1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
– Да, - наконец откликнулся элсверианин. - Мы чувствуем себя отрезанными от всей Галактики. Ну, и у нас есть свои обычаи. Каждый человек на Элсвере занимает собственную нишу. Появление незнакомца, не принадлежащего к определенной касте, вносит сумятицу. 
   
– Кастовая система не отличается гибкостью. 
   
– Это так, - поспешно согласился Блей, - но она обеспечивает определенную устойчивость. У нас существуют строгие правила заключения браков и жесткое наследование профессии. Каждый мужчина, женщина и ребенок знают свое место, принимают его и уверены в том, что их тоже признают и принимают. У нас практически не бывает неврозов или умственных расстройств. 
   
– Значит, у вас нет неудачников? - спросил Ламорак. 
   
Блей открыл рот, явно намереваясь ответить отрицательно, но вдруг осекся. На лбу его обозначилась глубокая морщина, Помолчав, он произнес: 
   
– Я постараюсь все организовать, доктор. А пока вам следует воспользоваться случаем и хорошенько выспаться. 
   
Они поднялись и вышли из комнаты, в дверях Блей вежливо пропустил землянина вперед. 
   
После разговора с Блеем у Ламорака остался гнетущий осадок. Похоже, дела тут идут не лучшим образом. 
   
Местная пресса еще больше усилила это ощущение. Он внимательно изучил ее перед сном, движимый поначалу простым любопытством. Восьмистраничная газета была напечатана на синтетической бумаге. Четверть всех материалов составляла персональная хроника: рождения, смерти, данные о расширении сферы обитания (не площади, а объема!). Остальное отводилось под научные очерки, образовательные статьи и беллетристику. Новостей, в привычном Ламораку виде, не было вообще. 
   
К ним можно было условно отнести одно сообщение, поражающее своей незавершенностью. 
   
За маленьким заголовком "Требования не изменились" шел следующий текст: "Со вчерашнего дня ситуация не изменилась. Главный Советник после второй встречи объявил, что его требования неразумны и не могут быть выполнены ни при каких обстоятельствах". 
   
Затем в скобках и другим шрифтом было напечатано следующее заявление: "Издатели данной газеты согласны, что Элсвер не может и не должен плясать под его дудку, что бы ни случилось". 
   
Ламорак перечитал заметку трижды. Его отношение. Его требования. Его дудка. 
   
Чье? 
   
В ту ночь он спал тревожно. 
   
На следующий день ему было не до газет, но время от времени он невольно вспоминал эту заметку. 
   
Сопровождавший его на протяжении всей экскурсии Блей был еще более сдержан. 
   
На третий день (весьма условно определенный по земной суточной схеме) Блей остановился в одном месте и объявил: 
   
– Ну вот. Этот уровень полностью занят химическими производствами. Интереса он не представляет... 
   
Советник повернулся чуть поспешнее, чем следовало, и Ламорак схватил его за руку: 
   
– А что производят на этом уровне? 
   
– Удобрения. Необходимую органику, - коротко ответил Блей. 
   
Ламорак удерживал его на месте, пытаясь получше разглядеть место, которое Блей так торопился покинуть. Взгляд уперся в близкий горизонт, тесные здания, камни и перекрытия между уровнями. 
   
– Скажите, вон там... разве это не частное владение? поинтересовался Ламорак. 
   
Блей даже не взглянул в указанном направлении. 
   
– По-моему, это самое большое жилище из всех, что мне доводилось здесь видеть, - сказал Ламорак. - Почему оно находится на фабричном уровне? 
   
Это было любопытно само по себе. Он уже отметил, что на Элсвере все уровни четко подразделялись на жилые, промышленные и сельскохозяйственные. 
   
Землянин обернулся и позвал: 
   
– Советник Блей! 
   
Советник решительно удалялся, и Ламораку пришлось догонять его чуть ли не бегом. 
   
– Что-то не так, сэр? 
   
– Простите, я веду себя невежливо, - пробормотал Блей. - Я знаю. Есть проблемы, требующие немедленного решения... - Он продолжал быстро шагать в неизвестном Ламораку направлении. 
   
– Это касается его требований? 
   
Блей застыл как вкопанный. 
   
– А вам что об этом известно? 
   
– Не больше, чем я сказал. Вычитал в газете. 
   
Блей произнес что-то неразборчивое. 
   
– Рагусник, - произнес Ламорак. - Что это такое? 
   
Блей тяжело вздохнул. 
   
– Полагаю, я должен вам объяснить. Все это унизительно и чрезвычайно запутанно. Совет полагал, что вопрос будет быстро улажен и не должен никоим образом коснуться вашего визита. Вам ничего не положено знать и не о чем тревожиться. Но прошла уже почти неделя. Я не представляю себе развития событий, однако, учитывая, как все складывается, полагаю, что вам следует уехать. Человеку из другого мира нет смысла рисковать жизнью. 
   
Землянин недоверчиво улыбнулся: 
   
– Рисковать жизнью? В таком маленьком, благоустроенном мире? Не верю. 
   
– Постараюсь объяснить, - произнес Советник. - Считаю, что я должен это сделать. - Он отвернулся. - Как я уже говорил, все на Элсвере должно перерабатываться и вновь идти в дело. 
   
– Да. 
   
– В том числе и... человеческие отходы. 
   
– Естественно, - кивнул Ламорак. 
   
– Вода отсасывается из них путем дистилляции и абсорбции. Оставшееся перерабатывается на удобрения. Часть идет на сырье для органики и сопутствующих продуктов. Перед вами фабрики, где совершается данный процесс. 
   
– И?.. - В первые минуты на Элсвере Ламорак испытывал определенные трудности при употреблении воды: он прекрасно отдавал себе отчет, откуда она берется; потом ему удалось справиться с этим чувством. Даже на Земле вода добывается из всякой дряни. 
   
С трудом преодолевая себя, Блей произнес: 
   
– Игорь Рагусник - это человек, отвечающий за промышленную переработку отходов. Этим занимались его предки с момента колонизации Элсвера. Одним из первых поселенцев был Михаил Рагусник и он... он... 
   
– Отвечал за переработку нечистот. 
   
– Да. Дом, на который вы обратили внимание, принадлежит Рагуснику. Это самый роскошный и благоустроенный дом на планетоиде. Рагусник пользуется привилегиями, недоступными большинству из нас, но... - с неожиданной страстью Советник закончил: - Мы не можем с ним договориться! 
   
– Что? 
   
– Он потребовал полного социального равенства. Настаивает на том, чтобы его дети воспитывались вместе с нашими, а наши жены посещали... О! - простонал он с нескрываемым отвращением. 
   
Ламорак подумал о газетной статье, в которой даже не рискнули напечатать имя Рагусника и объяснить суть его требований. 
   
– Полагаю, из-за профессии он считается отверженным. 
   
– Естественно. Человеческие нечистоты и... - Блей не находил нужных слов. Помолчав, он сказал уже спокойнее: - Как землянин, вы все равно не поймете. 
   
– Думаю, пойму, как социолог. - Ламорак вспомнил об отверженных в древней Индии, людях, которые таскали трупы, и о пастухах свиней в древней Иудее. - Полагаю, Элсвер не пойдет на уступки, - заметил он. 
   
– Никогда, - энергично воскликнул Блей. - Никогда! 
   
– И что? 
   
– Рагусник угрожает остановить производство. 
   
– Другими словами, объявить забастовку. 
   
– Да. 
   
– Это может иметь серьезные последствия? 
   
– Воды и пищи нам хватит надолго. В этом смысле рециркуляция не имеет принципиального значения. Но нечистоты будут накапливаться и могут вызвать эпидемию. После многих поколений, выросших в условиях тщательного контроля за болезнями, у нас крайне низкая сопротивляемость инфекционным заболеваниям. Если вспыхнет эпидемия, мы начнем гибнуть сотнями. 
   
– И Рагусник об этом знает? 
   
– Разумеется. 
   
– Вы считаете, он способен осуществить свою угрозу? 
   
– Он совсем спятил. Он уже прекратил работу, отходы не перерабатываются с момента вашего прилета. - Мясистый нос Блея сморщился, словно пытаясь учуять запах экскрементов. 
   
Ламорак тоже невольно принюхался, но ничего не почувствовал. 
   
– Теперь вы понимаете, почему вам было бы лучше улететь. Конечно, нам унизительно предлагать вам такой выход. 
   
– Подождите, - остановил его Ламорак. - Зачем же спешить? С профессиональной точки зрения это чрезвычайно интересно. Могу ли я переговорить с Рагусником? 
   
– Ни при каких обстоятельствах! - с тревогой заявил Блей. 
   
– Но мне бы хотелось прояснить ситуацию. Здесь у вас уникальные социологические условия, которые невозможно воспроизвести ни в каком другом месте. 
   
– Как вы собираетесь с ним говорить? Вас устроит видеосвязь? 
   
– Это возможно? 
   
– Я запрошу согласие Совета, - пробормотал Блей. 
   
Члены Совета расселись вокруг Ламорака. На надменных лицах, застыла тревога. Блей старательно избегал смотреть Ламораку в глаза. 
   
Главный Советник, седой человек с иссеченным морщинами лицом и тощей шеей, мягким голосом произнес: 
   
– Если вам удастся его переубедить, мы будем вам очень признательны. Как бы то ни было, не дайте ему понять, что мы готовы пойти на уступки. 
   
Прозрачный занавес отгородил Ламорака от членов Совета. Он по-прежнему мог различать отдельных людей, но все внимание землянина было приковано к засветившемуся ровным светом экрану. 
   
Вскоре на нем появилась голова человека. Цвета были естественны, а изображение предельно четким. Сильная, темная голова, с массивным тупым подбородком и полными красными губами, образующими твердую горизонтальную линию. 
   
– Кто вы такой? - подозрительно поинтересовалось изображение. 
   
– Меня зовут Стив Ламорак. Я землянин. 
   
– Из другого мира? 
   
– Да. Я прилетел на Элсвер. Вы - Рагусник? 
   
– Игорь Рагусник, к вашим услугам, - насмешливо произнес голос с экрана. - Правда, никаких услуг не будет, пока ко мне и моей семье не начнут относиться как к людям. 
   
– Вы сознаете, какой опасности подвергаете Элсвер? Не исключена вспышка эпидемии. 
   
– Если они начнут относиться ко мне по-человечески, я управлюсь в двадцать четыре часа. Все зависит от них. 
   
– Похоже, вы образованный человек, Рагусник. 
   
– И?.. 
   
– Мне сказали, что вы пользуетесь всеми материальными благами. У вас лучший дом и лучшая на всем Элсвере одежда. Ваши дети получают лучшее образование. 
   
– Да, Но это достигается при помощи сервомеханизмов. Нам присылают девочек-сирот, которых мы воспитываем до того возраста, когда они становятся нашими женами. Они умирают от одиночества. Почему? - В голосе его проснулась неожиданная страсть: - Почему мы должны жить в изоляции, словно монстры? Почему мы не имеем права общаться с другими людьми? Разве мы не такие, как все? Разве у нас нет желаний и чувств? Разве мы не выполняем почетную и необходимую функцию? 
   
За спиной Ламорака послышался чей-то вздох. Рагусник тоже его услышал и заговорил громче: 
   
– Я вижу, там сидят люди из Совета. Ответьте мне, разве это не почетная и необходимая функция? Из ваших отходов делается пища для вас. Неужели человек, очищающий гадость, хуже тех, кто ее производит? Слышите, Советники, я не сдамся. Пусть весь Элсвер подохнет от эпидемии вместе со мной и моим сыном, но я не сдамся! Для моей семьи лучше умереть от болезни, чем жить так, как мы живем. 
   
– Вы ведь с самого рождения так живете? - перебил его Ламорак. 
   
– Ну и что? 
   
– Полагаю, вы к этому привыкли. 
   
– Ерунда! Какое-то время я с этим мирился. Мой отец всю жизнь прожил в смирении. Но я смотрю на своего сына, которому не с кем играть. У меня был брат, а у сына нет никого, и я не намерен больше терпеть. Мне надоел Элсвер и пустые разговоры! 
   
Динамик замолчал. 
   
Лицо Главного Советника пожелтело. 
   
– Рагусник окончательно рехнулся, - пробормотал он. - Не знаю, что с ним делать. 
   
Главный Советник отпил вина из бокала, и на его белые брюки упало несколько пурпурных капель. 
   
– Разве его требования не разумны? - спросил Ламорак. - Почему нельзя принять его в общество? 
   
В глазах Блея вспыхнула ярость. 
   
– Специалиста по дерьму? - Затем он пожал плечами: - Вы с Земли. 
   
Ламорак непроизвольно подумал о другом неприкасаемом, одном из классических героев средневекового карикатуриста Эла Каппа[6]. Его называли по-разному, в том числе и "запертым в нужнике". 
   
Он спросил: 
   
– Разве Рагусник непосредственно соприкасается с экскрементами? Я имею в виду физический контакт? Уверен, все делается при помощи различных механизмов. 
   
– Естественно, - проворчал Главный Советник. 
   
– В чем тогда состоят его обязанности? 
   
– Рагусник вручную настраивает эти машины. Заменяет неисправные узлы, в течение дня меняет режим работы, перестраивается на необходимое сырье... - Советник печально добавил: - Если бы у нас было место для размещения в десять раз более совершенного оборудования, все делалось бы автоматически, но мы не можем позволить себе такой бессмысленной роскоши. 
   
– Но даже в этом случае, - настаивал Ламорак, - все, что приходится делать Рагуснику, - это нажимать на кнопки, замыкать контакты и тому подобное, так? 
   
– Так. 
   
– В таком случае его работа не отличается от любой другой на Элсвере. 
   
– Вы не понимаете, - жестко произнес Блей. 
   
– Из-за таких условностей вы готовы рисковать жизнью своих детей? 
   
– У нас нет выбора, - отрезал Блей. Советник сказал это с такой мукой, что Ламорак понял, что выхода он действительно не видит. 
   
– Тогда сорвите забастовку, - презрительно пожал плечами Ламорак. - Заставьте его. 
   
– Каким образом? - взвился Главный Советник. - Кто согласится к нему прикоснуться или даже приблизиться? 
   
– Знаете ли вы, как управлять его оборудованием? - задумчиво поинтересовался Ламорак. 
   
– Я?! - зарычал Главный Советник и вскочил на ноги. 
   
– Я не имел в виду лично вас, - резко остановил его Ламорак. - Я употребил местоимение "вы" в неопределенном смысле. Сумеет кто-нибудь другой справиться с оборудованием Рагусника? 
   
Ярость постепенно сходила с лица Главного Советника. 
   
– Наверное, можно прочитать в справочниках... хотя, уверяю вас, я никогда этим не интересовался. 
   
– В таком случае способен ли кто-нибудь изучить технологию и подменить Рагусника, пока он не пойдет на уступки? 
   
– Да кто же на такое согласится? - воскликнул Блей. - Во всяком случае не я. Ни за что. 
   
Ламорак подумал о существовавших на Земле табу. Некоторые из них были столь же суровы. Ему пришли на ум каннибализм, инцест и богохульство в устах набожного человека. 
   
– Вы должны были предусмотреть замену для этой должности. А если бы он умер? 
   
– Тогда его место занял бы его сын или ближайший из родственников, - ответил Блей. 
   
– Что, если у него не оказалось бы взрослых родственников? Что, если вся его семья неожиданно погибнет? 
   
– Такого просто не может быть. Если бы существовала такая опасность, - добавил Главный Советник, - мы бы поместили к ним на воспитание ребенка или двух. Они бы научили их всей премудрости. 
   
– Ага. И как бы вы отбирали этих детей? 
   
– Среди тех, чьи матери умерли при родах. Так выбирается будущая невеста Рагусника. 
   
– В таком случае выберите его преемника сейчас, бросьте жребий, предложил Ламорак. 
   
– Это невозможно! Нет! - крикнул Главный Советник. - Как вам могла прийти в голову такая мысль? Когда мы выбираем ребенка, то он с детства готовится к этой жизни. Он не знает ничего другого. Вы же хотите обречь на рагусничество взрослого человека! Нет, доктор Ламорак, мы не звери! 
   
Не выходит, беспомощно подумал Ламорак. Не выходит. Если только... 
   
Он еще не мог заставить себя подумать об этом "если только". 
   
В ту ночь Ламорак почти не спал. Рагусник просил об элементарных проявлениях человечности. В противном случае тридцати тысячам элсвериан грозила смерть. 
   
С одной стороны, благополучие тридцати тысяч человек, с другой справедливые требования одной семьи. Неужели тридцать тысяч человек, поддерживающих подобную несправедливость, заслуживали гибели? Несправедливость по чьим меркам? Земли? Элсвера? И кто такой Ламорак, чтобы делать выводы? 
   
А Рагусник? Он готов обречь на смерть тридцать тысяч человек, которые всего-навсего воспринимали ситуацию так, как их научили, и ничего не могли в ней изменить. И детей, которые были вообще ни при чем. 
   
Тридцать тысяч с одной стороны; одна семья - с другой. 
   
Ламорак пришел к своему решению в полном отчаянии; рано утром он позвонил Главному Советнику. 
   
– Сэр, если вы найдете замену, Рагусник поймет, что у него больше нет шансов повлиять на ситуацию, и возобновит работу. 
   
– Замены быть не может, - устало вздохнул Главный Советник. - Я вам уже объяснял. 
   
– Вы не найдете замену среди элсвериан, но я не с Элсвера. Для меня все это не имеет никакого значения. Я его заменю. 
   
Поднялся страшный переполох. Ламорак не ожидал, что все так разволнуются. Никто не мог поверить, что он сказал это всерьез. 
   
Ламорак не побрился, после бессонной ночи его слегка мутило. 
   
– Ну конечно, я говорю серьезно. Каждый раз, когда Рагусник начнет вести себя подобным образом, вы без труда найдете ему замену. Подобного табу не существует ни в одном другом мире, и, если вы хорошо заплатите, у вас отбоя не будет от желающих подработать. 
   
(Ламорак знал, что предает зверски эксплуатируемого человека. Но он упрямо повторял: "Если не считать остракизма, с ним обращаются хорошо. Очень хорошо".) 
   
Ему предоставили справочники, и в течение шести часов он читал и перечитывал специальную литературу. Спрашивать было бесполезно. Никто на Элсвере понятия не имел об этой работе, все было в справочниках и все было крайне запутанно. От обилия деталей и подробностей голова шла кругом. 
   
"При загорании красной лампочки на ревуне спирометра стрелка гальванометра А-2 должна находиться в нулевом положении", - прочел Ламорак. 
   
– Ну и где этот ревун спирометра? - спросил он. 
   
– Там должно быть написано, - пробормотал Блей. 
   
Элсвериане угрюмо переглянулись и опустили головы, разглядывая кончики пальцев. 
   
Его оставили одного задолго до того, как он дошел до небольшого помещения, где находился рабочий пульт многих поколений Рагусников. Землянин получил подробные указания, где повернуть и на какой уровень выйти, но никто не вызвался его проводить. 
   
Он с трудом разбирался в обстановке, пытаясь по надписям и описаниям в справочнике определить нужные приборы и механизмы. 
   
Вот ревун спирометра, подумал Ламорак с мрачным удовлетворением. Аппарат имел полукруглый циферблат с многочисленными углублениями, в которых, очевидно, должны были светиться разноцветные лампочки. Тогда почему "ревун"? Этого Ламорак не знал. 
   
Где-то, думал землянин, накапливаются нечистоты, давят на заслонки и клапаны, ждут, когда их начнут обрабатывать сотней разных способов. Сейчас они просто накапливаются. Не без содрогания он поставил, как указывалось в справочнике, первый переключатель в положение "Начало процесса". За стенами и из-под пола послышалось ровное гудение. Он повернул рукоятку, и вспыхнули лампочки. 
   
Все свои действия он сверял со справочником, содержание которого помнил уже наизусть. С каждым щелчком приборов комната наполнялась светом, вспыхивали датчики, дергались стрелки индикаторов, и нарастал гул. 
   
Где-то в глубине цехов насосы погнали скопившиеся нечистоты по нужным трубам. 
   
Резкий сигнал заставил Ламорака вздрогнуть и вывел его из состояния болезненной концентрации. Это был вызов на связь, и он тут же включил телеприемник. 
   
На экране показалась голова Рагусника. В глазах его застыло изумление. 
   
– Вот, значит, как, - наконец пробормотал он. 
   
– Я не элсверианин, Рагусник; для меня это ничего не значит. 
   
– Тогда чего ты сюда полез? Зачем вмешиваешься? 
   
– Я на твоей стороне Рагусник, но иначе не могу. 
   
– Почему, если ты на моей стороне? Разве в твоем мире обращаются с людьми так, как они обращаются со мной? 
   
– Больше нет. Но даже если ты прав, нельзя забывать о тридцати тысячах человек, живущих на Элсвере. 
   
– Они бы уступили, ты все испортил. Это был мой последний шанс. 
   
– Они бы не уступили. К тому же ты в некотором роде победил. Они поняли, что ты возмущен. До сегодняшнего дня они и подумать не могли, что Рагусник может быть недоволен, что он может причинить неприятности. 
   
– Ну и что из того, что они это узнали? Теперь они всегда смогут пригласить человека из другого мира. 
   
Ламорак энергично замотал головой. Эта мысль не оставляла его последние горькие часы. 
   
– Они знают, а значит, начнут о тебе думать. Найдутся те, кто посчитает, что с человеком нельзя так обращаться. А если они начнут приглашать людей из других миров, вся Галактика узнает, что творится на Элсвере. Общественное мнение будет на твоей стороне. 
   
– И?.. 
   
– Все изменится. Когда вырастет твой сын, ситуация поменяется к лучшему. 
   
– Когда вырастет мой сын, - угрюмо повторил Рагусник. Щеки его ввалились. - А я мог добиться этого сейчас!.. Ладно, я проиграл. Я возвращаюсь к работе. 
   
Ламорак почувствовал непередаваемое облегчение. 
   
– Если вы придете сюда, сэр, я посчитаю за честь пожать вашу руку. 
   
Рагусник вскинул голову. В глазах его светилась мрачная гордость. 
   
– Ты обратился ко мне "сэр" и предложил пожать руку. Занимайся своими делами, землянин, и не суйся в мои. А руки я тебе не подам. 
   
Ламорак проделал обратный путь, радуясь тому, что кризис завершился, и испытывая одновременно глубокую депрессию. 
   
Дойдя до перегороженного коридора, он с удивлением остановился. Ламорак огляделся в поисках другой дороги, но тут откуда-то сверху прогремел голос: 
   
– Доктор Ламорак, вы меня слышите? Говорит Советник Блей. 
   
Ламорак вздрогнул и поднял голову. Казалось, голос доносился из динамика громкой связи, но он его не увидел. 
   
– Что случилось? - спросил он. - Вы меня слышите? 
   
– Слышу. 
   
Ламорак непроизвольно перешел на крик: 
   
– Что случилось? Здесь какая-то преграда. Возникли сложности с Рагусником? 
   
– Рагусник вернулся к работе, - ответил голос Блея. - Кризис завершился, вы должны готовиться к отлету. 
   
– К отлету? 
   
– К отлету с Элсвера. Вас уже ждут на корабле. 
   
– Подождите, - опешил Ламорак. - Я же не закончил исследование. 
   
– Ничем не могу помочь, - откликнулся Блей. - Вас проводят на корабль, сервомеханизмы доставят туда ваши вещи. Мы считаем... мы считаем... 
   
– Что вы считаете? - В голове Ламорака начало проясняться. 
   
– Мы считаем, что вам не следует общаться ни с кем из жителей Элсвера. Надеюсь, вы постараетесь избежать неловкости и больше сюда не прилетите. Мы готовы встретить ваших коллег, если вам необходима дополнительная информация. 
   
– Понятно, - глухо произнес Ламорак, Похоже, он сам стал Рагусником. Он прикоснулся к приборам, которые соприкасались с нечистотами. Он стал неприкасаемым. Он стал охотником за трупами, пастухом свиней, запертым в нужнике. 
   
– Прощайте, - сказал Ламорак. 
   
– Прежде чем мы вас отправим, доктор Ламорак... Спасибо вам от имени Совета Элсвера за помощь в разрешении кризиса. 
   
– Не стоит, - горько произнес Ламорак.
   
  
  
   
    
«…Вставьте шплинт А в гнездо Б…»
    
   
   
    
     
Insert Knob A in Hole B (1957)
     
Перевод: В. Постников
    
   
   
   
    
Из всех моих рассказов у этого самая необычная история. Причем он самый короткий из когда-либо написанных мною.
    
Произошло это приблизительно так. 21 августа 1957 года я принимал участие в дискуссии о средствах и формах пропаганды научных знаний, передававшейся по учебной программе Бостонского телевидения. Вместе со мной в передаче участвовали Джон Хэнсен, автор инструкции по использованию машин и механизмов, и писатель-фантаст Дэвид О. Вудбери.
    
Мы дружно сетовали на то, что большинство произведений научной фантастики, да и техническая литература тоже, явно не дотягивают до нужного уровня. Потом кто-то вскользь заметил насчет моей плодовитости. С присущей мне скромностью я весь свой успех объяснил невероятным обилием идей, исключительным трудолюбием и беглостью письма. При этом весьма опрометчиво заявил, что могу написать рассказ где угодно, когда угодно и в каких угодно – в разумных пределах – условиях. Мне тут же бросили вызов, попросив написать рассказ прямо в студии, перед направленными на меня камерами.
    
Я снисходительно согласился и приступил к рассказу, взяв в качестве темы предмет нашей дискуссии. Мои же оппоненты даже не помышляли, чтобы как– то облегчить мою задачу. Они то и дело нарочно обращались ко мне, чтобы втянуть в дискуссию и таким образом прервать ход моих мыслей, а я, будучи довольно тщеславным, продолжал писать, пытаясь в то же время разумно отвечать.
    
Прежде чем получасовая программа подошла к концу, я написал и прочитал рассказ (потому-то он, между прочим, такой короткий), и это был именно тот, который вы видите здесь под заглавием «…Вставьте шплинт А в гнездо Б…»
    
Впрочем, я немного смошенничал. (Зачем мне вам лгать?) Мы трое беседовали до начала программы, и я интуитивно почувствовал, что меня могут попросить написать рассказ об этой программе. Поэтому на всякий случай я несколько минут перед ее началом провел в раздумье.
    
Когда же они меня попросили-таки, рассказ уже более или менее сложился. Мне оставалось только продумать детали, записать и прочитать его. В конце концов в моем распоряжении было всего 20 минут.
   
   
   
Дейв Вудбери и Джон Хэнсен, неуклюжие в своих скафандрах, с волнением наблюдали, как огромная клеть медленно отделяется от транспортного корабля и входит в шлюз для перехода в другую атмосферу. Почти год провели они на космической станции А-5, и им, понятное дело, осточертели грохочущие фильтрационные установки, протекающие резервуары с гидропоникой, генераторы воздуха, которые надсадно гудели, а иногда и просто выходили из строя.
   
– Все разваливается, – скорбно вздыхал Вудбери, – потому что все это мы сами же и собирали.
   
– Следуя инструкциям, – добавлял Хэнсен, – составленным каким-то идиотом.
   
Основания для жалоб, несомненно, были. На космическом корабле самое дефицитное – это место, отводимое для груза, потому-то все оборудование, компактно уложенное, приходилось доставлять на станцию в разобранном виде. Все приборы и установки приходилось собирать на самой станции собственными руками, пользуясь явно не теми инструментами и следуя невнятным и пространным инструкциям по сборке.
   
Вудбери старательно записал все жалобы, Хэнсен снабдил их соответствующими эпитетами, и официальная просьба об оказании в создавшейся ситуации срочной помощи отправилась на Землю.
   
И Земля ответила. Был сконструирован специальный робот с позитронным мозгом, напичканным знаниями о том, как собрать любой мыслимый механизм.
   
Этот– то робот и находился сейчас в разгружающейся клети. Вудбери нервно задрожал, когда створки шлюза наконец сомкнулись за ней.
   
– Первым делом, – громыхнул Вудбери, – пусть он разберет и вновь соберет все приборы на кухне и настроит автомат для поджаривания бифштексов, чтобы они у нас выходили с кровью, а не подгорали.
   
Они вошли в станцию и принялись осторожно обрабатывать клеть демолекуляризаторами, чтобы удостовериться, что не пропадает ни один атом их выполненного на заказ робота-сборщика.
   
Клеть раскрылась!
   
Внутри лежали пятьсот ящиков с отдельными узлами… и пачка машинописных листов со смазанным текстом.
   
  
  
   
    
Современный волшебник
    
   
   
    
     
The Up-to-Date Sorcerer (1958)
     
Перевод: М. Гутов
    
   
   
   
    
Меня частенько (к огромному моему удивлению) обвиняют в том, что я пишу с юмором. О, я, конечно, пытаюсь, но очень осторожно, и мне долго казалось, что никто этого не замечает. 
    
Дело в том, что юмор не имеет четких критериев. Можно сочинить загадочный рассказ и не дотянуть до нормы; тогда у вас получится сравнительно загадочный рассказ. По аналогии, можно написать сравнительно романтический рассказ, сравнительно интересный, сравнительно жуткий и даже сравнительно научно-фантастический рассказы. 
    
Но что получится, если вам не удастся юмористический рассказ? Выйдет ли в результате нечто сравнительно смешное? Конечно, нет! Сравнительно смешное замечание, не совсем остроумная реплика и недостаточно ироничный эпизод на деле соответственно означают: скучное замечание, глупая реплика и нелепый эпизод. 
    
Так вот, стал бы я палить навскидку, имея перед собой цель размером с беличий глаз? Разумеется, нет! Я фантастически отважен, но я не идиот. 
    
Поэтому в своих рассказах я лишь изредка пытался острить и старался делать это очень мягко и ненавязчиво (как в "Здесь нет никого, кроме..." В тех редких случаях, когда я специально хотел написать смешную вещь, результат меня не удовлетворял. 
    
Поэтому я стараюсь, чтобы основной фон моих рассказов оставался суровым и мрачным (что вы, наверное, уже успели заметить). 
    
При этом я не могу совершенно отказаться от желания пошутить. Однажды по настоянию мистера Бушера я попробовал себя в пародии на Гилберта и Салливана и наконец (во всяком случае мне так показалось) попал в точку. Перечитав рассказ, я хохотал до упаду. 
    
Вот оно. Я нашел свое юмористическое амплуа. Для того чтобы писать смешно, мне надо было усвоить псевдовозвышенный викторианский стиль. Дальше все шло как по маслу. 
    
Только не подумайте, что я тут же ринулся в научную фантастику свежеоперившимся юмористом. Вовсе нет. Я стараюсь держать юмор на прежнем уровне и храню серьезность и мрачность. До сих пор у меня получалось неплохо. 
    
Как бы то ни было, с середины шестидесятых я взялся за серию юмористических статей для "ТВ гида", где практикую исключительно этот вид юмора. Мне статьи нравятся. (Временами приходится бесхитростно заявлять, что мне нравится собственная писанина. А почему бы и нет? Как можно тратить по семьдесят часов в неделю на писание и сопутствующее чтение и при этом еще не любить то, что пишешь? Оставьте!..) 
    
Ну и последнее, что касается "Современного волшебника"... Совершенно не обязательно вначале читать "Волшебника" Гилберта и Салливана, но, если вы его прочтете, мой рассказ покажется смешнее. 
   
   
   
Меня всегда удивляло, что Николас Найтли, будучи мировым судьей, оставался холостяком. Атмосфера его профессии просто предполагала супружество, даже не верилось, как ему до сих пор удавалось избежать сладких уз Гименея. 
   
Несколько дней назад я высказал это соображение в клубе за бокалом джина с тоником, и Николас со вздохом ответил: 
   
– Совсем недавно я едва не попался. 
   
– Вот как? 
   
– Очаровательная молодая девушка, ласковая, умная, чистая и поразительно страстная, способная разжечь огонь в сердце даже такого старого пня, как я. 
   
– Как же вы могли ее упустить? - спросил я. 
   
– У меня не было выбора, - кротко улыбнулся он, и его мягкая розовая физиономия, мягкие седые волосы и мягкие голубые глаза придали ему почти святое выражение. - Видите ли, это была скорее вина ее жениха... 
   
– Вот оно что. Она была помолвлена с другим? 
   
– ...и профессора Веллингтона Джонса, который, будучи эндокринологом, являлся также современным волшебником. По сути дела, вышло так... - Николас вздохнул, пригубил свой напиток и улыбнулся широко и добродушно, как человек, собирающийся сменить тему разговора. 
   
– Подождите, старина Найтли, - твердо сказал я. - Вы не можете так просто махнуть рукой на то, что юная соблазнительница сделала вам ручкой. 
   
Он поморщился моему каламбуру (который, должен признаться, стоил мне немалых усилий) и заказал еще порцию спиртного. 
   
– Некоторые детали, - произнес он наконец, - я узнал гораздо позже. 
   
Профессор Веллингтон обладал выдающимся носом, искренними глазами и удивительным даром заставлять одежду казаться на нем слишком большой. 
   
– Любовь, дорогие мои дети, - изрек он, - дело химии. 
   
Дорогие его дети на самом деле детьми ему вовсе не приходились, а были его студентами по имени Александр Декстер и Алиса Сэнгер. Судя по тому, как они прижимались друг к другу и держались за руки, Александр и Алиса приняли добрую порцию химикатов. На двоих им было около сорока пяти, количество прожитых лет распределялось почти поровну. 
   
Александр Декстер воскликнул: 
   
– Vive la chemie![7] 
   
Профессор Веллингтон осуждающе улыбнулся и добавил: 
   
– Или эндокринологии. В конечном итоге наши эмоции зависят от гормонов, поэтому не удивительно, что следует особо стимулировать чувство, которое мы называем любовью. 
   
– Это так не романтично, - пробормотала Алиса. - Я уверена, что мне не нужна никакая стимуляция. - Она преданно посмотрела на Александра. 
   
– Дорогая моя, - произнес профессор, - гормоны проникли в ваш кровеносный поток, и вы, как принято говорить, влюбились. А выделение оных было стимулировано... - будучи высокоморальным человеком, профессор запнулся, подбирая нужное слово, - факторами окружающей среды и прежде всего присутствием вашего молодого человека. Дальше все пошло по инерции. Я могу легко продублировать этот эффект. 
   
– Отлично, профессор! - с мягкой нежностью воскликнула Алиса. Мне будет очень приятно, если вам это удастся. - При этих словах она игриво стиснула руку Александра. 
   
– Я не собираюсь, - профессор кашлянул, скрывая смущение, - лично воспроизводить или дублировать условия, которые привели к образованию гормона. Я хотел сказать, что могу ввести вам уже готовый гормон. Хотите подкожно, хотите орально. Гормон является стероидом. Мне, видите ли, - тут профессор снял очки и гордо протер стеклышки, удалось получить его в чистом виде. 
   
– Вот это да! - Александр резко выпрямился. - И вы ничего никому не сказали? 
   
– Вначале я должен сам все изучить. 
   
– Выходит, - пролепетала Алиса, и ее очаровательные карие глазки засветились радостью, - вы можете заставить людей испытать неземное наслаждение и божественную нежность истинной любви при помощи... таблеток? 
   
– Да, я легко могу вызвать эмоции, которые вы описали столь слащавыми терминами. 
   
– Тогда почему вы этого не делаете? 
   
– Подожди, дорогая, - поднял руку Александр. - Тебе мешает твоя страстность. Наше счастье и предстоящая свадьба заставили тебя забыть о некоторых особенностях человеческого существования. Представь, что по ошибке этот гормон примет женатый человек... 
   
– Позвольте мне сразу, объяснить, - несколько высокопарно провозгласил профессор, - мой гормон, или, как я его называю, аматогенический состав... (Профессор, как и многие практические ученые, весьма ценил изысканную красоту классической филологии.) 
   
– Назовите его лучше любовным зельем, - томно вздохнула Алиса. 
   
– Мой кортикальный аматогенический состав, - строго повторил профессор Джонс, - не действует на женатых людей. Гормон теряет свои свойства, если на него влияют посторонние факторы, а семейное положение является, безусловно, фактором, отрицательно воздействующим на любовь. 
   
– Я тоже об этом слышал, - мрачно произнес Александр, - но намерен оспорить это грубое утверждение в отношении Алисы. 
   
– Александр, - прошептала Алиса. - Любовь моя. 
   
– Я имел в виду, - уточнил профессор, - что семейная жизнь отрицательно влияет на внебрачные чувства. 
   
– Как сказать, - проворчал Александр, - мне приходилось слышать и обратное. 
   
– Александр! - возмущенно воскликнула Алиса. 
   
– В исключительно редких случаях, дорогая, среди людей, никогда не посещавших колледж. 
   
– Женитьба, - произнес профессор, - не в состоянии повлиять на поверхностное половое влечение или легкий флирт, но истинная любовь, как называет эту эмоцию мисс Сэнгер, не может расцвести, если над подсознанием довлеют воспоминания о ворчливой жене и противных, крикливых детях. 
   
– Другими словами, - сказал Александр, - если вы дадите свое любовное зелье... простите, аматогенический состав произвольно выбранным пациентам, то он подействует только на неженатых? 
   
– Правильно. Я провел серию экспериментов над животными, которые, хотя и не вступают в сознательные браки, тем не менее живут устойчивыми моногамными парами. Так вот, на тех, кто уже сформировал свой союз, препарат не действует. 
   
– В таком случае, профессор, у меня есть великолепная идея. Завтра в колледже состоится вечер танцев для старшекурсников. Ожидается около пятидесяти неженатых пар. Давайте добавим ваш состав в прохладительные напитки! 
   
– Что? Вы с ума сошли! 
   
Но Алиса уже загорелась: 
   
– Это божественная идея, профессор. Подумать только, мои друзья испытают то же, что и я! Вы явитесь для них ангелом с неба! Но... Александр, разве ты не боишься, что чувства могут выйти из-под контроля? Среди наших друзей немало людей... необузданных, и если, распалившись любовью, они решат, например, поцеловаться... 
   
– Дорогая мисс Сэнгер! - с негодованием произнес профессор. Прежде всего не позволяйте распаляться собственному воображению. Мой гормон стимулирует только те чувства, которые ведут к заключению законного брака, и не имеет ничего общего со стимуляторами неприличного поведения. 
   
– Простите, - смущенно пробормотала Алиса. - Мне не следовало забывать, что вы самый высокоморальный человек из всех, кого я знаю разумеется, за исключением дорогого Александра - и ни одно ваше открытие не может оказаться аморальным. 
   
На личике Алисы было написано такое горе, что профессор простил ее немедленно... 
   
– Значит, вы это сделаете, профессор? - настаивал Александр. - На случай массового стремления вступить в брак я могу пригласить под благовидным предлогом доброго, старого друга семьи Николаса Найтли. Он - мировой судья и быстро уладит все проблемы с регистрацией и получением брачных лицензий. 
   
– Я вряд ли соглашусь, - произнес профессор уже не так уверенно, - проводить эксперимент без согласия его участников. Это не этично. 
   
– Но вы же доставите людям огромную радость. Вы значительно улучшите моральную атмосферу колледжа. Не секрет, что в условиях постоянной близости и при отсутствии должной тяги к супружеству даже в колледже может возникнуть опасность... ну... 
   
– Да, понимаю, - торопливо кивнул профессор. - Хорошо, я сделаю очень слабый раствор. В конце концов результаты могут существенно расширить границы наших познаний и, как вы заметили, улучшить моральную атмосферу. 
   
– Разумеется, мы с Алисой тоже отведаем напиток, - улыбнулся Александр. 
   
– О, дорогой, я уверена, что наша любовь не нуждается в искусственной стимуляции. 
   
– А ничего искусственного и не будет, радость моя. Как сказал профессор, твоя любовь зародилась под воздействием точно таких же гормонов, правда, вызванных более привычным способом. 
   
Алиса залилась розовой краской. 
   
– В таком случае, любовь моей жизни, зачем же повторять? 
   
– Чтобы подстраховаться от всех превратностей судьбы, счастье мое. 
   
– Надеюсь, обожаемый, ты не сомневаешься в моих чувствах? 
   
– Нет, моя прелесть, но... 
   
– Но? Ты что, не веришь мне, Александр? 
   
– Ну конечно же, я тебе верю, Алиса, но... 
   
– Но? Снова "но"! - Алиса в негодовании поднялась с кресла. Если вы мне не доверяете, сэр, то, может быть, мне лучше вас оставить... 
   
С этими словами девушка действительно выскочила из комнаты. Опешившие мужчины растерянно смотрели ей вслед. 
   
– Боюсь, что мой гормон совершенно неожиданно явился поводом не для заключения, а для разрыва брака, - произнес профессор. 
   
Александр с несчастным видом сглотнул, но гордость пересилила, и он торжественно произнес: 
   
– Она вернется. Такую любовь разрушить нелегко. 
   
Выпускной бал, конечно, был событием года. Юноши сияли, девушки сверкали. Переливалась музыка, и танцоры парили в воздухе, едва прикасаясь к полу ногами. Повсюду царило безудержное веселье. 
   
Во всяком случае, почти повсюду. В дальнем углу зала стоял Александр Декстер. Лицо его было бесцветным, как лед, а в суровых глазах застыла решимость. Несмотря на его стройную фигуру и красивую наружность, ни одна девушка к нему не подходила. Все знали, что он принадлежит Алисе Сэнгер, в чьи владения студентки колледжа вторгаться не рисковали. Кстати, где же Алиса? 
   
Она приехала отдельно от Александра, и гордость не позволяла ему отправиться на поиски. Он лишь надменно щурился и пристально следил за кружащимися в танце парами. 
   
К молодому человеку подошел профессор Джонс. Официальный костюм ученого был пошит строго по его меркам, но сидел все равно ужасно. 
   
– Я добавлю гормон в бокалы перед ночным тостом, - сказал он. Мистер Найтли еще здесь? 
   
– Видел судью минуту назад. Он взял на себя обязанности мажордома и следит, чтобы пары соблюдали положенную дистанцию. Решено, что менее чем на четыре пальца сближаться не следует. Мистер Найтли самым тщательным образом делает необходимые замеры. 
   
– Отлично. Да, я забыл спросить: содержится ли в пунше алкоголь? Спирт может отрицательно повлиять на действие аматогенического состава. 
   
Несмотря на разбитое сердце, Александр нашел в себе силы защитить честь своего сословия. 
   
– Этот пунш, профессор, изготовлен согласно рецептам, которым строго следуют все студенты колледжа. Он содержит чистейший фруктовый сок, рафинированный сахар и немного лимонной кожуры - наш пунш взбадривает, но не опьяняет. 
   
– Отлично, - сказал профессор. - Я добавил в состав успокоительных капель, они усыпят участников эксперимента на тот период, пока гормон не начнет действовать. Как только подопытные проснутся, первый же человек, кого они увидят - противоположного, разумеется, пола - воспламенит в их душе чистый и благородный порыв, который неизбежно приведет к свадьбе. 
   
Время приближалось к полуночи, и профессор поспешил к огромной чаше с пуншем, пробираясь между танцующими на расстоянии четырех пальцев друг от друга студентами. 
   
Расстроенный до слез Александр вышел на балкон. При этом он не заметил Алису, которая вошла в зал с соседнего балкона. 
   
– Полночь! - выкрикнул чей-то счастливый голос. - Тост! Тост! Тост за жизнь, которая у нас впереди! 
   
Все столпились вокруг чаши с пуншем, передние передавали назад наполненные бокалы. 
   
– За жизнь, которая впереди! 
   
С энтузиазмом, присущим молодым студентам колледжа, гости опрокидывали бокалы с волшебной смесью чистого фруктового сока, рафинированного сахара, лимонной кожуры и аматогенического состава с успокаивающими каплями. 
   
Как только состав достигал мозга, студенты один за другим медленно опускались на пол. 
   
Алиса замерла посередине зала, в руке ее дрожал не выпитый бокал, а в глазах застыли непролитые слезы. 
   
– О, Александр, Александр, хоть ты во мне и усомнился, ты моя единственная любовь. Ты хотел, чтобы я это выпила, и я выпью. 
   
Затем, как и все остальные, она грациозно опустилась на пол. 
   
Николас Найтли отправился на поиски Александра, о котором тревожился всем своим добрым сердцем. Он видел, что Александр приехал без Алисы, из чего заключил, что между влюбленными произошла ссора. Мистер Найтли с легкой душой покинул танцевальный зал, поскольку в нем собрались не дикие юнцы, а посещающие колледж юноши и девушки из благополучных и порядочных семей. Можно было верить, что они не нарушат установленную дистанцию в четыре пальца. 
   
Судья нашел Александра на балконе. Юноша вглядывался в усыпанное звездами небо. 
   
– Александр, мальчик мой... - Он положил руку на плечо молодого человека. - Это на тебя не похоже. Нельзя поддаваться отчаянию. Взбодрись, друг мой, взбодрись. 
   
При звуках доброго старого голоса Александр опустил голову. 
   
– Я знаю, это не по-мужски, но я обожаю Алису. Я был с ней жесток и теперь получаю по заслугам. И все же, мистер Найтли, если бы вы только знали... 
   
Юноша ткнул себя кулаком в левую сторону груди. Больше он не мог произнести ни слова. 
   
– Хотя я и не женат, мне знакомы нежные чувства, - печально произнес Найтли. - В былые дни и я знавал любовь и сердечные терзания. Только не надо делать так, как поступил в свое время я, когда позволил гордыне воспрепятствовать примирению. Ищи ее, ищи, мой мальчик, а когда найдешь, извинись. Нельзя допустить, чтобы ты, как и я, стал одиноким старым холостяком. Но я не хочу тебя заставлять... 
   
Александр резко выпрямился: 
   
– Я готов последовать вашему совету, мистер Найтли. Я найду ее и... 
   
– Иди. Я видел ее буквально минуту назад. 
   
Сердце Александра оборвалось. 
   
– Наверное, она тоже меня ищет. Я пойду... нет. Вначале идите вы, мистер Найтли. Мне надо прийти в себя. Не хочу, чтобы она заметила мои слезы. 
   
– Конечно, мой мальчик. 
   
Найтли застыл в дверях балкона, пораженный представшим перед его глазами зрелище. Неужели произошла вселенская катастрофа? На полу в разных, в том числе и весьма неприглядных, позах валялось пятьдесят пар. 
   
Прежде чем судья решился осмотреть ближайшие тела и вызвать полицию, доктора или пожарных, люди дружно зашевелились и принялись подниматься. 
   
Лишь одна девушка в белом платье осталась лежать на полу, грациозно закинув руку за белокурую голову. Это была Алиса Сэнгер. Найтли устремился к ней, не обращая внимания на нарастающий вокруг него ропот. 
   
Старик опустился на колени: 
   
– Мисс Сэнгер, дорогая моя мисс Сэнгер! Вы не ушиблись? 
   
Она медленно приоткрыла свои очаровательные глазки и пролепетала: 
   
– Мистер Найтли! Вы - воплощение красоты. Почему я не замечала этого раньше? 
   
– Я? - в ужасе отшатнулся Найтли, но девушка уже поднялась на ноги, и в глазах ее зажегся огонь, которого Найтли не видел лет тридцать. 
   
Хотя, положа руку на сердце, такого огня он не видел и тридцать лет назад. 
   
– Мистер Найтли, вы ведь никогда меня не покинете? 
   
– Нет, что вы, - смущенно пробормотал он, - если я вам нужен, я побуду с вами. 
   
– Вы мне нужны. Вы нужны моему сердцу и моей душе, Вы мне нужны, как утренняя роса засыхающему цветку. Вы мне нужны, как Приам Фисбе. 
   
Найтли попятился, испуганно оглядываясь, но никто не обращал на них ни малейшего внимания. Со всех сторон слышались аналогичные признания, причем многие звучали гораздо энергичнее и убедительнее. 
   
Спина его уперлась в стену, Алиса продолжала наступать, и вскоре от дистанции в четыре пальца не осталось и следа. Наступил момент, когда между их телами не пролез бы и один палец. В результате взаимного соприкосновения внутри Найтли проснулось нечто не поддающееся описанию. 
   
– Мисс Сэнгер. Умоляю вас... 
   
– Мисс Сэнгер? Разве я для вас мисс Сэнгер? - страстно воскликнула Алиса. - Мистер Найтли! Николас! Я ваша Алиса, возьмите меня!.. Возьмите меня замуж! Умоляю! 
   
Со всех сторон раздавались крики: "Женись на мне! Возьми меня замуж!" Вокруг мистера Найтли собралась толпа, ибо все хорошо знали, что он является мировым судьей. 
   
– Пожените нас, мистер Найтли! Пожените нас! 
   
– Я должен сходить за брачными лицензиями! - выкрикнул он в ответ, и студенты расступились, отпуская его за нужными бумагами. 
   
Алиса устремилась за ним следом. 
   
В дверях балкона Найтли столкнулся с Александром и тут же выпихнул его на свежий воздух. В этот момент к ним присоединился профессор Джонс. 
   
– Александр! Профессор Джонс! - взволнованно воскликнул Найтли. Произошло невероятное... 
   
– Я знаю. - Лицо профессора лучилось счастливой улыбкой. Эксперимент прошел успешно. Средство действует на людей гораздо сильнее, чем на животных. 
   
Видя замешательство Найтли, он в нескольких предложениях объяснил, что случилось. 
   
– Странно, странно, - растерянно пробормотал судья. - Я смутно припоминаю нечто подобное. - Он сдавил лоб двумя руками, но это не помогло. 
   
Александр приблизился к Алисе, намереваясь прижать ее к своей широкой груди, сознавая в душе, что ни одна благовоспитанная девушка не допустит такой вольности по отношению к непрощенному человеку. 
   
– Алиса, утраченная любовь моя, - произнес он, - если в глубинах твоего сердца... 
   
Но она увернулась от его протянутых с мольбой рук: 
   
– Я выпила пунш, Александр, - сказала она. - Ты так хотел. 
   
– Не надо было этого делать. Я был не прав. Не прав. 
   
– Но я его выпила, Александр, и теперь никогда не буду твоей. 
   
– Не будешь моей? Что это значит? 
   
Алиса схватила мистера Найтли за руку и страстно ее стиснула. 
   
– Моя душа неразрывно слита с душой мистера Найтли, я имею в виду Николаса. Мое влечение - я имею в виду влечение к браку непреодолимо. Оно перевернуло меня всю. 
   
– Ты шутишь? - недоверчиво воскликнул Александр. 
   
– Как ты можешь так говорить, жестокий? - задыхаясь от рыданий, произнесла Алиса. - Я ничего не могу с собой поделать. 
   
– Действительно, - подтвердил профессор Джонс, слушавший с чрезвычайным вниманием. - Она ничего не может с собой поделать. Типичная эндокринологическая реакция. 
   
– Поистине это так, - пробормотал Найтли, безуспешно пытавшийся справиться с собственными эндокринологическими реакциями. - Ну-ну, дорогая, - добавил он и чисто по-отцовски погладил Алису по волосам. 
   
Девушка тут же вскинула голову, и ее очаровательное личико оказалось совсем рядом. В этот момент судье вдруг захотелось совсем не по-отцовски и даже не по-дружески впиться в ее губки. 
   
Потрясенный до глубины души Александр отчаянно выкрикнул: 
   
– Ты фальшива, насквозь фальшива! 
   
С этими словами юноша выбежал вон. 
   
Найтли наладился было следом, но Алиса схватила его за шею и запечатлела на тающих губах судьи поцелуй, который менее всего можно было назвать дочерним. 
   
И дружеским тоже. 
   
Они прибыли в маленький холостяцкий домик Найтли, на дверях которого красовалась целомудренная вывеска "МИРОВОЙ СУДЬЯ", выполненная в староанглийском стиле. Здесь царили меланхолический мир, покой и чистота. Левой рукой Найтли поставил на маленькую плиту маленький чайник (правую его руку Алиса не выпускала ни на секунду, зная, что только так она может застраховаться от неожиданного бегства своего пленника.) 
   
Из открытой двери столовой виднелся кабинет Найтли. Вдоль стен стояли стеллажи с мудрыми и веселыми книгами. 
   
Рука Найтли (левая) в очередной раз поднялась к бровям. 
   
– Дорогая моя, - обратился он к Алисе, - просто поразительно... нельзя ли хоть чуть-чуть ослабить захват, чтобы восстановилось кровообращение... поразительно, но я не могу отделаться от мысли, что все это уже было. 
   
– Никогда, никогда такого не было, дорогой Николас, - прошептала Алиса, склоняя белокурую головку на его плечо и улыбаясь ему с такой застенчивой нежностью, что ее красота засияла, как лунный свет на поверхности ночного озера. - Потому что не было на свете такого прекрасного мага и чародея, как наш мудрый профессор Джонс. Он настоящий современный волшебник. 
   
– Современный... - Найтли вздрогнул так основательно, что приподнял Алису на целый дюйм от пола. - Ну да, конечно! Так и есть! Черт бы меня побрал, если я ошибаюсь! (В редких случаях, а также под воздействием нахлынувших эмоций, Найтли мог употребить крепкое словечко.) 
   
– Николас, что с тобой? Ты испугал меня, мой ангел! 
   
Но Найтли решительно зашагал в кабинет, и Алисе ничего не оставалось, как побежать следом за ним. С побелевшим лицом мировой судья снял с полки томик и благоговейно сдул с него пыль. 
   
– Ах! - сокрушенно воскликнул он. - Почему я пренебрегал невинными радостями юных лет?! Дитя мое, ввиду продолжающейся неспособности моей правой руки к действиям, не окажете ли вы мне любезность полистать страницы, пока я не скажу вам остановиться? 
   
Они являли собой невиданную доселе картинку добрачной идиллии: он удерживал книгу левой рукой, а она медленно переворачивала страницы правой. 
   
– Так я и знал! - с неожиданной энергией провозгласил вдруг Найтли. - Профессор Джонс, мой добрый друг, идите же сюда! Эго самое потрясающее совпадение... пример загадочной, мистической силы, которая временами играет нами, не раскрывая своей истинной природы и цели. 
   
Приехавший вместе с ними профессор Джонс сам приготовил себе чай и, как подобает воспитанному человеку, оказавшемуся в обществе двух страстно влюбленных, удалился в соседнюю комнату. Услышав слова Найтли, он откликнулся: 
   
– Вы уверены, что я не помешаю? 
   
– Совсем наоборот, У меня важные сведения по поводу одного из ваших научных достижений. 
   
– Но вы же заняты... 
   
– Профессор! - воскликнула Алиса. 
   
– Тысяча извинений, дорогая, - сказал профессор Джонс, входя в комнату. - Мой старый замшелый ум полон причудливых фантазий. Вы даже не представляете, как давно я... - Он сделал внушительный глоток чая (который заварил очень крепким), сразу же успокоился и замолчал. 
   
– Профессор, - сказал Найтли. - Это милое дитя назвало вас современным волшебником, что тут же напомнило мне о "Волшебнике" Гилберта и Салливана. 
   
– Кто такие, - любезно поинтересовался профессор Джонс, - Гилберт и Салливан? 
   
Найтли испуганно поднял голову, словно желая проследить направление карающего удара молнии и успеть от него увернуться. Затем хриплым шепотом ответил: 
   
– Сэр Уильям Швенк Гилберт и сэр Артур Салливан писали соответственно слова и музыку к величайшим музыкальным комедиям мира. Одна из пьес называлась "Волшебник". В ней тоже применялось высокоморальное снадобье. На женатых людей оно не влияло, но было способно вырвать героиню из рук молодого и красивого возлюбленного и бросить ее в объятия старика. 
   
– Тем и закончилось? - поинтересовался профессор Джонс. 
   
– Э-э... Нет... Послушайте, дорогая, когда вы так поглаживаете мою шею, у меня возникают, безусловно, самые приятные ощущения, но, должен признать, это меня отвлекает. Так вот, все закончилось воссоединением юных возлюбленных, профессор. 
   
– Ага, - произнес профессор Джонс, - Тогда, может быть, учитывая близость вымышленного сюжета к реальной жизни, мы попытаемся устроить воссоединение Алисы и Александра? Во всяком случае, я не хочу, чтобы вы на всю жизнь остались без руки. 
   
– Я ни с кем не собираюсь воссоединяться, - решительно произнесла Алиса. - Мне нужен мой Николас. 
   
– Ваш неожиданный подход к этой ситуации вызывает неоднозначные мнения, - сказал Найтли, - но об этом после. В пьесе есть решение, и я бы хотел обсудить его с вами, профессор. - Он мягко и добродушно улыбнулся. - Эффект снадобья в пьесе нейтрализуется действиями господина, который его изобрел. Другими словами, вашего прототипа, профессор. 
   
– Что же он сделал? 
   
– Покончил с собой! Всего-навсего. Произведенный его самоубийством эффект разрушил ча... 
   
Профессор Джонс не дал ему закончить. Самым мрачным и загробным голосом, какой только можно представить, он изрек: 
   
– Дорогой сэр, позвольте сразу же заявить, что, несмотря на мою привязанность к молодым людям, оказавшимся втянутыми в эту историю, я ни при каких обстоятельствах не соглашусь на самоустранение. Подобная процедура может оказаться чрезвычайно эффективной при использовании традиционного зелья, но на изобретенный мною аматогенический состав, уверяю вас, она не подействует. 
   
Найтли вздохнул: 
   
– Этого я и боялся. Между нами, я считаю, что это худшая из всех возможных концовок в пьесе. - Он замолк и быстро взглянул вверх, словно извиняясь перед духом Уильяма С. Гилберта. - Она притянута за уши. Она не предусматривалась развитием сюжета. Получилось, что наказание понес человек, его не заслуживший. Другими словами, эта концовка не достойна мощного гения Гилберта. 
   
– А вдруг ваш Гилберт тут ни при чем? - предположил профессор Джонс. - Вмешался какой-нибудь ремесленник и испохабил всю работу. 
   
– Об этом ничего не известно. 
   
Но острый ум профессора Джонса уже увлекся новой головоломкой. 
   
– Мы можем проверить, - воскликнул он. - Давайте изучим стиль мышления этого вашего... Гилберта. Он ведь много чего написал, так? 
   
– В сотрудничестве с Салливаном Гилберт создал четырнадцать произведений. 
   
– Разрешались ли в них ситуации более разумными средствами? 
   
– Во всяком случае в одном, - кивнул Найтли. - В "Радигоре". 
   
– Кто это? 
   
– Радигор - это место. Главный герой оказывается истинным баронетом Радигора, и, разумеется, над ним тяготеет проклятие. 
   
– Как водится, - пробормотал профессор Джонс. Он знал, что подобное несчастье почти всегда сопутствует баронетам, и даже склонялся к мысли, что так им и надо. 
   
– Проклятие вынуждало его совершать по одному или более преступлений в день. Случись ему пропустить хоть один день, как его ждала неминуемая гибель в страшных муках. 
   
– Какой ужас! - пролепетала мягкосердечная Алиса. 
   
– Разумеется, никому не под силу совершать каждый день по преступлению, и нашему герою требовалось любой ценой перехитрить злые чары. 
   
– Каким образом? 
   
– Он рассудил так: отказываясь от совершения преступления, он призывает тем самым свою смерть. Другими словами, совершает самоубийство. Но самоубийство само по себе является преступлением, а значит, он выполнил условия проклятия. 
   
– Ясно, - задумчиво произнес профессор Джонс. - Похоже, Гилберт любит решать проблемы, доводя их до логического завершения. - Он прикрыл глаза, и его благородный лоб задвигался от кипящих внутри мыслей. - Скажите, старина Найтли, когда впервые был поставлен "Волшебник"? 
   
– В тысяча восемьсот семьдесят седьмом году. 
   
– Теперь понятно, друг мой. Это был самый расцвет викторианской эпохи. Считалось непозволительным смеяться со сцены над священным институтом брака. Супружество рассматривалось как истинное таинство, духовная святыня, воплощение... 
   
– Достаточно, - остановил его Найтли. - К чему вы клоните? 
   
– К свадьбе. Женитесь на этой девочке, Найтли. Пожените все страждущие пары, немедленно. Уверен, что в этом и заключался первоначальный замысел Гилберта. 
   
– Но именно этого мы и стремимся избежать, - растерянно пробормотал Найтли, почувствовавший неожиданную привлекательность подобной перспективы. 
   
– Я не стремлюсь, - весомо заявила Алиса (хотя на самом деле была очаровательно гибкой и стройной девушкой). 
   
– Неужели не понятно? - воскликнул профессор Джонс. - Как только все пары переженятся, аматогенический состав, не влияющий на женатых людей, перестанет на них действовать. Те, кто любил бы друг друга и так, останутся влюбленными; остальные, соответственно, потребуют расторжения брачных контрактов. 
   
– Боже милосердный! - воскликнул Найтли. - До чего же просто! Я восхищен! Ну конечно! Наверняка Гилберт так все себе и представлял, в то время как шокированный режиссер, ремесленник, по вашему выражению, требовал изменений. 
   
– Сработало? - спросил я. - Вы ведь говорили, что, по словам профессора, на женатые пары средство оказывало только один эффект предотвращало внебрачные отноше... 
   
– Сработало, - проворчал Найтли, не обращая внимания на мою фразу. На ресницах судьи блеснула слеза, но я не сумел определить, что ее вызвало: воспоминания или четвертый бокал джина с тоником. 
   
– Сработало, - повторил он. - Алиса и я поженились, однако по взаимному согласию брак был мгновенно расторгнут на основании того, что был заключен под недопустимым принуждением. Между тем, поскольку вокруг нас постоянно толкались какие-то люди, недопустимое принуждение, которому мы оказались подвергнуты, так ни к чему и не привело. - Он тяжело вздохнул. - Ну, в общем, Алиса и Александр вскоре поженились, и, как я понимаю, вследствие сопутствующих этому событию действий, сейчас она ожидает ребенка. 
   
Найтли с трудом оторвал взгляд от остатков джина в бокале и вдруг содрогнулся от ужаса. 
   
– Господи! Снова она! 
   
Я испуганно поднял голову. В дверях застыло видение в пастельно-голубых тонах. Представьте, если сумеете, очаровательное личико, созданное для поцелуев, и изумительное тело, созданное для любви. 
   
– Николас! Подожди! - воскликнула она. 
   
– Это Алиса? - спросил я. 
   
– Нет. Нет. Это совершенно другая женщина; эта история не имеет никакого отношения к Алисе... Но мне нельзя здесь оставаться. 
   
С редкой для его возраста резвостью мистер Найтли выскочил в окно. Соблазнительное привидение устремилось за ним со столь же впечатляющим проворством. 
   
Я покачал головой с жалостью и сочувствием. Очевидно, беднягу преследовали влюбленные в него волшебные красавицы. Представив его ужасную судьбу, я одним глотком осушил свой бокал и подумал, что вот со мной ничего подобного не случалось. 
   
При этой странной мысли я решительно потребовал наполнить мой бокал, и с губ моих едва не сорвалось неприличное восклицание.
   
  
  
   
    
В четвертом поколении
    
   
   
    
     
Unto the Fourth Generation (1959)
     
Перевод: М. Гутов
    
   
   
   
    
Вскоре после выхода "Современного волшебника" Роберт П. Милл сменил мистера Бушера на посту редактора журнала "Фэнтези и научной фантастики" ("F&SF").
    
Мистер Милл оказал мне величайшую в моей писательской карьере честь, предложив вести в "F&SF" ежемесячную колонку. Подобное случалось лишь однажды, когда мистер Кэмпбелл развернул дискуссию, приведшую к появлению «Сумерек». Начиная с ноябрьского номера за 1958 год, в котором вышла моя первая статья, я трудился не покладая рук месяц за месяцем, и сейчас, когда я пишу эти строки, близится десятая годовщина моей деятельности в качестве ведущего ежемесячной колонки.
    
Из всего, что мне приходится писать, беллетристики и не беллетристики, взрослой и юношеской прозы, статьи для "F&SF" доставляют мне наибольшее удовольствие. Я никогда не обращался в них к мистеру Миллу иначе как "Добрый редактор".
    
Как бы то ни было, однажды после обеда мистер Милл сказал, что несколько раз в течение дня видел по самым разным, не имеющим друг к другу отношения поводам, имя Лефковиц. Сие показалось ему забавным совпадением, и он поинтересовался, могу ли я сделать из этого рассказ. Я, как всегда в своей легкой манере, бросил "Конечно!" и немного поразмышлял на предложенную тему.
    
В результате появился рассказ, который я рассматриваю как благодарность мистеру Бушеру. Видите ли, Бушер был истовым католиком. (Я вынужден писать «был», ибо в апреле 1968 года, к великому прискорбию всех, кто его знал, Бушер скончался. Он был настолько добрым человеком, что его любили даже отвергаемые им авторы, причем в тот самый момент, когда он их отвергал. На свете не существует более жесткого теста на истинную любовь.) А поскольку мистер Бушер был искренним католиком, над "F&SF" во времена его руководства витал дух католицизма — всегда, впрочем, приятный и либеральный.
    
Поэтому я решил отдать дань редакторской деятельности мистера Бушера и попытался воспроизвести этот чудесный аромат на страницах моего рассказа. Я не смог придать ему католического привкуса, поскольку сам не являюсь католиком. Но я сделал это единственным доступным мне способом. Я написал еврейский рассказ. Полагаю, это единственный еврейский рассказ, который я когда-либо хотел написать.
    
Вот так упоминание мистером Миллом имени Лефковица привело к созданию "В четвертом поколении".
   
   
   
В десять часов утра Сэм Мартен выбрался из такси, как всегда пытаясь одной рукой открыть дверь, второй придержать портфель, а третьей вытащить бумажник. Поскольку у него было всего две руки, задача была трудновыполнимой. Он уперся в дверь коленом и беспомощно захлопал себя по карманам, пытаясь найти бумажник.
   
По Мэдисон-авеню непрерывным потоком неслись автомобили. Красный грузовик неохотно притормозил на перекрестке и, как только сигнал светофора сменился, рывком дернулся вперед. Надпись на его боку извещала безразличный мир:
   
    
"Ф. ЛЕФКОВИЦ И СЫНОВЬЯ.
    
ОПТОВАЯ ТОРГОВЛЯ ОДЕЖДОЙ".
   
   
"Левкович", — рассеянно подумал Мартен и вытащил наконец бумажник. Запихивая портфель под мышку, он бросил взгляд на счетчик. Доллар шестьдесят пять; у него три по одному, две единички отдаст, останется одна… нет, так не пойдет. Бог с ним, лучше разбить пятерку и дать двадцать центов на чай.
   
— Ладно, дружище, — сказал он. — Бери доллар восемьдесят.
   
— Спасибо, — бросил водитель с профессиональным равнодушием и дал сдачу.
   
Мартен запихал три доллара в бумажник, положил его в карман, подхватил портфель и влился в людской поток, понесший его к стеклянным дверям.
   
"Левкович?" — подумал он неожиданно и остановился. Прохожий едва увернулся от его локтя.
   
— Простите, — пробормотал Мартен и снова двинулся к дверям.
   
Левкович? На грузовике было написано по-другому. Там было Лефковиц. Почему он подумал «Левкович»? Ну, допустим, менять «Ф» на «В» он приучился на уроках немецкого в колледже, но откуда взялось окончание "ич"?
   
Левкович? Он постарался отделаться от глупых мыслей. Стоит расслабиться, и эта фамилия привяжется к тебе, как назойливая мелодия.
   
Думай о делах! Он пришел сюда переговорить за утренней чашкой кофе с этим типом, Нэйлором. Он пришел, чтобы добиться перечисления денег по договору и начать плавный финансовый подъем, который позволит ему через два года жениться на Элизабет, а через десять лет перебраться в пригород и стать состоятельным отцом семейства. Сейчас ему двадцать три. Будущее рисовалось Мартену в радужном свете.
   
С выражением суровой уверенности на лице он вошел в холл и направился к кабинкам лифта, краем глаза следя за белыми буковками указателей.
   
У него была странная привычка разглядывать надписи и номера кабинетов на ходу. Он всеми силами старался не замедлять движения и уж не дай Бог совсем остановиться. Читая на ходу, уверял себя Мартен, он поддерживает впечатление человека знающего и уверенного в себе, а это чрезвычайно важно для того, кто работает с людьми.
   
Ему была нужна компания «Кулинэттс» — удивительное, странное слово. Фирма специализировалась на мелких кухонных принадлежностях, и им очень хотелось, чтобы название было значительным, женственным и игривым одновременно.
   
Глаза его пробежали по всем «М» и пошли дальше: Мандел, Ласк, "Липперт Паблишинг" (целых два этажа), Лафковиц, Кулинэттс. Вот они — 1204. Десятый этаж. Отлично.
   
Затем он все-таки остановился, потоптался на месте и вернулся к указателю, словно последний приезжий.
   
Лафковиц?
   
Странное написание.
   
Он не ошибся. Лафковиц, Генри Дж., комната 701. Через «А». Нет, так не пойдет. Бесполезно.