовали бы топологические сложности, недоступные пониманию обычной физики, а также танцы, которые заставляли абсолютно нормальных людей издавать крики типа: «До-си-до!» или «Йи-хоу!» – и нисколько не стыдиться этого.
   
Когда павших унесли с поля боя, оставшиеся в живых перешли на польку, мазурку, фокстрот, бокстрот и прочие троты. Затем последовали танцы, в которых люди образуют арку, а другие проходят сквозь нее (есть серьезное мнение, что данный тип танцев основан на воспоминаниях людей о казнях), и танцы, в которых люди образуют круг (есть не менее серьезное мнение, что данный тип основан на воспоминаниях о чуме).
   
И все это время две фигуры безостановочно кружились – так, словно позабыли обо всем на свете.
   
Когда первый скрипач остановился, чтобы перевести дыхание, из общей свалки, отбивая чечетку, вынырнула некая танцующая фигура и над ухом скрипача раздался странный потусторонний голос:
   
– ПРОДОЛЖАЙ, МУЗЫКАНТ, НЕ ПОЖАЛЕЕШЬ.
   
Когда же скрипач сник во второй раз, на доски возле его ног упал бриллиант размером с кулак, а появившаяся тоненькая фигурка предупредила:
   
– Если твои ребята перестанут играть, Уильям Шпинат, я лично позабочусь о том, чтобы испортить всю твою никчемную жизнь.
   
И тут же фигурка ввинтилась обратно в толпу.
   
Скрипач посмотрел на бриллиант. На такой бриллиант можно было купить пять любых королевств Плоского мира. Он поспешно загнал камень под свой стул.
   
– Что, силенки на исходе? – спросил барабанщик, ухмыляясь.
   
– Заткнись и играй!
   
Он понимал, что пальцы выводят мелодии, которых он никогда раньше не знал. Барабанщик и трубач чувствовали то же самое. Музыка лилась сама. Они не играли ее. Это она играла их.