1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
— Почему?
— …
— Дипломатический инцидент?
— Можно и так сказать… Давай, пошли…
— Знаешь, я тоже люблю, когда ты мне истории рассказываешь…
— Тоже мне история…
— С тобой часто такие случались?
— Нет. Я вообще-то предпочитаю хорошеньких!
— Нужно было пройти подальше, — ныла Камилла. — Мы его пропустим, если он поднимется по лестнице прямо к стоянке такси…
— Не дергайся… Я знаю моего Филу как облупленного… Он всегда чешет по прямой до упора, пока не ударится лбом об столб, просит прощения и только тогда поднимает глаза в поисках выхода…
— Уверен?
— На все сто… Эй, да ты что — втюрилась?
— Любовь тут ни при чем… Сам знаешь, каково это… Выходишь из вагона с барахлом, одуревший, усталый… Никаких встречающих не ждешь, и тут — бац! В конце платформы маячит знакомый силуэт… Никогда о таком не мечтал?
— Я вообще не мечтаю…
— Я вообще не мечтаю… — передразнила его Камилла. — Ну чистый апаш! Предупреждаю, девочка: динамисток — не терплю!
Он был раздавлен.
— Смотри, кажется, это он… — сказала Камилла.
Франк оказался прав: Филибер был единственным пассажиром без рюкзака и чемодана на колесиках. Одет он был не в джинсы с кроссовками, держался очень прямо, шел медленно: в одной руке у него был большой кожаный чемодан, обвязанный армейским ремнем, в другой — раскрытая книга…
Камилла улыбалась.
— Я не влюблена в Филу, но я хотела бы иметь такого старшего брата…
— Ты единственный ребенок?
— Я… Не уверена… — прошептала она и бросилась к своему обожаемому подслеповатому зомби.
Ну конечно, он был смущен, и заикался, и уронил чемодан на ноги Камиллы, и рассыпался в извинениях, и немедленно уронил очки. Конечно.
— Ох, Камилла, вы… вы… Кидаетесь, как щенок… Но, но, но…
— И не говори, Филу, — проворчал Франк, — она совсем озверела…
— Возьми его чемодан, — приказала висевшая на шее у Филибера Камилла. — Знаешь, у нас для тебя сюрприз…
— Боже, нет… Я… Я не слишком люблю сюрпризы… не… не нуж… не нужно было…
— Эй, голубки! Может, притормозите чуток? Ваш денщик устал… Черт, да что ты туда засунул? Доспехи?
— Несколько книг… Больше ничего…
— Проклятье! Филу, да у тебя этих книг — хоть жопой ешь! Зачем ты эти-то из замка приволок?
— Наш друг в отличной форме, — шепнул Филибер на ухо Камилле. — У вас все в порядке?
— У кого это у нас?
— О… ну… у вас…
— Не поняла?
— У т… тебя…
— У меня? — с улыбкой переспросила она. — Очень хорошо. Я рада, что ты вернулся…
— Я тоже… Все было спокойно? Я не увижу в квартире траншей? Мешков с песком?
— Проблемы? Ни одной? У него сейчас подружка…
— Вот как? Прекрасно… А как прошли праздники?
— Какие праздники? Праздник у нас сегодня вечером! Мы отправимся куда-нибудь ужинать… Я вас приглашаю!
— Куда это ты нас приглашаешь? — промурлыкал Франк.
— В «La Coupole»!
— Только не туда… Это не ресторан, а завод по изготовлению жратвы…
Камилла грозно нахмурилась.
— Именно туда! В «La Coupole». Я обожаю это место… Туда ходят не для того, чтобы есть, а из-за декора, обстановки, публики… И чтобы побыть вместе…
— Не для того, чтобы есть… В жизни ничего глупее не слышал!
— Ну и ладно, не хочешь идти — не надо, тем хуже для тебя, мы с Филибером все равно отправимся. Попрошу заметить — это мой первый каприз в наступившем году!
— Там наверняка не будет мест…
— Будут! В крайнем случае подождем в баре…
— А как же библиотека господина Маркиза? Я что, попру ее с собой в ресторан?
— Оставим чемодан в камере хранения и заберем на обратном пути…
— Ты все продумала… Черт, Филу! Да скажи же что-нибудь!
— Франк…
— Что?
— У меня шесть сестер…
— И?
— Скажу тебе просто и ясно: признай свое поражение. Чего хочет женщина, того хочет Бог…
— Кто это сказал?
— Народная мудрость…
— Приплыли! До чего же вы оба мне надоели с вашими цитатами…
Он успокоился, когда она взяла его под руку. Они шли по бульвару Монпарнас, и зеваки расступались, давая им дорогу.
Со спины они выглядели очень авантажно…
Слева худой дылда в шубе «Бегство из России», справа крепыш в куртке Lucky Strike, а между ними — девушка. Она щебечет, смеется, подпрыгивает, мечтая, чтобы они подняли на руки и скомандовали: «И раз! И два! И три! Оп…»
Она держала их очень крепко. Все ее душевное равновесие зависело только от них. Вперед, назад — ходу нет. Только здесь…
Тощий верзила шел, слегка наклонив голову, крепыш шагал, засунув кулаки глубоко в карманы потертой куртки.
Оба они, сами того не сознавая, думали в точности то же самое: вот мы идем втроем по улице, мы голодны, как волки, мы вместе, и пусть все катится в тартарары…
Первые десять минут Франк вел себя просто невозможно, критикуя все на свете: меню, цены, обслуживание, шум, туристов, парижан, американцев, курильщиков и некурящих, столики, омаров, свою соседку, свой нож и безобразную статую, которая наверняка испортит ему аппетит.
Камилла и Филибер хихикали.
Выпив бокал шампанского, два стакана шабли и съев шесть устриц, он наконец заткнулся.
Филибер, совершенно не умевший пить, все время смеялся — глуповато и беспричинно. Он то и дело ставил бокал на стол, промокал губы и бормотал, подражая знакомому кюре из деревенского прихода: «Ааа-минь, ааах, до чего же я счастлив быть с вами…» По настоянию друзей он сообщил им новости о жизни своего маленького дождливого королевства, о семье, наводнениях и рождественском ужине у кузенов-интегристов, попутно объяснив с мрачноватым юмором массу невероятных обычаев, чем совершенно их заворожил.
Франк изумленно таращил глаза и каждые десять секунд повторял как заведенный: «Да ну?», «Нет!», «Нееет…».
— Говоришь, они обручены уже два года и никогда… Погоди… Не верю…
— Ты должен выступать в театре, — тормошила Филибера Камилла. — Уверена, ты будешь великолепным шоуменом… Ты столько всего знаешь и рассказываешь так остроумно… И так беспристрастно… Мог бы, например, очаровать публику историями о странностях родовой французской знати…
— Ты… правда так думаешь?
— Я просто уверена! Да, Франк? Слушай… Ты же сам говорил, что какая-то девушка в музее хотела взять тебя с собой на курсы…
— Алла… Но… но я слишком за… заикаюсь…
— Нет, когда рассказываешь, речь у тебя красивая и плавная…
— Ввы… вы так считаете?
— Да. Твое здоровье, мой высокородный друг! Я пью за то, чтобы в новом году ты принял верное решение! И не жалуйся — его будет легко выполнить…
Камилла расчленяла крабов и делала для них дивные бутербродики. Она с детства обожала блюда из даров моря, потому что возни было много, а есть не приходилось почти ничего. Прячась за горой колотого льда, она могла целый вечер морочить голову сотрапезникам, и никто не доставал ее советами и вопросами. Она подозвала официанта, чтобы заказать еще одну бутылку, проигнорировав практически нетронутую еду на своей тарелке, сполоснула пальцы, ухватила тост, откинулась на спинку стула и закрыла глаза.
Клик-кляк.
Все замерли.
Время остановилось.
Счастье.
Франк рассказывал Филиберу истории о карбюраторе, и тот терпеливо слушал, в очередной раз демонстрируя широту образования и величия души:
— Конечно, 89 евро — это сумма, — степенно кивал он, — а… что об этом думает твой друг… толстяк…
— Толстяк Тити?
— Да!
— Ну, знаешь, Тити… Ему плевать… У него таких головок цилиндров навалом…
— Ну конечно, — с искренним участием отвечал Филибер, — толстяк Тити — это толстяк Тити…
Он не издевался над Франком. В его словах не было ни малейшей иронии. Толстяк Тити — это толстяк Тити, так оно и есть.
Камилла спросила, кто хочет съесть с ней на двоих блины фламбе. Филибер предпочел сорбет, а Франк решил оговорить условия:
— Погоди… Ты из каких птичек? Из тех, что говорят «на двоих», а потом сжирают все сами, невинно хлопая ресницами? Или из тех, что собирают ложкой весь крем с торта? Или ты из тех, кто держит слово?
— А ты закажи — и узнаешь…
— Восхитительно…
— Нет, они разогретые, слишком толстые, и масла слишком много… Я сам напеку тебе блинов, поймешь разницу…
— И когда ты…
— Когда станешь благоразумной девочкой.
Филибер чувствовал, что ветер переменился, но пока не понимал, в какую сторону он теперь дует.
Этого не понимал никто.
В чем и заключалась вся прелесть ситуации…
Поскольку Камилла настаивала, а «чего хочет женщина…», они поговорили о деньгах: кто и за что будет платить, когда и как? Кто будет ходить за покупками? Сколько стоит потратить на рождественские подарки консьержке? Чьи имена будут стоять на почтовом ящике? Будут они устанавливать телефон или нет и что делать с гневными посланиями из Казначейства относительно задолженности по налогам? А уборка? Каждый наводит порядок в своей комнате? Отлично, но почему это кухню и ванную всегда убирают они с Филу? Кстати, в ванную нужно поставить мусорную корзинку, я этим займусь… А ты, Франк, выбрасывай пустые пивные банки и бутылки и открывай хоть иногда окно в своей комнате, не то все мы подцепим какую-нибудь заразу… О сортире. Не забывайте поднимать сиденье и предупреждайте меня, когда кончается бумага… И еще: может, купим приличный пылесос… Швабра фирмы Bissel времен Первой мировой — это, конечно, вещь, и все-таки… Ага… Что еще?
— Ну что, Филу, ангел мой, теперь понимаешь, почему я уговаривал тебя не селить в доме бабу? Видишь, что происходит? И это только начало…
Филибер Марке де ла Дурбельер улыбался. Нет, он не видел, что происходит. Он провел две унизительные недели, ежесекундно чувствуя кожей раздраженный взгляд отца, который больше не мог скрывать своей неприязни. Его первенец не интересовался ни землей, ни финансами и меньше всего — собственным социальным положением. Бездарь, придурок, торгующий открытками в музее и начинающий мучительно заикаться всякий раз, когда младшая сестра просит его передать соль. Единственный наследник родового имени, не способный сохранять должную дистанцию в разговоре со сторожем охотничьих угодий. «Я этого не заслужил…» — шипел он себе под нос каждое утро, глядя, как Филибер ползает по полу, играя с Бланш в куклы…
— Вам больше нечем заняться, сын мой?
— Нет, отец, но я… я… Скажите, если вам нужна моя помощь…
Но дверь хлопнула прежде, чем он успел закончить фразу.
— Ты должен сказать, что приготовишь обед, а я отвечу, что пойду в магазин, а потом ты скажешь, что спечешь вафли и что мы пойдем гулять с детьми в парк…
— Согласен, клопик, согласен. Все будет так, как ты скажешь…
Бланш и Камилла были для Филибера его девочками, они любили его и даже иногда целовали. Ради этого он готов был терпеть презрение отца и купить хоть пятьдесят пылесосов.
Тоже мне, проблема…
Поскольку именно Филу был у них спецом по манускриптам, клятвам, пергаментам, картам и договорам, он убрал кофейные чашки на соседний столик, достал из ранца листок и торжественно вывел: Хартия авеню Эмиль-Дешанель. Для жильцов и других посе…
Он отвлекся.
— А кем был этот самый Эмиль Дешанель, детки?
— Президентом Республики!
— Нет, президента звали Поль. А Эмиль Дешанель был литератором, профессором Сорбонны, которого уволили за книгу «Католицизм и социализм»… Хотя, возможно, она называлась «Социализм и католицизм»… Кстати, моя бабушка всегда сердилась, когда ей подавали визитку… Так на чем я остановился?
Он перечитал все положения составленного им документа, в том числе пункты о туалетной бумаге и мусорных мешках, и пустил его по кругу, чтобы каждый мог добавить свои условия.
— Вот я и стал якобинцем… — вздохнул он.
Франк и Камилла с неохотой отставили стаканы и понаписали кучу глупостей…
Невозмутимый Филибер достал палочку воска и под изумленными взглядами друзей поставил внизу свою печать, потом сложил листок втрое и небрежно опустил его в карман куртки.
— Скажи… Ты всегда таскаешь с собой снаряжение времен Людовика XIV? — Франк наконец-то обрел дар речи.
— Мой воск, мою печать, мои соли, мои золотые экю, мой герб и мои яды… Конечно, драгоценный друг…
Франк, узнавший одного из официантов, отправился с визитом на кухню. Вернувшись, он сообщил:
— Я настаиваю — это завод по производству жратвы. Но красивый завод…
Камилла попросила счет — нет-нет, я настаиваю, а вы за это пропылесосите! — они забрали чемодан, отбрехиваясь от вокзальных попрошаек, Lucky Strike оседлал свой мотоцикл, а двое других взяли такси.
8
Она безуспешно караулила его всю неделю. Никаких признаков его присутствия. Охранник, с которым она теперь регулярно болтала (у Матрицы не опустилось правое яичко, какое несчастье!), тоже ничем ее не утешил. А ведь Камилла точно знала, что он обретается где-то поблизости. Еда, которую она регулярно прятала за бидонами с чистящими средствами — хлеб, сыр, салаты Saupiquet, бананы и корм Fido, — сразу исчезала, но там не оставалось ни собачьего волоска, ни крошки хлеба, ни даже запаха… Для наркомана он был поразительно организованным, так что у Камиллы даже появились сомнения, того ли человека она подкармливает… Может псих охранник кормит ее припасами своего убогого добермана? Камилла прощупала почву и выяснила, что Матрица питается исключительно крокетами, обогащенными витамином В12, с ложечкой рицинового масла для шерсти. Жестянки с собачьим кормом — дерьмо. Как можно кормить пса тем, что не захочешь есть сам?
Действительно, как можно?
— А крокеты? Их ты тоже вряд ли станешь употреблять…
— Да ты что! Ем за милую душу!
— Да ладно тебе…
— Клянусь!
Хуже всего было то, что она ему верила. Доберман Одинокое Яйцо и человек Одинокий Мозжечок вполне могли хрустеть крокетами со вкусом цыпленка, сидя в жарко натопленной халупе перед экраном телевизора и глядя порнушку… Еще как могли.
Так прошло много дней. Иногда он не приходил. Батон зачерствел, сигареты лежали на месте. Случалось, он забирал только собачий корм… Слишком много дури и еда не нужна? Ломка и нет сил на пирушку? Камилла перестала брать в голову… Проверила на всякий случай подсобку — стоит разгружать сумку или нет? — и привет горячий.
У нее были другие заботы…
В квартире все шло гладко, и дело было не в хартии, не в Мириам и не в СНС[40] — просто каждый из них жил своей жизнью, стараясь не досаждать соседям. Каждое утро они обменивались приветствиями, вечером расслаблялись, как умели. Гашиш, травка, красное вино, инкунабулы, Мария-Антуанетта или Heineken — каждый «оттягивался» по-своему, и все «тащились» от Марвина.
Днем она рисовала, а Филибер — если он случайно оказывался дома — читал ей вслух или комментировал семейные альбомы.
— Это мой прадедушка… Молодой человек рядом с ним — его брат, дядя Элай, а на переднем плане — их фокстерьеры… Они устраивали собачьи бега, а господин кюре — вот он сидит — определял на финише победителя.
— Да уж, твои родственнички не скучали…
— И были правы… Через два года они отправились на Арденнский фронт, а полгода спустя оба погибли…
А вот на работе все разладилось… Во-первых, грязнуля с шестого этажа как-то вечером подстерег ее и, глупо хихикая, поинтересовался, куда она дела свою метлу. Он ржал взахлеб над своей шуткой и, не отставая, тащился за ней по коридору, повторяя: «Я уверен, это вы! Я уверен, это вы!» Да отвали ты, хрен моржовый, надоел. Кончилось все тем, что она обернулась и ткнула пальцем в СуперЖози, разглядывавшую вены на ногах: мол, это не я — она…
Game over.
Во-вторых, она больше не могла выносить Бредаршу…
Та была глупа, как пробка, имела на сантим власти и безбожно ею злоупотребляла (Touclean все-таки не Пентагон!), потела, брызгала слюной и все время ковыряла в зубах колпачком ручки. Но самой отвратительной была ее привычка отпускать расистские шуточки: она на каждом этаже зажимала Камиллу в углу и говорила какую-нибудь гадость — все остальные девушки в их команде были цветными.
Камилла долго сдерживалась, чтобы не заехать начальнице половой тряпкой по роже, но терпение у нее в конце концов кончилось, и она велела ей заткнуться и не утомлять окружающих.
— Нет, да вы только послушайте… Как она со мной разговаривает! Ты вообще что здесь делаешь? Что делаешь тут с нами? Шпионишь? Я вот вчера подумала: может, тебя хозяева прислали вынюхивать и стучать… Знаю я, где ты живешь, и все такое прочее… Ты не из наших, так ведь? От тебя воняет богатством, воняет деньгами. Убирайся, надзирательница!
Остальные не вмешивались. Камилла пошла прочь, толкая перед собой тележку.
Она обернулась.
— На то, что говорит эта, мне плевать — я ее презираю… А вот вы… Дуры несчастные, я ведь ради вас разоряюсь, чтобы она перестала вас унижать… И благодарности не жду — засуньте ее сами знаете куда! Но сортиры помыть могли бы и помочь: если кто не заметил, я у вас главный и единственный чистильщик унитазов…
Мамаду издала странный звук и сплюнула к ногам Жози шлепнулся чудовищный сгусток слюны и мокроты. Потом она подхватила ведро, раскачала его и шлепнула Камиллу по заднице.
— Откуда это у девки с такой маленькой попкой взялся такой большой рот? Удивляюсь я на тебя…
Выпустив пар, все наконец разошлись. На Самию Камилле было плевать. А вот с Кариной дело обстояло сложнее… Ей нравилась девушка, ненавидящая свое настоящее имя Рашида, и лизавшая задницу фашизоидной сучке. Эта малышка далеко пойдет…
С этого дня расклад изменился. Дебильная работа и тошнотворная атмосфера — это уж слишком…
Разойдясь с коллегами, Камилла, как это ни странно, обрела друга… Мамаду теперь поджидала ее у метро и работала с ней в паре. Впрочем, работала за двоих Камилла, а негритянка при сем присутствовала. Нет, она не отлынивала, боже упаси, но проку от нее не было никакого. Она была такой огромной и толстой, что тратила четверть часа на работу, которую Камилла легко делала за две минуты. Многострадальные кости Мамаду с трудом носили ее чудовищные ляжки, гигантские груди и гипертрофированное сердце. Скелет артачился, и в этом не было ничего удивительного.
— Ты должна похудеть, Мамаду…
— Что да, то да… А ты-то сама когда придешь к нам на цыпленка? — всякий раз отбрехивалась та.
Камилла предложила ей сделку: я буду работать, а ты в это время со мной разговаривать.
Она не думала, что тем самым выпустит джина из бутылки… Детство в Сенегале, море, пыль, маленькие козочки, птицы, нищета, девять братьев и сестер, старый белый отец, который вынимал свой стеклянный глаз, чтобы повеселить их, приезд во Францию в 72-м вместе с братом Леопольдом, помойки, неудачный брак, муж, впрочем, вполне милый, дети, невестка, которая весь день торчит в «Тати», пока она корячится на работе, сосед, который снова наложил кучу, на этот раз — на лестнице, веселье, неприятности, ее кузина Жермена — она повесилась в прошлом году, и две ее чудные дочки-близняшки остались сиротками, голландский батик, кулинарные рецепты и миллион других историй, которые Камилла готова была слушать до бесконечности. Ей больше не нужно было читать «Courrier International», «Senghor» или местный выпуск «Parisien», достаточно было поусерднее драить пол и слушать во все уши. А если мимо проходила Жози — бывало это нечасто, — Мамаду делала вид, что орудует тряпкой, а когда потное облако плыло дальше, распрямлялась.
Одно признание следовало за другим, и Камилла решилась задать более откровенные вопросы. Коллега рассказывала ей ужасные вещи — во всяком случае, они казались таковыми Камилле — с обезоруживающей беспечностью.
— Но как же ты управляешься? Как держишься? С этим адским распорядком дня…
— Та-та-та… Не рассуждай о том, чего не понимаешь. Ад куда страшнее… Ад — это когда ты больше не можешь видеть тех, кого любишь… Все остальное не считается… Мне сходить за чистыми тряпками?
— Ты запросто найдешь работу поближе к дому… Твои дети не должны оставаться одни по вечерам, никогда не знаешь, что может случиться…
— За ними присматривает невестка.
— Но ведь ты говоришь, что на нее нельзя положиться…
— Иногда можно.
— Touclean — большая фирма, я уверена, у нее есть другие объекты… Хочешь, я тебе помогу? Напишу в отдел кадров? — спросила Камилла, разгибаясь.
— Нет. Ничего не делай, несчастная! Жози есть Жози, но она на многое закрывает глаза… Я толстая и болтливая, и эта работа для меня — жуткое везение… Помнишь, осенью нас осматривал глупый молодой докторишка? Так вот, он грозился, что не подпишет мне разрешение, говорил «Ваше сердце утонуло под жиром»… А Жози все уладила, и ты не лезь, ладно?
— Постой… Мы об одной и той же Жози говорили? О тупой хамке, которая всегда обращается с тобой как с куском дерьма?
— О той самой! — расхохоталась Мамаду. — Я с другой не знакома. Хвала всем богам!
— Да ты же сама ее только что обложила по полной программе!
— Когда это я ее обкладывала? — взвилась Мамаду. — Я бы себе такого ни за что не позволила.
Камилла молча освобождала бумагорезку. Жизнь — тот еще фокусник, любит доставать кроликов из шляпы…
— Но ты все равно очень милая… Приходи как-нибудь вечером к нам домой — брат наколдует тебе сладкую жизнь, любовь и кучу детишек.
— Пфф…
— Что это за «пфф»? Разве ты не хочешь малышей?
— Нет.
— Не говори так, Камилла. Накличешь беду…
— Чего ее кликать — она уже здесь…
Негритянка бросила на нее негодующий взгляд.
— Тебе должно быть стыдно говорить такие вещи… У тебя есть работа, дом, две руки, две ноги, родная страна, возлюбленный…
— Чего?
— Ах! Ах! Ах! Она не понимает! Думаешь, я не видела тебя с Нурдином? — злорадно поинтересовалась Мамаду. — Не слышала, как ты нахваливаешь его жирного пса? Может, тебе кажется, что у меня и глаза заплыли жиром, а?
Камилла покраснела.
Чтобы доставить Мамаду удовольствие.
А Нурдин этим вечером был взвинчен до предела и туже, чем обычно, затянут в комбинезон поборника справедливости. Нурдин науськивал собаку и воображал себя инспектором Гарри…
— Что еще случилось? — поинтересовалась Мамаду. — Чем это твой теленок так недоволен?
— Не знаю, но что-то не так… Идите, девочки… Здесь может быть опасно…
Для полноты счастья Нурдину не хватало только автомата — рейбана или калаша…
— Идите отсюда, кому сказал!
— Эй, успокойся, — ответила она, — не возбуждайся так…
— Дай мне делать мою работу, жирдяйка! Я ведь тебя не учу метлу держать!
Н-да… Гони природу в дверь…[41]
Камилла спустилась вместе с Мамаду в метро, дождалась, когда негритянка сядет в поезд, снова вышла на улицу, несколько раз обошла квартал и наконец отыскала его. Он сидел, прислонившись спиной к стеклу витрины, собака спала у него на коленях.
Он поднял глаза, но узнал ее не сразу.
— Это ты?
— Да.
— И еду ты приносила?
— Да.
— Ну спасибо…
— …
— Тот псих вооружен?
— Понятия не имею…
— Что ж, ладно… Пока…
— Если хочешь, покажу место, где можно переночевать…
— Пустующая квартира?
— Что-то в этом роде…
— Там кто-нибудь есть?
— Никого…
— Далеко?
— У Эйфелевой башни…
— Нет.
— Как хочешь…
Она не сделала и трех шагов, когда перед сгорающим от нетерпения Нурдином остановилась полицейская машина. Он догнал ее в самом начале бульвара.
— Что ты хочешь взамен?
— Ничего.
Метро исключается. Они дошли пешком до остановки вечернего автобуса.
— Иди первый, а собаку оставь мне… Тебя он с ней не пустит… Как зовут твоего пса?
— Барбес…[42]
— Там я его нашел…
Она взяла собаку на руки и лучезарно улыбнулась шоферу. Деваться тому было некуда.
Они устроились на заднем сиденье.
— Какой он породы?
— А разговаривать обязательно?
— Нет.
— Я повесила замок, но это для видимости… Вот, держи ключ. И не теряй, другого у меня нет…
Она толкнула дверь и спокойно добавила:
— В коробках остались кое-какие продукты… Рис, томатный соус, галеты… Там одеяла. Здесь батарея… Не включай на полную мощность, пробки вылетят… На лестничной клетке сортир — «очко». Как правило, он в твоем единоличном пользовании… Я говорю «как правило», потому что слышала шум напротив, но ни разу никого не видела… Так… Что еще? Ах да! Я когда-то жила с наркоманом и знаю, как все будет. Знаю, что однажды — может, даже завтра — ты исчезнешь и вынесешь все, что здесь имеется. Знаю, что попытаешься толкнуть украденное, чтобы заплатить за «улет». Радиатор, плитку, матрас, сахар, салфетки — все… Ладно… Я это знаю. Единственное, о чем я прошу, — веди себя тихо. Это не моя квартира… Не создавай мне трудностей… Если завтра я найду тебя здесь, то скажу консьержке, что сама тебя привела, чтобы избежать заморочек. Вот так.
— Кто это нарисовал? — спросил он, кивнув на изображение-обманку — огромное распахнутое окно с видом на Сену и сидящей на перилах балкона чайкой.
— Я…
— Ты здесь жила?
— Да.
Барбес, недоверчиво обнюхивавший углы, успокоился и свернулся калачиком на матрасе.
— Я пошла…
— Эй…
— Да?
— Почему?
— Потому что со мной произошло в точности то же самое… Я была на улице, и один человек привел меня сюда…
— Я надолго не останусь…
— Мне наплевать. Ничего не говори. В любом случае вы никогда не говорите правду…
— Я наблюдаюсь в Мармоттане…
— Конечно… Пока… Хороших снов…
9
Три дня спустя мадам Перейра торжественно выплыла из-за газовой занавески и окликнула ее в холле:
— Скажите-ка, мадемуазель…
Черт, недолго музыка играла. Да отвяжись ты… Вспомни рождественские пятьдесят евро…
— Добрый день.
— Да-да, здравствуйте, мадемуазель…
Лицо консьержки пылало праведным гневом.
— Тот поросенок, он ваш друг?
— Я не понимаю, о ком вы…
— Мотоциклист.
— А… Да. — Камилла облегченно вздохнула. — Какая-то проблема?
— Не одна — пять! Этот мальчик начинает меня раздражать! Нет, вы только подумайте! Идемте, я вам покажу!
Камилла потащилась за ней во двор.
— Ну?
— Я… Я ничего не вижу…
— Масляные пятна…
В сильную лупу на асфальте действительно можно было бы разглядеть пять черных капелек…
— Механизмы — это очень красиво, но от них много грязи, передайте вашему другу, чтобы перестал пачкать во дворе, моя собака не любит делать свои дела на газету, ясно?
Решив эту проблему, она смягчилась. Позволила себе прокомментировать погоду: «Очень здоровая температура! Хороша против микробов!» Высказалась на тему блестящих латунных ручек: «Красиво, что и говорить… Но чтобы их начистить!» Посетовала насчет собачьих какашек, налипающих на колеса сумок-тележек… Пожалела даму с шестого этажа: бедняжка только что потеряла мужа! Она совершенно успокоилась.
— Госпожа Перейра…
— Да?
— Не знаю, заметили вы или нет, но я приютила у себя на восьмом друга…
— Бросьте, бросьте, я в чужие дела не лезу! Люди появляются, люди исчезают… Не скажу, что все понимаю, но…
— Я имею в виду парня с собакой…
— Венсана?
— Ну…
— Венсана! Того, у которого СПИД и грифон?[43]
Камилла онемела.
— Он сам ко мне пришел вчера — Пикуш весь изгавкался из-за двери, ну, мы и познакомили наших зверюшек… Знаете, как это у них бывает: обнюхают друг другу задницы и успокаиваются… Почему вы так странно на меня смотрите?
— С чего вы взяли, что у него СПИД?
— Иисус Милосердный, да он сам мне сказал! Мы с ним выпили портвейна… Кстати, не хотите стаканчик?
— Нет… нет… Спасибо…
— Я ему посочувствовала, не повезло бедняжке… Но сейчас ведь это научились хорошо лечить… Придумали новые лекарства…
Она так глубоко задумалась, что забыла о лифте. Что означает вся эта хренота? Почему тряпка не с тряпками, а салфетки не с салфетками?
Жизнь была проще, когда ей приходилось переваривать только собственные булыжники… Не говори так, идиотка…
Ты права. Не буду.
— Что происходит?
— Что-что… Взгляни на мой свитер… — бушевал Франк. — Все эта гребаная машина! Черт, как я его любил… Посмотри! Нет, ты посмотри! Он стал совсем крошечным!
— Подожди, я отрежу рукава, и ты подаришь его консьержке для ее крысы…
— Давай, смейся. Новенький Ральф Лорен…
— Вот я и говорю — ей понравится! Хотя она и так тебя обожает…
— Да ну?
— Она только что сказала мне: «До чего гордый вид у вашего друга на его прекрасном мотоцикле!»
— Врешь!
— Чтоб я сдохла!
— Ладно, ладно, режь… Занесу по дороге…
Камилла кусала губы, чтобы не расхохотаться, и мастерила муфточку для Пикуша.
— Предупреждаю, счастливчик, тебе грозит поцелуй…
— Не путай…
— Где Филу?
— Хочешь сказать Сирано? На занятиях, в театре…
— Правда?
— Видела бы ты его… Он снова переоделся в бог-его-знает-кого… Длинный плащ и все такое…
Они смеялись.
— Я тебя обожаю…
— Я тебя тоже…
Она отправилась готовить себе чай.
— Хочешь?
— Нет, спасибо… — Он покачал головой. — Мне пора. Скажи-ка…
— Что?
— Не хочешь проветриться?
— Что?
— Когда ты в последний раз сбегала из Парижа?
— Вечность назад…
— В воскресенье забивают свинью, поедешь со мной? Уверен, тебе будет интересно… В смысле рисунков, понимаешь?
— Где состоится действо?
— У одних друзей, в Шер…
— Не знаю…
— Да ладно тебе! Поедем… На это правда стоит посмотреть… Однажды — очень скоро — все это исчезнет, как не бывало…
— Я подумаю.
— Вот-вот, подумай. Это твоя работа — думать. Где мой свитер?
— Вот… — Камилла показала ему изумительный бледно-зеленый чехол для шавки консьержки.
— Черт… Ральф Лорен… Я сдохну от злости, клянусь тебе…
— Брось… Заимеешь двух верных друзей…
— Блин, да эта пучеглазая моська и так все время ссыт на мой мотоцикл!
— Не волнуйся, все будет хорошо, — фыркнула она, придерживая для него дверь… — Та, та, уферяю фас, у него ошен гортый вит на этом мотоцикле…
Камилла выключила чайник, взяла свой блокнот, уселась перед зеркалом и наконец-то рассмеялась. Как сумасшедшая. Как девчонка. Она воображала себе сцену: самодовольный простофиля небрежно стучится в дверь привратницкой, держа в руках серебряный поднос с фетровой муфточкой и парой собачьих башмачков… Господи! До чего же это здорово — смеяться! До чего здорово… Волосы у нее разлохматились, и она нарисовала свои вихры, и свои ямочки, и свою глупую ухмылку, и подписала: Камилла, январь 2004-го, а потом приняла душ и решила, что поедет с ним.
Она его должница…
Послание на мобильнике. Мать… О нет, только не сегодня… Чтобы стереть послание, нажмите на «звездочку». Хорошо. Нажмем.
Остаток дня она провела наедине с музыкой, своими сокровищами и коробкой акварели. Курила, ела, облизывала кунью кисточку, смеялась сама с собой и недовольно скривилась, поняв, что пора отправляться на работу.
«Ты хорошо расчистила площадку, — говорила она себе, направляясь к метро, — но работа не окончена, так? Ты ведь не остановишься?»
Я делаю, что могу, делаю, что могу…
Действуй, тебе оказывают доверие.
Нет, нет, не нужно, от этого у меня начинается стресс.
Да ладно тебе… Давай поторопись. Ты сильно опаздываешь…
10
Филибер впал в отчаяние. Он как пришитый таскался за Франком по квартире и уговаривал:
— Это неразумно. Вы едете слишком поздно… Через час совсем стемнеет… Будет очень холодно… Нет, это полное безрассудство… Поезжайте за… завтра утром…
— Завтра утром забивают свинью.
— Ну чт… что за дикая идея! Ка… Камилла, — он ломал руки, — ос… останься со мной, я поведу тебя в Ча… в Чайный дворец…
— Да все будет в порядке, — рыкнул Франк, засовывая зубную щетку в носки, — мы же не на край света едем… Час дороги — и мы на месте…
— Бо… боже, нне… не говори так… Ты… ты снова пом… помчишься ка… как безумный…
— Да не помчусь я…
— Помчишься, я те… я ттебя… знаю…
— Кончай, Филу! Я верну ее тебе невредимой, клянусь… Идешь, мисс?
— О… Я… Я…
— Ты — что?! — Франк вышел из себя.
— У меня… в целом мире… никого, кроме вас, нет… Наступила тишина.
— Приехали-приплыли… Поверить не могу… Вступают скрипки…
Камилла встала на цыпочки, чтобы поцеловать его.
— У меня тоже, кроме тебя, никого нет… Не волнуйся…
Франк вздохнул.
— Ну за какие грехи я попал в компанию с этими шутами гороховыми? Что за мелодраму вы мне тут устраиваете?! Мы не на войну отправляемся, черт побери! Нас не будет всего двое суток!
— Я привезу тебе хороший стейк, — пообещала Камилла, садясь в лифт.
Двери закрылись.
— Эй…
— Что?
— Не бывает свиных стейков…
— Неужели?
— Вот тебе и «неужели».
— А что тогда есть?
Он закатил глаза.
11
У Орлеанских ворот он съехал на обочину и попросил ее слезть.
— Погоди, кое-что не так…
— Что?
— Когда я наклоняюсь, ты должна наклоняться вместе со мной.
— Уверен?
— Ну конечно, я уверен! Не будешь повторять мои движения, попадем в неприятности!
— Но… Я думала, что, отклоняясь в другую сторону, держу равновесие…
— Черт, Камилла… Не мне давать тебе урок физики, но дело тут в оси гравитации, понимаешь? Если наклоняться одновременно, лучше сцепление с асфальтом…
— Уверен?
— Да. Наклоняйся вместе со мной. И доверяй мне…
— Франк…
— Ну что еще? Боишься? Еще не поздно поехать на метро.
— Мне холодно.
— Уже?
— Да.
— Так… Отпусти ручки и прижмись ко мне… Приклейся и засунь ладони под куртку…
— Ладно.
— Эй…
— Что?
— Рук не распускай, ясно? — насмешливо добавил он и с сухим щелчком опустил козырек ее шлема.
Ровно через сто метров она снова замерзла, на автомагистрали обледенела, а когда они въехали на двор фермы, не смогла разжать рук.
Он помог ей слезть и довел до двери.
— А, вот и ты… Что это ты нам привез?
— Несчастную девицу.
— Входите, да входите же, говорю!.. Жаннин! Это Франк с подружкой…
— Ах, бедняжка… — запричитала хозяйка. — Да что ты с ней такое сделал? Боже… Ну не кошмар ли, а? Она же вся синяя… Эй, подвиньтесь… Жан-Пьер! Подставь стул к камину!
Франк опустился перед ней на колени.
— Эй, нужно снять пальто…
Она не реагировала.
— Подожди, я помогу… Ну-ка, давай сюда ноги…
Он снял с нее ботинки и носки — три пары!
— Вот так… А теперь верх…
Она так одеревенела, что он ужасно намучился, выдергивая ее руки из рукавов… Ничего, ничего… Ах ты, маленькая моя сосулечка…
— Черт! Дайте же ей чего-нибудь горячего! — хором закричали присутствующие.
Она снова стала центром всеобщего внимания и притяжения.
Вопрос на миллион: как разморозить парижанку, не разбив ее на куски?
— У меня есть горячие почки! — громогласно объявила Жаннин.
В комнате повеяло паникой. Положение спас Франк.
— Нет-нет, я сам… У вас остался бульон? — спросил он, поднимая крышки на кастрюлях.
— Вчера варили курицу.
— То что надо… Я займусь… А вы пока налейте ей выпить.
Камилла лакала бульон, и на ее лицо возвращались краски.
— Тебе лучше?
Она благодарно кивнула.
— За что?
— Ты второй раз кормишь меня самым вкусным бульоном на свете…
— Не боись, во второй, но не в последний… Сядешь с нами за стол?
— А можно мне остаться у камина?
— Конечно! — закричали остальные. — Оставь ее в покое! Мы закоптим ее, как окорок!
Франк нехотя встал.
— Можешь пошевелить пальцами?
— Ну…да…
— Ты должна рисовать, поняла? Я буду для тебя готовить, а ты рисуй… Никогда не останавливайся, ясно?
— И сейчас?
— Я все-таки не садист… Не сейчас, а вообще, всегда…
Она закрыла глаза.
— Идет.
— Хорошо… Давай стакан, налью тебе еще…
И Камилла постепенно оттаяла. Когда она наконец присоединилась к сотрапезникам, ее щеки горели румянцем.
Она ничего не понимала в их разговоре и просто смотрела на их восхитительные рожи и улыбалась до ушей.
— Ну что… По последней — и спать! Завтра всем рано вставать, детки! Гастон прибудет к семи…
Все начали подниматься.
— Кто такой Гастон?
— Забойщик, — прошептал Франк, — увидишь завтра… Тот еще тип… Что-то с чем-то…
— Вот, это здесь… — сказала Жаннин. — Ванная напротив, и я положила на стол чистые полотенца. Нравится?
— Просто супер, — ответил Франк. — Блеск… Спасибо…
— Не выдумывай, малыш… При чем тут спасибо… Сам знаешь, мы ужасно рады тебя видеть… А как Полетта?
Он наморщил нос.
— Ладно, не расстраивайся… — она сжала его руку. — Все наладится, вот увидишь…
— Вы бы ее не узнали, Жаннин.
— Не стоит об этом, я же сказала… Ты в отпуске, расслабься…
Когда хозяйка ушла, закрыв за собой дверь, Камилла заволновалась.
— Эй! Тут одна кровать!
— Естественно! Это деревня, а не гостиница «Ибис»!
— Ты им сказал, что мы парочка? — возмутилась Камилла.
— Вовсе нет! Сообщил, что приеду с подружкой, только и всего!
— Так, давай разберемся…
— В чем это мы будем разбираться? — он занервничал.
— Подружка — это девушка, с которой ты спишь. Господи, о чем я только думала!
— Ну ты и зануда…
Он сидел на кровати, пока она разбирала вещи.
— Это впервые…
— Что?
— Я впервые привожу сюда кого-то.
— Уж конечно. Забой свиньи — не самое прелестное зрелище на свете…
— Свинья тут ни при чем. Как и ты. Это…
— Ну что это?
Франк улегся поперек кровати и уставился в потолок.
— У Жаннин и Жан-Пьера был сын… Фредерик… Потрясающий парень… Мой кореш… Единственный друг, который был у меня в жизни… Мы вместе ходили в школу гостиничного хозяйства… Если бы не он, я бы ничему не научился… Не знаю, где бы я был сейчас, но… В общем… Он погиб десять лет назад… Автомобильная авария… Какой-то придурок не остановился на знак… Ну вот… Я, конечно, не Фред, но пытаюсь… Приезжаю каждый год… Свинья — предлог… Они смотрят на меня — и что видят? Воспоминания, слова, лицо их мальчика, каким оно было в двадцать лет. Жаннин, она все время до меня дотрагивается, тискает… Зачем, по-твоему? Да просто я — живое доказательство, что он все еще здесь… Уверен, она постелила нам свои лучшие простыни и сейчас стоит на верхней ступеньке лестницы, вцепившись в перила…
— Это его комната?
— Нет. Та комната закрыта…
— Так зачем же ты меня привез?
— Чтобы ты рисовала, и потом…
— Да?
— Не знаю, захотелось…
Он фыркнул.
— А насчет спанья не волнуйся… Мы положим матрас на пол, а я посплю на сетке… Договорились, принцесса?
— Договорились.
— Смотрела «Шрек»? Мультик?
— Нет, а что?
— Ты похожа на принцессу Фиону… Только она покрепче, конечно…
— Конечно.
— Давай… Помоги мне. Эти деревенские матрасы весят тысячу тонн…
— Ты прав, — простонала она. — Чем он набит?
— Поколения усталых крестьян.
— Веселенький ответ…
— Ты не будешь раздеваться?
— Да я уже разделась… Я в пижаме, не видишь?
— Останешься в свитере и носках?
— Да.
— Я гашу?
— Конечно!
— Ты спишь? — спросила она через несколько минут.
— Нет.
— О чем ты думаешь?
— Ни о чем.
— О молодости?
— Может быть… Ни о чем.
— Тебе не хочется вспоминать свою молодость?
— Она мало что стоила…
— Почему?
— Черт! Если начну рассказывать, до утра не закончу…
— Франк…
— Да?
— Что с твоей бабушкой?
— Она старая… И осталась совсем одна… Всю жизнь бабушка спала в такой же широкой, как эта, кровати, на матрасе, набитом шерстью, с распятием в изголовье, а сейчас умирает в мерзкой клетке…
— Она в больнице?
— Нет, в доме престарелых…
|
The script ran 0.011 seconds.
Поделиться:
