1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 
Норрис включил «Полароид», навел его на Алана и нажал кнопку. Тихонько взвизгнул моторчик.
     
— Сними еще раз, на всякий случай, — попросил Алан. — И так, чтобы тела тоже влезли. Я не хочу, чтобы эти ребята потом говорили, что мы разрушили цепь улик.
     
Норрис сделал еще один снимок, запечатлевший положение тел у дорожного знака и подтверждающий, что Алан находился вне круга растекшейся крови. Потом Алан вновь наклонился вперед и приложил пальцы к залитой кровью шее женщины, лежавшей сверху. Пульса, естественно, не было, но от этого легкого прикосновения ее голова соскользнула со столба и свесилась набок. Алан узнал Нетти и сразу подумал о Полли.
     
И еще он подумал: О Боже. Потом он проверил пульс Вильмы, хотя это было излишне — достаточно было взглянуть на раскроенный череп и засевший в нем тесак. Ее щеки и лоб были покрыты крошечными пятнышками крови, похожими на татуировки полинезийских туземцев.
     
Алан встал и вернулся к живым — по ту сторону желтой ленты. Он все думал о Полли, хотя и понимал, что так нельзя. Если он хочет по-настоящему разобраться с этим делом, нужно выкинуть из головы все, что к нему не относится. Интересно, узнал ли кто-нибудь из зевак Нетти Кобб? Если да, то Полли узнает о происшедшем еще до того, как он успеет ей позвонить. Он очень надеялся, что ей не придет в голову заявиться сюда самой.
     
Сейчас не об этом надо волноваться, напомнил он себе. У тебя тут двойное убийство, судя по всему.
     
— Доставай блокнот, — сказал он Норрису. — Будешь за секретаря.
     
— Черт возьми, Алан, ты же знаешь мой почерк.
     
— Не важно, записывай.
     
Норрис всучил «Полароид» Клату и достал из заднего кармана записную книжку. Вместе с ней выпала пачка бланков предупреждения о нарушении правил дорожного движения с его факсимильной подписью, пропечатанной внизу. Норрис нагнулся, подобрал ее и машинально убрал обратно в карман.
     
— Я хочу, чтобы ты отметил, что голова женщины, лежащей сверху, назовем ее предполагаемой жертвой № 1, упиралась в столб. Я непреднамеренно сдвинул ее, проверяя пульс.
     
Как легко сбиться на полицейский язык, подумал Алан, язык, на котором машины становятся «автомобилями», воришки — «незаконно проникшими в жилое помещение», а мертвые горожане — «предполагаемыми жертвами». Полицейский язык — как скользкая стена из стекла.
     
Он повернулся к Клату и попросил его сфотографировать новое положение тел, очень довольный тем, что зафиксировал первоначальное их положение до того, как прикоснулся к ним.
     
Он опять обратился к Норрису:
     
— Запиши еще, что, когда голова жертвы № 1 поменяла свое положение, я ее опознал как Нетишию Кобб.
     
Ситон присвистнул.
     
— Так это что, Нетти?
     
— Да. Это она.
     
Норрис закончил писать и спросил:
     
— И что нам теперь делать, Алан?
     
— Дожидаться криминалистов и сохранять бодрый работоспособный вид, — отозвался Алан.
     
Через три минуты к месту происшествия на двух машинах подъехала следственная группа; сразу за ними подрулил Рэй Ван Аллен на своей развалюхе «субару». Еще через пять минут появились ребята из полиции штата в синем микроавтобусе, причем все как один, выбравшись из машины, задымили сигарами. Алан ни капельки не удивился. Тела еще не остыли, и дело происходило на открытом воздухе, но сигарный ритуал оставался неизменным.
     
Началась неприятная работа, именуемая на полицейском языке «зачисткой места преступления». Она продолжалась до темноты. Алану уже приходилось работать с Генри Пейтоном, начальником Оксфордского отделения полиции штата (который номинально возглавлял это дело, а также следственную группу из уголовного отдела). Генри был трудягой, к тому же трудягой дотошным, причем при полном отсутствии воображения. Но на него можно было положиться, и поэтому Алан счел возможным дать себе краткую передышку и пошел звонить Полли.
     
Вернувшись, он обнаружил, что на руки трупов уже надели полиэтиленовые мешки. У Вильмы Ержик с ноги спала туфля, и ее оголившуюся ступню тоже упаковали в мешок. Криминалисты сделали больше трехсот фотоснимков. К тому времени подъехали еще люди из полиции штата. Часть из них сдерживала толпу, которая старалась прорваться поближе, остальные теснили телевизионщиков. Полицейский художник делал быстрые зарисовки схемы места преступления. В конце концов занялись и самими телами. С ними «расправились» быстро. Осталась всего одна процедура, самая неприятная. Пейтон вручил Алану пару одноразовых хирургических перчаток и пластиковый пакет для улик.
     
— Нож или тесак?
     
— Тесак, — сказал Алан. Из двух зол лучше выбрать меньшее. Правда, зло, погруженное в мозги Вильмы Ержик, вряд ли можно считать меньшим; но он не хотел дотрагиваться до Нетти. Она ему нравилась.
     
Наконец орудия преступления были извлечены, должным образом зарегистрированы, упакованы и отправлены в Августу, и обе группы приступили к обследованию территории вокруг тел, все еще распластанных в последнем объятии и обрамленных рамочкой из запекшейся крови, похожей на красно-коричневую эмаль. Когда Рэй Ван Аллен наконец разрешил перенести их в машину «скорой», санитарам сначала пришлось отрывать Нетти от Вильмы.
     
Почти все это время полиция Касл-Рока стояла чуть поодаль, чувствуя себя чужими на этом празднике жизни.
     
Когда завораживающий балет под названием «Осмотр места происшествия» уже подходил к концу, Генри Пейтон присоединился к Алану, стоявшему в стороне.
     
— Не самый приятный способ провести воскресенье, — заметил он.
     
Алан кивнул.
     
— Да еще голова эта сдвинулась… Не повезло тебе, одно слово.
     
Алан кивнул еще раз.
     
— Но я не думаю, что кто-то будет тебя доставать. Как минимум один снимок первоначального положения ты сделал. — Он посмотрел на Норриса, который разговаривал с Клатом и только что подъехавшим Джоном Лапуантом. — Тебе еще повезло, что парнишка не закрыл пальцами объектив.
     
— Не, Норрис бы не закрыл.
     
— Ну-ну. Да в общем-то и так все ясно.
     
Алан согласился. В этом-то и была проблема: он почувствовал это еще тогда, задолго до того, как они с Норрисом завершили свое воскресное дежурство в аллее за больницей Кеннебек-Вэлли. Все было слишком ясно и просто.
     
— Пойдешь на вскрытие? — спросил Генри.
     
— Да. А кто проведет вскрытие, Райан?
     
— Насколько я понял.
     
— Я возьму с собой Норриса. Вначале тела повезут в Оксфорд?
     
— Ага. Там мы их регистрируем.
     
— Если мы с Норрисом выедем прямо сейчас, то приедем в Августу раньше?
     
Генри Пейтон кивнул:
     
— Ага.
     
— Я хочу послать с каждой следственной группой по одному своему человеку. В качестве наблюдателей. Это можно устроить?
     
Пейтон помолчал, обдумывая просьбу Алана.
     
— Стоп, а кто будет тут охранять закон и порядок? Старик Сит Томас?
     
Алан почувствовал прилив бешенства, который трудно было бы отнести на счет обычного раздражения. День был длинный, и Алан выслушал от Генри уже достаточно «теплых слов» в адрес своих помощников… но собачиться с Генри не стоило, потому что это дело номинально числилось в ведении полиции штата, и главным по делу был именно Генри. Так что Алан прикусил язык.
     
— Да ладно тебе, Генри. Воскресенье, вечер. Даже «Подвыпивший тигр» закрыт.
     
— А что это ты так вцепился-то в это дело? Тут что, что-нибудь этакое имеется, чего я не знаю? По-моему, здесь все просто: между дамочками случилось недоразумение, а та, что сверху, уже один раз кого-то кокнула. И не просто кого-то, а любимого муженька.
     
Алан секунду подумал.
     
— Да нет, ничего этакого. По крайней мере о чем бы я знал. Вот только…
     
— В голове не укладывается?
     
— Ну, что-то вроде.
     
— Ладно. Можешь отправить с нашими своих людей, но только чтобы они молчали и не путались под ногами.
     
Алан улыбнулся. Он подумал, что, может быть, стоит сказать Пейтону, что даже если бы он приказал Клату и Джону Лапуанту принять самое деятельное участие в расследовании, они скорее всего постарались бы «откосить» от подобной чести, но решил, что не стоит.
     
— Они будут молчать, — сказал он только. — Можешь не сомневаться.
    
    
     
      
3
     
     
И вот они с Риджвиком стоят в темноте, под конец самого долгого воскресенья за всю историю человечества. Но он все же закончился, этот день. И сегодня закончилось кое-что еще: жизни Нетти и Вильмы.
     
— Ночевать будем в мотеле? — нерешительно спросил Норрис. Алан не умел читать мысли, но он и так понял, о чем думал Норрис на самом деле: завтрашняя рыбалка накрывается медным тазом.
     
— Зачем? — Алан нагнулся и подобрал халат, подпиравший дверь. — Ноги в руки — и вперед.
     
— Ага, — энергично кивнул Норрис. Впервые с момента их встречи на месте преступления он выглядел счастливым.
     
Через пять минут они уже ехали в Касл-Рок по шоссе № 43, буравя ночную тьму светом фар. Когда они приехали домой, понедельнику было уже три часа от роду.
    
    
     
      
4
     
     
Алан остановил машину перед зданием муниципалитета. Его фургончик был припаркован рядом со стареньким «фольксвагеном»-«жуком» Норриса в дальнем конце стоянки.
     
— Ты прямо домой? — спросил он Норриса.
     
Норрис смущенно улыбнулся и опустил глаза.
     
— Сейчас только переоденусь в гражданку.
     
— Норрис, сколько раз я тебя просил не использовать туалет в качестве раздевалки?
     
— Да ладно тебе, Алан… я же не каждый день…
     
Однако они оба знали, что именно каждый день.
     
Алан вздохнул:
     
— Ладно уж. Денек у нас тот еще выдался. Извини.
     
Норрис пожал плечами.
     
— Что ж ты хочешь — убийство. Не каждый день такое случается. Но уж если случается, тут, наверное, всех цепляет.
     
— Скажи Сэнди или Шейле, если кто-то из них еще в офисе, чтобы записали тебе сверхурочные.
     
— И чтобы мне Бастер потом всю печенку выел? — невесело усмехнулся Норрис. — Нет уж, спасибо, я пас. Обойдусь как-нибудь.
     
— Он опять тебя доставал? — За последние пару дней Алан совсем забыл о главе городской управы.
     
— Нет, но при встрече таким взглядом одаривает, что… Если бы взглядом можно было убить, я сейчас был бы мертвее Нетти с Вильмой, вместе взятых.
     
— Завтра я сам запишу тебе сверхурочные.
     
— Ну, если там будет твое имя, тогда все нормально. — Норрис шагнул к двери с надписью СЛУЖЕБНЫЙ ВХОД. — Спокойной ночи, Алан.
     
— Удачной рыбалки.
     
Норрис расцвел:
     
— Спасибо. Ты бы видел, какую удочку я купил в этом новом магазине. Потрясающая штука.
     
Алан ухмыльнулся:
     
— Верю, верю. Я все собираюсь повидаться с этим парнем… похоже, что у него есть для каждого что-нибудь интересное, так может, и для меня что найдется?
     
— Почему бы и нет? — согласился Норрис. — У него много чего интересного. Так что стоит взглянуть.
     
— Спокойной ночи, Норрис. И еще раз спасибо.
     
— Не за что, — отмахнулся Норрис, но ему явно понравилось, что Алан его поблагодарил.
     
Алан сел в свою машину, выехал со стоянки и вырулил на Главную улицу. Он машинально приглядывался к домам по обе стороны дороги, не только запоминая увиденное, но и делая выводы. Например, он увидел свет в жилом помещении «Нужных вещей». Местные уже давно все спят. Может быть, мистер Гонт страдает бессонницей? Надо ему позвонить, напомнил себе Алан, но это пока подождет, вначале нужно завершить скорбные процедуры, связанные с Нетти и Вильмой.
     
Он добрался до угла Главной и Лорель, включил левый поворотник, но на перекрестке нажал на тормоз и повернул направо. Ему не хотелось домой — в это пустое, холодное место?! В этом доме теперь слишком много запертых дверей, за которыми прячется слишком много воспоминаний. А на другом конце города есть живая женщина, которая, может быть, именно сейчас отчаянно в нем нуждается. Может быть, почти так же, как сам Алан — тоже живой мужчина, — нуждается в ней.
     
Через пять минут Алан выключил фары и тихо подкатил к дому Полли. Дверь, конечно, будет заперта, но он знал, под каким углом коврика лежит ключ.
    
    
     
      
5
     
     
— А ты что тут делаешь до сих пор? — Норрис вошел в офис, развязывая на ходу галстук.
     
Сандра Макмиллан, блеклая блондинка, уже лет двадцать работавшая диспетчером на полставки на этом участке, как раз надевала пальто. Вид у нее был усталый.
     
— Шейла купила билеты на концерт Билла Косби в Портленде, — сказала она. — Она хотела остаться, но я ее выгнала… вытолкала чуть ли не силой. Ну правда, не так уж часто Билл Косби бывает в Мэне.
     
А как часто две женщины решают пустить друг дружку на фарш из-за собаки, взятой из окружного приюта? — подумал Норрис… но вслух этого не сказал.
     
— Не часто, наверное.
     
— Я такого вообще не припомню. — Сэнди тяжко вздохнула. — Скажу тебе по секрету… теперь, когда все закончилось, я почти жалею о том, что не согласилась, когда Шейла хотела остаться. Сегодня тут был сумасшедший дом. Из телекомпаний штата звонили чуть ли не по десять раз, и до одиннадцати часов контора была похожа на супермаркет в новогоднюю распродажу.
     
— Ладно, иди домой. Я тебе разрешаю. Ты включила Паршивца?
     
Паршивцем они называли машину, которая переводила звонки к Алану домой, когда в диспетчерской никого не было. Если после четырех звонков Алан не брал трубку, Паршивец говорил звонившему, чтобы тот звонил в Оксфорд, в полицию штата. Конечно, такая система не годилась бы для большого города, но в округе Касл, самом малонаселенном из всех шестнадцати округов Мэна, она вполне себя оправдывала.
     
— Включила.
     
— Хорошо. Мне почему-то кажется, что Алан еще очень нескоро окажется дома.
     
Сэнди понимающе прищурилась.
     
— От лейтенанта Пейтона что-нибудь слышно? — спросил Норрис.
     
— Ни слова. — Она запнулась. — Норрис, это было очень ужасно? Я про этих женщин.
     
— Еще бы, приятного мало, — согласился он.
     
Его одежда висела на вешалке, зацепленной за ручку картотеки. Он взял вешалку и пошел к туалету. За последние три года у него вошло в привычку переодеваться в мужском туалете.
     
— Иди домой, Сэнди, я сам все закрою.
     
Он толкнул дверь туалета и повесил вешалку на дверцу кабинки. Уже расстегивая форму, Норрис услышал легкий стук в дверь.
     
— Норрис? — позвала Сэнди.
     
— Да здесь в общем-то больше и нет никого, — отозвался он.
     
— Чуть не забыла. Тебе кто-то подарок принес. У тебя на столе лежит.
     
Рука Норриса застыла на молнии брюк.
     
— Подарок? От кого?
     
— Не знаю. Говорю же, тут был сумасшедший дом. Но там есть карточка. И такой симпатичный бантик. Наверное, от какой-нибудь тайной поклонницы.
     
— Ага. Такой тайной, что даже я о ней ничего не знаю, — с наигранной горечью проговорил Норрис. Он снял брюки, повесил их на ручку двери и стал натягивать джинсы.
     
Стоявшая за дверью Сэнди Макмиллан недобро усмехнулась.
     
— Сегодня еще заходил мистер Китон, — сказал она. — Может, это от него подарок. Вроде признания в любви.
     
Норрис засмеялся:
     
— Да, это было бы нечто.
     
— В общем, завтра расскажешь, я умираю от любопытства. Внушительный сверток. Спокойной ночи, Норрис.
     
— Спокойной ночи.
     
Что еще за подарок? — призадумался он, застегивая ширинку.
    
    
     
      
6
     
     
Сэнди вышла на улицу и сразу же подняла воротник пальто. Было ужасно холодно. Впрочем, оно и понятно: зима уже не за горами. Синди Роуз Мартин, адвокатская жена, была среди многочисленных «гостей», заходивших сегодня в участок. Сэнди не сказала об этом Норрису; он не входил в избранный круг общения семейства Мартинов. Синди Роуз сказала, что ищет мужа, что показалось Сэнди вполне логичным (хотя вокруг царил такой бедлам, что Сэнди, наверное, не удивилась бы, даже если бы кто-нибудь вдруг стал искать Михаила Барышникова), потому что Альберт Мартин нередко оказывал юридические услуги муниципальной полиции.
     
Сэнди сказала, что сегодня она мистера Мартина здесь не видела, но Синди Роуз может пройти наверх и проверить, не поднялся ли он туда вместе с мистером Китоном. Синди Роуз сказала: почему бы нет, раз уж я все равно пришла. И тут коммутатор снова расцвел огнями, как новогодняя елка, так что Сэнди не заметила, как Синди Роуз вынула из своей объемистой сумки большую коробку, обернутую в блестящую бумагу, с синим бархатным бантом на крышке, и положила его на стол Норриса Риджвика. Ее симпатичное лицо озарилось довольной улыбкой, но эта улыбка была вовсе не симпатичной. Скорее зловещей.
    
    
     
      
7
     
     
Норрис услышал, как тихо захлопнулась входная дверь, а потом — еле слышно — завелся двигатель. Он заправил рубашку в джинсы, надел туфли и тщательно расправил форму на вешалке. Принюхавшись к подмышкам рубашки, он решил, что ее можно пока не стирать. Вот и хорошо: цент сэкономишь — доллар сбережешь.
     
Выйдя из туалета, он водрузил вешалку на ручку входной двери, так чтобы точно увидеть ее, когда он соберется уходить. Это было немаловажно: в прошлый раз, когда он оставил свои шмотки в конторе, Алан ревел как медведь. Сказал, что у них тут полицейский участок, а не прачечная.
     
Он подошел к своему столу. Действительно, кто-то оставил для него подарок: коробку, обернутую в синюю фольгу, с синей лентой с пышным бантом на крышке. Под лентой лежал белый квадратный конверт. Сильно заинтригованный, Норрис вынул конверт и открыл его. Внутри лежала открытка. На ней заглавными буквами было написано короткое загадочное послание:
     
      
!!!!!ТОЛЬКО НАПОМИНАНИЕ!!!!!
     
     
Он нахмурился. Он знал только двоих людей, которые постоянно ему о чем-то напоминали. Алан и мать… но мать умерла уже пять лет назад. Он взял сверток в руки, сорвал ленточку, осторожно снял бант и отложил его в сторонку. Потом он содрал упаковочную бумагу, под которой оказалась белая картонная коробка. Она была около фута в длину и по четыре дюйма в ширину и высоту. Крышка была заклеена скотчем.
     
Оторвав скотч, Норрис снял крышку. Под ней обнаружилось несколько салфеток, достаточно тонких, чтобы можно было разглядеть плоскую поверхность с какими-то выступающими углами, но непрозрачных, так что было все равно непонятно, что именно там лежит.
     
Норрис запустил руку в коробку, чтобы вынуть салфетки, и его средний палец уперся во что-то твердое — выпирающий металлический рычаг. Тяжелая стальная челюсть сомкнулась на бумаге, захватив попутно и три пальца Норриса. Руку пронзила резкая боль. Норрис закричал и отскочил назад, схватившись левой рукой за запястье правой. Коробка упала на пол.
     
Черт подери, блииин, как же больно! Свободной рукой он схватил ворох салфеток, свисавших смятой шуршащей лентой, и отшвырнул их прочь. Оказалось, что ему в руку вцепилась громадная мышеловка. Кто-то завел ее, упаковал в коробку, обложил салфетками и обернул в красивую синюю бумагу. Теперь она намертво сжала три пальца у него на правой руке. Ноготь на указательном пальце был сорван напрочь, остался только кровоточащий полумесяц открытого мяса.
     
— Госсподи! — взвыл Норрис. Сперва — от боли и шока — он принялся дубасить мышеловкой по столу Джона Лапуанта, вместо того чтобы просто отогнуть стальную рамку. Разумеется, этим он ничего не добился — только еще больше повредил пальцы о металлический угол стола. Он опять завопил, схватил рамку и отодвинул ее. Пальцы освободились, и мышеловка грохнулась на пол. Когда ее деревянное основание коснулось пола, проволочная челюсть снова защелкнулась с мерзким лязгом.
     
Норрис минут пять приходил в себя, потом кинулся обратно в туалет, открыл холодную воду левой рукой и подставил правую под струю. Раненая рука пульсировала болью, как воспаленный зуб мудрости. Норрис стоял, скалясь в болезненной гримасе и наблюдая за струйками крови, что сворачивались алыми спиралями в водовороте стока. Ему вспомнились слова Сэнди: Заходил мистер Китон… признание в любви.
     
И открытка: ТОЛЬКО НАПОМИНАНИЕ.
     
Разумеется, это был Бастер. Норрис ни капельки в этом не сомневался. Сюрприз как раз в стиле Бастера.
     
— Сукин ты сын, — прорычал Норрис.
     
Пальцы онемели от холодной воды, и болезненная пульсация чуть поутихла, но он знал, что, когда вернется домой, все начнется по новой. Аспирин немного поможет, но о нормальном сне этой ночью можно забыть. Как и о завтрашней рыбалке.
     
Ну нет, не дождетесь. Я поеду на рыбалку, даже если моя гребаная рука вообще на хрен отвалится. Я столько ждал этого дня, столько к нему готовился, и никакой Дэнфорд На Хрен Бастер меня не остановит.
     
Он закрыл кран и бережно высушил руку бумажным полотенцем. Пальцы вроде бы не были сломаны, но они уже начали опухать, несмотря на холодную воду. На пальцах на второй фаланге осталась темная красно-пурпурная полоса от проволоки мышеловки. Открытая плоть в том месте, где раньше был ноготь на указательном пальце, сочилась капельками крови, и Норрис снова почувствовал тупую пульсацию.
     
Вернувшись в пустую контору, он подобрал мышеловку, валявшуюся у стола Джона, и подошел к своему столу. Положил ее обратно в коробку и убрал в верхний ящик стола. Достал бутылочку с аспирином и проглотил сразу три таблетки. Потом собрал оберточную бумагу, салфетки, ленту и бант и выбросил все это в мусорную корзину, прикрыв сверху испорченными и смятыми отчетами.
     
Норрис не собирался никому рассказывать об этой грязной шутке: ни Алану, ни кому-то еще. Смеяться они не будут, но он знал, что они подумают… или думал, что знал: Только Норрис Риджвик попадется на такие штуки… кому еще придет в голову сунуть руку прямо во взведенную мышеловку?!
     
Наверное, от какой-нибудь тайной поклонницы… Заходил мистер Китон… признание в любви.
     
— Я сам разберусь, — сказал Норрис низким и мрачным голосом, прижимая к груди раненую руку. — Как надо и когда надо.
     
И тут у него в голове вдруг мелькнула тревожная мысль: а что, если Бастер не ограничился мышеловкой, которая в конце концов могла бы просто не сработать? Что, если он забрался к Норрису в дом? А там базуновская удочка, и она даже не заперта; Норрис просто поставил ее в сарае, рядом с сачком.
     
А что, если Бастер ее сломает?!
     
— Пусть только попробует, я его самого сломаю, — сказал Норрис вслух. Даже не сказал, а чуть ли не прорычал грозным рыком. Если бы Генри Пейтон — да и любой из его коллег — услышал его сейчас, он бы сильно удивился.
     
Уходя, Норрис не запер дверь. Даже боль в руке была на время забыта. Сейчас было важно одно: как можно скорее добраться до дому. Добраться до дому и убедиться, что удочка на месте и с ней все в порядке.
    
    
     
      
8
     
     
Когда Алан тихонечко вошел в комнату, силуэт под одеялом даже не шелохнулся, и он решил, что Полли спит — вероятно, не без помощи перкордана. Он тихо разделся и скользнул в постель рядом с ней. Но, устроившись на подушке, он увидел, что глаза у нее открыты и она внимательно наблюдает за ним. Он даже подскочил от неожиданности.
     
— Что за таинственный незнакомец покушается на постель девицы? — тихо спросила она.
     
— Это всего лишь я, — улыбнулся он. — Прошу прощения, что пробудил вас, мадемуазель.
     
— Я не спала, — сказала она и обняла его за шею. А он обнял ее за талию и притянул к себе. Ему нравилось, когда она была такая сонная и теплая — как живая уютная печка. Ему в грудь на секунду уперлось что-то твердое, и Алан понял, что на груди под рубашкой у Полли надета какая-то штука. Что-то типа кулона, который сразу сместился и повис на красивой серебряной цепочке между ее левой грудью и подмышкой.
     
— Ты в порядке? — спросил он.
     
Не разрывая объятий, Полли уткнулась лицом в его шею.
     
— Нет, — вздохнула она и заплакала.
     
Алан обнял ее, гладя по волосам.
     
— Алан, ну почему она мне ничего не сказала… об этой женщине? — немного успокоившись, спросила Полли. Она чуть отодвинулась от него. Его глаза привыкли к темноте, и теперь он сумел рассмотреть ее лицо: темные глаза, темные волосы, белая кожа.
     
— Я не знаю, — сказал он.
     
— Если бы она мне сказала, я бы что-то предприняла! Я бы сама пошла к этой Вильме Ержик, и… и…
     
Сейчас был не лучший момент, чтобы говорить ей о том, что Нетти скорее всего вела игру со своей стороны почти с таким же задором и злостью, как и сама Вильма; что обе — и Нетти, и Вильма — зашли слишком далеко, так что их было уже не остановить. И они сами уже не могли остановиться.
     
— Сейчас полчетвертого утра, — сказал он. — Не самое подходящее время для разговоров, кто и что должен был сделать. — Помолчав, он продолжил: — Ты вроде бы говорила Джону Лапуанту, что сегодня утром… то есть уже вчера утром… Нетти тебе что-то такое сказала про Вильму. Не помнишь, что именно она сказала?
     
Полли секунду подумала.
     
— Ну, тогда я еще не знала, что она говорит про Вильму. Нетти занесла мне лазанью. А мои руки… мне было очень плохо. Она сразу это поняла. Нетти, она иногда где-то витает… витала… но она всегда замечала, если со мной что-то не так.
     
— Она тебя очень любила, — с грустью сказал Алан, чем вызвал новый поток слез. Он ожидал этого, потому что сейчас ей надо было выплакать эти слезы, иначе они бы сожгли ее изнутри.
     
Справившись с собой, Полли продолжила:
     
— Она снова достала эти электроварежки. Только на этот раз они действительно помогли, по крайней мере мне стало легче. Потом она сварила мне кофе. Я спросила, не нужно ли ей домой, и она ответила, что нет. Она сказала, что Бандит охраняет дом, и добавила что-то вроде: «Надеюсь, она наконец оставит меня в покое. Ее что-то не слышно и не видно. Может быть, до нее наконец дошло». За точность я не ручаюсь, но что-то вроде того.
     
— В котором часу она приходила?
     
— Где-то в четверть одиннадцатого. Может, чуть раньше, может, чуть позже, но не сильно. А что? Алан, это что-то меняет?
     
Ложась в постель, Алан думал, что заснет через десять секунд после того, как его голова коснется подушки. Теперь сон как рукой сняло и голова работала вовсю.
     
— Нет, — сказал он, подумав. — Это ничего не меняет. Просто лишний раз подтверждает, что Нетти думала о Вильме.
     
— Я до сих пор не могу поверить. Вроде ее состояние улучшилось, причем значительно. Помнишь, я тебе говорила, как она собиралась с духом, чтобы в прошлый четверг в одиночку зайти в «Нужные вещи»?
     
— Да.
     
Он расцепила руки и легла на спину. Алан услышал тихий металлический звон и снова не стал заострять на этом внимание. Его мозг обрабатывал информацию, переваривая услышанное от Полли — вертел ее слова так и этак, как ювелир вертит в руках подозрительный камень.
     
— Я займусь подготовкой похорон, — сказала Полли. — У Нетти есть родственники в Ярмуте. Но они и с живой-то с ней не особенно общались, а уж теперь, когда ее больше нет… вряд ли кто-то из них приедет. Но позвонить им придется. Алан, а мне можно будет зайти к Нетти домой? У нее там была книжка с адресами и телефонами.
     
— Лучше я тебе ее принесу. Пока доктор Райан не представит отчет о вскрытии, из ее дома нельзя ничего выносить, но если ты просто перепишешь телефоны, большого вреда не случится, я думаю.
     
— Спасибо.
     
Ему вдруг пришла в голову одна мысль:
     
— Полли, а в котором часу Нетти ушла от тебя?
     
— Без пятнадцати одиннадцать, наверное. Иди в одиннадцать. Вряд ли она просидела тут целый час. А что?
     
— Нет, ничего, — сказал он. Если бы Нетти пробыла у Полли достаточно долго, у нее просто физически не хватило бы времени вернуться домой, обнаружить мертвую собаку, собрать камни, написать записки, привязать их к камням, дойти до дома Вильмы и перебить там все окна. Но если Нетти пробыла у Полли только до десяти сорока пяти, у нее оставалось в запасе добрых два часа. Времени, как говорится, вагон.
     
Эй, Алан! — это был тот же фальшиво-приветливый голос, который обычно заводил разговоры об Энни и Тодде. Тебе оно надо — во всем этом копаться?! По-моему, тут и так все ясно.
     
Ясно-то ясно, но у Алана все равно оставались сомнения. Было здесь несколько неувязок. Например, у него в голове не укладывалось, как Нетти умудрилась дотащить такую груду камней до дома Ержиков? Машины у нее не было. Она вообще не умела водить.
     
Да кончай забивать себе голову, посоветовал голос. Записки она написала дома, резинки взяла у себя на кухне. Ей не нужно было тащить никакие камни: в саду на заднем дворе у Вильмы этих камней — завались. Правильно?
     
Правильно. Но он почему-то не мог избавиться от мысли, что камни были не со двора Вильмы, что их принесли к дому Вильмы уже обернутыми в записки. Конкретных причин для подобного вывода у него не было, но так почему-то казалось правильнее… так мог сделать ребенок или некто, думающий, как ребенок.
     
Человек вроде Нетти Кобб.
     
Ладно, оставь… брось уже! Все!
     
Но он все равно продолжал сомневаться и размышлять.
     
Полли коснулась его щеки.
     
— Я очень рада, что ты пришел, Алан. Для тебя этот день был, наверное, еще ужаснее.
     
— Да, денек выдался не из легких, но теперь все позади. Тебе тоже надо успокоиться, Полли. Тебе нужно как следует выспаться. Завтра тебе предстоит много работы. Принести тебе таблетку?
     
— Не надо, руки не так уж и сильно болят. Алан… — Она беспокойно заерзала под одеялом.
     
— Что?
     
— Ничего. Не важно. Кажется, я могу заснуть; сейчас, когда ты рядом. Спокойной ночи.
     
— Спокойной ночи, милая.
     
Она отвернулась от него, закуталась в одеяло и затихла. Он вспомнил, как она его обнимала, — вспомнил, как она сцепила руки у него на шее. Если она смогла согнуть пальцы, значит, и вправду чувствовала себя лучше. Это была очень хорошая новость, лучшая новость за весь этот вечер. Хорошо бы такие новости были всегда. Только такие новости.
     
Полли вскоре заснула и начала слегка похрапывать. Алану это даже нравилось. Хорошо делить постель с живым человеком — с настоящим человеком, который тихонько посапывает во сне… и иногда перетягивает на себя одеяло. Он улыбнулся в темноте.
     
Потом его мысли вернулись к убийствам и улыбка угасла.
     
Надеюсь, она оставит меня в покое. Ее не слышно и не видно, может быть, до нее наконец дошло.
     
Ее не слышно и не видно.
     
Может быть, до нее наконец дошло.
     
На такое дело даже не нужно заводить следствие; даже Сит Томас может в точности рассказать, что именно произошло, — стоит только один раз взглянуть на место преступления. Вместо дуэльных пистолетов здесь фигурировали кухонные принадлежности, но результат был таким же, какого и следовало ожидать: два тела со швами от вскрытия в морге. Остается вопрос: почему это произошло? У Алана были еще вопросы, и он очень надеялся их разрешить до того, как тела Нетти и Вильмы будут преданы земле.
     
Но сейчас для него было главное не найти ответы, а избавиться от смутного беспокойства,
     
(Может быть, до нее наконец дошло.)
     
которое донимало его весь вечер.
     
Ему казалось — еще немного, и он поймет, что именно здесь не так.
     
Алан представлял себе преступление как сад, окруженный высокой стеной. Тебе нужно попасть внутрь, и ты ищешь калитку. Иногда этих калиток несколько, иногда — только одна. Но она есть всегда. Потому что а как иначе входил садовник, разбивший этот самый сад? Вход может быть виден издалека, с указующей на него стрелкой и мигающей неоновой вывеской: ВАМ СЮДА. А может быть наподобие узкого лаза, который так сильно зарос плющом, что тебе приходится попотеть, прежде чем ты на него наткнешься. Но он есть всегда, этот вход, и если ты готов поплутать и не боишься царапин и волдырей от колючих и ядовитых растений — иной раз приходится силой ломиться сквозь заросли, — рано или поздно ты его найдешь.
     
Бывает, что вход — это улика, найденная на месте преступления. Или свидетель. Или верное заключение, прочно основанное на событиях и логике. В данном случае Алан сделал следующие выводы: во-первых, Вильма следовала давно отработанной схеме оскорблений и порчи нервов; во-вторых, в этот раз она выбрала неподходящий объект для приложения своей стервозности; и в-третьих, Нетти сорвалась, как и в тот раз, когда убила своего мужа.
     
Ее не слышно и не видно.
     
Эти слова Нетти что-то меняли? Какие предположения может вызвать одна эта фраза у башковитых ребят в фуражках? Алан понятия не имел.
     
Он смотрел в темноту и гадал, поможет это ему обнаружить калитку в сад или нет.
     
А может быть, Нетти ничего такого и не говорила?
     
Может быть, Полли что-то не так расслышала?
     
В принципе такое возможно, но Алану в это не верилось. И действия Нетти — с определенного момента — подтверждали слова Полли. В пятницу Нетти не пришла к Полли, сказалась больной. Может быть, ей и вправду нездоровилось, но могло быть и так, что она просто боялась нарваться на Вильму. Это было логично: по словам Пита Ержика, Вильма, когда обнаружила загубленные простыни, как минимум один раз звонила и угрожала Нетти. Позже она могла позвонить еще не раз, так что Пит даже об этом не знал. Но в воскресенье утром Нетти зашла навестить Полли и принесла ей еды. Смогла бы она это сделать, если бы Вильма по-прежнему ей угрожала? Алан думал, что вряд ли.
     
Потом была еще эта странность с камнями. К каждому камню была привязана записка: Я ЖЕ ПРОСИЛА ОСТАВИТЬ МЕНЯ В ПОКОЕ. ЭТО МОЕ ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. Предупреждение обычно означает, что у того, кого предупреждают, еще есть время исправиться, но для Вильмы и Нетти время уже вышло. Всего лишь через два часа они встретились на том злополучном углу.
     
Допустим, этому есть объяснение. Когда Нетти нашла собаку, она взбеленилась. Аналогично отреагировала и Вильма, когда вернулась домой и увидела разгром. Одна из них позвонила другой… и старт был дан.
     
Алан перевернулся на бок. Жалко, что теперь не то время, когда полиция фиксировала все местные звонки. Если бы он мог доказать тот факт, что Вильма и Нетти говорили между собой перед встречей, то чувствовал бы себя намного лучше. Ладно, примем последний звонок как данность. Остаются записки.
     
Вот как все должно было произойти, размышлял он. Нетти возвращается от Полли и видит, что ее собаку убили. Она читает записку под штопором. Потом она пишет одни и те же слова на четырнадцати или шестнадцати листках и кладет их в карман вместе с пучком резинок. Потом она идет к Вильме, заходит на задний двор, набирает камней, заворачивает их в записки, закрепляет записки резинками. Все это она проделывает до того, как начать швырять камни, потому что, если бы она начала подбирать камни и привязывать к ним записки в ходе веселья, на это ушло бы слишком много времени. Закончив громить дом Вильмы, она возвращается домой и причитает над убитым животным.
     
Тут все не так.
     
Полнейшая чушь.
     
Предположительная цепь событий и действий совершенно не вязалась с тем, что он знал про Нетти Кобб. Убийство мужа стало итогом многочисленных издевательств, но само по себе оно было импульсивным порывом женщины с поврежденным рассудком. Если старые записи Джорджа Баннермана не врут, Альбион Кобб не получал от Нетти никаких предупреждений и ультиматумов.
     
Вариант, представлявшийся Алану верным, смотрелся намного проще: Нетти возвращается от Полли, видит убитого пса, мчится на кухню, берет тесак и идет к дому Вильмы, чтобы нарезать эту польскую задницу крупными кубиками.
     
Но если так, то кто разбил окна Вильмы Ержик?
     
— Настали странные времена, — пробормотал он и перевернулся на другой бок.
     
Джон Лапуант примкнул к группе следователей, которые занимались передвижениями Нетти — разумеется, теми, о которых было известно. Она пришла к Полли с лазаньей. Сказала Полли, что, вероятно, по дороге домой заглянет в «Нужные вещи», и если хозяин, Лиланд Гонт, вдруг окажется в магазине, то она его предупредит, что Полли, наверное, зайдет ближе к вечеру. Полли говорила, что мистер Гонт пригласил ее посмотреть какую-то вещицу и она попросила Нетти ему передать, что она придет, хотя и не точно, потому что с утра у нее сильно болели руки.
     
Если бы Нетти зашла в «Нужные вещи», если бы она задержалась там на какое-то время — рассматривала товары, болтала с владельцем, которого весь город считал настоящей душкой и с которым Алан так до сих пор и не познакомился, — это значительно сузило бы временной промежуток, отпущенный на «погром с камнями» и дало бы все основания предположить, что окна в доме Вильмы побила вовсе не Нетти, а некий таинственный камнеметатель. Но она туда не заходила. Магазин был закрыт. Гонт сказал Полли и ребятам из следственной группы, что не видел Нетти с того самого дня, когда она купила у него абажур из цветного стекла. Все утро он просидел в задней комнате: вносил товары в каталог и слушал классическую музыку. Если кто-то и стучал, он все равно не услышал бы. Поэтому Нетти пошла прямо домой, и, стало быть, у нее было достаточно времени, чтобы устроить погром в доме Вильмы, хотя Алан почему-то упорно не верил, что она это сделала.
     
Временной промежуток у Вильмы Ержик был еще уже. Ее муж все утро — с восьми до начала одиннадцатого — провел в подвале. Возился со своим деревообрабатывающим станком. Потом он увидел, что время поджимает, выключил станок и поднялся наверх, чтобы успеть переодеться к одиннадцатичасовой мессе. Когда он вошел в спальню, Вильма, по его словам, была в душе, и у Алана не было причин сомневаться в правдивости показаний вдовца.
     
А могло быть и так: где-то между девятью тридцатью пятью и девятью сорока Вильма уезжает из дома, чтобы устроить Нетти очередную психологическую атаку. Пит в подвале клепает свои скворечники и даже не знает, что она уехала. Вильма подъезжает к дому Нетти в четверть десятого — через считанные минуты после того, как Нетти ушла к Полли, — видит распахнутую дверь и решает воспользоваться благоприятной возможностью. Она ставит машину, заходит в дом. Повинуясь мгновенному импульсу, убивает собаку и пишет записку, после чего спокойно уходит. Никто из соседей не помнит ярко-желтого «юго»… но вряд ли это доказывает, что его там не было. Почти никого не было дома: кто-то был в церкви, кто-то в гостях.
     
Вильма возвращается домой, поднимается на второй этаж — в это время ее муж выключает внизу электролобзик, или рейсмусовый станок, или что там у него еще есть, — и быстренько раздевается. Когда Пит заходит в ванную, чтобы смыть с рук древесную пыль, Вильма уже стоит в душе; может быть, и даже скорее всего, она еще и не успела намокнуть.
     
Единственной логичной деталью во всем этом умозрительном построении было то, что Пит Ержик обнаружил свою жену в душе. Все остальное казалось притянутым за уши. Штопор, которым Вильма убила собаку, был опасным оружием, но слишком коротким. Она должна была испачкать руки в крови. То есть как только Вильма вернулась домой, первым делом ей нужно было попасть в ванную — смыть кровь. Вильма буквально впритык разминулась с Нетти у нее дома и так же впритык — с собственным мужем у себя в ванной. Возможно такое? Да. С большим скрипом, но все же возможно.
     
Оставь это, Алан. Оставь и давай-ка спать.
     
Но заснуть он не мог, потому что все это была просто чушь. Несусветная чушь.
     
Алан еще раз перевернулся. Внизу часы мелодично пробили четыре утра. Все его рассуждения так ни к чему и не привели, но он все равно продолжал размышлять, просто не в силах «выключить думалку» и заснуть.
     
Он честно пытался представить, как Нетти сидит за кухонным столом и терпеливо выписывает по двадцатому разу: ЭТО МОЕ ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ, — а ее любимая собака лежит мертвой. Но представить такое не получалось, как бы он ни старался. То, что он принимал за калитку, ведущую в сад, оказалось искусным изображением калитки на высокой и гладкой стене. Trompe l’oeil.[18]
     
Так была ли Нетти у дома Ержиков на Уиллоу-стрит? Швыряла ли она камнями в эти проклятые окна? Он не знал ответов на эти вопросы. Он знал только одно: Нетти Кобб по-прежнему оставалась притчей во языцех у них в Касл-Роке… чокнутая дамочка, которая убила мужа и провела столько лет в Джунипер-Хилл. В маленьких городках такие люди всегда на виду. В тех редких случаях, когда она делала что-то такое, чего обычно не делала, это всегда замечали. И если бы воскресным утром Нетти Кобб появилась на Уиллоу-стрит — шла бы по улице, может быть, бормоча проклятия, и уж точно в слезах, — ее бы непременно заметили. Завтра Алан будет стучаться в двери и задавать вопросы.
     
Наконец он начал засыпать. Последнее, что он запомнил из мысленных образов, проплывавших перед глазами, — это груда камней, обернутых в бумагу и обмотанных резинками. И Алан снова подумал: Если это не Нетти, то кто же?
    
    
     
      
9
     
     
Рано утром в понедельник, еще до рассвета новой недели, что обещала быть не менее интересной, молодой человек по имени Рикки Бизонетт пробрался сквозь живую изгородь, окружавшую баптистский пасторат. Преподобный Уильям Роуз спал сном праведника в своем крошечном домике.
     
Рикки, парень девятнадцати лет, необремененный мозгами, работал на автостанции «Суноко» у Сонни. Его рабочий день закончился несколько часов назад, но он не пошел домой, а засел в офисе, дожидаясь подходящего времени, чтобы подшутить над преподобным Роузом. В пятницу Рикки заглянул в новый магазин и разговорился с хозяином, который оказался весьма интересным дядькой. Слово за слово, и в какой-то момент Рикки вдруг обнаружил, что рассказывает мистеру Гонту свое самое сокровенное, самое тайное желание. Он упомянул имя одной молоденькой актрисы-модели — совсем молоденькой актрисы-модели — и сказал мистеру Гонту, что отдал бы все, что угодно, за фотографии этой юной особы в голом виде.
     
— А знаете, — сказал мистер Гонт, — кажется, у меня есть для вас кое-что интересное. — Он оглядел магазин, чтобы убедиться, что кроме них двоих там никого нет, потом подошел к двери и перевернул табличку с ОТКРЫТО на ЗАКРЫТО. Вернувшись к своему месту за кассовым аппаратом, он порылся под столиком и достал какой-то коричневый конверт. — Вот, взгляните, мистер Бизонетт. — Мистер Гонт испустил смешок, достойный старого развратника. — Вам понравится. Глаз не сможете отвести.
     
Рикки не просто понравилось — он буквально остолбенел. Это была та самая девица, которую вожделел Рикки — должна была быть она! — но она была не просто голой. На одних фотографиях она была с одним хорошо известным актером. На других — с двумя известными актерами, один из которых годился ей в дедушки. А на третьих…
     
Но прежде чем Рикки успел рассмотреть все снимки (а их там было не менее пятидесяти, все на хорошей глянцевой бумаге размером восемь на десять дюймов), мистер Гонт отобрал у него пачку.
     
— Но это же… — Рикки поперхнулся, упоминая имя, отлично известное читателям дорогих глянцевых журналов и зрителям дорогих глянцевых ток-шоу.
     
— О нет, — сказал мистер Гонт, хотя его светло-зеленые глаза в это время шептали: О да. — Я уверен, что это не он… хотя сходство, надо признать, поразительное, не так ли? Продажа подобных картинок, естественно, незаконна… даже если не принимать во внимание порнографическое содержание, этой девчонке не больше семнадцати, кем бы она ни была… но, может быть, вы меня уговорите, и я их вам уступлю, мистер Бизонетт. Лихорадка в моей крови — не малярия, а зуд коммерсанта. Итак, поторгуемся?
     
И они поторговались. В результате Рикки Бизонетт приобрел семьдесят две порнографические открытки за тридцать шесть долларов… и обещание провернуть небольшую шалость.
     
Пригнувшись, он перебежал через газон пастората, на секунду остановился в тени крыльца, оглянулся и взбежал по ступенькам. Он достал из кармана белую открытку и опустил ее в прорезь для почты, придержав крышку прорези пальцем, чтобы она не звякнула. Потом он перепрыгнул через перила крыльца и припустил к изгороди. У него были большие планы на те два или три часа, оставшиеся до рассвета; у него было все необходимое для осуществления этих планов — семьдесят две фотографии и большая бутыль крема для рук.
     
Открытка была похожа на большую моль, залетевшую через прорезь для почты на выцветший коврик под дверью длинного коридора баптистского пастората. Она приземлилась надписью вверх:
     
     
     
     
     
     
[19]
     
     
Преподобный Роуз обнаружил это послание, когда спустился за утренней почтой. Его реакцию я описывать не берусь, лучше представьте сами.
    
    
     
      
10
     
     
Лиланд Гонт стоял, заложив руки за спину, у окна у себя в комнате над магазином и смотрел на город. Его просторная четырехкомнатная квартира непременно вызвала бы у горожан удивленные пересуды: она была пуста, абсолютно пуста. Ни кровати, ни техники, даже стульев — и то не было. Шкафы были пусты и стояли открытыми. Несколько свалявшихся комков пыли, подталкиваемые сквозняком, лениво прогуливались по полу, не обезображенном коврами. Единственным предметом обстановки — весьма условным — было обрамление окон: уютные клетчатые занавески. Да и то лишь потому, что они были видны с улицы.
     
Город пока еще спал. Магазины стояли темные, перекресток Главной улицы и Уотермилл оживлял только сонно мигающий желтым светофор. Гонт смотрел на город нежным взглядом влюбленного. Пока это был не его город, но ждать оставалось недолго. Он уже наложил на него руку. Горожане пока что этого не знали… но ничего, узнают. Узнают.
     
Открытие прошло на ура. Без сучка без задоринки.
     
Мистер Гонт любил думать о себе как об электрике человеческих душ. В таком маленьком городе, как Касл-Рок, все электрические щиты расположены рядом, один за другим. Все, что ему нужно сделать, — это открыть дверцы щитков… и провести небольшую перекоммутацию. Сначала ты подключил Вильму Ержик к Нетти Кобб, используя провода из двух других коробок — парнишки по имени Брайан Раск и пьянчуги Хью Приста. Таким же образом ты закоротил друг на друга и остальных: Бастера Китона — на Норриса Риджвика, Фрэнка Джуитта — на Джорджа Нельсона, Салли Рэтклифф — на Лестера Пратта.
     
На каком-то этапе ты проверяешь одну из своих скруток, чтобы убедиться, что все работает как надо — вот как сегодня, — а потом залегаешь на дно и время от времени посылаешь по цепи заряд, чтобы не было скучно. Чтобы напряжение не спадало. Но по большей части ты просто тихо сидишь и ждешь, пока все закончится… а потом собираешь сливки.
     
Все сливки.
     
Все сразу.
     
Все, что для этого нужно, — это понимать человеческую природу и…
     
— Разумеется, многое упирается в средства и твою собственную настойчивость, — размышлял вслух Лиланд Гонт, глядя на спящий город.
     
А почему? Ну… просто потому. Просто потому.
     
Люди всегда тряслись над своими душами, но он все равно соберет максимальное их количество, когда будет прикрывать дело; для Лиланда Гонта людские души были как охотничьи трофеи, как чучело здоровенной рыбы для заядлого рыбака. В нынешние практичные времена, полные здравого смысла и логики, они стоили мало, но он все равно набирал их как можно больше. В противном случае игра просто лишалась азарта.
     
И все же по большей части он это делал для собственного удовольствия. Не для пополнения коллекции, а просто для развлечения. Теперь для него только это имело значение, поскольку годы идут и идут и развлечение ищешь везде, где можешь.
     
Мистер Гонт сцепил руки перед собой — руки, пугавшие всякого, кому «повезло» испытать их змеиное прикосновение, — и сложил их в замок: костяшки правой руки уперты в ладонь левой, и наоборот. Его ногти, длинные, желтые и крепкие, были к тому же и очень острыми, так что уже через пару секунд они прокололи кожу на пальцах, выпустив наружу редкие струйки темной густой крови.
     
Брайан Раск вскрикнул во сне.
     
Майра Эванс дотянулась рукой до промежности и начала бешено мастурбировать: ей снилось, что Король занимается с ней любовью.
     
Дэнфорду Китону снилось, что он лежит посреди прямого финишного отрезка на Льюистонской трассе для скачек и пытается закрыть лицо, а кони в бешеной скачке мчатся прямо на него.
     
Салли Рэтклифф во сне открыла дверь «мустанга» Лестера Пратта и увидела, что машина полна змей.
     
Хью Прист проснулся от собственного крика, вызванного следующим видением: Генри Бофорт, бармен «Подвыпившего тигра», плеснул бензина для зажигалок на лисий хвост и поджег его.
     
Эверетту Франкелю, помощнику Рэя Ван Аллена, приснилось, что он взял в рот новую трубку, но ее мундштук превратился в лезвие бритвы и отрезал ему язык.
     
Полли Чалмерс слабо застонала во сне, а внутри ее маленького серебряного амулета что-то зашевелилось и сдвинулось с шорохом, похожим на шелест маленьких пыльных крыльев. От него пошел тонкий, пыльный аромат… как дрожь фиалок.
     
Лиланд Гонт чуть ослабил замок. Его большие, неровные зубы обнажились в довольной и одновременно невообразимо отталкивающей улыбке. Во всем Касл-Роке кошмарные сны рассеялись, и спящие расслабились.
     
На время.
     
Скоро взойдет солнце и начнется новый день, полный сюрпризов и неожиданностей. Кажется, пришло время завести себе помощника… но не такого, которого не коснутся процессы, запущенные умелой рукой мистера Гонта. Разумеется, нет.
     
Это испортило бы все веселье.
     
Лиланд Гонт стоял у окна и смотрел на беззащитный город, распростертый внизу в мягкой тьме.
    
   
  
  
   
    
Часть 2
    
Грандиозная распродажа
   
   
    
     
Глава двенадцатая
    
    
     
      
1
     
     
Понедельник, 14 октября, День Колумба, выдался ясным и жарким. Местные ворчали на жару, и когда собирались в группки — на городской площади, в кафе у Нан, на скамейках перед входом в муниципалитет, — говорили, что это очень-очень странная погода. Должно быть, во всем виноваты эти проклятые нефтяные пожары в Кувейте, говорили они, или дело в озоновой дырке, про которую вечно бубнят по телику. Старожилы божились, что со времен их далекой молодости не случалось такого, чтобы уже в семь утра на улице было семьдесят градусов.[20]
     
Конечно, это была неправда, и большинство горожан (если вообще не все) это прекрасно знали; каждые два-три года, как по расписанию, бабье лето решает слегка пошалить и одаривает город четырьмя-пятью жаркими днями, которые не отличишь от июльских. А потом одним распрекрасным утром ты просыпаешься от жуткого колотуна, смотришь в окно и видишь, что трава на лужайке у тебя перед домом стоит торчком от мороза, как прическа у панка, а в воздухе пляшет пара одиноких снежинок. Всем это известно, но, согласитесь, как повод для беседы погода подходит просто идеально. Никто не спорит; когда наступила такая теплынь, спорить просто не хочется. Спорщики вообще выглядят отвратительно, а если жителям Касл-Рока понадобился бы пример того, что происходит, когда спор переходит границы, им не нужно было далеко ходить — всего лишь до перекрестка Уиллоу и Форд-стрит.
     
— Эти бабы нашли друг друга, — вещал Ленни Партридж, стоя на лестнице перед зданием суда, расположенного в том же доме, что и муниципалитет, — старейший житель Касл-Рока и первый городской сплетник. — Обе чокнутые, как две крысы из бомжовской ночлежки. Эта Коббиха… она же мужу нож в глотку воткнула… о чем еще говорить? — Ленни многозначительно почесал в паху. — Как свинью заколола, вот ведь. Та еще штучка! Есть бабы чокнутые прямо с рождения! — Взглянув на небо, он добавил: — В такую жару я бы на месте шерифа Пангборна заставил Генри Бофорта прикрыть «Тигра». Пока погодка не устаканится.
     
— Ну, старина, это я как-нибудь переживу, — сказал Чарли Фортин. — Мне никто не мешает затариться пивом на пару дней у Хемфилла и наклюкаться дома.
     
Эта фраза была встречена дружным хохотом мужиков из узкого кружка, собравшегося около Ленни, и удостоилась даже скупого смешка самого мистера Партриджа. Потом кружок распался. Большинству нужно было работать, выходной там, не выходной — не важно. Грузовики, перевозившие бумажную пульпу и припаркованные на стоянке у забегаловки Нан, уже потихонечку разъезжались, кто — в Швецию, кто — в Ноддс-Ридж, а кто и дальше — в Касл-Лейк.
    
    
     
      
2
     
     
Дэнфорд Китон сидел у себя в кабинете в одних трусах. Трусы были влажными. Он не выходил из этой комнаты с воскресного вечера, когда совершил вылазку в муниципалитет. Там он забрал папку «Налоговые выплаты» и привез ее домой. Глава городской управы Касл-Рока уже в третий раз смазывал свой кольт. В какой-то момент он собирался его зарядить. Чтобы убить жену. Но потом передумал и решил поехать в муниципалитет, найти этого сукиного сына Риджвика (Бастер понятия не имел, что у того выходной) и убить лучше его. В конце концов он пришел к выводу, что единственный верный способ покончить с гонителями — запереться в собственном кабинете и пустить пулю в лоб. Других вариантов нет. Их не сумела остановить даже настольная игра, которая с помощью странной магии выбирает победителей скачек. Куда уж там. Этот урок он усвоил еще вчера, обнаружив по возвращении домой эти гадкие розовые бумажки.
     
Зазвонил телефон. Китон нажал на спуск кольта. Раздался сухой щелчок. Если бы пистолет был заряжен, пуля пробила бы пол.
     
Он сорвал трубку с аппарата.
     
— Вы что, не можете ни на минуту оставить меня в покое? — заорал он раздраженно.
     
В ответ раздался тихий голос, который сразу унял эту ярость. Это был голос мистера Гонта, пролившийся на измученную душу Китона исцеляющим бальзамом.
     
— Как вам моя игрушка, мистер Китон?
     
— Изумительно! Все сработало! — произнес Китон голосом триумфатора. На секунду он даже забыл, что задумал убийство и самоубийство. — Я собрал урожай с каждого забега.
     
— Замечательно, — сказал мистер Гонт.
     
Лицо Китона вновь омрачилось. Он заговорил почти шепотом:
     
— Вчера… когда я вернулся домой… — Он вдруг понял, что не может продолжать. А еще через секунду понял, к своему несказанному удивлению и еще большему удовольствию, что этого и не нужно.
     
— Вы обнаружили, что они побывали у вас дома? — спросил мистер Гонт.
     
— Да! Да! Как вы дога…
     
— В этом городе они повсюду, — сказал мистер Гонт. — Я уже говорил вам об этом в прошлый раз.
     
— Да! И… — Китон внезапно осекся, скривившись в предчувствии опасности. — Они могли подключиться к этой линии, вы понимаете, мистер Гонт?! Они нас могут прослушивать прямо сейчас!
     
Мистер Гонт был спокоен.
     
— Да, могут. Но не подслушивают. Пожалуйста, не считайте меня настолько наивным, мистер Китон. Я встречался с ними и раньше. Не раз.
     
— Я вам верю. — Китон понял, что дикая радость, которую приносила ему «Выигрышная ставка», просто ничто по сравнению с этим: после стольких лет темноты и борьбы в одиночку вдруг обнаружить единомышленника.
     
— У меня к линии подключено одно небольшое устройство. — Мистер Гонт перешел на свой обычный спокойный и вкрадчивый тон. — Если линия прослушивается, загорается индикатор. Я как раз смотрю на него, и он темный. Темный, как многие сердца в этом городе.
     
— Вы уже знаете? — Голос у Дэнфорда Китона дрожал и срывался. Он чуть не расплакался.
     
— Да. Я позвонил как раз для того, чтобы вы не пороли горячку, мистер Китон. — Какой мягкий, баюкающий голос. Под звуки этого голоса Китон поплыл, как детский шарик, наполненный гелием. — Это слишком облегчило бы им задачу, мистер Китон. Вы хоть раз представляли себе, что будет, если вы умрете?
     
— Нет, — промямлил Китон. Он смотрел в окно. Его глаза были остекленелыми и пустыми.
     
— Да они праздник устроят, — тихо, но убедительно произнес мистер Гонт. — Насосутся ликера в офисе шерифа Пангборна! А потом все поедут на кладбище и будут дружно мочиться на вашу могилу!
     
— Шериф Пангборн? — неуверенно переспросил Китон.
     
— А вы что, всерьез думаете, что этот квелый Риджвик стал бы вести себя так без соответствующих приказов от начальства?
     
— Нет, конечно, нет. — Теперь все прояснялось. Они. Это всегда были они. Громыхающее темное облако, что окружает тебя со всех сторон. Ты пытаешься схватить это облако, разжимаешь кулаки, а там — ничего. Теперь до него начало доходить, что у них были лица и имена. И что они уязвимы. И это принесло ему ни с чем не сравнимую радость.
     
— Пангборн, Фуллертон, Сэмюэлс, дура Уильямс, да ваша собственная жена… но я подозреваю, мистер Китон, и подозреваю с достаточными основаниями, что верховодит у них Алан Пангборн. Если это действительно так, он будет даже рад, если вы убьете одного или двоих из его подчиненных и тем самым дадите ему возможность убрать вас с дороги. Вообще-то есть у меня подозрение, что он как раз к этому и стремится в последнее время. Но вы не дадите себя одурачить, правда, мистер Китон?
     
— Неееет! — яростно прошипел Китон. — Что я должен делать?
     
— Сегодня — ничего. Займитесь обычными делами. Если хотите, поезжайте на скачки, получите удовольствие от своей покупки. Если они увидят, что вы ведете себя как обычно, это выбьет их из равновесия. Мы посеем смятение и неуверенность в стане врага.
     
— Смятение и неуверенность, — медленно, смакуя каждый слог, повторил Китон.
     
— Да. Я кое-что запланировал и, когда придет время, обязательно дам вам знать.
     
— Обещаете?
     
— Разумеется, мистер Китон. Вы для меня очень важны. На самом деле я даже могу сказать, что без вас мне не обойтись.
     
Мистер Гонт повесил трубку. Китон убрал пистолет и набор для чистки оружия. Потом он поднялся наверх, запихал свою пропитанную потом одежду в корзину для грязного белья, принял душ и оделся. Когда он спустился вниз, Миртл сперва отпрянула от него, но Китон мило заговорил с ней и поцеловал в щечку. Миртл расслабилась. Какой бы у мужа ни был кризис, кажется, он прошел.
    
    
     
      
3
     
     
Эверетт Франкель, большой рыжий мужик, выглядел настоящим стопроцентным ирландцем… что, впрочем, и неудивительно, потому что он и был настоящим ирландцем по линии матери. Он работал медбратом у Рэя Ван Аллена уже четыре года — с тех пор как списался с флота. В это утро он пришел на работу в четверть восьмого, и Нэнси Ремидж, старшая сестра, попросила его съездить на ферму Бургмайеров. У Эллен Бургмайер ночью было что-то вроде эпилептического припадка, сказала она. Если диагноз Эверетта подтвердит, что это действительно был припадок, ее нужно будет привезти в город, чтобы доктор, который скоро появится, осмотрел ее и решил, надо ли ей ложиться в больницу на обследование.
     
Обычно Эверетт не обрадовался бы такому поручению — сразу с места в карьер тащиться на домашний вызов, особенно так далеко от города, — но таким жарким утром поездка за город была в самый раз.
     
К тому же у него с собой была трубка.
     
Забравшись в свой «плимут», он сразу полез в бардачок и достал ее.
     
Это была пенковая трубка с широкой и глубокой чашей. Мастер, ее вырезавший, знал свое дело: птицы, цветы и лоза обвивали чашу в орнаменте, который, казалось, менялся в зависимости от угла зрения. Эверетт оставлял трубку в бардачке вовсе не потому, что курение в помещении поликлиники было строжайшим образом запрещено; ему просто не хотелось, чтобы другие люди (и особенно любопытная кошка вроде Нэнси Ремидж) рассматривали его трубку. Сначала они захотят узнать, где он ее раздобыл. Потом — сколько заплатил.
     
И наверняка найдутся такие, которые захотят ее заполучить.
     
Эверетт зажал мундштук губами, в который раз удивляясь, как идеально он сидит у него во рту — на своем месте. Он сдвинул зеркальце заднего вида, чтобы в него посмотреться, и полностью одобрил увиденное. Ему казалось, что трубка делает его старше, мудрее и интереснее. И сейчас, когда трубка торчала, чуть свешиваясь вправо, он действительно чувствовал себя старше, мудрее и интереснее.
     
Он поехал по Главной улице, намереваясь пересечь Оловянный мост, отделяющий город от пригорода, и притормозил напротив «Нужных вещей». Зеленый навес притягивал его, как наживка. Ему вдруг показалось, что это очень важно — просто необходимо — остановиться.
     
Он свернул на обочину, вылез из машины, но вспомнил, что в зубах у него по-прежнему зажата трубка. Он вынул ее (с легким сожалением) и снова запер в бардачке. В этот раз он почти дошел до навеса, а потом вернулся к машине и запер все четыре дверцы. С такой чудной трубкой лучше не рисковать. Ее кто угодно может спереть. Кто угодно.
     
Эверетт подошел к магазину и остановился, разочарованный. На окне висела табличка:
     
      
КОЛУМБОВ ДЕНЬ
      
ЗАКРЫТО
     
     
Эверетт уже собрался идти к машине, но тут дверь отворилась. На пороге стоял мистер Гонт, который смотрелся весьма шикарно в своем желто-коричневом пиджаке с заплатками на локтях и угольно-серых брюках.
     
— Заходите, мистер Франкель, — сказал он. — Рад вас видеть.
     
— Я вообще-то ехал из города — по делам… и я подумал, может, остановиться и сказать вам еще раз, как мне нравится эта трубка. Я всегда хотел иметь такую.
     
Сияющий мистер Гонт ответил:
     
— Я знаю.
     
— Но я вижу, вы закрыты, так что не буду вас беспокоить…
     
— Для моих любимых покупателей магазин никогда не закрывается, мистер Франкель, а вас я тоже включил в этот список. Проходите. — Мистер Гонт протянул руку.
     
Эверетт отпрянул. Лиланд Гонт рассмеялся и отошел в сторону, пропуская юного медбрата внутрь.
     
— Я правда не могу остаться… — начал было Эверетт, но почувствовал, что ноги сами несут его в полумрак магазина, как будто они лучше знают, что делать.
     
— Конечно, — сказал мистер Гонт. — Целитель должен являться вовремя, разрывая оковы болезни, стягивающие тело, и… — его улыбка стала еще лучезарнее, — …изгоняя бесов, отягчающих дух. Я прав?
     
— Наверное, — сказал Эверетт. Когда мистер Гонт закрыл дверь, он почувствовал легкий укол беспокойства. Оставалось надеяться, что с трубкой все будет в порядке. А то иногда ведь машины взламывают. Прямо средь бела дня.
     
— С трубкой ничего не случится, — утешил его мистер Гонт. Он извлек из внутреннего кармана простой конверт, на котором было написано: Моей единственной любви. — Вы помните, что вы мне обещали? Устроить небольшой розыгрыш, доктор Франкель?
     
— Я не док…
     
Мистер Гонт так грозно нахмурил брови, что Эверетт невольно отпрянул, прикусив язык.
     
— Вы помните или нет? — резко спросил мистер Гонт. — Вам лучше поторопиться с ответом, потому что я уже не настолько уверен касательно трубки, как секунду назад.
     
— Помню! — встревоженно сказал Эверетт. — Салли Рэтклифф! Логопед!
     
Грозовая туча посреди лба мистера Гонта более или менее рассеялась. Эверетт Франкель тоже слегка расслабился.
     
— Правильно. И сейчас наступил этот самый момент, доктор. Держите.
     
Он протянул конверт. Эверетт взял его, тщательно избегая прикасаться к руке мистера Гонта.
     
— Сегодня в школе выходной, но юная мисс Рэтклифф сидит в учительской, заполняет журналы, — сказал мистер Гонт. — Я понимаю, что это немного не по пути к ферме Бургмайеров…
     
— Откуда вам все известно? — поразился Эверетт.
     
Мистер Гонт нетерпеливо отмахнулся.
     
— …но на обратном пути вам ничто не мешает туда заехать.
     
— А как…
     
— А поскольку ко всем посторонним в школе, даже когда там нет учеников, относятся подозрительно, вы объясните свое появление необходимостью навестить местную медсестру. Так?
     
— Если она там, то, наверное, так, — сказал Эверетт. — На самом деле мне действительно надо туда заглянуть, потому что…
     
— Вы не забрали записи о вакцинации, — закончил за него мистер Гонт. — Вот и чудненько. На самом деле ее там не будет, но вы же не можете знать заранее? Просто постучитесь в медпункт и уйдете. Но по пути… не важно, туда или обратно… я попрошу вас подложить этот конверт в машину, которую мисс Рэтклифф одолжила у своего молодого человека. Положите его под сиденье водителя… но так, чтобы один уголок торчал наружу.
     
Эверетт прекрасно знал, кто этот «молодой человек мисс Рэтклифф»: учитель физкультуры у старших классов. Имея право выбора, он предпочел бы подшутить над самим Лестером Праттом, а не над его невестой. Пратт был накачанным молодым баптистом, из тех, что ходят в синих спортивных костюмах с белыми лампасами на штанах. Люди его типа выделяют через поры не только пот, но и Иисуса, причем в равных (и немалых) количествах. Эверетту он не нравился. Иногда он гадал, переспал уже Лестер с Салли или нет — вот уж рыбка что надо. Он был уверен, что ответ скорее всего отрицательный. А еще он думал, что, когда Лестер слишком уж распаляется во время всяких там обжиманцев на крыльце дома, Салли скорее всего заставляет его делать приседания или бегать вокруг дома, чтобы он слегка поостыл.
     
— Салли опять ездит на праттмобиле?
     
— Да, — сказал мистер Гонт. — Вы уже закончили упражняться в остроумии, доктор Франкель?
     
— Ну, вроде, — смутился тот. На самом деле он испытал чувство глубочайшего облегчения. С самого начала его несколько тревожила эта «шутка», на которую он согласился. Теперь он понял, что напрасно беспокоился. Мистер Гонт не заставил его подложить хлопушку ей в обувь или налить слабительного в шоколадное молоко… А от конверта много ли вреда?
     
Мистер Гонт вновь улыбнулся своей сияющей улыбкой.
     
— Вот и хорошо, — сказал он. Он шагнул к Эверетту, который не на шутку перепугался — подумал, что мистер Гонт собирается пожать ему руку или даже обнять его.
     
Эверетт поспешно попятился. Мистер Гонт, в свою очередь, обошел его, подошел к входной двери и широко ее распахнул.
     
— Наслаждайтесь своей трубкой, — сказал он. — Я вам не говорил, что когда-то она принадлежала сэру Артуру Конан Дойлю, создателю великого Шерлока Холмса?
     
— Нет! — вырвалось у Эверетта Франкеля.
     
— Конечно же, не говорил, — сказал мистер Гонт, улыбаясь. — Ведь это было бы неправдой… А я никогда не лгу, когда речь идет о бизнесе, доктор Франкель. И не забудьте вашего маленького обязательства.
     
— Не забуду.
     
— Тогда доброго вам дня.
     
— Вам того ж…
     
Но говорить было уже не с кем. Дверь с опущенной шторой закрылась за его спиной.
     
Пару секунд Эверетт просто стоял, тупо таращась на дверь, потом медленно побрел в сторону своего «плимута». Если бы кому-нибудь вздумалось заставить его написать отчет о только что завершившемся разговоре — что он говорил мистеру Гонту и что мистер Гонт говорил ему, — то результат вышел бы плачевный, потому что Эверетт почти ничего не запомнил. Он чувствовал себя как человек, которому вкатили разумную дозу легкого наркотического обезболивающего.
     
Первое, что он сделал, уже сидя снова за рулем, — открыл бардачок, положил туда конверт с надписью «Моей единственной любви» и достал трубку. Единственное, что он запомнил, — как мистер Гонт поддразнил его, сказав, что это была трубка великого Конан Дойля. Он ведь почти поверил. Глупость какая! Стоит лишь взять эту вещицу в зубы и сжать мундштук, чтобы это понять. Настоящим владельцем этой трубки был Герман Геринг.
     
Эверетт Франкель завел машину и медленно выехал из города. Пока он ехал к бургмайеровской ферме, ему пришлось всего дважды сворачивать на обочину. Чтобы убедиться, насколько ему идет эта трубка.
    
    
     
      
4
     
     
Альберт Гендрон держал стоматологическую клинику в Касл-билдинг, уродливом кирпичном образовании, расположенном напротив здания муниципалитета и приземистой бетонной кубышки, где размещалось окружное Управление по водоснабжению. Касл-билдинг отбрасывало свою тень на реку Касл и на Оловянный мост аж с 1924 года; в нем нашли пристанище три из пяти адвокатов округа, окулист, лор, пара независимых агентов по недвижимости, консультант по кредитованию, контора «Горячий звонок» и багетная мастерская. Полдюжины остальных офисов в данный момент пустовали.
     
Альберт, который был стойким приверженцем и прихожанином Богоматери Тихих Вод еще со времен старого отца О’Нила, уже начал сдавать; его волосы, когда-то черные, теперь превратились в пепельные, его широкие плечи согнулись, но он по-прежнему оставался мужчиной невероятных размеров: шести футов семи дюймов роста, двухсот восьмидесяти фунтов веса. Он был самым крупным человеком в городе, если не во всем округе.
     
Он медленно поднимался по узкой лестнице на четвертый, самый верхний этаж, останавливаясь между пролетами для того, чтобы перевести дух и прислушаться к сердечным шумам, которые, как говорит доктор Ван Аллен, у него таки есть. На середине последнего пролета он увидел лист бумаги, прилепленный к матовому стеклу двери его офиса, на котором было написано: АЛЬБЕРТУ ГЕНДРОНУ, ДОКТОРУ СТОМАТОЛОГИИ.
     
Он сумел разглядеть обращение, несмотря на то что до двери оставалось еще пять ступенек, и его сердце забилось сильнее, наплевав на шумы и на все остальное. И вовсе не напряжение заставило поршни в его двигателе двигаться быстрее — это была ярость.
     
СЛУШАЙ ТЫ, ЖИВОГЛОТ ВОНЮЧИЙ! — было написано в самом верху листка ярко-красным маркером. Альберт сорвал листок с двери и быстро его прочел. Читая, он дышал носом — шумно и мощно, как паровоз. Сейчас он был похож на разъяренного быка.
     
      
СЛУШАЙ ТЫ, ЖИВОГЛОТ ВОНЮЧИЙ!
      
Мы пытались вас урезонить — «Имеющий уши да услышит», — но это не помогло. ВЫ ИДЕТЕ ПО ПУТИ ПРОКЛЯТИЯ И ПО ДЕЛАМ ВАШИМ СУДИМЫ БУДЕТЕ. Мы терпели ваше папское идолопоклонство и даже ваше распутное служение Вавилонской Блуднице. Но вы зашли слишком далеко. В КАСЛ-РОКЕ НЕ БУДЕТ НИКАКИХ ДИАВОЛЬСКИХ ИГРИЩ В КОСТИ!
      
Настоящие христиане этой осенью чувствуют в Касл-Роке запах СЕРЫ и ПЛАМЕНИ АДСКОГО. Вы этого не чуете, потому что носы ваши забиты вашими же грехами и разложением духовным. УСЛЫШЬТЕ НАШЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ И ВНЕМЛИТЕ ЕМУ: ОСТАВЬТЕ ВАШ ПЛАН ПРЕВРАТИТЬ СЕЙ ГРАД В ПРИТОН ВОРОВ И ИГРОКОВ, ИЛИ ВЫ ПОЧУЕТЕ ПЛАМЯ АДСКОЕ!
      
ВЫ ПОЧУЕТЕ СЕРУ!
      
«Да обратятся нечестивые в ад, все народы, забывающие Бога». Пс. 9:18
      
УСЛЫШЬТЕ И ВНЕМЛИТЕ, ИНАЧЕ ПЛАЧ ВАШ И КРИК СИЛЬНЫ БУДУТ ВЕЛЬМИ.
      БАПТИСТЫ КАСЛ-РОКА,
      КОТОРЫМ НЕ ВСЕ РАВНО.
     
     
— Дерьмо на палочке, — произнес Альберт, смяв записку в ладони величиной с лопату. — Эти притыренные баптистские продавцы обуви в итоге и вправду сбрендили.
     
Открыв свой офис, он первым делом позвонил отцу Джону и сказал ему, что обстановка в связи с «Ночью в казино» накаляется.
     
— Не волнуйся, Альберт, — спокойно сказал отец Брайхем. — Если этот идиот полезет в драку, он узнает, что мы, хе-хе, живоглоты, умеем дать сдачи… я прав?
     
— Ты прав, отче, — сказал Альберт. Он все еще держал в руке смятую бумаженцию. Теперь он посмотрел на нее с неприятной улыбкой, выглядывавшей из-под его моржовых усов. — Ты прав.
    
    
     
      
5
     
     
В четверть одиннадцатого на цифровом табло, вывешенном перед банком, высветились цифры, говорящие, что температура в Касл-Роке поднялась до семидесяти семи градусов.[21] На дальнем конце Оловянного моста не по сезону жаркое солнце породило яркий блик, дневную звезду в том месте, где шоссе № 117 выходило из-за горизонта. Алан Пангборн сидел в своем офисе, готовил отчеты по делу Кобб — Ержик и не видел этого отражения от стекла и металла. Да если бы и увидел, его бы вряд ли это заинтересовало — в конце концов это была всего лишь машина. Так или иначе, немилосердно яркий отблеск хрома и стекла, приближавшийся к мосту на скорости миль семьдесят в час, ознаменовал собой начало значительной вехи в судьбе Алана Пангборна… и всего города тоже.
     
В витрине «Нужных вещей» табличка с надписью:
     
      
КОЛУМБОВ ДЕНЬ
      
ЗАКРЫТО
     
     
сменилась табличкой
     
      
ТРЕБУЕТСЯ ПОМОЩНИК
     
    
    
     
      
6
     
     
Приблизившись к зоне, где максимальная скорость была двадцать пять миль, машина делала все пятьдесят. Она переехала мост. Автомобиль был такой, что ребята из старших классов все поголовно умерли бы от зависти: ярко-зеленый «додж челленджер» с настолько сильнофорсированной задней подвеской, что машина чуть ли не пахала носом землю. Через тонированные стекла можно было разглядеть раму безопасности, проходящую по крыше между передними и задними сиденьями. Задняя часть машины была похоронена под наклейками: HEARST, FUELLY, FRAM, QUKER STATE, GOODYEAR WIDE OVALS, RAM CHARGER.[22] Хромированные дюзы выхлопов не переставали бубнить, питаемые девяносто шестым бензином, который продавался только на шоссе Оксфорд-Плейнс, у самого Портленда.
     
На перекрестке Главной и Лорель машина тормознула и с визгом свернула на пустое парковочное место перед парикмахерской. Клиентов в этот момент там не было; Билл Фуллертон и Генри Гендрон, второй парикмахер, сидели в креслах для посетителей под старыми рекламными плакатами «Бриогеля» и «Волшебного орехового масла». Они поделили между собой утреннюю газету. Когда водитель подъехавшей машины надавил на педаль газа, заставив выхлопную трубу закашляться дымом, оба брадобрея подняли головы.
     
— Машина смерти как она есть, на мой скромный взгляд, — сказал Генри.
     
Билл согласно кивнул и ущипнул себя за нижнюю губу.
     
— Ага.
     
Они выжидающе наблюдали, как водитель выключил зажигание и открыл дверцу. Из темных внутренностей «челленджера» появилась нога, обутая в высокий потертый армейский ботинок. За ботинком начиналась черная и тоже весьма потрепанная джинса. Спустя мгновение водитель вылез наружу, снял темные очки, повесил их на ворот рубашки и лениво огляделся по сторонам.
     
— Ого, — сказал Генри. — Похоже, нам выпала плохая карта.
     
Билл Фуллертон оторвался от спортивного раздела газеты, и у него слегка отвисла челюсть.
     
— Туз Мерилл, — сказал он. — Чтоб мне провалиться.
     
— Какого черта он тут делает? — раздраженно спросил Генри. — Я думал, что он в Микеник-Фоллс, живет там по-ихнему.
     
— Хрен его знает, — сказал Билл и снова оттянул нижнюю губу. — Ты глянь на него! Серый, как крыса, и, наверное, в два раза злее. Сколько ему лет, Генри?
     
Генри пожал плечами:
     
— Больше сорока и меньше пятидесяти, точно не знаю. Да кому какая разница? Добра от него не жди.
     
Как бы услышав его, Туз повернулся лицом к витрине и медленно и насмешливо помахал им рукой. Двое парикмахеров недовольно зафыркали и что-то забубнили, как две старые девы, до которых дошло, что тонкий оценивающий свист, исходящий из бильярдной, предназначался именно им, а не кому-то другому. Туз засунул руки в карманы джинсов и вразвалку пошел по улице — человек, обладающий всем временем мира и всей крутизной обозримой вселенной.
     
— Как думаешь, может, стоит позвонить шерифу Пангборну? — спросил Генри.
     
Билл Фуллертон еще раз оттянул нижнюю губу.
     
— А оно тебе надо? Он и сам скоро узнает, что Туз вернулся в город.
     
Они молча смотрели вслед Тузу, пока тот не скрылся из виду.
    
    
     
      
7
     
     
Наблюдая, как Туз прогуливается по тротуару, никто никогда бы не догадался, что у этого человека отчаянная проблема. Та же проблема, что и у Бастера Китона, только еще покруче: Туз задолжал кое-кому нехилую кучу денег. Если быть точным, больше восьмидесяти тысяч. Но худшее, что могли сделать кредиторы Бастера, — это посадить его за решетку. А вот если Туз не вернет деньги, причем очень скоро, скажем так, к первому ноября, его кредиторы уложат его в землю.
     
Мальчишки, которых Туз Мерилл когда-то терроризировал — ребята вроде Терри Дачампа, Криса Чамберса и Верна Тессио, — узнали бы его с первого взгляда, несмотря на седеющие волосы. В те годы, когда Туз работал на местной текстильной фабрике (закрывшейся пять лет назад), все было еще не так плохо. Тогда его хобби было пиво и мелкие кражи. Из-за первого он прилично набрал вес, а из-за второго удостоился пристального внимания старого шерифа Джорджа Баннермана. Потом Туз открыл для себя кокаин.
     
Он ушел с фабрики. Сбросил пятьдесят фунтов, сидя на больших — очень больших — дозах, и в итоге совершил ограбление первой степени. Его финансовая ситуация начала колебаться вверх-вниз с гигантской амплитудой, с которой знакомы лишь оптовые маклеры на бирже и кокаиновые дилеры. Он мог начать месяц на полном голяке, а закончить его с суммой в пятьдесят — шестьдесят тысяч долларов, зарытой где-нибудь под корнями засохшей яблони за его домом в Кранберри-Боуг. Сегодня он мог шикарно отобедать в дорогом французском ресторане у «Мориса», а завтра — давиться макаронами и высохшим сыром у себя в трейлере. Все зависело от рынка и снабжения, потому что Туз, как и большинство продавцов кокаина, был одновременно своим самым любимым и преданным покупателем.
     
Где-то через год после того, как новый Туз — длинный, тощий, сутулый, уже седеющий — наконец перерос свои комплексы, от которых избавлялся с тех пор, как расстался с системой среднего образования, он встретил двух парней из Коннектикута, которые торговали оружием и взрывчаткой. Туз сразу их заприметил. Как и он сам, братья Корсон были своими самыми любимыми и преданными клиентами. Они предложили Тузу быть их эксклюзивным представителем в центральном Мэне, и он с благодарностью принял это предложение. Это решение было не более деловым, чем решение торговать кокаином. Если в этом мире и было что-то, что Туз любил больше автомобилей и марафета, то это было оружие.
     
Как-то раз во время очередного финансового кризиса он решил повидать своего дядюшку, которому была должна половина города и который, по слухам, как сыр в масле катался. Туз не видел причины, почему бы дядюшка отказался дать ему заем; он был молод (ну… сорок восемь… относительно молод), у него были какие-то перспективы, и к тому же он — кровный родственник.
     
Его дядя, однако, имел совершенно другой взгляд на вещи.
     
— He-a, — сказал Реджинальд Марион Мерилл по прозвищу Папаша. — Я знаю, откуда ты берешь деньги… когда они у тебя есть. С этой белой дряни.
     
— Ой, дядя Реджинальд…
     
— Не перебивай меня… У тебя даже сейчас нос в этом дерьме. Очень неосторожно. Идиоты, которые продают это дерьмо и сами же употребляют, всегда становятся неосторожными. А неосторожные люди оказываются в Шенке.[23] И то если очень повезет. А если не повезет, удобряют собой кусок болота длиной шесть футов и глубиной три фута. Я не могу собирать деньги с людей, которые умерли или мотают срок. И тебе я не дам взаймы даже капельки пота со своей грязной задницы — вот что я хотел сказать.
     
Это недоразумение случилось почти сразу после того, как Алан Пангборн вступил в должность шерифа округа Касл. И свое первое крупное дело Алан раскрыл, прилично удивив Туза и его двух друзей, пытавшихся взломать сейф в офисе Генри Бофорта в «Подвыпившем тигре». Дело было простым, как в книжке по криминалистике, и Туз загремел в Шоушенк — не прошло и четырех месяцев после предупреждения, данного ему дядей.
     
Он вышел весной 1989 года и переехал в Микеник-Фоллс. Начал работать; Шоссе Оксфорд-Плейнс принимало участие в программе по трудоустройству условно-досрочно освобожденных, и Джон Мерилл по прозвищу Туз получил место гаражного механика на полставки.
     
Вокруг болталось множество его старых друзей, не говоря уже о старых клиентах, и вскоре Туз опять начал крутить дела и страдать носовыми кровотечениями.
     
Он работал в Шоссе до официального окончания срока и ушел в тот же день. Ему позвонили от Летучих Братьев Корсон из Дэнбери, Коннектикут, и вскоре он вовсю торговал огнестрельным оружием, не забывая и о боливийской веселящей пудре.
     
Поначалу все вроде бы шло хорошо; незаметно для себя самого он перешел с пистолетов, ружей и самозарядных винтовок на автоматическое и полуавтоматическое оружие. Обвал наступил в июне, когда он продал ракету класса «земля-куда-нибудь» морячку с южноамериканским акцентом. Морячок поставил ящик на пол и заплатил Тузу семнадцать тысяч долларов свежими стодолларовыми купюрами с неповторяющимися номерами.
     
— А что вы с ней будете делать? — с некоторым удивлением полюбопытствовал Туз.
     
— Все, что пожэлаэте, сэньор, — без улыбки ответил моряк.
     
А в июле все и случилось. Туз до сих пор так и не понял, как такое могло случиться. Он жалел лишь об одном: что связался с братьями Корсон, с их оружием и с их порошком. Правда, было уже поздно лить слезы раскаяния. Он взялся за доставку двух фунтов колумбийского порошка от одного поставщика из Портленда; сделку финансировали Майк и Дэйв Корсоны. Они вложили в нее около восьмидесяти пяти штук. Порошок стоил раза в два дороже того, что за него просили: настоящий проверенный термояд. Туз понимал, что восемьдесят пять кило гринов — не совсем та сумма, к которой он привык, но чувствовал себя достаточно уверенно. В те дни Туз Мерилл жил под девизом «Нет проблем!». С тех пор все изменилось. Сильно изменилось.
     
Изменения наступили в ту самую секунду, когда Дэйв Корсон позвонил из Дэнбери, Коннектикут, и спросил Туза, соображает ли тот, что делает, пытаясь выдать пищевую соду за кокаин. Парень из Портленда, видимо, надул Туза, и, когда Дэйв это понял, его голос утратил дружеские нотки. Он стал очень даже недружественным.
     
Туз мог смыться. Вместо этого он собрал все свое мужество — которое не следовало недооценивать, несмотря на его уже немолодой возраст, — и пошел на встречу с братьями Корсон. Он объяснил им свою точку зрения. Объяснение происходило в «додже»-микроавтобусе с ковром от стены до стены, водяной кроватью с подогревом и зеркальным потолком. Он говорил очень убедительно. Ему пришлось говорить очень убедительно, потому что микроавтобус был припаркован на обочине старой грунтовой дороги в нескольких милях от Дэнбери, за рулем сидел негр по кличке Тимми Каланча, а Летучие Братья, Майк и Дэйв, сидели по обе стороны от Туза с заряженными пистолетами.
     
Во время этой беседы Туз поймал себя на том, что вспоминает разговор с дядей перед ограблением «Подвыпившего тигра». Неосторожные люди оказываются в Шенке. И то если очень повезет. А если не повезет, удобряют собой кусок болота длиной шесть футов и глубиной три фута. Ну что ж, с первой половиной Папаша попал в точку, и теперь Туз собирался предпринять все возможное, чтобы избежать второй части. В болоте не бывает амнистий и досрочного освобождения.
     
Он говорил весьма убедительно. И в какой-то момент он сказал два волшебных слова: Даки Морин.
     
— Что ты там нес про Даки? — вскинулся Майк Корсон, выпучив свои налитые кровью глаза. — Ты уверен, что это был он?
     
— Конечно, уверен, — ответил Туз. — А что?
     
Летучие Братья Корсон переглянулись и вдруг заржали. Туз не понимал причины этого смеха, но все равно был доволен. Хороший знак.
     
— А как он выглядел? — спросил Дэйв Корсон.
     
— Высокий такой, хотя и пониже этого. — Туз ткнул пальцем в сторону водителя, болтавшего головой в такт музыке, слышной только ему. — Но все равно высокий. Он канук, индеец. Мой говорить вот так. Есть маленький золотой сережка.
     
— Да, это старый Даффи Дак, — согласился Майк Корсон.
     
— Удивительно, как его никто не пришиб до сих пор, — добавил Дэйв Корсон. Он взглянул на брата, и оба покачали головами в удивленном согласии.
     
— Я думал, что он в порядке, — сказал Туз. — Даки всегда был на уровне.
     
— Ты же вроде тогда на курорте был? — спросил Майк Корсон.
     
— Небольшой отпуск в отеле «За решеткой», — добавил Дэйв Корсон.
     
— Ты, похоже, как раз сидел, когда Дакмен изменил почерк, — объяснил Майк. — Вот с тех пор он и скатился.
     
— В последнее время у Даки появился один небольшой трюк, — продолжил Дэйв. — Слышал про ловлю «на живца», Туз?
     
Туз на секунду задумался и покачал головой.