1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 
      
Сорвешь луну — и кончишь муку,
      
Которой жизнь пугает нас.
     
    
   
   
    
     
Прощание
    
    
     
      
Вечор стояла у крылечка,
      
Одета пылью золотой,
      
Вертела медное колечко
      
Над потемневшею водой.
     
     
      
И было нужно так немного:
      
Ударить ветру мне в лицо,
      
Вернуть хотя бы с полдороги
      
На это черное крыльцо.
     
    
   
   
    
     
Утро
    
    
     
      
По стенке шарит желтый луч,
      
Раздвинувший портьеры,
      
Как будто солнце ищет ключ,
      
Забытый ключ от двери.
     
     
      
И ветер двери распахнет,
      
И впустит птичье пенье,
      
Всех перепутавшихся нот
      
Восторг и нетерпенье.
     
     
      
Уже, взобравшись на скамью
      
Иль просто на подклетье,
      
Петух, как дьякон ектенью,
      
Заводит многолетье.
     
     
      
И сквозь его «кукареку»,
      
Арпеджио и трели
      
Мне видно дымную реку,
      
Хоть я лежу в постели.
     
     
      
Ко мне, скользка и холодна,
      
Едва я скину платье,
      
Покорно кинется волна
      
В горячие объятья.
     
     
      
Но это — лишь в полубреду,
      
Еще до пробужденья.
      
И я купаться не пойду,
      
Чтобы не встретились в саду
      
Ночные привиденья.
     
     
      
А ветер покидает дом,
      
Пересчитав посуду,
      
Уже пронесся над прудом,
      
Уже свистит повсюду.
     
     
      
Перебирает воду он,
      
Как клавиши рояля,
      
Как будто он открыл сезон
      
В моем концертном зале.
     
     
      
И нынче летом — на часах
      
Ты, верно, до рассвета,
      
Ты молча ходишь в небесах,
      
Подобная планете.
     
     
      
Облокотившись на балкон,
      
Как будто на свиданье,
      
Протягивает лапы клен
      
К любимому созданью.
     
     
      
И ты стоишь, сама лучась
      
В резной его оправе.
      
Но даже дерево сейчас
      
Тебя задеть не вправе.
     
     
      
Всю силу ревности моей
      
И к дереву и к ветру
      
Своим безмолвием залей,
      
Своим блаженным светом.
     
     
      
И ветер рвет твои чулки
      
С веревки возле дома.
      
И, как на свадьбе, потолки
      
На нас крошат солому.
     
    
   
   
    
     
Неосторожный юг
    
    
     
      
Неосторожный юг
      
Влезает нам в тетради
      
И солнцем, как утюг,
      
Траву сырую гладит…
     
     
      
Свет птичьего пера,
      
Отмытого до блеска,
      
И дятла — столяра
      
Знакомая стамеска.
     
     
      
Проснувшихся стихов
      
И тополей неспящих,
      
Зеленых языков,
      
Шуршащих и дразнящих,
     
     
      
Мой заоконный мир,
      
Являйся на бумагу,
      
Ходи в тиши квартир
      
Своим звериным шагом.
     
     
      
Иль лебедем склонись,
      
Как ледяная скрипка,
      
С небес спускаясь вниз
      
Размеренно и гибко.
     
     
      
Вся комната полна
      
Таким преображеньем,
      
И ночи не до сна
      
От слез и напряженья.
     
     
      
Но в мире место есть,
      
Где можно спозаранку
      
Раскинуть эту смесь,
      
Как скатерть-самобранку.
     
    
   
   
    
     
Какой заслоню я книгой
    
    
     
      
Какой заслоню я книгой
      
Оранжевый небосвод,
      
Свеченье зеленое игол,
      
Хвои заблестевший пот,
     
     
      
Двух зорь огневое сближенье,
      
Режущее глаза.
      
И в капле росы отраженье
      
Твоей чистоты, слеза.
     
    
   
   
    
     
Я разорву кустов кольцо
    
    
     
      
Я разорву кустов кольцо,
      
Уйду с поляны.
      
Слепые ветки бьют в лицо,
      
Наносят раны.
     
     
      
Роса холодная течет
      
По жаркой коже,
      
Но остудить горячий рот
      
Она не может.
     
     
      
Всю жизнь шагал я без троны,
      
Почти без света.
      
В лесу пути мои слепы
      
И неприметны.
     
     
      
Заплакать? Но такой вопрос
      
Решать же надо.
      
Текут потоком горьких слез
      
Все реки ада.
     
    
   
   
    
     
Ведь только длинный ряд могил
    
    
     
      
Ведь только длинный ряд могил —
      
Мое воспоминанье,
      
Куда и я бы лег нагим,
      
Когда б не обещанье
     
     
      
Допеть, доплакать до конца
      
Во что бы то ни стало,
      
Как будто в жизни мертвеца
      
Бывало и начало.
     
    
   
   
    
     
Приподнятый мильоном рук
    
    
     
      
Приподнятый мильоном рук,
      
Трепещущих сердец
      
Колючей проволоки круг,
      
Терновый твой венец.
     
     
      
Я все еще во власти сна,
      
Виденья юных лет.
      
В том виновата не луна
      
Не лунный мертвый свет.
     
     
      
Не еле брезжащий рассвет,
      
Грозящий новым днем,
      
Ему и места даже нет
      
В видении моем.
     
    
   
  
  
   
    
ЛИЧНО И ДОВЕРИТЕЛЬНО
   
   
    
     
Я, как Ной, над морской волною
    
    
     
      
Я, как Ной, над морской волною
      
Голубей кидаю вперед,
      
И пустынною белой страною
      
Начинается их полет.
     
     
      
Но опутаны сетью снега
      
Ослабевшие крылья птиц,
      
Леденеют борта ковчега
      
У последних моих границ.
     
     
      
Нет путей кораблю обратно,
      
Он закован навек во льду,
      
Сквозь метель к моему Арарату,
      
Задыхаясь, по льду иду.
     
    
   
   
    
     
Бог был еще ребенком, и украдкой
    
    
     
      
Бог был еще ребенком, и украдкой
      
От взрослых Он выдумывал тайгу:
      
Он рисовал ее в своей тетрадке,
      
Чертил пером деревья на снегу,
     
     
      
Он в разные цвета раскрашивал туманы,
      
Весь мир был полон ясной чистоты,
      
Он знать не знал, что есть другие страны,
      
Где этих красок может не хватить.
     
     
      
Он так немного вылепил предметов:
      
Три дерева, скалу и несколько пичуг.
      
Река и горные непрочные рассветы —
      
Изделье тех же неумелых рук.
     
     
      
Уже не здесь, уже как мастер взрослый,
      
Он листья вырезал, Он камни обтесал,
      
Он виноградные везде развесил гроздья,
      
И лучших птиц Он поселил в леса.
     
     
      
И, надоевшее таежное творенье
      
Небрежно снегом закидав,
      
Ушел варить лимонное варенье
      
В приморских расписных садах.
     
     
      
Он был жесток, как все жестоки дети:
      
Нам жить велел на этом детском свете.
     
    
   
   
    
     
Живого сердца голос властный[19]
    
    
     
      
Живого сердца голос властный
      
Мне повторяет сотый раз,
      
Что я живу не понапрасну,
      
Когда пытаюсь жить для вас.
     
     
      
Я, как пчела у Метерлинка,
      
Как пресловутая пчела,
      
Которой вовсе не в новинку
      
Людские скорбные дела.
     
     
      
Я до рассвета собираю,
      
Коплю по капле слезный мед,
      
И пытке той конца не знаю,
      
И не отбиться от хлопот.
     
     
      
И чем согласней, чем тревожней
      
К бумаге просятся слова,
      
Тем я живу неосторожней
      
И горячее голова.
     
    
   
   
    
     
Птицелов[20]
    
    
     
      
Согнулась западня
      
Под тяжестью синицы,
      
И вся ее родня
      
Кричит и суетится.
     
     
      
И падает затвор
      
Нехитрого снаряда,
      
А я стою, как вор,
      
И не спускаю взгляда
     
     
      
С испуганных пичуг
      
И, вне себя от счастья,
      
Разламываю вдруг
      
Ловушку ту на части.
     
     
      
И в мертвой тишине,
      
В моем немом волненье,
      
Я жду, когда ко мне
      
Приблизятся виденья.
     
     
      
Как будто Васнецов
      
Забрел в мои болота,
      
Где много мертвецов
      
И сказке есть работа.
     
     
      
Где терем-теремок —
      
Пожалуй, по созвучью —
      
Назвал тюрьмою Бог,
      
А не несчастный случай.
     
     
      
Где в заводях озер
      
Зеленых глаз Алены
      
Тону я до сих пор —
      
Охотник и влюбленный.
     
     
      
Где, стоя за спиной
      
Царевича Ивана,
      
Объеду шар земной
      
Без карты и без плана.
     
     
      
Уносит серый волк
      
К такой стране нездешней,
      
Где жизнь — не только долг,
      
Но также и надежда.
     
     
      
В морщинах скрыта грусть,
      
Но я не беспокоюсь.
      
Я солнцем оботрусь,
      
Когда росой умоюсь…
     
    
   
   
    
     
Замлела в наступившем штиле
    
    
     
      
Замлела в наступившем штиле
      
Вся в белых рубчиках вода,
      
Как будто жизнь остановили
      
На синем море навсегда.
     
     
      
Быть может, это пароходы,
      
Как паровые утюги,
      
Разгладили морские воды
      
В гладильне матушки-тайги,
     
     
      
Чтоб на полночной гофрировке,
      
Средь мелких складок волновых,
      
Рыбачьей лодке дать сноровку
      
Держаться до сих пор в живых.
     
     
      
Перетерпевшая все шквалы,
      
Вчерашний грохот штормовой,
      
Девятым вымытая валом,
      
Она живой плывет домой.
     
     
      
Плывет на некий берег дальний,
      
Еще невидимый пока,
      
Ища в ночи причалов скальных
      
И заезжая в облака.
     
    
   
   
    
     
Похороны
    
    
     
      
Под Новый год я выбрал дом,
      
Чтоб умереть без слез.
      
И дверь, оклеенную льдом,
      
Приотворил мороз.
     
     
      
И в дом ворвался белый пар
      
И пробежал к стене,
      
Улегся где-то возле нар
      
И лижет ноги мне.
     
     
      
Лохматый пудель, адский дух,
      
Он изменяет цвет;
      
Он бел, как лебединый пух,
      
Как новогодний дед.
     
     
      
В подсвечнике из кирпича,
      
У ночи на краю,
      
В углу оплывшая свеча
      
Качала тень мою.
     
     
      
И всем казалось — я живой,
      
Я буду есть и пить,
      
Я так качаю головой,
      
Что собираюсь жить.
     
     
      
Сказали утром наконец,
      
Промерзший хлеб деля:
      
Быть может, — он такой мертвец,
      
Что не возьмет земля!
     
     
      
Вбивают в камни аммонал,
      
Могилу рыть пора.
      
И содрогается запал
      
Бикфордова шнура.
     
     
      
И без одежды, без белья,
      
Костлявый и нагой,
      
Ложусь в могилу эту я,
      
Поскольку нет другой.
     
     
      
Не горсть земли, а горсть камней
      
Летит в мое лицо.
      
Больных ночей, тревожных дней
      
Смыкается кольцо.
     
    
   
   
    
     
Здесь первым искренним стихом
    
    
     
      
Здесь первым искренним стихом
      
Я разжигал костер,
      
И пепел от людей тайком
      
В ладонях я растер.
     
     
      
Но, отогревшись, я не мог
      
Припомнить этих жарких строк.
     
     
      
И если снова тяжела
      
Рука колючих вьюг,
      
И если мертвый холод зла
      
Опять стоит вокруг,
     
     
      
Я снова — в новую пургу —
      
Костер стихами разожгу.
     
    
   
   
    
     
К так называемой победе
    
    
     
      
К так называемой победе,
      
Назло медведю и лисе,
      
Проеду на велосипеде
      
Вдоль по обочинам шоссе.
     
     
      
И вот земли-стенографистки
      
Рассказ на глине и песке:
      
Ее предсмертная записка,
      
Забытая невдалеке,
     
     
      
Зарытая в дорожных ямах,
      
В геологических шурфах.
      
Все, что не высказалось прямо,
      
Закоченело на губах…
     
     
      
Но кто прочтет иероглифы,
      
Какой придет Шамполион,
      
Чтоб разгадать глухие мифы, —
      
Услышать человечий стон.
     
    
   
   
    
     
Гора
    
    
     
      
В сияющем известняке,
      
В граните черно-буром,
      
Гора спускается к реке,
      
Зажав подснежники в руке,
      
Навстречу людям хмурым.
     
     
      
Остановившись над ключом,
      
Как и во время оно,
      
Она не грезит нипочем
      
Ни силикатным кирпичом,
      
Ни железобетоном.
     
    
   
   
    
     
Он сменит без людей, без книг
    
    
     
      
Он сменит без людей, без книг,
      
Одной природе веря,
      
Свой человеческий язык
      
На междометья зверя.
     
     
      
Руками выроет ночлег
      
В хрустящих листьях шалых
      
Тот одичалый человек,
      
Интеллигент бывалый.
     
     
      
И выступающим ребром
      
Натягивая кожу,
      
Различья меж добром и злом
      
Определить не может.
     
     
      
Но вдруг, умывшись на заре
      
Водою ключевою,
      
Поднимет очи он горе
      
И, точно волк, завоет…
     
    
   
   
    
     
Еще июль
    
    
     
      
Ты лжешь, что, запрокинув голову,
      
Я синий воздух жадно пью, —
      
Небес расплавленное олово
      
В июле в глотку льют мою,