1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 
— Это дворец Лиги наций, — ответил Фогт голосом, полным печали и иронии.
    
Керн удивленно взглянул на него.
    
Фогт кивнул.
    
— Это — дворец, в котором уже много лет решаются наши судьбы. Здесь все еще решают, выдать ли нам документы и считать ли нас снова людьми.
    
Открытый «кадиллак» отделился от ряда автомашин и заскользил к выходу. В нем сидела группа молодых, элегантно одетых людей, среди них — девушка в норковом манто. Они, смеясь, помахали людям, сидевшим в другой машине, и договорились завтракать на озере.
    
— Вот видите, — произнес Фогт через минуту. — Теперь вы, наверное, понимаете, почему это все так долго длится.
    
— Понимаю, — ответил Керн.
    
— Безнадежное дело, не правда ли?
    
Керн пожал плечами.
    
— Не видно, чтобы они очень спешили.
    
Появился привратник и смерил их недоверчивым взглядом.
    
— Вы кого-нибудь ищете?
    
Керн покачал готовой.
    
— Что же вы хотите? — спросил привратник.
    
Фогт взглянул на Керна. В его усталых глазах мелькнули насмешливые искорки.
    
— Ничего, — ответил он привратнику. — Мы — всего лишь туристы на земле божьей. Простые странники.
    
— Ну, тогда, наверное, будет лучше, если вы отправитесь дальше, — сказал привратник, у которого мелькнула мысль о сумасшедших анархистах.
    
— Да, так, наверное, будет лучше.
    
На улице Монблан они залюбовались витринами. Перед ювелирным магазином Фогт остановился.
    
— Здесь я хочу с вами проститься.
    
— Куда вы пойдете на этот раз? — спросил Керн.
    
— Недалеко… Зайду в этот магазин.
    
Керн недоуменно посмотрел сквозь стекло витрины, где на сером бархате красовались бриллианты, рубины и изумруды.
    
— Думаю, что здесь вам не повезет, — сказал он. — Известно, что ювелиры — черствый народ. Ведь они постоянно имеют дело с камнями. Они никогда ничего не дадут.
    
— Мне ничего и не нужно. Я просто украду что-нибудь…
    
— Что? — Керн с сомнением посмотрел на Фогта. — Вы это серьезно? С ворованным вы далеко отсюда не убежите.
    
— Я и не собираюсь бежать. Поэтому я это и делаю.
    
— Не понимаю, — сказал Керн.
    
— Сейчас поймете. Я все уже обдумал в деталях. Для меня это единственная возможность прожить зиму. За воровство я получу по крайней мере несколько месяцев. Другого выхода у меня нет. Я чувствую себя совсем разбитым. И несколько недель на границе меня совсем доконают. Я должен решиться…
    
— Но… — начал Керн.
    
— Я знаю все, что вы хотите сказать. — Лицо Фогта как-то внезапно осунулось, словно сразу оборвались все нити, которые его поддерживали. — Я больше не могу, — прошептал он. — Желаю вам удачи.
    
Керн понял, что отговаривать его бесполезно. Он пожал вялую руку Фогта.
    
— Надеюсь, что вам удастся отдохнуть и вновь прийти в норму.
    
— Я тоже надеюсь на это. Здешняя тюрьма очень хорошая.
    
Фогт подождал, пока Керн не отойдет на приличное расстояние, а потом вошел в магазин. Керн остановился на углу улицы и, делая вид, что ждет электричку, стал наблюдать за входом. Вскоре он увидел, как из ювелирного магазина вылетел молодой человек и вскоре вернулся с полицейским. «Ну, теперь он найдет покой!» — подумал Керн и зашагал дальше.
    
    
Сразу за Веной Штайнер нашел попутную машину, которая подбросила его к границе. Он не хотел рисковать и предъявлять австрийским таможенным чиновникам свой паспорт. Поэтому, не доезжая до границы, он вылез из машины и прошел остаток пути пешком. Около девяти часов вечера он появился на таможне и заявил, что его только что выгнали из Швейцарии.
    
— Отлично! — ответил пожилой чиновник с бородкой императора Франца-Иосифа. — Такая история нам знакома. Завтра утром мы отошлем вас назад. А пока присядьте где-нибудь.
    
Штайнер уселся перед таможней и закурил. Он не чувствовал никакого волнения. Дежурный чиновник дремал. Машины проезжали мимо таможни довольно редко. Приблизительно через час из таможни вышел чиновник с императорской бородкой.
    
— Скажите, — спросил он. — Вы — австриец?
    
Штайнер сразу насторожился.
    
— Откуда вы взяли? — спокойно спросил он. — Если бы я был австрийцем, я не был бы эмигрантом.
    
Чиновник ударил себя по лбу так, что дрогнула его серебристая бородка.
    
— Ну, конечно же! Как говорится: ум за разум зашел… Я просто подумал, что если бы вы были австрийцем, то вы бы умели играть в тарокк. Поэтому и спросил.
    
— В тарокк я играю. Научился еще ребенком, во время войны. Некоторое время я служил в австрийском дивизионе.
    
— Чудесно! Чудесно! — Император Франц-Иосиф похлопал Штайнера по плечу.
    
— Тогда вы — почти земляк. Может быть, сыграем партийку? Как раз не хватает человека.
    
— Сыграем.
    
Они вошли в здание таможни. Через час Штайнер выиграл семь шиллингов. Он не применял методы шулера Фреда. Он играл честно, но играл намного лучше, чем чиновники, и выигрывал, если карта была более или менее сносной.
    
В одиннадцать часов они вместе поужинали. Чиновники объяснили ему, что это — их завтрак: смена кончалась в восемь утра. Завтрак оказался обильным и вкусным. Потом они снова сели играть.
    
К Штайнеру шла хорошая карта. Австрийская таможня боролась против него с отчаянным упорством. Но играли честно. В час ночи стали называть друг друга по имени, в три часа перешли на «ты», в четыре совсем перестали стесняться. Слова «свинья», «собака», «дерьмо» уже не считались оскорблениями, а лишь взрывами удивления, восхищения и симпатии.
    
В пять часов утра в комнату вошел дежурный чиновник.
    
— Ребята! — сказал он. — Сейчас самое время переправить Йозефа за границу.
    
В таможне воцарилось гробовое молчание. Глаза всех повернулись в сторону денег, которые лежали перед Штайнером. Наконец Франц-Иосиф шевельнулся.
    
— Что выиграно, то выиграно! — изрек он, словно читая декрет. — Он нас обчистил. А теперь улетит, словно осенняя ласточка, этот кандидат на виселицу.
    
— Ко мне шла хорошая карта, — ответил Штайнер. — Удивительно хорошая карта.
    
— В том-то все и дело, — меланхолично заметил император Франц-Иосиф. — Сегодня хорошая карта шла к тебе, а завтра она, может быть, пошла бы к нам. А тебя здесь больше не будет. В этом и заключается известная несправедливость.
    
— Это верно. Ну, а где вы найдете сейчас справедливость, братишки?
    
— Справедливость при карточной игре заключается в том, что выигравший дает возможность проигравшим взять реванш. Если он снова выиграет, то тут уж ничего не поделаешь. А так… — Император Франц-Иосиф развел руками. — Так чувствуешь какую-то неудовлетворенность…
    
— Но, братишки, этому ведь легко помочь! — сказал Штайнер. — Вы вытолкните меня сейчас за границу, а завтра вечером швейцарцы вытолкнут меня обратно. И вы сможете взять реванш!
    
Император Франц-Иосиф от избытка чувств даже захлопал в ладоши. Хлопки гулко разнеслись по таможне.
    
— Вот это — другое дело! — облегченно простонал он. — Мы сами не могли тебе этого предложить, понимаешь? Потому что мы все-таки — власть. В карты играть можно, это не запрещено. Но подстрекать людей к тому, чтобы они снова нарушали границу, нельзя. Другое дело, если ты вернешься сам!
    
— Я вернусь, — ответил Штайнер. — Можете не беспокоиться!
    
Он явился на швейцарский пограничный пункт и заявил, что хочет ночью вернуться обратно в Австрию. Его не отослали в полицию, а оставили на границе. Было воскресенье. Рядом с таможней находился небольшой ресторанчик. В дневные часы там бурно кипела жизнь, но вечером все замерло.
    
В ресторане сидело лишь несколько чиновников, находившихся в отпуске. Они заехали навестить своих товарищей и сейчас играли в ясс. Не успел Штайнер опомниться, как втянулся в игру и он.
    
Швейцарцы оказались отличными игроками. Они обладали железным спокойствием, и им дьявольски везло. Уже к десяти часам они выиграли у Штайнера восемь франков, к полуночи он их отыграл, но к двум часам ночи, когда ресторанчик закрылся, его проигрыш достиг тринадцати франков.
    
Швейцарцы преподнесли ему пару больших рюмок вишневки. Она ему пригодилась, так как ночь оказалась прохладной, а он должен был вброд перейти Рейн.
    
На другой стороне, на фоне ночного неба, Штайнер заметил темную фигуру. Это был император Франц-Иосиф. Луна висела за его головой, словно святое сияние.
    
Штайнер выжал одежду. От холода у него стучали зубы. Он выпил остаток вишневки, которой снабдили его швейцарцы, оделся и направился к одинокой фигуре.
    
— Куда ты запропастился? — приветствовал его Франц-Иосиф. — Я жду тебя с часу ночи. Мы думали, что ты заблудился. Поэтому я здесь стою.
    
Штайнер засмеялся.
    
— Меня задержали швейцарцы.
    
— Ах, вот оно что! Ну, тогда пошли быстрее! В нашем распоряжении только два с половиной часа.
    
Битва началась сразу. К пяти часам результат был еще неясен. Именно к этому времени к австрийцам пошла сильная карта. Император Франц-Иосиф бросил карты на стол.
    
— Какое свинство! Как раз сейчас, когда нужно бросать игру…
    
Он надел свое форменное пальто и застегнул ремень.
    
— Пойдем, Зеп! Ничего не поделаешь — служба есть служба. Мы должны отправить тебя на ту сторону.
    
Штайнер и он отправились к границе. Франц-Иосиф дымил пряной виргинской сигаретой.
    
— Ты знаешь, — сказал он через минуту. — Мне кажется, что сегодня швейцарцы особенно зорко следят за границей. Считают, что ты опять сделаешь попытку. А ты как думаешь?
    
— Вполне возможно, — ответил Штайнер.
    
— Может быть, разумнее переправить тебя завтра ночью? К тому времени они придут к мнению, что ты проскочил через наш контроль, и не будут так внимательны.
    
— Разумная мысль!
    
Франц-Иосиф остановился.
    
— Видишь там, внизу? Только что там что-то сверкнуло! Карманный фонарик… Вон, а теперь на той стороне! Видел?
    
— Да, и довольно отчетливо. — Штайнер усмехнулся. Он вообще ничего не видел. Но он отлично понимал, куда клонит старый чиновник.
    
Франц-Иосиф почесал свою серебристую бородку, а потом хитро подмигнул Штайнеру.
    
— Сегодня тебе не пройти! Это ясно… Мы должны вернуться, Зеп. Мне очень жаль, но сегодня вся их граница начеку. Нам придется ждать завтрашней ночи. Я доложу об этом. Согласен?
    
— Согласен.
    
Они играли до восьми утра. За эту ночь Штайнер проиграл семнадцать шиллингов, но у него еще остались в запасе двадцать четыре. Франц-Иосиф написал рапорт и передал Штайнера новой смене.
    
Дневные чиновники повели себя очень деловито и формально. Они заперли Штайнера в полицейский участок, где он и проспал весь день.
    
Ровно в восемь появился Франц-Иосиф и с победным видом повел его на таможню.
    
Там они быстро, но плотно поели, а потом началась борьба. На посту чиновники стояли по очереди, сменяясь через каждые два часа. Штайнер не выходил из-за стола до пяти утра. В 12:15 император Франц-Иосиф, вконец разволновавшись, подпалил себе верхнюю часть бородки — он решил, что во рту у него торчит сигарета, и попытался ее зажечь. Но никакой сигареты во рту у него не было, это был просто обман чувств: к нему уже целый час шли одни пики и трефы, и ему виделось черное даже там, где вообще ничего не было.
    
Штайнер перебил всю таможню. Особенно богатый урожай он собрал с трех до пяти. В отчаянии Франц-Иосиф призвал подкрепление. Он позвонил в Букс и вызвал оттуда чемпиона города по игре в тарокк. Тот примчался на своем мотоцикле. Штайнер «раздел» и его. За все время своего знакомства с господом богом он в первый раз увидел, что тот оказался на стороне нуждавшегося. К Штайнеру шла такая карта, что ему оставалось жалеть лишь о том, что он играет не с миллионерами.
    
В пять часов сыграли последний круг, потом карты собрали. Штайнер выиграл сто шесть шиллингов.
    
Чемпион Букса по игре в тарокк, даже не попрощавшись, умчался на своем мотоцикле назад. Штайнер и император Франц-Иосиф отправились к границе. Чиновник на этот раз повел Штайнера другой дорогой.
    
— Держись этого направления, — сказал он. — Утром спрячься. А после полудня иди дальше, к вокзалу. Теперь у тебя есть деньги. И не встречайся больше на нашем пути, ты, грабитель с большой дороги! — добавил он загробным тоном. — Иначе нам придется ходатайствовать о повышении жалованья.
    
— Хорошо. Но когда-нибудь я вам все-таки дам возможность взять реванш.
    
— Только не в тарокк. С нас и этого достаточно. Может быть, как-нибудь сыграем в шахматы или в жмурки.
    
Штайнер удачно перешел границу. «Не наведаться ли мне еще и на швейцарскую таможню? — подумал он. — И не потребовать ли реванша?» Но он знал, что там он проиграет, и поэтому решил отправиться в Мюртен и попробовать найти Керна. Мюртен находился на пути в Париж, и Штайнеру не нужно было делать большой крюк.
    
    
Керн медленно приближался к главному почтамту. Он чувствовал себя усталым — в последние ночи он почти не спал. Рут должна была приехать еще три дня тому назад. За все это время он ничего не слышал о ней. Она не писала. Керн был уверен, что для этого имелись основания, и выдумывал тысячи причин, но теперь, по непонятным соображениям, он вдруг решил, что она вообще не приедет, и почувствовал в себе необычайную пустоту. Погруженный в печальные мысли, он почти не слышал городского шума, а сам шел, автоматически передвигая ноги.
    
Увидев синее пальто, он даже не сразу понял, что оно ему знакомо. «Опять синее пальто, — подумал он. — Опять одно из многих-многих синих пальто, которые за эту неделю уже свели меня с ума!» Он отвел глаза, а потом опять посмотрел в ту сторону. Несколько рассыльных и полная дама, нагруженная пакетами, заслонили от него женщину в синем пальто. Керн затаил дыхание. Он почувствовал, что его начинает бить дрожь. Синее пальто мелькало перед его глазами среди покрасневших лиц, шляп, велосипедов, пакетов, людей, которые беспрерывно двигались мимо. Он пошел дальше — осторожно, словно по канату, с которого мог сорваться каждую секунду. И даже когда Рут обернулась и он увидел ее лицо, Керн подумал, что это либо обман зрения, либо эта женщина просто очень похожа на Рут. Потом он заметил, как изменилось выражение ее лица, и бросился ей навстречу…
    
— Рут! Ты уже здесь? Ты уже здесь! И я заставил тебя ждать!
    
Он тут же обнял ее. Так они и стояли, крепко прижавшись друг к другу, словно находились не в центре Женевы, а на вершине горы, а вокруг бушевал ураган, пытаясь сорвать их оттуда. Они стояли в самых дверях главного почтамта, был час «пик», и люди, пытаясь пройти мимо, толкали их, удивленно оборачивались и улыбались. Но эти двое ничего не замечали. Они были одни. Керн пришел в себя только тогда, когда в поле его зрения попал полицейский. Он разжал объятия.
    
— Пойдем отсюда быстрее! — прошептал он. — На почту.
    
Они быстро исчезли в толпе.
    
— Иди сюда.
    
Они стали в очередь к окошечку, где продавали марки.
    
— Ты когда приехала? — спросил Керн. Главный почтамт еще никогда не казался ему таким светлым.
    
— Сегодня утром.
    
— Тебя послали сразу сюда? Или сперва в Базель?
    
— Нет. В Мюртене мне выдали разрешение на три дня. И я сразу приехала сюда.
    
— Чудесно! Получила даже разрешение! Тогда тебе вообще не нужно бояться. А я уж думал, что тебе пришлось одной переходить границу. Ты побледнела и похудела, Рут!
    
— Но я чувствую себя совершенно здоровой. Я что, хуже выгляжу?
    
— Нет. Намного лучше. Каждый раз, как я вижу тебя, ты кажешься мне все красивее… Ты не проголодалась?
    
— Проголодалась, — ответила Рут. — Изголодалась по всему: хотела видеть тебя, ходить по улицам, дышать свежим воздухом, разговаривать…
    
— В таком случае, мы отправимся обедать. Я знаю здесь маленький ресторанчик. Там можно заказать свежую рыбу из озера. Как в Люцерне. — Керн радостно улыбался. — В Швейцарии так много озер! Где твой багаж?
    
— Разумеется, на вокзале! Я же старый, опытный бродяга!
    
— Да. И я горжусь тобой! А скоро, Рут, тебе придется первый раз тайком перейти границу. Это будет нечто вроде экзамена. Ты не боишься?
    
— Ни капельки.
    
— Ты и не должна бояться. Эту границу я знаю, как свой бумажник. Я уже разузнал все и даже купил проездные билеты. Во Франции. Позавчера. Все уже готово. Вокзал я изучил до последнего уголка. Мы останемся там в маленьком ресторанчике и подойдем к поезду лишь в последний момент.
    
— У тебя уже есть билеты? Где же ты достал деньги? Ты и мне прислал так много!
    
— В припадке отчаяния я ограбил одного швейцарского священника. И промчался по Базелю и Женеве, словно гангстер. Теперь мне нельзя появляться здесь в течение полугода.
    
Рут рассмеялась.
    
— У меня тоже есть немного денег. Доктор Беер достал их для меня в комитете помощи беженцам.
    
Они стояли совсем рядом друг с другом и медленно продвигались в очереди. Керн крепко держал опущенную руку Рут. Они говорили тихо, понизив голос, и старались выглядеть как можно незаметнее.
    
— Нам, кажется, чертовски везет, — сказал Керн. — Ты вернулась не только с временным разрешением, но даже и с деньгами. Но почему ты мне не писала? Не могла?
    
— Боялась. Думала, что тебя могут схватить, когда ты придешь за письмом. Беер рассказал мне, что случилось у Аммерсов. И я подумала, что лучше не писать. Но мысленно я написала тебе много писем, Людвиг. Очень много. Я все время писала тебе письма, но без карандаша и бумаги… И ты ведь знаешь об, этом, правда?
    
Она подняла глаза.
    
Керн еще крепче сжал ее руку.
    
— Знаю. Ты уже где-нибудь остановилась?
    
— Нет. С вокзала — прямо сюда.
    
— Ты знаешь… — Керн на секунду замолчал. — В последнее время я превратился в ночного бродягу. Не хотелось рисковать, и я большей частью использовал государственные учреждения. — Он заметил обеспокоенный взгляд Рут. — Нет, нет! — успокоил он ее. — Не тюрьму. Таможни. Там очень удобно спать. Прежде всего, там тепло. Когда на улице прохладно, все таможни отапливаются. Но тебе это не пригодится. У тебя есть разрешение, и ты безбоязненно можешь снять номер даже в гранд-отеле «Белльвью». Там живут представители Лиги наций, министры и другой бесполезный народ.
    
— Нет, мы этого не сделаем. Я останусь с тобой. А если ты думаешь, что здесь опасно, то тогда давай уйдем отсюда сегодня же ночью.
    
— Что вам угодно? — нетерпеливо спросил чиновник за окошечком. Они и не заметили, как подошла их очередь.
    
— Марку за десять сантимов, — ответил Керн, быстро найдя выход из положения.
    
Чиновник протянул ему марку. Керн расплатился, и они направились к выходу.
    
— Что ты будешь с ней делать? — спросила Рут.
    
— Не знаю. Купил со страха. Когда я вижу человека в форме, я действую автоматически. — Керн взглянул на марку. На ней было изображено Чертово ущелье у Сен-Готарда. — Могу написать Аммерсу оскорбительную анонимку, — добавил он.
    
— Аммерсу? — переспросила Рут. — А ты знаешь, что он лечится у Беера?
    
— Серьезно? — Керн уставился на нее. — Если ты мне еще скажешь, что он пришел к нему с жалобами на печень, то я от радости встану на голову.
    
Рут так заливисто рассмеялась, что даже изогнулась от смеха, как гнется ива под порывами ветра.
    
— Именно по этой причине он и пришел к Бееру. Ведь Беер — единственный специалист в Мюртене. Ты только подумай: Аммерсу пришлось даже поступиться своими принципами — ведь он пошел на прием к врачу еврею.
    
— О, боже ты мой, Рут! Ты заставляешь меня гордиться собой. Штайнер как-то сказал мне, что любовь и месть трудно уживаются друг с другом. А я стою здесь, на ступеньках главного почтамта, и чувствую и то, и другое! Может быть, и Биндинг сидит сейчас в тюрьме или сломал себе ногу!
    
— Или его обокрали…
    
— Еще лучше! У тебя головка хорошо мыслит, Рут!
    
Они спустились вниз по ступенькам лестницы.
    
— Как много людей, — сказал Керн. — Это хорошо. В людском потоке с нами вряд ли что может случиться.
    
— Мы сегодня перейдем границу? — спросила Рут.
    
— Нет. Ты должна отдохнуть и выспаться. Нам предстоит долгий путь.
    
— А ты? Ты что, не должен спать? Мы же можем снять комнату в пансионе, который значится в списке Биндера. Неужели это действительно так опасно?
    
— Даже и не знаю, — ответил Керн. — Думаю, что нет. В такой близости от границы очень больших неприятностей случиться не может. В крайнем случае, они отправят нас на таможню — и этим все кончится. И мне кажется, что теперь я уже был бы не в состоянии остаться один, даже если бы это грозило большими неприятностями. В 12 часов 15 минут, среди белого дня и среди шумной толпы, ты чувствуешь себя сильным и уверенным, но вечером, когда на землю спускается тьма, все выглядит совершенно иначе. Сейчас ты снова со мной… Как же я могу добровольно снова расстаться?! Даже на одну ночь!
    
— Мне тоже страшно остаться здесь одной! — прошептала Рут.
   
   
    
     
7
    
    
Керну и Рут удалось незаметно перейти границу и добраться до вокзала в Беллегарде. Вечером они приехали в Париж и остановились у здания вокзала, не зная, куда им идти.
    
— Выше голову, Рут, — сказал Керн. — Сейчас мы отправимся в какой-нибудь неприметный отель. Сегодня уже поздно предпринимать что-либо. А завтра будет видно.
    
Рут кивнула. Проведя ночь в дороге, она чувствовала себя очень усталой.
    
В одном из переулков они заметили освещенную красным светом стеклянную вывеску: «Отель Гавана». Керн вошел в отель и поинтересовался, сколько стоит комната.
    
— На всю ночь? — спросил портье.
    
— Да, конечно, — удивленно ответил Керн.
    
— Двадцать пять франков.
    
— За двоих?
    
— Да, конечно! — Теперь пришла очередь удивляться портье.
    
Керн вышел на улицу и позвал Рут. Портье бросил на обоих быстрый взгляд и придвинул Керну формуляр. Заметив нерешительность Керна, он улыбнулся и сказал:
    
— Не обязательно во всем соблюдать точность.
    
Керн облегченно вздохнул и написал, что его зовут Людвиг Оппенгейм.
    
— Этого достаточно, — сказал портье. — С вас двадцать пять франков.
    
Керн расплатился, и юноша повел их наверх. Комнатка была маленькой, чистенькой и даже прилично обставленной: большая удобная кровать, два умывальника и кресло. Шкафа не было.
    
— Обойдемся и без шкафа, — заметил Керн. Потом он подошел к окну и выглянул. Обернувшись к Рут, он сказал: — Ну, вот мы и в Париже, Рут!
    
— Да, в Париже, — ответила она и с улыбкой посмотрела на Керна. — Как у нас это быстро получилось.
    
— Формальностей мы можем здесь не бояться. Ты слышала, как я говорил по-французски? И я понял все, что сказал портье.
    
— Ты был великолепен! — ответила Рут. — Я бы и рта не решилась раскрыть.
    
— А ведь ты говоришь по-французски лучше меня. Просто я понахальнее — вот и все! Ну, а сейчас мы отправимся ужинать. Город кажется человеку чужим, пока он в нем не поест и не выпьет.
    
Они зашли в маленький, но ярко освещенный бистро, находившийся неподалеку от отеля. Сверкали зеркала, пахло опилками и анисовкой. За шесть франков они получили ужин и к нему — полный графин красного вина. Вино было дешевое, но вкусное. Почти целый день они ничего не ели, и вино быстро ударило им в голову. Оба почувствовали, что очень устали, и вскоре вернулись в отель.
    
    
В вестибюле рядом с портье стояли миловидная девушка с накрашенными губами в меховой шубке и подвыпивший мужчина. Они беседовали с портье. Девушка бросила на Рут презрительный взгляд. Мужчина курил сигарету. Он не соизволил посторониться, когда Керн попросил ключи от комнаты.
    
— Судя по всему, отель довольно элегантный, — сказал Керн, когда они поднимались по лестнице. — Ты видела меховую шубку?
    
— Видела, Людвиг. — Рут улыбнулась. — Но она ведь не из натурального меха. Из искусственного. И стоит не больше кроличьей или хорошего драпового пальто.
    
— Я думал, что это норка. Или что-нибудь очень дорогое.
    
Керн зажег свет в номере. Рут бросила пальто и сумочку прямо на пол, обняла Керна и прижалась лицом к его лицу.
    
— Как я устала… Я счастлива, немножко боюсь, но больше всего я устала. Помоги мне раздеться и уложи меня в кровать.
    
— Хорошо.
    
Через какое-то время они уже лежали рядом в темноте. Рут положила свою голову на плечо Керна, тяжело вздохнула и почти сразу же уснула. Как ребенок. Некоторое время Керн еще лежал, прислушиваясь к ее дыханию, а потом заснул и он.
    
Что-то заставило его проснуться. Он быстро приподнялся на кровати и прислушался. Откуда-то доносился шум. Сердце Керна учащенно забилось. Он подумал, что в отель нагрянула полиция. Быстро спрыгнув с кровати, он подбежал к двери, приоткрыл ее и осторожно выглянул. Внизу, в отеле, кто-то громко кричал, ему отвечал озлобленный женский голос. Через некоторое время наверх поднялся портье.
    
— Что случилось? — спросил Керн в дверную щель.
    
Тот посмотрел на него с вялым удивлением.
    
— Ничего. Просто какой-то пьяный не хотел рассчитываться.
    
— И больше ничего?
    
— А что еще может быть? Но такое бывает… Вам что, больше нечем заняться?
    
Он открыл дверь в соседнюю комнату и впустил туда мужчину и женщину, шедших вслед за ним. У мужчины были черные как смоль усы, женщина была блондинкой и довольно полной. Керн прикрыл дверь и ощупью стал осторожно пробираться обратно к кровати. Он натолкнулся на нее неожиданно и, ища опоры, ощутил под своей рукой грудь Рут. «Так же, как в Праге», — подумал он и почувствовал жар в своей груди. В тот же момент Рут вздрогнула, приподнялась на локтях и спросила испуганным шепотом:
    
— Что… Что случилось? О, боже ты мой!
    
Потом она замолчала, и в темноте снова послышалось ее ровное дыхание.
    
— Это только я, Рут, — ответил Керн, укладываясь в кровать. — Я тебя напугал?
    
— Ах, это ты! — сказала она и снова опустилась на подушку.
    
Она опять быстро заснула, положив разгоряченное лицо на плечо Керна. «Они и тебя превратили в нервную развалину, — подумал тот с горечью. — Тогда, в Праге, ты только спросила: «Кто здесь?», а теперь ты уже дрожишь и боишься…»
    
— Раздевайся донага! — раздался внезапно из соседней комнаты сочный мужской голос. — Мне страшно нравится твой толстый зад.
    
Женщина засмеялась.
    
— В таком случае у меня есть что предложить тебе…
    
Керн прислушался. Теперь он понял, куда они попали. Это был отель, в который забегали на часок. Он осторожно посмотрел на Рут. Судя по всему, она ничего не слышала.
    
— Рут, — сказал он почти беззвучно. — Рут, моя любимая, маленькая и усталая козочка. Спи спокойно, спи и не просыпайся. То, что происходит сейчас в соседней комнате, не имеет к нам никакого отношения. Я люблю тебя, ты любишь меня, и мы одни…
    
— Черт бы тебя побрал! — Сквозь тонкую перегородку раздался звук шлепка. — Вот это класс, черт возьми! Как камень!
    
— Какая же ты все-таки свинья! — взвыла женщина. — Настоящая свинья!
    
— Угу… Ты что, думаешь, я — из картона?
    
— Нас здесь нет, — прошептал Керн. — Нас здесь с тобой нет, Рут. Сейчас мы находимся на лужайке, под солнцем, а вокруг нас цветут ромашки и полевой мак. Мы слышим крики кукушки, а над твоим лицом порхают пестрые бабочки…
    
— Повернись! И не выключай света… — раздался сдавленный мужской голос из соседней комнаты.
    
— А что ты собираешься делать?.. Ах, вот что?! — Женщина чуть не задохнулась от смеха.
    
— Мы живем в маленьком домике в деревне, — продолжал Керн. — Сейчас вечер, мы только что поели простокваши со свежим хлебом. Сумерки ласкают наши лица, вокруг тишина и покой, мы спокойны и знаем, что любим друг друга…
    
Из соседней комнаты послышались шум, треск и вскрики.
    
— Я уткнулся головой в твои колени, а руки твои перебирают мои волосы. Ты никого не боишься, у тебя есть паспорт, и все полицейские здороваются с нами. Вокруг — тишина, мы ждем ночи, мы спокойны и знаем, что любим друг друга…
    
В коридоре послышались шаги. В двери комнаты с противоположной стороны, где до сих пор было тихо, щелкнул ключ.
    
— Спасибо, — послышался голос портье. — Большое спасибо.
    
— А что ты мне подаришь, дорогой? — спросил через какое-то время женский скучающий голос.
    
— Много я тебе дать не смогу, — ответил мужчина. — Как ты смотришь на пятьдесят?
    
— Ты с ума сошел! Меньше чем за сто я не расстегну ни одной пуговицы!
    
— Но, крошка… — Голос перешел в гортанный шепот.
    
— У нас сейчас каникулы и мы отдыхаем на озере, — тихо и настойчиво продолжал Керн. — Ты только что выкупалась и заснула на горячем песке. Море отливает синевой, а на горизонте виднеется белый парус. Кричат чайки и слышится дыхание ветра…
    
В стену что-то стукнуло. Рут вздрогнула.
    
— Что это? — спросила она в полусне.
    
— Ничего, ничего, спи спокойно, Рут.
    
— Ты здесь, да?
    
— Я все время здесь… И я люблю тебя.
    
— Да, да, люби… — В следующее мгновение она снова уснула.
    
— Ты со мной, а я рядом с тобой, и вся эта грязь, вся эта грязь, по которой они гоняют нас, не сможет к нам прилипнуть, — прошептал Керн. — Мы — одни, мы молоды, и сон наш чист. Спи спокойно, Рут, моя любимая…
    
    
Керн вышел из комитета помощи беженцам. Другого ответа он и не ожидал там услышать. О том, чтобы получить вид на жительство, нечего было и думать. На материальную поддержку можно было надеяться только в крайнем случае. Работать вообще было запрещено, даже если у тебя и был вид на жительство. Тем не менее Керн не особенно огорчился. Такая картина — во всех странах, однако тысячи эмигрантов, которые по всем законам должны были умереть с голода, продолжали существовать.
    
Какое-то время Керн постоял в вестибюле. В помещении было очень много людей. Керн внимательно рассматривал их, всех по очереди. А потом подошел к мужчине, который сидел немного в сторонке и производил впечатление человека спокойного и рассудительного.
    
— Извините, — сказал Керн. — Но мне хотелось бы у вас спросить кое о чем. Вы не можете мне сказать, где я бы мог ночевать нелегальным путем? Я только вчера приехал в Париж.
    
— У вас есть деньги? — спросил человек, нисколько не удивившись вопросу Керна.
    
— Немного.
    
— Вы можете платить за комнату шесть франков в день?
    
— Сейчас — да.
    
— В таком случае отправляйтесь в отель «Верден», что на улице Тюренн. Хозяйке скажете, что вас прислал я. Моя фамилия Классман. Доктор Классман, — добавил мужчина с угрюмой усмешкой.
    
— А «Верден» надежен в отношении полиции?
    
— Надежного нет ничего. Там заполняют формуляр, не проставляя даты; эти формуляры должны сдаваться в полицию. Если нагрянет полиция, надо сказать, что вы прибыли только сегодня, поскольку хозяйка должна сдавать формуляры на следующий день, понимаете? Самое главное — не попасться им прямо в лапы. А для этого там имеется чудесный подземный ход. Вы его увидите. «Верден» — это не отель, а нечто, будто бы предназначенное для эмигрантов и созданное полвека назад по мудрому предвидению бога. Вы уже прочли газету?
    
— Да.
    
— Тогда отдайте ее мне, и мы будем квиты.
    
— Пожалуйста. И большое спасибо за совет.
    
Керн зашел за Рут, которая ждала его в кафе на ближайшем углу. Перед ней на столе лежали план города и грамматика французского языка.
    
— Вот, — сказала она. — Пока ты бегал, я купила это в книжном магазине. Дешево. У букиниста. Я думаю, что только эти две вещи нам и нужны для того, чтобы завоевать Париж.
    
— Согласен! Сейчас мы их и используем. Давай посмотрим по карте, где находится улица Тюренн.
    
    
Отель «Верден» оказался старым, полуразрушившимся домом с выщербленной штукатуркой. За маленькой входной дверью находилось бюро, в котором сидела хозяйка — худощавая женщина, одетая в черное. Керн, запинаясь, изложил ей по-французски свою просьбу. Хозяйка смерила обоих сверху донизу своими блестящими черными птичьими глазками.
    
— С питанием или без питания? — спросила она.
    
— А сколько будет стоить с питанием?
    
— Двадцать франков с человека. Питание трехразовое. Завтрак — у себя в комнате, остальное — в столовой.
    
— Я думаю, что на первый день мы возьмем с питанием, — сказал Керн по-немецки, обращаясь к Рут. — Потом мы всегда сможем переиграть. Сейчас самое важное для нас — найти где-нибудь прибежище.
    
Рут кивнула.
    
— Пока с питанием, — сказал Керн хозяйке. — А разница в оплате будет, если мы возьмем одну комнату?
    
Та покачала головой.
    
— Остались смежные комнаты. У вас будут номера 141 и 142. — Она бросила на стол два ключа. — Платить за день вперед.
    
— Хорошо. — Керн заполнил формуляр, не проставив в нем даты. Затем заплатил, взял ключи с привешенными к ним деревянными бирками, на которых были выжжены номера комнат.
    
Комнаты находились рядом — маленькие узкие клетушки с окнами, выходящими во двор. В каждой из них стояло только по одной кровати. Комнаты в отеле «Гавана» казались настоящими хоромами по сравнению с этими.
    
Керн огляделся.
    
— Настоящие клоповники для эмигрантов, — наконец сказал он. — Печальные, но уютные. Но они на большее и не претендуют, не так ли?
    
— А я нахожу их великолепными, — ответила Рут. — У каждого из нас будет комната и кровать. Вспомни, как было в Праге! Там в каждой комнате жили по три-четыре человека.
    
— Да, ты права. Я совсем забыл об этом. Зато я вспомнил квартиру семьи Нойман в Цюрихе.
    
Рут рассмеялась.
    
— А я — о сарае, где мы спали, промокшие до нитки.
    
— Твои мысли умнее моих. Но ты, наверное, понимаешь, почему я об этом вспомнил?
    
— Да, — ответила Рут, — понимаю. Но это все не так, и ты оскорбляешь меня этим. Мы купим немного шелковистой бумаги и сделаем из нее прекрасные абажуры. Вот за этим столом мы будем заниматься французским языком и любоваться кусочком неба над крышами. Мы будем спать и встречать рассветы на этих кроватях, лучших в мире. Мы будем стоять у окна и любоваться этим грязным двором, полным романтики, так как двор этот — парижский двор!
    
— Хорошо, — согласился Керн. — Ну, а сейчас пойдем в столовую. Там нас накормят французским обедом. Он тоже наверняка лучший в мире.
    
    
Столовая отеля «Верден» размещалась в подвальном помещении, и постояльцы называли ее «катакомбой». Чтобы добраться до нее, нужно было пройти длинный и извилистый путь: по каким-то лестницам, переходам и странным, уже десятилетиями пустующим комнатам, в которых воздух был неподвижен, как вода в заросшем пруду.
    
Столовая оказалась довольно большой: она одновременно была и столовой отеля «Интернасьональ», который принадлежал сестре хозяйки отеля «Верден».
    
Эта общая столовая стала магнитом обоих полуразвалившихся отелей. Для эмигрантов она означала то же самое, что и катакомбы древнего Рима для христиан. Если полиция появлялась в отеле «Интернасьональ», все убегали через столовую в отель «Верден», и наоборот. Такая общая столовая была спасением для всех.
    
На мгновение Керн и Рут остановились перед дверью в нерешительности. Дело было днем, но столовая, не имеющая окон, была освещена. Электрический свет в этот час казался тусклым и каким-то неуместным — казалось, что здесь еще господствует вчерашний вечер.
    
— Да ведь это же Марилл! — внезапно воскликнул Керн.
    
— Где?
    
— Вон на той стороне, неподалеку от лампы! Чудесно! Теперь мы не будем чувствовать себя такими одинокими в Париже.
    
Марилл в свою очередь тоже их увидел. Минуту он недоверчиво поправлял свои очки, потом поднялся, подошел к ним и пожал им руки.
    
— Что я вижу! Ребятки — в Париже! Как же вы обнаружили этот старый «Верден»?
    
— Нам о нем рассказал доктор Классман.
    
— Ах, Классман! Ну, хорошо, что вы здесь. «Верден» отличный отель. Вы — с содержанием?
    
— Да. Но только на один день.
    
— Правильно. Завтра измените условия. Платите только за комнату, а остальное покупайте. Будет намного дешевле. Изредка питайтесь и здесь, чтобы не обижать хозяйку… И вы правильно сделали, что смылись из Вены. Там сейчас происходит что-то непонятное…
    
— Ну, а здесь?
    
— Здесь, мой мальчик?.. Австрия, Чехословакия, Швейцария были для эмигрантов полем для маневренной войны, а в Париже — война позиционная. Передний край. Каждая волна эмигрантов докатывается сюда. Видите на той стороне мужчину с густыми черными волосами? Это итальянец. А рядом с ним, с бородой? Это русский. Через два места от них — испанец. Еще через два — поляк и двое армян. Рядом с ними — четыре немца. Париж для всех — последняя надежда и спасение. — Он взглянул на часы. — Пойдемте, ребятки! Сейчас около двух. Если хотите пообедать, сейчас как раз время. Французы — пунктуальный народ в отношении еды. После двух вы ничего не получите.
    
Они сели за столик Марилла.
    
— Если вы будете столоваться здесь, то порекомендую вам вон ту полную официантку, — сказал он. — Ее зовут Ивонна, она родом из Эльзаса. Не знаю, как ей удается, но у нее порции всегда больше.
    
Ивонна поставила перед ними по тарелке супа и улыбнулась.
    
— У вас есть деньги, ребятки? — спросил Марилл.
    
— Недели на две хватит, — ответил Керн.
    
Марилл кивнул.
    
— Это хорошо. Вы уже обдумали, чем будете заниматься?
    
— Пока нет. Мы только вчера приехали. А на что вообще здесь люди живут?
    
— Дельный вопрос, Керн. Начнем с меня. Я живу на статьи, которые пишу для нескольких эмигрантских листков. Люди их покупают, поскольку я когда-то был депутатом рейхстага. У всех русских имеются нансеновские паспорта и разрешение на работу. Они были первым потоком эмигрантов. С тех пор прошло двадцать лет. Они работают официантами, поварами, массажистами, портье, сапожниками, шоферами и так далее. Итальянцы тоже большей частью устроились — они были вторым потоком. У нас, немцев, кое у кого есть паспорта, срок которых еще не истек, но разрешение на работу — только у очень немногих. Кое у кого еще есть деньги, которые расходуются с большой осторожностью. Но у большинства денег уже нет. Они нелегально работают за одно лишь питание и несколько франков и продают все, что еще могут продать. Вон тот адвокат делает переводы и печатает на машинке. Молодой человек, что рядом с ним, ловит немцев с деньгами и отводит их в ночной клуб. За это получает комиссионные от клуба. Актриса напротив него гадает и занимается астрологией. Некоторые преподают язык. Другие стали учителями физкультуры. Несколько человек ходят по утрам на рынок и перетаскивают там корзины. Часть людей живет только на помощь комитета. Одни торгуют, другие просят милостыню… А некоторые вообще уходят и не возвращаются. Вы уже были в комитете?
    
— Был, — ответил Керн. — Сегодня утром.
    
— Ничего не получили?
    
— Ничего.
    
— Не огорчайтесь. Вам нужно будет пойти еще раз. Рут должна сходить в еврейский отдел, вы — в смешанный. Я отношусь к арийскому. — Марилл рассмеялся. — Как видите, у нищеты тоже существует своя бюрократия. Вы встали на учет?
    
— Еще нет.
    
— Сделайте это завтра же. Классман вам поможет. Он специалист по этой части. Для Рут он даже может попытаться получить временное разрешение. У нее же есть паспорт.
    
— Паспорт-то у нее есть, — ответил Керн, — но срок его истек, и она вынуждена была границу перейти нелегально.
    
— Ничего не значит. Паспорт есть паспорт. Ценится на вес золота. Классман вам все объяснит.
    
Ивонна поставила на стол картофель и тарелку с тремя кусками телятины. Керн улыбнулся ей. Ее лицо расплылось в ответной улыбке.
    
— Большое спасибо, Ивонна, — поблагодарила ее Рут.
    
Улыбка Ивонны стала еще шире, и она ушла, покачивая бедрами.
    
— Как было бы хорошо, если бы Рут получила временное разрешение, — мечтательно сказал Керн. — В Швейцарии она уже получала разрешение на три дня.
    
— Вы забросили химию, Рут? — спросил Марилл.
    
— Да… То есть и да, и нет. В настоящее время — да.
    
Марилл кивнул.
    
— Правильно. — Он показал на молодого человека у окна, перед которым лежала книга. — Вон тот юноша уже два года работает посудомойкой в ночном клубе. Раньше был студентом. В Германии. Две недели назад он получил степень доктора по французской филологии, а недавно узнал, что его здесь не примут на работу. Теперь он изучает английский, чтобы стать специалистом по английскому языку и уехать в Южную Америку. Здесь такое бывает. Вас это утешает?
    
— Конечно.
    
— А вас, Керн?
    
— Меня все утешает. Какая здесь полиция?
    
— Довольно вялая. Но все равно нужно быть начеку. Правда, здесь не так строго, как в Швейцарии.
    
— Вот это меня действительно утешает! — ответил Керн.
    
На следующее утро Керн отправился с Классманом в комитет помощи беженцам, чтобы встать на учет. Оттуда они направились к префектуре.
    
— Нет никакого смысла заявлять о себе в полицию, — сказал Классман. — Вас просто вышлют. Но вам будет полезно взглянуть, что там творится. Это неопасно. Полиция, церкви и музеи — самые безопасные места для эмигрантов.
    
— Правильно, — согласился Керн. — Правда, до музеев я еще не додумался.
    
Префектура занимала целый комплекс зданий, внутри которых находился большой двор. Керн и Классман миновали несколько ворот и дверей и очутились наконец в большом зале, похожем на зал ожидания при вокзале. Вдоль стен тянулся ряд окошечек, за которыми сидели служащие. В центре зала стояли скамейки без спинок. К каждому окошечку тянулись длинные очереди.
    
— Это — зал для избранных. Почти рай, — пояснил Классман. — Вы видите здесь людей, у которых есть разрешение и которым должны его продлить.
    
Тем не менее в зале царила атмосфера озабоченности и беспокойства. Она действовала угнетающе.
    
— И это вы называете раем? — спросил Керн.
    
— Да, несомненно. Вот, взгляните!
    
Классман показал на женщину, которая только что отошла от окошечка. Она не могла оторвать взгляда от своего разрешения с печатью, которое только что возвратил ей чиновник. Глаза ее блестели от радости. Она подбежала к группе ожидающих.
    
— На четыре недели! — выкрикнула она каким-то сдавленным голосом. — Продлили на четыре недели!
    
Классман обменялся взглядом с Керном.
    
— Вот видите: четыре недели! На сегодняшний день четыре недели равнозначны целой жизни. Согласны?
    
Керн кивнул.
    
Теперь перед окошечком стоял старик.
    
— Что же мне делать? — растерянно спрашивал он.
    
Чиновник что-то быстро ответил ему по-французски. Керн не смог разобрать слов. Старик выслушал чиновника и повторил:
    
— Да, ну а что же мне делать?
    
Чиновник повторил ему свое объяснение.
    
— Следующий! — сказал он затем и взял бумаги, которые протянул ему следующий прямо через голову старика.
    
Тот повернул голову.
    
— Я же еще не умер, — произнес он. — Но что мне делать, я не знаю. Что делать? Куда идти? — спросил он чиновника.
    
Чиновник опять что-то быстро ответил ему и занялся бумагами другого. Старик продолжал стоять у окошечка, держась за деревянный выступ, словно утопающий за спасительное бревно.
    
— Что мне делать, если вы не продлите мне разрешение? — спросил он.
    
Чиновник больше не обращал на него внимания. Старик повернулся к людям, стоявшим позади него.
    
— Что же мне теперь делать?
    
В ответ он увидел только взгляды озабоченных, затравленных и словно окаменевших людей. Никто ему не ответил, но никто и не гнал его. Бумаги подавались в окошечко прямо через его голову, с величайшей осторожностью, чтобы его не задеть.
    
Старик снова повернулся к чиновнику.
    
— Ведь кто-то должен мне сказать, что мне теперь делать! — повторил он тихо. И он продолжал нашептывать эту фразу, испуганно глядя на чиновника и наклонив немного голову вперед, чтобы дать место рукам.
    
Потом он замолк и внезапно, будто все силы оставили его, опустил руки, которыми он держался за выступ. Теперь эти руки, со вздувшимися венами, неестественно висели вдоль его тела — длинные и беспомощные, словно два каната, прикрепленные к плечам, а опущенный взгляд, казалось, ничего больше не замечал. И пока он здесь стоял — совершенно потерянный, — Керн заметил, как в ужасе окаменело другое лицо. Лицо другого человека, стоявшего у окошечка. Потом Керн увидел, что тот, другой, тоже что-то сбивчиво объяснял — а в итоге опять это страшное оцепенение, этот слепой уход в самого себя в поисках какого-либо спасения.
    
— И это вы называете раем? — повторил Керн.
    
— Да, — ответил Классман. — Это еще можно называть раем. Здесь многим отказывают, немногим и продлевают.
    
Они прошли еще несколько коридоров и очутились в помещении, которое уже не было похоже на зал ожидания, а скорее — на ночлежку. Оно было наполнено людьми. Скамеек для всех не хватало. Люди стояли или сидели прямо на полу. Керн обратил внимание на тучную брюнетку, которая сидела в углу на полу, словно наседка. Лицо ее с правильными чертами было неподвижно. Черные волосы расчесаны и перевязаны. Рядом с ней играло несколько детей. Самый маленький сосал грудь. А она сидела посреди всего этого шума, нисколько не смущаясь, со странным величием здорового зверя и с правами каждой матери, и видела только свой выводок, который играл у ее ног, словно у подножия памятника.
    
Рядом с ней стояла группа евреев в черных сюртуках с жидкими седыми бородками и локонами. Они стояли и ждали с выражением такого беспредельного смирения, будто находились здесь уже сотни лет и знали, что придется ждать еще столько же. На скамейке у стены сидела беременная женщина; рядом с ней — мужчина, который в волнении беспрерывно потирал себе руки. Подальше — еще мужчина, весь седой, он что-то говорил плачущей женщине. На другой стороне — прыщавый молодой человек, куривший сигарету и тайком поглядывавший на элегантную женщину, которая то стягивала, то натягивала перчатки; дальше — горбун, вносивший что-то в записную книжку; несколько румын, шипевших на своем языке, словно паровой котел; мужчина, рассматривавший фотографии, он то и дело их прятал, снова вынимал и снова прятал; полная женщина, читавшая итальянскую газету; молодая девушка, с безучастным видом сидевшая на скамье, полностью погрузившись в свою печаль.
    
— Это все люди, которые написали заявления на выдачу им временного разрешения, — объяснил Классман. — Или люди, которые намереваются это сделать.
    
— С какими же документами еще можно получить разрешение?
    
— Большинство из них еще имеет действительные паспорта или паспорта, срок которых скоро истекает, но они еще не обменены. Здесь также находятся люди, въехавшие в страну каким-нибудь легальным путем и имеющие визу.
    
— Значит, здесь еще не самое страшное?
    
— Нет, не самое, — ответил Классман.
    
Керн заметил, что, кроме чиновников, за окошечками работали и девушки. Одеты они были скромно и мило, большинство — в светлых блузках с нарукавниками из черного сатина. Керну казалось странным, что они боялись запачкать свои рукава, в то время как перед ними толпился народ, у которого была затоптана в грязь вся жизнь.
    
— В последние дни здесь, в префектуре, особенно плохо, — заметил Классман. — Последствия каких-либо событий в Германии всегда в первую очередь испытывают на своей шкуре эмигранты. Они — козлы отпущения.
    
Керн обратил внимание на мужчину с тонким умным лицом, который стоял у окошечка. Молодая девушка взяла у него бумаги и задала ему несколько вопросов. Кивнув головой, она начала что-то записывать, и Керн заметил, как у человека на лбу выступил пот. В большом помещении было довольно прохладно, тем не менее лицо мужчины, одетого в легкий летний костюм, покрылось испариной, прозрачные капли пота струились по лбу и щекам. Он продолжал стоять неподвижно, опершись руками на выступ, в предупредительной, но не смиренной позе, готовый ответить на вопрос, и несмотря на то, что ему уже продлевали вид на жительство, пот по-прежнему стекал по его лицу, говоря о том, что человек испытывает страшный страх. Казалось, этого человека жарили на невидимой сковородке бессердечности. Если бы он кричал, жаловался, умолял, Керну это не показалось бы таким страшным. Но человек стоял все в той же позе. Создавалось впечатление, что он тонет в самом себе, — страх просачивался сквозь все плотины человеческого разума.
    
Девушка возвратила мужчине документы и что-то дружелюбно ему сказала. Он поблагодарил ее на мягком, безукоризненно чистом французском языке и быстро вышел из зала. Лишь у выхода он развернул документы и посмотрел на них. Там он увидел только синюю печать и несколько дат, но лицо его было таким, словно для него внезапно наступила весна, а в строгой тишине зала оглушительно запели соловьи свободы.
    
— Ну, пошли? — спросил Керн.
    
— Насмотрелись?
    
— Да.
    
Они направились к выходу, но у дверей их задержала группа нищих евреев, которая окружила их, словно стая голодных растрепанных галок.
    
— Пожалста… помогите… — Старший вышел вперед, покорно и безнадежно разводя руками. — Мы не говорить по-французки… Помогите, пожалста… Человек, человек…
    
— Человек, человек… — заговорили они хором со всех сторон, размахивая своими широкими рукавами.
    
Казалось, только это слово они и знали по-немецки. Они повторяли его снова и снова, показывая при этом своими пожелтевшими руками на себя: на голову, сердце, глаза, — все в одном и том же мягком и настойчивом, почти льстивом монотонном пении.
    
— Человек, человек… — И только старший из них добавлял: — Помогите, пожалста, человек, человек… — Он знал на два-три слова больше.
    
— Вы говорите по-еврейски? — спросил Классман у Керна.
    
— Нет, — ответил тот. — Не знаю ни слова.
    
— Эти евреи говорят только на своем родном языке. Они сидят здесь каждый день и не могут добиться, чтобы их поняли. Ищут человека, который мог бы служить им переводчиком.
    
— По-еврейски, по-еврейски, — быстро закивал старший.
    
— Человек, человек, — зажужжали все сразу, словно рой пчел. Взволнованные, выразительные лица с надеждой уставились на Керна.
    
— Помогите, помогите… — Старший показал на окошечки. — Не можно говорить… только… человек, человек…
    
Классман с сожалением развел руками.
    
— Я — не еврей…
    
Они сразу окружили Керна.
    
— Еврей? Еврей? Человек…
    
Керн покачал головой. Жужжание смолкло. Движение рук прекратилось. Старший застыл в неподвижности и, опустив голову, еще раз спросил:
    
— Нет?
    
Керн снова покачал головой.
    
— А-а… — Старик еврей поднял руки к груди, сложил их треугольником так, чтобы кончики пальцев касались друг друга и образовали над сердцем маленькую крышу. Так он и остался стоять, немного согнувшись, словно прислушиваясь к какому-то далекому зову. Потом он поклонился и медленно опустил руки.
    
Керн и Классман вышли из зала. Дойдя до главного коридора и выйдя на площадку, на которой соединялись несколько каменных лестниц, они услышали громкие звуки музыки. Играли какой-то быстрый марш. Ликовали барабаны, и все громче играли фанфары.
    
— Что это? — удивился Керн.
    
— Радио. Наверху — комната отдыха для полицейских. Дневной концерт.
    
Музыка устремлялась вниз по лестницам, словно сверкающий ручей. Она застаивалась в коридорах и водопадом лилась из широких входных дверей. Ее брызги со всех сторон падали на маленькую одинокую фигурку, выделявшуюся на нижней ступеньке лестницы смутным темным пятном, — жалкий черный комочек. Это был старик, который с таким трудом оторвался от безжалостного окошечка. Потерянный и сломленный, с печальными глазками, не знающими покоя, он сидел в уголке, втянув плечи и прижав колени к груди. Казалось, что он не в силах больше подняться. А вокруг — пестрыми каскадами лилась веселая музыка, не знающая сострадания, полная силы и энергии, как сама жизнь.
    
— Пойдемте выпьем по чашечке кофе, — предложил Классман, когда они вышли на улицу.
    
Они зашли в маленькое бистро и уселись за тростниковый столик. Выпив чашку черного горького кофе, Керн почувствовал облегчение.
    
— Ну, а последняя категория людей? — спросил он.
    
— Последняя категория — это люди, вынужденные голодать и ютиться в одиночестве в разных трущобах, — ответил Классман. — Тюрьмы. По ночам — станции подземки. Новостройки. Своды мостов Сены.
    
Керн взглянул на беспрерывный людской поток, протекавший мимо столиков бистро. Прошла девушка, неся на руке большую картонку для шляп. Она улыбнулась Керну. Потом обернулась и бросила на него еще один быстрый взгляд.
    
— Сколько вам лет? — спросил Классман.
    
— Двадцать один. Скоро исполнится двадцать два.
    
— Я так и предполагал. — Классман размешал ложечкой свой кофе. — Моему сыну столько же.
    
— Он тоже здесь?
    
— Нет, — ответил Классман. — Он — в Германии.
    
Керн поднял глаза.
    
— Насколько я понимаю, это плохо?
    
— Только не для него.
    
— Ну, тем лучше.
    
— Для него было бы хуже, если бы он оказался здесь, — добавил Классман.
    
— Вот даже как? — Керн с удивлением посмотрел на Классмана.
    
— Да… Я бы его так избил… В общем, изувечил бы на всю жизнь.
    
— Что, что?
    
— Он донес на меня в полицию. Из-за него я и должен был убраться.
    
— Черт возьми! — вырвалось у Керна.
    
— Я католик, верующий католик. А сын уже несколько лет был членом одной из этих молодежных партийных организаций. Там их называют «старыми бойцами». Вы, конечно, понимаете, что я не разделял его взглядов, довольно часто спорил с ним. А юноша становился все более дерзким. Однажды он сказал мне приблизительно то же, что говорит унтер-офицер призывнику: чтобы я заткнулся, иначе будет плохо. Посмел мне угрожать, понимаете? Я залепил ему пощечину. Он убежал в бешенстве, заявил на меня в государственную полицию и дал им запротоколировать все мои слова — слово в слово, которыми я ругал их партию. К счастью, у меня там оказался знакомый, который тотчас же предупредил меня по телефону. Я должен был убраться как можно скорее. Уже через час приехала полиция, чтобы забрать меня, и во главе их — мой сын.
    
— Да, дело нешуточное! — заметил Керн.
    
Классман кивнул.
    
— Ему тоже придется не сладко, если я когда-нибудь с ним встречусь.
    
— Может быть, потом у него тоже когда-нибудь будет сын, который его также выдаст. И может, тогда уже коммунистам.
    
Классман смущенно взглянул на Керна.
    
— Вы думаете, это все продлится так долго?
    
— Не знаю. Но мне уже трудно представить, что я когда-нибудь смогу вернуться назад.
    
    
Штайнер приколол значок национал-социалистской партии к отвороту своей куртки.
    
— Великолепно, Беер! — сказал он. — Откуда он у вас?
    
Доктор Беер ухмыльнулся.
    
— От одного пациента, попавшего в автомобильную катастрофу неподалеку от Мюртена. Я накладывал ему на руку шину. Вначале он вел себя осторожно и рассказывал, что в Германии все обстоит блестяще. Потом мы распили по рюмочке коньяка, и пострадавший начал проклинать все их порядки, а на память подарил мне свой партийный значок. К сожалению, он должен был вернуться обратно в Германию.
    
— Да благослови, господь, этого человека! — Штайнер взял со стола синюю папку для бумаг и открыл ее. В ней лежал лист со свастикой и несколько пропагандистских листков. — Думаю, этого будет достаточно. Наверняка попадется на удочку, увидев все это.
    
Эти пропагандистские листки Штайнер тоже взял у Беера, который получил их несколько лет назад от партийной организации Штутгарта и до сих пор удивлялся этому. Отобрав несколько экземпляров, Штайнер отправился к Аммерсу. Беер уже рассказал ему о том, что приключилось с Керном.
    
— Когда вы уезжаете? — спросил Беер.
    
— В одиннадцать. До этого времени я еще зайду к вам, чтобы вернуть значок.
    
— Хорошо. Я буду ждать вас с бутылкой фенданта.
    
Штайнер ушел. Вскоре он уже звонил в дом Аммерсов. Открыла горничная.
    
— Я хочу говорить с господином Аммерсом, — отрывисто сказал Штайнер. — Меня зовут Губер.
    
Горничная исчезла, но вскоре появилась снова.
    
— По какому делу?
    
— «Ага, — подумал Штайнер. — Это уже заслуга Керна». Он знал, что Керна об этом не спрашивали.
    
— По партийному! — бросил он коротко.
    
На этот раз появился сам Аммерс. Он с любопытством уставился на Штайнера. Тот небрежно поднял руку в знак приветствия.
    
— Геноссе Аммерс?
    
— Да.
    
Штайнер отвернул лацкан куртки и показал ему значок.
    
— Губер, — представился он. — Явился по поручению организации, функционирующей за границей. Должен выяснить у вас некоторые вещи.
    
Аммерс стоял подобострастно, почти по стойке «смирно».
    
— Пожалуйста, входите, господин… господин…
    
— Губер. Просто Губер. Как вы знаете, вражьи уши — повсюду.
    
— Знаю. И для меня это большая честь, господин Губер.
    
Штайнер все рассчитал верно. У Аммерса не возникло ни малейшего подозрения. Слишком уж глубоко сидел в нем страх перед гестапо.
    
Но даже если бы у него и возникли какие-либо подозрения, в Швейцарии он все равно не смог бы ничего предпринять против Штайнера. У того был австрийский паспорт на имя Губера. А связан он с гестапо или нет, этого никто не мог установить. Даже германское посольство.
    
Аммерс провел Штайнера в гостиную.
    
— Садитесь, Аммерс! — пригласил Штайнер, сам садясь в кресло Аммерса.
    
Он порылся в своей папке.
    
— Вы знаете, геноссе Аммерс, что главным принципом нашей работы за границей является одно — незаметность?
    
Аммерс кивнул.
    
— Мы ожидали этого и от вас. Бесшумной работы. А теперь до нас дошли слухи, что вы привлекли к своей особе ненужное внимание в случае с одним молодым эмигрантом!
    
Аммерс вскочил со стула.
    
— Это — самый настоящий преступник! Он довел меня до болезни. После него я совсем разболелся и сделался всеобщим посмешищем… Этот оборванец…
    
— Посмешищем? — резко перебил его Штайнер. — Всеобщим посмешищем? Геноссе Аммерс!
    
— Не всеобщим, не всеобщим! — Аммерс понял, что допустил ошибку и от волнения совсем запутался. — Посмешищем только в моих собственных глазах. И я думаю…
    
Штайнер словно буравил его взглядом.
    
— Аммерс, — сказал он медленно, — настоящий член партии никогда не кажется смешным даже самому себе! Что с вами, Аммерс? Неужели демократические крысы уже затронули ваши убеждения? Посмешище! — такого слова для нас вообще не существует! Пусть другие будут посмешищами в какой угодно степени, но только не мы! Вам это ясно?
    
— Да, конечно, конечно! — Аммерс провел рукой по лбу. Он уже видел себя наполовину в концентрационном лагере, посаженным, чтобы освежить свои убеждения. — Ведь это — только несчастная случайность. В остальных случаях я был тверд, как сталь. Моя верность партии непоколебима…
    
Штайнер дал ему выговориться. Потом остановил:
    
— Хорошо, геноссе! Думаю, что этого больше не повторится. И не обращайте внимания на эмигрантов, понятно? Мы рады, что избавились от этих людей.
    
Аммерс усердно закивал. Потом он встал и достал из буфета хрустальный графин и две серебряные с внутренней позолотой рюмки на высоких ножках, специально предназначенные для ликера. Штайнер с брезгливой гримасой на лице наблюдал за всеми этим приготовлениями.
    
— Что это? — наконец спросил он.
    
— Коньяк… Я думал, что вы хотите немного освежиться.
    
— Коньяк такими рюмками пьют только члены общества трезвенников, Аммерс, — сказал Штайнер немного веселее. — Или когда коньяк очень плохой. Дайте мне обычную, не слишком маленькую рюмку.
    
— С превеликим удовольствием! — Аммерс обрадовался. Лед, по всей вероятности, был сломлен.
    
Штайнер выпил. Коньяк оказался приличным. Но это нельзя было ставить Аммерсу в заслугу — плохого коньяка в Швейцарии просто-напросто не изготовляли.
    
Штайнер вынул из кожаного портфеля, взятого у Беера, синюю папку.
    
— Попутно еще один вопрос, геноссе. Но только строго между нами. Вы знаете, что наша пропагандистская работа пока еще испытывает большие материальные трудности?
    
— Да, — усердно подтвердил Аммерс. — Я всегда так считал.
    
— Хорошо. — Штайнер снисходительно махнул рукой. — Такое положение не должно продолжаться. Мы должны создать тайный фонд. — Он заглянул в свои листки. — У нас уже есть значительные вклады. Но мы не брезгуем и небольшими суммами… Этот чудесный домик — ваша собственность, не так ли?
    
— Да. Впрочем, на нем уже две ипотеки. Значит, практически он принадлежит банку, — довольно поспешно ответил Аммерс.
    
— Ипотеки существуют только для того, чтобы платить меньше налогов. И член партии, имеющий собственный дом, — это не какой-нибудь бездельник, у которого для партии нет какой-то суммы денег. Итак, какую сумму мне проставить против вашего имени?
    
Аммерс нерешительно заглянул в подписной лист.
    
— В данный момент для вас это будет неплохо, — ободряюще заметил Штайнер. — Подписной лист с именами, разумеется, пойдет в Берлин. Как вы смотрите на пятьдесят франков?
    
Аммерс облегченно вздохнул. Зная ненасытность партии, он уже считал, что ему не отделаться суммой меньшей, чем сто.
    
— Конечно! — тотчас же согласился он. — Можно даже и шестьдесят, — добавил он.
    
— Хорошо, значит, шестьдесят. — Штайнер внес эту сумму в подписной лист. — Кроме Хайнца, у вас еще есть другие имена?
    
— Хайнц Карл Гозвин. Гозвин с одним «н».
    
— Гозвин — это редкое имя.
    
— Да, но это настоящее немецкое имя. Старогерманское. Уже во времена переселения народов упоминается имя короля Гозвина.
    
— Верно, верно.
    
Аммерс положил на стол две купюры — пятьдесят и десять франков. Штайнер спрятал деньги.
    
— Расписки не даю, — сказал он. — И вы сами понимаете, почему.
    
— Конечно, конечно! Ведь эти взносы тайные… А здесь, в Швейцарии… — Аммерс хитро подмигнул.
    
— И не создавайте вокруг себя никакого шума, геноссе. Тишина — уже половина успеха! Не забывайте об этом!
    
— Конечно! И я все хорошо понимаю… А это был только несчастный случай…
    
Штайнер возвращался к Бееру по извилистым улочкам, усмехаясь в душе. «Рак печени! Ай да Керн! Вот, наверное, удивится, когда получит шестьдесят франков после этого налета»!
   
   
    
     
8
    
    
В дверь постучали. Рут прислушалась. Она была одна в комнате. Керн с утра ушел искать работу. Минуту Рут сидела в нерешительности, потом поднялась, прошла в комнату Керна и прикрыла за собой дверь. Комнаты были смежными и расположены на углу. В этом заключалось их преимущество на случай облавы. Из каждой комнаты можно было выйти в коридор и притом остаться незамеченным, если кто-нибудь стоял у другой двери.
    
Рут осторожно приоткрыла дверь комнаты Керна, вышла в коридор и заглянула за угол.
    
Перед дверью ее комнаты стоял мужчина лет сорока. Рут видела его и раньше. Его звали Брозе. Жена его уже семь месяцев была больна и не вставала с постели. Оба жили на маленькую поддержку комитета и на ту жалкую сумму, которую привезли с собой. Это не было тайной. В отеле «Верден» каждый знал о жильцах почти все.
    
— Вы — ко мне? — спросила Рут.
    
— Да. Я хотел бы попросить вас кое о чем. Вы — фрейлейн Голланд, не так ли?
    
— Да.
    
— Меня зовут Брозе, и я живу этажом ниже, — смущенно произнес он. — У меня дома больная жена, а я должен пойти поискать какую-нибудь работу. Вот я и хотел попросить вас. Может быть, у вас найдется время…
    
У Брозе было тонкое изможденное лицо. Рут знала, что в отеле почти все убегали, как только он появлялся. Он давно искал общества для своей жены.
    
— Она очень часто остается одна… Ну, а вы знаете, что это такое. Надежду ведь так легко потерять. Бывают дни, когда она особенно подавлена. Но если рядом с ней человек, ей сразу становится легче… Вот я и подумал, что вы, может быть, побеседуете с ней разок. Моя жена — умная женщина…
    
Рут как раз училась вязать джемперы из легкой кашмирской шерсти. Ей сказали, что русский магазин на Елисейских полях покупает нечто подобное, чтобы потом перепродать втридорога. Она не собиралась откладывать работу и, наверное, не пошла бы, но беспомощная похвала «моя жена — умная женщина» все решила, и Рут почувствовала странное смущение.
    
— Подождите минуточку, — сказала она. — Я захвачу с собой кое-что и пойду с вами.
    
Она взяла с собой шерсть и образец и спустилась с Брозе вниз. Брозе жили на втором этаже в маленькой комнатке с окнами на улицу. Когда Брозе и Рут вошли, лицо женщины, лежавшей на кровати, сразу изменилось. На нем появилась вымученная, но радостная улыбка.
    
— Люси, это — фрейлейн Голланд, — сказал Брозе поспешно. — Она очень хочет поговорить с тобой.
    
Темные глаза на бледном как воск лице с недоверием посмотрели на Рут.
    
— Сейчас я уйду, — быстро сказал Брозе. — А вечером вернусь. Сегодня я наверняка что-нибудь подыщу. До свидания.
    
Он улыбнулся, приветливо взмахнул рукой и закрыл за собой дверь.
    
— Это он вас позвал, правда? — спросила женщина через какое-то мгновение.
    
Сперва Рут хотела ответить отрицательно, но потом кивнула.
    
— Я так и думала. Спасибо вам за то, что вы пришли. Но я могу остаться и одна. Идите занимайтесь своим делом. А я немного посплю.
    
— У меня нет никаких дел, — ответила Рут. — А сейчас я как раз учусь вязать. Этим я могу заниматься и здесь. Все принадлежности для вязания я захватила с собой.
    
— Есть и более приятные вещи, чем сидеть рядом с больной, — устало заметила женщина.
    
— Конечно. Но это все-таки лучше, чем сидеть одной.
    
— Так все говорят, чтобы утешить меня, — пробормотала женщина. — Я знаю, больных всегда утешают. Вы уж лучше прямо скажите, что вам неприятно сидеть рядом с больной женщиной, у которой плохое настроение, и что вы делаете это только потому, что муж мой вас уговорил.
    
— Да, ваш муж уговорил меня, — ответила Рут. — Но у меня не было намерения утешать вас. И я рада, что имею возможность поговорить с кем-нибудь.
    
— Вы же можете пойти прогуляться! — сказала больная.
    
— Я это делаю не очень охотно.
    
Не услышав ответа, Рут подняла глаза и посмотрела на растерянное лицо больной. А та оперлась на руки и пристально смотрела на нее… И внезапно слезы ручьями потекли из ее глаз. В одну секунду лицо ее было залито слезами.