1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
   
— Пока не устроишься поудобнее, и мысли в голову не идут.
   
— Я уж давно твоего голоса не слышал, — сказал Том. — Все думаешь?
   
— Да, все думаю.
   
Том снял кепку — грязную теперь, затасканную, с перегнутым пополам козырьком, отвернул кожу внутри и вложил туда новую прокладку из газетной бумаги.
   
— Села от пота, на голову не лезет, — сказал он и посмотрел на шевелившиеся босые пальцы Кэйси. — Может, ты оторвешься на минутку от своих мыслей? Послушаешь, что я скажу?
   
Кэйси повернул к нему голову на длинной, как стебель, шее.
   
— Я все время слушаю. Потому и задумываюсь. Сначала слушаю, что люди говорят, а потом начинаю понимать, что они чувствуют. Я их все время слышу, я их чувствую; люди бьют крыльями, точно птицы, залетевшие на чердак. Кончится тем, что поломают они себе крылья о пыльные стекла, а на волю так и не вырвутся.
   
Том долго смотрел на него широко открытыми глазами, потом отвернулся и взглянул на серую палатку шагах в двадцати от них. На ее оттяжках были развешаны выстиранные комбинезоны, рубашки и платья. Он тихо сказал:
   
— Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. А ты уж сам все видишь.
   
— Вижу, — подтвердил Кэйси. — Таких, как мы, целая армия, а узды на нее нет. — Он опустил голову и медленно провел рукой по лбу и по волосам. — Я везде это видел. Везде, где мы ни останавливались. Люди изголодались, дорвутся до мяса, а сытости не чувствуют. А когда вконец изголодаются, так что сил нет терпеть, тогда просят меня помолиться. И иногда я молился. — Он обнял колени руками и подтянул ноги повыше. — Я раньше думал, что молитва помогает. Прочтешь молитву — и все горести налипнут на нее, как мухи на клейкую бумагу. Молитва улетит и все унесет с собой. А сейчас так не бывает.
   
Том сказал:
   
— Молитва мяса никогда не давала. Для этого свинья требуется.
   
— Да, — сказал Кэйси. — И господь бог жалованья тоже никому не платит. Люди хотят жить по-людски, хотят растить детей. На старости лет всем хочется посидеть на крылечке и посмотреть, как заходит солнце. А молодым — потанцевать, попеть и слюбиться друг с дружкой. Есть, выпить кое-когда, трудиться — это всем хочется. Задать такую работу мускулам, чтобы все тело разломило от усталости. А черт! Что это я разболтался.
   
— Кто тебя знает, — сказал Том. — Болтай — слушать приятно. Но когда же ты бросишь свои думы? Надо ведь и за работу приниматься. Всем надо. Деньги на исходе. Отец отдал пять долларов, чтобы над бабкиной могилой прибили дощечку с надписью. Денег осталось самая малость.
   
Поджарый рыжий пес выбежал из-за палатки, вынюхивая что-то на земле. Он держался с опаской, готовясь в любую минуту удрать. Подбежав почти вплотную к Тому и проповеднику, он вдруг учуял их, поднял голову, отскочил и бросился наутек с поджатым хвостом. Кэйси проводил его глазами и сказал со вздохом:
   
— Никому я добра не приношу. Ни себе, ни другим. Может, мне лучше уйти? Ем ваш хлеб, занимаю место. А взамен ничего не даю. Может, найду где-нибудь постоянную работу, тогда выплачу вам хоть часть своего долга.
   
Том открыл рот и постучал по зубам сухим прутиком. Глаза его смотрели на лагерь — на серые палатки и лачуги из жести и картона.
   
— Хорошо бы сейчас табаку раздобыть, — сказал он. — Я век не курил. В Мак-Алестере мы без курева не сидели. Меня иной раз назад туда тянет. — Он снова постучал прутиком по зубам и вдруг повернулся к проповеднику. — Ты в тюрьме никогда не сидел?
   
— Нет, — сказал Кэйси, — не приходилось.
   
— Ты подожди уходить, — сказал Том. — Повремени немного.
   
— Чем раньше начну искать работу, тем скорее найду.
   
Том посмотрел на него полузакрытыми глазами, потом снова надел кепку.
   
— Слушай, — сказал он, — проповедники любят расписывать насчет млека и меда, а здесь этим не пахнет. Здесь нехорошие дела делаются. Местные боятся тех, кто сюда понаехал, и натравливают на нас полицию, в расчете, что мы повернем назад.
   
— Да, — сказал Кэйси. — Я знаю. А почему ты спрашиваешь про тюрьму?
   
Том медленно заговорил:
   
— Когда сидишь в тюрьме… как-то заранее все угадываешь. Там говорить много не разрешается. С одним, с двумя — можно, а соберется больше — разгоняют. Вот и становишься таким, что заранее все чуешь. Если готовится что-нибудь… ну, скажем, озвереет твой сосед, стукнет надзирателя щеткой по голове… ты заранее чувствуешь, что так будет. Побег или бунт… тебя об этом предупреждать не надо. Ты сам чуешь. Сам угадываешь.
   
— Ну и что?
   
— Побудь здесь, — сказал Том. — Побудь хоть до завтра. Тут что-то готовится. Я поговорил с одним… Виляет, хитрит, да, пожалуй, хватил через край. Настоящий шакал — тихоня, все время начеку, слова лишнего не скажет… а мне чудится, недаром курица клохчет.
   
Кэйси посмотрел на него, хотел было спросить что-то и, раздумав, плотно сжал губы. Он медленно посучил босыми пальцами, потом разнял руки и вытянул вперед правую ногу так, чтобы видеть ее.
   
— Ладно, — сказал он. — Я подожду уходить.
   
Том сказал:
   
— Когда люди — хорошие смирные люди — не понимают, что делается вокруг… это значит, надо чего-то ждать. Так просто не обойдется.
   
— Я останусь, — сказал Кэйси.
   
— А завтра поедем искать работу.
   
— Ладно, — сказал Кэйси и посучил пальцами, сосредоточенно глядя на них. Том прилег, опершись на локоть, и закрыл глаза. Он слышал доносившиеся из палатки неясные голоса Розы Сарона и Конни.
   
Под брезентом была густая тень, и светлые треугольники с обеих сторон выступали резко и четко. Роза Сарона лежала на матраце, а Конни сидел рядом с ней на корточках.
   
— Надо бы помочь матери, — сказала Роза Сарона. — Да стоит только мне шевельнуться, сейчас же рвота.
   
Взгляд у Конни был хмурый.
   
— Если бы знать заранее, что все так будет, я бы не поехал. Выучился бы дома на тракториста, получал бы три доллара в день. На три доллара можно жить в свое удовольствие, и в кино хоть каждый день ходи.
   
Роза Сарона насторожилась.
   
— Ты будешь учить радио по вечерам, — сказала она. Конни долго не отвечал ей. — Ведь будешь? — спросила Роза Сарона.
   
— Конечно, буду. Только мне сначала надо стать на ноги. Подработать немного.
   
Она приподнялась на локте.
   
— Ты не раздумал?
   
— Нет… конечно, не раздумал. Только я… я не знал, что придется жить в таких местах, как здесь.
   
Взгляд у Розы Сарона стал суровый.
   
— Раз пришлось, значит, так надо, — спокойно сказала она.
   
— Конечно. Я сам знаю. Надо стать на ноги. Подработать немного. А может, лучше было остаться дома? Выучился бы на тракториста. Они получают три доллара в день, да еще сверх этого прирабатывают. — Глаза Розы Сарона испытующе смотрели на Конни, и Конни почувствовал, что она оценивает, проверяет его. — Учиться я обязательно буду, — сказал он. — Только сначала надо стать на ноги.
   
Она проговорила с ожесточением:
   
— У нас будет собственный домик до того, как мне придет время. Рожать в палатке я не хочу.
   
— Конечно, — сказал он. — Только мне сначала надо стать на ноги. — Он вышел из-под навеса и посмотрел на мать, нагнувшуюся над котелком.
   
Роза Сарона легла на спину и уставилась взглядом в брезентовый полог над головой. Потом она сунула большой палец в рот, точно кляп, и беззвучно заплакала.
   
Опустившись на колени перед костром, мать ломала ветки и подсовывала их под самый котелок. Огонь разгорался и гас, разгорался и гас. Дети — теперь их было пятнадцать человек — молча стояли возле костра. И когда запах съестного дошел до них, они чуть сморщили носы. Солнце играло на их бурых от пыли волосах. Детям было неловко, но они не уходили. Мать спокойно разговаривала с девочкой, стоявшей в самом центре этой жадно глазевшей толпы. Девочка была постарше остальных ребят. Она стояла на одной ноге, потирая ступней голую икру. Руки у нее были за спиной. Спокойные серые глаза в упор смотрели на мать. Она предложила:
   
— Давайте наломаю вам веток, мэм.
   
Мать подняла голову от котелка.
   
— Хочешь, чтобы я тебя угостила?
   
— Да, мэм, — спокойно ответила девочка.
   
Мать подсунула веток под котелок, и они затрещали на огне.
   
— Разве ты не завтракала?
   
— Не завтракала, мэм. Здесь нет никакой работы. Па хочет продать что-нибудь из вещей, купить бензину и ехать дальше.
   
Мать посмотрела на нее.
   
— А остальные тоже не завтракали?
   
Дети неловко переступили с ноги на ногу и отвели глаза от котелка. Один маленький мальчик хвастливо сказал:
   
— Я завтракал… и мой брат завтракал… и вот эти двое тоже, я сам видел. Мы досыта наелись. Мы сегодня уезжаем дальше, на юг.
   
Мать улыбнулась.
   
— Значит, вы не голодные. Здесь на всех не хватит.
   
Мальчик выпятил нижнюю губу.
   
— Мы досыта наелись, — повторил он и вдруг круто повернулся, подбежал к своей палатке и нырнул туда. Мать так долго смотрела ему вслед, что девочка решила напомнить ей:
   
— Огонь совсем потух, мэм. Хотите, я разожгу?
   
Руфь и Уинфилд стояли среди ребят, пытаясь сохранять ледяное спокойствие и достоинство. Они держались отчужденно и вместе с тем по-хозяйски. Руфь посмотрела на девочку холодными, злыми глазами. Потом присела на корточки и стала сама ломать ветки.
   
Мать сняла крышку с котелка и помешала мясо щепкой.
   
— Вот и хорошо, что вы не все голодные. Тот малыш наверняка не голодный.
   
Девочка презрительно улыбнулась:
   
— Кто — он? Да он просто хвастается. Подумаешь, нос задрал! Когда у них на ужин ничего нет, знаете, что он придумывает? Вчера вышел и говорит: мы курицу ели. А я видела, что у них было, — одни лепешки, как у всех.
   
— О-о! — Мать посмотрела на палатку, в которую шмыгнул мальчуган. Потом снова взглянула на девочку. — А вы давно в Калифорнии? — спросила она.
   
— Месяцев шесть. Мы сначала жили в правительственном лагере, потом уехали дальше, на север, а когда вернулись, там уж было полно. Вот где хорошо жить!
   
— А где это? — спросила мать. Она взяла у Руфи наломанные ветки и подложила их в костер. Руфь с ненавистью посмотрела на большую девочку.
   
— Это около Уидпетча. Там и уборные есть и душевые, белье можно стирать в лоханках, воды сколько угодно — хорошей, питьевой; по вечерам музыка, все играют, кто на чем умеет, а по субботам танцы. Ну прямо замечательно! И для детей есть площадка, и в уборных бумага. Потянешь за ручку, вода льется; а полисменов там совсем нет — никто не лазает по палаткам, а начальник, который управляет всем лагерем, он такой вежливый — зайдет в гости и поговорит, и совсем не важничает… Я бы хотела еще там пожить.
   
Мать сказала:
   
— Первый раз слышу о таком лагере. Да, в лоханке я бы постирала.
   
Девочка захлебывалась от восторга:
   
— Да там, знаете, как устроено? Горячая вода идет прямо по трубам; встанешь под душ, и так приятно! Такого лагеря нигде больше нет.
   
Мать сказала:
   
— Говоришь, там сейчас полно?
   
— Полно. Когда мы приехали последний раз, все было занято.
   
— Должно быть, большие деньги берут? — сказала мать.
   
— Да, но если денег нет, позволяют отрабатывать, по два часа в неделю. Посылают на уборку. Или мусорные ящики чистить, или еще что-нибудь. А по вечерам люди сходятся, разговаривают, слушают музыку, а горячая вода прямо по трубам бежит. Лучше этого лагеря нигде нет.
   
Мать сказала:
   
— Вот бы нам где пожить!
   
До сих пор Руфь держалась, но тут она выпалила с яростью:
   
— А у нас бабка умерла прямо на грузовике. — Девочка недоуменно посмотрела на нее. — Да, да, — сказала Руфь. — Ее следователь забрал. — Она поджала губы и переломила еще две-три ветки.
   
Уинфилд заморгал глазами, пораженный смелым выпадом Руфи.
   
— На грузовике умерла, — повторил он вслед за ней. — А следователь положил ее в большую корзину.
   
Мать сказала:
   
— А вы помалкивайте, не то прогоню, — и подкинула веток в костер.
   
На другом конце лагеря Эл подошел посмотреть на притирку клапанов.
   
— Скоро кончишь? — спросил он.
   
— Еще два осталось.
   
— А девочки здесь есть?
   
— Я женатый, — сказал молодой человек. — У меня на девочек времени не хватает.
   
— А у меня всегда хватает, — сказал Эл. — На что другое — нет, а на девочек всегда найдется.
   
— А ты поголодай, тогда другое запоешь.
   
Эл засмеялся:
   
— Все может быть. А пока что пою по-прежнему.
   
— Я тут разговорился с одним. Он с вами вместе приехал?
   
— Да. Это мой брат. Том. Ты с ним поосторожнее. Он человека убил.
   
— Убил? За что?
   
— В драке. Тот пырнул его ножом. А он ему по голове лопатой.
   
— Вон оно что! Ну и как же, суд был?
   
— Отпустили, потому что это случилось во время драки, — ответил Эл.
   
— Он не похож на забияку.
   
— Да нет. Том не забияка. Только спускать никому не любит. — Эл говорил гордо. — Том человек спокойный. А все-таки с ним лучше держать ухо востро.
   
— А мы поговорили. Мне показалось, он не злой.
   
— Нет, он не злой. Он смирный — до поры до времени, а там держи ухо востро. — Молодой человек принялся за последний клапан. — Давай помогу поставить клапаны, и крышку наденем.
   
— Что ж, помоги, если тебе делать нечего.
   
— Надо бы поспать, — сказал Эл, — да стоит мне только увидеть нутро машины, как руки сами к ней тянутся. Не могу удержаться.
   
— За помощь буду благодарен, — сказал молодой человек. — Меня зовут Флойд Ноулз.
   
— А меня Эл Джоуд.
   
— Очень рад познакомиться.
   
— Я тоже, — сказал Эл. — Прокладку оставишь старую?
   
— Придется, — ответил Флойд.
   
Эл вынул нож из кармана и поскреб им блок двигателя.
   
— Ох! — сказал он. — Ничего так не люблю, как копаться в машине.
   
— А девочек?
   
— Девочек тоже люблю. Все бы отдал за то, чтобы разобрать «роллс-ройс» и опять собрать. Один разок все-таки удалось заглянуть под капот шестнадцатицилиндрового «кадиллака». Вот прелесть-то! Шел я по улице в Саллисо — вижу, стоит шестнадцатицилиндровый у ресторана. Я поднял капот, и вдруг выходит из ресторана какой-то дядя — и ко мне: «Ты что тут делаешь?» А я говорю: «Ничего, смотрю. Прелесть что за машина». А он стоит со мной рядом. Наверно, сам никогда в нее не заглядывал. Стоит рядом и смотрит. Богатый, в соломенной шляпе. Рубашка в полоску, очки. Ничего друг дружке не говорим. Просто смотрим. А потом он вдруг спрашивает: «Хочешь сесть за руль?»
   
Флойд сказал:
   
— Врешь!
   
— Ей-богу. «Хочешь сесть за руль?» А на мне штаны грязные. Я говорю: «Вымажу вам все». — «Садись, говорит, объедем квартал». Я сел и восемь раз вокруг того квартала объехал. Ну и машина! Ай-ай-ай!
   
— Хороша? — спросил Флойд.
   
— Ой, не говори! Разобрать бы ее по винтику… да я бы все за это отдал!
   
Ходившая рывками рука Флойда остановилась. Он снял последний клапан с гнезда и осмотрел его.
   
— Ты лучше привыкай к примусам на колесах, шестнадцатицилиндровый тебе вряд ли придется водить. — Он положил коловорот на подножку и стал счищать стамеской нагар с головки блока.
   
Две женщины, простоволосые, босые, прошли мимо них, неся вдвоем ведро с мутно-белой водой. Они тяжело переступали ногами, еле справляясь со своей ношей, и не поднимали глаз от земли. Солнце начинало клониться к западу.
   
Эл сказал:
   
— Тебя, видно, ничто за живое не берет.
   
Флойд еще сильнее налег на стамеску.
   
— Я здесь шестой месяц, — сказал он. — Кочую по всему штату — только и думаю, как бы подработать, да как бы поскорее перебраться с одного места на другое, чтобы жена и ребята не сидели без мяса и без картошки. Носишься, как заяц, а толку мало. Тут хоть из кожи вон лезь, сытым все равно не будешь. Устал я. До того устал, что и за ночь не отдыхаю. Что дальше делать, просто ума не приложу.
   
— Неужели нельзя найти постоянную работу? — спросил Эл.
   
— Нет, постоянной работы не найдешь. — Флойд соскреб остатки нагара с головки блока и протер тусклый металл тряпкой, пропитанной маслом.
   
К лагерю подъехала дряхлая легковая машина. В ней сидело четверо мужчин — все загорелые, суровые. Машина медленно двигалась между палатками. Флойд крикнул:
   
— Удачно съездили?
   
Машина остановилась. Человек, сидевший за рулем, сказал:
   
— Где мы только не были! Никакой работы здесь и в помине нет. Надо уезжать отсюда.
   
— Куда? — крикнул Эл.
   
— Сами не знаем. Здесь мы все обрыскали. — Он отпустил тормоз, и машина медленно двинулась дальше.
   
Эл долго смотрел им вслед.
   
— А по-моему, лучше ездить в одиночку. Один скорее работу найдешь.
   
Флойд положил стамеску и невесело улыбнулся.
   
— Ты еще неученый, — сказал он. — На разъезды нужен бензин. А галлон бензина стоит пятнадцать центов. Эти четверо не могут разъезжать на четырех машинах. Они складываются по десять центов и покупают бензин. Тебе всему этому еще поучиться надо.
   
— Эл! — Эл посмотрел на Уинфилда, с важным видом остановившегося рядом с ним. — Мясо готово, ма сейчас будет нас кормить. Иди, она тебя зовет.
   
Эл вытер руки о штаны.
   
— Мы сегодня еще не ели, — сказал он Флойду. — Я поем и приду.
   
— Да это не обязательно.
   
— Приду, приду, чего там. — Он пошел за Уинфилдом к палатке Джоудов.
   
Около нее было тесно. Дети такой плотной стеной обступили котелок с варевом, что мать, поворачиваясь, задевала их локтями. Том и дядя Джон стояли рядом с ней.
   
Мать растерянно проговорила:
   
— Не знаю, как быть. Надо накормить семью. А что я с этими поделаю?
   
Дети стояли как вкопанные и смотрели на нее. Лица их ничего не выражали, глаза перебегали с котелка на оловянную тарелку, которую мать держала в руках. Глаза неотступно следили за ложкой, ходившей от котелка к тарелке, и когда мать передавала дяде Джону его порцию, глаза впились в нее. Дядя Джон подцепил полную ложку, и глаза поднялись кверху вместе с ней. Дядя Джон отправил в рот полкартофелины, и глаза уставились ему в лицо, следя за его выражением: вкусно ли, понравится ли ему?
   
Дядя Джон словно впервые увидел их. Он жевал медленно.
   
— Возьми, — сказал он Тому. — Я не хочу.
   
— Ты же сегодня ничего не ел, — сказал Том.
   
— Да у меня что-то живот болит. Не хочется.
   
Том спокойно сказал:
   
— Иди в палатку и ешь там.
   
— Да мне не хочется, — твердил дядя Джон. — Я и в палатке их буду видеть.
   
Том повернулся к детям.
   
— Уходите, — сказал он. — Марш отсюда! — Глаза оторвались от котелка и недоуменно уставились ему в лицо. — Марш отсюда. Так нехорошо делать. Все равно вам не хватит.
   
Мать разложила по тарелкам порции мяса с картошкой — совсем маленькие порции — и поставила тарелки на землю.
   
— Не могу я их гнать, — сказала она. — Просто не знаю, что и делать. Забирайте каждый свою тарелку и идите под навес. А то, что осталось, пусть они доедают. Вот эту дайте Розе. — Мать улыбнулась детям. — Слушайте, малыши, — сказала она, — разыщите себе где-нибудь щепочки, а я вам дам, что осталось. Только чтобы без драки.
   
Дети стремительно и молча разлетелись в разные стороны. Кто побежал искать щепки, кто по палаткам — за ложками. Не успела мать разложить еду по тарелкам, как они снова окружили ее — молчаливые, голодные, как волки. Мать покачала головой.
   
— Что же делать? Ведь семью не обделишь. Семью надо накормить. Руфь, Уинфилд, Эл! — громко крикнула она. — Берите скорей тарелки. Идите с ними под навес. — Она виновато посмотрела на дожидавшихся детей. — Здесь совсем мало, — сконфуженно сказала она. — Я поставлю котелок на землю, а вы поскребите остатки, только досыта из вас никто не наестся… Что же поделаешь. Я не дать не могу. — И, сняв котелок с огня, она поставила его на землю, сказала: — Подождите. Еще горячее, — и быстро ушла в палатку, чтобы не видеть этого.
   
Ее семья сидела прямо на земле, каждый со своей тарелкой, и в палатке было слышно, как дети скребут щепочками, ложками и кусками ржавой жести. Котелка за ними не было видно. Они не переговаривались между собой, не дрались, не спорили, но в каждом их движении чувствовалась железная настойчивость и чуть ли не ярость. Мать повернулась спиной, чтобы не видеть этого.
   
— Так больше нельзя, — сказала она. — Надо прятаться от чужих глаз. — Щепочки и ложки уже скребли по самому дну, а потом дети разошлись, оставив пустой котелок. Мать посмотрела на тарелки. — Вы, наверно, никто досыта не наелись.
   
Отец встал и, ничего не ответив ей, вышел из палатки. Проповедник улыбнулся и лег на землю, положив руки под голову. Эл сказал:
   
— Пойду помогу тут одному, он с машиной возится.
   
Мать собрала тарелки и пошла мыть их.
   
— Руфь! — крикнула она. — Уинфилд! Принесите-ка мне воды.
   
Она дала им ведро, и они пошли с ним к реке.
   
К палатке подходила высокая, широкоплечая женщина. Платье на ней было запыленное, все в масляных пятнах. Женщина шла, горделиво подняв голову. Остановившись в нескольких шагах от палатки Джоудов, она воинственно посмотрела на мать. Потом подошла ближе.
   
— Здравствуйте, — холодно сказала она.
   
— Здравствуйте, — ответила мать и, встав с колен, пододвинула ей ящик. — Садитесь, пожалуйста.
   
Женщина подошла совсем близко.
   
— Нет, не хочу.
   
Мать вопросительно посмотрела на нее.
   
— Вам что-нибудь нужно?
   
Женщина подперла бока руками.
   
— Мне нужно, чтобы вы заботились о своих собственных детях, а моих оставили в покое.
   
Мать широко открыла глаза.
   
— Я ничего такого не сделала… — начала она.
   
Женщина нахмурилась.
   
— От моего мальчишки так и разит тушеным мясом. Он сказал, что вы их накормили. Тушеным мясом вздумали хвалиться? Нечего этим хвалиться. У меня и без того много забот, а тут мальчишка прибегает и спрашивает: «Почему у нас нет тушеного мяса?» — Голос ее дрожал от злобы.
   
Мать подошла к ней вплотную.
   
— Вы сядьте, — сказал она. — Сядьте, давайте поговорим.
   
— Не хочу я садиться. Я стараюсь хоть как-нибудь накормить семью, а вы тут со своим тушеным мясом лезете!
   
— Вы сядьте, — повторила мать. — У нас теперь мяса до тех пор не будет, пока не получим работу. А если б ребятишки вот так обступили вас со всех сторон, что бы вы сделали? Нам самим не хватило, да разве детям откажешь, когда они смотрят такими глазами?
   
Руки женщины повисли вдоль тела. Она испытующе посмотрела на мать, потом повернулась, быстро зашагала прочь и, пройдя в свою палатку, прикрыла за собой по́лы. Мать проводила ее взглядом и снова опустилась на колени рядом с горкой оловянных тарелок.
   
К палатке быстро подошел Эл.
   
— Том! — крикнул он. — Ма, Том здесь?
   
Том высунул голову из-под навеса.
   
— Ты что?
   
— Пойдем, — взволнованно сказал Эл.
   
Они пошли вместе.
   
— Что случилось? — спросил Том.
   
— Подожди, сейчас узнаешь. — Эл подвел его к машине Флойда. — Это Флойд Ноулз, — сказал он.
   
— Мы с ним уже виделись. Ну, как дела?
   
— Да вот кончаю, — ответил Флойд.
   
Том провел пальцами по блоку мотора.
   
— Ну, Эл, что там у тебя? Выкладывай.
   
— Знаешь, что Флойд говорит? Расскажи ему, Флойд.
   
Флойд начал:
   
— Может, лучше бы помолчать… да ладно. Тут один приехал, говорит, что работа есть, дальше на севере.
   
— Дальше на севере?
   
— Да. Есть такое место — долина Санта-Клара. Далеко, у черта на куличках.
   
— А какая работа?
   
— Сбор слив, груш, консервирование. Говорят, скоро все созреет.
   
— А очень далеко? — спросил Том.
   
— Кто его знает! Миль двести, что ли?
   
— Да, не близко, — сказал Том. — А откуда ты знаешь, что там будет работа к нашему приезду?
   
— Заранее этого знать нельзя, — ответил Флойд. — Но ведь здесь все равно ничего нет, а тот, кто мне сказал, получил письмо от брата. Брат сам туда едет. Он никому не велел говорить, а то все ринутся. Выезжать придется ночью. Пораньше приедем, может, получим работу.
   
Том внимательно приглядывался к нему.
   
— Зачем же так, крадучись?
   
— А затем, что, если все туда ринутся, работы не хватит.
   
— Уж очень далеко.
   
Флойд сказал обиженно:
   
— Я тебе по-дружески говорю. Не хочешь, не надо. Твой брат мне помог, потому я вам и говорю.
   
— А ты наверно знаешь, что здесь нет работы?
   
— Слушай, я три недели здесь рыскал, и хоть бы что-нибудь попалось — ничего нет! Если хочешь ухлопать на разъезды черт знает сколько бензина — пожалуйста, ищи сам. Я вас не прошу со мной ехать. Чем больше будет народу, тем меньше у меня шансов.
   
Том сказал:
   
— Да я тебе верю. Только уж очень далеко. Мы надеялись здесь поработать, надеялись подыскать себе жилье.
   
Флойд продолжал все так же терпеливо:
   
— Вы только что приехали. Вам еще многому надо поучиться. Если послушаете меня — кроме хорошего, ничего не будет. А нет — этот урок обойдется вам дороже. На постоянное жилье вы здесь не рассчитывайте, потому что в этих местах постоянной работы нет. Брюхо погонит вас дальше. Ну вот, теперь все начистоту.
   
— Все-таки надо бы поискать, — озабоченно проговорил Том.
   
К соседней палатке подъехала легковая машина. Из нее вылез человек в комбинезоне и синей рубашке. Флойд крикнул:
   
— Удачно съездили?
   
— Никакой работы здесь нет и не будет, пока не созреет хлопок. — И человек ушел в рваную палатку.
   
— Слыхал? — спросил Флойд.
   
— Н-да… А все-таки двести миль!
   
— Пока что вы еще никуда не пристроились. Думайте — решайте.
   
— По-моему, надо ехать, — сказал Эл.
   
Том спросил:
   
— А когда здесь будет работа?
   
— Через месяц начнут собирать хлопок. Если деньги есть, дожидайтесь.
   
Том сказал:
   
— Ма нипочем не захочет ехать. Очень уж она устала.
   
Флойд пожал плечами.
   
— Я вас туда не гоню. Делайте, как вам лучше. Я что слышал, то и сказал. — Он поднял с подножки пропитавшуюся маслом прокладку и аккуратно приладил ее к блоку. — Ну, — обратился он к Элу, — давай помоги.
   
Том смотрел, как они осторожно надели крышку блока на шпильки.
   
— Надо все обсудить со своими, — сказал он.
   
— Только пусть, кроме вас, никто ничего не знает, — сказал Флойд. — Я только вам говорю. Если б твой брат мне не помог, я бы и не заикнулся.
   
Том сказал:
   
— Что ж, спасибо. Надо все обсудить как следует. Может, и поедем.
   
Эл сказал:
   
— Если вы раздумаете, я один поеду, ей-богу. Как-нибудь доберусь — подвезут.
   
— А семью бросишь? — спросил Том.
   
— А что тут такого? Я вернусь. С деньгами вернусь.
   
— Ма на это не согласится, — сказал Том. — И отец тоже.
   
Флойд наставил гайки и подвинтил их сначала пальцами.
   
— Мы с женой выехали вместе со всеми, — сказал он. — Там, дома, и в голову бы не пришло от своих отбиваться. Просто и в голову бы не пришло. Сначала были всей семьей, потом мы приехали сюда, они двинулись дальше, и теперь куда их занесло, одному богу известно. Я с тех пор их разыскиваю, спрашиваю везде. — Он захватывал гайки ключом и равномерно подвинчивал их одну за другой.
   
Том присел на корточки рядом с машиной и, сощурив глаза, посмотрел на ряды палаток, на проходы между ними с вытоптанной травой.
   
— Нет, милый мой, — сказал он, — ма тебя не отпустит.
   
— А по-моему, одному легче найти работу.
   
— Может быть. А все-таки она на это не согласится.
   
К лагерю подъехали две переполненные машины; у людей, которые сидели в них, вид был унылый. Флойд поднял глаза и не стал спрашивать, удачно ли они съездили. Сквозь грусть на их лицах проглядывало упорство. Солнце клонилось к западу; Гувервиль и ракитовые кусты позади были залиты желтым солнечным светом. Дети мало-помалу выходили из палаток и разбредались по лагерю. И женщины тоже выходили из палаток и разжигали костры. Мужчины собирались небольшими группами и, присев на корточки, заводили беседы.
   
Новенький «шевроле» свернул прямо к лагерю. Он остановился среди палаток. Том спросил:
   
— Это еще кто? Как будто не здешние?
   
Флойд сказал:
   
— Не знаю. Полисмены, наверно.
   
Дверца распахнулась, и из «шевроле» вышел человек. Его спутник остался в машине. Мужчины, сидевшие на корточках, посмотрели в ту сторону, и разговоры смолкли. Женщины, возившиеся у костров, украдкой поглядывали на блестящую машину. Дети двинулись к ней, выбирая самые замысловатые пути, кружа среди палаток.
   
Флойд положил ключ. Том встал. Эл вытер руки о штаны. Втроем они пошли к «шевроле». На человеке, который вышел из машины, были брюки защитного цвета и фланелевая рубашка. На голове шляпа с прямыми полями. В кармане рубашки, за изгородью из вечных ручек и желтых карандашей, торчала пачка бумаг, из брючного кармана выглядывал блокнот с металлической дощечкой. Он подошел к одной из групп, и сидевшие на корточках мужчины встретили его настороженно и молча. Они следили за ним, не двигаясь с места; белки глаз поблескивали у них под зрачками, потому что они смотрели вверх, не поднимая головы. Том, Эл и Флойд не спеша — как будто от нечего делать — подошли поближе.
   
Человек спросил:
   
— Хотите получить работу?
   
Все смотрели на него молча и настороженно. А со всего лагеря сюда уже тянулись люди.
   
Наконец кто-то ответил:
   
— Конечно, хотим. А где она есть?
   
— Округ Туларе. Там начинается сбор фруктов. Нужно много народу.
   
Заговорил Флойд:
   
— Наем вы сами производите?
   
— Да, я подрядчик.
   
Люди сбились вокруг него тесной кучкой. Высокий человек в комбинезоне снял черную шляпу и прочесал пальцами длинные черные волосы.
   
— А сколько будете платить? — спросил он.
   
— Точно не могу сказать. Центов тридцать.
   
— А почему не можете сказать точно? Ведь у вас подряд?
   
— Правильно, — сказал человек в брюках защитного цвета. — Но все зависит от цен на фрукты. Может, немного больше, может, немного меньше.
   
Флойд вышел вперед. Он спокойно сказал:
   
— Я поеду, мистер. Вы подрядчик, у вас должны быть документы. Покажите их, а потом выдайте нам справку, пусть там будет сказано, где работать, когда и сколько нам будут платить, и подпишите ее. Тогда мы поедем.
   
Подрядчик свирепо посмотрел на него:
   
— Ты что, будешь меня учить, как мне свои собственные дела вести?
   
Флойд сказал:
   
— Если мы пойдем к вам работать, это и наши дела тоже.
   
— Ну, ты мне не указывай. Я говорю, что люди нужны.
   
Флойд с яростью проговорил:
   
— А сколько вам нужно и какая будет плата, об этом вы молчите.
   
— Да я еще сам не знаю!
   
— Тогда какое же вы имеете право нанимать людей?
   
— Право? Я имею право вести дела так, как нахожу нужным. Если вам приятнее отсиживать здесь задницу — пожалуйста. Я нанимаю на работу в округ Туларе. Мне понадобится много народу.
   
Флойд повернулся к толпе мужчин. Теперь они стояли, молча переводя глаза с подрядчика на Флойда. Флойд сказал:
   
— Я уже два раза так нарывался. Может, ему нужно тысячу человек. А туда соберется пять тысяч, и он будет платить по пятнадцати центов в час. И вы согласитесь, потому что у вас брюхо подводит с голоду. Если хочет нанимать людей, пусть нанимает и пусть напишет все на бумаге и проставит там плату. Спросите у него документы. Он не имеет права нанимать без документов.
   
Подрядчик посмотрел на свой «шевроле» и крикнул:
   
— Джо!
   
Его спутник выглянул из кабины, распахнул дверцу и вышел. На нем были бриджи и высокие зашнурованные башмаки. Сбоку на патронташе висела тяжелая револьверная кобура. К темной рубашке был приколот значок шерифского понятого[2]. Он ступал медленно, вразвалку. На лице у него играла жиденькая улыбочка.
   
— В чем дело? — Кобура ерзала взад и вперед по бедру.
   
— Посмотри, Джо, этот молодчик тебе раньше не попадался?
   
Понятой спросил:
   
— Который?
   
— Вот этот. — Подрядчик показал на Флойда.
   
— А в чем он провинился? — спросил понятой, улыбнувшись Флойду.
   
— Он красный, агитацию тут разводит.
   
— Гм. — Понятой неторопливо зашел сбоку, чтобы посмотреть на Флойда в профиль; и лицо у Флойда залилось краской.
   
— Вот видите! — крикнул Флойд. — Если бы он все делал по-честному, незачем бы ему с собой понятого возить.
   
— Попадался он тебе раньше? — повторил подрядчик.
   
— Гм. Как будто знакомый. На прошлой неделе разграбили гараж с подержанными шинами, — по-моему, я его видел там. Так и есть! Он самый, голову даю на отсечение. — Улыбка сразу сбежала с его лица. — Садись в машину, — сказал он и отстегнул кнопку на кобуре.
   
Том сказал:
   
— Ни за что ни про что человека берете.
   
Понятой круто повернулся к нему.
   
— Тебе за компанию хочется? Попробуй, открой только рот, и тебя заберу. Около того гаража двое слонялись.
   
— Меня на прошлой неделе и в Калифорнии-то не было, — сказал Том.
   
— Ну, может, тебя в другом месте разыскивают. Молчи лучше.
   
Подрядчик снова повернулся к толпе мужчин.
   
— Вы этих красных сволочей не слушайте. Они смутьяны, с ними только свяжись, потом беды не оберешься. Ну, поехали в Туларе, я вас всех возьму на работу.
   
Ему никто не ответил.
   
Понятой сказал:
   
— Поезжайте, советую. — Жидкая улыбочка снова появилась у него на лице. — Отдел здравоохранения распорядился очистить этот лагерь. А если у вас тут еще красные водятся — смотрите, как бы с кем беды не случилось. Поезжайте-ка вы в Туларе. Здесь все равно сидеть нечего. Я вам по-дружески советую. А если не уедете, придут сюда молодцы, да еще, может, не с пустыми руками…
   
Подрядчик сказал:
   
— Я же говорю, мне люди нужны. Не хотите работать — как знаете.
   
Понятой улыбнулся:
   
— Если не хотят работать, тогда им в нашем штате делать нечего. Мы их живо отсюда выпроводим.
   
Флойд, точно окаменев, стоял рядом с понятым, а большие пальцы Флойда были зацеплены за пояс. Том посмотрел на него украдкой и тут же опустил глаза.
   
— Вот и все, — сказал подрядчик. — В округе Туларе нужны люди, работы много.
   
Том медленно поднял глаза и увидел руки Флойда с набухшими на кистях жилами. Руки Тома тоже приподнялись, и большие пальцы зацепились за пояс.
   
— Да, это все. Чтобы завтра к утру здесь ни души не было.
   
Подрядчик сел в машину.
   
— Ну, — сказал понятой Флойду, — садись. — Он протянул огромную ручищу и взял Флойда за левый локоть.
   
Флойд вырвался и в ту же секунду занес правую руку. Он ударил кулаком в мясистую физиономию и кинулся наутек, петляя между палатками. Понятой зашатался, Том подставил ему ногу. Понятой упал и перевалился на бок, хватаясь за револьвер. Флойд бежал, то скрываясь за палатками, то снова появляясь на виду. Понятой выстрелил лежа. Женщина, стоявшая у одной из палаток, пронзительно вскрикнула и посмотрела на свою размозженную руку. Костяшек не было, пальцы висели точно на ниточках, мякоть руки стала белая, бескровная. В дальнем конце лагеря мелькнула фигура Флойда, мчавшегося к ивняку. Понятой сел, снова поднял револьвер, но в эту минуту из толпы вышел преподобный Кэйси. Он ударил понятого ногой по шее и отступил назад, глядя на бесчувственное грузное тело.
   
Послышался рев мотора, и «шевроле» вылетел на дорогу, оставляя позади себя облако пыли. Он свернул к шоссе и вскоре исчез из виду. Женщина все еще смотрела на свою искалеченную руку. По краям раны мелкими каплями выступила кровь. Из горла у женщины вырвались прерывистые вопли и истерический смех, становившийся с каждой минутой все громче и громче.
   
Понятой лежал, уткнувшись открытым ртом в пыль.
   
Том поднял револьвер, вынул магазин и швырнул его в кусты, потом вытряхнул патрон из канала ствола.
   
— Такому нельзя давать оружие в руки, — сказал он и бросил револьвер на землю.
   
Женщину с искалеченной рукой окружила толпа, она плакала, истерически взвизгивая.
   
Кэйси подошел к Тому.
   
— Уходи, — сказал он. — Ступай в ивняк и пережди там. Он не знает, кто его ударил, а твою подножку видел.
   
— Никуда я не пойду, — сказал Том.
   
Кэйси вытянул шею и прошептал ему на ухо:
   
— У тебя возьмут отпечатки пальцев. Ты нарушил обязательство. Ушлют назад в тюрьму.
   
Том еле слышно перевел дух:
   
— А черт! Я совсем забыл.
   
— Живо, — сказал Кэйси. — Пока он не очнулся.
   
— Прихватить бы с собой револьвер, — сказал Том.
   
— Нет. Не надо. Если все обойдется, я тебе свистну четыре раза.
   
Том не спеша отошел в сторону, потом прибавил шагу и вскоре исчез среди ив, стоявших вдоль речки.
   
Эл подошел к лежащему на земле понятому.
   
— Вот это я понимаю, — с восхищением сказал он. — Здорово ты его!
   
Люди все еще смотрели на распростертое тело. И вдруг где-то далеко послышался вой сирены; он взлетел кверху, быстро сошел на нет, потом сирена взвыла еще раз, уже ближе. Людей охватило беспокойство. Они потоптались на месте и вскоре разошлись в разные стороны, каждый к своей палатке. Около понятого остались только Эл и проповедник.
   
Кэйси повернулся к Элу.
   
— Уходи отсюда, — сказал он. — Иди к себе в палатку. Ты знать ничего не знаешь.
   
— Да? А ты сам как?
   
Кэйси усмехнулся:
   
— Надо же кому-то брать на себя вину. Детей у меня нет. Посадят в тюрьму, ну посижу там, только и всего. Ведь от меня все равно никакой помощи вам нет.
   
Эл сказал:
   
— Это еще не причина, чтобы…
   
— Ступай, ступай, — резко перебил его Кэйси. — Нечего тебе впутываться в это дело.
   
Эл ощетинился:
   
— Я не позволю собой командовать!
   
Кэйси тихо проговорил:
   
— Если ты влипнешь, твои все пострадают, вся семья. На тебя я плевал. А вот как бы отцу и матери не пришлось пострадать из-за этого. И Тома могут опять отправить в Мак-Алестер.
   
Эл поразмыслил.
   
— Ладно, — сказал он. — А все-таки ты порядочный дурак.
   
— Ну и пусть дурак, — сказал Кэйси. — А что тут такого?
   
Сирена не переставала завывать, и с каждым разом вой ее слышался все ближе и ближе. Кэйси опустился на колени рядом с понятым и перевернул его на спину. Тот застонал и наморщил лоб, силясь приподнять веки. Кэйси вытер пыль с его губ. Люди сидели по своим палаткам, опустив по́лы у входа. В заходящем солнце воздух казался красным, а серые брезентовые палатки точно отлитыми из бронзы.
   
На шоссе взвизгнули шины, и к лагерю быстро подкатил открытый «форд». Из него выскочили четверо мужчин с винтовками. Кэйси встал и подошел к ним.
   
— Что здесь происходит?
   
Кэйси сказал:
   
— Я избил его.
   
Один из приехавших подошел к понятому. Тот уже пришел в себя и приподнимался на локте, пытаясь сесть.
   
— Что здесь случилось?
   
— Да вот, — сказал Кэйси, — он тут разбушевался, я его ударил. Он стал стрелять — ранил женщину. Тогда я его еще раз ударил.
   
— А с чего все началось?
   
— Я ему надерзил, — ответил Кэйси.
   
— Садись в машину.
   
— Ладно, — сказал Кэйси и сел на заднее место. Двое из приехавших помогли понятому подняться на ноги. Он осторожно потрогал шею. Кэйси сказал:
   
— Вон в той палатке женщина кровью истекает от его меткой стрельбы.
   
— Успеется. Майк, кто тебя ударил — вот этот?
   
Еще не придя в себя как следует, понятой тупо уставился на Кэйси.
   
— Что-то не узнаю.
   
— Я самый, — сказал Кэйси. — Ты спутал — не на того напустился.
   
Майк медленно покачал головой.
   
— Нет, по-моему, это не он. Ой, тошнит!
   
Кэйси сказал:
   
— Я не буду сопротивляться. Вы лучше посмотрите, что с женщиной.
   
— Где она?
   
— Вон там.
   
Старший из понятых зашагал к палатке, не выпуская винтовки из рук. Подойдя туда, он спросил что-то, потом вошел в палатку и вскоре вышел. Вернувшись к машине, он сказал с оттенком гордости:
   
— Что сорок пять калибров могут наделать! Ей наложили жгут. Врача мы пришлем.
   
Двое понятых сели по бокам Кэйси. Сирена взвыла. Лагерь словно вымер. По́лы палаток были опущены, люди не показывались. Машина круто развернулась и выехала из лагеря. Высоко держа голову на худой жилистой шее, Кэйси, гордый, сидел между своими конвоирами. Губы его улыбались какой-то странной, словно торжествующей улыбкой.
   
Когда понятые уехали, люди вышли из палаток. Солнце зашло, и на лагерь спустились голубоватые вечерние сумерки. Горы на востоке были все еще желтые в солнечных лучах. Женщины вернулись к потухшим кострам. Мужчины снова собрались кучками и тихо разговаривали, сидя на корточках.
   
Эл выполз из-под брезентового навеса и зашагал к ивам — посвистать Тому. Мать тоже вышла и принялась разжигать костер из тонких веток.
   
— Па, — сказала она, — много я вам не дам. Ведь мы сегодня поздно ели.
   
Отец и дядя Джон сидели у палатки, глядя, как мать чистит картошку и нарезает ее ломтиками над сковородой с салом. Отец сказал:
   
— И что он выдумал, этот проповедник?
   
Руфь и Уинфилд подкрались поближе, чтобы послушать их разговор.
   
Дядя Джон проводил глубокие борозды в земле длинным ржавым гвоздем.
   
— Он понимает, что такое грех. Я спрашивал его об этом, он мне все объяснил; только не знаю, правильно ли так рассуждать. Он говорит: если человек думает, что содеял грех, значит это грех и есть. — Глаза у дядя Джона были усталые, грустные. — Я всегда от всех таился, — сказал он. — У меня такие грехи есть, о которых я никому не рассказывал.
   
Мать повернулась к нему:
   
— А рассказывать не надо, Джон. Поведай все богу. Не отягощай других своими грехами. Это нехорошо.
   
— Они мне покоя не дают, — сказал Джон.
   
— Все равно другим не рассказывай. Пойди к реке, залезь в воду с головой и выскажи все, что тебе хочется.
   
Отец медленно кивал головой, слушая мать.
   
— Ма правильно говорит. Тебе-то полегчает, когда другим расскажешь, а грех твой пойдет вширь.
   
Дядя Джон посмотрел на позолоченные солнцем горы, и золото их отразилось у него в зрачках.
   
— Я все стараюсь одолеть это, — сказал он, — и не могу. Душу они мне съедают.
   
Позади него Роза Сарона, пошатываясь, вышла из палатки.
   
— Где Конни? — раздраженно спросила она. — Я его целый век не видела. Куда он ушел?
   
— Он мне не попадался, — ответила мать. — Увижу, пошлю к тебе.
   
— Мне нездоровится, — сказала Роза Сарона, — а он оставляет меня одну.
   
Мать посмотрела на опухшее лицо дочери.
   
— Ты плакала, — сказала она.
   
Слезы снова навернулись на глаза Розы Сарона.
   
Мать продолжала твердым голосом:
   
— Возьми себя в руки. Ты не одна — нас много. Возьми себя в руки. Сядь почисть картошку. Нечего над собой причитать.
   
Роза Сарона пошла было назад в палатку. Она старалась избежать строгого взгляда матери, но этот взгляд заставил ее вернуться к костру.
   
— А зачем он ушел, — сказала она, но слезы у нее высохли.
   
— Примись за дело, — сказала мать. — А то сидишь одна в палатке и причитаешь сама над собой. Некогда было мне за тебя взяться. А уж сейчас возьмусь. Бери нож и чисть картошку.
   
Роза Сарона послушно опустилась на колени у костра. Она злобно сказала:
   
— Пусть только придет. Я ему покажу.
   
Губы матери раздвинулись в медленной улыбке:
   
— Смотри, как бы он тебя не побил. Ты сама на это напрашиваешься — ноешь, причитаешь. Побьет, я ему спасибо скажу.
   
Глаза Розы Сарона негодующе вспыхнули, но она смолчала.
   
Дядя Джон глубоко загнал ржавый гвоздь в землю.
   
— Не могу больше молчать! — крикнул он.
   
Отец сказал:
   
— Ну черт с тобой, говори! Убил кого-нибудь?
   
Дядя Джон запустил пальцы в кармашек для часов и вынул оттуда сложенную пополам засаленную бумажку. Он расправил ее и показал отцу.
   
— Пять долларов.
   
— Украл, что ли? — спросил отец.
   
— Нет, это мои деньги. Утаил.
   
— Твои так твои.
   
— Да, но я не имел права их утаивать.
   
— Что-то я здесь никакого греха не вижу, — сказала мать. — Деньги твои.
   
Дядя Джон медленно заговорил:
   
— Тут не в том дело, что я их утаил. Важно, для чего утаил, — для того, чтобы напиться. Я знал — придет время, когда станет невмоготу, и тогда напьюсь. Думал, еще не пришло… а тут проповедник взял да и пошел в тюрьму, чтобы выручить Тома.
   
Отец снова закивал, потом нагнул голову набок, внимательно вслушиваясь в слова Джона. Руфь подобралась на локтях еще ближе — ползком, точно щенок; Уинфилд не отставал от нее. Роза Сарона выковыряла глубокий глазок из картофелины. Вечерние сумерки сгустились и стали еще синее.
   
Мать сухо сказала:
   
— Не понимаю, почему тебе надо напиваться, если проповедник выручил Тома.
   
— Не знаю. Тяжело мне очень, — грустно продолжал дядя Джон. — Он так просто на это пошел. Шагнул вперед и говорит: «Моих рук дело». И его взяли. А я пойду и напьюсь.
   
Отец сказал, покачивая головой:
   
— А зачем об этом говорить? Я бы на твоем месте пошел и напился, если уж так приспичило.
   
— Я мог бы искупить свой грех, а не воспользовался случаем, — все так же грустно продолжал дядя Джон. Мне бы ухватиться за него, а я упустил… Слушай! У тебя есть деньги. Дай мне два доллара.
   
Отец нехотя сунул руку в карман и вынул кожаный кошелек.
   
— Чтобы напиться, семи долларов многовато. Ты что, шампанскую воду будешь хлестать?
   
Дядя Джон протянул ему свои пять долларов.
   
— Я и на два напьюсь. Не хватает мне еще один грех на себя брать — транжирство. Что есть, то и истрачу. Я всегда так делал.
   
Отец взял засаленную бумажку и отдал дяде Джону два серебряных доллара.
   
— Бери, — сказал он. — Раз надо, значит, надо. Другому указывать никто не смеет.
   
Дядя Джон взял обе монеты.
   
— Не сердись… Ты ведь знаешь, мне это нужно.
   
— Да брось ты, — сказал отец. — Ты сам знаешь, что тебе нужно.
   
— Ночь впереди — как я ее протяну? — сказал дядя Джон. Он повернулся к матери. — Ты не обидишься на меня?
   
Мать не подняла головы.
   
— Нет, — тихо ответила она. — Нет… иди.
   
Дядя Джон встал, как потерянный, зашагал прочь и скрылся в сумерках. Он вышел на шоссе и пересек его у бакалейной лавки. Подойдя к сетчатой двери, он снял шляпу, швырнул ее в пыль и придавил каблуком в припадке самоуничижения. И помятая черная шляпа так и осталась лежать в пыли. В лавке он направился прямо к полкам, где за проволочной сеткой стояли бутылки виски.
   
Отец, мать и дети смотрели дяде Джону вслед. Роза Сарона выражала свое негодование тем, что не поднимала глаз от картошки.
   
— Бедняга, — сказала мать. — Может, надо было… да нет… Я еще не видела, чтобы человек так убивался.
   
Руфь перевалилась на бок в пыли, поближе к Уинфилду, притянула его к себе за ухо и зашептала:
   
— Я сейчас буду пьяная.
   
Уинфилд прыснул и зажал рот ладонью. Сдерживая дыхание, чтобы не фыркнуть, лиловые от натуги, дети отползли за палатку, вскочили и с визгом пустились наутек. Они спрятались в ивняке и там дали волю смеху. Руфь скосила глаза, побежала, пошатываясь из стороны в сторону, и высунула язык.
   
— Я пьяная, — сказала Руфь.
   
— Смотри! — крикнул Уинфилд. — Смотри на меня, я дядя Джон. — Он замахал руками и надул щеки; он вертелся волчком до тех пор, пока не закружилась голова.
   
— Нет! — крикнула Руфь. — Вот как надо! Вот как! Я — дядя Джон. Я совсем пьяная.
   
Том и Эл тихо шли ивняком и вдруг увидели ошалело носившихся детей. Было уже темно. Том остановился, приглядываясь.
   
— Да ведь это Руфь и Уинфилд. Что с ними такое? — Они подошли поближе. — Вы что, очумели? — спросил Том.
   
Дети остановились, застигнутые врасплох.
   
— Мы… мы играем, — сказала Руфь.
   
— Глупая игра, — сказал Эл.
   
Руфь дерзко ответила ему:
   
— Не глупее других.
   
Эл пошел дальше, говоря:
   
— Руфь хочет порку заработать. Она давно на это набивается. Сейчас самое время ей всыпать.
   
Руфь скорчила гримасу у него за спиной, растянула губы пальцами, высунула язык, дразня его всеми известными ей способами, но Эл не оглянулся. Она посмотрела на Уинфилда, думая снова приняться за игру, но все было испорчено. Они оба знали это.
   
— Пойдем к речке, нырнем с головой, — предложил Уинфилд. Они пошли к берегу, пробираясь среди кустов, злясь на Эла.
   
Эл и Том не спеша шли к лагерю. Том сказал:
   
— Зря Кэйси так сделал. Правда, от него следовало этого ждать. Он все говорил, что ничем нам не помогает. Он чудной, Эл. Все думает, думает.
   
— Проповедник — такое уж его дело, — сказал Эл. — У них у всех голова бог знает чем забита.
   
— Как, по-твоему, куда это Конни пошел?
   
— Наверно, за кустик понадобилось.
   
— Что-то уж очень далеко он этот кустик выбрал.
   
Они шли среди палаток, держась ближе к стенкам. У палатки Флойда их остановил негромкий окрик. Они свернули к ней и присели у входа на корточки. Флойд чуть приподнял брезентовую полу.
   
— Ну как, едете?
   
Том сказал:
   
— Сам не знаю. Думаешь, все-таки лучше поехать?
   
Флойд невесело рассмеялся:
   
— Ты же слышал, что сказал понятой? Не уедешь — выкурят. Думаешь, этот молодчик не отведет душу после мордобоя? Его банда сегодня же вечером нагрянет сюда нас выкуривать.
   
— Пожалуй, и в самом деле лучше убираться восвояси, — сказал Том. — Ты куда поедешь?
   
— Как и говорил — к северу.
   
Эл сказал:
   
— Слушай. Мне тут один рассказывал о каком-то правительственном лагере. Где это?
   
— Там, наверно, полно.
   
— А все-таки, где это?
   
— Поезжайте по девяносто девятому к югу. Миль двенадцать — четырнадцать проедете, свернете на восток к Уидпетчу. Оттуда недалеко. Только там переполнено.
   
— Говорят, хороший лагерь, — сказал Эл.
   
— Очень хороший, и обращаются с тобой как с человеком, а не как с собакой. Никаких полисменов. Только там, наверно, полно.
   
Том сказал: