1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 
Часть IV
    
Сейди и генерал
   
   
    
     
Глава 14
    
    
     
      
1
     
     
Вечер памяти провели в конце первого дня нового учебного года, и если оценивать результат по количеству мокрых носовых платков, то мы с Сейди добились оглушительного успеха. Я уверен, вечер позволил облегчить душу ученикам и, думаю, порадовал бы миз Мими. Под броней сарказма зачастую прячется пастила, как-то сказала она мне. И я такая же.
     
Пока произносились речи, большинство учителей еще держалось. Но Майк, с чувством продекламировав тридцать первую главу Притчей Соломоновых, пронял и самых крепких, а добила их жалостливая музыка «Вестсайдской истории» во время слайд-шоу. Особенно забавным показался мне тренер Борман. С текущими по красным щекам слезами, с рыданиями, сотрясавшими массивную грудь, футбольный гуру Денхолма очень уж напоминал мне второго по популярности мультяшного утенка, Малыша Хьюи.
     
Я шепотом поделился своим наблюдением с Сейди. Мы в этот момент стояли у большого экрана, на котором сменяли друг друга образы миз Мими. Сейди тоже плакала, но ей пришлось уйти со сцены за кулисы, потому что смех сначала вступил в борьбу со слезами, а потом сокрушил их. Укрывшись в темноте, она с упреком посмотрела на меня… и показала мне палец. Я решил, что заслуживаю его. Задался вопросом: неужели миз Мими по-прежнему думала бы, что мы с Сейди отлично поладим?
     
Решил, что скорее да, чем нет.
     
Для осенней постановки я выбрал «Двенадцать разгневанных мужчин»[109], «позабыв» проинформировать агентство «Самюэль Френч»[110] о намерении назвать нашу версию спектакля «Присяжные», чтобы отдать несколько ролей девушкам. Отбор актеров я собирался проводить в конце октября, а репетиции начать тринадцатого ноября, после завершения регулярного футбольного первенства. Винса Ноулса я прочил на роль сомневающегося присяжного № 8, которого в фильме сыграл Генри Фонда, а для Майка Кослоу зарезервировал, как мне представлялось, лучшую роль — прущего напролом, наезжающего на других присяжного № 3.
     
Но я уже начал готовиться к более важному шоу, в сравнении с которым дело Фрэнка Даннинга выглядело легким водевилем. Назовите его «Джейк и Ли в Далласе». Если бы все прошло хорошо, получилась бы трагедия в одном действии. Мне следовало подготовиться к тому, чтобы вовремя выйти на сцену, а это означало, что пришла пора браться за дело.
    
    
     
      
2
     
     
Шестого октября «Львы Денхолма» выиграли пятую игру, сделав еще один шаг к сезону без поражений, который будет посвящен Винсу Ноулсу, парнишке, сыгравшему Джорджа в моей инсценировке романа «О мышах и людях» и не получившего шанса сыграть в сценической редакции пьесы «Двенадцать разгневанных мужчин», но об этом позже. Все началось в трехдневный уик-энд, потому что на понедельник пришелся День Колумба.
     
Я поехал в Даллас. Большинство магазинов работало, и моей первой остановкой стал ломбард на Гринвилл-авеню. Недомерку, стоявшему за прилавком, я сказал, что мне нужно самое дешевое обручальное кольцо. Из ломбарда я вышел с восьмибаксовым золотым (по крайней мере блестел он как золотой) ободком на безымянном пальце левой руки. Потом поехал в центр города, на Нижнюю главную улицу, где находился магазинчик, который я отыскал в «Желтых страницах Далласа». Назывался он «Сателлитная электроника Молчаливого Майка». Там меня встретил невысокий подтянутый мужчина в очках с роговой оправой и со значком-пуговицей на жилетке, надпись на котором больше соответствовала будущему: «НИКОМУ НЕ ДОВЕРЯЙ».
     
— Вы Молчаливый Майк?
     
— Да.
     
— Вы действительно молчаливый?
     
Он улыбнулся.
     
— В зависимости от того, кто слушает.
     
— Давайте предположим, что никто. — И я сказал ему, что мне нужно. Как выяснилось, мог сэкономить восемь баксов, потому что его нисколько не заинтересовала моя вроде бы неверная жена. Зато владелец «Сателлитной электроники» проявил нешуточный интерес к необходимому мне оборудованию. Тут он разом превратился в Болтливого Майка.
     
— Мистер, такое оборудование наверняка есть на планете, с которой вы прибыли, но у нас его точно нет.
     
Конечно же, я вспомнил миз Мими, сравнившую меня с инопланетянином из фильма «День, когда Земля остановилась».
     
— Я не понимаю, о чем вы.
     
— Вам нужно маленькое беспроводное подслушивающее устройство? Прекрасно. У меня их целая куча на том стеклянном стенде слева от вас. Они называются транзисторными радиоприемниками. Могу предложить «Моторолу» и «Дженерал электрик», но лучшие делают японцы. — Он выпятил нижнюю губу и сдул со лба прядь волос. — Это ли не пинок под зад? Мы побили их пятнадцать лет тому как, превратив два города в радиоактивную пыль, но разве они умерли? Нет! Прятались в своих норах, пока пыль не осела, а потом выползли, вооруженные печатными платами и паяльниками вместо пулеметов «Намбу». К восемьдесят пятому году они завоюют весь мир. Во всяком случае, ту его часть, где живу я.
     
— Так вы не сможете мне помочь?
     
— Вы что, шутите? Конечно, смогу. Молчаливый Майк Макикерн всегда рад помочь покупателю получить желаемое. Но стоит это недешево.
     
— Я готов заплатить. Сэкономлю гораздо больше, когда потащу эту лживую суку в суд по разводам.
     
— Да-да. Подождите минутку, пока я принесу кое-что из подсобки. И поверните табличку на двери словом «ЗАКРЫТО» к стеклу, хорошо? Я хочу вам кое-что показать… возможно, не совсем… нет, может, оно и законное, но кто знает? Разве Молчаливый Майк Макикерн адвокат?
     
— Полагаю, что нет.
     
Мой поводырь по электронике шестидесятых вернулся с устройством странного вида в одной руке и маленькой картонной коробкой в другой. На коробке я увидел японские иероглифы. Устройство напоминало дилдо для фей на черном пластмассовом цилиндре, толщиной три дюйма и диаметром с четвертак. Из цилиндра торчали проводки. Молчаливый Майк поставил его на прилавок.
     
— Это «Эхо». Изготовлено в этом самом городе, сынок. Если кому и по силам переиграть Японию, так это нам. К семидесятому году в Далласе электроника заменит банковское дело. Попомните мои слова. — Он перекрестился, посмотрел в потолок и добавил: — Господи, благослови Техас.
     
Я взял приборчик с прилавка.
     
— И что делает «Эхо», когда сидит дома, положив ноги на пуфик?
     
— Это то самое подслушивающее устройство, которое вы хотите приобрести. Оно маленькое, потому что в нем нет вакуумных ламп, и работает оно не от батареек. Использует обычный переменный ток, как и бытовые приборы.
     
— Его втыкают в розетку?
     
— Конечно, почему нет? Ваша жена и ее бойфренд увидят его и скажут: «Как здорово, в наше отсутствие кто-то поставил подслушивающее устройство. Давай с шумом повозимся на кровати, а потом поговорим о личных делах».
     
Чудик, конечно, но не зря говорят, что терпение — залог успеха. А мне требовалось то, что только он и мог предложить.
     
— Так что с ним делают?
     
Он постучал пальцем по цилиндру.
     
— Вот это устанавливается в основании лампы. Не напольной лампы, если, конечно, вы не хотите услышать, как мыши бегают по половицам, понимаете? Настольной лампы, на том уровне, где говорят люди. — Он провел рукой по проводкам. — Красный и желтый соединяются со шнуром лампы, который и вставляется в розетку. Устройство не работает, пока кто-то не включит лампу. А как только включит — бинго, все в ваших руках.
     
— Вторая часть — микрофон?
     
— Да, очень неплохой для сделанного в Америке. А теперь… видите два других проводка? Синий и зеленый?
     
— Да.
     
Молчаливый Майк открыл картонную коробку с японскими иероглифами, достал кассетный магнитофон. Больше пачки сигарет «Винстон», которые курила Сейди, но не так чтобы намного.
     
— Эти проводки подсоединяются сюда. Цилиндр устанавливается в лампу, магнитофон кладется в ящик комода, возможно, под нижнее белье вашей жены. Или просверлите дырочку в стене и положите его в стенной шкаф.
     
— Магнитофон также подсоединен к шнуру лампы?
     
— Естественно.
     
— Могу я получить два этих «Эха»?
     
— Я достану вам и четыре, если хотите. Займет неделю.
     
— Двух хватит. Сколько?
     
— Эти штуковины не из дешевых. Пара обойдется вам в сто сорок баксов. Это моя последняя цена. И заплатить придется наличными. — В его голосе слышалось сожаление, словно мы вместе любовались очень милой техногрезой, а теперь вот приходилось возвращаться к серым будням реальности.
     
— Во сколько мне обойдется установка? — Я заметил тревогу в его глазах и поспешил ее рассеять. — Я говорю не об установке на месте, ничего такого. Просто вставить эти штуковины в пару ламп и подсоединить к магнитофонам… это вы сможете?
     
— Разумеется, смогу, мистер…
     
— Скажем, мистер Доу. Джон Доу.
     
Его глаза блеснули, как, наверное, блеснули глаза Э. Говарда Ханта[111], когда перед ним поставили весьма сложную задачу: обеспечить прослушку «Уотергейта».
     
— Хорошее имя[112].
     
— Благодарю. И хорошо бы иметь провода разной длины. Короткие, если я захочу поставить магнитофон близко, и подлиннее, если потребуется спрятать его в шкафу или с другой стороны стены.
     
— Я могу это сделать, но длина не должна превышать десяти футов, иначе голоса станут неразборчивыми. Опять же, чем длиннее провод, тем выше шанс, что кто-то его найдет.
     
Это понимал даже учитель английского языка и литературы.
     
— Сколько за все?
     
— Ммм… сто восемьдесят?
     
Чувствовалось, что он готов уступить, но у меня не было ни времени, ни желания торговаться. Я выложил на прилавок пять двадцаток.
     
— Остальное получите, когда я буду забирать устройства. Но сначала мы их проверим и убедимся, что все работает. Согласны?
     
— Да, отлично.
     
— И еще. Используйте старые лампы. Обшарпанные.
     
— Обшарпанные?
     
— Как будто их купили на дворовой распродаже или на блошином рынке за четвертак. — После того как поставишь несколько пьес (считая поставленные в ЛСШ, «О мышах и людях» была для меня пятой), начинаешь кое-что смыслить в декорациях. Мне меньше всего хотелось, чтобы кто-нибудь украл лампу с подслушивающим устройством из частично обставленной квартиры.
     
С мгновение он недоуменно смотрел на меня, потом его лицо расплылось в понимающей улыбке.
     
— Ясно. Реализм.
     
— Он самый, Майк. — Я двинулся к двери, потом вернулся, облокотился на стенд с транзисторными радиоприемниками, заглянул в глаза владельцу магазина. Не могу поклясться, что он видел перед собой человека, убившего Фрэнка Даннинга, но и в обратном не поклянусь. — Вы ведь никому не собираетесь об этом рассказывать?
     
— Нет! Разумеется, нет! — Он провел двумя пальцами по рту, словно застегивая молнию.
     
— Это правильно, — кивнул я. — Когда?
     
— Дайте мне несколько дней.
     
— Я вернусь в следующий понедельник. Когда вы закрываете магазин?
     
— В пять.
     
Я прикинул расстояние от Джоди до Далласа.
     
— Я прибавлю еще двадцатку, если магазин останется открытым до семи. Раньше я не успеваю. Вас это устроит?
     
— Да.
     
— Хорошо. Подготовьте все.
     
— Обязательно. Что-нибудь еще?
     
— Да. Какого черта вас называют Молчаливым Майком?
     
Я надеялся услышать: Потому что я умею хранить секреты, но напрасно.
     
— Ребенком я думал, что та рождественская песенка обо мне. Вот прозвище и прилипло.
     
Больше я спрашивать ничего не стал, но на полпути к автомобилю сообразил, что к чему, и засмеялся.
     
Молчаливый Майк, святой Майк[113].
     
Иногда мир, в котором мы живем, действительно странное место.
    
    
     
      
3
     
     
По возвращении в Соединенные Штаты Ли и Марина сменили несколько дешевых съемных квартир, включая и одну в Новом Орлеане, в том доме, который я видел. Однако исходя из записей Эла я полагал, что особое внимание надо уделить двум. Одной — в доме 214 по Западной Нили-стрит в Далласе. Вторая находилась в Форт-Уорте, и туда я поехал после разговора с Молчаливым Майком.
     
Я сверялся с картой, но мне все равно пришлось трижды останавливаться и спрашивать дорогу. В итоге пожилая негритянка за прилавком семейного магазинчика указала мне правильный путь. И когда я все-таки нашел то, что искал, мне стало понятно, отчего возникли такие сложности. Дальний конец Мерседес-стрит не закатали в асфальт, и вдоль полосы твердой как камень глины выстроились дома-развалюхи, мало чем отличавшиеся от лачуг испольщиков. Выходила улица на большущую автомобильную стоянку, практически пустую, где по потрескавшемуся асфальту ветер гонял перекати-поле. За стоянкой высилась шлакоблочная стена склада. На ней белели десятифутовые буквы: «СОБСТВЕННОСТЬ „МОНТГОМЕРИ УОРД“», и «НАРУШИТЕЛИ БУДУТ НАКАЗАНЫ», и «ОХРАНЯЕТСЯ ПОЛИЦИЕЙ».
     
Воздух вонял нефтью из Одессы-Мидланда и гораздо более близкой канализацией. Из открытых окон лился рок-н-ролл. Я услышал «Доувеллс», Джонни Бернетта, Ли Дорси, Чабби Чекера… и это только на первых сорока ярдах. Женщины развешивали выстиранную одежду на ржавых вертушках. В широких платьях, купленных, вероятно, в «Зейре» или «Маммот-марте», все они выглядели беременными. Грязный маленький мальчонка и не менее грязная маленькая девчушка стояли на потрескавшейся глине подъездной дорожки и наблюдали, как я проезжаю мимо. Они держались за руки и выглядели слишком похожими, чтобы не быть близнецами. Мальчонка, голый, если не считать одного носка, держал игрушечный пистолет. Девчушка в отяжелевшем подгузнике под футболкой «Клуб Микки-Мауса» сжимала пластиковую куклу, такую же грязную, как и она. Двое раздетых по пояс мужчин перебрасывали футбольный мяч из одного двора в другой, у каждого из уголка рта свисала сигарета. Позади них петух и две облезлые курицы что-то клевали в пыли неподалеку от тощей собаки, то ли спящей, то ли дохлой.
     
Я остановился перед домом 2703, тем самым, куда Ли приведет жену и дочь после того, как больше не сможет терпеть убийственную материнскую любовь Маргариты Освальд. Две полосы из бетонных плит вели к прямоугольнику земли, покрытому пятнами масла, на котором ничего не росло. Я понял, что в лучшие времена там стоял гараж. Пустырь, заросший росичкой, заменял лужайку. На нем валялись дешевые пластиковые игрушки. Маленькая девочка в рваных розовых шортах снова и снова ударяла ногой по мячу для соккера, отправляя его в стену дома. Всякий раз, когда мяч отскакивал от дощатой обшивки, она кричала: «Чамба!»
     
Из окна высунулась женщина с накрученными на большие синие бигуди волосами и сигаретой в зубах и заорала:
     
— Если ты не прекратишь, Розетта, я сейчас выйду и надеру тебе задницу! — Тут она увидела меня. — Чё надо? Если это счет, я те ничем не помогу. Этим занимается мой муж. Он сегодня работает.
     
— Это не счет. — Розетта пнула мяч в мою сторону, скорчив гримасу, которая сменилась неохотной улыбкой, когда я остановил его ногой, а потом мягко катнул назад. — Я просто хочу поговорить с вами.
     
— Те придется подождать. Я неодета.
     
Голова женщины исчезла. Розетта вновь ударила по мячу, он полетел по высокой дуге в сторону от меня под крик: «Чамба!» — но мне удалось поймать его прежде, чем он врежется в стену.
     
— Нельзя трогать мяч руками, старый грязный сукин сын, — заявила девочка. — Это пенальти.
     
— Розетта, что я говорила насчет твоего поганого рта? — Мамаша появилась на крыльце, накинув тонкий желтый шарф поверх бигуди. Под шарфом они напоминали коконы насекомых, которые, вылупившись, могут оказаться ядовитыми.
     
— Старый грязный гребаный козел! — крикнула Розетта, а потом побежала по Мерседес-стрит в сторону «Манки уорд», гоня перед собой мяч и неистово хохоча.
     
— Чё те надо? — Мамаша в свои двадцать два выглядела чуть ли не на пятьдесят. Несколько зубов отсутствовали, а под одним глазом еще не полностью сошел фингал.
     
— Хочу задать несколько вопросов.
     
— С какой стати мне на них отвечать?
     
Я вытащил бумажник, предложил ей пятерку.
     
— Не задавайте вопросов — и не услышите лжи.
     
— Ты не отсюда. Выговор как у янки.
     
— Вы хотите получить деньги или нет, миссис?
     
— Зависит от вопросов. Размера моего гребаного лифчика я те не скажу.
     
— Для начала меня интересует, как давно вы здесь живете.
     
— В этом месте? Недель шесть. Гарри думал, что найдет работу на складе «Манки уорд», но там никого не нанимают. И он пошел на Поляну. Знаешь, чё это?
     
— Место, где можно найти работу на один день?
     
— Ага, и он работает с ниггерами. Девять долларов за целый рабочий день с ниггерами. Он говорит, та же западно-техасская тюрьма.
     
— Сколько вы платите за аренду?
     
— Пятьдесят в месяц.
     
— Дом обставлен?
     
— Частично, можно сказать. Чертова кровать и чертова газовая плита, которая скорее всего убьет нас всех. И в дом не пущу, не раскатывай губы. Я тебя знать не знаю.
     
— Лампы или что-то такое есть?
     
— Ты рехнулся, мистер.
     
— Есть?
     
— Да, две. Одна работает, другая нет. Я тут не останусь, будь я проклята, если останусь. Он говорит, что не хочет возвращаться к моей матери в Мозель, но тем хуже для него. Я тут не останусь. Чуешь, как воняет?
     
— Да, мэм.
     
— И это говно, красавчик. Не кошачье говно, не собачье, а человеческое. Работать с ниггерами — это одно, но жить, как они? Нет, сэр. Ты все?
     
Я еще не закончил, хотя хотелось бы. Она вызывала у меня отвращение, и я сам вызывал у себя отвращение, потому что судил ее. Она же ни в чем не виновата, узница своего времени, обстоятельств и этой пропахшей говном улицы. Но я продолжал смотреть на бигуди под желтым шарфом. На толстых синих насекомых, которые никак не вылупятся из кокона.
     
— Никто не задерживается здесь надолго, так?
     
— На Седес-стрит? — Рукой с сигаретой она обвела улицу, ведущую к пустынной автостоянке и огромному складу, заполненному вещами, каких у нее никогда не будет. Жмущиеся друг к другу лачуги со ступенями из крошащихся шлакоблоков и разбитыми окнами, закрытыми кусками картона. Дети-замарашки. Старые, проеденные ржавчиной «форды», «хадсоны», «студебекер-ларксы». Безжалостное техасское небо. А потом с ее губ сорвался жуткий смешок, полный удивления и отчаяния.
     
— Мистер, это автобусная остановка на дороге в никуда. Я и эта маленькая засранка возвращаемся в Мозель. Если Гарри не захочет уехать с нами, мы уедем без него.
     
Я достал из кармана карту, оторвал полоску бумаги, написал номер моего домашнего телефона в Джоди. Добавил еще пятерку, протянул ей. Она смотрела на деньги и бумажку, но не брала их.
     
— Зачем мне твой номер? У меня нет телефона. Да и телефонной линии тут нет. Это междугородный номер.
     
— Позвоните мне, когда определитесь с отъездом. Это все, чего я хочу. Позвоните и скажите: «Мистер, это мама Розетты, и мы переезжаем». Ничего больше.
     
Я видел, как она прикидывает, что к чему. Много времени у нее на это не ушло. Я предлагал десять долларов, а ее муж получал девять, вкалывая под горячим техасским солнцем целый день. Потому что на Поляне не слышали про полторы ставки по выходным. И про эти десять долларов муж ничего не знал.
     
— Дай мне еще семьдесят пять центов. На междугородный звонок.
     
— Вот вам бакс. Сдачу потратьте на себя. И не забудьте.
     
— Я не забуду.
     
— Уж постарайтесь. Потому что, если забудете, я сумею найти вашего мужа и все ему рассказать. Это важное дело, миссис. Во всяком случае, для меня. Как вас, кстати, зовут?
     
— Айви Темплтон.
     
Я застыл в пыли среди сорняков, дыша вонью говна, наполовину переработанной нефти и природного газа.
     
— Мистер? Что с тобой? У тебя так изменилось лицо.
     
— Ничего, — ответил я. И возможно, не грешил против истины. Темплтон — не такая уж редкая фамилия. Разумеется, человек может убедить себя в чем угодно, если будет очень стараться. Я тому доказательство, ходячее и говорящее.
     
— А как зовут тебя?
     
— Паддентарю, — ответил я. — Спросите еще раз, и я повторю.
     
Услышав эту детскую шутку, она наконец-то улыбнулась.
     
— Позвоните мне, миссис.
     
— Да, хорошо. Теперь уезжай. А если по пути раздавишь мое маленькое отродье, то окажешь мне услугу.
     
Я вернулся в Джоди и нашел записку, приколотую кнопкой к двери:
     
      
Джордж!
      
Можешь перезвонить? Мне нужна помощь.
      Сейди (и это беда!!)
     
     
Что сие могло означать? Я вошел в дом, чтобы позвонить и выяснить.
    
    
     
      
4
     
     
Мать тренера Бормана, которая жила в доме престарелых в Эйбилене, сломала шейку бедра, а в ближайшую субботу в ДОСШ намечались «танцы Сейди Хокинс»[114].
     
— Тренер уговорил меня присутствовать вместе с ним на танцах и обеспечивать порядок! Он сказал, цитирую: «Как вы можете не пойти на танцы, названные практически в вашу честь?» Разговор этот состоялся на прошлой неделе. И я как дура согласилась. А теперь он уезжает в Эйбилен, и что остается мне? Присматривать за двумя сотнями помешанных на сексе шестнадцатилетних подростков, танцующих твист и филли? Не думаю, что у меня получится! А если кто-то из мальчишек принесет пиво?
     
Я подумал, что будет чудо, если не принесет, но решил, что лучше этого не говорить.
     
— А если начнется драка на автостоянке? Элли Докерти говорила, что в прошлом году на танцы заявилась группа парней из Хендерсона и четверых, по двое с каждой стороны, пришлось отправить в больницу! Джордж, ты поможешь мне на танцах? Пожалуйста?
     
— Сейди Данхилл приглашает меня на «танцы Сейди Хокинс»? — Я улыбался. Эта идея мне нравилась.
     
— Не шути! Это не смешно!
     
— Сейди, конечно же, я пойду с тобой. Ты собираешься принести мне букетик?
     
— Я принесу тебе бутылку шампанского, если придется. — Она задумалась. — Пожалуй, нет. Не по моей зарплате. Тогда бутылку «Холодной утки»[115].
     
— Начало в половине восьмого? — Я и так это знал. Постеры висели по всей школе.
     
— Да.
     
— И танцы под проигрыватель. Никакого оркестра. Это хорошо.
     
— Почему?
     
— Музыканты могут доставить лишние хлопоты. Однажды я приглядывал за танцами, где барабанщик в перерыве продавал пиво домашнего приготовления. Вспоминаю с дрожью.
     
— Все передрались? — В ее голосе звучал ужас. И интерес.
     
— Нет, но блевали многие. Пиво оказалось забористым.
     
— Это случилось во Флориде?
     
Это случилось в Лисбонской средней школе в 2009 году, но я ответил, что да, во Флориде. Я также сказал, что с удовольствием составлю ей компанию и помогу поддерживать порядок на школьных танцах.
     
— Я так тебе благодарна, Джордж.
     
— Для меня это в радость, мэм.
     
И я говорил абсолютную правду.
    
    
     
      
5
     
     
Организацию «танцев Сейди Хокинс» взяла на себя группа поддержки, и постаралась на славу. С потолочных балок свисало множество бумажных лент (разумеется, золотистых и серебристых), хватало и имбирного пунша, и красных бисквитных пирожных, приготовленных «Будущими домохозяйками Америки». Художественное отделение — немногочисленное, но ответственное — украсило зал большущим плакатом, изображавшим бессмертную мисс Хокинс, гоняющуюся за холостяками Догпэтча. Мэтти Шоу и подруга Майка, Бобби Джил, сделали большую часть всей работы, чем заслуженно гордились. Я задался вопросом, а будут ли они так же гордиться этим лет через семь или восемь, когда первая волна феминисток начнет сжигать бюстгальтеры и проводить демонстрации, требуя полного равноправия. Не говоря уже о футболках с надписями «Я НЕ ЧЬЯ-ТО СОБСТВЕННОСТЬ» и «МУЖЧИНА НУЖЕН ЖЕНЩИНЕ, КАК РЫБЕ — ВЕЛОСИПЕД».
     
Диск-жокеем и ведущим вечера был Дональд Беллингэм, десятиклассник. Он прибыл не с одним, а с двумя чемоданами пластинок. С моего разрешения (Сейди не понимала, что к чему) подключил проигрыватель «Уэбкор» и отцовский предусилитель к системе громкой связи. Большие размеры зала обеспечивали естественное отражение звука, и после первых попыток, приведших к жуткому визгу, Дональд добился нужного уровня громкости. Родившись в Джоди, Дональд давно уже стал жителем Роквилла в штате Крутого папани[116]. Он носил очки в розовой оправе с толстыми стеклами, брюки с эластичной лентой на поясе и двухцветные кожаные туфли с такими широкими мысками, что они выглядели клоунскими. Лицо Дональда покрывала густая россыпь прыщей, волосы, обильно смазанные брилькремом, он укладывал в «утиную гузку» а-ля Бобби Райделл. Внешность говорила о том, что с девушкой он впервые сможет поцеловаться года в сорок два, но двигался Дональд проворно, умел управляться с микрофоном, а его коллекция винила (которую он называл «штабель воска» или «гора звука Донни Б.»), как уже отмечалось ранее, впечатляла.
     
— Давайте резво начнем эту вечеринку приветом из прошлого, рок-н-ролльным реликтом, золотом, что блестит, старой лошадкой, которая не испортит борозды. Шевелите ногами под действительно крутой бит «Дэнни… и ДЖУ-У-У-УНИЕРСОВ».
     
Песня «На танцах» взорвала зал. Начали, как и практически всегда в шестидесятых, девушки. Ноги в туфельках взлетали. Нижние юбки кружились. И через какое-то время начали появляться разнополые пары… особенно на быстрых танцах вроде «Проваливай, Джек» и «Без четверти три».
     
Не многие из этих деток смогли бы попасть в шоу «Танцы со звездами», но на их стороне были молодость и задор, и они отлично проводили время. Глядя на них, я чувствовал себя счастливым. Позже, если бы Донни Б. не хватило здравого смысла притушить свет, я собирался сделать это сам. Сейди поначалу нервничала, ждала беды, но эти детки пришли сюда, чтобы поразвлечься. И никаких тебе орд незваных гостей из Хендерсона или других школ. Она это видела и постепенно начала расслабляться.
     
После сорока минут музыки в режиме нон-стоп и четырех красных бисквитных пирожных я наклонился к Сейди.
     
— Надзирателю Амберсону пора сделать первый обход и убедиться, что ни в здании, ни во дворе никто не позволяет себе лишнего.
     
— Хочешь, чтобы я пошла с тобой?
     
— Я хочу, чтобы ты приглядывала за чашей с пуншем. Если какой-нибудь молодой человек приблизится к ней с бутылкой, пусть даже сиропа от кашля, пригрози ему казнью на электрическом стуле или кастрацией, уж не знаю, что ты сочтешь более эффективным.
     
Она привалилась к стене и смеялась, пока в уголках глаз не заблестели слезы.
     
— Убирайся отсюда, Джордж, ты ужасен.
     
Я ушел. Радовался тому, что рассмешил ее, но после трех лет пребывания в Стране прошлого так легко забывалось, насколько острее звучали здесь шутки с легким налетом секса.
     
Я застал парочку, обнимавшуюся в одной из самых темных ниш у восточной стены зала. Он исследовал территорию под свитером, она пыталась засосать в рот его губы. Когда я похлопал юного исследователя по плечу, они отскочили друг от друга.
     
— Этим займетесь после танцев. А теперь возвращайтесь в зал. Идите медленно. Остыньте. Выпейте пунша.
     
Они пошли, она — одергивая свитер, он — чуть наклонившись вперед, хорошо известной и характерной для юношей походкой под названием «яйца свело».
     
Два десятка красных светлячков подмигивали мне за металлическим ангаром. Я помахал рукой, и двое или трое учеников, сидевших в курилке, ответили тем же. Заглянув за угол деревообрабатывающей мастерской, я увидел то, что мне определенно не понравилось. Майк Кослоу, Джим Ладью и Винс Ноулс стояли кружком, что-то передавая друг другу. Я подскочил, схватил это что-то и выбросил через забор прежде, чем они поняли, что уже не одни.
     
Джим на мгновение опешил, а потом одарил меня ленивой улыбкой футбольного полубога.
     
— Добрый вечер, мистер А.
     
— Со мной без этого можно обойтись, Джим. Я не девушка, которую ты обаянием хочешь вытащить из трусиков, и точно не твой тренер.
     
На лице Джима отразился шок и даже испуг, но никак не уверенность в том, что ему все должны. Думаю, такое могло бы быть, если бы дело происходило в одной из больших школ Далласа. Винс отступил на шаг. Майк не сдвинулся с места, однако выглядел потерянным и смущенным. Более чем смущенным. Стыдился случившегося.
     
— Бутылка на танцах под проигрыватель, — продолжил я. — Дело не в том, что я ожидаю от вас выполнения всех правил, но почему вы ведете себя так глупо, когда их нарушаете? Джимми, если тебя поймают на пьянстве и вышвырнут из футбольной команды, что будет с твоей спортивной стипендией в Алабаме?
     
— Может, только отстранят от игр, — ответил он. — Этим все ограничится.
     
— Точно, и год ты не будешь играть. Тебе придется отрабатывать свои оценки. И тебе, Майк. Опять же, тебя выгонят из драматического кружка. Ты этого хочешь?
     
— Нет, сэр, — произнес он чуть ли не шепотом.
     
— А ты, Винс?
     
— Нет, мистер А. Абсолютно. Мы будем ставить эту пьесу с присяжными? Потому что, если мы…
     
— Разве ты не знаешь, что должен молчать, когда учитель отчитывает тебя?
     
— Знаю, сэр.
     
— В следующий раз поблажки не будет, но этот вечер — счастливый. Что вы сегодня получите, так это дельный совет: не поганьте свое будущее. Во всяком случае, из-за пинты «Пяти звезд» на школьных танцах, о которых через год не вспомните. Вы понимаете, о чем я?
     
— Да, сэр, — ответил Майк. — Извините меня.
     
— Меня тоже, — поддакнул Винс. — Абсолютно. — И, улыбаясь, перекрестился. Некоторые такие от рождения. Но ведь миру нужны остряки, чтобы оживлять жизнь, правда?
     
— Джим?
     
— Да, сэр. Пожалуйста, не говорите отцу.
     
— Само собой, это останется между нами. — Я оглядел их. — В следующем году, уже в колледже, вы найдете много мест, где можно выпить. Но не в нашей школе. Вы меня слышите?
     
На этот раз они хором ответили:
     
— Да, сэр.
     
— А теперь идите в зал. Выпейте пунша, чтобы от вас не пахло виски.
     
Они пошли. Я дал им время, потом последовал за ними, опустившими головы, засунувшими руки в карманы, пребывающими в глубоком раздумье. Но не в нашей школе, сказал я им. Нашей.
     
Приходите к нам и учите детей, услышал я от Мими. В этом ваше призвание.
     
2011 год никогда не казался таким далеким, как в тот вечер. Черт, Джейк Эппинг никогда не казался таким далеким. В самом сердце Техаса, в спортивном зале, превращенном в танцплощадку, звучал саксофон. Теплый ветерок дул сквозь ночь. Ударные поднимали со стульев, вовлекая в танец.
     
Думаю, именно тогда я решил, что уже не вернусь.
    
    
     
      
6
     
     
Хрипящий саксофон и бойкие ударные аккомпанировали группе «Даймондс». Песня называлась «Стролл». Детки этот танец не танцевали. Во всяком случае, не танцевали правильно.
     
Стролл стал первым танцем, который разучили мы с Кристи, когда начали посещать танцевальный класс вечером по четвергам. Это танец для двух пар, предназначенный для того, чтобы снять напряжение: каждая пара движется по коридору, образованному хлопающими парнями и девушками. Но, вернувшись в зал, я увидел совсем другое. Здесь юноши и девушки подходили друг к другу, обнявшись, делали полный оборот, словно вальсируя, разделялись, отходили на исходные позиции. И, разделившись, шли на каблуках, одновременно вращая бедрами. Получалось и приятно глазу, и сексуально.
     
Пока я наблюдал, стоя у стола с закусками, Майк, Джим и Винс присоединились к мужскому ряду. Винс ничего собой не представлял — слова, что он танцевал, как белый парень, прозвучали бы оскорблением для белых парней, — но Джим и Майк двигались, как спортсмены, можно сказать, с врожденной грацией. И очень скоро большинство девушек смотрело на них.
     
— Я уже начала волноваться! — крикнула Сейди, перекрывая музыку. — Все в порядке?
     
— Все отлично! — прокричал я в ответ. — Что это за танец?
     
— Мэдисон! Его весь месяц показывают по «Эстраде». Хочешь, чтобы я тебя поучила?
     
— Леди, — я взял ее за руку, — это я собираюсь поучить вас.
     
Детки увидели, что мы выходим на площадку, и освободили нам место, хлопая в ладоши и крича: «Так держать, мистер А!» и «Покажите ему, как это делается, миз Данхилл!» Сейди рассмеялась и поправила резинку на конском хвосте. Щеки горели румянцем, превращавшим ее в красавицу. Она отошла на каблуках, хлопая в ладоши и тряся плечами, как и другие девушки, потом двинулась в мои объятия, подняв голову и глядя мне в глаза. Я порадовался, что мне для этого хватает роста. Мы закружились, как жених и невеста на свадебном торте, потом разошлись. Я низко наклонился и повернулся на пальцах ног, вытянув руки перед собой, совсем как Эл Джолсон, поющий «Маму». Последовали новые аплодисменты и пронзительные вопли девушек. Я не выпендривался (ладно, может, самую малость). Просто мне нравилось танцевать. И давно уже не доводилось.
     
Песня закончилась. Рычащий сакс растворялся в рок-н-ролльном небытии, которое нашему юному диджею нравилось называть кладбищем бороздок, и мы уже уходили с танцплощадки.
     
— Господи, как же весело. — Сейди сжала мою руку. — С тобой весело.
     
Прежде чем я успел ответить, по громкой связи загремел голос Дональда:
     
— В честь присматривающих за нами, которые действительно умеют танцевать — впервые в истории нашей школы, — послание из прошлого, покинувшее хит-парады, но не наши сердца, то золото, что по-прежнему блестит, жемчужина из коллекции моего отца, который не знает, что я привез ее с собой, и если кто-нибудь из вас скажет ему, мне кранты. Врубайтесь, нынешние рокеры, так играли, когда мистер А и миз Ди учились в старшей школе!
     
Они все повернулись к нам, и… что ж…
     
Вы знаете, каково это, когда ночью, под открытым небом, видишь, как край облака освещается ярко-желтым, и знаешь, что через секунду-другую взойдет луна? Именно такое чувство испытал я в тот миг, стоя под чуть покачивающимися бумажными лентами в спортзале Денхолма. Я знал, какую сейчас услышу мелодию, я знал, что мы будем под нее танцевать, и я знал, как мы будем танцевать.
     
А потом мягко зазвучали духовые инструменты:
     
Ба-да-да… ба-да-да-ди-дам…
     
Оркестр Гленна Миллера. «В настроении».
     
Сейди закинула руку за голову и сдернула резинку с конского хвоста. Смеясь, принялась раскачиваться в такт музыке. Волосы скользили с одного плеча на другое.
     
— Ты умеешь танцевать свинг? — крикнул я, перекрывая музыку. Зная, что умеет. Зная, что станцует.
     
— Ты про линди-хоп? — спросила она.
     
— Именно.
     
— Ну…
     
— Давайте, мисс Данхилл! — воскликнула одна из девушек. — Мы хотим это увидеть! — А две ее подружки уже подталкивали Сейди ко мне.
     
Она мялась. Я крутанулся на триста шестьдесят градусов и протянул к ней руки. Детки радостно закричали, когда мы направились на танцплощадку. Освободили нам место. Я потянул Сейди к себе, и после мимолетного колебания она сделала полный оборот сначала направо, потом налево. Ее трапециевидный сарафан не стеснял движения ног. Мы танцевали ту самую разновидность линди, которую Ричи-Дичь и Бевви-На-Ели разучивали осенью 1958 года. Из фильма «Все кувырком». Естественно. Потому что прошлое находится в гармонии с собой.
     
Я вновь потянул Сейди к себе, держа за руки, позволил ей отпрянуть. Мы разделились. Потом, как танцоры, оттачивавшие эти движения долгие месяцы (возможно, замедлив обороты пластинки, на пустующей площадке для пикника), наклонились и ударили ногами по воздуху, сначала налево, потом направо. Детки смеялись и одобрительно кричали. Образовали круг в центре зала и хлопали в ладоши в такт музыке.
     
Мы сошлись, и она закружилась, как балерина, под нашими соединенными руками.
     
А теперь ты пожатием говоришь мне, налево мы идем или направо.
     
Она чуть сжала мне правую руку и, словно мысль сыграла роль стартера, снова закружилась, как пропеллер, в обратную сторону, ее волосы так и летели, становясь то красными, то синими в лучах прожекторов. Я услышал, как несколько девушек ахнули. Я поймал Сейди и нагнулся, держа ее на руке, перенеся вес на одну ногу, надеясь, что колено выдержит. Оно выдержало.
     
Я распрямился. Она со мной. Подалась назад. Потом пришла ко мне. Мы танцевали под разноцветными огнями.
     
Танец — это жизнь.
    
    
     
      
7
     
     
Танцы закончились в одиннадцать, но на подъездную дорожку к дому Сейди мой «санлайнер» свернул только в четверть первого воскресного утра. Никто никогда не скажет вам, что те, кто приглядывают за порядком на подростковых танцевальных вечерах, сначала должны удостовериться, что все уехали, и лишь после этого запереть двери.
     
По пути к дому Сейди мы по большей части молчали. Хотя Дональд ставил еще несколько искушающих быстрых мелодий в исполнении больших оркестров и детки уговаривали нас станцевать свинг, мы отказались. Один раз запоминается, но два могут оставить неизгладимый след. А это не очень хорошо в маленьком городке. Однако для меня неизгладимый след уже остался. Я не мог не думать о том, как держал Сейди в объятиях, о ее быстром дыхании на моем лице.
     
Я заглушил двигатель и повернулся к ней. Теперь она скажет: «Спасибо, что выручил меня» или «Спасибо за прекрасный вечер», — и на том все закончится.
     
Но я не услышал от нее ни первого, ни второго. Она вообще ничего не сказала. Просто смотрела на меня. Волосы падали на плечи. Две верхние пуговички мужской оксфордской рубашки она расстегнула еще в зале. Сережки блестели. Мы потянулись друг к другу, сначала осторожно, потом крепко обнялись. Начали целоваться, но не просто целоваться. Набросились друг на друга, как голодные набрасываются на еду, а мучимые жаждой — на воду. Я ощущал ее духи, и свежий пот, пробивающийся сквозь аромат духов, и слабый, но все-таки резкий привкус табака на ее губах и языке. Ее пальцы скользили по моим волосам, мизинчик на мгновение забрался в ушную раковину, отчего по телу побежала дрожь, потом руки сомкнулись на моей шее. Большие пальцы двигались и двигались, поглаживали часть затылка, в другой жизни заросшую волосами. Моя рука оказалась у нее под грудью, потом охватила мягкую округлость, и Сейди прошептала:
     
— Ох, спасибо, я уже испугалась, что упаду.
     
— Не стоит благодарностей. — Я мягко сжал грудь.
     
Мы обнимались минут пять, дыхание учащалось. Ласки становились все более смелыми. Лобовое стекло «форда» запотело. Потом она оттолкнула меня, и я увидел, что щеки у нее мокрые. И когда, во имя Господа, она расплакалась?
     
— Джордж, извини. Я не могу. Очень боюсь. — Сарафан задрался чуть ли не до пупа, открывая резинки пояса, подол комбинации, кружева трусиков. Она стянула его к коленям.
     
Я догадался, что причина в ее замужестве, и, пусть семейный корабль пошел ко дну, это имело значение — на дворе была середина двадцатого столетия, а не начало двадцать первого. А может быть, ее смущали соседи. Дома стояли темные, скорее всего их обитатели крепко спали, но кто мог знать наверняка? В маленьких городах любили посплетничать о новых священниках и учителях. Как выяснилось, в своих предположениях я ошибся, но, думаю, по-другому и быть не могло: тогда я практически ничего не знал о ее прошлом.
     
— Сейди, если ты чего-то не хочешь, то не должна этого делать. Я не…
     
— Ты не понимаешь. Дело не в том, что не хочу. Мне страшно не поэтому. Просто я никогда этого не делала.
     
Прежде чем я успел что-то сказать, она выскочила из машины и побежала к дому, на ходу роясь в сумочке в поисках ключа. И не оглянулась.
    
    
     
      
8
     
     
Домой я приехал без двадцати час, доковылял от гаража до дома той самой походкой «яйца свело». Едва успел зажечь свет на кухне, как зазвонил телефон. 1961 год на сорок лет отстоял от появления определителя номера, но только один человек мог позвонить мне в столь поздний час, после такого вечера.
     
— Джордж? Это я. — Вроде бы голос звучал ровно, но заметно осип. Она плакала. Судя по голосу, рыдала.
     
— Привет, Сейди. Ты не дала мне шанса поблагодарить тебя за прекрасный вечер. И во время танца, и после.
     
— Я тоже хорошо провела время. Так давно не танцевала. Я боюсь сказать тебе, с кем я училась танцевать линди.
     
— Что ж, я учился со своей бывшей. Догадываюсь, что ты училась со своим мужем, с которым разбежалась. — Только догадываться мне не пришлось: я уже начал соображать, что к чему. Удивлять это меня перестало, но если бы я сказал, что начал привыкать к тому, как сверхъестественным образом одно складывается с другим, то солгал бы.
     
— Да, — бесстрастным тоном ответила она. — С ним. Джоном Клейтоном из саваннских Клейтонов. А разбежалась — это правильно. Очень уж он был странным.
     
— И как долго продолжалась ваша семейная жизнь?
     
— Вечность и один день. Если можно назвать нашу жизнь семейной. — Она рассмеялась. Точно так же, как Айви Темплтон. В смехе слышались веселье и отчаяние. — В моем случае вечность и один день составили чуть больше четырех лет. После того как в июне закончится учебный год, я собираюсь без лишней огласки поехать в Рино. Лето проработаю официанткой или кем-то еще. Там надо прожить шесть недель. То есть в конце июля — начале августа я смогу положить конец этому… этому фарсу… Пристрелить, как лошадь со сломанной ногой.
     
— Я могу подождать. — Но едва слова сорвались с губ, я задался вопросом, а так ли это. Потому что актеры собирались за кулисами, до начала пьесы оставалось все меньше времени. К июню шестьдесят второго Ли Освальд вернется в Соединенные Штаты. Сначала поживет у Роберта. Потом у матери. К августу переберется на Мерседес-стрит в Форт-Уорте и будет работать в расположенной неподалеку «Лесли уэлдинг компани», собирать алюминиевые окна и двойные двери с выгравированными инициалами хозяина дома.
     
— Я не уверена, что смогу. — Она говорила так тихо, что мне пришлось напрягать слух. — Я была девственницей в двадцать три и остаюсь таковой в двадцать восемь, превратившись при этом в соломенную вдову. Так долго фрукты не зреют, как говорят в тех краях, откуда я приехала, особенно когда люди — и собственная мать в моем случае — уверены, что ты уже четыре года как занимаешься тем, чем занимаются птички и пчелки. Я никому этого не говорила, и если ты кому-нибудь расскажешь, думаю, я умру.
     
— Это между нами, Сейди. И всегда будет. Он оказался импотентом?
     
— Не совсем… — Она замолчала, а когда заговорила после короткой паузы, ее голос переполнял ужас: — Джордж… это спаренная линия?
     
— Нет. За дополнительные три с половиной доллара в месяц линия принадлежит только мне.
     
— Слава Богу. Но все равно это не телефонный разговор. И уж конечно, об этом не поговоришь в «Закусочной Эла» за его вилорог-бургерами. Сможешь прийти на ужин? Мы устроим небольшой пикник у меня во дворе. Скажем, в пять?
     
— Отлично. Я принесу торт или что-то такое.
     
— Я хочу, чтобы ты принес кое-что другое.
     
— Что именно?
     
— Не могу сказать по телефону, даже если он у тебя не спаренный. Кое-что такое, что надо купить в аптеке. Но не в «Аптечном магазине Джоди».
     
— Сейди…
     
— Ничего не говори, пожалуйста. Я сейчас положу трубку и пойду умываться холодной водой. Чувствую, что лицо полыхает огнем.
     
Раздался щелчок. Она ушла. Я разделся и лег в кровать, но еще долго не мог заснуть. Думал о вечном. О времени, и любви, и смерти.
    
   
   
    
     
Глава 15
    
    
     
      
1
     
     
В воскресенье в десять утра я запрыгнул в «санлайнер» и проехал двадцать миль до Раунд-Хилла. Аптечный магазин находился на Главной улице, и он работал, но я увидел на двери наклейку «МЫ РЫЧИМ ЗА ЛЬВОВ ДЕЛХОЛМА» и вспомнил, что Раунд-Хилл — часть четвертого объединенного района. Поэтому поехал в Кайлин. Там пожилой аптекарь, очень уж — скорее всего случайно — похожий на мистера Кина из Дерри, подмигнул мне, передавая пакетик из коричневой бумаги и сдачу.
     
— Только не делай ничего противозаконного, сынок.
     
Я, как от меня и ожидалось, подмигнул в ответ и вернулся в Джоди. Ночью спал мало, поэтому прилег и попытался вздремнуть, но сон не шел. Поехал в «Вайнгартенс» и купил торт. Кажется, он простоял на полке уже неделю, однако меня это особо не волновало, и я решил, что и Сейди не слишком огорчится. Пусть меня пригласили на ужин, я не сомневался, что в сегодняшней повестке дня еда первую строчку занимать не будет. И когда стучал в ее дверь, в животе трепыхались крылышки множества бабочек.
     
Сейди обошлась без макияжа. Более того, не воспользовалась и помадой. Смотрела на меня большими, темными, испуганными глазами. В какой-то момент возникло ощущение, что сейчас она захлопнет передо мной дверь и убежит со всех своих длинных ног. На том все и закончится.
     
Но она не убежала.
     
— Заходи. Я приготовила салат с курицей. — Ее губы задрожали. — Я надеюсь, тебе нравится… тебе нравится м-много майо… майо…
     
Ее колени начали подгибаться. Я переступил порог, выронил коробку с тортом на пол, схватил Сейди. Думал, что она потеряет сознание, но этого не произошло. Она обхватила меня за шею и крепко прижалась ко мне, как тонущая женщина может прижаться к проплывающему бревну. Я чувствовал, что ее бьет крупная дрожь. Наступил на этот чертов торт. Потом наступила она. Под ногами чавкнуло.
     
— Я боюсь, — прошептала она. — Что, если у меня не получится?
     
— А если у меня не получится? — И я совсем не шутил. С последнего раза прошло много времени. Не меньше четырех лет.
     
Сейди словно и не услышала моих слов.
     
— Он никогда не хотел меня. Во всяком случае, как я ожидала. Я знаю только его способ. Сначала ощупывание, потом швабра.
     
— Успокойся, Сейди. Сделай глубокий вдох.
     
— Ты ездил в аптеку?
     
— Да, в Кайлин. Но мы не должны…
     
— Должны. Я должна. До того, как лишусь остатков смелости. Пошли.
     
Спальня находилась в конце коридора. Спартанская обстановка: кровать, стол, пара репродукций на стенах, ситцевые занавески, танцующие под легким дыханием кондиционера на подоконнике. Ее колени опять начали подгибаться, и я в очередной раз не дал ей упасть. Мы словно танцевали какую-то странную разновидность свинга. На полу виднелись следы Артура Мюррея. Тортовые. Я поцеловал Сейди, и ее губы прильнули к моим, сухие и неистовые.
     
Я осторожно толкнул ее и прижал спиной к двери стенного шкафа. Она крайне серьезно смотрела на меня, сквозь упавшие на глаза волосы. Я отвел их, очень нежно, и начал облизывать ее пересохшие губы кончиком языка. Без спешки, уделяя особое внимание уголкам рта.
     
— Лучше? — спросил я.
     
Она ответила не голосом, а своим языком. Не прижимаясь к ней телом, я очень медленно гладил ее рукой, сначала вниз, потом вверх, где по пульсу на шее почувствовал учащенное биение сердца, и снова вниз, по груди, животу, лобку, потом к ягодице, дальше по бедру. На ней были джинсы, и материя шуршала под ладонью. Сейди откинулась назад и ударилась затылком о дверь.
     
— Ох! — вырвалось у меня. — Не больно?
     
Она закрыла глаза.
     
— Все хорошо. Не останавливайся. Поцелуй меня еще. — Тут она покачала головой: — Нет, не целуй. Сделай то же самое с губами. Полижи их. Мне понравилось.
     
Я сделал то, что она хотела. Сейди вздохнула, и ее пальцы нырнули под ремень у меня на пояснице. Потом скользнули к пряжке.
    
    
     
      
2
     
     
Я хотел все сделать быстро, каждая клеточка моего тела этого требовала, говорила, что надо засадить до упора, жаждала совершенного ощущения захвата, являющегося квинтэссенцией этого действа, но я входил медленно. По крайней мере поначалу.
     
Потом услышал: «Не заставляй меня ждать, я этим наелась досыта», — после чего поцеловал ее во влажную впадинку на виске и двинул бедра вперед, словно мы танцевали горизонтальную версию мэдисона. Она ахнула, чуть подалась назад, а потом подняла бедра мне навстречу.
     
— Сейди? Все хорошо?
     
— Охбожемой, — ответила она, и я рассмеялся. Она открыла глаза, посмотрела на меня с любопытством и надеждой. — Это все или будет что-то еще?
     
— Немножко будет, — ответил я. — Но не знаю сколько. Я давно не был с женщиной.
     
Получилось не так чтобы немножко. Только несколько минут в реальном времени, но иногда время становится другим — никто не знает этого лучше меня. В конце она начала стонать.
     
— Ох, дорогой, ох, мой дорогой, ох, мой дорогой, дорогой Боже, ох, как сладко!
     
По голосу чувствовалось, что ей открылась великая истина, и этого хватило, чтобы я начал кончать, то есть одновременно у нас не вышло, но несколькими мгновениями позже она подняла голову и уткнулась лицом в ложбинку у моего плеча. Маленький кулачок ударил меня в лопатку, раз, другой… потом раскрылся и затих. Ее голова вновь упала на подушку. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, изумленными и чуть испуганными.
     
— Я кончила.
     
— Я заметил.
     
— Мама говорила мне, что у женщин такого не бывает, только у мужчин. Она говорила, что женский оргазм — это миф. — Она нервно рассмеялась. — Господи, как многого она лишилась.
     
Сейди приподнялась на локте, взяла мою руку, положила себе на грудь. Под ней колотилось и колотилось сердце.
     
— Скажите мне, мистер Амберсон… как скоро мы сможем повторить?
    
    
     
      
3
     
     
Когда краснеющее солнце тонуло в вечном нефтегазовом смоге на западе, мы с Сейди сидели в ее крошечном дворике под старым пеканом, ели сандвичи с куриным салатом и запивали их ледяным чаем. Никакого торта, естественно. С тортом вышла незадача.
     
— Тебе неприятно надевать эти… ты понимаешь, эти штучки из аптеки?
     
— Все хорошо, — заверил я ее. На самом деле мог бы сказать, что хорошо не слишком. За период между 1961 и 2011 годами многие продававшиеся в Америке товары претерпели значительные изменения в лучшую сторону, но, поверьте Джейку, презервативы остались прежними. У них, возможно, появились оригинальные названия, и они приобрели вкусовой компонент (для тех, у кого специфические вкусы), но все равно это резинка, которую натягиваешь на свой член.
     
— Раньше я могла бы воспользоваться диафрагмой.
     
Мы обошлись без столика, Сейди просто расстелила на траве одеяло. Теперь она взяла таперверовский контейнер с остатками огуречно-лукового салата и принялась открывать и закрывать откидывающуюся крышку. Некоторые люди могут найти в этих движениях фрейдистский подтекст. Включая меня.
     
— Моя мать дала мне ее за неделю до свадьбы с Джонни. Даже рассказала, как ее устанавливать, хотя и не могла смотреть мне в глаза, а ее щеки так и пылали. «Обойдитесь без ребенка первые восемнадцать месяцев, — советовала она мне. — Два года, если ты сможешь убедить его так долго ждать. Все это время живите на его зарплату, твою откладывайте».
     
— Не самый плохой совет в мире, — осторожно отметил я. Мы ступили на минное поле. Она это знала, как и я.
     
— Джонни преподавал физику. Высокий парень, хотя и не такой высокий, как ты. Мне надоело появляться где-либо с мужчинами ниже меня ростом, и, полагаю, поэтому я ответила «да», когда он впервые пригласил меня на свидание. Со временем выходить с ним в свет стало привычкой. Я думала, что он милый, а когда вечер заканчивался, он никогда не отращивал лишнюю пару рук. В то время я думала, что это любовь. Я такая наивная, правда?
     
Я неопределенно взмахнул рукой.
     
— Мы встретились в Университете Южной Джорджии, а потом получили работу в одной школе в Саванне. Объединенной, но частной. Я уверена, его отец дернул за пару нужных ниточек, чтобы это произошло. Денег у Клейтонов нет — больше нет, хотя раньше они не могли пожаловаться на их отсутствие, — но в светском обществе Саванны они по-прежнему котируются высоко. Бедные, но благородные, понимаешь?
     
Я не понимал — вопросы, кто вхож в светское общество, а кто нет, не играли особой важности в том времени, в котором я рос, — но пробормотал, что конечно же, как же иначе. Все это так долго крутилось у нее в голове, и теперь она выглядела чуть ли не загипнотизированной.
     
— Так что я стала обладательницей диафрагмы, да-да. В маленькой пластиковой коробочке с розой на крышке. Только ни разу ею не воспользовалась. Не представилось случая. Наконец выбросила ее в мусор после одного из этих сливов. Так он это называл — слить. «Я должен слить», — говорил он. Потом швабра. Ты понимаешь?
     
Я совершенно не понимал.
     
Сейди рассмеялась, и я опять вспомнил Айви Темплтон.
     
— «Подожди два года», — сказала она. Мы могли бы ждать двадцать, и диафрагма ни разу бы не потребовалась!
     
— Что случилось? — Я легонько сжал ее руки повыше локтей. — Он тебя бил? Бил тебя черенком швабры?
     
Черенок швабры можно использовать и иначе — я читал «Последний поворот на Бруклин»[117], — но, судя по всему, он этого не делал. Сейди досталась мне девственницей, доказательством служили простыни.
     
— Швабра предназначалась не для битья. Джордж, думаю, я больше не могу об этом говорить. Во всяком случае, сейчас. Я чувствую себя… Ну, не знаю… как бутылка с газировкой, которую только что потрясли. Ты знаешь, чего я хочу?
     
Я знал, но из вежливости спросил.
     
— Я хочу, чтобы ты увел меня в дом и снял крышку. — Сейди подняла руки и потянулась. Бюстгальтер она не надела, так что я видел, как под блузкой поднялись груди. В тающем свете от сосков на материю падали маленькие тени, как знаки препинания. — Сегодня я не хочу оживлять прошлое. Сегодня я хочу только искриться.
    
    
     
      
4
     
     
Часом позже я увидел, что она засыпает. Поцеловал ее сначала в лоб, потом в кончик носа, чтобы разбудить.
     
— Я должен идти. Хотя бы для того, чтобы убрать мой автомобиль с подъездной дорожки, прежде чем соседи начнут звонить друзьям и знакомым.
     
— Пожалуй. Рядом живут Стэнфорды, а Лайла Стэнфорд в этом месяце помогает в библиотеке.
     
Я прекрасно знал, что отец Лайлы — член школьного совета, но говорить об этом не стал. Сейди буквально светилась изнутри, так что не хотелось портить праздник. Пока Стэнфорды могли предполагать, что мы сидим на диване, сжав колени, и ждем окончания «Денниса-мучителя», чтобы посмотреть «грандиозное» «Шоу Эда Салливана». Если бы мой автомобиль оставался на подъездной дорожке дома Сейди и в одиннадцать, у них бы возникли иные мысли.
     
Она наблюдала, как я одеваюсь.
     
— Что теперь будет, Джордж? С нами?
     
— Я хочу быть с тобой. Если ты захочешь быть со мной. Ты этого хочешь?
     
Она села — простыня складками сложилась у талии, — потянулась за сигаретами.
     
— Очень хочу. Но я замужем, и это не изменишь до следующего лета в Рино. Если я попытаюсь добиться расторжения брака, Джонни будет бороться со мной. Черт, его родители будут бороться со мной.
     
— Если мы проявим благоразумие, все будет хорошо. А нам ничего не остается, как проявлять благоразумие. Ты это знаешь, так?
     
Она рассмеялась. Просияла.
     
— Да. Это я знаю.
     
— Сейди, у тебя в библиотеке есть проблемы с дисциплиной?
     
— Что? Да, конечно. Обычное дело. — Она пожала плечами, ее груди поднялись и опустились. Я пожалел о том, что так быстро оделся. Но с другой стороны, кого я дурил? Джеймс Бонд мог бы пойти на третий круг, а вот Джейк/Джордж иссяк. — Я в школе новая девочка. Они устраивают мне проверку. Это, конечно, головная боль, но ничего другого я и не ожидала. А что?
     
— Я думаю, эти твои проблемы благополучно разрешатся. Ученикам нравится, когда их учителя влюбляются. Даже мальчишкам. Для них это то же шоу по телику.
     
— Они узнают, что мы…
     
Я уже думал об этом.
     
— Некоторые девушки — обязательно. Те, кто с опытом.
     
Сейди выдохнула дым.
     
— Восхитительно. — Но разочарованной она не выглядела.
     
— Как насчет обеда в «Седле» в Раунд-Хилле? Чтобы люди привыкали видеть в нас пару.
     
— Хорошо. Завтра?
     
— Нет, завтра у меня дела в Далласе.
     
— Сбор материала для книги?
     
— Да. — Печально. Конечно, наши отношения только-только завязались, а я уже солгал. Мне это не нравилось, но другого выхода я не видел. Что же касалось будущего… Сейчас я отказывался о нем думать. Потому что тоже светился изнутри. — Во вторник?
     
— Да. И… Джордж?
     
— Что?
     
— Мы должны найти способ продолжить.
     
Я улыбнулся.
     
— Любовь способ найдет.
     
— Я думаю, это, скорее, похоть.
     
— Может, и то и другое.
     
— Ты такой милый, Джордж Амберсон.
     
Господи, имя — и то ложь.
     
— Я расскажу тебе о Джонни и обо мне. Когда смогу. И если ты захочешь слушать.
     
— Я захочу. — Я полагал, что должен. Если у нас все сложится, мне требовалось понять. Насчет нее. Насчет швабры. — Когда ты будешь готова.
     
— Как говорит наша высокоуважаемая директриса, ученики — это сложно, но оно того стоит.
     
Я рассмеялся.
     
Сейди затушила сигарету.
     
— Вот еще о чем я думаю. Миз Мими одобрила бы наши отношения?
     
— Я в этом уверен.
     
— И я так думаю. Будь осторожен на дороге, дорогой мой. И это тебе лучше взять с собой. — Она указала на бумажный пакетик из «Аптеки Кайлина». Он лежал на комоде. — Если ко мне заглянет любопытная гостья, которая после пи-пи проверит содержимое аптечного шкафчика, придется многое объяснять.
     
— Дельная мысль.
     
— Но пусть они всегда будут под рукой, милый.
     
И она мне подмигнула.
    
    
     
      
5
     
     
По пути домой я думал об этих презервативах. Марка «Троян»… ребристые для ее удовольствия, как написано на упаковке. Дама больше не располагала диафрагмой (хотя я полагал, что она может купить новую в следующую поездку в Даллас), а противозачаточные таблетки получат широкое распространение только через год-два. Но и тогда врачи будут выписывать их с осторожностью, если я правильно помнил то, чему меня учили на курсе «Современной социологии». Так что пока «трояны» оставались единственным вариантом. Я надевал их не для ее удовольствия, а с тем, чтобы она не забеременела. Забавно, если вспомнить, что до моего появления на свет оставалось пятнадцать лет.
     
С этим будущим сплошная путаница.
    
    
     
      
6
     
     
Следующим вечером я вновь посетил магазин Молчаливого Майка. На двери висела табличка «ЗАКРЫТО», и создавалось впечатление, что в магазине никого нет, но я постучал, и мой приятель-электронщик впустил меня.
     
— Вы как часы, мистер Доу, как часы. Давайте поглядим, что вы скажете. Лично я думаю, что прыгнул выше головы.
     
Я стоял у стеклянного стенда с транзисторными радиоприемниками и ждал его возвращения из подсобки. Он вышел оттуда, держа по лампе в каждой руке. С засаленными абажурами, словно за них слишком часто хватались грязными пальцами. От основания одной откололся кусок, и на прилавке она выглядела как Пизанская падающая лампа. Я заверил его, что смотрятся они идеально. Он улыбнулся и поставил рядом с лампами две коробки с магнитофонами, а также мешочек с завязками, в котором лежало несколько мотков провода, очень тонкого, практически невидимого.
     
— Консультация нужна?
     
— Думаю, я все понял. — Я положил на стол пять двадцаток. Меня тронуло, когда он отодвинул одну ко мне.
     
— Мы договаривались на сто восемьдесят.
     
— Еще двадцатка, чтобы вы забыли о том, что когда-либо видели меня.
     
Он обдумал мои слова, потом положил большой палец на отдельно лежащую двадцатку и пододвинул к ее зеленым подружкам.
     
— Я уже забыл, буду считать, что эти деньги — чаевые.
     
Когда он укладывал мои покупки в большой бумажный пакет, я из любопытства задал ему вопрос.
     
— Кеннеди? Я за него не голосовал, но претензий к нему у меня нет, если он не будет получать приказы от папы. Стране нужен кто-то молодой. Это же новое время, так?
     
— Если он приедет в Даллас, как думаете, с ним ничего не случится?
     
— Вероятно, нет. Хотя я бы не зарекался. Знаете, по-хорошему, я бы на его месте держался севернее линии Мейсона — Диксона[118].
     
Я улыбнулся.
     
— Где все спокойно, все светло[119]?
     
Молчаливый Майк (Святой Майк) отмахнулся:
     
— Не начинайте.
    
    
     
      
7
     
     
В учительской на первом этаже на стене у двери висела полка с ячейками для почтовой корреспонденции и школьных объявлений. Во вторник утром я обнаружил в своей ячейке маленький конверт.
     
      
Дорогой Джордж!
      
Если ты по-прежнему хочешь пригласить меня на обед, пусть это будет в пять часов, потому что мне надо быть в школе с самого утра на этой неделе и на следующей, готовясь к осенней книжной распродаже. Возможно, мы сможем вернуться ко мне на десерт.
      
Я купила торт, если ты захочешь кусочек.
      Сейди.
     
     
— Над чем смеешься, Амберсон? — спросил Дэнни Лаверти. Он правил контрольные работы, глядя на них пустыми глазами, что свидетельствовало о похмелье. — Расскажи, смех мне не повредит.
     
— Нет, — покачал я головой. — Это личное. Ты не поймешь.
    
    
     
      
8
     
     
Но мы все понимали; торт стал у нас кодовым словом, и в ту осень мы наелись им вволю.
     
Мы не афишировали наши встречи, однако, разумеется, нашлись люди, которые видели, что происходит. Сплетни наверняка циркулировали, но до скандала дело не дошло. Жители маленьких городов обычно не злые. Они знали ситуацию Сейди, хотя бы в общих чертах, соглашались с тем, что мы должны держать наши чувства в секрете, хотя бы какое-то время. Она никогда не приходила в мой дом — это вызвало бы ненужные разговоры. Я никогда не оставался у нее позже десяти вечера — мои задержки могли стать еще одной причиной тех самых разговоров. И я никак не мог поставить свой «санлайнер» в гараж Сейди: ее «фольксваген-жук», пусть и маленький, заполнял его чуть ли не полностью. Да и при любом раскладе кто-нибудь обязательно бы узнал. В маленьких городах знают все.
     
Я заглядывал к ней после школы. Обычно оставался на ужин. Иногда мы ехали в «Закусочную Эла», ели вилорог-бургеры или поджаренное филе сома. Иногда отправлялись в «Седло». Дважды ездили на танцы в клуб местного отделения «Гранджа»[120]. Смотрели фильмы в «Жемчужине» в нашем городе, или в «Мезе» в Раунд-Хилле, или в автокинотеатре «Под звездами» в Кайлине (который детки называли «Гонки субмарин»). В хорошем ресторане, таком, как «Седло», Сейди могла выпить стакан вина перед обедом, а я — пива во время еды, но мы никогда не появлялись в местных тавернах и за милю обходили «Красного петуха», единственное в Джоди место, где был музыкальный автомат. Наши ученики говорили о нем с придыханием. На дворе стоял 1961 год, и в больших городах сегрегация начала давать слабину: негры добились права сидеть у стоек закусочных в универмагах «Уолворт» в Далласе, Форт-Уорте и Хьюстоне, но учителя по-прежнему не пили в «Красном петухе». Если, конечно, не хотели вылететь с работы. Нет, нет и нет.
     
Когда мы занимались любовью в спальне Сейди, она всегда держала наготове брюки, свитер и пару мокасин. Называла это аварийным нарядом. Однажды дверной звонок застал нас голыми (у нее вошло в привычку называть такое «на месте преступления»), и она оделась в какие-то десять секунд. Вернулась, смеясь и размахивая экземпляром «Сторожевой башни».
     
— Свидетели Иеговы. Я сказала, что уже спасена, и они ушли.
     
Однажды, после того как мы ели свиные отбивные и окру на кухне Сейди, она сказала, что наша ситуация напоминает ей фильм с Одри Хепберн и Гэри Купером — «Любовь после полудня».
     
— Иногда я задаюсь вопросом, а может, ночью лучше? — В ее голосе слышалась легкая грусть. — Когда этим занимаются семейные пары.
     
— У тебя будет шанс выяснить, — заверил я. — Все получится, детка.
     
Она улыбнулась и поцеловала меня в уголок рта.
     
— Иногда ты так красиво говоришь, Джордж.
     
— Да. На оригинальные фразы я мастак.
     
Она отодвинула тарелку.
     
— Я готова к десерту. Как насчет тебя?
    
    
     
      
9
     
     
Вскоре после визита свидетелей Иеговы в дом Сейди — где-то в начале ноября, потому что я как раз закончил отбор артистов для моей версии «Двенадцати разгневанных мужчин» — я убирал опавшие листья с лужайки перед домом, когда услышал:
     
— Привет, Джордж, как поживаете?
     
Я обернулся и увидел Дека Симмонса, овдовевшего уже во второй раз. Он оставался в Мексике дольше, чем кто-либо мог предположить, и вернулся, когда все уже начали сомневаться, а приедет ли он в Джоди. Я увидел его впервые. Загорелого дочерна, но очень худого. Одежда висела на нем, а волосы — только тронутые сединой в тот день, когда весь город гулял на его с Мими свадьбе — стали белоснежными и поредели на макушке.
     
Я бросил грабли и поспешил к нему. Собирался пожать руку, но вместо этого крепко обнял. Его это удивило — 1961 год, настоящие мужчины не обнимаются, — но потом он рассмеялся.
     
Я отстранился на расстояние вытянутой руки.
     
— Вы прекрасно выглядите!
     
— Спасибо, Джордж. Но я действительно чувствую себя лучше, чем раньше. Мимс умирала… Я знал, что это должно случиться, но все равно, для меня это стало таким ударом. Разумом, конечно, понимаешь, а сердце гнет свое.
     
— Пойдемте в дом и выпьем по чашке кофе.
     
— С удовольствием.
     
Мы поговорили о его жизни в Мексике. Мы поговорили о школе. Мы поговорили о нашей не знающей поражений футбольной команде и грядущих осенних играх. Потом он поставил чашку.
     
— Эллен Докерти попросила меня перекинуться с вами парой слов о вас и Сейди Клейтон.
     
Ой-ей. А я-то думал, что у нас все хорошо.
     
— Она теперь Данхилл. Вернула себе девичью фамилию.
     
— Я все о ней знаю. Знал, когда мы брали ее на работу. Она отличная девушка, и вы отличный парень, Джордж. Судя по тому, что рассказывает мне Эллен, в этой сложной ситуации вы ведете себя очень достойно.
     
Я чуть расслабился.
     
— Эллен говорит, что ни один из вас, и она в этом уверена, никогда не слышал о «Кэндлвуд бунгалос», пансионате, расположенном неподалеку от Кайлина. Она посчитала неудобным сама сказать вам о нем и попросила меня.
     
— «Кэндлвуд бунгалос»?
     
— Я частенько ездил туда с Мимс по субботам. — Он вертел чашку в руках, которые теперь казались слишком большими в сравнении с телом. — Хозяева — два бывших школьных учителя из Арканзаса или Алабамы. В общем, из одного из А-штатов. Вышедшие на пенсию мужчины-учителя, если вы понимаете, о чем я.
     
— Думаю, я не упустил хода ваших мыслей.
     
— Они милые люди, не выпячивают своих отношений и не суют нос в жизнь своих гостей. — Он смотрел на дно кофейной чашки. Чуть покраснел, но при этом улыбался. — Это не дом свиданий, если вы об этом подумали. Совсем наоборот. Комнаты аккуратно прибранные, цены разумные, чуть дальше по дороге маленький ресторан с домашней кухней. Иногда женщине нужно такое укромное местечко. Может, и мужчине тоже. Чтобы никуда не торопиться. Чтобы не чувствовать, будто занимаешься чем-то предосудительным.
     
— Спасибо вам, — поблагодарил я его.
     
— Не за что. Мими и я провели много приятных вечеров в «Кэндлвуде». Иногда мы, уже в пижамах, просто смотрели телевизор, а потом шли спать, но это ничуть не хуже всего остального, когда достигаешь определенного возраста. — Он печально улыбнулся. — Или почти не хуже. Мы засыпали, слушая стрекот цикад. Иногда где-то выл койот, очень далеко, в шалфее. На луну, знаете ли. Они действительно это делают. Воют на луну.
     
Со стариковской медлительностью он достал носовой платок из заднего кармана и вытер щеки.
     
Я протянул ему руку, и Дек ее пожал.
     
— Вы ей нравились, хотя она не смогла раскусить вас. Говорила, что вы напоминаете ей призраков, какими их показывали в старых фильмах тридцатых годов. «Он яркий и сверкающий, но его здесь нет», — говорила она.
     
— Я не призрак, — ответил я. — Заверяю вас.
     
Он улыбнулся.
     
— Не призрак? Я в конце концов проверил ваши рекомендательные письма. Уже после того, как вы достаточно долго проработали замещающим учителем и так блестяще поставили пьесу. Из Сарасоты пришло подтверждение, а что касается остального… — Он покачал головой, продолжая улыбаться. — И ваш диплом из липового колледжа в Оклахоме.
     
Откашливаться смысла не было. Я бы все равно не смог произнести ни слова.
     
— И что это для меня значит, спросите вы? Не так чтобы много. В этой части мира случалось, что мужчина приезжал в город с несколькими книгами в переметных сумах, очками на носу и галстуком на шее, потом его нанимали директором школы, и он оставался в городе на двадцать лет. Причем случалось недавно. Вы чертовски хороший учитель. Дети это знают, я это знаю, и Мимс тоже знала. А для меня это главное.
     
— Эллен знает, что другие рекомендательные письма подделаны? — Эллен пока только исполняла обязанности директора, но после заседания школьного совета в январе избавлялась от приставки «и.о.». Других кандидатов не было.
     
— Нет, и не узнает. Во всяком случае, от меня. Я считаю, что ей не нужно этого знать. — Он поднялся. — Но есть человек, который должен знать правду о том, кто вы и откуда, и это известная нам дама-библиотекарь. Если у вас серьезные намерения. Они серьезные?
     
— Да, — ответил я, и Дек кивнул, словно одним этим словом я полностью удовлетворил его любопытство.
     
Если бы.
    
    
     
      
10