1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 
— Ага, тебе хочется знать, правда? — насмешничала   безмерно довольная Фанни. — Тут по одному от каждого, кроме леди Клары… а   кой от кого и по два. Но сколько тут моих, не скажу.      

— Да я знаю, ты такая душенька, — сказал Пол.      

— А вот и ошибаешься! — возмутилась Фанни. —   Вовсе я не люблю разводить нежности. — У нее было сильное, глубокое   контральто.      

— Вечно ты, притворяешься этакой бессердечной   деревяшкой, — со смехом сказал он. — А ведь ты чувствительная, как…      

— Уж лучше пусть меня называют чувствительной, чем   ледяшкой, — выпалила Фанни. Пол понял, что это камешек в огород Клары, и   улыбнулся.      

— Неужели ты это обо мне говоришь такие гадости? —   смеясь, спросил он.      

— Нет, мой птенчик, — с бесконечной нежностью   ответила горбунья. Было ей тридцать девять лет. — Нет, мой птенчик, ты   ведь не воображаешь, будто ты этакий красавец из мрамора, а все мы просто   грязь. Я ведь не хуже тебя. Пол, правда? — Она была в восторге от своего   вопроса.      

— Так ведь все люди одинаковы, верно? — ответил   он.      

— Но я не хуже тебя, правда, правда. Пол? —   отважно настаивала Фанни.      

— Ну, конечно, не хуже. И уж наверняка добрей,   великодушней.      

Ей стало боязно. Как бы ей не разреветься.      

— Я решила, приду-ка пораньше… девчонки уж точно   скажут, что я хитрая! Ну, а теперь закрой глаза…      

— И открой рот, увидишь, что Господь пошлет, —   докончил Пол и так и сделал, ожидая шоколадку. Ему слышно было, как шуршит   фартук, как тихонько звякнул металл. — Сейчас посмотрю, — сказал он.      

И открыл глаза. Фанни глядела на него, длинное лицо ее   разрумянилось, голубые глаза сияли. На рабочем столе перед ним лежал небольшой   пакет с тюбиками красок. Пол побледнел.      

— Нет, Фанни, — быстро сказал он.      

— Это от нас от всех, — поспешно ответила она.      

— Нет, но…      

— Они такие, как нужно? — спросила она, радостно   взволнованная.      

— Господи! Да лучших не сыскать в каталоге.      

— Такие самые, как нужно? — воскликнула Фанни.      

— Они у меня в маленьком списке, я его составил на   случай, когда разбогатею. — Он закусил губу.      

Фанни отчаянно разволновалась. Надо ей перевести разговор.      

— Всем уж так хотелось тебе их подарить, все внесли   свою долю, кроме царицы Савской.      

Царица Савская — это Клара.      

— А она не присоединилась? — спросил Пол.      

— У ней и случая не было, мы ей не сказали. На кой нам,   чтоб она все по-своему сделала. Мы вовсе не хотели, чтоб она в это встревала.      

Пол посмеялся над Фанни. Он был глубоко тронут. Но пора было   уходить. Она стояла совсем близко. И вдруг обхватила его за шею и жарко   поцеловала.      

— Сегодня тебя разрешается поцеловать, — виновато   сказала она. — Ты стал такой белый, у меня аж сердце заныло.      

Пол поцеловал ее и ушел. Руки у нее оказались такие   худенькие, у него у самого сжалось сердце.      

В этот день он повстречался с Кларой в час обеда, когда   бежал вниз мыть руки.      

— Вы не ушли обедать! — воскликнул он. Обычно она   в обед не оставалась на фабрике.      

— Да. И я будто пообедала старыми протезами. Сейчас мне   необходимо выйти, не то буду чувствовать, словно я вся из отработанной резины.      

Но она медлила. И Пол мигом понял, чего она хочет.      

— Вы куда-нибудь идете? — спросил он.      

Они пошли вместе к Замку. Верхнее платье Клары было очень   будничное, чуть ли не уродливое; в помещении же она всегда была одета мило.   Неуверенными шагами она шла рядом с Полом, опустив голову и отворотясь от него.   Скверно одетая и ссутулившаяся, она предстала сейчас перед ним в самом   невыгодном свете. Он с трудом узнавал ее статную фигуру, в которой словно бы   дремала тайная сила. Съежившись под взглядами прохожих, она стала вовсе   неприметной.      

Парк Замка был зелен и свеж. Взбираясь по крутому подъему.   Пол смеялся и болтал, а Клара шла молчаливая, похоже, невесело о чем-то задумалась.   У них едва ли хватило бы времени зайти в приземистое квадратное здание, которое   венчало отвесную скалу. Они прислонились к стене, в том месте, где утес прямо   спускается в парк. Пониже, в ямках, выдолбленных в песчанике, прихорашивались и   нежно ворковали голуби. Внизу, в стороне, у подножия скалы, на бульваре в   озерцах собственной тени стояли крохотные деревца, и крохотные человечки,   смехотворные в своей озабоченности, торопливо семенили кто куда.      

— Так и чудится, будто можешь сгрести весь этот люд, точно   головастиков, и зажать в горсти, — сказал Пол.      

— Да, — со смехом ответила Клара. — Нужно   отойти подальше, чтобы увидеть, какие мы есть на самом деле. Деревья куда   значительней.      

— Только по величине, — сказал он.      

Клара язвительно засмеялась.      

Дальше, за бульваром, тонкими металлическими нитями   обозначались железнодорожные пути, по обеим сторонам их теснились крохотные   штабели досок и бревен, возле них суетились, дымя, игрушечные паровозики. Среди   черных отвалов блестела серебряная тесьма канала. Еще дальше, на речном берегу,   тесно сгрудились жилища; будто черные ядовитые сорняки, они тянулись плотными   рядами и густо засеянными грядками, и там и сям на равнине, рядом с блестящим   иероглифом реки, поднимались растения повыше. Крутые отвесные утесы по ту сторону   реки казались мелкотой. Широкие пространства то темные, поросшие лесом, то   слабо светящиеся полями пшеницы, уходили в туманную даль, где высились синие   горы.      

— Одно утешение — что город не растет дальше, —   сказала миссис Доус. — Он пока только маленькая болячка на зеленом   просторе.      

— Маленький струп, — сказал Пол.      

Ее передернуло. Город она терпеть не могла. Она с тоской   смотрела на поля, в которых ей было отказано, лицо ее побледнело, враждебно   замкнулось, и она напоминала Полу исполненного муки и раскаяния падшего ангела.      

— Но город — это совсем неплохо, — сказал   Пол. — Он такой временно. Это непродуманное, нескладное воплощение идеи,   мы еще поймем, какой же он должен быть. Город станет совсем неплохим.      

В углублениях скалы, среди нависающих кустов, уютно   ворковали голуби. Слева над беспорядочной каменной свалкой городских зданий   высилась большая церковь святой Марии, под стать Замку. Глядя в поля, Клара   весело улыбнулась.      

— Теперь мне лучше, — сказала она.      

— Спасибо, — отозвался Пол. — Ай да   комплимент!      

— А как же! — засмеялась миссис Доус.      

— Гм! Стало быть, отбираете левой рукой то, что дали   правой, — сказал он.      

Она рассмеялась, он ее забавлял.      

— Но что с вами было? — спросил он. — Что-то   вас тревожило. На лице и сейчас еще печать тревоги.      

— Пожалуй, не стоит вам говорить.      

— Ну и держите про себя, — сказал он.      

Клара покраснела, прикусила губу.      

— Нет, — сказала она. — Это все из-за наших   девушек.      

— А что? — спросил Пол.      

— Они уже неделю что-то затевают, а сегодня, кажется,   особенно полны своей затеей. Все как одна. А от меня скрывает, и мне обидно.      

— Вот как? — озабоченно спросил он.      

— Меня бы не трогало, если б они не тыкали мне в нос,   что есть у них какой-то секрет, — продолжала она, голос гневно зазвенел.      

— Чисто по-женски, — сказал он.      

— Это гадость, низкое злорадство, — ее голос был   как натянутая струна.      

Пол молчал. Он знал, почему девушки злорадствуют. И ему   неприятие было, что из-за него опять повали раздоры.      

— Пускай секретничают сколько угодно, — горько   рассуждала вслух Клара, — но могли бы не хвастаться, что у них от меня   секреты, мне и без того невесело, что я вечно на отшибе. Это… это просто   невыносимо.      

Пел с минуту раздумывал. Он был в смятении. Даже побледнел,   заговорил взволнованно.      

— Я вам объясню, в чем деле. Это из-за моего дня   рожденья, девушки купили мне целую кучу красок, все вскладчину. Они к вам   ревнуют, — он почувствовал — при слове «ревнуют» Клара сделалась   высокомерно холодной, — просто потому, что иногда я приношу вам   какую-нибудь книгу, — медленно прибавил он. — Но послушайте, это ж   пустяк. Не огорчайтесь из-за этого, пожалуйста… ведь… — он усмехнулся, —   вот они торжествуют, а что бы они сказали, если б увидели нас сейчас?      

Клара рассердилась на него — зачем так неловко упомянул об   их дружеской прогулке. В сущности, это оскорбительно. Но так он скромно   держится… и она его простила, хотя и не без труда.      

Их руки лежали на грубом каменном парапете крепостной стены.   Пол унаследовал от матери изящное сложение, и кисти у него были маленькие и   крепкие. А у Клары — большие, под стать ее большим рукам и ногам, но белые и на   вид сильные. Глядя на ее руки, Пол лучше ее понимал. «Как она нас ни презирает,   все равно ей хочется, чтоб кто-нибудь взял ее руки в свои», — подумалось   ему. А Клара смотрела на руки Пола, такие теплые, живые, и показалось, лишь для   нее они и живут. Пол невесело задумался, сдвинув брови, уставился вдаль, поверх   полей. Хоть и малое, но живописное разнообразие очертаний исчезло; только и   осталась безбрежная, темная, связующая всех скорбь и трагедия, одна и та же во   всех домах, на берегах реки, у людей и у птиц; лишь по видимости отличались они   друг от друга. А теперь, когда очертания словно истаяли, осталась масса,   составляющая весь этот край, темная масса борьбы и боли. Фабрика Джордана,   фабричные девушки, мать, большая, вознесенная вверх церковь, городские джунгли   — все слилось воедино и каждая частица погружена была во тьму и скорбь.      

— Это что, два пробило? — удивленно спросила   миссис Доус.      

Пол вздрогнул, и все разом обрело форму, всему возвращена   была своя особость, непохожесть, дар забывать и радоваться.      

Они заторопились назад, на фабрику.      

Когда он в спешке проверял еще пахнущую глажкой работу,   принесенную из комнаты Фанни, готовясь отправить ее вечерней почтой, пришел   почтальон.      

— Мистер Пол Морел, — с улыбкой сказал он, вручая   Полу пакет. — Почерк дамский! Поосторожней, чтоб девушки не углядели.      

Сам любимец девушек, почтальон любил пошутить над их   влюбленностью в Пола.      

В пакете оказался томик стихов и короткая записка:   «Позвольте послать вам это и таким образом покончить с моим пребыванием на   отшибе. С наилучшими чувствами и добрыми пожеланиями. К.Д.». Пол жарко   покраснел.      

— Боже милостивый! — воскликнул он про   себя. — Миссис Доус. Ей же это не по карману. Боже милостивый, кто бы мог   подумать!      

Его вдруг глубоко тронул ее поступок. Захлестнуло сердечным   теплом. Озаренный им, он ощутил ее всю, будто она была тут, рядом — ее руки, и   плечи, и грудь, он видел их, чувствовал, чуть ли не заключал их в себе.      

Этот Кларин шаг еще больше их сблизил. Девушки подметили,   что когда Пол встречался с миссис Доус, он поднимал глаза и здоровался с той   особой живостью, которая все им объяснила. Клара не сомневалась, что он ничего   такого за собой не замечает, и не подавала виду, что понимает его состояние,   лишь, столкнувшись с ним, отворачивалась.      

Они очень часто гуляли вместе в обеденный час; делали это   совершенно открыто, ничуть не таясь. Все, видно, понимали, что он не отдает   себе отчета в своем чувстве и что нет ничего дурного в его поведении. Он   разговаривал с ней теперь почти так же пылко, как, бывало, с Мириам, но   разговор уже занимал его меньше; собственные умозаключения нисколько его не   беспокоили.      

Однажды в октябре они пошли выпить чаю. Вдруг им вздумалось   остановиться на вершине холма. Пол взобрался на калитку и уселся наверху, Клара   села на приступку. День был тихий-тихий, в легкой дымке, сквозь которую   пробивались ярко-желтые снопы света, Пол и Клара молчали.      

— Сколько вам было лет, когда вы вышли замуж? —   наконец негромко спросил он.      

— Двадцать два.      

Она вымолвила это кротко, чуть ли не смиренно. Теперь она   ему расскажет.      

— Восемь лет назад?      

— Да.      

— А когда ушли от него?      

— Три года назад.      

— Пять лет! Вы его любили, когда выходили замуж?      

Она помолчала, потом медленно заговорила:      

— Я думала, что люблю… более или менее. Я не очень-то   про это думала. И он очень хотел этого брака. Я тогда была ужасная скромница.      

— И вы пошли на это не слишком обдуманно?      

— Да. Кажется, я чуть не всю жизнь была как во сне.      

— Точно сомнамбула? Но… а когда вы проснулись?      

— А я не знаю, проснулась ли, просыпалась ли хоть раз…   с тех пор, как кончилось детство.      

— Вы впали в сон, когда становились женщиной? Очень   странно! И он вас не разбудил?      

— Нет, он так и не достучался, — ответила она безо   всякого выражения.      

Коричневые птицы пронеслись над живой изгородью, в которой алели   на голых ветвях ягоды шиповника.      

— Не достучался до чего? — спросил Пол.      

— До меня. В сущности, он никогда ничего для меня не   значил.      

В этот послеполуденный час было так мягко, тепло и туманно.   В синеватой дымке рдели красные крыши коттеджей. Полу нравился этот день. Слова   Клары чувством он воспринимал, однако понять их не мог.      

— Но почему вы ушли от него? Он плохо с вами обращался?      

Ее чуть передернуло.      

— Он… так или иначе меня унижал. Старался меня   затоптать, потому что я оставалась сама по себе. А потом я почувствовала, будто   хочу бежать, будто я связана, скована. И мне показалось, низкий он человек.      

— Понимаю.      

Ничего он не понимал. Спросил:      

— И он всегда был низким?      

— Отчасти, — не сразу ответила Клара. — И еще   казалось, будто он и правда не может достучаться до моей души. И тогда он   делался грубым… он был очень грубый.      

— И почему вы в конце концов от него ушли?      

— Потому что… потому что он мне изменял…      

Некоторое время оба молчали. Клара держалась рукой за   воротный столб. Пол прикрыл ее руку своей. Сердце его сильно билось.      

— Но вы… вы когда-нибудь… хоть когда-нибудь дали ему   такую возможность?      

— Возможность? Какую?      

— Приблизиться к вам.      

— Я вышла за него замуж… и я хотела этого…      

Каждый старался, чтобы голос у него не дрожал.      

— По-моему, он вас любит, — сказал Пол.      

— Похоже на то, — ответила она.      

Пол хотел убрать свою руку и не мог. Она помогла ему: сама   отняла руку. Помолчав, он снова заговорил:      

— И вы без конца от него ускользали?      

— Он ушел от меня, — сказала она.      

— Наверно, он пытался стать для вас всем на свете, но   не сумел?      

— Он старался добиться этого грубостью.      

Но не по силам оказался им этот разговор. Пол вдруг спрыгнул   с калитки.      

— Вставайте, — позвал он. — Пойдем выпьем   чаю.      

Они нашли домик, где их согласились напоить чаем, и сели в   холодной гостиной. Клара налила ему чай. Она совсем притихла. И Пол чувствовал,   она опять от него отгородилась. После чая она, грустно задумавшись, уставилась   в чашку и все вертела, вертела на пальце обручальное кольцо. Потом рассеянно   сняла его, поставила боком на стол и закрутила. Золотое кольцо стало сверкающим   прозрачным шаром. Вот оно упало, дрожит на столе. И Клара запускает его волчком   снова и снова. Пол, завороженный, не сводил с него глаз.      

Но ведь Клара замужняя женщина. А он, Пол, верит в простую   дружбу. И он полагал, что ведет себя по отношению к ней вполне честно. Это   всего лишь дружба между мужчиной и женщиной, какая вполне возможна между   культурными людьми.      

Он рассуждал, как очень многие молодые люди его лет. Так   трудно ему было разобраться в сексуальной стороне жизни, и он даже вообразить   не мог, что когда-нибудь способен будет вступить в подобные отношения с Кларой,   или с Мириам, или с любой другой женщиной из тех, с кем был знаком. Сексуальное   желание никак не было для него связано с женщиной, оно стояло особняком. Мириам   он любил душой. При мысли о Кларе его бросало в жар, он боролся с ней, знал   каждый изгиб ее груди и плеч, словно сам задумал их такими; и, однако, нельзя   сказать, чтоб он ее желал. Нет, никогда бы он с этим не согласился. Ведь он   связан с Мириам. Если когда-нибудь в далеком будущем ему суждено жениться, его   долг жениться на Мириам. Он дал это понять Кларе, и она смолчала, пускай ведет   себя как считает нужным. Он приходил к ней, к миссис Доус, когда только мог.   При этом часто писал Мириам и изредка ее навещал. Так проходила зима, и,   казалось, он стал поспокойнее. И мать уже не так за него тревожилась. Ей   думалось, он понемногу отдаляется от Мириам.      

Теперь Мириам уже понимала, как сильно его влечет к Кларе;   но все еще не сомневалась, что восторжествует его лучшее «я». В сравнении с   любовью Пола к ней его чувство к миссис Доус — которая еще и замужем —   неглубоко и преходяще. Он непременно к ней вернется, вероятно, утративший   отчасти юную свежесть чувства, но избавленный от жажды тех низменных радостей,   какие могут ему дать женщины иного склада, чем она. Она все вынесет, только бы   он оставался ей верен душой и вернулся.      

В своем нынешнем положении Пол не видел ничего   противоестественного. Мириам его старый друг, возлюбленная, и она неотделима от   Бествуда, от его родного дома и его юности. Клара друг недавний, и она часть   Ноттингема, новой жизни, сегодняшнего окружения. Ему казалось, все совершенно   ясно.      

В отношениях Пола с миссис Доус часто наступали полосы   охлаждения, и тогда они мало виделись, но неизменно сходились опять.      

— С Бакстером Доусом вы вели себя ужасно? —   спросил Пол. Его это, видно, тревожило.      

— В каком смысле?      

— Ну, не знаю. Но ужасно, да? Что-нибудь такое,   наверно, делали, что совсем его сбивало с ног?      

— Да о чем вы, скажите на милость?      

— Заставляли его почувствовать, что он ничтожество…   я-то знаю, — объявил Пол.      

— До чего ж вы умны, мой милый, — холодно сказала   Клара.      

На этом разговор оборвался. Но после этого она какое-то   время оставалась холодна с Полом.      

С Мириам она теперь виделась совсем редко. Их дружба не   оборвалась, но изрядно остыла.      

— Вы в воскресенье пойдете на концерт? — спросила   его Клара сразу после Рождества.      

— Я обещал прийти на Ивовую ферму, — ответил Пол.      

— А-а, ну хорошо.      

— Вы не против, нет? — спросил Пол.      

— С чего бы это, — ответила Клара.      

И Пола взяла досада.      

— Знаете, мы с Мириам очень много значим друг для   друга… уже семь лет, с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать, — сказал   Пол.      

— Большой срок, — отозвалась Клара.      

— Да. Но как-то она… не ладится у нас…      

— А что такое? — спросила Клара.      

— Она будто никак не может напиться мной, она ни   единому волоску не дала бы упасть у меня с головы и улететь… не отпустила бы   его.      

— Но вам нравится, чтоб вас не отпускали.      

— Нет, — сказал Пол. — Не нравится. Лучше   чтоб все было как водится — давать и брать, как у нас с вами. Мне хочется, чтоб   женщина меня не отпускала, но только чтоб не держала у себя в кармане.      

— Но если вы ее любите, у вас не может быть, как   водится, как у нас с вами.      

— Может. Тогда бы я любил ее сильней. Я вроде уж так ей   нужен, что просто не могу себя отдать.      

— Что значит нужен?      

— Душа моя нужна, без тела. И это меня отпугивает.      

— И все-таки вы ее любите!      

— Нет, не люблю. Я даже ни разу ее не поцеловал.      

— Почему? — спросила Клара.      

— Сам не знаю.      

— Наверно, боитесь ее, — сказала она.      

— Нет, не боюсь. Что-то во мне отчаянно отталкивается   от нее… такая она хорошая, добродетельная, а я-то ведь не такс».      

— Откуда вы знаете, какая она?      

— Знаю! Я знаю, ей нужно что-то вроде союза душ.      

— Но откуда вы знаете, что ей нужно?      

— Мы вместе уже семь лет.      

— И вы не поняли в ней главного.      

— Чего же?      

— Не хочет она никакого единения душ. Это вы сами   вообразили. Ей нужны вы.      

Слова Клары заставили Пола задуматься. Может, он и вправду   ошибается.      

— Но она, кажется… — начал он.      

— Вы ни разу это не проверили, — сказала Клара.      

 11. Испытание Мириам      

       

Наступила весна, и опять началось прежнее безумие и   сражение. Теперь Пол знал, ему не миновать идти к Мириам. Но откуда такое   нежелание? Все дело лишь в своего рода чрезмерной невинности их обоих, которую   ни он, ни она не могут преодолеть, убеждал он себя. Можно бы на ней жениться,   но этому мешает обстановка дома, да и не хочет он жениться. Брак — это на всю   жизнь, а если они с Мириам близкие друзья, это еще не значит, что им непременно   надо стать мужем и женой. Нет, не стремится он к браку с Мириам. А жаль. Он   дорого бы дал, чтобы ощутить счастливую жажду жениться на ней, завладеть ею.   Тогда почему так не поступить? Есть некое препятствие; какое же? Узы плоти.   Плотская близость его отпугивает. Но почему? Рядом с Мириам он оказывается   скованным, не может дать волю своему чувству. Какое-то сражение идет в нем, но   связать себя с ней он не может. Почему? Мириам его любит. Клара говорила, он   даже ей нужен; тогда почему же не обратиться к ней всем существом, не ухаживать   за ней, не целовать? Почему, когда во время прогулки она робко берет его под   руку, ему хочется нагрубить ей, отпрянуть от нее? Она вправе на него   рассчитывать, он хочет с ней соединиться. Быть может, желание отпрянуть от нее,   пугливо отстраниться и есть сама любовь в ее первоначальной безмерной   застенчивости? Ведь Мириам вовсе ему не противна. Нет, наоборот — властное   желание борется с робостью и невинностью, и они-то и возобладали. Похоже, что   девственность — вполне определенная сила, вот она и одержала победу во   внутренней борьбе, что разыгралась в каждом из них. Именно с Мириам ему так   трудно эту силу преодолеть, и, однако, Мириам ему ближе всех, и ради нее одной   хотел бы он иного исхода борьбы. И Мириам вправе на него рассчитывать. Значит,   если бы им удалось совладать с собой и все стало бы как должно, они бы   поженились, но, пока он не почувствует всем своим существом, что женитьба —   радость, он не женится… нипочем. Иначе он не сможет смотреть в глаза матери.   Пожертвовать собой и заключить брак, которого не хочешь, — унизительно,   это погубило бы его жизнь, свело бы ее к нулю. Он постарается сделать что   может.      

И притом его переполняет нежность к Мириам. Она всегда   грустна, всегда погружена в религиозные мечты о божественном; и сам он для нее   едва ли не божество. Как же можно обмануть ее ожидания? Надо им обоим   постараться, и все будет хорошо.      

А что происходит вокруг? Среди самых славных знакомых мужчин   очень многие никак не могут избавиться от своей девственности. Они так бережно   относятся к своим возлюбленным, что скорей потеряют их, чем обидят или поступят   несправедливо. Сыновья матерей, чьи мужья грубо расправились с их женской   святыней, сами они чересчур нерешительны и робки. Им легче обездолить себя, чем   заслужить упрек от женщины; для них возлюбленная подобна матери, и оскорбленное   чувство матери слишком в них живо. Они предпочитают обречь себя на безбрачие,   лишь бы уберечь возлюбленную от возможных страданий.      

Пол вернулся к Мириам. Он смотрел на нее, и что-то в ней   было такое, от чего на глазах его едва не навертывались слезы. Однажды она   пела, а он стоял позади нее; Энни наигрывала на пианино какую-то песню. Когда   Мириам пела, губы ее горько кривились. Она пела будто монахиня, чья песнь   обращена к небесам. Такая одухотворенность была в ней, что ему вспомнились губы   и глаза ангела, воспевающего Мадонну на картине Боттичелли. Опять, жгучая, как   меч, пронзила боль. Зачем надо требовать от нее то, другое? Зачем это   беспощадное сраженье с ней? Он отдал бы правую руку, только бы всегда оставаться   с нею мягким и нежным, погрузиться, как она, в грезы и мечты о божественном.   Нельзя ее обижать. Полу казалось, в ней воплощено вечное девственное начало; и,   думая о ее матери, он видел огромные карие глаза девушки, которая испуганно и   потрясение вынуждена была расстаться с девичеством, но что-то такое в ней   сохранилось, несмотря на ее семерых детей. При их появлении на свет ее, можно   сказать, не принимали в расчет, словно они не рождены ею, а ей навязаны. И она   не могла дать им волю, ведь они никогда ей не принадлежали.      

Миссис Морел заметила, что Пол опять зачастил к Мириам, и   поразилась. Он ничего ей не сказал. Не объяснял, не оправдывался. Если он   поздно возвращался и мать его укоряла, он хмурился и властно и враждебно ей   возражал:      

— Я буду приходить, когда хочу. Я уже не мальчик.      

— Что ж она держит тебя до такого часу?      

— Я сам задерживаюсь, — отвечал Пол.      

— И она тебе позволяет? Ну да ладно, — сказала   мать.      

Не дождавшись сына, она ложилась, а дверь оставляла   незапертой и не спала, прислушивалась, пока он не приходил, зачастую очень не   скоро. Бесконечно горько ей было, что сын вернулся к Мириам. Однако она поняла,   что вмешиваться и дальше бесполезно. Он теперь ходил на Ивовую ферму не   мальчиком, но мужчиной. И она уже над ним не властна. Меж матерью и сыном   повеяло холодом. Он почти ничем с ней не делился. Отверженная, мать обслуживала   его, по-прежнему стряпала для него и рада была надрываться ради него; но лицо   ее опять стало ничего не выражающей маской. Кроме домашней работы ей теперь   ничего не оставалось; за всем остальным Пол обращался к Мириам. Мать ему этого   не прощала. Мириам убила в нем радость и тепло. Мальчиком он был такой веселый,   так полон нежной привязанности; теперь же он стал холоднее и все чаще мрачнел и   раздражался. Это напоминало матери Уильяма, но с Полом было хуже. Он отдавался   своему чувству все больше и лучше понимал, что с ним происходит. Мать знала,   как он страдает оттого, что у него нет женщины, и видела, что он ходит к   Мириам. Если он что-то решил, его решения не изменит ничто на свете. Миссис   Морел устала. Она наконец начала сдавать; для нее все кончено. Она мешает сыну.      

Пол оставался непреклонен. Он более или менее представлял   себе, что чувствует мать. И это только ожесточало его. Он заставлял себя не   прислушиваться к ней, но это было все равно что не прислушиваться к своему   здоровью. Это подтачивало его силы, но он упорствовал.      

Однажды вечером на Ивовой ферме он откинулся в   кресле-качалке. Уже несколько недель он разговаривал с Мириам, но до цели своих   разговоров не дошел. Теперь он вдруг сказал:      

— Мне уже скоро двадцать четыре.      

Мириам была погружена в невеселые думы. Теперь она удивленно   на него посмотрела.      

— Да. А почему ты вдруг это сказал?      

Что-то возникло в воздухе, что ее ужаснуло.      

— Сэр Томас Мор говорит, что в двадцать четыре можно   жениться.      

Мириам странно засмеялась.      

— Неужели для этого требуется одобрение сэра   Томаса? — сказала она.      

— Нет, но примерно в эту пору надо жениться.      

— Да, — задумчиво ответила Мириам; и ждала.      

— Я не могу на тебе жениться, — медленно продолжал   Пол, — сейчас не могу, у нас ведь нет денег, и дома на меня рассчитывают.      

Мириам почти уже догадалась, что за этим последует.      

— Но я хочу жениться сейчас…      

— Хочешь жениться? — переспросила она.      

— Женщина… ты понимаешь, о чем я.      

Мириам молчала.      

— Теперь, наконец, мне это необходимо, — сказал   Пол.      

— Да, — отозвалась она.      

— И ведь ты меня любишь?      

Мириам с горечью засмеялась.      

— Почему ты этого стыдишься? — сказал он. —   Перед своим Богом ты бы этого не стыдилась, почему же стыдишься перед людьми?      

— Вовсе нет, — серьезно ответила она. — Я не   стыжусь.      

— Стыдишься, — с горечью возразил Пол. — И   это я виноват. Но ты же знаешь, уж такой я есть… и ничего не могу с собой   поделать, ведь знаешь?      

— Да, знаю, тут ничего не поделаешь, — ответила   Мириам.      

— Я невероятно тебя люблю… но чего-то мне не хватает.      

— В чем? — спросила она, глядя на него.      

— Да в себе! Это я должен стыдиться… как духовный   калека. Мне стыдно. И это беда. Ну почему так?      

— Не знаю, — ответила Мириам.      

— И я не знаю, — повторил Пол. — Может быть,   мы оба чересчур пересаливаем с нашей так называемой невинностью? Может быть,   такой страх ее потерять и такое отвращение — это своего рода грязь?      

В темных глазах Мириам, обращенных на него, вспыхнул страх.      

— Ты с ужасом отшатывалась от всего такого, и я   заражался от тебя и тоже отшатывался, пожалуй, с еще большим ужасом.      

Тихо стало в комнате. Потом Мириам сказала:      

— Да, это верно.      

— Нас связывает с тобой столько лет душевной близости.   У меня такое чувство, что я стою перед тобой почти раздетый. Ты понимаешь?      

— Думаю, что да, — ответила она.      

— И ты меня любишь?      

Она засмеялась.      

— Не сердись, — взмолился Пол.      

Мириам все смотрела на него, и ей стало его жаль; глаза его   потемнели от муки. Жаль его; от их искаженной любви ему еще хуже, чем ей, ведь   для нее плотская любовь никогда не будет важна. Неугомонный, он постоянно   куда-то ее толкал, старался найти выход. Пускай поступает как хочет и берет у   нее что хочет.      

— Нет, — мягко сказала она, — я не сержусь.      

Она готова была все ради него вынести, готова страдать ради   него. Пол подался вперед, и она положила руку ему на колено. Он взял ее руку и   поцеловал; но ему стало не по себе. Как будто он отказывается от себя. Приносит   себя в жертву ее непорочности, которую, пожалуй, ни во что не ставит. Зачем   страстно целовать ей руку, ведь это только оттолкнет ее, не оставит ничего,   кроме боли. И все-таки он медленно привлек Мириам к себе и поцеловал.      

Слишком хорошо они друг друга понимали, и ни к чему им было   притворяться. Целуя его, Мириам смотрела на его глаза; они устремлены были в пространство,   особое темное пламя горело в них, завораживало ее. Пол замер. И она   почувствовала, как громко стучит сердце у него в груди.      

— О чем ты думаешь? — спросила она.      

Пламя в глазах дрогнуло, заколебалось.      

— Я люблю тебя, об этом и думал все время. Просто я был   слишком упрямый.      

Мириам прильнула головой к его груди.      

— Да, — согласилась она.      

— Вот и все, — сказал он, голос его прозвучал   уверенно, он целовал ее шею.      

Потом она подняла голову и взглядом, полным любви,   посмотрела ему в глаза. Пламя трепетало, будто пыталось от нее уклониться, и   наконец угасло. Пол резко отвернулся. То была трудная минута.      

— Целуй, — прошептала Мириам.      

Он закрыл глаза и поцеловал ее, и обнимал ее все крепче и   крепче.      

Однажды, когда она полями возвращалась с ним домой, Пол сказал:      

— Я рад, что вернулся к тебе. С тобой так просто,   словно ничего не нужно скрывать. Мы будем счастливы?      

— Да, — тихонько ответила Мириам, и на глаза ее   навернулись слезы.      

— Какая-то душевная извращенность заставляет нас   избегать именно того, чего мы хотим; нам надо с этим справиться.      

— Да, — согласилась Мириам и сама была ошеломлена   этим «да».      

Было темно, она стояла под склоненными ветками боярышника   при дороге, и Пол ее целовал, и пальцы его скользили по ее лицу. В темноте он   не мог ее увидеть, только всем телом ощущал ее рядом, и страсть захлестнула   его. Он крепко прижал ее к себе.      

— Когда-нибудь ты будешь моей? — пробормотал он,   уткнувшись лицом в ее плечо. Трудно ему было.      

— Не сейчас, — ответила Мириам.      

Его надежды угасли, и упало сердце. Он помрачнел.      

— Да, — сказал он.      

И ослабил объятия.      

— Мне нравится чувствовать твою руку сот тут! —   сказала Мириам, прижимая его руку там, где она обхватывала талию. — Мне   становится спокойно.      

И Пол крепче обхватил ее талию — пусть успокоится.      

— Мы принадлежим друг другу, — сказал он.      

— Да.      

— Тогда почему нам не принадлежать друг другу совсем?      

— Но… — Мириам запнулась.      

— Я знаю, я требую от тебя многого, — сказал   он. — Но ведь для тебя это не так уж опасно… ничего похожего на гетевскую   Гретхен. Можешь ты мне в этом довериться?      

— Да, конечно, — тотчас уверенно ответила   Мириам. — Дело не в этом… нет, не в этом… просто…      

— Что же?      

Она уткнулась ему в шею, горестно вскрикнула:      

— Не знаю я!      

Она, казалось, пришла в волнение, но словно и в ужас. Сердце   Пола остановилось.      

— Ты же не думаешь, что это противно? — спросил   он.      

— Нет, теперь нет. Ты ведь мне объяснил, что это не   так.      

— Ты боишься?      

Мириам постаралась овладеть собой.      

— Да, просто боюсь, — сказала она.      

Пол нежно ее поцеловал.      

— Ничего, — сказал он. — Тебе будет хорошо.      

Она вдруг обвила его руки вокруг себя, вся сжалась как   пружина.      

— Я непременно буду твоей, — сказала она сквозь   стиснутые зубы.      

Сердце его опять бешено заколотилось. Он крепко обнял   Мириам, губы его коснулись ее шеи. Она не вынесла. Отпрянула. Пол разжал руки.      

— Ты не опаздываешь? — ласково спросила Мириам.      

Он вздохнул, едва ли он услышал ее вопрос. Мириам ждала, ей   хотелось, чтобы он ушел. Наконец он быстро ее поцеловал и взобрался на   изгородь. Оглянулся, но только и увидел во тьме под склонившимися ветвями   бледное пятно ее лица. Больше ничего от нее не осталось.      

— До свиданья! — тихонько сказал Пол.      

Она была сейчас бестелесна, лишь голос да смутно белеющее   лицо. Пол отвернулся и, сжав кулаки, кинулся бежать по дороге; а когда оказался   у ограды над озером, перегнулся через нее и, ошеломленный, загляделся в темные   воды.      

Мириам пустилась домой лугами. Людей она не боялась, не   боялась пересудов; боялась одного — как все сложится у них с Полом. Да, если он   будет настаивать, она ему уступит… но когда она потом думала об этом, у нее   уходила душа в пятки. Он будет разочарован, неудовлетворен и тогда уйдет. Но он   так настойчив, и важнее этой настойчивости, которой Мириам не придавала особого   значения, был страх погубить их любовь. В сущности, Пол, как все мужчины, всего   лишь хочет утолить свое желание. Но ведь есть в нем, есть и нечто другое, более   глубокое! И этому она может довериться, несмотря на все его желания. Он   говорил, что обладание — великое мгновение в жизни. Оно средоточие всех самых   сильных чувств. Может быть, и так. Что-то в этом есть божественное; тогда, с   Богом в душе, она покорится и пойдет на эту жертву. Он получит ее. И при этой   мысли все тело ее невольно сжималось, словно готовое к сопротивлению; но чрез   эти врата страданий Жизнь понуждает ее пройти, и она покорится. Во всяком   случае, Пол получит, что хочет, а это ее глубочайшее желание. Она раздумывала и   раздумывала, стараясь с ним согласиться.      

Теперь Пол ухаживал за ней как возлюбленный. Часто, когда   его бросало в жар, Мириам отводила от себя его голову, сжимала его виски   ладонями и смотрела ему в глаза. Пол не выдерживал ее взгляда. Ее полные любви   темные глаза, серьезные и пытливые, заставляли его отворачиваться. Ни на миг не   позволяла она ему забыть. Опять и опять возвращала к мучительному чувству   ответственности, и своей и его. Ни на миг нельзя расслабиться, ни на миг нельзя   отдаться великому голоду, безликой страсти; его опять обращали в сознательное,   мыслящее существо. Словно из самозабвенья страсти она звала его вновь к   обыденности, к личным отношениям. Невыносимо! «Оставь меня в покое… оставь меня   в покое!» — хотелось ему крикнуть; а ей хотелось, чтобы он смотрел на нее   глазами, полными любви. Не принадлежали ей его глаза, полные темным безличным   пламенем желания.      

На Ивовой ферме уродилось великое множество вишни. На задах   развесистые высокие деревья усыпаны были алыми и темно-красными подвесками под   темными листьями. Однажды вечером Пол и Эдгар снимали ягоды. День был жаркий, и   теперь в небе клубились тучи, темные и прогретые. Пол взобрался высоко на   дерево, выше ярко-красных крыш дворовых построек. Под непрестанное постаныванье   ветра дерево слегка покачивалось в волнующем ритме, который будоражил кровь.   Пол, ненадежно примостившись на гибких ветвях, качаясь вместе с деревом и уже   слегка опьянев, дотянулся до веток, с которых алые бусины вишен свисали   особенно густо, и горстями рвал скользкие, прохладные ягоды. Он тянулся всем   телом, и вишни, словно прохладные пальцы, касались его ушей, шеи, и их   прикосновенье отзывалось вспышкой в крови. В темной листве рдели и открывались   взгляду все оттенки красного, от золотисто пунцового до темно-багряного.      

Заходящее солнце вдруг пробилось в разрывы туч. Груды золота   вспыхнули на юго-востоке, в мягком желтом сиянии громоздились в небе над   головой. Только что сумеречный и серый, ошеломленный мир охватило золотое   зарево. Деревья, травы, отдаленные воды, казалось, очнулись от сумерек и   просияли.      

Мириам, удивленная, вышла из дома.      

— До чего красиво! — услышал Пол ее медвяный   голос.      

Он глянул вниз. На ее запрокинутом лице вздрагивали слабые   нежные золотистые блики.      

— Как ты высоко! — сказала Мириам.      

Подле нее на листьях ревеня лежали четыре мертвые птицы,   четыре застреленных вора. Пол увидел свисающие вишневые косточки, совсем   обесцвеченные, точно скелеты, плоть склевана дочиста. Опять он глянул вниз, на   Мириам.      

— Облака горят, — сказал он.      

— Какая красота! — воскликнула она.      

Сверху она казалась такой маленькой, кроткой, нежной. Пол   кинул в нее горстью вишен. Она испугалась, вздрогнула. Он негромко засмеялся   мальчишеским озорным смехом и опять забросал ее ягодами. Она отбежала,   подхватив на ходу немного вишен. Две пары особенно красивых повесила на уши; и   опять посмотрела вверх, на Пола.      

— Тебе еще мало? — спросила она.      

— Почти что хватит. Здесь будто на корабле.      

— И долго еще ты будешь там сидеть?      

— Пока не отгорит закат.      

Мириам поила к ограде, села и загляделась на золотые облака   — они распадались, и огромные, озаренные розовым светом развалины плыли в   сторону тьмы. Золото запылало алым пламенем, точно вспышка нестерпимой боли.   Потом алое померкло, стало розовым, розовое — темно-красным, и вот уже страсть   в небе угасла. Весь мир стал темно-серый. Пол быстро слез с дерева, держа   корзинку, при этом разорвал рукав рубашки.      

— Они прелестные, — сказала Мириам, трогая вишни.      

— Я рукав порвал, — отозвался Пол.      

Она тронула свисающий треугольный лоскут.      

— Придется мне починить, — сказала она. Прореха   была у плеча. Мириам сунула в нее пальцы. — Тепло как!      

Пол засмеялся. От новой, странной нотки в его голосе у   Мириам перехватило дыхание.      

— Побудем на воле? — предложил он.      

— А дождя не будет? — спросила она.      

— Нет, давай немножко погуляем.      

Они пошли в поле, а потом к густым посадкам ели и сосны.      

— Походим среди деревьев? — спросил Пол.      

— Тебе хочется?      

— Да.      

Среди елей было совсем темно, острые иголки кололи Мириам   лицо. Ей стало страшно. Пол такой молчаливый, странный.      

— Мне нравится, когда темно, — сказал он. —   Вот бы посадки были гуще — чтоб тут была настоящая непроглядная тьма.      

Мириам казалось, она сейчас для него только женщина, и он   забыл, что она человек, личность.      

Он прислонился спиной к стволу сосны, обнял Мириам. Она   отдалась ему в руки, но то была жертва, и сна принесла ее не без ужаса. Этот   погруженный в себя человек с хриплым голосом был ей чужой.      

Немного погодя начался дождь. Остро запахло хвоей. Пол   лежал, опустив голову наземь, на прошлогодние сосновые иглы, и слушал ровный   шум дождя — упорное, напряженное шипенье. Он был подавлен, угнетен. Теперь он   понял, что все это время Мириам не была с ним, что ее исполненная ужаса душа   оставалась далека от него. Тело его угомонилось, но и только. Безотрадна,   печальна и нежна была его душа, и он с жалостью поглаживал пальцами лицо   Мириам. И сейчас она опять глубоко его любила. Он ласковый, он прекрасен.      

— Дождь! — сказал Пол.      

— Да… на тебя льет?      

Мириам потрогала руками его волосы, плечи — проверяла,   падают ли на него капли дождя. А он лежал, уткнувшись лицом в прошлогоднюю   хвою, и ему было на удивленье покойно. Пускай на него каплет, он не против; он   бы лежал и лежал так, хоть бы и промок насквозь; казалось, сейчас все неважно,   будто жизнь утекла в небытие, близкое и влекущее. Это странное, спокойное   приобщение к смерти было ему внове.      

— Надо идти, — сказала Мириам.      

— Да, — согласился Пол, но и не шевельнулся.      

Жизнь сейчас казалась ему тенью, день — белой тенью; ночь, и   смерть, и покой, и бездействие — казалось ему, это и есть бытие. Быть живым,   быть упорным и настойчивым — значило не быть. Превыше всего — раствориться в   убаюкивающей тьме, слиться с Богом.      

— Нас поливает дождь, — сказала Мириам.      

Пол поднялся и помог ей встать.      

— Жалко, — сказал он.      

— О чем ты?      

— Что надо идти. Мне так покойно.      

— Покойно! — повторила Мириам.      

— Никогда в жизни мне не было так покойно.      

Они шли, и она держала его руку в своих. Пожимала его   пальцы, и страшновато ей было. Казалось, Пол отрешен от нее; страшно было его   потерять.      

— Ели будто призраки среди тьмы: каждая всего лишь   призрак.      

Испуганная, Мириам промолчала.      

— Все как-то притихло, — продолжал Пол. — Вся   ночь в недоуменье и засыпает; вот так, наверно, и в смерти — мы спим в   недоуменье.      

Прежде ее пугало пробудившееся в нем животное начало, теперь   — мистическое. Молча шла она с ним рядом. Дождь стучал по застывшим в давящей   тишине ветвям. Наконец Пол с Мириам добрались до сарая для повозок.      

— Давай немного постоим здесь, — сказал Пол.      

Со всех сторон шумел дождь, он заглушал все остальные звуки.      

— Так мне непривычно сейчас и так покойно, —   сказал Пол. — Я в согласии со всем вокруг.      

— Да, — терпеливо отозвалась Мириам.      

Казалось, Пол опять забыл о ее существовании, хотя и сжимал   ее руку.      

— Отказаться от своей индивидуальности, то есть от   своей воли, от всяких усилий… жить не напрягаясь, погрузиться в своего рода   сон, когда сознание бодрствует… по-моему, это так прекрасно; это и есть   потусторонняя жизнь… бессмертие.      

— Разве?      

— Да… и жить той жизнью так прекрасно.      

— Это у тебя что-то новое.      

— Да.      

Немного погодя они вошли в дом. Все с любопытством на них   поглядели. У Пола по-прежнему был сосредоточенный, покойный взгляд и ровный   голос. И все, словно ощутив эту странную отрешенность, не стали донимать его   разговорами.      

Примерно в эту пору заболела бабушка Мириам, которая жила в   крохотном домике в Буддинтоне, и девушку послали ей в помощь. Там было очень   красиво и уютно. Перед домиком — большой сад, окруженный красной кирпичной   оградой, у которой росли сливы. На задах — огород, отделенный от поля старой   высокой живой изгородью. Славно там было. Дел у Мириам было не слишком много,   она вполне успевала и читать, что так любила, и записывать свои мысли и   чувства, в которых так интересно было разбираться.      

На праздники бабушке полегчало, и ее повезли на день-другой   к дочери в Дерби. Старушка была с причудами и потому могла вернуться совершенно   неожиданно, так что Мириам осталась в ее домике одна и очень этому радовалась.      

Пол часто приезжал к ней на велосипеде, и обычно они   проводили время мирно и счастливо. Он не слишком ее стеснял; но вот в   понедельник во время этих праздников ему предстояло провести с ней весь день.      

Погода была великолепная. Он попрощался с матерью, сказав   ей, куда едет. Она весь день будет одна. Это омрачало его радость; но впереди у   него три свободных дня, и он намерен провести их по своему усмотрению. Так   сладостно мчаться на велосипеде по утренним дорогам.      

Приехал он около одиннадцати. Мириам хлопотала, готовя обед.   Разрумянившаяся и хлопотливая, она прелестно выглядела в кухоньке. Пол   поцеловал ее и сел, не сводя с нее глаз. Кухня была маленькая и уютная. Диван,   покрытый чем-то вроде полотняного чехла в красную и голубую клетку, старого, не   раз стиранного, но приятного глазу. В застекленной полке над угловым буфетом   красуется чучело совы. Сквозь листья душистой герани в окно льется солнечный   свет. Мириам стряпает в честь Пола цыпленка. Сегодня это их дом, и они муж и   жена. Он разбивает для нее яйца и чистит картофель. Мириам, как и его мать,   дарит ему ощущение дома, думает Пол; и как же она сейчас хороша,   раскрасневшаяся от огня, с упавшими на лоб кудрями.      

Обед удался на славу. Как положено молодому мужу, Пол   разрезал цыпленка. Все время они увлеченно, без умолку болтали. Потом он вытер   вымытые ею тарелки, и они пошли в поле. Веселый ручей сбегал с крутого берега в   болотце. Здесь они побродили, нарвали немного еще не отцветшей калужницы и   массу больших голубых незабудок. Потом Мириам с охапкой цветов села на берегу,   больше всего набралось золотистых кувшинок. Она пригнулась к калужнице, и лицо   ее покрылось золотой пыльцой.      

— У тебя лицо светится, — сказал Пол, — будто   в преображении.      

Мириам неуверенно на него посмотрела. Он засмеялся   просительно, взял ее руку. Стал целовать ей пальцы, потом лицо.      

Мир вокруг был весь залит солнечным светом, он пребывал в   покое, но не спал, а трепетал, будто ждал чего-то.      

— Никогда не видел ничего красивей, — сказал Пол.   Он крепко сжимал руку Мириам.      

— А ручей на бегу тихонько поет… тебе нравится? —   Она посмотрела на него с любовью. Глаза у него сейчас были очень темные и очень   блестели.      

— Правда, день сегодня особенный? — спросил Пол.      

Она тихонько согласилась. Она и вправду была счастлива, он   это видел.      

— Наш день… только мой и твой, — сказал он.      

Они еще помешкали. Потом встали, под ногами у них стелился   душистый тимьян, с высоты своего роста Пол простодушно посмотрел на Мириам.      

— Пойдем? — спросил он.      

Молча, взявшись за руки, они пошли домой. По тропинке   навстречу Мириам кинулись куры. Пол запер дверь, они остались в домике совсем   одни.      

Никогда ему не забыть, как она лежала на постели, когда он   отстегивал воротничок. Сперва он увидел лишь, как она прекрасна, и красота ее   его ослепила. Он и не представлял, что тело может быть таким прекрасным. Он   стоял, не в силах ни двинуться, ни заговорить, смотрел на нее и в изумлении   чуть улыбался. А потом пришло желание, и он пошел к ней, но она умоляюще   подняла руки, и он посмотрел ей в лицо и остановился. Большие карие глаза   смотрели на него спокойно, покорно, с любовью; она лежала так, будто принесла   себя в жертву: вот оно для него, ее тело, но глаза, будто у зверька за миг до   заклания, остановили Пола, и желание погасло.      

— Ты хочешь быть со мной, ты уверена? — спросил   он, словно холодная тень пала на него.      

— Да, я уверена.      

Она была очень спокойна, очень тиха. Только одно она   понимала, что так надо ради Пола. А ему нестерпимо это было. Она готова   принести себя в жертву, так сильно она его любит. И он должен принять ее   жертву. Нет, лучше оказаться бесполым или умереть, мелькнула мысль. Потом он   закрыл глаза, чтобы не видеть ее лица, и кровь в нем вновь забурлила.      

А потом он ее любил, любил всеми фибрами своего существа. Он   ее любил. И, однако, ему почему-то хотелось плакать. Что-то тут было нестерпимое,   и он мучился за нее. Он оставался с ней до поздней ночи. Потом ехал домой и   чувствовал, что наконец-то он посвящен. Теперь он уже не юноша. Но почему же   ноет душа? Почему так сладостна, утешительна мысль об иной, загробной жизни?      

Он провел с Мириам всю неделю и, прежде чем страсть его   насытилась, довел ее до полного изнеможения. Всякий раз он словно по злой воле   не принимал ее в расчет, им владела грубая сила чувства. Но часто так поступать   он не мог, и оттого оставалось ощущение провала, приходили мысли о смерти. Если   он по-человечески был с нею, он забывал о себе, о своем желании. Если овладевал   ею, забывал о ней.      

— Когда я прихожу к тебе, ты ведь, в сущности, не   хочешь быть со мной? — спросил он однажды, и глаза его потемнели от боли и   стыда.      

— Конечно, хочу! — сразу ответила Мириам.      

Пол посмотрел на нее.      

— Нет, — сказал он.      

Ее стала бить дрожь.      

— Понимаешь, — сказала она, прижав его лицо к   своему плечу, чтобы его не видеть, — понимаешь… так, как мы сейчас… разве   могу я к тебе привыкнуть? Если б мы поженились, все бы наладилось.      

Пол приподнял голову, посмотрел на нее.      

— Ты хочешь сказать, что так, как у нас сейчас, это   каждый раз потрясение?      

— Да… и…      

— Ты всегда так скована.      

Мириам дрожала от волнения.      

— Понимаешь, — сказала она, — я не привыкла к   мысли, что…      

— Последнее время привыкла, — сказал он.      

— Но всю жизнь до этого. Мама говорила мне: «Есть в   браке одна сторона, которая всегда ужасна, но приходится терпеть». И я ей   верила.      

— И все еще веришь, — сказал Пол.      

— Нет! — поспешно воскликнула она. — Я, как и   ты, верю, что любовь, даже эта ее сторона, вершина жизни.      

— Но это не меняет дела, все равно ты к ней не   стремишься.      

— Нет, не говори так! — взмолилась Мириам,   обхватив его голову руками, и стала в отчаянии покачиваться. — Ты не   понимаешь. — Она покачивалась, больно ей было. — Я разве не хочу от   тебя детей?      

— Но не меня.      

— Как ты можешь так говорить? Но чтобы иметь детей,   надо пожениться…      

— Значит, поженимся? Я-то хочу от тебя детей. —   Пол почтительно поцеловал ей руку. Мириам смотрела на него, и грустные мысли ее   одолевали.      

— Мы слишком молоды, — сказала она наконец.      

— Двадцать четыре и двадцать три…      

— Еще не сейчас, — взмолилась она и все   страдальчески покачивалась.      

— Когда захочешь, — сказал Пол.      

Мириам печально склонила голову. Безнадежность, что   слышалась в словах Пола, когда он так говорил, глубоко ее огорчала. Не было тут   между ними понимания. В душе она нехотя признавала, что ему трудно.      

И после недели любви однажды воскресным вечером, перед сном.   Пол вдруг сказал матери:      

— Я больше не буду так часто ездить к Мириам, ма.      

Мать удивилась, но ни о чем расспрашивать не стала.      

— Как хочешь, — сказала она.      

И он пошел спать. Но мать пыталась понять, отчего он словно   бы притих, успокоился. Пожалуй, она и догадывалась. Однако заговаривать об этом   с сыном не стала. Поспешность может только повредить. Она видела, как ему   одиноко, и гадала, чем это для него кончится. Он тосковал и стал непривычно   тих. И все время чуть хмурил брови, как делал, бывало, в младенчестве, но уже   много лет назад перестал. И вот опять это вернулось. И она ничем не может ему   помочь. Он должен идти один, своим собственным путем.      

Пол оставался верен Мириам. Лишь однажды он полностью и   счастливо слился с ней. Но больше это уже не повторилось. Все сильней   становилось ощущение неудачи. Поначалу это лишь печалило. Потом Пол   почувствовал, что так продолжаться не может. Хотелось убежать, уехать за   границу, что угодно. Постепенно он перестал просить ее о близости. Вместо того,   чтобы соединять, близость их разъединяла. И потом он понял, осознал, что это   бессмысленно. Сколько ни пытайся что-то изменить, никогда у них ничего не   получится.      

Последние несколько месяцев он почти не виделся с Кларой.   Изредка они прогуливались вместе полчасика в обеденное время. Но Пол всегда   берег себя для Мириам. Однако с Кларой он уже не хмурился и опять становился   веселым. Она обращалась с ним снисходительно, как с ребенком. Полу казалось,   ему это все равно. Но в глубине души его это уязвляло.      

Иногда Мириам спрашивала:      

— Как там Клара? Последнее время от нее ни слуху ни   духу.      

— Я вчера минут двадцать с ней гулял, — отвечал   Пол.      

— Что она рассказывает?      

— Не знаю. Мне кажется, болтал один я… как обычно.   По-моему, я рассказывал про забастовку и как к ней отнеслись наши работницы.      

— Понятно.      

Вот он и отчитался перед ней.      

Но теплое чувство к Кларе незаметно для него самого отдаляло   его от Мириам, хотя он чувствовал себя в ответе за нее, чувствовал, что   принадлежит ей. Ему казалось, он ей безупречно верен. Пока чувство к женщине не   захватит тебя всецело, точно оценить его силу нелегко.      

Пол стал больше времени проводить с приятелями. С Джессопом   из Художественной школы, с Суэйном, лаборантом-химиком из университета, с   Ньютоном, учителем, а еще с Эдгаром и младшими братьями Мириам. Ссылаясь на   работу, он делал наброски и занимался вместе с Джессопом. Он заходил в   университет за Суэйном, и они вместе шли в центр города. Возвращаясь поездом   вместе с Ньютоном, он заходил вместе с ним в «Луну и звезды» и играл там на   бильярде. Объясняя Мириам свое отсутствие встречами с приятелями, он чувствовал   себя вполне оправданным. Матери его полегчало. Он ей всегда говорил, где он   был.      

Летом Клара иногда надевала легкое ситцевое платье с   широкими рукавами. Когда она поднимала руки, рукава опадали вниз и красивые,   сильные руки обнажались до плеч.      

— Минутку! — восклицал Пол. — Не двигайтесь.      

Он делал набросок ее руки от кисти до плеча, и в рисунках   ощущалось его восхищенье моделью. Мириам всегда внимательно просматривала его   альбомы и листы и увидела эти зарисовки.      

— По-моему, у Клары очень красивые руки, — сказал   Пол.      

— Да! Когда ты их нарисовал?      

— Во вторник, в мастерской. Ты ведь знаешь, у меня есть   уголок, где можно работать. Нередко я успеваю сделать все, что от меня   требуется на фабрике, еще до обеда. И тогда всю вторую половину дня занимаюсь   своим, а вечером лишь приглядываю за работой.      

— Да, — сказала Мириам, перелистывая его альбом   для набросков.      

Минутами Пол ненавидел Мириам. Ненавидел ее, когда она   наклонялась над его рисунками и сосредоточенно их разглядывала. Ненавидел ее   манеру терпеливо его оценивать, будто он обязан отдавать ей отчет в каждом   своем душевном движении. Встречаясь с ней, он ненавидел ее за то, что она им   завладела не владея, и мучил ее. Берет она все и ничего не дает взамен, говорил   он. Во всяком случае, не дает ни капли живого тепла. Вечно замороженная, не   наполняет жизнью. Сколько ни пытайся до нее достучаться, все равно не   достучишься, будто ее вовсе и нет. Она лишь его совесть, но не подруга. Он   ненавидел ее исступленно и обращался с ней день ото дня безжалостней. Так   тянулось до следующего лета. И все чаще он виделся с Кларой.      

Наконец он заговорил. Однажды вечером он сидел дома и   рисовал. Своеобразные у них сложились сейчас отношения с матерью, отношения   людей, откровенно недовольных друг другом. Миссис Морел опять обрела   уверенность. Пол не собирается связать себя с Мириам. Прекрасно, тогда можно   держаться отчужденно до тех пор, пока он сам ей не откроется. В его душе давно   зреет буря, и, когда она разразится, он вернется к матери. В этот вечер меж   ними повисло странное тревожное ожиданье. Пол лихорадочно, машинально рисовал,   пытаясь уйти от самого себя. Было уже поздно. Через открытую дверь прокрался   аромат белых лилий, будто втихомолку бродил вокруг. Пол вдруг встал и вышел из   дому.      

Ночь была так прекрасна, что он готов был закричать.   Тускло-золотой полумесяц опускался за черным платаном в конце сада, и небо   неярко, сумрачно багровело. Ближе к дому поперек сада встала смутно-белая стена   лилий, и казалось, воздух, как живой, колышется, переполненный их ароматом. Пол   прошел мимо клумбы с гвоздиками, чей резкий запах перебил пряный, убаюкивающий   аромат лилий, и остановился у белой цветочной стены. Они поникли, будто   задохнувшись. Их аромат пьянил Пола. Он прошел дальше, к полю, хотел видеть,   как зайдет луна.      

На огороженном живой изгородью лугу настойчиво дергал   коростель. Луна, все сильней краснея, быстро скользила вниз. Позади Пола   крупные цветы наклонялись, будто окликали его. И вдруг его обдало еще одним   запахом, каким-то вызывающим и резким. Оглядевшись, Пол обнаружил лиловые   ирисы, дотронулся до чувственного зева, до темных, жадных разлапистых   лепестков. Что-то он все-таки нашел. Ирисы стояли во тьме прямые, негнущиеся.   Их запах был грубым. Луна исчезала за гребнем горы. Вот она скрылась; стало   темно. Коростель все дергал.      

Пол сорвал гвоздику и круто повернул к дому.      

— Иди, мой мальчик, — сказала мать. — Тебе   давно пора ложиться.      

Он стоял, прижав к губам гвоздику.      

— Я порву с Мириам, ма, — спокойно сказал он.      

Мать посмотрела на него поверх очков. Он ответил прямым   недрогнувшим взглядом. Долгое мгновенье они смотрели друг другу в глаза, потом   мать сняла очки. Пол был белый, как полотно. Мужское начало взяло в нем верх,   мужчина победил. Матери не хотелось слишком отчетливо его видеть.      

— Но я думала… — начала она.      

— Понимаешь, я ее не люблю, — сказал Пол. —   Не хочу на ней жениться… так что я уйду.      

— Но я думала, в последнее время ты решил соединиться с   ней, — с недоумением сказала мать. — Потому я и молчала.      

— Я решил… хотел… но теперь не хочу. Ничего из этого не   выйдет. В воскресенье я с ней порву. Я должен это сделать, разве нет?      

— Тебе лучше знать. Ты ведь знаешь, я тебе давно это   говорила.      

— Теперь я иначе не могу. В воскресенье я с ней порву.      

— Что ж, — сказала мать. — Я думаю, это к   лучшему. Но последнее время я думала, ты решил с ней соединиться, и я молчала,   и продолжала бы молчать. Но скажу тебе, как говорила прежде, не думаю я, что   она тебе пара.      

— В воскресенье я с ней порву, — сказал Пол, нюхая   гвоздику. Он взял цветок в рот. Невольно обнажил зубы, медленно прикусил   цветок, рот был полон лепестков. Он выплюнул их в камин, поцеловал мать и пошел   ложиться.      

В воскресенье он сразу после полудня отправился на Ивовую   ферму. Он загодя написал Мириам, что хочет пройтись с ней в поле, к Хакнелу.   Миссис Морел была с ним очень ласкова. Он ничего не говорил. Но она видела,   каких трудов ему это стоит. Однако необычная твердость в его лице успокаивала   ее.      

— Ничего, сынок, — сказала она. — Когда все   это кончится, тебе станет несравненно лучше.      

Пол быстро глянул на мать, удивленно и сердито. Он не   нуждался в сочувствии.      

Мириам встретила его в конце аллеи. На ней было новое платье   узорчатого муслина с короткими рукавами. Короткие рукава открывали ее смуглые   руки, такие покорные, вызывающие жалость, — слишком больно было на них смотреть,   и это помогло Полу ожесточиться.      

Мириам прихорошилась ради него, и такой свежестью от нее   веяло!.. Казалось, она цветет для него одного. Всякий раз, как он взглядывал на   нее, теперь уже зрелую молодую женщину, красивую, в новом платье, так горько   ему делалось, словно сердце его, которое он держал в узде, вот-вот разорвется.   Но он уже решил, решил бесповоротно.      

Они сидели среди холмов, и он положил голову ей на колени, а   она перебирала его волосы. Она чувствовала, сейчас он «не здесь», как она это называла.   Часто, когда они бывали вдвоем, она искала его и не могла найти. Но сегодня она   не была к этому готова.      

Было около пяти, когда Пол сказал Мириам. Они сидели на   берегу ручья, у подмытого края берега, где над желтой землей нависал дерн, и   Пол отбивал его палкой, как всегда, когда бывал тревожен и жесток.      

— Я все думаю, — сказал он, — нам надо   расстаться.      

— Почему? — удивленно воскликнула Мириам.      

— Потому что продолжать бессмысленно.      

— Почему бессмысленно?      

— Бессмысленно. Жениться я не хочу. Вообще не хочу   жениться. А если мы не собираемся жениться, продолжать бессмысленно.      

— Но почему ты говоришь это сейчас?      

— Потому что я принял решение.      

— А как же тогда эти последние месяцы и все, что ты мне   говорил?      

— Ничего не могу поделать. Продолжать я не хочу.      

— Я тебе больше не нужна?      

— Нам надо расстаться… ты будешь свободна от меня, я —   от тебя.      

— А как же тогда эти последние месяцы?      

— Не знаю. Все, что я тебе говорил, мне казалось   правдой.      

— Тогда почему же теперь ты изменился?      

— Я не изменился… я такой, как был… только я знаю, что   продолжать бессмысленно.      

— Ты не сказал, почему бессмысленно.      

— Потому что я не хочу продолжать… и не хочу жениться.      

— Сколько раз ты предлагал мне выйти за тебя замуж и я   не соглашалась?      

— Знаю, но нам надо расстаться.      

На минуту-другую оба умолкли. Пол яростно тыкал палкой в   землю. Мириам понурилась, печально задумалась. Он неразумный ребенок. Он точно   дитя, которое, вволю напившись, отталкивает и разбивает чашку. Она посмотрела   на Пола, чувствуя, что могла завладеть им и добиться от него кое-какого   постоянства. Но нет, она беспомощна. И тогда она воскликнула:      

— Я как-то сказала, тебе всего четырнадцать лет… а   тебе, оказывается, четыре!      

Пол все еще свирепо тыкал палкой в землю. Но слова Мириам   услышал.      

— Ты четырехлетний ребенок, — гневно повторила   она.      

Он смолчал, но про себя подумал: «Прекрасно, раз я   четырехлетний ребенок, на что я тебе нужен? Мне-то еще одна мать ни к чему». Но   возражать не стал, оба помолчали.      

— А ты своим сказал? — спросила Мириам.      

— Маме сказал.      

Опять долгое молчание.      

— Так чего же ты хочешь? — спросила Мириам.      

— Ну, я хочу, чтоб мы с тобой расстались. Все эти годы   мы питались друг другом, пора с этим покончить. Я пойду своим путем без тебя, а   ты своим без меня. И тогда у тебя будет своя, независимая жизнь.      

Есть в этом доля правды, поневоле призналась Мириам,   несмотря на переполнявшую ее горечь. Она и вправду чувствовала себя при нем   несвободной и, хотя ее это тяготило, ничего не могла поделать. С той минуты,   как любовь к Полу стала ей не по силам, она возненавидела свое чувство. И   втайне, в глубине души возненавидела и Пола, потому что любила его и он   подчинил ее своей власти. Она противилась этой власти. Боролась, пытаясь от   него освободиться. И, в сущности, была от него свободна, даже свободнее, чем он   от нее.      

— И оба мы навсегда останемся в какой-то мере   созданиями друг друга, — вновь заговорил Пол. — Ты дала очень много   мне, а я — тебе. Теперь давай начнем жить самостоятельно.      

— Что ты собираешься делать? — спросила Мириам.      

— Ничего… просто быть свободным, — ответил Пол.      

Мириам, однако, чувствовала в его желании освободиться   влияние Клары. Но умолчала об этом.      

— Что же мне сказать маме? — спросила она.      

— Своей матери я сказал, что рву с тобой совсем,   бесповоротно, — сказал он.      

— Я своим не скажу.      

Пол нахмурился.      

— Как хочешь, — сказал он.      

Он знал, что поступил с нею низко, а теперь бросает в беде.   И оттого злился.      

— Скажи им, что ты не хочешь и не выйдешь за меня   замуж, и порвала со мной, — сказал он. — Это близко к правде.      

Мириам в задумчивости прикусила палец. Она думала о своих   отношениях с Полом. Она так и знала, что этим кончится, с самого начала это   понимала. Сбылись ее худшие опасения.      

— Всегда… всегда так было! — воскликнула   она. — Бесконечное сражение между нами… ты рвался от меня прочь.      

Это вышло неожиданно, как вспышка молнии. Сердце Пола   замерло. Значит, вот как ей все представлялось?      

— Но ведь у нас бывали такие прекрасные часы, так   прекрасно нам бывало, мы тогда были по-настоящему вместе! — взмолился он.      

— Не было этого! — воскликнула она. — Не было!   Ты всегда отталкивал меня.      

— Не всегда… не сначала! — защищался Пол.      

— Всегда, с самого начала… всегда одно и то же.      

Она умолкла, но этого было довольно. Пол ужаснулся. Когда он   ехал к Мириам, он хотел ей сказать: «Нам было хорошо, но теперь этому пришел   конец». А она, она, в чью любовь он верил, когда сам себя презирал, говорит,   что их любовь была вовсе и не любовь. Он всегда рвался от нее прочь? Но ведь   это чудовищно. Значит, никогда ничто их по-настоящему не связывало; он всегда   воображал что-то, чего вовсе и не было. А она знала. Так много знала и так мало   ему говорила. Она знала все время. Все время таила это в глубине души!      

Пол молчал, и горько ему было. Наконец их отношения   предстали перед ним в совсем ином, беспощадном свете. Это она с ним играла, а   не он с ней. Она осуждала его, но держала это про себя, и льстила ему, и   презирала его. Презирает его и сейчас. В нем проснулся беспощадный голос   разума.      

— Тебе надо выйти за человека, который перед тобой   преклоняется, — сказал он. — Тогда ты сможешь вертеть им как угодно.   Многие мужчины будут перед тобой преклоняться, если ты доберешься до самых   сокровенных свойств их натуры. За такого тебе и надо выйти. Такой никогда не   будет рваться от тебя прочь.      

— Благодарю! — сказала Мириам. — Но больше не   советуй мне выйти за кого-нибудь еще. Ты уже раньше мне советовал.      

— Хорошо, — сказал Пол. — Больше не буду.      

Он сидел молча, и чувство у него было такое, будто не он   нанес удар, а его ударили. Восемь лет дружбы и любви, восемь лет его жизни   прошли впустую.      

— Когда ты это решил? — спросила Мириам.      

— Твердо решил в четверг вечером.      

— Я знала, этого не миновать, — сказала она.      

Ее слова доставили ему горькое удовольствие.   «Прекрасно! — подумал он. — Раз она ждала этого, значит, это не   застало ее врасплох».      

— А Кларе ты что-нибудь сказал? — спросила Мириам.      

— Нет. Но теперь скажу.      

Мириам помолчала.      

— Ты помнишь, что ты мне говорил в прошлом году в доме   моей бабушки… нет, даже в прошлом месяце?      

— Да, — ответил Пол. — Помню! И это были не   пустые слова! Я не виноват, что у нас ничего не получилось.      

— Ничего не получилось, потому что тебе захотелось   чего-то еще.      

— У нас все равно ничего бы не получилось. Ты ведь   никогда в меня не верила.      

Мириам странно засмеялась.      

Пол молчал. Его переполняло чувство, что Мириам его   обманула. Он думал, она преклоняется перед ним, а она его презирала. Она   позволяла ему болтать невесть что и не возражала ему. Предоставила ему бороться   в одиночку. Но ему не давала покоя мысль, что она презирала его, а он думал,   она его боготворит. Не должна она была молчать, когда видела, что он ошибается.   Она вела нечестную игру. Как он ее ненавидит. Все эти годы она обращалась с ним   как с героем, а втайне думала, что он дитя, глупый ребенок. Тогда почему же она   позволяла глупому ребенку делать глупости? Сердце Пола ожесточилось.      

Мириам переполняла горечь. Она знала… да, конечно, знала!   Постоянно, когда он был не с нею, она оценивала его, видела, как он   незначителен, глуп, какая он посредственность. Она даже оберегала от него свою   душу. Пол не сбил ее с ног, не поверг ниц, даже не так уж ранил. Она знала   заранее. Только почему же и сейчас, в эти минуты, она ощущает его странную   власть? Его движения — и те завораживают, словно гипноз какой-то. И однако, он   презренный, вероломный, изменчивый, жалкий. Откуда у нее эта зависимость от   него? Почему движение его руки волнует ее, как ничто на свете? Почему так   привязана она к нему? Почему даже сейчас, стоит ему глянуть на нее и чего-то от   нее потребовать, и она подчинится? Подчинится его мелочным повелениям. Но,   когда придет час не ей ему подчиниться, а ему — ей, она возьмет над ним власть   и наверняка поведет, куда захочет. Она уверена в себе. Вот только то новое   влияние! А, не мужчина он! Он дитя, которое требует новую игрушку. И как бы он   ни был привязан душой, его это не удержит. Что ж, придется ему уйти. Но, когда   он устанет от своей новой игрушки, он вернется.      

Пол долбил землю, пока Мириам до смерти это не надоело. Она   встала. Он сидел, сбрасывая комья земли в ручей.