1 2 3 4 5 6 7 8 
— Таперича как мы с вами познакомились, — сказал  шафер, вытирая губы, — и, можно сказать, выпили…    

— Не «таперича», а «теперь»… — поправил брюнет. —  Говорить еще не умеете, а про телефоны объясняете. При такой необразованности,  будь я на вашем месте, я молчал бы, не срамился… Таперича… таперича… Ха!    

— Чего же вы смеетесь? — обиделся шафер. — Я  это для смеху говорил «таперича», для шутки… Зубы-то нечего показывать! Это  девицам ндравится, а я не люблю зубов-то… Кто вы будете? С какой стороны?    

— Не ваше дело…    

— Звание ваше какое? Фамилия?    

— Не ваше дело… Я не такой дурак, чтоб всякому  встречному свое звание объяснял… Я настолько гордый человек, что не очень-то  распространяюсь с вашим братом. Я на вас мало обращаю внимания…    

— Ишь ты… Гм… Так не скажете, как ваша фамилия?    

— Не желаю… Ежели всякому балбесу имя свое произносить  и рекомендоваться, то языка не хватит… И я настолько гордый человек, что вы для  меня всё едино, как официант… Невежество!    

— Ишь ты… Какие вы благородные… Ну, мы сейчас узнаем,  что вы за артист будете.    

Шафер поднял вверх подбородок и направился к жениху, который  в это время сидел с невестой и, красный, как рак, моргал глазами…    

— Никиша! — обратился шафер к жениху, кивая на  брюнета. — Как фамилия этого артиста?    

Жених отрицательно замотал головой.    

— Не знаю, — сказал он. — Это не мой  знакомый. Должно полагать, отец его пригласил. Ты у отца спроси.    

— Да твой отец в кабинете в пьянственном недоумении…  храпит, как зверь лютый. А вы не знаете его? — обратился шафер к невесте.    

Невеста сказала, что не знает брюнета. Шафер пожал плечами и  начал расспрашивать гостей. Гости заявили, что они первый раз в жизни видят  брюнета.    

— Жулик он, значит, — решил шафер. — Без  билета сюда припожаловал и гуляет, будто у знакомых. Ладно! Мы ему покажем  «таперича»!    

Шафер подошел к брюнету и подбоченился.    

— А билет у вас есть для входа? — спросил  он. — Извольте показать ваш билет.    

— Я настолько гордый человек, что не стану  какому-нибудь субъекту свой билет показывать. Отойдите от меня… Чего пристал?    

— Стало быть, у вас нет билета? А коли нет билета, значит,  вы жулик. Теперь нам известно, с какой вы стороны и как ваше звание. Знаем  таперича… теперь, то есть, что вы за агент… Вы жулик — вот и всё.    

— Скажи мне эту грубость умный человек, я бы его по  морде, а с вас, дураков, и спрашивать нечего.    

Шафер забегал по комнатам, собрал человек шесть приятелей и  с ними подошел к брюнету.    

— Позвольте, милостивый государь, поглядеть ваш  билет! — сказал он.    

— Не желаю. Отстаньте, пока я не того…    

— Не желаете билета показывать? Стало быть, вы без  билета вошли? По какому праву? Вы жулик, значит? Извольте уходить отсюда!  Пожалуйте-с! Милости просим! Мы вас сичас с лестницы…    

Шафер и его приятели взяли под руки брюнета и повели его к  выходу. Гости загалдели. Брюнет громко заговорил о невежестве и о своем  самолюбии.    

— Пожалуйте-с! Милости просим, красивый мужчина! —  бормотал торжествующий шафер, ведя его к двери. — Знаем мы вас, красавцев!    

У самой двери на брюнета натянули его пальто, надели на него  шапку и толкнули в спину. Шафер хихикнул от удовольствия и стукнул его перстнем  по затылку… Брюнет покачнулся, упал на спину и съехал вниз по лестнице.    

— Прощайте! Кланяйтесь там! — торжествовал шафер.    

Брюнет поднялся, похлопал по пальто и, подняв вверх голову,  сказал:    

— Дураки по-дурацкому и поступают. Я гордый человек и  унижаться перед вами не стану, а пусть вам мой кучер объяснит, что я за  человек. Пожалуйте сюда! Григорий! — крикнул он на улицу.    

Гости спустились вниз. Через минуту в сени вошел со двора  кучер.    

— Григорий! — обратился к нему брюнет. — Кто  я буду?    

— Хозяин — Семен Пантелеич…    

— А какое во мне звание, и как я до этого звания  достиг?    

— Почетный гражданин, а до звания этого вы достигли  учением…    

— Где я нахожусь и какая моя служба?    

— Служите-с на фабрике купца Подщекина в механиках по  технической части, а жалованья вам положено три тысячи…    

— Теперь поняли? А вот вам и мой билет! Приглашал на  свадьбу меня женихов отец, купец Синерылов, который теперь в пьяном виде…    

— Голубчик мой! Милая ты моя душа! — заголосил  шафер. — Чего же ты раньше этого не говорил?    

— Гордый я человек… Самолюбие во мне… Прощайте-с!    

— Ну, нет, стой… Грех, брат! Поворачивай оглобли, Семен  Пантелеич! Теперь видно, что ты за человек такой… Пойдем, выпьем за твое  образование… для идеи…    

Гордый человек нахмурился и пошел наверх. Через две минуты  он стоял уже у буфета и пил коньяк.    

— Без гордости на этом свете не проживешь, —  объяснял он. — Никому никогда не уступлю! Никому! Понимаю себе цену.  Впрочем, вам, невежам, не понять!    

 Альбом    

     

Титулярный советник Кратеров, худой и тонкий, как  адмиралтейский шпиль, выступил вперед и, обратясь к Жмыхову, сказал:    

— Ваше превосходительство! Движимые и тронутые всею  душой вашим долголетним начальничеством и отеческими попечениями…    

— Более чем в продолжение целых десяти лет, —  подсказал Закусин.    

— Более чем в продолжение целых десяти лет, мы, ваши  подчиненные, в сегодняшний знаменательный для нас… тово… день подносим вашему  превосходительству, в знак нашего уважения и глубокой благодарности, этот  альбом с нашими портретами и желаем в продолжение вашей знаменательной жизни,  чтобы еще долго-долго, до самой смерти, вы не оставляли нас…    

— Своими отеческими наставлениями на пути правды и  прогресса… — добавил Закусин, вытерев со лба мгновенно выступивший пот; ему,  очевидно, очень хотелось говорить и, по всей вероятности, у него была готова  речь. — И да развевается, — кончил он, — ваш стяг еще  долго-долго на поприще гения, труда и общественного самосознания!    

По левой морщинистой щеке Жмыхова поползла слеза.    

— Господа! — сказал он дрожащим голосом. — Я  не ожидал, никак не думал, что вы будете праздновать мой скромный юбилей… Я  тронут… даже… весьма… Этой минуты я не забуду до самой могилы, и верьте…  верьте, друзья, что никто не желает вам так добра, как я… А ежели что и было,  то для вашей же пользы…    

Жмыхов, действительный статский советник, поцеловался с  титулярным советником Кратеровым, который не ожидал такой чести и побледнел от  восторга. Затем начальник сделал рукой жест, означавший, что он от волнения не  может говорить, и заплакал, точно ему не дарили дорогого альбома, а, наоборот,  отнимали… Потом, немного успокоившись и сказав еще несколько прочувствованных  слов и дав всем пожать свою руку, он, при громких радостных кликах, спустился  вниз, сел в карету и, провожаемый благословениями, уехал. Сидя в карете, он  почувствовал в груди наплыв неизведанных доселе радостных чувств и еще раз  заплакал.    

Дома ожидали его новые радости. Там его семья, друзья и  знакомые устроили ему такую овацию, что ему показалось, что он в самом деле  принес отечеству очень много пользы и что, не будь его на свете, то, пожалуй,  отечеству пришлось бы очень плохо. Юбилейный обед весь состоял из тостов,  речей, объятий и слез. Одним словом, Жмыхов никак не ожидал, что его заслуги  будут приняты так близко к сердцу.    

— Господа! — сказал он перед десертом. — Два  часа тому назад я был удовлетворен за все те страдания, которые приходится  переживать человеку, который служит, так сказать, не форме, не букве, а долгу.  Я за всё время своей службы непрестанно держался принципа: не публика для нас,  а мы для публики. И сегодня я получил высшую награду! Мои подчиненные поднесли  мне альбом… Вот! Я тронут.    

Праздничные физиономии нагнулись к альбому и стали его  рассматривать.    

— А альбом хорошенький! — сказала дочь Жмыхова,  Оля. — Я думаю, он рублей пятьдесят стоит. О, какая прелесть! Ты, папка,  отдай мне этот альбом. Слышишь? Я его спрячу… Такой хорошенький.    

После обеда Олечка унесла альбом к себе в комнату и заперла  его в стол. На другой день она вынула из него чиновников и побросала их на пол,  и вместо них вставила своих институтских подруг. Форменные вицмундиры уступили  свое место белым пелеринкам. Коля, сынок его превосходительства, подобрал  чиновников и раскрасил их одежды красной краской. Безусым нарисовал он зеленые  усы, а безбородым — коричневые бороды. Когда нечего уже было красить, он  вырезал из карточек человечков, проколол им булавкой глаза и стал играть в  солдатики. Вырезав титулярного советника Кратерова, он укрепил его на коробке  из-под спичек и в таком виде понес его в кабинет к отцу.    

— Папа, монумент! Погляди!    

Жмыхов захохотал, покачнулся и, умилившись, поцеловал взасос  Колину щечку.    

— Ну, иди, шалун, покажи маме. Пусть и мама посмотрит.