1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
    
Патрони поменялся наушниками со служащим, стоявшим перед самолётом. Теперь у него была прямая связь с пилотами.
    
— Говорит Патрони. Когда у вас там всё будет готово, начинайте действовать.
    
Стоявший впереди служащий поднял вверх светящиеся сигнальные жезлы, готовясь указывать путь самолёту по эллиптической дорожке за траншеями, тоже расчищенной от снега по распоряжению Патрони. Если «боинг» выедет на дорожку быстрее, чем предусмотрено, служащему придётся удирать бегом.
    
Патрони присел на корточки перед носовым колесом. Положение тоже небезопасное в случае, если самолёт рванёт с места. Недаром Патрони сжимал телефонный провод в месте соединения, чтобы сразу же выдернуть вилку из штепселя. Он внимательно следил за стойкой шасси — вот сейчас она начнёт перемещаться.
    
Голос командира:
    
— Даю газ.
    
Гул двигателей стал громче. Самолёт содрогался от этого гула, напоминавшего укрощённую грозу, земля под ним дрожала, но колёса оставались неподвижны.
    
Спасаясь от ветра, Патрони прикрыл микрофон ладонями и крикнул:
    
— Больше газу! Секторы вперёд до упора!
    
Рёв двигателей усилился, но лишь слегка. Колёса дрогнули, но не сдвинулись с места.
    
— До упора, чёрт подери! До упора!
    
Несколько секунд двигатели продолжали работать на прежней мощности, потом внезапно мощность упала. В наушниках у Патрони задребезжал голос командира:
    
— Патрони, por favor,[18] если я дам двигателям полную тягу, самолёт станет на нос, и мы с вами вместо завязшего «боинга» будем иметь обломки «боинга».
    
Патрони внимательно приглядывался к колёсам самолёта, откатившимся на прежнее место, и к грунту вокруг них.
    
— Говорю вам, он вылезет! Наберитесь духу и дайте газ на всю катушку.
    
— Сами набирайтесь духу! — взбесился командир. — Я выключаю двигатели.
    
Патрони не своим голосом заорал в микрофон:
    
— Не выключайте, пусть работают вхолостую! Я сейчас поднимусь! — Выскочив из-под носа самолёта, он махнул рукой, чтобы подкатили трап. Но не успели его установить, как все четыре двигателя заглохли.
    
Когда Патрони поднялся в кабину, оба пилота уже отстёгивали ремни.
    
Патрони сказал с осуждением:
    
— Струсили!
    
Ответ командира прозвучал неожиданно кротко:
    
— Es posible.[19] И возможно также, что это единственный разумный поступок, который я совершил за весь сегодняшний вечер. Ваша бригада готова принять самолёт на себя? — официальным тоном осведомился он.
    
— О'кей, — сказал Патрони. — Примем.
    
Первый пилот взглянул на часы и сделал пометку в бортовом журнале.
    
— Когда вы так или иначе вытащите самолёт из снега, — сказал капитан, — ваша компания свяжется с нашей. А пока что — buenas noches.[20]
    
Лишь только оба пилота, застегнув на все пуговицы свои куртки, покинули кабину, Патрони быстрым привычным взглядом скользнул по приборам и рычагам управления. Через две-три минуты он следом за пилотом спустился по трапу.
    
Внизу его ждал Ингрем. Он кивком указал на пилотов, спешивших к одному из служебных автобусов.
    
— Так же сдрейфили они и раньше: не решились дать двигателям полную нагрузку. — Он угрюмо покосился на стойки шасси. — Потому он с самого начала и зарылся так глубоко. А теперь увяз ещё глубже.
    
Имение этого и боялся Патрони.
    
Он снова нырнул под фюзеляж — поглядеть на положение шасси; Ингрем посветил ему электрическим фонариком. Колёса ушли в мокрый снег и жидкую глину почти на фут глубже прежнего. Патрони взял фонарик, посветил под крыльями: оси всех четырёх колёс были в опасной близости к грунту.
    
— Крюком с неба разве что его теперь вытащишь, — сказал Ингрем.
    
Главный механик «ТВА» задумался и покачал головой.
    
— Надо попытаться ещё раз. Снова подкопать — поглубже, подвести траншеи под самые колёса и запустить двигатели. Только на этот раз вытаскивать его я буду сам.
    
Вокруг всё ещё продолжала завывать вьюга.
    
Ингрем поёжился, сказал с сомнением:
    
— Как знаете, доктор. Но, конечно, лучше вы, чем я.
    
Патрони усмехнулся:
    
— Если мне не удастся его вытащить, тогда, наверное, удастся разнести на куски.
    
Ингрем направился к одиноко стоявшему автобусу — снова собирать людей. Второй автобус уже уехал — повёз пилотов «Аэрео-Мехикан» в аэровокзал.
    
Патрони прикинул: теперь меньше чем за час никак не управиться. Значит, всё это время посадочная полоса три-ноль функционировать не будет.
    
Он направился к своему «пикапу», оборудованному рацией, чтобы доложить об этом на КДП.
   
   
    
     
7
    
    
Инес Герреро не была знакома с теорией, суть которой сводится к тому, что перенапряжённый, истощённый мозг может в целях самосохранения отключаться, и тогда человек впадает в состояние пассивного полузабытья. Однако её поведение служило наглядным подтверждением этой теории. Инес Герреро действовала бессознательно, как сомнамбула.
    
Вот уже несколько недель её томило беспокойство, тревога, близкая к отчаянию, а события этой ночи нанесли ей последний, сокрушительный удар. И мозг её отключился — так срабатывает предохранитель при коротком замыкании. Пока Инес Герреро пребывала в этом состоянии — временном, конечно, — она не отдавала себе отчёта ни где она находится, ни почему.
    
Грубоватый, разбитной шофёр такси оказал ей не слишком хорошую услугу. Они сторговались, что он отвезёт её в аэропорт за семь долларов. Выйдя из такси, Инес дала шофёру десятидолларовую бумажку — кроме этой бумажки, у неё почти ничего не было, — ожидая получить сдачу. Шофёр пробормотал, что сдачи у него нет, но он сейчас разменяет, и укатил. Инес напрасно прождала десять минут, стоя как на иголках и не сводя глаз с часов аэровокзала, стрелки которых неумолимо приближались к одиннадцати, когда должен был подняться в воздух самолёт, отлетавший в Рим, и, наконец, поняла, что шофёр такси и не подумает возвращаться. Инес не запомнила ни номера машины, ни фамилии шофёра — на что последний и рассчитывал. А если бы даже и запомнила, то писать жалобы не в её привычках, и, как видно, шофёр раскусил и эту черту её характера.
    
Несмотря на все препятствия, возникшие по дороге, Инес ещё успела бы попасть к посадке в самолёт, не задержись она в ожидании сдачи. А теперь, когда она отыскала выход на поле, самолёт уже бежал по рулёжной дорожке.
    
Всё же у Инес хватило ума воспользоваться советом, полученным по телефону от мисс Юнг, девушки из справочного бюро «Транс-Америки», и она прибегла к маленькой хитрости, чтобы выяснить, действительно ли её муж находится на борту самолёта, отлетающего в Рим. Контролёр как раз собирался покинуть свой пост у выхода сорок семь, когда к нему обратилась Инес.
    
По совету мисс Юнг она не стала задавать вопросов, а просто заявила:
    
— Мой муж находится на борту самолёта, на который только что закончилась посадка. — И она объяснила, что опоздала проводить мужа, но хочет убедиться, что он успел благополучно сесть в самолёт. Она достала жёлтенькую квитанцию, обнаруженную среди вещей мужа, и показала её контролёру. Мельком взглянув на квитанцию, контролёр стал просматривать список пассажиров.
    
На какую-то секунду в душе Инес затеплилась надежда; а вдруг она ошиблась, вдруг муж её и не думал никуда улетать; мысль о том, что он мог отправиться в Рим, всё ещё казалась ей слишком невероятной. Но тут контролёр сказал — да, Д. О. Герреро находится на борту самолёта, вылетающего рейсом два, и обидно, конечно, что миссис Герреро не успела проводить мужа, но сегодня из-за этого снегопада всё пошло кувырком, а теперь он просит его извинить, но ему необходимо…
    
Контролёр ушёл, и тут Инес расплакалась: она вдруг почувствовала себя такой одинокой среди всей этой толпы.
    
Сначала из глаз её выкатилось несколько слезинок, затем сразу припомнились все несчастья и беды, и слёзы хлынули ручьём. Инес скорбела о настоящем и оплакивала прошлое: был у неё дом — теперь его не стало; детей она не может содержать; был у неё муж, хоть и никудышный, но она привыкла к нему, а теперь и он улетел куда-то… Она вспоминала, какой была в молодости, и плакала о том, какой стала теперь; она плакала о том, что у неё нет денег и ей некуда идти — разве что снова в опостылевшую, кишащую тараканами квартиру, да и оттуда её завтра вышвырнут — ведь от ничтожной суммы, с помощью которой она надеялась умилостивить на время своего квартирного хозяина, ничего не осталось после того, как шофёр такси присвоил себе сдачу… Она даже не была уверена, хватит ли у неё мелочи, чтобы добраться до дому. Она плакала, потому что туфли натёрли ей ноги, и потому что она была так неприглядно одета, да ещё промокла насквозь, и потому что устала, измучилась, и потому что закоченела и её лихорадило. Она плакала о себе и обо всех разуверившихся и отчаявшихся, как она.
    
Наконец, заметив, что на неё стали с любопытством поглядывать, она, всё так же плача, принялась бесцельно бродить по аэровокзалу. Именно тогда защитные силы мозга пришли ей на выручку, сознание её затуманилось, и в спасительном отупении она хотя и продолжала горевать, но уже не понимала — почему.
    
Вскоре после этого она попалась на глаза одному из дежурных полицейских аэровокзала, и он, проявив отзывчивость, которой далеко не всегда отличаются блюстители порядка, усадил её в укромном уголке и тут же связался по телефону со своим начальством. Лейтенант Ордвей находился неподалёку и сказал, что разберётся в этом сам. Он пришёл к выводу, что Инес, несмотря на её подавленное состояние и бессвязную речь, совершенно безопасна, и велел проводить её в кабинет управляющего аэропортом, считая, что это единственное спокойное и вместе с тем не столь устрашающее, как полицейский участок, место.
    
Инес покорно поднялась в лифте, прошла по коридору; она как будто даже не сознавала, что её куда-то ведут, во всяком случае, была к этому равнодушна. Потом она покорно опустилась в указанное ей кресло, радуясь, что может отдохнуть. Какие-то люди входили и выходили, говорили что-то, но всё, это происходило как во сне, а очнуться у неё не хватало сил.
    
Однако некоторое время спустя инстинкт самосохранения, заложенный в каждом человеке, сколь бы ни был он беспомощен и забит, заставил её очнуться и осознать, хотя и смутно, что нужно действовать, двигаться, делать что-то, так как жизнь не стоит на месте и — какие бы удары она ни наносила и как бы ни была беспросветна и пуста — неумолимо движется вперёд.
    
Инес Герреро встала; она ещё не отдавала себе отчёта, где находится и как сюда попала, но уже приняла решение уйти. В этот момент медоувудская делегация в сопровождении лейтенанта Ордвея вошла в приёмную Мела Бейкерсфелда, где находилась Инес. Делегация проследовала в кабинет, а Нед Ордвей вернулся, и, пока затворялась дверь, Мел успел заметить, что лейтенант разговаривает с посетительницей.
    
Хотя Инес и не очень хорошо соображала, однако она поняла, что этот здоровенный негр полицейский хочет ей помочь, и вместе с тем возникло неясное ощущение, что она уже видела его где-то, совсем недавно, и тогда он был тоже добр к ней, как и сейчас, куда-то отвёл её и ничего не пытался выспросить; вот и теперь он вроде понимал — хотя она ничего не говорила, — что ей надо вернуться в город, но она не уверена, хватит ли у неё на это денег. Инес принялась шарить в кошельке, хотела подсчитать, сколько у неё там осталось, но он остановил её и, повернувшись спиной к двери в кабинет, сунул ей в руку три доллара. Потом вывел её в коридор, показал, как пройти вниз к остановке автобуса, и добавил, что этих денег ей хватит на обратную дорогу и останется ещё немного, чтобы в городе добраться, куда ей нужно.
    
После этого полицейский ушёл, а Инес сделала, как он сказал: спустилась вниз по лестнице, потом почти у самой двери, ведущей наружу к остановке автобуса, ей бросилось в глаза нечто привычно-знакомое — киоск, в котором продавали сосиски, — и чувство голода, жажды и смертельной усталости сразу вернуло её к действительности. Она порылась в кошельке, нашла тридцать пять центов, купила сосиску и кофе в бумажном стаканчике, и вид этих обыденных предметов подействовал на неё ободряюще. В уголке, рядом с киоском, она увидела стул и примостилась на нём. Она не отдавала себе отчёта в том, сколько времени просидела там: сосиска была съедена, кофе выпит, и пробудившееся было восприятие реальности происходящего снова стало ускользать от неё, заменяясь чувством успокоения и довольства. Сновавшие перед глазами люди, гул голосов, какие-то объявления по радио — всё это убаюкивало её. Дважды Инес показалось, будто она услышала по радио и своё имя, но она решила, что это ей почудилось, что этого не может быть, так как никому на свете нет до неё дела и никто даже не знает, где она.
    
Она смутно сознавала, что рано или поздно ей придётся отсюда уйти, и чувствовала, как это будет для неё трудно. Ну, а пока она тихонечко посидит здесь.
   
   
    
     
8
    
    
Все сотрудники, срочно вызванные в кабинет управляющего аэропортом, явились незамедлительно — за исключением одного. Некоторых Бейкерсфелд вызывал сам, других — через Таню Ливингстон, но во всех случаях подчёркивалась настоятельная необходимость прибыть немедленно, отложив все дела.
    
Первым явился шеф Тани Ливингстон — управляющий пассажирскими перевозками «Транс-Америки» Берт Уэзерби.
    
Почти тут же следом за ним пришёл лейтенант Ордвей, уже отдавший своим полицейским приказ разыскать Инес Герреро, но ещё не имевший ни малейшего представления о том, зачем это нужно. На это время он предоставил медоувудцам беспорядочно толпиться в главном вестибюле аэровокзала и слушать, как адвокат Фримантл усердствует перед телекамерой, защищая их права.
    
Берт Уэзерби спросил прямо с порога:
    
— Что у вас стряслось, Мел?
    
— Мы ещё не знаем наверняка, Берт, и ухватиться пока не за что, но не исключена возможность, что на борту вашего самолёта, выполняющего рейс два, находится бомба.
    
Уэзерби кинул мельком вопросительный взгляд на Таню, — почему она тоже здесь? — но не стал терять время на расспросы и снова обратился к Мелу:
    
— Так что именно вам известно?
    
Мел вкратце рассказал Уэзерби и Ордвею обо всём, что удалось установить, и о сообщении инспектора Стэндиша относительно пассажира, который как-то подозрительно, на взгляд инспектора — человека остро наблюдательного, — держал под мышкой маленький плоский чемоданчик, прижимая его к боку; о том, что человека этого, как установлено Таней Ливингстон, зовут Д. О. Герреро или, возможно, Берреро; о том, что, по словам городского агента, пассажир при регистрации не имел при себе никакого багажа, за исключением уже упомянутого чемоданчика; о том, что Д. О. Герреро выписал в аэропорту страховой полис на сумму в триста тысяч долларов, причём у него едва хватило денег, чтобы уплатить за страховку, из чего явствует, что он, по всей видимости, отправился в пятитысячемильный перелёт не только без смены белья, но и практически без денег; и наконец, о том, что миссис Инес Герреро, в чью пользу застраховал её супруг свою жизнь на время перелёта, в чрезвычайно расстроенных чувствах только что бродила по зданию аэровокзала.
    
Пока он говорил, вошёл таможенный инспектор Гарри Стэндиш, не успевший даже снять формы, а за ним — Банни. Девушка вошла неуверенно, с опаской поглядывая по сторонам на незнакомых людей и незнакомую обстановку. Когда смысл сообщения Мела дошёл до неё, она побледнела и глаза её округлились от испуга.
    
Из всех приглашённых не явился только контролёр, дежуривший у выхода сорок семь и пропускавший пассажиров на рейс два. Когда Таня позвонила его начальнику, тот сказал, что контролёр уже сменился и уехал домой. «Передайте, — попросила Таня, — чтобы он по прибытии домой немедленно позвонил сюда». Таня решила, что вызывать его обратно нет смысла: едва ли он запомнил, сел ли Герреро в самолёт. Если же у кого-то возникнут вопросы, тогда их можно будет задать и по телефону.
    
— Я пригласил сюда всех, кто имеет к этому делу хоть малейшее отношение, на случай если вы или кто-то ещё пожелает что-нибудь выяснить, — сказал Мел, обращаясь к Уэзерби. — Я считаю, что нам с вами — и главным образом вам — предстоит решить, должны ли мы на основании имеющихся данных предупредить командира рейса два. — В эту минуту Мелу снова вспомнилось то, что он на время выбросил из головы: ведь командиром рейса два был его зять Вернон Димирест. Потом, сказал себе Мел, он ещё успеет хорошенько подумать о некоторых вытекающих отсюда последствиях. А сейчас не время.
    
— Вот что. — Вид у Берта Уэзерби был довольно мрачный. Он обернулся к Тане. — Какое бы решение мы ни приняли, я считаю, что следует поставить обо всём в известность главного пилота. Разыщите Ройса Кеттеринга. Если он ещё на базе, давайте его сюда.
    
Капитан Кеттеринг, главный пилот «Транс-Америки», испытывал самолёт номер 731-ТА перед его отправкой в рейс два.
    
— Есть, сэр.
    
Таня направилась к телефону; в это время зазвонил другой аппарат. Мел взял трубку.
    
Говорил руководитель полётов — в ответ на запрос Мела, поступивший несколько минут назад на КДП.
    
— Сообщаю запрошенные вами сведения о самолёте «Транс-Америки», выполняющем рейс два.
    
— Давайте.
    
— Взлетел в двадцать три тринадцать по местному времени.
    
Мел бросил взгляд на стенные часы. Было десять минут пополуночи: самолёт летел уже без малого час.
    
Руководитель полётов продолжал:
    
— КДП Чикаго передал самолёт Кливлендскому центру в двадцать четыре двадцать семь; Кливленд, в свою очередь, передал самолёт Торонто в час ноль три, то есть семь минут назад. По сообщению Торонтского центра, самолёт находится в настоящий момент близ Лондона, провинция Онтарио. Если вас интересует, могу сообщить дополнительные данные: высоту, скорость, курс…
    
— Пока достаточно, — сказал Мел. — Благодарю.
    
— Тут вот ещё что, мистер Бейкерсфелд. — И руководитель полётов пересказал сообщение Патрони: полосой три-ноль нельзя будет пользоваться ещё по меньшей мере час.
    
Мел нетерпеливо слушал. Сейчас на первом плане были другие, более важные дела.
    
Повесив трубку, Мел передал Уэзерби данные о местонахождении самолёта.
    
Таня тоже положила трубку и сообщила:
    
— Капитана Кеттеринга нашли. Он сейчас придёт.
    
— А эта женщина — жена подозрительного пассажира… Как, кстати, её зовут? — спросил Уэзерби.
    
— Инес Герреро, — сказал Ордвей.
    
— Где она?
    
— Пока неизвестно. — Ордвей добавил, что полицейские прочёсывают аэропорт, хотя, возможно, этой женщины давно уже здесь нет. Управление городской полиции тоже поставлено в известность, и полицейские проверяют каждый автобус, прибывающий в город из аэропорта.
    
— Она была здесь, — сказал Мел, — но тогда мы ещё ничего не знали…
    
— Не очень-то мы были поворотливы, — проворчал Уэзерби и поглядел на Таню, а потом на инспектора Стэндиша, который пока не произнёс ни слова. Таня поняла, что Уэзерби с досадой вспомнил сейчас, как он от неё отмахнулся: «Бросьте вы!» — Придётся нам всё-таки информировать командира экипажа, — сказал он. — Пусть у нас пока одни только предположения, он имеет право знать о них.
    
— Может быть, сообщить приметы Герреро, чтобы капитан Димирест мог последить за ним, не привлекая его внимания? — сказала Таня.
    
— Если вы найдёте это нужным, — сказал Мел, — тут мы можем вам помочь. Есть люди, которые его видели.
    
— Хорошо, — сказал Уэзерби, — сейчас мы этим займёмся. А пока что, Таня, свяжитесь с нашим диспетчером. Скажите, что через несколько минут нам надо будет передать важное сообщение рейсу два — пусть подключат спецсвязь. Я хочу, чтобы это прошло по закрытому каналу, а не в открытый эфир. Пока ещё не время оповещать всех.
    
Таня снова взяла трубку.
    
Мел обратился к Банни:
    
— Как вас зовут?
    
Она назвала себя, явно нервничая. Взоры всех были обращены на неё. Мужчинам невольно бросился в глаза её пышный бюст. Уэзерби чуть не присвистнул, но вовремя сдержался.
    
— Вы поняли, о каком пассажире идёт речь? — продолжал Мел.
    
— Я?.. Нет, не совсем…
    
— Его зовут Д. О. Герреро. Вы, кажется, час назад выписывали ему страховой полис, так?
    
— Да.
    
— Вы при этом хорошо к нему присмотрелись?
    
Банни покачала головой.
    
— Нет, особенно не присматривалась. — Ответ прозвучал тихо. Банни облизнула губы.
    
Мел с удивлением на неё поглядел.
    
— Когда я говорил с вами по телефону, мне показалось…
    
— Страховалась уйма народу… — попыталась оправдаться Банни.
    
— Но вы же сказали, что вам запомнился этот пассажир!
    
— Нет, это был какой-то другой.
    
— Значит, вы не помните пассажира по фамилии Герреро?
    
— Нет.
    
Мел был озадачен.
    
— Разрешите мне, мистер Бейкерсфелд. — Нед Ордвей шагнул вперёд и пригнулся почти к самому лицу Банни. — Не хотите впутываться в это дело, так, что ли? — Голос Ордвея звучал резко — это был типичный голос полицейского; мягкого тона, каким Ордвей разговаривал с Инес Герреро, не было и в помине.
    
Банни вздрогнула и отшатнулась, но промолчала.
    
— Так или нет? Отвечайте! — настаивал Ордвей.
    
— Я ничего не знаю.
    
— Неправда! Знаете. Вы не хотите помочь, потому что боитесь, как бы для вас чего худого не вышло. Мне таких, как вы, видеть приходилось. — Ордвей говорил презрительно, швыряя слова ей в лицо. Он был груб, беспощаден — Мелу впервые открывалась эта сторона его натуры. — Ну, так вот что я вам скажу, красотка. Если вы боитесь неприятностей, то на них-то вы как раз и нарываетесь. Если же хотите избежать их — пока не поздно — надо отвечать на вопросы. И отвечать быстро! Нам каждая секунда дорога.
    
Банни молчала — её била дрожь.
    
— Послушайте, девушка, — сказал Мел. — На этом самолёте около двухсот человек. Не исключено, что их жизнь в опасности. Я спрашиваю вас ещё раз: вы помните человека по фамилии Герреро?
    
Банни медленно опустила голову.
    
— Да.
    
— Опишите его, пожалуйста.
    
Сначала запинаясь, потом всё увереннее Банни принялась описывать внешность Д. О. Герреро.
    
Все напряжённо слушали, и портрет Герреро возникал перед их мысленным взором: худой, костлявый человек, бледное лицо с ввалившимися щеками, острый подбородок, тонкие губы, рыжеватые усики, длинная тощая шея, трясущиеся руки, всё время нервно перебирает пальцами. Оказалось, что у Банни весьма острый, наблюдательный глаз.
    
Уэзерби, сидя за столом Мела, записывал этот словесный портрет для радиограммы Вернону Димиресту, которую он уже начал составлять.
    
Когда Банни рассказала, что у Герреро едва набралось десять долларов, чтобы заплатить за страховку, а итальянских денег не было и в помине и что он ужасно нервничал, пересчитывал мелочь, а потом невероятно обрадовался, обнаружив пятидолларовую бумажку во внутреннем кармане пиджака, Уэзерби перестал писать и с испугом и возмущением уставился на Банни.
    
— Боже милостивый! И вы, невзирая на это, выписали ему полис? Да вы что — рехнулись?
    
— Я думала… — растерянно начала Банни.
    
— Ах, вы думали! И всё-таки ничего не предприняли, не так ли?
    
Бледная, перепуганная Банни молчала.
    
Мел напомнил:
    
— Мы теряем время, Берт.
    
— Я знаю, знаю… — Пальцы Уэзерби судорожно сжали карандаш. — Дело не только в ней, — пробормотал он, — и даже не в тех, кто оплачивает её услуги. Дело в нас самих — себя винить надо. Мы же согласны в душе с пилотами, которые восстают против страхования жизни в аэропорту, но у нас не хватает мужества это признать. И мы позволяем страховым компаниям делать своё грязное дело…
    
Мел повернулся к инспектору Стэндишу:
    
— А вы, Гарри, можете добавить что-нибудь по поводу этого Герреро?
    
— Нет, — сказал Стэндиш. — Я не был так близко от него, как эта молодая особа, и она заметила то, чего не заметил я. Но как он держал чемоданчик — это я заметил. Могу добавить только одно: если там действительно находится то, что вы думаете, пусть никто и не пытается отнять у него чемоданчик.
    
— Так что же вы предлагаете?
    
— Я ведь не специалист в таких делах, — сказал таможенник, — что я могу предложить? Но, по-моему, здесь можно действовать только хитростью. Ведь если это бомба, значит, у неё должен был взрыватель и, вероятно, с таким устройством, чтобы его можно было быстро привести в действие. Сейчас бомба у него в руках. Если кто-нибудь попытается её отнять, он сообразит, что его планы раскрыты и, значит, ему нечего терять. — Стэндиш помолчал и добавил угрюмо: — А при таком напряжении палец, лежащий на взрывателе, может дрогнуть…
    
— Нам, конечно, по сути дела, ещё ничего не известно, — сказал Мел. — Быть может, это просто какой-то чудак и в чемоданчике у него нет ничего, кроме пижамы.
    
— Если хотите знать моё мнение, — сказал таможенный инспектор, — то я думаю, что это не так. К великому моему сожалению. Тем более что этим рейсом улетела моя племянница.
    
Стэндиш был очень расстроен: если случится самое худшее, как сообщит он такую весть своей сестре в Денвер? Ему вспомнилось прощанье с Джуди: какая она прелестная, юная и как беззаботно играла с сидевшим рядом ребёнком. «До свидания, дядя Гарри!» — сказала она и чмокнула его в щёку. В бессильном отчаянии он упрекал теперь себя за то, что не действовал более решительно, не принял никаких мер в отношении человека с чемоданчиком.
    
«Ладно, — подумал он. — Если даже теперь уже поздно, всё равно надо пытаться что-то предпринять».
    
— Я хочу добавить ещё кое-что… — Все посмотрели на Стэндиша. — Сейчас не до ложной скромности, и потому я скажу напрямик: у меня есть чутьё на людей, особенно первое впечатление никогда меня не обманывает, и дурного человека я обычно чувствую сразу, только не спрашивайте меня — как и почему. Это инстинкт, ну и ещё, может быть, профессиональный навык. Я сразу обратил внимание на этого человека. «Подозрительный субъект», — сказал я себе, но по профессиональной привычке подумал о контрабанде. Теперь, после того, что нам стало известно — пусть это ещё очень немного, — я скажу больше: этот человек, Герреро, — опасная личность. — Стэндиш взглянул на управляющего перевозками. — Мистер Уэзерби, я бы хотел, чтобы вы в своей радиограмме именно так охарактеризовали этого человека.
    
— Как раз это я и намеревался сделать, инспектор. — Уэзерби оторвался от своих записей. Почти всё, что говорил Стэндиш, он уже успел включить в радиограмму командиру рейса два.
    
Таня всё ещё разговаривала по телефону с нью-йоркским диспетчером «Транс-Америки».
    
— Да, сообщение будет длинное. Пожалуйста, распорядитесь, чтобы была снята копия.
    
Раздался резкий стук в дверь; вошёл высокий мужчина с обветренным, изборождённым морщинами лицом и пронзительным взглядом светло-голубых глаз. На нём был синий шерстяной, смахивавший на форменную одежду костюм и тёплое пальто. Он кивнул Мелу, а Берт Уэзерби сказал:
    
— Спасибо, Ройс, что явились так быстро. У нас тут вроде не всё благополучно. — Он протянул листок блокнота с радиограммой, которую только что набросал.
    
Капитан Кеттеринг, главный пилот «Транс-Америки», внимательно прочёл радиограмму. Он ничем не выдал своего волнения, пока глаза его скользили по строчкам, — только чуть твёрже стала линия губ. Главный пилот, как и многие другие, в том числе и управляющий перевозками, обычно не задерживался в аэропорту до такого позднего часа. Но пурга, бушевавшая трое суток и требовавшая срочных решений с учётом обстановки, не позволила ему уйти домой.
    
Зазвонил второй телефон, нарушив воцарившуюся на секунду тишину. Мел взял трубку и передал её Ордвею.
    
Капитан Кеттеринг дочитал радиограмму. Уэзерби спросил:
    
— Как вы считаете, стоит её посылать? Мы уже запросили у диспетчера канал спецсвязи.
    
— Правильно, — сказал капитан Кеттеринг. — Только я попросил бы добавить: «Предлагаем вернуться или совершить посадку по усмотрению командира». И пусть диспетчер радирует им последнюю метеосводку.
    
— Да, разумеется, — Уэзерби приписал ещё несколько слов, протянул блокнот Тане, и она тут же начала передавать радиограмму.
    
Капитан Кеттеринг обвёл взглядом присутствующих.
    
— Это всё, что нам известно?
    
— Да, — сказал Мел. — Пока что всё.
    
— Возможно, скоро прибавится ещё что-нибудь, — сказал лейтенант Ордвей, кладя телефонную трубку. — Мои ребята только что разыскали жену Герреро.
    
Радиограмма управляющего пассажирскими перевозками международного аэропорта Линкольна командиру рейса два начиналась так:
    
     
«СОГЛАСНО НЕПРОВЕРЕННЫМ ДАННЫМ, ПАССАЖИР ТУРИСТСКОГО КЛАССА НА БОРТУ ВАШЕГО САМОЛЁТА Д. О. ГЕРРЕРО ИМЕЕТ ПРИ СЕБЕ ВЗРЫВНОЙ МЕХАНИЗМ. ПАССАЖИР ЛЕТИТ БЕЗ БАГАЖА И, ПО-ВИДИМОМУ, БЕЗ ДЕНЕГ, ПЕРЕД ВЫЛЕТОМ ЗАСТРАХОВАЛ СВОЮ ЖИЗНЬ НА КРУПНУЮ СУММУ. ПОДОЗРИТЕЛЬНО ОБЕРЕГАЕТ ЧЕМОДАНЧИК, НАХОДЯЩИЙСЯ ПРИ НЁМ В КАЧЕСТВЕ РУЧНОЙ КЛАДИ. ДАЁМ ОПИСАНИЕ ПАССАЖИРА…»
    
    
Для установления связи с рейсом два по радиоканалам авиакомпании потребовалось несколько минут.
    
Со времени первой радиограммы по спецсвязи командиру рейса два о том, что у него на борту находится «заяц» — миссис Ада Квонсетт, диспетчерская служба Кливленда уже успела передать самолёт диспетчерам Нью-Йорка. Теперь все радиограммы, посылаемые авиакомпанией рейсу два, должны были идти через КДП Нью-Йорка. Таня диктовала радиограмму, телефонистка в Нью-Йорке записывала её. Диспетчер авиакомпании «Транс-Америка» в Нью-Йорке, прочтя одновременно с телефонисткой первые несколько строк, тут же по прямому проводу связался с оператором спецсвязи, АРК — аэронавигационной радиокомпании, обслуживающей все крупные авиалинии.
    
Оператор АРК, находящийся в особом помещении в другой части Нью-Йорка, зафиксировав вторичный вызов диспетчера «Транс-Америки» тут же закодировал радиограмму специальным четырехбуквенным кодом, присвоенным самолёту номер 731-ТА, и снова — подобно телефонному звонку, который передаётся по общему телефонному проводу, а поступает только к одному-единственному абоненту, — спецвызов должен был прозвучать только на самолёте, выполняющем рейс два.
    
Наконец нью-йоркский диспетчер услышал голос капитана Вернона Димиреста, пролетавшего в этот момент над Канадой, в районе Онтарио:
    
— Говорит рейс два «Транс-Америки», спецвызов принят.
    
— Рейс два «Транс-Америки», говорит диспетчерская служба Нью-Йорка. Для вас получено важное сообщение. Примите радиограмму.
    
Короткая пауза — и снова голос Димиреста:
    
— О'кей, Нью-Йорк. Давайте ваше сообщение.
    
— Командиру рейса два, — начал диспетчер. — «Согласно непроверенным данным, пассажир туристского класса…»
    
    
Инес Герреро всё ещё тихонько сидела в углу у киоска, когда кто-то потряс её за плечо.
    
— Инес Герреро! Вы миссис Инес Герреро?
    
Инес подняла глаза. Она не сразу собралась с мыслями — они были где-то далеко и так сумбурны, — но всё же до её сознания постепенно дошло, что перед ней стоит полицейский.
    
Он снова потряс её за плечо и повторил свой вопрос.
    
Инес неуверенно кивнула. Она поняла, что это не тот полицейский, который разговаривал с ней раньше. Этот был белый и говорил совсем по-другому, — жёстко, без всякого сочувствия.
    
— Ну-ка, леди, подымайтесь! — Полицейский больно ухватил её за плечо и грубо заставил встать. — Слышите? Пошли! Все уже надорвали глотку, вас вызывая. Подняли на ноги всю полицию.
    
Когда Инес через десять минут появилась в кабинете Мела, все уставились на неё. По просьбе Мела здесь остались все присутствовавшие ранее: Таня, инспектор Стэндиш, Банни, Уэзерби и капитан Кеттеринг. Полицейский подвёл её к стулу, стоявшему посреди комнаты, усадил и ушёл. К ней подошёл лейтенант Ордвей.
    
— Миссис Герреро, — начал Нед Ордвей. — Почему ваш муж полетел в Рим?
    
Инес тупо смотрела на Ордвея и молчала. Полицейский заговорил более жёстко, но не грубо.
    
— Миссис Герреро, пожалуйста, слушайте меня внимательно. Я должен задать вам несколько очень важных вопросов. Они касаются вашего мужа, и вы можете мне помочь. Вы меня понимаете?
    
— Нет… А почему…
    
— Вам не нужно понимать, почему я задаю эти вопросы. Об этом мы поговорим потом. Сейчас я хочу только, чтобы вы на них отвечали и этим помогли мне. Вы согласны отвечать? Я вас об этом прошу.
    
Уэзерби не вытерпел:
    
— Лейтенант, мы не можем возиться всю ночь. Самолёт удаляется от нас со скоростью шестисот миль в час. Раз иначе не выходит, беритесь за неё покрепче.
    
— Предоставьте это дело мне, мистер Уэзерби, — резко сказал Ордвей. — Если мы все начнём кричать, толку будет вдвое Меньше, а времени уйдёт вдвое больше.
    
Уэзерби промолчал, всем своим видом, однако, выражая нетерпение.
    
— Инес… — снова начал Ордвей. — Можно, я буду называть вас Инес?
    
Инес молча кивнула.
    
— Инес, вы будете отвечать на мои вопросы?
    
— Буду… если смогу.
    
— Почему ваш муж улетел в Рим?
    
Она прошептала еле слышно:
    
— Я не знаю.
    
— У вас есть там друзья? Родственники?
    
— Нет… В Милане есть дальний родственник, но мы его совсем не знаем.
    
— Ваш муж состоит в переписке с этим родственником?
    
— Нет.
    
— Мог ваш муж почему-либо вдруг пожелать навестить этого родственника?
    
— Нет.
    
— Послушайте, лейтенант, — вмешалась Таня, — никто же не летит в Милан рейсом два. Для этого существует «Алиталия» — прямой рейс до Милана, да и он дешевле. И сегодня вечером самолёт «Алиталия» улетел тоже.
    
— Да, видимо, мы можем забыть об этом родственнике, — согласился Ордвей. — Есть у вашего мужа какие-нибудь дела в Риме? — спросил он Инес.
    
Она отрицательно покачала головой.
    
— А чем вообще занимается ваш муж?
    
— Он берёт… брал подряды.
    
— Какого рода подряды?
    
Мало-помалу Инес начинала приходить в себя.
    
— На постройку зданий, жилых домов…
    
— Вы сказали «брал». Он больше этим не занимается? Почему?
    
— Дела пошли плохо…
    
— Вы имеете в виду денежную сторону?
    
— Да… А почему вы спрашиваете?
    
— Пожалуйста, поверьте мне, Инес, у меня есть на то серьёзные основания. Речь идёт о жизни вашего мужа… и ещё многих других. Поверьте мне на слово.
    
Инес подняла глаза на Ордвея. Их взгляды встретились.
    
— Хорошо.
    
— У вашего мужа и сейчас денежные затруднения?
    
Инес помедлила лишь секунду.
    
— Да.
    
— Серьёзные?
    
Инес молча наклонила голову.
    
— Он разорился? У него долги?
    
Совсем шёпотом:
    
— Да.
    
— А где он раздобыл денег на полёт в Рим?
    
— Мне кажется… — Инес хотела было сказать, что муж заложил её кольцо, но внезапно вспомнила про квитанцию «Транс-Америки» о выдаче ему билета в кредит. Она вынула измятую жёлтую бумажку из сумочки и протянула её Ордвею. Уэзерби тоже подошёл взглянуть.
    
— Она выписана на «Берреро», — заметил Уэзерби. — А подпись неразборчива — можно понять и так и этак.
    
— Он и в списке пассажиров значился как Берреро, — напомнила Таня.
    
— Сейчас это не имеет значения, — сказал Ордвей, — но в общем-то это старый трюк, к которому прибегают, когда человек неплатежеспособен. Подменяют первую букву другой, чтобы платёжеспособность нельзя было проверить — во всяком случае, сразу. А потом, когда ошибка обнаруживается, сваливают всю вину на того, кто выписывал квитанцию. — Держа жёлтую бумажку в руке, Ордвей повернулся к Инес и спросил сурово: — Почему вы на это согласились? Вы же знали, что это мошенничество.
    
— Я совсем ничего про это не знала, — возмутилась Инес.
    
— Откуда же у вас эта бумажка?
    
Инес довольно сбивчиво принялась рассказывать, как она обнаружила квитанцию и поспешила в аэропорт, надеясь перехватить мужа, пока он не сел в самолет.
    
— Значит, до сегодняшнего вечера вы понятия не имели о том, что ваш муж собирается куда-то лететь?
    
— Нет, сэр.
    
— Ни малейшего?
    
— Нет.
    
— И даже сейчас вы не понимаете, зачем ему это понадобилось?
    
Инес поглядела на Ордвея с тревогой.
    
— Нет.
    
— Ваш муж совершал когда-нибудь нелогичные поступки?
    
Инес колебалась.
    
— Ну, так как же, — допытывался Ордвей, — случалось с ним такое?
    
— Случалось, иногда… в последнее время.
    
— Он был неуравновешен?
    
Шёпотом:
    
— Да.
    
— Впадал в ярость?
    
Помолчав, Инес утвердительно кивнула, хотя и с явной неохотой.
    
— У вашего мужа был сегодня с собой чемоданчик, — спокойно, не меняя тона, проговорил Ордвей. — Маленький плоский чемоданчик, вроде портфеля. И, по-видимому, он представлял особую ценность для вашего мужа. Вы не знаете, что у него могло там быть?
    
— Не знаю, сэр.
    
— Вы сказали, Инес, что ваш муж брал подряды — строительные подряды. Приходилось ли ему в процессе работы пользоваться взрывчаткой?
    
Вопрос был задан как бы вскользь и так неожиданно, что не сразу привлёк к себе внимание. Но когда он дошёл до сознания каждого, в комнате внезапно воцарилась напряжённая тишина.
    
— О да, — сказала Инес. — Очень часто.
    
Ордвей помедлил и спросил:
    
— Ваш муж хорошо разбирается во взрывчатых веществах?
    
— Мне кажется, да. Ему нравилось с ними работать… Но он… — внезапно Инес умолкла.
    
— Что — он, Инес?
    
— Он обращается с ними очень осторожно… — Апатия Инес прошла, она теперь явно нервничала. Взгляд её перебегал с одного лица на другое. — А почему вы об этом спрашиваете?
    
— А вы совсем не догадываетесь, почему, Инес? — вкрадчиво спросил Ордвей.
    
Она молчала, и тогда Ордвей снова спросил, как бы между прочим:
    
— Где вы проживаете?
    
Инес сообщила адрес, и он его записал.
    
— Ваш муж был дома сегодня днём или вечером перед тем, как отправиться на аэродром?
    
Инес подняла испуганные глаза на полицейского.
    
— Был.
    
Ордвей повернулся к Тане и сказал вполголоса!
    
— Соедините меня, пожалуйста, с полицейским отделением этого района. — Он набросал на бумажке несколько цифр. — Пусть не кладут трубку…
    
Таня поспешила к телефону.
    
Ордвей снова обратился к Инес:
    
— Ваш муж держал дома взрывчатку? — Инес явно колебалась и медлила с ответом. Голос Ордвея внезапно стал резок: — Вы до сих пор говорили мне правду. Не лгите же теперь! Была у него взрывчатка?
    
— Была.
    
— Какая именно?
    
— Динамит… и капсюли… Они у него остались…
    
— С тех пор, когда он работал подрядчиком?
    
— Да.
    
— Говорил он вам про них что-нибудь? Объяснял, зачем он их держит?
    
Инес отрицательно покачала головой.
    
— Нет. Он говорил только, что это не опасно, если… если знать, как с ними обращаться…
    
— А где он их хранил?
    
— Просто в ящике стола.
    
— Какого стола, где?
    
— В спальне. — Внезапно Инес покачнулась, лицо её побелело. Это не укрылось от Ордвея.
    
— Вы что-то вспомнили! Что именно?
    
— Ничего! — Но голос и глаза Инес выдавали охвативший её ужас.
    
— Да, вспомнили, не запирайтесь! — Ордвей наклонился к Инес, лицо его стало жёстким, суровым. Снова от былой обходительности не осталось и следа: перед Инес стоял полицейский, грубый, беспощадный; ему нужен был ответ, и он знал, что получит его. — Не вздумайте запираться или лгать! — выкрикнул Ордвей. — Не поможет. Говорите, о чём вы подумали. — Инес всхлипнула. — Бросьте это! Говорите!
    
— Сегодня вечером… я как-то не обратила на это внимания сначала… эти штуки…
    
— Динамит и капсюли?
    
— Да.
    
— Ну, что вы тянете? Говорите, в чём дело?
    
Инес прошептала едва слышно:
    
— Их не было на месте!
    
Послышался ровный голос Тани:
    
— Я вас соединила, лейтенант. Дежурный на проводе.
    
В комнате царила мёртвая тишина.
    
Ордвей махнул рукой Тане, не отрывая взгляда от Инес.
    
— Известно ли вам, что сегодня вечером, перед тем как сесть в самолёт, ваш муж застраховал свою жизнь на крупную, очень крупную сумму в вашу пользу?
    
— Нет, сэр, клянусь, я ничего не знаю…
    
— Я вам верю, — сказал Ордвей. Он умолк, что-то соображая. Когда он снова заговорил, голос его звучал ещё резче: — Инес Герреро, слушайте меня внимательно. У нас есть основания полагать, что ваш муж сегодня вечером имел при себе эти взрывчатые вещества, о которых вы нам сообщили, и, улетая в Рим, взял их с собой. Поэтому — так как иного объяснения его поступку нет — мы считаем, что он сделал это с намерением взорвать самолёт и убить себя и всех находящихся на борту. Теперь я хочу задать вам ещё один вопрос, но прежде чем вы на него ответите, подумайте хорошенько, подумайте о тех, кто находится там, в самолёте, обо всех этих ни в чём не повинных людях, среди которых есть дети. Вы знаете вашего мужа, Инес, вы должны знать его лучше, чем кто-либо другой. Способен ли он… ради страховой премии, ради вас… способен ли он сделать то, о чём я только что сказал?
    
По лицу Инес Герреро струились слёзы. Казалось, она вот-вот лишится чувств. Еле слышно, запинаясь, она пролепетала:
    
— Да… да, мне кажется, он способен.
    
Нед Ордвей отвернулся от неё. Он взял у Тани телефонную трубку и заговорил быстро, понизив голос. Он сделал краткое сообщение, попутно отдавая распоряжения. Потом снова обернулся к Инес Герреро:
    
— Мы должны обыскать вашу квартиру и можем, разумеется, получить ордер на обыск. Но вы облегчите нам дело, если сами дадите на это согласие. Ну, как?
    
Инес тупо кивнула.
    
— Отлично. — В телефонную трубку Ордвей сказал: — Она согласна. — И, опустив трубку на рычаг, повернулся к Уэзерби и Мелу. — Поищем улик у него на квартире. Это всё, что мы можем пока предпринять.
    
Уэзерби проговорил мрачно:
    
— Да и мы тоже мало что можем сделать, — остаётся только молиться. — Лицо у него сразу осунулось, потемнело; он начал составлять новую радиограмму командиру рейса два.
   
   
    
     
9
    
    
Пилотам рейса два подали горячую закуску, заказанную капитаном Димирестом. Тарталетки, принесённые стюардессой из салона первого класса, быстро исчезали с подносов. Димирест, надкусив тарталетку с омаром и грибами, сдобренными пармезанским сыром, одобрительно хмыкнул.
    
Стюардессы, по обыкновению, продолжали усиленно заботиться о тощем Сае Джордане. Украдкой, за спиной двух других лётчиков, они сунули ему ещё несколько тарталеток на отдельном подносе, а когда Джордан повернулся к приборам, следя за системой перекачки топлива, за щекой у него был изрядный кусок бекона, нафаршированного куриной печёнкой.
    
Вскоре всем трём пилотам, отдыхавшим по очереди в мягком полумраке кабины, будет подано ещё одно изысканное блюдо и десерт, какими авиакомпания потчует своих пассажиров первого класса. И только столовое вино и шампанское оставались привилегией пассажиров и не подавались команде.
    
«Транс-Америка», как и большинство авиакомпаний, старалась вовсю обслуживать свои рейсы в полёте первоклассной кухней. Это встречало возражения: кое-кто считал, что авиакомпании — даже международные — должны заниматься исключительно проблемами транспорта, свести обслуживание пассажиров к определённому среднему стандарту и покончить со всякими излишествами, включая сюда и еду более высокого качества, чем обычный стандартный обед. По мнению же других, слишком многое в современном транспорте свелось к такому среднему стандарту, и они одобряли хорошую кухню на самолётах, считая, что это придаёт полёту известный шик. Жалобы на недостаточно хорошую еду поступали к авиакомпаниям чрезвычайно редко. Для большинства пассажиров — как первого, так и туристского класса — еда в полёте представлялась своего рода развлечением, и они поглощали её с аппетитом.
    
Вернон Димирест, посасывая последние сочные кусочки омара, думал по этому поводу примерно то же, и в этот момент в кабине прозвучал громкий сигнал вызова по каналу спецсвязи, и на панели вспыхнула жёлтая лампочка.
    
Брови Энсона Хэрриса поползли вверх. Радиограмма по спецканалу — явление необычное, а два спецвызова меньше чем за час — нечто вообще из ряда вон выходящее.
    
— Нет, определённо нам нужно засекретиться, — прозвучал сзади голос Сая Джордана.
    
Димирест протянул руку к регулятору радио.
    
— Я приму.
    
После обмена позывными между рейсом два и нью-йоркским диспетчером Вернон Димирест принялся записывать радиограмму в блокнот, пришпиленный под затенённой козырьком лампочкой. Радиограмма была от управляющего пассажирскими перевозками международного аэропорта имени Линкольна и начиналась словами:
    
     
«СОГЛАСНО НЕПРОВЕРЕННЫМ ДАННЫМ…»
    
    
По мере того как Димирест писал, лицо его, на которое падали отблески света, становилось всё более угрюмым, сосредоточенным. Он подтвердил приём и отключился, не прибавив ни слова. Всё так же молча он протянул блокнот Энсону Хэррису. Наклонившись к свету, тот прочёл радиограмму, негромко свистнул и передал блокнот через плечо Саю Джордану.
    
Текст заканчивался словами:
    
     
«ПРЕДЛАГАЕМ ВЕРНУТЬСЯ ИЛИ СОВЕРШИТЬ ПОСАДКУ ПО УСМОТРЕНИЮ КОМАНДИРА».
    
    
Оба старших пилота понимали, что возникает вопрос о том, кто будет принимать решение. Хотя самолёт в этом рейсе пилотировал Энсон Хэррис, а Вернон Димирест выполнял обязанности пилота-контролёра, всё же решающее слово оставалось за ним как за командиром экипажа.
    
В ответ на вопросительный взгляд Хэрриса Димирест буркнул:
    
— Кто в левом кресле — вы или я? Чего же мы ждём?
    
Хэррис размышлял недолго. Он сказал:
    
— Повернём обратно, но очень пологим разворотом — так, чтобы не заметили пассажиры. И пошлём Гвен Мейген опознать этого типа, из-за которого там подняли переполох: никто из нас, само собой разумеется, не может появиться в салоне — это его вспугнёт. Ну, а потом, — он пожал плечами, — я полагаю, придётся действовать сообразно с обстоятельствами.
    
— Согласен, — сказал Димирест. — Вы разворачивайте машину, а я возьму на себя салон. — Он трижды нажал кнопку, вызывая Гвен.
    
Тем временем Энсон Хэррис связался по радио с воздушным диспетчером и кратко сообщил:
    
— Говорит «Транс-Америка», рейс два! У нас возникли трудности. Прошу разрешения на возвращение в аэропорт Линкольна и на ведение радаром отсюда до аэропорта.
    
Хэррис уже прикинул в уме возможности посадки в каком-либо другом аэропорту. Оттава, Торонто и Детройт, как им сообщили при взлёте, были закрыты из-за снегопада. К тому же, чтобы обезвредить опасного пассажира, команде требовалось время, что также говорило в пользу возвращения на базу.
    
Хэррис не сомневался, что Димирест пришёл бы к такому же решению.
    
Откуда-то снизу, преодолев расстояние в шесть миль, до них долетел голос диспетчера Торонтского центра:
    
— «Транс-Америка», рейс два, вас понял. — И после короткой паузы: — Можете начинать разворот влево, курс два-ноль. Готовьтесь к перемене эшелона.
    
— Вас понял, Торонто. Начинаем пологий разворот.
    
— «Транс-Америка», рейс два, пологий разворот одобрен.
    
Как обычно в таких случаях, переговоры велись тихо. Как в воздухе, так и на земле понимали, что спокойствием можно достичь большего, чем излишним волнением и нервозностью. По характеру полученного сообщения диспетчер на земле сразу понял, что самолёт терпит или может потерпеть бедствие. Лайнеры, совершающие рейсовый полёт, не прерывают его внезапно и не поворачивают обратно без серьёзной причины. Вместе с тем диспетчер знал, что командир корабля в случае необходимости сразу подаст сигнал бедствия и незамедлительно сообщит причину. А пока этого не произошло, диспетчер не должен отвлекать команду и задавать ненужные вопросы.
    
Любая помощь, какая потребуется, будет оказана с максимальной быстротой и без лишних расспросов.
    
Но уже и сейчас машина наземных служб заработала вовсю. В Торонтском центре, расположенном в красивом современном здании милях в четырнадцати от города, диспетчер получив сообщение рейса два, подозвал старшего по группе. Старший немедленно установил контакт с другими секторами и стал расчищать воздушное пространство как впереди попавшего в беду самолёта, так и непосредственно под ним — последнее из предосторожности, на всякий случай. Тотчас оповестили Кливлендский центр о том, что рейс два, недавно переданный им Торонтскому центру, возвращается обратно и надо следить за его полётом. Оповестили и Чикагский центр, которому предстояло принять рейс от Кливлендского.
    
В кабину самолёта тем временем поступило указание от диспетчера:
    
— Начинайте спуск до эшелона два-восемь-ноль. Доложите освобождение эшелона три-три-ноль.
    
Энсон Хэррис подтвердил приём:
    
— Торонтский центр, говорит рейс два «Транс-Америки». Начинаем снижаться.
    
Сай Джордан по распоряжению Хэрриса уже сообщил диспетчеру авиакомпании по её радиоканалу о решении возвратиться в аэропорт.
    
Дверь кабины отворилась. Вошла Гвен Мейген.
    
— Если меня вызвали потому, что вам нужны ещё тарталетки, — сказала она, — то прошу прощения, но вы их не получите. К вашему сведению, у нас на борту, кроме вас, есть ещё и пассажиры.
    
— Вашим нарушением субординации я займусь позднее, — сказал Димирест, шутливо подражая её безупречному произношению. — А сейчас… У нас тут небольшая неприятность.
    
На первый взгляд, в кабине пилотов ничего не изменилось с тех пор, как была получена радиограмма управляющего перевозками, однако чувствовалось, что от прежнего спокойно-безмятежного настроения не осталось и следа. Несмотря на внешнее спокойствие, все трое пилотов были собранны, каждый находился в состоянии полной готовности и ощущал эту готовность в других. Для достижения этого умения быстро и квалифицированно принимать ответственные решения в трудной обстановке пилоты на своём пути к креслу командира корабля проводили долгие годы в упорных тренировках и накапливали опыт. Само по себе умение пилотировать воздушный корабль приобреталось без особого труда, и не просто за это пилоты пассажирских рейсов получали своё хорошее жалованье, а за высокое искусство пилотирования и самолётовождения, требующее находчивости, самообладания и особой авиационной мудрости. И сейчас Вернон Димирест, Энсон Хэррис и — хотя и в меньшей степени — Сай Джордан проявляли эти свои качества на деле. Положение на борту самолёта ещё не стало критическим, и при удаче всё вообще могло обойтись. Но если катастрофа неизбежна, команда была готова к ней.
    
— Мне нужно, чтобы вы опознали одного пассажира, — сказал Димирест, повернувшись к Гвен. — Но он не должен знать, что вы ищете его. Мы получили его словесный портрет. Ознакомьтесь с ним. — Он протянул ей блокнот с записью спецсообщения.
    
Гвен придвинулась ближе — так, чтобы свет из-под козырька падал на листок.
    
Самолёт слегка качнуло: рука Гвен коснулась плеча Вернона Димиреста, он вдохнул тонкий аромат духов и остро ощутил её близость. Скосив глаза, он увидел в полумраке её профиль. Она читала радиограмму; лицо её стало серьёзным, но не растерянным. Димиресту вспомнилось, как несколько часов назад она восхитила его силою духа, что отнюдь не уменьшало её женственности. И мгновенно промелькнула мысль о том, что дважды за этот вечер он слышал из уст Гвен признание в любви. Это признание заставило его тогда задуматься: а сам он был ли когда-нибудь по-настоящему влюблён?
    
Человеку, который привык всегда держать свои чувства в узде, трудно ответить на этот вопрос. Однако сейчас он вдруг понял, что его чувства к Гвен больше похожи на любовь, чем всё, что он испытывал когда-либо прежде.
    
Гвен уже вторично, более медленно, перечитывала радиограмму.
    
На миг Димирестом овладела слепая ярость: из-за этой дурацкой истории, которая разрушала его планы, теперь ему уже не удастся отдохнуть и развлечься с Гвен в Неаполе. Но он тут же взял себя в руки. Сейчас не время для личных эмоций. К тому же вся эта история может привести всего лишь к задержке — возможно, даже на сутки после их возвращения в аэропорт, — но в конечном счёте рейс всё равно состоится. Ему и в голову не пришло, что им, быть может, не удастся сразу разделаться с этой бомбой или что эта история может окончиться не так благополучно, как в большинстве подобных случаев.
    
Сидевший рядом с Димирестом Энсон Хэррис заканчивал пологий разворот с самым малым креном. Это был превосходный, мастерски выполненный разворот, как показывал прибор «пионер» — своего рода дедушка авиационных приборов, — указатель крена и скольжении, подобный тому, какой был установлен ещё на самолёте Линдберга «Спирит ов Сент-Луис» и на предшествовавших ему самолётах и по-прежнему применявшийся на современных лайнерах. Стрелка указателя стояла вертикально, шарик — неподвижно в центре. И только гирокомпас позволял догадываться, что самолёт отклонился от курса, сделав разворот на сто восемьдесят градусов. Хэррис заявил, что пассажиры не заметят изменения курса (и он был прав), разве только кто-нибудь, знакомый с картой звёздного неба и расположения светил по отношению к востоку и западу, не глянет случайно в окно. Тогда он несомненно заметит, что самолёт изменил курс, но на этот риск приходилось идти — другого выхода не было. По счастью, земля была скрыта облаками, и огни городов не могли служить ориентиром. Теперь Хэррис начал понемногу снижаться, нос самолёта слегка пошёл вниз, секторы были лишь прикрыты, так что гул двигателей почти не изменил тембра. Хэррис осторожно, сосредоточенно, словно по учебнику, вёл самолёт, со скрупулёзной точностью выполняя все правила, не глядя в сторону Гвен и Димиреста.
    
Гвен вернула блокнот.
    
— Идите в салон и отыщите этого субъекта, — инструктировал её Димирест. — Посмотрите, при нём ли чемоданчик и нет ли способа его отобрать. Вы понимаете, что ни один из нас не должен появляться там — пока, во всяком случае, — чтобы не спугнуть его.
    
— Конечно, — сказала Гвен. — Я понимаю. Но и мне туда идти незачем.
    
— Как так?
    
— Я уже знаю, где он сидит, — спокойно сказала Гвен. — Место 14-А.
    
Вернон Димирест испытующе на неё поглядел.
    
— Вероятно, мне не нужно предупреждать вас, как важно, чтобы тут не произошло ошибки. Если есть хоть малейшее сомнение, ступайте и проверьте.
    
— У меня нет сомнений.
    
Примерно полчаса назад, пояснила Гвен, после того, как пассажиры первого класса отобедали, она прошла в туристский салон, чтобы помочь стюардессам. Один из пассажиров — у окна слева — задремал. Когда Гвен заговорила с ним, он мгновенно проснулся. На коленях у него лежал чемоданчик. Гвен предложила взять его и положить куда-нибудь на время ужина, но пассажир отказался. Он продолжал крепко держать чемоданчик, словно какую-то драгоценность. А потом, вместо того чтобы достать складной столик, пассажир использовал чемоданчик, поставив на него поднос с едой. Гвен, привыкшая к чудачествам пассажиров, не придала этому значения, однако человека этого она, конечно, запомнила. Все приметы, перечисленные в радиограмме, совпадали с его внешностью.
    
— Я хорошо его запомнила ещё и потому, что он сидит как раз рядом со старушенцией — безбилетной пассажиркой.
    
— Вы сказали, что он сидит у окна, верно?
    
— Да.
    
— Это несколько осложняет дело — не так-то легко будет дотянуться и вырвать у него чемоданчик… — Но тут Димиресту вспомнилась та часть радиограммы от УП, которая гласила:
    
     
«ЕСЛИ ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ ПРАВИЛЬНО, СПУСКОВОЕ УСТРОЙСТВО СКОРЕЕ ВСЕГО НАХОДИТСЯ СНАРУЖИ И МОЖЕТ БЫТЬ ЛЕГКО ПРИВЕДЕНО В ДЕЙСТВИЕ. ПРОЯВЛЯЙТЕ ОСОБУЮ ОСТОРОЖНОСТЬ, ЕСЛИ РЕШИТЕ СИЛОЙ ЗАВЛАДЕТЬ ЧЕМОДАНЧИКОМ».
    
    
Димирест почувствовал, что Гвен сейчас тоже вспомнила это предостережение.
    
И впервые не то чтобы страх, но какая-то неуверенность нарушила чёткий ход его мыслей. Страх мог прийти потом, пока его ещё не было. Возможно ли, что эта угроза взрыва может оказаться не просто угрозой? Вернону Димиресту не раз приходилось обсуждать такого рода ситуации, но у него как-то не укладывалось в голове, что он сам может попасть в такое положение.
    
Энсон Хэррис теперь — всё так же плавно — выводил самолёт из разворота. Они уже летели в противоположном направлении.
    
Сигнал вызова по каналу спецсвязи прозвучал снова. Димирест сделал знак Саю Джордану, тот переключился на спецсвязь, дал сигнал приёма и начал записывать радиограмму.
    
Энсон Хэррис тем временем снова вызвал Торонтский центр.
    
— Я вот о чём думаю, Гвен, — сказал Вернон Димирест, — нельзя ли под каким-нибудь предлогом убрать оттуда двух соседей Герреро? Когда он останется один, может быть, кому-нибудь из нас удастся подойти сзади, наклониться над пустыми сиденьями и выхватить чемоданчик.
    
— Он сразу заподозрит неладное, — решительно заявила Гвен. — И, разумеется, насторожится. Он и так уже весь как на иголках. Если мы уберём его соседей, то какой бы мы при этом ни изобрели предлог, он тотчас заподозрит подвох и будет смотреть в оба.
    
Второй пилот протянул им блокнот с последней радиограммой, полученной по спецсвязи. Радиограмма была от УП аэропорта Линкольна. Димирест и Гвен, наклонившись к свету, прочли:
    
     
«ПО ДОПОЛНИТЕЛЬНЫМ СВЕДЕНИЯМ, НАЛИЧИЕ У ПАССАЖИРА ГЕРРЕРО ВЗРЫВНОГО УСТРОЙСТВА ПОЛНОСТЬЮ ПОДТВЕРЖДАЕТСЯ. ПОВТОРЯЮ: ПОЛНОСТЬЮ ПОДТВЕРЖДАЕТСЯ. ПАССАЖИР ПСИХИЧЕСКИ НЕУРАВНОВЕШЕН. НЕ КОНТРОЛИРУЕТ СВОИ ПОСТУПКИ. ВТОРИЧНО РЕКОМЕНДУЕМ ДЕЙСТВОВАТЬ С ВЕЛИЧАЙШЕЙ ОСТОРОЖНОСТЬЮ. ЖЕЛАЕМ УДАЧИ».
    
    
— Вот это последнее мне особенно понравилось, — сказал Сай Джордан. — Ну, как это мило с их стороны, какая трогательная заботливость!
    
— Заткнись! — резко оборвал его Димирест.
    
На несколько секунд в кабине воцарилось молчание.
    
— Если б можно было придумать что-то, — медленно проговорил Димирест, — как-то отвлечь его внимание, чтобы он выпустил из рук чемоданчик. Нам нужно всего несколько секунд, чтобы завладеть им… две секунды, если действовать быстро.
    
— Он даже на пол его не ставит, — заметила Гвен.
    
— Я знаю! Знаю! Я просто рассуждаю сам с собой, вот и всё. — Он помолчал. — Давайте обдумаем всё сначала. Между Герреро и проходом находятся двое пассажиров. Один из них…
    
— Один из них мужчина; он сидит у прохода. Кресло посередине занимает миссис Квонсетт. Дальше сидит Герреро.
    
— Значит, бабуля сидит непосредственно рядом с Герреро, рядом с чемоданчиком?
    
— Да, конечно, но что нам это даёт? Даже если мы посвятим её во всё, едва ли она…
    
Димирест перебил Гвен:
    
— Вы ещё ничего ей не говорили? Она не знает, что мы её поймали?
    
— Нет. Вы же сами не велели.
    
— Да, да. Просто я хотел ещё раз удостовериться.
    
Снова наступило молчание. Вернон Димирест напряжённо думал, взвешивал все «за» и «против». Наконец он проговорил с расстановкой:
    
— У меня возникла идея. Быть может, её не удастся воплотить в жизнь, но другой возможности я пока не вижу. Теперь слушайте внимательно, я объясню вам, что нужно делать.
    
    
В салоне туристского класса большинство пассажиров уже покончили с ужином, и стюардессы собирали подносы. На этот раз ужин прошёл быстрее обычного, отчасти потому, что из-за опоздания с отлётом многие пассажиры подкрепились в аэровокзале, и теперь, в этот поздний час, одни совсем отказались от еды, а другие лишь слегка поковыряли вилкой в тарелке.
    
Миссис Ада Квонсетт продолжала болтать со своим новым приятелем — музыкантом. Одна из стюардесс — бойкая молодая блондинка — обратилась к ним:
    
— Вы уже закончили, можно взять подносы?
    
— Да, пожалуйста, мисс, — сказал музыкант.
    
Миссис Квонсетт приветливо улыбнулась:
    
— Спасибо, душенька, можете взять мой поднос. Всё было очень вкусно.
    
Угрюмый человек, сидевший по левую руку от миссис Квонсетт, вернул свой поднос, не произнеся ни слова.
    
И тут маленькая старушка из Сан-Диего заметила другую стюардессу, стоявшую в проходе.
    
Миссис Квонсетт ещё раньше обратила внимание на эту девушку, по-видимому, старшую стюардессу. Это была жгучая брюнетка с очень привлекательным, широкоскулым лицом и решительным взглядом тёмных глаз; сейчас взгляд её был холодно и непреклонно устремлён на Аду Квонсетт.
    
— Извините, мадам. Разрешите проверить ваш билет.
    
— Мой билет? Извольте. — Миссис Квонсетт изобразила удивление, хотя мгновенно поняла, что кроется за этой просьбой. Видимо, они уже пронюхали или почему либо заподозрили, что билета у неё нет. Но миссис Ада Квонсетт ещё никогда не сдавалась без боя, и мозг её тотчас заработал с лихорадочной быстротой. Сейчас главное выяснить — насколько осведомлена эта девица.
    
Миссис Квонсетт открыла сумочку и сделала вид, что роется в её содержимом.
    
— Где-то он у меня здесь, моя дорогая. Должен быть где-то здесь. — Она с самым невинным видом подняла глаза на стюардессу. — Должен быть здесь, если только контролёр не отобрал его у меня при выходе из вокзала. Может, он оставил его у себя, а я не обратила внимания.
    
— Нет, — сказала Гвен Мейген, — он этого сделать не мог. Если это обратный билет, у вас должен остаться купон на обратный полёт. А если билет в один конец, у вас остался бы корешок от билета и посадочный талон.
    
— Да, странно… — Миссис Квонсетт продолжала рыться в сумочке.
    
Гвен сказала жёстко:
    
— Разрешите, я погляжу сама. — Во время этого диалога обычную её обходительность как рукой сняло. — Если билет лежит у вас в сумке, я его найду. Если же его там нет, это избавит нас с вами от излишней потери времени.
    
— С какой это стати! — возмутилась миссис Квонсетт. Впрочем, она тут же сбавила тон: — Я понимаю, что вы не хотели меня обидеть, моя дорогая, но у меня здесь, помимо всего прочего, лежат личные бумаги. А вы, особенно вы, как англичанка, должны уважать неприкосновенность личности. Вы ведь англичанка, не правда ли?
    
— Кто я такая, не имеет ни малейшего отношения к делу. Сейчас нас интересует ваш билет. Если, конечно, он у вас есть. — Гвен повысила голос, слова её были слышны теперь другим пассажирам. Кое-кто повернул голову в их сторону.
    
— О господи, да есть у меня билет. Вопрос только в том, куда я его сунула. — Миссис Квонсетт дружелюбно улыбнулась. — А вот то, что вы англичанка, я сразу поняла, как только вы заговорили. В устах некоторых людей — вот как в ваших, например, — английская речь звучит так пленительно. Обидно, что мало кто из нас, американцев, обладает таким произношением. Мой покойный супруг не раз, бывало, говорил мне…
    
— Что говорил ваш супруг, нас не интересует. Где ваш билет?
    
Нелегко было Гвен держаться так нелюбезно, даже грубо. В обычных обстоятельствах она обошлась бы с этой старушкой хотя и твёрдо, но добродушно и даже дружелюбно; запугивать женщину вдвое старше себя было очень не по душе Гвен. Но когда она покидала кабину пилотов, Вернон дал ей на этот счёт строжайшие указания.
    
Миссис Квонсетт была, казалось, несколько оскорблена.
    
— Я терплю ваши грубости, милочка, но как только найду билет, я не премину объяснить вам, что ваше поведение…
    
— В самом деле, миссис Квонсетт? — От Гвен не укрылось, как вздрогнула старуха, когда она назвала её по имени: впервые её спокойное благодушие было поколеблено. А Гвен неумолимо продолжала: — Вы ведь Ада Квонсетт, не так ли?
    
Старушка приложила к губам кружевной платочек и вздохнула.
    
— Ну, раз уж вам известно моё имя, было бы бесполезно его скрывать, верно?
    
— Безусловно, тем более что мы знаем про вас всё. Вы настоящая уголовница, миссис Квонсетт.
    
Теперь уже многие пассажиры смотрели в их сторону и прислушивались к разговору, а некоторые даже покинули свои места и подошли поближе. Симпатии всех были явно на стороне старушки, все неодобрительно поглядывали на Гвен. Пассажир, сидевший у прохода и беседовавший с миссис Квонсетт, когда появилась Гвен, беспокойно заёрзал на сиденье и сказал:
    
— Если произошло недоразумение, может быть, я могу помочь…
    
— Никакого недоразумения не произошло, — сказала Гвен. — Вы путешествуете вместе с этой дамой?
    
— Нет.
    
— Тогда это вас не касается, сэр.
    
До этой минуты Гвен ни разу не позволила себе взглянуть на пассажира, сидевшего у окна. И он тоже не смотрел на неё, однако его поза и наклон головы свидетельствовали о том, что он внимательно прислушивается к происходящему. Украдкой бросив взгляд в его сторону, Гвен успела заметить, что он по-прежнему держит чемоданчик на коленях. При мысли о том, что он там прячет, она похолодела, предчувствуя беду, и по телу её побежали мурашки. Ей захотелось повернуться, кинуться в кабину экипажа, сказать Вернону, чтобы он справлялся с этим делом сам. Но она взяла себя в руки и преодолела минутную слабость.
    
— Я ведь сказала, что нам всё про вас известно, — повторила она. — Не далее как сегодня вас уже поймали без билета на одном из наших лос-анджелесских рейсов. Вы даже были сняты с самолёта, но вам удалось улизнуть. А потом вы обманом ухитрились пробраться на этот самолёт.
    
Маленькая старушка из Сан-Диего заметила небрежно:
    
— Если вам всё известно или кажется, что всё известно, разубеждать вас нет смысла. — Ну что ж, решила она про себя, стоит ли расстраиваться? В конце концов, она ведь была готова к тому, что её поймают. И всё-таки она успела пережить интересное приключение и хорошо поужинать. Да и что такого особенного случилось? Эта рыжеволосая там, в аэропорту, сама сказала, что авиакомпании никогда не возбуждают дела в суде против безбилетных пассажиров.
    
Однако ей было любопытно, что же последует дальше.
    
— Мы что же, повернём теперь назад в аэропорт?
    
— Ну, не такая уж вы важная персона. Мы сдадим вас в Италии тамошним властям. — Вернон Димирест предупредил Гвен, что все должны по-прежнему считать, будто самолёт летит в Рим, ни в коем случае нельзя говорить, что они уже довернули обратно. Он несколько раз повторил, что Гвен должна быть груба со старушкой. Гвен вовсе не улыбалось выполнять такую роль, но это было необходимо, чтобы произвести соответствующее впечатление на Герреро и выполнить задуманный Димирестом план.
    
Герреро, конечно, не подозревал, — и в случае удачи догадается, когда будет уже поздно, — что вся эта сцена разыгрывается только для него.
    
— Пройдёмте со мной, — сказала Гвен миссис Квонсетт. — Командиру сообщили о вас, и он должен дать соответствующий ответ. Но сначала он хочет поговорить с вами. — И, обратившись к пассажиру, занимавшему кресло у прохода, она сказала: — Будьте любезны, пропустите эту даму.
    
Впервые за всё время старушка проявила нервозность.
    
— Командир хочет со мной говорить?
    
— Да, и ждать он не любит.
    
С явной неохотой миссис Квонсетт поднялась с места. Музыкант, весьма расстроенный, вышел в проход, чтобы дать ей пройти. Гвен взяла её под локоть и повела вперёд, чувствуя на себе враждебные взгляды остальных пассажиров.
    
Она с большим трудом преодолела желание обернуться и поглядеть, наблюдает ли за ними пассажир с чемоданчиком.
    
    
— Меня зовут капитан Димирест. Пожалуйста, подойдите поближе. Гвен, будьте любезны, закройте дверь — как-нибудь разместимся. — Вернон Димирест улыбнулся миссис Квонсетт. — К сожалению, конструкторы самолёта не учли, что сюда могут пожаловать гости.
    
Старушка из Сан-Диего устремила внимательный взгляд на говорившего. После ярко освещённого салона она ещё не успела освоиться с полумраком кабины. Она различала лишь неясные очертания какой-то фигуры на фойе десятка светящихся красным циферблатов. Но голос звучал несомненно дружелюбно. А миссис Квонсетт уже мужественно приготовилась к разговору в совсем другом тоне.
    
Сай Джордан откинул подлокотник на свободном кресле позади Энсона Хэрриса. Гвен мягко и предупредительно — совсем не так, как несколько минут назад, — усадила старушку в кресло.
    
Самолёт не качало, поэтому передвигаться в нём было легко. Он продолжал снижаться, но до тех слоёв атмосферы, где бушевала пурга, было ещё далеко, и самолёт летел со скоростью пятьсот миль в час легко и плавно, словно плыл по заштилевшему морю.
    
— Миссис Квонсетт, — сказал Вернон Димирест, — забудьте о том, что произошло за стенами этой кабины. Мы пригласили вас сюда по другой причине. — Он обернулся к Гвен: — Вы были достаточно грубы с этой дамой?
    
— К сожалению, да.
    
— Мисс Мейген действовала по моим указаниям. Я ей подробно рассказал, как она должна себя вести. Мы знали, что одно интересующее нас лицо будет за этим наблюдать. Мы хотели, чтобы всё выглядело естественно и можно было, не вызывая подозрений, пригласить вас сюда.
    
Большая тёмная фигура в кресле справа начинала мало-помалу приобретать более отчётливые очертания. Ада Квонсетт, вглядываясь в лицо этого человека, нашла, что оно не выглядит злым. Пока ещё она, разумеется, совсем не понимала, к чему он клонит. Она огляделась по сторонам. Всё это было чрезвычайно интересно. Ещё ни разу в жизни не доводилось ей бывать в кабине экипажа. Кабина оказалась куда меньше, чем она предполагала. Здесь было очень тесно. И тепло. Все трое мужчин сидели в одних рубашках. Да, теперь уже ей действительно будет о чём рассказывать своей дочери в Нью-Йорке, если она когда-нибудь доберётся туда.
    
— Мамаша, — сказал человек, отрекомендовавшийся капитаном. — Вы ведь не робкого десятка?
    
Вопрос был странный. Миссис Квонсетт задумалась и ответила не сразу:
    
— Да, мне кажется, я не особенно труслива. Случается, конечно, и понервничать, но только теперь это реже со мной бывает. С годами начинаешь пугаться всё меньше и меньше.
    
Пристальный, испытующий взгляд капитана был прикован к её лицу.
    
— Я решил рассказать вам кое-что, а затем попросить вас помочь нам. Времени у нас мало, я буду краток. Вероятно, вы заметили пассажира, который сидит рядом с вами — у окна.
    
— Такой тощий, с тоненькими усиками?
    
— Да, — сказала Гвен. — Этот самый.
    
— Как же, заметила. Очень странный господин. Ни с кем не разговаривает и не выпускает из рук чемоданчика. Мне кажется, он чем-то очень обеспокоен.
    
— Мы тоже обеспокоены, — негромко произнёс Вернон Димирест. — У нас есть основания предполагать, что у него в чемоданчике бомба. И мы хотим её забрать. Вот почему нам потребовалась ваша помощь.
    
«Самое удивительное, — пронеслось у Ады Квонсетт в голове, — что здесь у них такая тишина». В этой тишине и в наступившем после слов Димиреста молчании Ада Квонсетт услышала, как где-то у неё над головой заговорило радио:
    
— «Транс-Америка», рейс два, говорит Торонтский центр. Вы находитесь в пятнадцати милях к востоку от Клейнбергского маяка. Сообщите вашу высоту и намерения.
    
Человек, сидевший впереди слева — Ада Квонсетт не видела его лица, — ответил:
    
— Торонтский центр, говорит «Транс-Америка», рейс два. Снижаемся, покидаем эшелон два-девять-ноль. Просим разрешения продолжать медленно снижаться. Намерение совершить посадку в аэропорту Линкольна остаётся неизменным.
    
— «Транс-Америка», вас понял. Освобождаем вам путь следования. Можете продолжать медленно снижаться.
    
Третий человек, сидевший справа от Ады Квонсетт за маленьким столиком, перед которым были расположены ещё какие-то приборы, сказал:
    
— По моим подсчётам, мы должны быть на месте через час семнадцать минут. Это — если ветер будет как по сводке; если же фронт шторма приблизился, то прилетим позже.
    
— Так мы, значит, всё-таки возвращаемся? — Голос Ады Квонсетт выдавал охватившее её волнение.
    
Димирест кивнул.
    
— Да, но, кроме вас, никто из пассажиров этого не знает. И пока вам придётся держать это в секрете, причём главное, чтобы Герреро — пассажир с чемоданчиком — ничего не заподозрил.
    
У Ады Квонсетт даже дух перехватило. «Неужели это в самом деле происходит со мной?» — думала она. Потрясающее приключение, не хуже тех, что показывают по телевизору. Немножко опасное, конечно. Но она тут же сказала себе: об этом не стоит думать. Главное — она здесь, участвует во всём этом, разговаривает запанибрата с командиром корабля, и он доверяет ей свои тайны. Да, будет что порассказать дочери!
    
— Ну как, согласны вы нам помочь?
    
— Разумеется, согласна. Как я понимаю, вы хотите, чтобы я попробовала отобрать у него чемоданчик…
    
— Ни в коем случае! — Вернон Димирест обернулся и для большей убедительности перегнулся к ней через спинку кресла. Он сказал твёрдо: — И не вздумайте даже прикасаться к этому чемоданчику.
    
— Раз вы так говорите, — кротко согласилась миссис Квонсетт, — не буду.
    
— Да, я именно так говорю. И запомните: очень важно, чтобы Герреро не заподозрил, что мы обратили внимание на его чемоданчик и знаем о его содержимом. А теперь я проинструктирую вас — как раньше инструктировал мисс Мейген — насчёт того, что вы должны делать, когда вернётесь в салон. Пожалуйста, слушайте меня внимательно.
    
Когда он закончил, старушка из Сан-Диего позволила себе улыбнуться уголками губ.
    
— О да, да! Мне кажется, я сумею это проделать.
    
Она уже вставала с кресла, а Гвен открывала дверь кабины, когда Димирест спросил:
    
— Мне сказали, что вы летели без билета из Лос-Анджелеса… как будто в Нью-Йорк. Зачем?
    
Миссис Квонсетт объяснила, что она порой чувствует себя одиноко на Западном побережье и ей хочется повидать дочь, живущую на востоке страны.
    
— Бабушка, — сказал Димирест, — если мы всё это провернём, я лично обещаю вам, что обо всех неприятностях, которые с вами произошли, будет забыто, и более того: наша авиакомпания даст вам бесплатный билет до Нью-Йорка и обратно, первый класс.
    
Миссис Квонсетт была так растрогана, что едва не расплакалась.
    
— О, благодарю вас, благодарю! — От волнения голос её дрогнул. «Какой изумительный человек, — подумала она. — Какой добрый, очаровательный человек!»
    
Пережитое Адой Квонсетт неподдельное волнение пришлось весьма кстати и немало помогло ей справиться со своей задачей, когда она прошествовала через салон первого класса к своему креслу. Гвен Мейген, крепко ухватив безбилетную пассажирку за локоть, подталкивала её вперёд, а та прикладывала кружевной платочек к глазам и являла собой весьма волнующее зрелище донельзя расстроенной пожилой дамы. Вытирая слёзы, Ада Квонсетт внутренне ликовала: ведь она разыгрывала уже вторую сцену за сегодняшний вечер. Сначала на аэровокзале притворилась больной и одурачила этого мальчишку, Питера Кокли. Ей это прекрасно удалось — значит всё удастся и теперь.
    
И в самом деле, спектакль был настолько убедителен, что один из пассажиров даже спросил Гвен довольно сердито:
    
— Послушайте, мисс, я не знаю, чем провинилась эта дама, но почему вы позволяете себе так грубо обращаться с ней?